ТАЙНА БЕЗЗАКОНИЯ

ВВЕДЕНИЕ

ПЕРЕЛОМНЫЙ ПЕРИОД СОЛОВЬЕВА

1. УТОПИЧЕСКИЙ ОБРАЗ ИСТОРИИ

«Краткая повесть об антихристе» Владимира Соловьева, как и легенда Ф. Достоевского «Великий инквизитор», не является самостоятельным произведением. Достоевский включил свою легенду в роман «Братья Карамазовы», повестью же об антихристе было завершено последнее произведение долгой и плодотворной жизни Вл. Соловьева «Три разговора...» Это была лебединая песнь Соловьева. В предисловии к «Трем разговорам…» он писал, что не нашел возможным откладывать напечатание этой книги на неопределенные и необеспеченные сроки, ибо ощутительный и не такой уж далекий образ бледной смерти тихо советует ему этого не делать.¹ Предчувствие близкой смерти, действительно, вскоре оправдалось. Написав эти слова в Светлое Воскресенье 1900 года, Соловьев умер в этом же году, 12 августа. Книга посвящена исследованию вопроса зла. В ней Соловьев признается, что произошедшая в нем около двух лет тому назад «особая душевная перемена» вызвала его на размышления, какова роль зла в мире, и желание найти для воплощения своих мыслей «удобную» форму. Он долго искал соответствующую для выражения своих мыслей «удобную» форму, пока, наконец, не остановился, как в древности Платон,² на диалоге.

В саду красивой виллы, которая расположилась на берегу Средиземного моря, сошлись пятеро русских: закаленный в боях генерал; опытный и трудолюбивый политик; молодой, но интересующийся общественными и нравственными вопросами князь; средних лет дама и еще один господин -- господин Z,. человек неопределенных занятий, представляющий самого Соловьева. Все они встречаются каждый вечер на протяжении трех дней и разговаривают. Общая тема их разговоров — что есть зло: только ли врожденная недостаточность, только ли несовершенство, которое само по себе исчезает при нарастании добра, или это действительная сила, которая своими соблазнами завладевает миром? Если зло лишь врожденный недостаток, тогда достаточно спокойно творить добро и зло само по себе исчезнет, как исчезает тьма при зажигании лампы. Естественное развитие мира и всеобщая творческая потенция являются способами устранения зла. И зло преодолевается уже в этой сюсторонней действительности. Победа над злом — плод природной эволюции и человеческих усилий. Но если все-таки зло есть действительная злая сила, которая своим неистовством разрушает наше бытие, тогда обычного спокойного развития и творческого потенциала недостаточно, ибо эта сила впиталась во всю нашу жизнь и неистовствует повсюду — не только в находящейся рядом с нами природе, но и во всей нашей истории. Тогда этой силе зла надо противопоставить силу добра, дабы последняя уравновесила ее, оттеснила и, наконец, преодолела бы ее. Однако в этом случае успех возможен только в результате упорной и постоянной борьбы. Сила зла вступает в борьбу с силой добра, и эта последняя должна быть сильнее, дабы побороть силу зла и изгнать ее из бытия.

Но так как вся наша жизнь — как и природная, и историческая, так и личная, и общественная — насыщена силой зла, то один человек не в состоянии найти в себе достаточно сил, чтобы успешно бороться со злом и победить его. Поэтому наша жизнь призывает другую, высшую силу, и только при ее помощи может преодолеть зло. В этом случае победа добра уже не вмещается в природную деятельность. Она разрушает границы как природы, так и истории и переходит по ту сторону. Эта победа — плод не только развития мира и творческого потенциала человека, но вместе и божественного Провидения. Для преодоления зла, как злой действительной силы, объединяются природа, человек и Бог.

Таким образом, концепция зла определяет наши воззрения на жизненный процесс или на историю. Для кого зло только обычный недостаток, для того и история только поток жизни по сю сторону, спокойно идущий в русле постоянного развития и совершенствования. Однажды она достигнет вершины этого совершенствования и войдет в море бесконечного добра. Однако для кого зло есть злая сила, для того история постоянная борьба, объемлющая и землю, и небо, ибо в ней участвует не только человек, но и Бог. Однажды эта борьба станет решающей. Однажды напряжение между силами зла и добра станет настолько сильным, что взорвет весь охваченный злом мир. Тогда добро победит, но эта победа как раз и завершит земную историю. В своем произведении Соловьев справедливо отмечает, что Господь, устанавливающий порядок исторической жизни человечества, это не тот господин, который загоняет наемников в свой виноградник, а сам живет где-то за границей.³ Нет, Господин живет вместе со своими работниками, вместе с ними вступает в великую битву и сам в конце концов ее выигрывает. Устами господина Z. Соловьев говорит, что верит в добро и его силу: «…я верю в Добро и в его собственную силу и в самом понятии этой доброй силы утверждается ее существенное и безусловное превосходство...». Однако зло тоже великая сила. И в зримых формах действительности оно, по мнению Соловьева, всегда побеждает. «Поверхностно глядя, зло кажется сильнее, нежели добро». Таким образом, если мы эту нашу зримую действительность будем считать единственной, то должны будем признать «мир делом злого начала». Но мы знаем, что есть другая действительность, где преобладает добро и это знание придает нам силы для борьбы со злом.

Борьба со злом идет постоянно и повсюду. Она охватывает все бытие. «Мы знаем, — говорит Соловьев, — что борьба добра со злом ведется не в душе только и в обществе, а глубже, в мире физическом». Все бытие отмечено клеймом зла, поэтому эта злая сила должна быть полностью преодолена во всем бытии. Своим воскресением из мертвых Христос начал преодоление этого зла. Воскресение есть залог победы добра. «В этом вся сила и все дело Христа». Вторым своим пришествием Христос завершит эту борьбу со злом, воскрешая всех людей и освобождая все бытие от силы зла. Однако до этого благословенного момента история есть постоянная борьба. Она идет, по мнению Соловьева, между  Христом, который есть «индивидуальное, единственное в своем роде и, следовательно, ни на что другое не похожее воплощение своей сущности — добра», и антихристом, который — «такое же индивидуальное, единственное по законченности и полноте воплощение зла». Борьба добра и зла это не есть борьба абстрактных сущностей, но действительных воплощений — Христа и антихриста.

В чем проявляется эта борьба? Какие формы она принимает в процессе истории? Чем закончится эта борьба? Это те вопросы, на которые отвечает Соловьев на последних страницах «Трех разговоров». Первоначально он хотел облечь всю свою книгу в форму диалога. Однако замечания друзей убедили его в том, что форма диалога неудобна для передачи апокалиптических образов. Поэтому он изменил свой первоначальный замысел и третий разговор закончил повестью об антихристе. «Повесть об антихристе» — поэтическое произведение, однако порожденное не одним только воображением Соловьева, которое уже не раз пыталось облечь в образы его глубочайшие предвидения, но и его мировоззрением, опорой которого был разум и Откровение. Поэтому сам Соловьев утверждает, что «это сочинение дает нам, на мой взгляд, все то, что по Священному Писанию, церковному преданию и здравому разуму можно сказать наиболее вероятного об этом предмете». Для Соловьева было важно, как он сам в этом признается, изобразить «не всеобщую катастрофу мироздания», «а лишь развязку нашего исторического процесса, состоявшую в явлении, прославлении и крушении антихриста». Антихрист завершает земную историю. Будучи, как уже говорилось, безусловным воплощением зла, он доводит силу зла до высочайшей  степени, пронизывает ею весь природный порядок и, таким образом, губит его. Наша  история завершается величайшим  триумфом зла на земле, но вместе — и окончательной его гибелью. Антихрист побеждается и низвергается. Но вместе с ним низвергается и вся наша история. Победа добра открывает надысторический образ жизни. Явление Христа и снисхождение Его на землю есть начало другой экзистенции, которая уже не есть земная история.

 Это и есть ответ на поставленный Соловьевым вопрос об «историческом исходе нравственной борьбы». И этот ответ необычайно значителен. Он раскрывает перед нами не только характер процесса истории и ее завершения, но вместе и глубокую драму человеческого бытия, развертывающуюся на пространствах истории. Более того, эта повесть раскрывает и драму самого Соловьева, пережитая им «особая перемена в душевном настроении» изменила его и вызвала к жизни «Три разговора» с этим поразительным образом антихриста. В продолжении почти всего своего недолгого, но весьма плодотворного жизненного пути Соловьев был заворожен утопическим образом истории. В своем мистическом прозрении он постоянно видел свечение сверхъестественного Фавора и именно поэтому попытался построить кущи еще в этой действительности. Однако, когда стоящая рядом смерть уже готовилась наложить печать на еще не полностью раскрытую книгу его жизни, Соловьев понял, что судьба отдельного человека — это конспект судьбы всего человечества; что то, что случается с личностью, должно случиться и с обществом; что победа зла в части есть указание на такую же победу и в целом. Тогда он сел писать «Три разговора» и закончил их повестью об антихристе. Эта легенда — сошествие Соловьева с Фавора, с которого он сошел для того,чтобы самому идти и указать всему человечеству путь на Голгофу.

Образ истории, который мы назвали утопическим, в мировоззрении Соловьева весьма несложен. Используя гегелевские тезис, антитезис и синтез, Соловьев разделяет всю жизнь человечества на три основных периода: внешнего единства, обособления и внутреннего единства. В первом периоде все находится в единстве, однако это все словно несозревшие и неразвитые начатки, в которых скрыта внутренняя сила к раскрытию. И эта сила в процессе истории как раз и взрывает первоначальное единство. Начинается обособление, во время которого каждое начало заботится только о себе, каждое предполагает, что только оно и есть центр всего бытия, а потому начинает отрицать и разрушать другие начала. Развивающиеся начатки отделяются друг от друга и идут своими путями. Поэтому для второго периода истории свойствен хаос, неразбериха. Но смысл этого хаоса в том, чтобы дать созреть в себе каждому отдельному жизненному началу. А когда эти начала созреют, они вновь захотят слиться в единстве, но уже не во внешнем, как тогда, когда они были начатками, но во внутреннем, как свободные и самостоятельные части высшей совокупности. Если в период обособления каждое начало подчеркивает то, что его отличает от других, то в периоде внутреннего единства отличия игнорируются и идет поиск того, что их соединяет. Внутренний мир, свободно принятый и осуществленный, есть естественный результат третьего и последнего исторического периода.

Эти общие свои наметки Соловьев приспосабливает к отдельным областям человеческой жизни, пытаясь обосновать достоверность своей историофилософии раскладом исторических периодов и событий.

Теоретическую область человечество начало, по Соловьеву, с наивного единства познания, в котором естественный опыт, человеческое осмысление и божественное откровение были лишь эмбрионами начал, составляя — отчасти человеческое, отчасти божественное — знание. Из этого единства во втором периоде отделились естественные науки, философия и теология; они отделились, борясь друг с другом и отрицая одна другую. Однако, созрев и развившись, эти три области вновь сходятся в более высоком единстве, которое Соловьев называет свободной теософией.

В практической  области с самого начала существовало патриархальное единство, в котором глава семьи был не только обеспечителем материальных вещей, но и законодателем и вместе — представителем Бога. Он содержал первобытную общину, управлял ею и жертвовал за нее. Он был хозяином, царем и священником. Во втором периоде это единство раскололось на экономическую, политическую и религиозную общины. Хозяйство, государство и церковь, борющиеся между собой, стали действительным выражением этого раскола. Однако и эти три общины, достигнув окончательной своей зрелости, вновь сходятся во внутреннем единстве, которое Соловьев называет свободной теократией.

В эстетической области первобытный человек в одно и то же время управлял природой, осуществлял красоту и исполнял мистический божественный культ. Магия, творчество и мистика здесь составляли единство или, точнее говоря, они еще не проявились самостоятельно, не вышли из того первичного единства, из которого позже отделились техника, искусство и мистическое видение; они настолько отчетливо обособились, что в этих областях даже появились специалисты. Но и эти области в третьем историческом периоде сливаются в высшем единстве, которому Соловьев дает название свободной теургии.

Следовательно, свободная теософия в познании, свободная теократия в деятельности и свободная теургия в творчестве являются основными целями мировой истории. К ним направлено всякое развитие человечества и для их достижения трудится каждый человек. Бог, о чем свидетельствуют сами названия, есть соединяющее их всех начало, но не потому, что Он есть основа бытия, а потому, что Он участник отношений человека с Ним, свободно признанный, свободно принятый и свободно почитаемый. В третьем периоде мировой истории человек ощущает себя сотрудником Бога, близким Ему и тесно с Ним связанным. Человеческие и божественные вещи здесь сливаются воедино и создают полную и совершенную жизнь. Свободная теософия становится единством человеческого мышления и божественного откровения, свободная теократия — гармонией человеческой власти и божественного порядка, свободная теургия — синтезом человеческого творчества и сакраментального действа. Человек, будучи творением рук Божиих и потому трепеща перед ликом Его, через удаление от Бога и даже через борьбу с Ним вновь возвращается назад и завязывает новые отношения с Господом, отношения не творения с его причиной, но — двух свободных личностей, для которых обоюдная любовь и свободный выбор являются основой их встречи. Третий период истории, по Соловьеву, как раз и будет периодом такого всестороннего согласия между человеком и Богом, высшего богочеловеческого единства. Сам Соловьев чувствует себя призванным делать все, чтобы это единство как можно скорее осуществилось. Своей философией он подготавливает путь для свободной теософии, своей практической деятельностью пытается указать пути свободной теократии, своей поэзией пробует зажечь первые лучи свободной теургии. Долгие годы жизнь Соловьева была не чем иным, как экзистенцией в рассвете этого третьего периода. Он видел его свет и поэтому возвещал его скорый приход. Соловьев был глашатаем всеобщего согласия. Будучи по своим склонностям мыслителем, деятелем и творцом, он ощущал себя предтечей нового века, призванным возвестить человечеству его сущность и прокладывать путь для его действительности.

И все же этот образ истории был утопическим. Согласимся, что по своей сути он был христианским. Христианство тоже провозглашает, что человек будет полностью согласован с Богом, что всеобщий нынешний распад, разрозненность будут преодолены, что Бог станет носителем и соединителем всего, создающим из человечества одну овчарню и принимающим на себя обязанности Пастыря. Тогда человек будет черпать от Него всякое знание, ибо увидит Его таким «как Он есть» (1 Иоанна, 3, 2); на Нем будут основываться общественные отношения, ибо люди «будут Его народом и Сам Бог с ними будет Богом их» (Откр., 21, 3); от Него будут исходить очищающие силы, ибо светильник усовершенного бытия — Агнец (Откр., 21, 23). Поэтому можно спокойно утверждать, что усовершенствованная жизнь человечества действительно будет проявляться в виде свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии. В этом отношении изображенный Соловьевым образ процесса и завершения истории есть не что иное, как перевод христианского Откровения на философский язык.

Однако в своем осуществлении этот образ все-таки обманчив. Христианством усовершенное бытие и связанные с ним надежды Соловьева находились на разных уровнях. По Соловьеву, последний усовершенствованный период истории приходит путем естественного развития. Он осуществляется уже в этой действительности. Он — последовательное завершение истории. Между тем для Христианства этот усовершенствованный период наступает при вмешательстве Бога и Его могущества. Он осуществляется уже по ту сторону. Он есть милость Господня. Таким образом, если по существу соловьевский образ истории и согласуется с христианским, то сама мечта о его осуществлении далека от Откровения и превращается в жажду человеческого сердца возвести постоянные кущи в подножьи Фавора, не пройдя через Голгофу. Долгие годы своей жизни Соловьев был увлечен этой утопией. Он провозглашал ее в своих сочинениях и прилагал немало усилий для ее осуществления. Однако в конце своей жизни он понял невозможность ее осуществления, увидел крушение этого красивого образа истории и потому заменил его другим образом, сущность которого выразил в своей повести об антихристе. В этом и заключалась «та особая перемена в душевном настроении», о которой он упоминает в предисловии к «Трем разговорам».

2. ХРИСТИАНСКИЙ ОБРАЗ ИСТОРИИ

Та «особая перемена», которая произошла в душевном настроении Соловьева, была вызвана двумя причинами. Прежде всего — достижением духовной зрелости. Еще лелея свои утопические надежды и работая над своим французским произведением «Russie et L' Eglise universelle» («Россия и Вселенская Церковь»⁴), в котором идея теократии была изложена весьма конкретно, Соловьев в 1888 году в письме к Еug. Tevernier писал, что все события он освещает sub spiece antichristi venturi — в свете грядущего антихриста. Вл. Шилкарский⁵, исследуя это письмо, справедливо замечает, что образ грядущего антихриста не согласуется с его видением грядущего Царства Божия. Ведь антихрист — разрушитель этого царства. Таким образом, если Соловьев все события подает в его свете, тогда он не смеет надеяться на то, что им любимая идея теократии когда-нибудь утвердится на земле, ибо появление антихриста как раз и противоречит этой теократии. Замечание Соловьева о грядущем антихристе показывает, что образ истории в душе этого великого мыслителя начал меняться уже тогда, когда его ум все еще был очарован юношескими мечтами. Немалую роль в этой «перемене» сыграл и начавшийся в России в 1891 году голод, который подорвал веру Соловьева в свою страну и в ее мессианское предназначение. В осуществлении теоретической идеи Соловьев особую роль предназначал России, именно здесь должны были быть согласованы священнические, царские и пророческие служения. Но разве может годиться для такой возвышенной цели страна, которая не в состоянии организовать материальную жизнь своих сограждан? Разве может объединить в единстве экономическое, политическое и религиозное общества страна, жители которой умирают от голода? А если Россия не есть инструмент Бога для создания Царства Божия на земле, то кто тогда им будет? Разочарование Соловьева было огромным и болезненным.

Для окончательного прихода Соловьева к христианскому пониманию истории имело значение и формальное соединение Соловьева с католической Церковью. По своему мировоззрению Соловьев уже давно был католиком. Преодолев в себе юношеский, навеянный скорее модой, нежели бывший плодом глубоких убеждений, атеизм, Соловьев всю свою жизнь оставался глубоко верующим. Однако более глубокое осознание Церкви как тела Христова, как искупленного космоса, страстное желание единения церквей приводило его все ближе и к формальному соединению с католичеством, пока наконец в 1896 году в московской часовне Лурда он не произнес католическое «Сredo» и не принял коммунию из рук католического ксендза униата Н. Толстого. Это был последовательный результат всего духовного пути Соловьева. И этот путь закончился не только его включением в зримое тело католичества, но и принятием переданного Откровением образа истории, который Соловьев отобразил в своей «Повести об антихристе». Для того чтобы понять, насколько глубоким был переворот, который произошел в душе Соловьева, сравним его утопические мечты, о которых уже говорилось, с тем апокалиптическим образом, который он рисует в своей повести.

Повесть об антихристе есть не что иное, как символический образ последнего периода земной истории. Эта повесть -- ответ Соловьева на вопрос, чем закончится в нашей действительности нравственная борьба, которую человек ведет не только в своей личной жизни, но и в исторической жизни мира. Соловьев, как уже отмечалось, совершенно не был озабочен изображением природного краха этой действительности, когда затмится солнце, а луна не будет давать света и силы небесные придут в движение. Здесь его интересует только зарождение самой истории. Поэтому природные события в его повести занимают немного места и не имеют большого значения. Правда, Соловьев говорит о землетрясении, об извержении вулкана на побережье Мертвого моря, об извержениях лавы, которая поглотила антихриста и его сторонников. Но все эти природные катастрофы здесь второстепенны в сравнении с теми событиями духовного порядка, которые происходят, когда история приближается к концу. Именно этим событиям Соловьев и уделяет все свое внимание, стараясь описать их до мельчайших подробностей. Однако образ истории, созданный из этих событий, как раз и не имеет ничего общего с прежде провозглашаемым им идеалом свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии. Напротив, образ, созданный в повести, является отрицанием прежнего идеала в плане его осуществления.

Свободной теософией Соловьев называет, как уже говорилось, внутреннее согласование естественных наук, философии и теологии, иначе говоря, согласование человеческого знания и божественного Откровения. Такой синтез как раз и должен осуществиться в третьем периоде исторического развития. Человечество, по мнению Соловьева, к нему идет, и задача христианских мыслителей — вести человечество по этому пути. Однако в Повести об антихристе человечество в конце своей истории такого синтеза как раз и не достигает. Правда, Соловьев упоминает, что когда монголы заполонили Европу, восточные идеи смешались с западными. Однако это смешение идей он отнюдь не воспринимает как внутреннее единство, но только как синкретизм, похожий на древний синкретизм Александрии. С другой стороны, божественное Откровение во время появления антихриста не только не было включено во всеобщее знание, но просто было изгнано из области этого знания. Антихрист Соловьева пишет гениальное произведение, в котором все согласовано: традиция с прогрессом, свобода мысли с мистицизмом, индивидуализм с чувством общественности. Однако Имени Христа в этом сочинении нет. Книга антихриста, как выражение земного исторического синтеза, является всего лишь порождением человеческого таланта и демонического вдохновения. Божественное Откровение, насколько оно живо в Священном Писании и в церковной Традиции, здесь начисто отметается и опровергается. Так где же это осуществление свободной теософии, о которой раньше мечтал Соловьев? К концу истории Бог не только не стал основой человеческого знания и внутренней связью, но совершенно откровенно был изгнан из этого знания. Его место заняло демоническое вдохновение. Земная история закончилась сатанософией.

Именем свободной теократии Соловьев называет согласование между экономическим, политическим и религиозным обществами, или согласование хозяйства, государства и Церкви. В этот идеал Соловьев особенно верил и для его осуществления много работал. Под эгидой единой Церкви он предполагал увидеть согласование всех властей. Однако в Повести об антихристе этот идеал полностью разрушается. В конце времен Церковь не только не становится объединительницей всего человечества и властительницей мира, но сама изгоняется в пустыню, теряя своих членов и руководителей. Она остается крепкой благодаря только молитве, посту и вере. Правда, Соловьев рисует соединение религии и политики в образе Аполлония, когда тот был избран папой. Но это соединение происходит уже по пожеланию антихриста, находящегося у власти. Автор этого единства не Христос, но Его вековечный противник. Теократия здесь превращается в сатанократию.

То же самое происходит и со свободной теургией, именем которой Соловьев называет согласование творческих сил человека с сакраментальным действием благодати Божией, или соединение техники, искусства и мистики. Но никакого единения подобного рода в конце истории не происходит. Правда, Аполлония при желании можно считать «теургом», ибо он овладевает и природой, и сверхъестественными силами, при помощи которых творит знамения перед лицом присутствующих. Из его рук исходят некие неземные создания в виде света, цветов и звуков. Но сакраментальной Божией благодати в них как раз и нет. Аполлоний — пособник не божественного действия, но демонического. Знамения, которыми он удивляет и радует толпы, — творения дьявольской силы. Поэтому все эти действия не теургические, но сатаноургические.

Таким образом, эти короткие сравнения ясно указывают на то, что последний период истории, каким его изображает Соловьев в своей Повести об антихристе, не только не оправдывает его прежних  надежд, но выдвигает совершенно противоположные идеалы: теософия здесь превращается  в сатанософию, теократия — в сатанократию, а теургия — в сатаноургию. Вместо Христа в мире утверждается антихрист. Вместо Бога восхваляется дьявол. В Иерусалиме недалеко от Голгофы возвышается императорский храм «единства всех культов» как зримый знак этой публичной сатанократии. Этот образ исторического конца человечества свидетельствует о переходе Соловьева от утопии к действительности, которую провозглашает и о которой свидетельствует св. Иоанн в своих видениях. То всеобщее согласие, в котором сам Бог будет связующей нитью всех начал, Соловьев переносит в надысторическое господство верующих, вместе с Христом победивших антихриста, но тем самым он и завершает процесс развития этой действительности. Таким образом, свою историософию Соловьев совмещает с христианским пониманием истории. Повесть об антихристе становится, с одной стороны — победой ранних утопических чаяний, с другой — окончательным принятием христианского образа истории. В повести об антихристе соловьевская философия истории и его теология становятся подлинно христианскими — не только в своем существе, но и по своему способу осуществления.

Однако, если бы возник вопрос, в чем же ошибался Соловьев, лелея свои прежние мечты, мы были бы вынуждены признать, что прежние мечты Соловьева были  утопическими именно потому, что в них не  было надлежащей оценки исторической роли зла. Мы уже говорили о том, что в предисловии к «Трем разговорам» Соловьев задает вопрос — что есть зло? — Только ли «естественный недостаток» или оно — действительная злая сила? Во всем произведении «Три разговора» и, в частности, в Повести об антихристе, которой он заканчивает свое произведение, Соловьев отстаивает последнюю установку — зло есть злая сила, которой надо противопоставить силу добра. Это сущностная  установка христианства, ибо и оно считает, что зло есть сила, для победы над которой потребовалась жертва сына Божия. Грех, как источник всяческого зла, может выправить только божественная сила. Грех в христианстве не есть всего лишь пассивная слабость, лишь прирожденная недостаточность знания и действия, но в первую очередь — это активная злая воля, носителями которой являются сам дьявол и греховный человек, сознательно разрушающие бытие и наносящие ущерб деяниям Бога. Этой злой воле христианство как раз и противопоставляет добрую волю, которая внутренне соединяется с Божией волей, черпая из последней силы для преодоления зла и в себе, и в рядом находящемся мире. Однако эта победа достигается не обычным путем естественного развития, но способом великой борьбы и напряженных схваток, когда умирает и прежний человек, и прежний мир. О зле как о естественном недостатке можно говорить, имея в виду только область несознательной природы. Но в области духа зло превращается в действительную силу, разрушающую и природу, и самое себя. Здесь зло есть выбор против Бога. И этот выбор влечет за собой целый ряд злых действий, которые превращают духовную область в сплошное поле постоянной непрекращающейся борьбы. Соловьев, создавая утопические образы свободной теософии, свободной теократии и свободной теургии, не обратил внимания на  активный характер зла. Он, возможно, бессознательно, считал зло всего лишь обычным недостатком, обычной недостаточностью, слабостью и эту — особую метафизическую — концепцию зла положил в основу своих исторических идеалов. Если исходить из этой его установки, то он правильно замечает, что вполне достаточно творить добро, постоянно совершенствовать человеческое знание, деятельность и творчество, чтобы эти идеалы сами по себе осуществились и стали непременным плодом всего исторического процесса. Соловьев долгие годы мыслил и работал именно в этом направлении. Его утопический образ истории как раз и был порождением именно такого мышления и деятельности. Этот образ сформировался из понимания зла как естественного недостатка.

Однако внутренне развиваясь, Соловьев все глубже осознавал, что наряду с метафизическим понятием зла как естественного недостатка существует еще и религиозная концепция зла как злой силы. Эта его прозорливость, как мы заметили, усиливалась по мере того, как формировалось его мышления, ее обострило и столкновение с бедами человечества, и постоянное сближение и окончательное соединение с католичеством. Под влиянием всех этих факторов его переживание зла стало меняться. Соловьев все больше убеждался в том, что проклятие запретного плода угнетает не только каждого отдельного человека, но и всех вместе; что ошибка рассматривать смерть как победу зла в личности и не видеть ее в человечестве; что обман — разрушаться самому, лелея надежду о совершенстве других. Он все больше осознавал, что им проповедуемые идеалы встречают в мире не только непонимание, несовершенство, бессилие, но и злую волю, сознательное сопротивление и неприятие. Прежде он был уверен, что его великий синтез сам собой падет перед человечеством, как созревший плод своего естественного развития. Теперь же он увидел, что этому процессу созревания постоянно препятствуют злые силы, бродящие в мире. Раньше Соловьев, как те три апостола на горе Фавор, видел только светящийся лик преображенного Христа и потому предлагал сделать кущи здесь и навеки здесь остаться. Теперь же он услышал, что Иисус во время своего преображения говорил с Моисеем и Илией «об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лука, 9, 31). Крест, возведенный на Голгофе, стал символом не только Христа, но и всего искупленного человечества. Этот символ Соловьев положил в основу своего последнего произведения и поэтически выразил его своей Повестью об антихристе. Это не было сущностным отрицанием его прежних идеалов. Ведь великое согласие, носителем которого является сам Бог, провозглашает и Христианство устами всех своих пророков. Своей повестью Соловьев отказался только от мечты осуществления; он отказался от надежд установления Царства Божия  в этой непреображенной, неочищенной действительности; он отказался от провозглашения прихода этого Царства путем естественного исторического развития. Образ борьбы и катастрофы завладел мыслями Соловьева и был отображен в заключительной части «Трех разговоров» в форме прекрасной легенды.

 Таким образом, задачей этой книги является исследование этой легенды, раскрытие глубокого смысла ее образов и символов и через это раскрытие изображение процесса исторической борьбы человечества во имя добра и ее завершения.

I

АНТИХРИСТОВ  ДУХ В ИСТОРИИ

1. РЕЛИГИОЗНЫЙ ХАРАКТЕР  ИСТОРИИ

Чем является история в свете христианского вероучения? Боссюэ¹ назвал ее «gesta Dei per Frankos» («Деяния Бога через франков»). Литовский философ и теолог А. Дамбраускас-Якштас² расширил определение этого понятия, назвав историю «gesta Dei per homines» («Деяния Бога через людей»). Причем, в любом случае, вне зависимости от того, будем ли мы историю воспринимать в узком смысле или как историю всего человечества, она в сущности является общей деятельностью Бога и человека во времени. Для христианина история никогда не является процессом только по cю сторону, ибо ее подлинный источник, откуда она берет свое начало, не здесь. Пролог истории в небесах. Драма Иова в Ветхом Завете совершенно определенно указывает на это. Иов был «непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла» (Иов,1, 1). Он добросовестно заботился о своей семье, «вставая рано утром, возносил всесожжения по числу их всех» (1, 5). И все же однажды пришел сатана, этот вековечный «клеветник братий наших» (Откр., 12, 10), встал перед ликом Яхве и обвинил Иова в рабском угодничестве: «разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле. Но простри руку Твою, и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?» (Иов, 1, 9 -11). Результат этого обвинения всем известен. Господь Бог позволил сатане уничтожить сначала его имущество, его сыновей и дочерей, а затем сатана коснулся «кости и плоти его» (2, 5).

Итак, пролог в небесах выявляется как сущностная составная часть судьбы человека на земле. Он свидетельствует о том, что здесь мы никогда не бываем сами по себе; что наша экзистенция в своем существе открыта и потому доступна. Она есть совместная деятельность человека и Бога, человека и сатаны. Человеческая экзистенция всегда находится во взаимоотношении с кем-то. Человек, обращенный ко всему, -- наблюдатель; более того — он делатель и исполнитель вместе (с кем-то).

Прежде всего — не в смысле времени, но логики (natura prius) — человек взаимодействует с окружающим его миром природы. Он это делает не стремясь к власти, не по своей «Wille zur Macht», («воля к власти» - Ницше), но следуя ясному предназначению Творца: «плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею» (Быт.,1, 28). Используя свои способности, человек может участвовать в устроении мира Всевышним, он может быть Его представителем на земле и продолжать Его творчество. Именно благодаря этому он и становится «божком Вселенной», как его называет Мефистофель Гёте. Однако среда, в которую этот «божок» помещен, не предоставляет ему никаких совершенных условий для экзистенции. Природа вряд ли в состоянии сохранить человека живым, а тем более развить его дух изначальным и естественным способом. Своим чисто природным существованием человек не может состязаться в борьбе за свое существование ни с каким зверем. И все же он смог сохраниться на земле и даже овладеть ею, но только потому, что он создал новую среду, которая более соответствовала требованиям его плоти и духа и сделала возможной его земную экзистенцию.

Эту новую среду, это действительно человеческое пространство существования мы называем  культурой. Культура есть творчество человека. Она — творение человека в подлинном и в прямом смысле этого слова: его воплотившаяся надежда и его победа над силами природы. Поэтому процесс возникновения и развития культуры является первой основной формой исторического существования. Человеческая жизнь прежде всего проявляется как культура. Учитывая это, историю можно назвать процессом культурного становления; процессом все большего овладевания землей, открытия тайников природы и усиленного включения природных сил в область человеческого существования. В этом смысле история есть осознание человека себя в мире.

Однако процесс культурного становления не исчерпывает всей истории в целом. Человек не призван экзистировать только по сю сторону; поэтому как земля не является единственным пространством его существования, так и ее преобразование не является единственной формой его жизни и деятельности. Человеку открыто и другое пространство существования — надприродное. Не теряя отношений с природным миром и не подавляя своих творческих сил, человек устремляет свой взор ввысь и осознает себя не только творящим гением, но вместе и творением, призванным волей Абсолюта быть. Наряду со взаимоотношением со всем, что «положил под ноги его» (Пс.,8, 7), он обнаруживает другую связь, которая указывает на Дателя всех даров, на Того, кто «божка» «славой и честью увенчал» и наделил властью над творениями рук своих (Пс.,9, 6—9). Если занимаясь культурной деятельностью, человек преисполнен чувства, что здесь он единственный господин и в своей области господствует достаточно независимо, то в этом новом взаимоотношении он ощущает свою полную зависимость и видит свое существование под властью другого, он видит себя перед более могущественным бытием и переживает его как личностную силу, которая является ему, ему говорит и призывает его.

Это новое отношение, это высшее пространство человеческого существования мы называем  религией. Религия приходит к человеку так же, как и культура — естественным путем. Корни их обеих в глубинной сущности человека, обе они — основные формы его экзистенции. Как не существует ни одного народа без культуры, так не существует и ни одного народа без религии. Везде, где только появляется человек, курятся не только очаги, но и жертвенники; поднимаются не только жилища, но и башни храмов; звучат не только свадебные песни, но и псалмы священнослужителей. Таким образом, религиозная жизнь — это вторая основная форма истории человечества. Религиозные идеи, религиозные переживания, деятельность, институции, общества глубоко и значительно влияют на исторический процесс, оставляя глубокие следы в его развитии и формировании. Историческое существование человека на земле находится в процессе не только культурного, но и религиозного развития. В этом смысле историю можно и даже нужно назвать процессом религиозного становления, когда человеку становятся понятнее его отношения с Богом, когда он все глубже осознает свое земное существование, а свою веру облекает в более четкие общественные формы. В этом отношении история есть осознание человеком (в вопросах, которые он задает) своего происхождения, призвания и своей цели.

Историю не исчерпывают ни преобразование природы, ни отношения со сверхприродой. Она охватывает обе области. Она есть проявление человечности и божественности в их взаимодействии.

Если история отражает судьбу человека, то роль религии здесь более значительна, нежели культуры. Без культуры человек не смог бы удержаться в мире и овладеть природой. В этом отношении  культура — основа истории. Без религии он не смог бы разрешить проблему судьбы, ибо она зависит не от него одного. Действующий участник судьбы человека есть сам Бог. «Ибо без Меня не можете делать ничего» (Иоанн, 15, 5) — эти слова Христа ясно указывают на исторический путь, по которому человек должен идти, чтобы прийти к разрешению своего загадочного существования. Отношение к Богу проявляется как судьбоносный принцип, в котором кроется окончательное решение, касающееся экзистенции человека. В этом смысле религия есть завершение истории. Она есть сила, поворачивающая мировой процесс ко всеобщему исходу.

Природный мир стоит перед глазами немой и пассивный. Мы его преобразовываем в соответствии со своей волей и являемся, как говорится, единственными властителями в области культуры. В религии, напротив — мы не одни и не самостоятельны. В религиозном акте мы как личности стоим перед Богом тоже как перед Личностью, чье слово и действие здесь важнее, чем наше. Религия в своей сущности есть отношения двух личностей. По своей собственной воле человек может создавать культуру, но не религию. Вопрос бытия человека, который по существу может быть поднят только в религии, требует ответа Бога, чтобы вообще быть отвеченным. Вопрос требует откровения, спасения, благодати. Любая так называемая «человеческая» или  «гуманистическая» религия, которая озабочена только отношениями с неличностными человеческими или культурными ценностями, в сущности есть искажение религии. Процесс мировой религии — это непрерывный диалог между Богом и человеком, постоянное взаимодействие между Небом и землей.

Именно потому, что религия есть диалог и взаимодействие, она находится под постоянной угрозой быть прерванной человеком. И хотя человек от природы религиозен, ибо отношение со сверхприродным отвечает его внутренней сущности, он все-таки может — ибо он свободен — замолчать в этом диалоге и находящуюся в его власти землю исключить из взаимодействия с Небом. Нет и не может быть никакого онтологического атеизма, но есть психологическая безрелигиозность, сознательное отвращение от Бога, упорное молчание в пребывании. Отвержение Бога есть явление жизни и отдельного человека в обществе. Хор океанид в «Прометее» Эсхила³ поет о том, что никогда замыслы смертных не перестроят Божий порядок: «Нет не смогут замыслы их мир перестроить, Зевсу подвластный!». Божий порядок есть порядок бытия. Смочь его переступить означает переступить через себя, иначе говоря, за свое существование благодарить самого себя, то есть быть творцом самого себя, а это уже нелепость. Поэтому любое отрицание порядка Божия в глубинном смысле есть разрушение бытия, а вместе и разрушение своей собственной эксзистенции. Океаниды Эсхила свое утверждение дополняют еще одной значимой фразой: «Это скажу, О Прометей, в злую вникая участь твою!». Бунт человека против Бога означает уничтожение себя самого. И все же смертные никогда не прекращают бунтовать против Бога. Вавилонская башня осталась недостроенной, и такой она останется до конца времен. Но что такое культура, если не постоянные усилия человечества закончить строительство этой башни? История  не только религиозный процесс; она вместе и процесс обезбоживания человечества. Фактор свободы здесь имеет решающее значение и превращает историю в подлинную судьбу человека и мира: судьбу, в которой религия, то есть определение человека по отношению к Богу, имеет решающее значение. Религия, а не культура, хранит ключ от тайны истории. В процессе религии, а не в процессе культуры время идет к своему завершению: adesse festinant tempora. История ­ это объективация нашего определения по отношению к Богу. И именно в этом ее благодатность, но вместе и опасность, ибо определение по отношению к Богу неизбежно.

Так что же такое история в свете христианства? Не что иное, как время, дарованное нам Богом. Философия истории уже давно пришла к важному заключению, а именно — время только тогда становится историей, когда человек осознает его течение. Сознание времени и история сущностно взаимодействуют. Все же это сознание яснее всего проявляется не в философии истории, как предполагают некоторые (напр., К. Joel), но именно в религии. Философия истории исследует время только как объект нашего познания, как нечто наполняющее нас, но не обязывающее. Поэтому осознание времени в философии истории всегда только логическое, но не нравственное. Чисто логическое осознание не может быть ни таким ясным, ни таким обостренным, как нравственное. Последнее мы можем обрести только в религии, ибо в своем отношении с Богом мы время переживаем как дар, как дарованные нам таланты, за один из которых нам придется отчитаться. Философское время – это абстрактный и общий ход вещей; между тем религиозное время есть наше время, нам доверенное, нам дарованное, а потому личное и конкретное. Религиозное время есть предназначение и возложение обязанностей, от которых зависит наша судьба. Для того чтобы мы смогли придать своей экзистенции тот или иной смысл, нам необходимо не что другое, но только время. Таким образом, в свете христианской религии время выступает как самый ценный дар из всех естественных даров Божиих. Оно – инструмент нашей свободы, оно – поле нашей деятельности. До тех пор,пока у нас есть время, наша судьба в наших собственных руках.

2. ХРИСТОС В ЦЕНТРЕ ИСТОРИИ

Отношение человека с Богом осуществляется только во времени, то есть исторически. Чтобы признать истинность того, что происходит рядом с историей, в тихом «уголке души», время должно быть исследовано по историческим нормам религии. История – единственное действительное пространство, в котором осуществляется подлинный диалог между Богом и человеком.

Такой смысл заложен в истории Явления Богочеловека, то есть эта история есть внутреннее соединение божественности с человечностью, настоящее Бога во времени. Бог как причина бытия и творец человека экзистирует по ту сторону истории. Он есть скрытый Бог — Deus absconditus, недоступный никакому творению и непостижимый никаким умом. Но Бог как участник религиозного отношения, как искупитель и совершенствователь человека снисходит со своей недостижимой трансцендентности и приходит во время, то есть в историю. Он становится явленным Богом, живущим в нашем существовании и разделяющим с нами нашу повседневность. Истинное отношение с Богом действительно проявляется во времени и в нем остается, ибо только тогда мы с Ним находимся  на одном и том же общем уровне существования. Время — единственное «место», где мы можем встретить Бога. Если бы Бог не пришел во время, то наши отношения с Ним остались бы односторонними, а потому абтрактными и даже не подлинными. Если бы Он экзистировал только как скрытый Бог, тогда мы действительно могли бы повторить жалобу Иова: «Но вот, я иду вперед, и нет Его, назад, и не нахожу Его; Делает ли Он что на левой стороне, я не вижу; скрывается ли на правой, не усматриваю» (Иов,23, 8—9). Явленность Бога во времени есть основное условие для подлинной религии. Задача истории подготовить это явление. Глубочайший смысл этой задачи в том, чтобы сделать возможной встречу Бога и человека, создав предпосылки для того, чтобы эта встреча стала личным и потому — неразрывным союзом.

Но, возможно, это только мечта? Может ли настать такое время, когда истинный Бог встретится с истинным человеком, человеком без греха и пятна, таким, каков он в вечном первообразе Творца? Может ли история когда-нибудь стать полем личностного соединения Абсолюта и релятивного существования, и таким образом, может ли богочеловечество явиться в своем совершенном образе? На этот вопрос христианство дает однозначный ответ: это время уже пришло. Личностное соединение Бога и человека уже произошло в богочеловеческой личности Христа, родившегося от Девы Марии и распятого во времена Понтия Пилата, умершего и на третий день воскресшего, вступившего на Небеси, откуда Он вновь приидет, дабы судить живых и мертвых. Христос есть эта, с тоской ожидаемая, полнота, это неразрывное единство Бога и человека, этот идеальный отклик человечества на божественный призыв. Он есть осуществление истории и подлинная судьба человека. Христос тройственно связан с историей — как обетование, как осуществление и как завершение.

Разве воплощение вечного Логоса было вызвано тем, что Бог, принимая человеческую природу, возжелал все сотворенное соединить с собой и таким образом довершить творческий акт, как это объясняет Дунс Скот⁴? Разве вочеловечение было откликом божественной любви на грех человека и, таким образом, стало средством спасения, как это предполагает Фома Аквинский? Однако в любом случае оно — это воплощение — было предназначено и предвидено от веков Святой Троицей. Христос — не только как сын Божий, но и как Сын Человеческий — предстает перед каждым  творением как его первообраз, как его изначальная и конечная цель. «Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — все Им и для Него создано; И Он есть прежде всего, и все Им стоит» (Кол., 1, 16-17). Когда человечество по своей вине оказалось в экзистенции вне рая, оно стало носить в себе Христа как великую надежду, которая однажды в земном времени должна была исполниться. Рожденный от женщины должен был растоптать голову змея (Быт., З) и убрать «пламенный меч», который заслонил путь к дереву жизни.

Но если Христос есть божественное обетование греховному человечеству, то вся дохристианская история — это человеческая тоска по исполнению этого обетования. Сотни тысячелетий до Христа двигались к исполнению этого обетования, и их последнее мгновение должно было зачать в чреве Девы Марии божественный Логос. В свете явления Мессии дохристианская история была в сущности долгим временем рождественского поста, когда все сотворенное вместе с Исайей вопило: «Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; да раскроется земля, и приносит спасение, и да произрастает вместе правда» (Исайя, 4, 5, 8). Спаситель должен был явиться не только как дух с небес, но и как рожденный на земле. Человечество само должно было выносить его в своем чреве и родить его от своей непорочной представительницы. Христос как обетование повернул всю историю в направлении своего вочеловечения и, таким образом, предопределил весь ее путь. Он был подлинным отцом будущего — pater futuri saeculi, как его глубокомысленно называет литания⁵. Истинной целью дохристианской истории было — чтобы Слово Божие стало плотью. Не только Авраам, но и весь род человеческий ждал дня рождения Спасителя (Иоанн, 8, 56). Обетование Бога наконец было исполнено. «И Слово стало плотию и обитало с нами» (Иоанн,1, 14). Вечный Логос сошел во время, принял нашу природу и способы существования, став человеком во всем, включая и пограничные ситуации человеческого существования — страдание и смерть. Творец и творение соединились в гипостатическом союзе, ибо Богу угодно было через Христа и в Нем «примирить с Собою все» (Кол., 1, 20).

Таким образом, в Христе содержится вся божественная, но также и человеческая полнота. Он есть истинный Бог и истинный человек: богочеловек в самом совершенном смысле этого слова. Но если история, как было сказано, есть явление богочеловечности, то это явление находит в Христе свое осуществленное выражение. Если история есть отклик человека на божественный призыв, то этот отклик на призыв Христа является позитивным совершенным признанием божественной воли. Все, что в истории относится к ее сущностным знакам, в Христе стало высшим личностным единством. Христос есть полнота истории. Богом дарованное человеку время во Христе, достигло своей полноты: самосознание Христа Мессии осветило его временное сознание до основания и, таким образом, история достигла своей вершины. Поэтому Христос -- это не одна из многих исторических личностей, но Он — историческая личность, ибо не Он жил в истории, но история — в Нем, в Его совершенном временном сознании, и мы исторически существуем только во Христе и через Христа, то есть существуем настолько, насколько мы участвуем во временном сознании Христа, как в осуществлении божественной воли. Историчность Христа как выражение совершенного соединения Бога и человека, Неба и земли поддерживает всякую другую историчность и придает времени глубочайший смысл. Христос есть центр всего космического развития.

И в то же время Он есть и завершение этого развития. Со дня, в который Он пообещал нам вернуться «на облаках небесных с силою и славою великой» (Матф.,24, 30), собрать все народы земные перед своим престолом и их судить, жизнь человечества превратилась в постоянное бодрствование и ожидание. Предрекаемый Христом конец мира будет не случайной природной катастрофой, но — прямым  вмешательством Бога в ход времени. К своему пророчеству Христос добавил: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные» (Матф., 24, 36). Таинственная тьма покрыла дату второго пришествия Христа и поэтому наше существование идет по обычной колее. Как во времена Ноя люди ели и пили, женились и выходили замуж, пока волны потопа не истребили всех, «так будет и пришествие Сына Человеческого» (Матф., 24, 39). Он возникнет, как молния и придет, как вор, никем не ожидаемый и никем не встречаемый. Он придет в ночь величайшего беспамятности. Ибо, чем дольше длится история, тем менее вероятным становится Его возвращение. Более того, чем дольше длится история, тем больше оснований для глумителей, приходящих и вопрошающих человечество: «где обетование пришествия Его? ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения, все остается так же» (II Петра, З, 4). Череда столетий, кажущаяся бесконечной, ослабляет веру в осуществление обетования Христа, и человечество начинает чувствовать себя на земле спокойно и защищенно.

Однако предупреждение Христа исполнено угрожающей серьезностью для тех, кто пытается принять языческую концепцию истории как вечного вращения: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут»  (Матф., 24, 55). В свете Откровения конец истории настолько определен и однозначен, как никакая другая истина. «И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются» (Матф., 24, 29): это разрушение космологического порядка. «Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силой и славой великой» (Матф., 24, 30): это разрушение человеческого порядка. «Когда же приидит Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов» (Матф., 25, 31—32): это осуществление божественного порядка. История, начавшись с Христа как обетования Святой Троицы, Им и завершается как главным Судией времен. В этом отношении вся история после Христа есть подготовка ко второму пришествию Сына Человеческого. До своего вочеловечения Христос жил в истории как божественное обетование и направлял ее течение к своему рождению. За короткое, но полнотой насыщенное время в Палестине Он своей богочеловеческой личностью осуществил историю. В эпоху после своего восхождения на Небеси он живет как грядущий исход, который он осуществит своим личным вмешательством и судом.

Таким образом, в отношении времени Христос есть истинный Бог истории. Он есть «Альфа и Омега, начало и конец, первый и последний» (Откр., 22, 13). Никакой период истории не проходит мимо Него, ни один — вне зависимости от Него. История как религиозный  процесс личностно осуществляется во Христе. Рожденный от женщины, будучи сыном человеческим в глубочайшем смысле этого слова, Он направляет человеческую природу в истинное отношение с Богом и, таким образом, создает истинную религию. Христианство только потому истинно и вечно, что гипостатический союз человека с Богом во Христе истинен и вечен. И этим религиозный элемент истории настолько укреплен, что она уже не может стать вторым преступлением — отпадом от Бога. Христос сделал невозможным второе отпадение рода человеческого от Бога. Даже если бы все человеческие личности отступились бы от Творца, природа человеческая как таковая навечно осталась бы с Богом, ибо ее поддерживает, как составную часть своей богочеловеческой полноты, Логос. Своей крестной жертвой Христос спас историю от этой ужасной возможности (отпадения от Бога — Т. М.), предоставив своему божественному Отцу осуществленные и в существе своем Им освящаемые времена. Жертва на Голгофе была величайшей исторической жертвой: это было спасение истории от ее движения в небытие. Божий Агнец, который был убит и который живет «во веки веков» (Откр., 10, 6), повернул ход истории назад, повернул его к Богу и, таким образом, стал Господом и руководителем времен.

Следовательно, история в своей сущности христоцентрическая. Возвращаясь к высказываниям Боссюэ и Дамбраускаса-Якштаса, которые были упомянуты в начале раздела, мы могли бы сказать: история есть gesta Christi рег homines (Деяния Христа через людей). Христос призывает человечество в Царство Божие, и в своем историческом развитии оно должно дать ответ на этот призыв. Оно должно окончательно решить, останется ли оно на пути древнего Адама и продолжит его существование или же оно добровольно вступит на путь нового Адама и тем самым примет участие в начатом Христом новом созидании. Следовательно, в своих конкретных проявлениях история есть свободный ответ человечества на искупительный подвиг Христа.

Христос есть центр истории, но не в смысле механизма, вокруг которого спокойно вращаются века, но в смысле поддерживающей силы, которая направляет и побуждает. Свою роль в историческом существовании человека Христос определяет следующим образом: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Матф., 10, 34). «Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трех; Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери»(Лука, 12, 52—53). Это пророчество Христа осуществится не в последнюю эпоху исторической экзистенции человечества. Оно осуществляется всегда и везде, где только встает вопрос выбора за или против Бога и Сына Человеческого. Где только произносится имя Иисуса Христа, оно всегда падает, как меч и разделяет семьи, племена, народы, и, наконец, все человечество. Христос — величайший знак разделения исторических сил и форм.

Известно, что выбор Христа или отказ от Него прежде всего происходит в сердце человека. Но этот выбор никогда не остается скрытым в душе: он объективируется. Установка по отношению к Христу есть зримый знак человеческой экзистенции. Этот знак ложится печатью на все существование — и историческое, и личное. Если человек делает выбор в пользу Христа, он запечатлевается знаком Божиим на челе (Откр., 7, 3; 9, 4); если же он определяется против Христа, ему дается имя зверя или число имени его также на челе или на правой руке (Откр., 13, 16). Число и рука здесь символы, которыми Откровение выражает зримость решения человека. Разрушая границы внутреннего мира, выбор сплачивает тех людей, которые отмечены одними и теми же знаками, и объединяет их в закрытое общество. Установка по отношению к Христу влияет и на общественное существование. Откровение рассказывает нам о двенадцати тысячах от каждого «колена», имеющих печать Бога живого; о великом множестве людей, «которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков» (Откр., 7, 9); о воинствах небесных, которые за Словом Божиим следуют «на конях белых, облаченные в виссон белый и чистый» (0ткр.,19, 14) Все эти образы выражают одно: выбор Христа — это фактор, созидающий общество, и тем самым — историческая сила. Никакое различие между расами, народами, языками, призваниями, семьями здесь не имеет ни малейшего значения; остается только один единственный знак — верность Христу; знак, который превращает эти достаточно пестрые толпы в общество единого сердца и единого духа.

Но обществу Агнца в мировом процессе противостоит общество Зверя. Зверь, как символ противника Христа, тоже обладает властью «над всяким коленом и народом, и языком и племенем. И поклоняются ему все живущие на земле» (Откр., 13, 7—8). Он собирает воинства и царей земных, чтобы сражаться против «Сидящего на коне» и Имя Которого — Слово Божие (Откр., 19, 13. 19). Он обольщает народы, «находящиеся на четырех углах земли», собирает их в могучую армию, число которой «как песок морской» и окружает «стан святых» (0ткр., 20, 7—8). Общество Зверя также сплачивается только под одним единственным знаком — отпадения от Христа. Кто знака этого не имеет, тот не может ни покупать, ни продавать (Откр., 13, 17), то есть тот выброшен из общества, бесправен, поруган и преследуем. Иначе говоря, отпадение от Христа также является фактором, созидающим общество, и этот фактор тоже становится исторической силой. Общество Зверя такое же всеобщее, как и общество Агнца. И оно действует от имени всего человечества и прославляет и поклоняется «образу зверя» (Откр., 13, 14). Оно преобразовывается, как мы увидим позже, в «церковь», оно возводит свои храмы, создает свой культ и даже избирает пророка зверя своим «папой».

Таким образом, история является временем разделения, в котором выявляется окончательный ответ человечества на спасительный подвиг Христа. Разделение происходит не мирным путем развития, но в упорной борьбе. Откровение разворачивает перед нами целый ряд картин борьбы, которая ведется между Христом и Его противником, между драконом и Агнцем. Рядом с изображением жатвы часто встречается изображение борьбы. Зверю, вышедшему из моря, даны были не только «уста, говорящие гордо и богохульно», но «и дано было ему вести войну со святыми и победить их» (0ткр., 13, 5, 7). Но поскольку дракон не смог поймать жену, убежавшую от него в пустыню (символ Церкви), он рассвирепел «на жену и пошел, чтобы вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Иисуса Христа» (Откр., 12, 17). «Зверь, выходящий из бездны» также борется с двумя свидетелями Божиими и побеждает, и убивает их ((Откр., 2, 7). Но с другой стороны, Откровение рисует нам образ Христа — борца, который сидит на белом коне, облеченный «в одежду, обагренную кровью» (Откр., 19, 13). «Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы» (19, 15). «И схвачен был зверь и с ним лжепророк», «а прочие убиты мечом Сидящего на коне» (19, 20, 21).

Нет необходимости эти символические образы и высказывания объяснять физической борьбой, но они означают борьбу. История развивается не так, как развивается организм или ядро клетки по внутренним законам природы. История — это пространство борьбы трансцендентных сил через людей. Она по существу не что иное, как продолжение той антихристовой борьбы, которую рисует нам Откровение: «И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них. Но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаной, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним» (0ткр.,12, 7—9). Таким образом, земное существование превратилось в арену дальнейших нападений сатаны, который продолжает свой первый бунт против Всевышнего и сам стремится стать творцом. В ходе истории эта борьба усиливается и наращивается, ибо возрастает число сторонников зверя и их общественная идея распространяется и укрепляется. Ограниченность времени истории, это — «не много времени» в Откровении превращает всю историческую экзистенцию человечества в существование бодрствования и «трезвления» (I Петра, 5, 8). Если небеса радуются, что «ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа его» (0ткр.,12, 10), то Откровение выражает сочувствие живущим на земле и на море, «потому что к вам сошел диавол в сильной ярости» (12, 12). Осуществление спасения в земной истории всегда опасно, и на пути его тернии.

История как время разделения и как пространство борьбы раскрывает перед нами главную истину, сущностную для понимания земного существования: в природном порядке побеждает зло, в надприродном — добро. Напряжение между ними и есть причина разрушения природного порядка. Конец мира ─ это не результат некого внешнего действия, но -- капитуляция перед злом, неуклонное движение истории в рабство злу. В сущности, конец мира -- это не некая природная катастрофа, но ─ тотальное засилие сатаны на земле. Физическое разрушение ─ это всего лишь следствие духовной испорченности. Не мир природы приближается к концу, но история. Не мир природы созрел для жатвы, но дух человеческий. Ангел Откровения, держащий острый серп и обрезающий «грозды винограда на земле» (0ткр., 14, 15—19), -- это не некая вырвавшаяся на свободу сила природы, но — Ангел истории, который не прощает грехов человечества так же, как и наш личный ангел не прощает нам наши прегрешения. Не природные плоды космического развития вбрасываются «в великое точило гнева Божия» (Откр., 14, 19), но наши исторические деяния. Мы представляем себе конец мира в виде какой‑то огромной космической катастрофы и мы слишком часто забываем о том, что Христос вмешался не в невинное само по себе движение звезд и планет, но -- в ход истории человечества, ибо эта история уже наполнилась числом «убиенных за слово Божие» (Откр., 6, 9). В этом смысле история всегда есть постоянная утрата здесь -- по сю сторону, поэтому она и идет ко всеобщему разрушению, но в то же время она — и постоянное приобретение, но не здесь, а по ту сторону и потому действительное движение к окончательной победе, которая произойдет не в природном, но только в надприродном уровне существования и будет означать конец природного хода вещей.

Если подходить к истории с христианской точки зрения, то она именно по этим причинам представляется пессимистичной, но вместе — и оптимистичной. В христианской концепции истории настроение гибели более глубокое, нежели в фаталистической философии культуры Ибн Хальдуна⁶, Джамбаттисты Вико⁷, Освальда Шпенглера⁸. Эти мыслители гибель определенного типа культуры обосновывали органической связью с ландшафтом, с истощением его природных сил. Закон старения, действующий во всей природе, по этой теории распространяется и на культуру. Поэтому процесс культуры совершенно не зависит от воли человека. Этот процесс близится к концу, как и всякий организм приближается к своей неизбежной естественной смерти. Между тем Христианство понимает ход истории как процесс, сущностно осуществляемый духом, в котором нет ни увядания, ни старения. Но если все же история приходит к концу, то этот конец не есть иссякание внутренних сил, то есть не имманентное иссякание, а отягощенность преступлением, которое человек совершает, но не уничтожает раскаянием и покаянием. В свете Христианства исторический процесс есть общий акт человеческой свободы и божественного Провидения. Если однажды этот процесс разлаживается, разрушается, то тогда часть людей окончательно отворачивается от Бога только потому, что человеческая воля сделала выбор против Бога, и этот выбор пытается объективироваться в истории. Драма истории — это драма человеческой свободы. Развязка этой драмы пессимистична, но не потому, что человек не может избежать надвигающегося конца, но потому, что человек сам его подготавливает своим свободным и сознательным выбором. Историю нельзя объяснять оптимистично и понимать ее движение как постоянное движение в совершенное существование, как это делалось в век Просвещения.

Но в то же время Христианство провозглашает и окончательную, вечную победу надприродного добра над злыми силами земли: «и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет» (0ткр., 21, 4). «И ничего уже не будет проклятого» (Откр., 22, 3). Не будет прежней земли и прежнего неба, но все будет заново преображено, преобразовано, и тогда возникнет «великий город, святой Иерусалим, который нисходил с неба от Бога» (Откр., 21, 10), которому не нужны ни солнце, ни луна для освещения своего, «ибо слава Божия осветила его» (Откр., 21, 23). В этом смысле христианская концепция истории значительно оптимистичнее теории прогресса века Просвещения, которая может пробудить прекрасные надежды, но не может их ни оправдать, ни, тем более, осуществить; это та теория, которую Бердяев обоснованно называет «обожествлением будущего за счет прошлого и настоящего». Согласно этой теории, вся история становится жертвой будущего момента благодати. Бердяев замечает, что все поколения служат только средством осуществления этой благодатной жизни для того счастливого поколения избранных, которые должны будут вступить в неизвестное и чужое для нас будущее. Все, что происходило раньше, в этой философии истории не имеет собственной ценности и самостоятельного значения: все это только лишь средство и инструмент для приходящих. Если считать теорию прогресса спасением исторического процесса от бессмысленности, которая так ясно выражена в древнем языческом колесе движения времени, то она спасет только одну часть человечества, только то будущее поколение и ту культуру, которая стоит в самом конце. Между тем все прошлое неизбежно погибнет. Если Христианство обещает нам отереть «всякую слезу» (Откр., 21, 4), то теория прогресса заботится только о последнем поколении. Всеобщему спасению, о котором говорит Христианство, противостоит спасение части, о которой заботится век Просвещения. Бердяев говорит, что нет никакого внутреннего оправдания судьбы того поколения, которое должно оказаться на вершине и для которого должно быть подготовлено и спасение, и счастье, судьба которого должна стать более счастливой, нежели судьбы других поколений, на долю которых достались лишь боль, страдание и несовершенства. Никакое будущее совершенство не может искупить всех страданий прошлых поколений. Сама теория прогресса развивается как обманчивая надежда, которая не может привести все живое к целям вечной жизни. А без этого всякий оптимизм становится тщетным. С другой стороны, как утверждает Бердяев, философия прогресса не может разрешить проблему времени. Чтобы спастись от преходящности — а это сущность времени,— Христианство побеждает само время и переносит человечество в вечность, которая есть продолжение — длительность (duratio), но не преходящность. Однако, каким образом теория прогресса смогла бы уберечь свое благословенное поколение от преходящности, если она совершенство понимает как существование по cю сторону? Человеческое существование на земле — сама временность. Именно об этом и говорит Христианство. В жизни по ту сторону, изображаемой в Откровении, вечная сущность человека находит также вечное выражение в существовании.

И в этом смысле христианская концепция истории в основе своей оптимистична, ибо она провозглашает жизнь. Она не хранит верность земле, но не хранит только этой непреображенной, преходящей и злой земле. Она провозглашает новую землю (Петр II, 3, 13), которая появляется не как конечный результат природного развития и совершенствования, но как дар свыше, как творение Божие, как благо. Оптимизм христианской концепции истории основывается не только на творческой мощи человеческого гения, по существу он основывается на Боге, Творце, который удивительно сотворит человека во всем его величии и еще более удивительно его преобразит. Языческий прометеизм, который вновь появился во времена Просвещения, в Христианстве заменяется религиозной установкой по отношению к будущему. Таким образом, история становится всеобщим религиозным актом, исповедью сотворенного человека и вместе — «rorare», призывом к окончательному экзистенциальному спасению.

3. ПОНЯТИЕ  АНТИХРИСТА

Поскольку история является временем разделения, она в своем движении выявляет не только роль Христа, но вместе и роль Его противника, имя которому в Св. Писании и в христианской традиции антихрист. Антихрист противостоит Христу как историческая сила, которая Его отвергает, неустанно борется против Него и постоянно увечит Его исторические деяния. Два зверя, о которых упоминает загадочное Откровение, великая блудница, «сидящая на водах многих» (0ткр.,17, 1), великий Вавилон (18, 2), дракон и змей древний (20, 2), есть не что иное, как символы исторических форм и образов, которые в ходе времен принял антихрист и при помощи которых влиял на историческую жизнь. Морской зверь «отверз уста свои для хулы на Бога, чтобы хулить имя Его и жилище Его и живущих на небе» (13, 6). Земной зверь «творил Великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю пред людьми» (13, 13). Образ первого зверя становится настолько живым, что он говорит и действует так, «чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя» (13, 15). С великой блудницей «блудодействовали цари земные», одаряли ее «золотом, драгоценными камнями и жемчугом» и поили кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых (17, 2—6). Купцы великого Вавилона, этого роскошного города, богатеют и становятся «вельможами земли» (18, 23); сам город своим волшебством отравляет все народы и пачкает кровью «пророков и святых и всех убитых на земле» (18, 21). История наполнена делами и трудами антихриста. Она — настоящее поле действия не только для Христа, но и для Его противника.

Определенный антибожеский характер мы можем проследить уже в мире природы. Та мировая гармония и та удивительная согласованность, которой мы все изумляемся, особенно в живом мире, то здесь, то там искалечена и исковеркана словно некой черной рукой. Некий злой план прорывается из некоторых мировых законов. Некая издевка и смех звучит время от времени в симфонии космоса. В природе имеются вещи, которые словно намеренно спроектированы и сделаны так, чтобы высмеять творчество Бога, то творчество, о котором некогда было сказано, что оно даже «слишком хорошо». Разум человеческий не находит на это ответа. Но в свете Откровения эти неудачные порождения и неудачные формы, эти карикатуры и насмешки существующие в природе совершенно понятны. Сатана был низвержен на землю «и ангелы его низвержены с ним» (Откр., 12, 9). И если они и на небесах поднимали голос против Бога, то и на земле они продолжают свой бунт и нападают на все, что отмечено знаком божественного. Непорочная первобытная природа была их первой жертвой. Она была изуродована и исковеркана, ее непорочность была отнята у нее, и напоена она была злобой. Откровение грозит уничтожением для «губивших землю» (11, 18). Если история, как уже говорилось, -- это прежде всего становление культуры, то есть все возрастающее овладевание природой силой творческого духа, то человек сферу своей деятельности находит уже оскверненной и поэтому должен бороться с сатанинским элементом уже в своих собственных творениях. Антихрист скрывается на самых низких уровнях земного существования и сам грызет физическую часть истории.

Но природа нема и пассивна. Она не может принимать решений. Она лишь в состоянии терпеть неистовства дракона и, стеная, ждать до тех пор, пока не будет спасена из рабства преходящего и вознесена в первоначало, «в свободу детей Божиих». Природа — только объект ударов дьявола. Она защищается только своим упорным умением терпеть. Этим история дает прямой и активный ответ на домогательства древнего змия. Человек как истинный носитель исторической экзистенции не является пассивным объектом, но одним из действующих лиц: другом или противником. Он противопоставляет усилиям дракона и его ангелов не только свою природу, но и свой свободный и сознающий дух. Но этот свободный дух делает выбор — и не всегда этот выбор в пользу Бога и Христа. Природа никогда не может отпасть от Бога и потерять надежду на спасение. В конкретных проявлениях своей зримой божественности она может быть только ограблена кем-то другим, но никто и никогда не может ее обезбожить. Между тем перед духом стоят две возможности: положительная, или выбор Бога и Христа, и отрицательная, -- не выбор Бога и Христа. Отрицательная возможность именно тот путь, на котором антихрист находит вход в историю. Дракон, нарушив природу и таким образом совершив надругательство над творчеством Бога, пытается в истории после Христа глумиться над искуплением и сделать его бессмысленным.

В своем процессе история становится не только явлением богочеловечества, распространением плоти Христовой во времени и пространстве, но вместе и проявлением безбожия в острейшей форме, объективацией civitas diaboli⁹ на земле. Против воплотившегося и постоянно действующего через Церковь Логоса поднимается Его противник, Его отрицатель от самого начала и пытается историческое существование всего человечества втянуть в пространство своего отрицания. История ­ это не только gesta Christi per homines, но и gesta diaboli per homines (дела дьявола через людей). Антихрист обнаруживается не как случайное явление исторического процесса, но как его составная часть, как осуществленная возможность отрицательного выбора духа, как обезбоженный образ исторических объективаций во всех сферах жизни. Бердяев обоснованно утверждает, что антихрист — проблема метафизики истории, точнее говоря, теологии истории, ибо ни наука истории, ни философия истории ничего не могут сказать об антихристе. Только появление Иисуса Христа на земле выявило Его противника. И чем зримее Его появление в Церкви, тем зримее cтановится и антихрист. И когда настанет второе исполнение времен и будет провозглашено второе пришествие Христа, тогда появится и антихрист в своей величайшей злобе. «Как первое пришествие нашего Господа имело своего предтечу, — говорит Д. Г. Ньюмен¹⁰, — так и второе будет иметь. Первый был «больше чем пророк» — святой Креститель. Второй будет больше чем только противник Христа: он будет образом самого сатаны — страшным и полным ненависти антихристом».

Так кто же он - этот антихрист? Какова его сущность? На эти вопросы со всей прямотой и определенностью нам отвечает св. Иоанн: «Кто лжец, если не тот, кто отвергает, что Иисус есть Христос? Это антихрист, отвергающий Отца и Сына» (Иоанн I, 2, 22), и в другом месте — «А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста» (4, 3). Указания  пророков мы также находим и во втором письме святого: «Ибо многие обольстители, — пишет он, — вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист» (Петр II, 7). Слова св. Иоанна совешенно определенно свидетельствуют о том, что сущность антихристова духа — отрицание полноты богочеловека Христа. Христос есть истинный Бог и истинный человек. Он есть гипостатическая совокупность. И тот, кто отрицает хоть одну часть этой совокупности — «А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа» (Иоанн I, 4, 3), — разрушает свою личность и таким образом становится антихристом. Антихрист обнаруживается везде, где только Христос хоть сколько-нибудь искажен. И не имеет никакого значения то, где находит выражение это искажение — в философии ли, в искусстве, в общественной жизни или только в установке отдельного человека. Повсюду, где только оно проявляется, там — антихрист. Антихрист — объективация искаженного Христа. Он — «тайна беззакония», которая действует против Христа (Фес.II, 2, 7). В этом смысле антихрист так же стар, как и сама история. Более того, он был включен уже в пролог исторического процесса на небе. Если Люцифер отказался почитать божественный Логос и служить Ему потому, что последнему было предназначено вочеловечиться, то, как учит Дунс Скот, Люцифер естественно, от самого начала стал противником Христа. Всякое историческое отрицание Сына Человеческого в сущности есть не что иное, как продолжение и развитие того изначального отрицания, которое осуществилось на небесах.

Возможно также, что в конце истории, когда божественные и демонические силы полностью проявятся, эта общая отрицательная установка по отношению к Христу приобретет личностное выражение. Священное Писание дает основание такому предположению. Когда св. Павел предупреждал фессалоникийцев по поводу веры в скорое пришествие Христа, он указал именно на антихриста как на знамение приближающегося конца истории: «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, Противящийся и превозносившийся свыше всего, называемого Богом и святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога» (Фес. II, 2, 3—4).

Если земная история, как уже говорилось, постоянное возрастание зла, то нет ничего невероятного в том, что эта злая сила сможет сконцентрироваться в одной точке и как человеческая личность торжествовать свою особенную победу, получив, таким образом, определенное «воплощение», как подражание воплощению Божиему. Такое подражание Христу и тем самым в определенном смысле сходство с Христом здесь усматривает и Соловьев, проводя аналогию между Христом и антихристом, как между двумя личностями. Христос, по Соловьеву, личностное, в своем роде единственное, воплощение добра. Антихрист тоже личностен в своей полноте как завершенности зла, он есть воплощение этого зла. Он выступает как носитель ненависти Люцифера, направленной против божественного Логоса и вместе с тем против всего, в чем только проявляется Логос. Если история до Христа была временем длительной подготовки к появлению Богочеловека, то история после Христа является подготовкой к выступлению против дьяволочеловека. Появление антихриста в образе личности стало бы издевательским ответом Люцифера на некогда ему явленное воплощение божественного Логоса. С теологической точки зрения здесь содержатся предупреждения, которые мы находим в христианской литературе и которые всегда нас наводят на мысль, что антихрист как личность займет престол этого мира. И так как антихрист, как вскоре увидим, во всем и всегда подражает Христу, эти предупреждения становятся все более обоснованными.

Однако было бы ошибкой воспринимать опасность антихриста только как проявление зла в образе личности и его борьбу, направленную против Христа, видеть только в нападках этой удивительной личности. Было бы ошибкой думать и предпринимать какие-то действия, воспринимая антихриста только как явление последней эпохи, словно вся история была свободна от его влияния. И если Откровение дает основание для трактовки антихриста тоже как личности, то Откровение также указывает и на то, что антихрист постоянное явление истории. Св. Павел говорит об этом совершенно определенно: «Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, — и тогда откроется беззаконник» (Фес. I, 2, 7—8). Иначе говоря, антихрист удерживается по велению Бога. В конце истории он явится как безбожник, но в этом его появлении не будет ничего нового: он явится как сосредооточение, скопление давно известных и постоянно действующих в истории сил зла. Антихрист как личность будет только наиболее зрелым плодом вечного антихристова духа. Кажется, что св. Иоанн утверждает то же самое: «...и как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов» (Иоанн I, 2, 18), а несколько дальше: «...много лжепророков появилось в мире», и дух, который не исповедует Иисуса Христа, «есть уже в мире» (4, 2—4). Правда, св. Иоанн утешает христиан тем, что Христос, который живет в нас, есть «больше того, кто в мире» (4, 4). Но этими словами он совершенно определенно признает, что противник уже действует в мире.

Удивительнее всего то, что и св. Иоанн эту постоянно действующую антихристову силу считает знамением «последнего времени» мировой истории. Он пишет: «Дети! последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист, и теперь появилось много антихристов, то мы и познаем из того, что последнее время» (Иоанн I, 2, 18). Таким образом, как уже отмечалось, появление Христа на земле проявило в конкретном существовании человека и Его противника. Так история повернула свой путь к своему концу. Если века до Христа могли гордиться тем, что они торопились к центру земного времени, к воплощению Логоса, то столетиям после Христа не остается ничего другого, как приближаться ко второму пришествию Христа, то есть к завершению. Последний час истории начался со вступления Христа на небеси. Появление множества антихристов, лжепророков, душ, отрицающих Христа, есть как раз знамение того, что, в сущности, немного осталось времени до полного проявления добра и зла. Поэтому и деятельность антихристовых сил стала значительно интенсивнее и зримее, нежели во времена до Христа. В языческой истории драконы пытались управлять человеком через его физическую природу. Вселение в плоть было основной формой этого управления. Древний антихрист проявлялся в основном как сила управляющая природой без Бога. В истории Христианства змей нападает прежде всего на духовную область человеческого существования, ибо она через таинство крещения становится местом пребывания Святой Троицы. Новый антихрист принимает духовный образ и тем самым становится исторической силой. Он покидает пустыню и идет в культуру, в философию, в искусство, государство, хозяйство и вселяется в эти области так же прочно, как некогда вселился в плоть человеческую. И теперь, как и прежде, дьявол совершает удивительные вещи. Если раньше он совершал удивительные вещи через физическую природу человека, то теперь он совершает «великие знамения и чудеса» (Матф., 24, 24) в его духовном мире, «чтобы прельстить, если возможно, и избранных» (4, 24). Человек-христианин не является человеком природы. И антихрист -- не только сила природы, поэтому сегодня он действует не так, как действует медик или маг, но как философ, как художник, как политик, как государственный муж или руководитель хозяйства. Поэтому разделение душ — важнейшая, хотя и самая трудная задача периода истории после Христа.

В конце «Трех разговоров» участники беседы констатируют, что все будто бы затянуто некоей тонкой неощутимой вуалью. Не достает полной ясности — и не только на небе, но и в душе. Повсюду таится некая тревога, и в воздухе — дурное предчувствие; и это знак не только того, что земля постарела и наша проницательность ослабела, но также и того, что злая сила в действии. Хвост дьявола свел мглу на землю Божию. Ощущение омраченности характерно для хода истории. Безмерность зла обволакивает все некоей вуалью, и взгляд наш нигде не может найти истинных ценностей. Земля все больше приходит в негодность, человек все больше открывается для греха, тайна беззакония в действии. Антихрист проявляется «со всякой силой и знамениями и чудесами ложными. И со всяким неправедным обольщением» (Фес., II, 9 - 10). История, искупленная Христом, не примет «любви истины», потому что «пошлет им Бог действия заблуждения, так что они будут верить лжи» (Фес., II, 2, 11). История идет путем, который неизбежно закончится вселенским разрушением. «Драма истории, — говорит Соловьев, — уже сыграна, остается лишь эпилог. Конечно, ее можно растянуть на пять актов, как у Ибсена¹¹; на мировой сцене может быть сделано еще немало глупостей и болтовни, но драма уже давно написана, и ни зрители, ни актеры не в силах что-либо в ней изменить». Сущность антихриста Соловьев пытается выразить в одной-единственной и очень простой фразе — «не все то золото, что блестит». У антихриста достаточно блеска, но «никакой истинной силы». Этот блеск ослепляет взгляд и обольщает дух. В нем крепость антихристовой силы. Поэтому в соответствии с христианскими требованиями каждая эпоха должна как можно точнее и безошибочнее устанавливать и исследовать проявления антихристовой силы в историческом существовании человека. Задача последующих разделов данной работы — раскрыть обманчивый блеск и коварство антихриста во всех областях жизни.