ТАЙНА БЕЗЗАКОНИЯ

III

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ АНТИХРИСТОВА ДУХА

1. МАСКИРОВКА КАК СПОСОБ ДЕЙСТВИЯ

Себялюбие, как уже говорилось, сила, направленная на себя. Это сосредоточивание бытия вокруг своего Я. Это вселенское отрицание для утверждения себя. С другой стороны, об этом тоже уже говорилось, себялюбие — это основа всякого антихристова духа, а также самый главный и самый сущностный знак проявления антихриста. Это путь дьявола в историю человечества. Однако в свете этих утверждений возникает один важный вопрос; если себялюбие является самым значительным утверждением себя вплоть до отрицания всего бытия — Бога и мира, — каким образом случается, что носители этого умонастроения все же идут на службу зверя, то есть начинают быть не сами для себя, но для другого? Ведь в антихристах всех времен очень силен дух жертвенности и отваги. Самоотреченность, присущую антихристовым деятелям, отрицать трудно. Иногда их самопожертвование, как отмечалось выше, намного больше, нежели самопожертвование сторонников Христа. Иногда они готовы даже на смерть ради своего дела. Но если это так, то в чем же тогда их себялюбие? В чем заключается эта направленнось их существования на себя? Разве не кажется, что и антихристы ведомы любовью, следовательно, силой, направленной на другого? Этот вопрос весьма серьезен. Однако его исследование как раз и поможет нам понять удивительный образ действия дьявола в истории; образ действия, в котором не только нет противопоставления себялюбию ни антихристова самоотречения, ни антихристовой жертвенности и отваги, но все это с себялюбием сущностно увязано и проистекает из того же себялюбия. Деятельность дьявола и его сторонников основывается только на себялюбии. И в этом как раз и кроется великая тайна беззакония.

Посылая апостолов в мир, Христос велел им говорить и действовать именем Его самого или именем Его небесного Отца. Апостолы были посланниками Христа в подлинном смысле этого слова. Они были Им призваны и посланы. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас» (Иоанн, 15, 16) — сказал Иисус на последней Вечере. Поэтому провозглашение Евангелия, руководство людьми и посвящение должны были осуществляться не именем апостолов, но именем Христа. Сам Христос должен действовать через апостолов, и это Его действие должно отчетливо провозглашаться и осознаваться. «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Матф., 28, 19), ибо преображающую благодать крещения низвести в человеческую природу может только имя Святой Троицы. Христос также ясно указал, что «проповедану быть во имя Его покаяния и прощению грехов во всех народах» (Лука, 24, 47). А те, кто примет Его учение и удостоится милости Его, «именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; ... возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Марк, 16, 17—18).

Апостолы хорошо поняли свою миссию и потому провозглашали не собственную мудрость, но то, что им возвестил Дух Святой; они творили чудеса именем воскресшего Иисуса; правили и судили по Евангельскому уставу. Высшая божественная действительность, явленная в личности Иисуса Христа, витала над ними как высшая мера всякой апостольской деятельности. Поэтому св. Павел и упрекнул членов общины Коринфа в недостаточном понимании своей миссии и в спорах между собой. «Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин» «а я Христов» (I Кор., 1, 12). В свете этих споров св. Павел подчеркивает: «Кто Павел? Кто Аполлос? Они только служители, чрез которых вы уверовали, и притом по скольку каждому дал Господь. Я насадил, Аполлос поливал, но взрастил Бог; Посему и насаждающий и поливающий есть ничто, а все Бог взращающий. Насаждающий же и поливающий суть одно; но каждый получит свою награду по своему труду. Ибо мы соработники у Бога» (I КорЛз, 5—9). Истинный автор апостольских деяний есть сам Христос. Он учит. Он правит и Он посвящает. Церковь не независима от Христа. Она не есть самостоятельная действительность, но есть сам Христос, раскрывающийся во времени и пространстве. Поэтому ее члены живут, действуют и умирают во имя Христа. Эта главная апостольская миссия распространяется во всей Церкви и становится одним из ее сущностных свойств. Возвещать в Церкви можно только во имя Христа и провозглашать можно только Его, умершего и воскресшего.

Совершенно другое происходит в обществе зверя. Правда, дьявол тоже посылает в мир своих ревнителей, укрепляя их, как мы видели, своим духом. Но служители дьявола всегда действуют не во имя своего учителя, но во имя свое собственное. Соловьев рассказывает, что дьявол, явившийся в ту роковую ночь его антихристу, говорил: «Я люблю тебя и ничего от тебя не требую. Ты и так прекрасен, велик, могуч. Делай твое дело во имя твое, не мое. У меня нет зависти к тебе. Я люблю тебя. Мне ничего не нужно от тебя. Тот, кого ты считал богом, требовал от своего сына послушания, и послушания беспредельного — до крестной смерти, и он не помог ему на кресте. Я ничего от тебя не требую, и я помогу тебе». В этих словах как раз и высказано совершенно противоположное отношение к посланничеству, противоречащее Христу — любой Его миссии. Апостолы Христа — это помощники Бога. Между тем дьявол становится помощником своих посланников. Апостолы Христа действуют во имя своего Учителя. Посланники дьявола действуют во имя свое собственное. Христос стоит над своими апостолами как высшая мера их слов и деяний, как высшая  реальность. Дьявол прячется за человеческой действительностью и самого человека делает единственной мерой его существования и деятельности.

Поэтому Соловьев сознательно замечает, что его антихрист, увидев пронизывающие глаза дьявола и услышав его голос, не мог понять, звучал ли этот голос в нем самом или извне. Он не мог ощутить, что он действительно стоит перед другой действительностью, отличной от него самого. Дьявол слился с его бытием, проник в его природу, спрятался в нем, потому и послал его идти и действовать во имя свое собственное. Но разве мы не чувствуем глубокого противоречия, которое кроется в этой демонической миссии? Кто же этот посланник, делающий дело во имя свое? Если он посланник, апостол, священнослужитель, тогда он должен действовать не во имя свое, но во имя того, кто его посылает, призывает, посвящает. Но если он действует во имя свое собственное, он не является посланником. Быть посланником и все же действовать во имя свое означает совмещать, согласовывать две несовместимые, одна другую опровергающие вещи. Но дьявол их совмещает. Он посылает своих посланников в мир, укрепляет их, вдыхая в них свой дух; он возрождает их в силе и все-таки не позволяет им действовать во имя его самого, накладывая на них обязательство действовать во имя свое собственное. Антихристы — это посланники дьявола, действующие во имя самих себя. Но почему так происходит? Почему дьявол не переносит собственного имени, произнесенного вслух? Почему он прячется за образом человека?

Ответ на этот вопрос кроется в той огромной пропасти, которая лежит между человеческой природой и дьявольскими целями. Дьявол — отрицатель по существу. Он никого не любит, но всех ненавидит. Он ничего не созидает, но все разрушает. Он ничего не порождает, но убивает всякую жизнь. Он не говорит правды, но везде и всегда всем лжет. Цель деятельности дьявола — небытие, которое проявляется в виде ненависти, разрушения, убийства и лжи. В этом сущность и смысл дьявольского существования. Дьявол «бывает» для того, чтобы вернуть в небытие все, что Господь призвал из небытия своим сотворяющим словом. Поэтому дьявол противник не только Бога: он противник и самого бытия. Он — враг существования. Между тем для человека это сущностно отрицательное свойство чуждо. Правда, человек тоже может стать демоническим и начать все отрицать, но это он делает только тогда, когда он получает дьявольское укрепление, о котором нам рассказывает Соловьев. Сам по себе, по своей истинной природе человек есть образ Бога Творца. Поэтому он склонен любить и пытается преодолеть возникающую в нем ненависть. Он пытается создавать собственные творения и даже уберечь природу от распада. Он пытается познать истину и сделать ее путеводной звездой своей жизни. Цель человеческой деятельности — бытие, проявляющееся в любви, творчестве, заботе и истине. Разрушение, убийство, ложь и ненависть переживаются человеком как нечто чужое, более того, как нечто нечеловеческое. Столкнувшись с ними, он содрогается всем своим существом.

Потому совершенно понятно, почему человек не может перенести отрицания в его чистом и открытом виде, ведь отрицание есть небытие. Не будучи в состоянии перенести небытие и боясь его всем своим существом, человек тем самым боится всего того, что это небытие перед ним раскрывает или проявляет. Поэтому человек всегда переживает дьявола как нечто ужасное. Обыкновенное сознание может рисовать его в отвратительных и навязчивых образах, оно может изображать его и как вредоносную силу природы, но во всех этих образах кроется глубокий отрицающий характер этого отступника, пугающий человека и заставляющий его отгораживаться от носителя небытия. Человек боится дьявола потому, что тот распространяет небытие; боязнь дьявола в своей сущности есть боязнь небытия. Человек никогда не может быть отмечен знаком дьявола непосредственно. Как носитель и распространитель небытия, дьявол не находит пути к душе человека. Желая приблизиться к человеку и сделать его своим посланником, дьявол вынужден избрать для себя определенную форму бытия, прикрыться ею и ею же пробудить в человеке созидательные силы и только таким способом поставить его себе на службу.

Именно себялюбие и есть для него такой путь. Будучи отвращением от бытия, оно тем самым является и отрицанием этого бытия, следовательно, вступлением в небытие. Но, будучи обращением к человеческому Я, оно сохраняет форму бытия и таким образом путем обмана скрывает от глаз человека разверзающееся небытие. Именно это свойство себялюбия удовлетворяет дьявола. Своей небытийной сущностью оно соответствует дьявольской цели — все превратить в небытие. Бытийной своей формой оно удовлетворяет желание дьявола — не предстать чистым отрицателем, но показаться утверждающим, творящим, любящим. Поэтому дьявол и выбирает себялюбие для расширения своей деятельности как в отдельном человеке, так и во всей истории. Он опирается на себялюбивого человека, укрепляет его на пути, направленном на себя, перерождает его в силе, дабы он не уставал на этом пути; он приказывает ему все делать во имя самого себя, ибо всякое дело во имя другого сбило бы человека с пути себялюбия. Человеческое себялюбие становится прикрытием и тайным убежищем дьявола. Оно, словно густая вуаль, скрывает этого вселенского отрицателя от людских глаз, скрывает холод его небытия и таким образом делает его приемлемым для человека. Человек идет на службу дьяволу во имя службы для себя. Полностью сосредоточивая все только на себе, все принося в жертву только себе, повсюду действуя только во имя себя самого, себялюбец тем самым уже делает то, чего хочет дьявол, именно: уничтожает бытие, лжет и ненавидит. Такова связь между посланничеством дьявола, которым он метит своих сторонников, и его велением действовать во имя самого себя.

Это укрывание дьявола под образом и именем человека имеет еще и другой, значительно более глубокий смысл. Скрыть себя для того, чтобы можно было приблизиться к человеку и отвратить его от бытия через его себялюбие — это только одна задача дьявола, скажем — антропологическая, ориентированная только на человека. Однако наряду с этой задачей дьявол своим укрывательством осуществляет еще и другую задачу, скажем — теологическую, которая нацелена уже на самого Христа. В повести Соловьева эта задача обозначена очень отчетливо. Посылая антихриста в мир, дьявол замечает, что он ничего не требует от своего посланника. И тут же добавляет, что Бог потребовал от своего Сына полного послушания, вплоть до смерти на кресте, но даже на кресте Бог Иисусу не помог, хотя и слышал Его умоляющий возглас: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Матф., 27, 46). Между тем дьявол обещает помощь своему посланнику. «Ради тебя самого, ради твоего собственного достоинства и превосходства и ради моей чистой, бескорыстной любви к тебе — я помогу тебе».

Разве в этих словах мы не слышим насмешки над Жертвой Христа? По мнению дьявола, Христос был оставлен своим Отцом потому, что Бог есть корыстная любовь. Он требует преклонения перед собой, требует жертвы вплоть до крестной смерти. Более того, Он даже в смерти не помогает. Он правит миром не сердцем, но разумом, и его решения неумолимы. Он — «не отец вселенной, а ... царь», как некогда говорил А. Мицкевич^{1 (А. Мицкевич. Собрание сочинений. т.3, стр. 166, М., 1952.)}. Между тем дьявол обещает окружить своего посланника «бескорыстной любовью». Он обещает помочь ему не ради спасения мира, как Бог Христу, но ради самого посылаемого, ради его достоинства. Он ничего не будет требовать от своего мессии. Наоборот, он сам устранится, укроется, а его помазанник будет действовать во имя свое собственное. Вне сомнения, мы чувствуем, что во всем этом кроется насмешка над миссией Христа. Но дьявол ею пользуется в полной мере, ибо он — simius Dei — обезьяна Бога. Дьявол — враг Бога не только потому, что он разрушает труды Бога, но и потому, что он их высмеивает. Христос как объект его насмешек стоит здесь первым. Потому и укрывание дьявола под образом человека не может не носить этого издевательского смысла, хотя сам Соловьев это не акцентирует. Он только рассказывает об усилиях дьявола сделать антихриста отрицателем Христа. Однако, проникая глубже в передаваемое Соловьевым желание дьявола действовать именем человека, мы без труда начинаем улавливать этот издевательский смысл.

Ключ для раскрытия этого смысла кроется в переданном Достоевским кошмаре Ивана Карамазова, во время которого он разговаривает с чертом. Иван, один из персонажей романа «Братья Карамазовы», находясь в бреду, замечает сидящего против него на кушетке джентльмена и вступает с ним в долгую беседу. Вне сомнения, Иван чувствует, что этот джентльмен не кто другой, как он сам — его второе, болезненное Я, высказывающее его собственные мысли, «но только самые низкие и самые глупые». В характер речи этого джентльмена Достоевский вкладывает так много дьявольской психологии, что вряд ли бы сам дьявол говорил по-другому. Среди других поразительно коварных и лживых вещей этот созданный воображением Ивана черт говорит: «Я беден, но не скажу, что очень честен, но... обыкновенно в обществе принято за аксиому, что я падший ангел. Ей-богу, не могу представить, каким образом я мог быть когда-нибудь ангелом. Если и был когда, то так давно, что не грешно и забыть. Теперь я дорожу лишь репутацией порядочного человека и живу как придется, стараясь быть приятным. Я людей люблю искренно — о, меня во многом оклеветали! Здесь, когда временами я к вам переселяюсь, моя жизнь протекает вроде чего-то как бы и в самом деле, и это мне более всего нравится. Ведь я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического, а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас все очерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас все какие-то неопределенные уравнения! Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать. И к тому же на земле я становлюсь суеверным — не смейся, пожалуйста: мне именно это-то и нравится, что я становлюсь суеверным. Я здесь все ваши привычки принимаю: я и в баню торговую полюбил ходить, можешь ты это представить, и люблю с купцами и попами париться. Моя мечта — это воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую, семипудовую купчиху. И всему поверить, во что она верит. Мой идеал — войти в церковь и поставить свечку от чистого сердца, ей-богу, так. Тогда предел моим страданиям. Вот тоже лечиться у вас полюбил: весной оспа пошла, я пошел и в воспитательном доме себе оспу привил — если бы ты знал, как я был в тот день доволен: на братьев славян десять рублей пожертвовал». Когда черт упоминает о том, что в прошлом году у него был ревматизм, Иван с издевкой спрашивает его: «У черта ревматизм?» На что джентльмен отвечает: «Почему же и нет, если я иногда воплощаюсь. Воплощаюсь, так и принимаю последствия».

Во всей этой долгой болтовне черта скрывается та же мысль, которая звучит в словах ночной фигуры Соловьева: «Делай твое дело во имя  твое, не мое». Дьявол хочет воплотиться в буржуазном, полном себялюбия природном начале человека и, таким образом, высмеять воплощение Христа. Христос принял на себя природу и судьбу человека, дьявол тоже пытается это сделать, то есть он пытается подделаться под Христа. Но для этого он избирает не трагическую сущность человеческой природы, в которой кроется израненный образ Господа, но смешную внешнюю строну этой сущности — суеверия и жажду хорошей жизни. Семипудовая купчиха — символ дьявольского воплощения. Дьявол так же, как и Христос, принимает на себя судьбу человека, однако не во всей ее значимости, пусть даже и греховной, но как-то несерьезно, в каких-то смешных формах — боязнь оспы, ревматизма, воспаления левой ноздри и т. д. Он так же, как и Христос, хочет идти в церковь, однако не для того, чтобы учить истинам спасения, но чтобы войти в церковь и поставить свечку перед иконой, то есть исполнить самый незначительный, внешний обряд.

Вся эта маскировка дьявола под образ человеческий состоит в подражании Христу. Маскировка используется во всем. И делается это для того, чтобы высмеять и унизить воплощение Христа. В этом кроется тот более глубокий, теологический смысл дьявольской маскировки, о котором уже упоминалось. Дьявол маскируется не только для того, чтобы приблизиться к человеку, но и для того, чтобы его воплощение стало бы способом унижения Христа. Земной реализм нравится ему именно тем, что здесь он находит способ фальсификации Вечного Логоса, Который стал истинным человеком и вынес все страдания человеческой жизни. Христос тоже любил земную действительность и даже умер за нее. Он тоже был реалистом. Но умер Он не для того, чтобы эту действительность увековечить в ее фактичности, но чтобы высвободить из этой фактичности, преобразить ее и очистить. Между тем дьявол хочет в этом реализме «воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно». Он хочет постоянно быть в нем, постоянно утверждать его таким, каков он есть, и таким образом издеваться (и весом купчихи, и ее суеверной верой) над Искуплением Христа.

Кажется, что именно эта маскировка имеется в виду, когда в Откровении идет речь о «другом звере, выходящем из земли» (0ткр., 13, 11). Первый зверь, выходящий из моря (13, 1), получил смертельный удар. Скорее всего, этот удар был ему нанесен смертью Христа и Его воскресением. Но для излечения смертельной раны первого зверя поднялся из самой земли второй зверь. Он «творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю перед людьми» (0ткр., 13, 13). Этими знамениями он «заставляет всю землю и живущих на ней поклониться первому зверю» (13, 12). И здесь Откровение словно призывает нас задуматься о сущности второго зверя: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя» (13, 18); и тут же указывает — «ибо это число человеческое» (там же). Иначе говоря, имя второго зверя не что другое, как имя человеческое. Это означает, что второй зверь действует в истории не своим именем, но — человеческим. Он, оказывается, взял «число человеческое», его знак и его имя. Он воплощается в делах человека и в человеческой природе. Поэтому Откровение и говорит, что этот зверь вышел из земли, следовательно, из всей здешней земной жизни. Как Христос через свою Церковь распространяется в истории, распространяя свое Воплощение во времени и пространстве, так и антихрист, символом которого является второй зверь, пытается воплотиться во всех формах человеческого бытия и таким способом подделаться под Христа и Его высмеять. Таким образом, не напрасно Откровение указывает на то, что этот второй зверь, этот дьявол, принявший облик человека, «имел два рога, подобные агнчим»(13, 11) Христос есть истинный человек со всеми присущими человеку свойствами, исключая грех. Точно таким же пытается стать и антихрист. История становится полем воплощения не только для Христа, но и для антихриста. Христос наказал людям и дальше продолжать свой спасительный подвиг, вдохновляя их и незримо руководя ими через Дух Святой. Точно так же ведет себя и дьявол, скрываясь под «числом человеческим»: за делами человека, за его желаниями, мыслями — за всем его бытием. Число человеческое в Откровении есть символ разнообразной маскировки дьявола, его воплощения в земной жизни.

Так и шагает антихрист по истории человечества, влекомый этим числом. Антихристовы силы действительно получили бы смертельный удар, если бы они не прикрывались названиями человеческих ценностей. Антихрист крайне редко, только в особенные периоды истории вступает в открытую борьбу с Христом. И только в этой открытой борьбе он получает смертельные раны. Поэтому для того, чтобы он смог залечить эти раны и вновь приблизиться к людям и их обольстить, он принимает «число человеческое» и под его прикрытием начинает уже замаскированную борьбу с Агнцем; борьбу, которая скрыта под прогрессом культуры, свободой мысли, ценностью личности, безопасностью государства и всяческими другими названиями. Он ведет себя так, словно нападает не на Христа, но на преступников, верующих в Христа; так, словно нападая, он защищает жизненные ценности, против которых ополчились сторонники Христа.

Вне сомнения, нельзя отрицать того, что сторонники Христа тоже совершают преступления. И они, как и все другие, только путники на этой земле, поэтому им постоянно угрожает опасность совершить преступление и против Бога, и против ближнего, и против культуры и свободы. Однако характерно то, что антихрист, прикрываясь названиями жизненных ценностей, обычно нападает не столько на самих провинившихся христиан, сколько на их религиозные ценности: науку, иерархию, таинства, нападает так, словно эти ценности и есть источники преступлений. Борьба антихриста никогда не имеет очистительного характера: она — чистая борьба на уничтожение. Она направлена не на очищение Христианства, но на его уничтожение. И в этом, возможно, кроется самый верный знак как отличить замыслы антихриста от стремлений всех тех, кто иногда, может, даже и с излишним рвением пытается очистить Христовы виноградники от засохших веток и опутывающих их вьюнков. Нож Святого Духа тоже бывает острым. Но он никогда не направлен в самое сердце. Между тем антихрист прежде всего целится в само сердце. Он не хочет очищать виноградники Христа, он хочет их вырубить. Преступления, совершаемые христианами, дают ему возможность начать борьбу и в то же время они являются прекрасной маскировкой для того, чтобы скрыть уничтожающий характер этой борьбы. Будучи готовым подделать и высмеять Воплощение Христа, антихрист укрывается под всеми человеческими формами, какие только предлагает ему история. Земля становится постоянной родиной второго зверя.

2. ЭЛИМИНАЦИЯ  СВЕРХПРИРОДНОГО

Укрывание антихриста под земными обликами и формами, своеобразное утверждение этих форм и их жизнь предоставляют ему возможность привлекать внимание людей к посюсторонним культурным ценностям и отвлекать их от сверхприродной действительности. Сверхприродная действительность есть то, чего антихрист не может вынести в земной жизни. Поэтому он пытается ее исключить, обойти, умолчать о ней или даже открыто опровергать. Всякий антихристов дух в своей сущности — это земной зверь: из земли выходящий и на земле остающийся. Но этот дух отнюдь не становится материалистом. В своей повести Соловьев подчеркивает, что появление антихриста как раз совпало с периодом падения материализма. Правда, самые главные вопросы жизни и смерти остались неразрешенными. Новые психологические и биологические открытия не только не разрешили их, но еще больше запутали и затемнили. Но «выясняется только один важный отрицательный результат: решительное падение теоретического материализма. Представление о вселенной как о системе пляшущих атомов и о жизни как результате механического накопления мельчайших изменений вещества — таким представлением не удовлетворяется более ни один мыслящий ум. Человечество навсегда переросло эту ступень философского младенчества». Поэтому своего антихриста Соловьев сделал не материалистом, но спиритуалистом, острый ум которого указывал, во что он должен верить: в добро, Бога, Мессию.

У нас эти свойства антихриста сразу же вызывают удивление. Мы привыкли считать материализм самым сущностным отрицанием Бога и поэтому хотели бы видеть антихриста под знаком материалистического мировоззрения. Ведь разве не материя — полная противоположность Бога? Разве не она находится дальше всего от Божества? И поэтому не означает ли возведение ее в высший ранг бытия окончательного отказа от Бога? Разве не материализме воплощается эта вечная борьба дьявола с Богом? И разве не материалисты ведут эту борьбу на земле? Однако Соловьев не оправдывает всех этих наших ожиданий. Его антихрист и сам не материалист и появляется не в период торжества материализма в истории. Он появляется как раз тогда, когда материализм уже пал. Почему? Почему все же материализм не является обязательным мировоззрением антихристова духа? И почему тем самым не всякий спиритуалист сторонник Христа?

Что же такое в действительности материализм? Материализм в своей сущности есть не что иное, как метафизика детских представлений. Сознание, не преодолев детского уровня, все представляет себе во плоти: душа для него — это птица, и меньше всего дыхание или пар; Бог — властелин мира, в колеснице разъезжающий по небесам, или приятный бородатый дедушка, обо всех заботящийся и всех опекающий; бытие — это скопление разнообразных тел, в основном, живых. Детское сознание настолько тесно связано с опытом ощущений и настолько сильно от них зависит, что оно не в состоянии переступить через этот опыт и потому остается в его границах. Все есть тело или хотя бы имеет тело. Поэтому облачение всего в плоть распространяется и на Бога, и на человека, и на мир. И это не является всего лишь переживанием отдельной личности в детском возрасте. Это переживание всего человечества, целых исторических периодов, когда это детское сознание прорывается на наружу. Превратим эти детские представления в метафизику и получим материализм. Детский материализм не отрицает ни души, ни Бога; он только облекает их в плоть. Метафизический материализм отметает сущностное разнообразие бытия и весьма последовательно утверждает, что есть только материя, ибо если есть только то, что познается в ощущениях, то этот опыт везде одинаков и тем самым познаваемые объекты тоже одинаковы. Плоть везде одинакова. И будет ли она в нашем воображении камнем или животным, человеком, или, наконец. Богом — это, в сущности, не имеет никакого значения, ибо она всюду есть материя. Этот вывод неопровержим, но он основан на детских представлениях. Он основан на бессилии детского сознания приобрести другой опыт, помимо опыта ощущений. Из детского опыта может возникнуть только материализм, ибо другого опыта, помимо ощущенческого, ребенок не имеет и не может иметь.

Таким образом, материалистическое мировоззрение есть не что иное, как порождение узости сознания, его своеобразной отсталости и его инфантилизма. Материалисты по широте и глубине своего сознания дети, почему-то застывшие в развитии своего опыта. Утверждать, что есть только материя, означает не испытать ничего другого, кроме материи; а не испытать ничего другого, но только материю, означает не иметь возможности приобрести другой опыт, помимо ощущенческого; обладать же только ощущенческим опытом означает оставаться на детском уровне сознания. Однако естественное развитие сознания уводит человека из периода детских представлений и тем самым подрубает основу материализма. Человек, имеющий духовный опыт, не может утверждать, что есть только материя. Бытие в его переживаниях предстает не однородным, но многообразным, и это разрушает всякий материализм. Он терпит поражение не только в отдельной личности, но и во всем человечестве и в отдельных его культурах. Поэтому Соловьев и утверждает, что в двадцать.первом веке человечество навсегда переросло эту ступень философского младенчества и этот метафизический период детских представлений и потому бесповоротно оставило материализм.

Но разве гибель материализма уже означает воскресение Бога и вообще всей сверхприродной действительности? Преодоление детских представлений, вне сомнения, пробуждает критическое сознание и расширяет человеческий опыт. Но оно еще не делает этот опыт обязательным для человека. Свобода начинается с области духовного опыта и тем самым начинается определение самого человека по отношению к этому опыту. Ни один человек, вышедший из периода детского сознания, не может отрицать существования духовной, божественной действительности. Но каждый может не признать ее. Здесь каждый может поступить так, как поступает Иван Карамазов Достоевского, который верит в существование Бога, но спешит возвратить Ему свой билет на вход в божественный порядок. «Я не Бога не принимаю, пойми ты это, — говорит Иван своему брату Алеше, — я мира, им созданного, мира-то божьего не принимаю и не могу согласиться принять». Иван соглашается, что страдания пройдут и сгладятся, все раны заживут, все противоречия исчезнут, что в мировом финале появится нечто, что удовлетворит все сердца, искупит все страдания и всю пролитую кровь. Но все равно он этого не принимает. «Пусть даже параллельные линии сойдутся и я это сам увижу: увижу и скажу, что сошлись, а все-таки не приму». Это есть тезис Ивана, как он сам называет свою установку. Это — возможный тезис каждого человека. Испытать существование высшей действительности и ее признать — две различные и отнюдь одна из другой не вытекающие вещи. В развитом сознании они могут совпасть и составить гармоничное целое. Но они могут и разделиться. В сознании Алеши они совмещены. В сознании Ивана они разделены. Иван, как и соловьевский антихрист, спиритуалист. Он не отрицает существования Бога, ибо он уже вышел из периода детского сознания. Но он не признает божественного порядка. Иван далеко не материалист. И все же он — бунтарь, отрицатель, возможно, даже насмешник. Он остается сам с собой и в себе. Он не идет дальше себя и потому той высшей действительностью, существования которой он не отрицает, он не живет. Он остается по сю сторону.

Пример Ивана Карамазова показывает, что само по себе спиритуалистическое мировоззрение еще не ведет к Богу. Оно раскрывает существование Бога. Но человека с этим просто существующим Богом оно не связывает. Оно не создает религии и не приводит к признанию Бога. Спиритуалист, как и дьявол, не является атеистом. Но спиритуалист может быть очень глубоким деистом, который переносит Бога по ту сторону своей действительности и закрывает Его в неприступных сферах. Более того, он может быть деистом не только в своей метафизике, но особенно в своем существовании и деятельности. Он может превратить теоретический деизм в практический и уничтожать все, что только являет нам в мире близко стоящего Бога. Борьба с Богом и спиритуалистическое мировоззрение вполне согласуемы. Поэтому Соловьев и не погрешил в отношении сущности спиритуализма, сделав своего антихриста спиритуалистом и позволив ему развить ожесточенную борьбу против Христа и его сторонников.

Напротив, этим Соловьев как раз хотел показать, что корни настоящей и глубокой борьбы, направленной против Христа, не в детском материализме, но в спиритуализме, который является установкой уже развитого сознания и потому готового к борьбе. Материалист не способен серьезно бороться против Бога, ибо Он для него не существует. Бог для него не реальность, но только людское суеверие. Борьба материалиста в действительности есть борьба не с Богом, но с людской психологией. Иногда его борьба может быть даже жестокой, но она не имеет под собой реальной основы. Она в своей сущности является только пропагандой. Между тем спиритуалист знает, что Бог есть. Он для него не только образ, привитый массе традицией, но — стоящая над ним действительность. Поэтому в деятельности спиритуалиста борьба с этой стоящей над ним действительностью принимает совершенно другой характер: она становится настоящей борьбой. Она становится трагической. Она ведет к уничтожению, даже если она и не кровава, даже если она только бесконечное напряжение чувств, как у Конрада в «Дзядах» А. Мицкевича. Антихрист-спиритуалист тначительно более серьезный противник Христа, нежели антихрист-материалист. Поэтому антихристовы битвы зачастую имеют спиритуалистическое прикрытие. В обществе зверя материалисты всего лишь оруженосцы. Самые настоящие рыцари, рыцари первых рядов — это всегда убежденные спиритуалисты, верящие в добро, Бога, Мессию. И эта вера придает им силы для борьбы; это она их поддерживает в их отрицательной деятельности, в их неустанной жертвенности и в их удивительной отваге. Соловьев, создавая своего антихриста верующим спиритуалистом, как раз и раскрыл источник его стойкости и вместе предостерег нас ─ не поддаваться заблуждениям и в гибели материализма и спиритуалистического мировоззрения не усматривать никакого особо радующего знака. Спиритуализм наносит Христианству более ощутимые удары, сильнее тех, которые нанес ему материализм.

Таким образом, антихрист, ведомый спиритуализмом, появляется на сцене мировой истории и начинает дележ своих даров. Он объявляет себя попечителем религии. Более того, он готов даже объединить расколовшуюся Церковь Христову. «После благополучного решения политического и социального вопроса, — пишет Соловьев, — поднялся вопрос религиозный. Его возбудил сам император, и прежде всего по отношению к христианству». Поэтому «в начале четвертого года царствования он издает манифест ко всем своим верным христианам без различия исповедания, приглашая их избрать или назначить полномочных представителей на вселенский собор под его председательством». На этом соборе, попросив собравшихся сказать, что в Христианстве для них особенно дорого, и не услышав никакого ответа, император сказал: «Я понимаю, как труден для вас один прямой ответ. Я хочу помочь вам в этом. Вы, к несчастью, с таких незапамятных времен распались на разные толки и партии, что, может быть, у вас и нет одного общего предмета влечения. Но если вы не можете согласиться между собой, то я надеюсь согласить все ваши партии тем, что окажу им всем одинаковую любовь и одинаковую готовность удовлетворить истинному стремлению каждой». И здесь, как мы знаем, император предложил трем основным христианским конфессиям три дара: восстановление авторитета Папы Римского во всех прежних правах и преимуществах для католиков. Всемирный музей христианской археологии — для православных и Всемирный институт для свободного исследования Священного Писания — для протестантов. Об этих дарах, с точки зрения их принимающих, уже говорилось. Мы видели, что они отнюдь не служат мерилом для понимания истинного духа властителей земли. Принимающие эти дары вводятся в заблуждение тем, что они не отягощают себя трудом поддержку земных правителей оценить самим Христом. Но здесь мы хотим рассмотреть эти самые дары с точки зрения предлагающих их. Что означает это преподнесение даров Христианству и какой смысл антихрист вкладывает в эти дары? Что означает этот, по милости антихриста восстанавливаемый авторитет папы, что означает эта христианская традиция, о которой он печется, и что означает это, им поощряемое, исследование Священного Писания? Что все это означает: признание религии или ее опровержение? Настоящая ли это помощь или только коварство и ложь? Если это опровержение и коварство, так в чем они заключаются?

Предлагая католикам свой дар, император говорил: «Я знаю, что для многих и не последних из вас всего дороже в христианстве тот, духовный авторитет, который оно дает своим законным представителям, — не для их собственной выгоды, конечно, а для общего блага, так как на этом авторитете зиждется правильный духовный порядок и нравственная дисциплина, необходимая для всех». Здесь император даже выразил сожаление, что сам он не может иметь такого авторитета, каким обладает верховный католический пастырь — папа. И чтобы выразить этому авторитету свое великое уважение и поддержку, он говорил: «верховный епископ всех католиков, Папа Римский, восстанавливается отныне на престоле своем в Риме со всеми прежними правами и преимуществами этого звания и кафедры, когда-либо данными от наших предшественников, начиная с императора Константина Великого». При поверхностном рассмотрении возникает вопрос — а может ли быть еще более значительный дар? Разве авторитет папы не является одной из основных ценностей католичества? Разве его поддержка и его развитие не являются обязанностью всякого истинного католика? И разве не достойны уважения все те, кто эту ценность упрочивает? Поэтому понятно, что почти все князья католической Церкви, кардиналы и епископы, большая часть верующих мирян и более половины монахов взошли на эстраду к императору и заняли там свои кресла. Они были сражены непомерностью дара властителя.

«Папство уже давно было изгнано из Рима, — рассказывает Соловьев, — и после многих скитаний нашло приют в Петербурге под условием воздерживаться от пропоганды здесь и внутри страны. В России оно значительно опростилось. Не изменяя существенно необходимого состава своих коллегий и официй, оно должно было одухотворять характер их деятельности, а также сократить до минимальных размеров свой пышный ритуал и церемониал». И вдруг этот «опрощенный» папский авторитет одним мановением императора вновь обретает свой первоначальный блеск и силу. Папа не только восстанавливается в первоначальном, ознаменованном кровью апостолов пространстве, но и одаривается всеми правами и привилегиями, которые были даны Святому Престолу в ходе веков. Папа вновь предстает перед глазами мира во всем своем величии, власти и почестях. Глубокая благодарность охватывает представителей католичества. Радостными восклицаниями они приветствуют этот жест властелина, исходящий от всего его сердца и широкой души, и удивленно поглядывают на неподвижного, как мраморная статуя папу Петра II. Сам Верховный руководитель католиков, носитель этой власти и чести, сидит и молчит. Он ничего не отвечает на предложение императора подняться к нему на эстаду. Он не выражает ни радости, ни благодарности. Почему? Что недоброе чувствует он в этом даре? Какой коварный смысл кроется в этом жесте императора?

Авторитет в католической Церкви был учрежден самим Христом. Посылая своих учеников «как агнцев среди волков» (Лука, 10, 3) и советуя им не брать «ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои» (Матф., 10, 9), Христос все же наделил их необычайно высоким духовным авторитетом: «Слушающий вас Меня слушает, и отвергающийся вас Меня отвергается; а отвергающийся Меня отвергается Пославшего Меня» (Лука, 10, 16). И наоборот, «Кто принимает вас, принимает Меня; а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня (Матф., 10, 40). Апостолы, будучи посланниками Христа в прямом и истинном смысле этого слова, всегда говорят и действуют, как уже говорилось, во имя Христа. Их слово в самом глубинном смысле есть Слово Христа и их деяние есть деяние Христово. Они продолжатели и осуществители дела спасения в истории. То, чему Христос положил начало в Палестине, они несут через все пространства и через все времена; они несут Его учение, Его власть и Его жертву. Поэтому и их авторитет основывается не на них самих, но на самом Христе, Которому дана «всякая власть на небе и на земле» (Матф., 28, 18). Их авторитет божественного характера: это авторитет посланника Господа. Это авторитет, приобретенный не своими деяниями, не своими заслугами, не по какому-то земному решению, но назначением Христа быть «солью земли» и «светом мира» (Матф., 5, 13—14).

Так что же могут добавить к этому авторитету предоставляемые земными властителями права и привилегии? В сущности, ничего. Авторитет Церкви божественного происхождения и никакой сущностной связи с земным могуществом и властью он не имеет. Правда, в ходе истории власть и могущество не раз предоставлялись наследникам апостолов. Однако в церковной деятельности это было всего лишь делом случая. Земные властители предоставляют власть и отнимают, расширяют ее и сужают. Но не она — источник и основа божественного авторитета. Не власть возвеличивает или принижает папу. Полнота папской и епископской власти не зависит от власти земных властителей. Если же они этой своей властью иногда делятся с папами и с епископами, то это относится только к историческим событиям, которые проходят, как и все другие земные миражи. Между тем папская и епископская власть остается до конца мира, ибо она в своей сущности есть власть Христа, действующего в Церкви.

Таким образом, здесь и начинает выявляться коварство императорского дара. Авторитет папы антихрист считает необходимостью чисто практической жизни. «На этом авторитете зиждется правильный духовный порядок и нравственная дисциплина». То, что это действительно так, никто и не отрицает: авторитет на самом деле является опорой порядка и дисциплины. Однако в Церкви этот порядок и дисциплину авторитет поддерживает иначе, чем в мире. Член Церкви усерден и дисциплинирован не тогда, когда он послушен папе, но тогда, когда он живой участник мистического Тела Христа. Послушание здесь не источник и не причина, но только следствие. Кто жив во Христе, тот и послушен. Одно лишь формальное послушание в Церкви не ценится. В мире же для того, чтобы сохранялись порядок и дисциплина, достаточно быть формально послушным. Между тем в Церкви, чтобы послушание авторитету не стало омертвелым действием, погубляющим душу как отдельной личности, так и целых обществ, надо жить во Христе, надо собой являть действительность Христа, надо жить Его жизнью. Однако антихристов император, основывая церковный авторитет на необходимости порядка и дисциплины, лишает его сверхъестественной основы во Христе и таким образом могущество папы низводит до уровня могущества земных властителей.

С другой стороны, в восстанавливаемых правах и привилегиях антихрист усматривает источник авторитета папы. Считая этот авторитет только практической вещью, император чувствует, что папе, если он не будет опираться на земное могущество, придется довольствоваться только титулом. Слово папы, по мнению императора, предназначенное для практического дела, будет тщетным, если он не будет обладать принудительной силой. Поэтому император и обеспечивает папу такой силой. Он предоставляет ему такие же права и привилегии, какими обладает сам. Он возвращает папу не на престол святого Петра, откуда папу никто не может выслать, но — на Римский престол. Он вновь делает папу земным правителем, какими папы и были на протяжении целой тысячи лет. И так как все это происходит по милости, решению и воле императора, то он (император) совершенно логически становится над папой и требует признать себя «по совести и чувству» «единственным защитником и попечителем» Церкви. Таким образом, не от Христа папа получает силу своего автритета, но от императора. Папа правит не именем Христа, но именем императора. Не Христу поклоняется христианин, услышав голос папы, но императору, ибо только по его мановению этот голос становится сильным и влиятельным. В императорском даре католикам кроется исключение Христа из папского авторитета. Поэтому этот дар императора есть дар антихриста. И поэтому папа Петр остается сидеть, не двигаясь с места.

Всякая попытка превратить церковный авторитет в практическую необходимость и сущностно согласовать его с земными силами есть антихристово устремление опровергнуть его сверхъестественный характер. Эти усилия направлены на то, чтобы власть папы сделать земной властью и присоединить ее к ряду других таких же земных властей. Антихрист готов упрочивать престол папы всяческими правами и привилегиями для того, чтобы только этот престол не был отражением престола Христа. Папу охотно приглашают на земные собрания и совещания, но не в качестве Наместника Христа, но только как главу государства. Представителей папы охотно возводят в ранг дипломатических деканов, но не как апостолов, но только как дипломатов. И такого рода даров антихрист не жалеет. Однако все они направлены именно на то, чтобы затмить свет религиозной миссии папы. Антихрист хочет отвлечь внимание людей от церковного предназначения папы. Он хочет сделать папу властителем среди властителей, властителем могущественным и влиятельным, но не могуществом и влиянием Христа, а силой и влиянием земных князей. История Церкви наполнена такими дарами и такими устремлениями. Земные властители постоянно предлагают свою поддержку епископу Рима, тайно надеясь возвыситься над ним и подчинить его себе. Однако папство, не принимая в расчет более или менее значительных сомнений и нерешительности, которые случались в истории, сидит, как и последний папа Петр II, словно мраморная статуя внизу и ничего не отвечает на земные посулы, зная, что принять их значит отречься от Христа.

Такое же антихристово коварство кроется и в даре императора православным. Обращаясь к ним, властелин говорил: «Знаю я, что между вами есть и такие, для которых всего дороже в христианстве его священное предание, старые символы, старые песни и молитвы, иконы и чин богослужения. И в самом деле, что может быть дороже этого для религиозной души? Знайте же, возлюбленные, что сегодня подписан мной устав и назначены богатые средства Всемирному музею христианской археологии в славном нашем имперском городе Константинополе с целью собирания, изучения и хранения всяких памятников церковной древности, преимущественно восточной...» Сердца православных тоже затопила радость. И действительно, разве не традиция — один из столпов Церкви Христовой? Разве не она свидетельствует об историчности воплощения Христа? Разве не она поддерживает самость Церкви? Разве не через нее говорит Дух Святой? Поэтому, разве не заслуживают почитания все те вещи, которые традиция сохраняет и передает из поколения в поколение? Традиция воплощена в литургии, в писаниях, обрядах, иконах, строениях, музыке. Прогрессивная мысль последних веков слишком круто повернула людей к будущему и слишком опорочила прошлое. Традиция в сознании людей стала тусклой и невыразительной. Но вот сам властелин мира признает ее ценность и значительность. Более того, он создает учреждение, которое сохранит традицию и о ней позаботится. Это будет центр старины в настоящем. Это будет высокая кафедра, где постоянно будет идти старинная литургия и будут звучать старинные гимны во славу Господа. Так как же такому человеку не выказать уважения? Как не стать его сторонником и не поддержать в трудах его? Поэтому «большая часть иерархов Востока и Севера, половина бывших староверов и более половины православных священников, монахов и мирян с радостными кликами взошли на эстраду...» Они тоже удивились тому, что их глава «старец Иоанн не двигался и громко вздыхал». Он, как и папа Петр, чувствовал, что дар императора это некий обман, что в нем скрывается нечто такое, что грозит уничтожением самой традиции. Поэтому на приглашение императора старец Иоанн не ответил и на эстраду не взошел. Более того, «он оставил свою скамью и пересел ближе к папе Петру». Что означает это его молчание? И почему его не радует дар императора? Почему он сидит внизу и вздыхает?

Церковь, как уже говорилось, есть Христос, раскрывающийся в пространстве и времени. Церковь - это Христос в истории. Историчность — одна из сущностных черт Церкви. Церковь никогда не бывает бывшей, будущей, она всегда настоящая. Она есть постоянное присутствие и подвиг Христа в искупленном человечестве. Но именно поэтому она и несет с собой прошлое как органическое свое начало. Ее прошлое не отламывается от нее, словно засохшая ветка, но живет и действует в ее настоящем. Традиция как раз и есть действительное выражение этого постоянно живого прошлого. Поэтому она и имеет особенное значение в жизни Церкви. Прежде всего, традиция поддерживает историчность Церкви. Благодаря ей, прошлое живет в настоящем. Она соединяет членов Церкви с первозданной действительностью, в которой некогда учил на земле сам Христос. В глубинном смысле традиция есть Христос, воплотившийся в истории. И если человеческое начало есть начало личностного воплощения Христа, то традиция есть начало Его исторического воплощения. Через традицию Он становится исторически современным, а через таинство жертвы Он становится личностно современным. Церковная традиция всегда жива, потому что вечно живет ее содержание — Христос. Традиция — один из источников церковной жизни, из которого Церковь черпает свою жизненную силу.

Но во что превращает ее император своим даром? Уже само название этого дара раскрывает антихристову установку по отношению к традиции. Император учреждает Всемирный музей христианской  археологии «с целью собирания, изучения и хранения всяких памятников церковной древности». Для императора традиция всего лишь неживая историческая древность. Она не есть постоянно действующий Христос, но некогда существовавшие формы церковной жизни, которые по причине исторического развития отжили свое. Поэтому они и не годятся для жизни, но годятся только для музея. Это те верхние одежды, которые Церковь сбросила, но которые для одной части христиан остались дороги как воспоминание. Поэтому император и собирается развесить их по шкафам музея. Само по себе понятно, что эти исторические древности могут быть интересны археологу и историку, но они не являются источником жизни Церкви. Жизни в них нет. Они застыли и умерли. Они — только чистое прошлое, прошлое, которое мертво. Нет никакого сомнения в том, что такая установка императора по отношению к традиции включает распространение Церкви в земную историю, делая ее всего лишь одной частью этой истории. Если церковная традиция умирает и превращается в древность, тогда Церковь не имеет никакой надисторической действительности. Она вся вмещается в эту действительность и ею исчерпывается. Никакого пролога и никакого эпилога по ту сторону у нее нет. Включение Церкви в мировую историю — основа превращения традиции в музейную древность. Церковь, по мнению императора, является только земной силой, которая разделяет всю земную историческую судьбу: она появляется, развивается и умирает. Многие ее формы уже отмерли. Придет время, когда и она сама умрет во всей своей совокупности. Отрицание вечности Церкви — логический вывод подобного мировоззрения. Так почему бы и не собрать эти отжившие древности и не сосредоточить их в одном месте? Собранные вместе, они как раз и стали бы для людей впечатляющим свидетельством преходящности их Церкви. Исследованные и рассортированные, они образно показали бы, какие начала Церкви, ее учения, власти и ее таинств уже отмерли. А если умирает Церковь, тогда умер навечно и сам Христос. Таким образом, первоначальная уверенность императора в том, что Христос не воскрес, а сгнил в могиле, как раз и проявляется в организации археологического музея. Этот его музей должен стать надгробным памятником умершему и не воскресшему Христу. В этом его глубочайший смысл, в этом антихристов замысел, который кроется в императорском даре. Чувствуя это, старец епископ Иоанн остается сидеть внизу, придвинувшись ближе к папе Петру.

В истории Церковь не раз щедро одарялась такого рода дарами. Многие из сильных мира сего предлагали позаботиться об умерших древностях, собрать их в музей, оберегать их и исследовать. Соединение Церкви с мировой историей, изображение ее погибающей во вселенской преходящности — постоянная земная забота сильных мира сего. Сделать традицию не историческим Воплощением Христа, но преходящим выражением людских усилий — такова затаенная мысль земных князей. Но под всеми устремлениями этих «попечителей и руководителей» Церкви скрывается явное — исключение Христа из традиции. Церковная традиция здесь превращается только в обычную историческую традицию, не содержащую в себе ничего сверхъестественного. В этом случае можно ее поддерживать и заботиться о ней, ибо она мертва. Уничтожить церковную традицию, уничтожая таким образом Христа в истории, — постоянное стремление антихриста. И для этого он готов на любую жертву.

Такое же желание устранить Христа проявляется и в даре императора протестантам. Подождав, пока верные ему православные поднимутся на эстраду, император обратился к протестантам: «Известные мне, любезные христиане, и такие между вами, что всего более дорожат в христианстве личной уверенностью в истине и свободным исследованием Писания. Как я смотрю на это — нет надобности распространяться. Вы знаете, может быть, что еще в ранней юности я написал большое сочинение по библейской критике, произведшее в то время некоторый шум и положившее начало моей известности. И вот, вероятно, в память этого здесь на этих днях присылает мне просьбу Тюбингенский университет принять от него почетный диплом доктора теологии. Я велел отвечать, что с удовольствием и благодарностью принимаю. А сегодня вместе с тем Музеем христианской археологии подписал я учреждение Всемирного института для свободного исследования Священного Писания со всевозможных сторон и во всевозможных направлениях и для изучения всех вспомогательных наук, с 1½ миллиона марок годового бюджета». Протестанты необычайно возрадовались. Ведь их конфессия основывается на личном исследовании Священного Писания. Ведь они в ходе веков приложили немало усилий для того, чтобы раскрыть истинный смысл Священного Писания. Они выпустили прекрасные критические исследования. Они написали прекрасные комментарии. Они разработали вспомогательные науки для исследования Священного Писания. Но все это было трудом лишь отдельных лиц и учреждений, поэтому и результаты были не слишком богаты. Глубинный и окончательный смысл Священного Писания все еще не был раскрыт, и разнообразие мнений и толкований оставалось. Так как же не радоваться тому, что эти значительные и многолетние усилия увенчиваются созданием института мирового масштаба, который будет обеспечен значительной финансовой поддержкой и благодаря этому получит возможность проникнуть в самые глубины Священного Писания. Истинное Слово Божие наконец будет понято, споры прекратятся, и в Церковь Христову возвратится единство. Очарованные этим образом будущего «больше половины ученых теологов двинулось к эстраде, хотя с некоторым замедлением и колебанием. Все озирались на профессора Паули, который будто прирос к своему сидению. Он низко опустил голову, согнулся и съежился». Здесь снова возникает вопрос — почему? Что недоброе усмотрел он в даре императора и почему даже не сдвинулся со своего места, а напротив, позже встал «и подсел ближе к старцу Иоанну и папе Петру»?

Священное Писание есть Слово Божие в буквенном выражении. Это тот же Логос, воплотившийся в природе человека. Только здесь Он принял не личностный образ, как в Иисусе, но словесно знаковый в писаниях. Человеческое письмо здесь служит той, доступной восприятию, действительностью, благодаря которой Он является человеку, становится для него доступным и понятым. Эта человеческая действительность может быть весьма разнообразной: историческим повествованием, пророчеством, проповедью, выражением чувств; она может быть более или менее совершенной; может включать человеческие слабости и даже ошибки; однако в каждом случае она только зримое средство явить незримую высшую действительность, которая есть сам Вечный Логос. Истинный и единственный объект Священного Писания — Христос. В Ветхом Завете Он появляется как обетование. В Новом Завете Он явлен как осуществление. Ветхий Завет Его возвещает. Новый Завет Его являет. Человеческая действительность Ветхого Завета — жизнь и деяния патриархов, история Израиля, подвиги отдельных личностей (Тобия, Эстер, Юдифи, Руфи, Иова), поэтическое вдохновение — все это только знаки, только указание, только стрела в сверхприродное бытие, которое Господь пообещал раскрыть миру и которое в свой час должно быть явлено в Иисусе из Назарета. Новый Завет непосредственно показывает Христа. Человеческая действительность здесь почти вся остается в стороне. Новый Завет — это история не людей, но история Христа; это дела не людей, но деяния Мессии; это не указание на Христа, но само описание деяний Христа. Если в Ветхом Завете Христос выступает как скрытый, непрямой объект, то в Новом Завете Он находится на первом плане и в центре. Все остальное здесь служит только дополнением, средством для того, чтобы как можно выразительнее и ярче подчеркнуть центральность Христа.

Поэтому задача обоих Заветов описать не человеческое бытие, но — Вечного Логоса: Его пребывание у Отца, возвещение о Его приходе, Его воплощение, рождение, страдание, смерть, воскресение, деяния в Церкви и окончательный приход. Священное Писание не имеет своего собственного самостоятельного смысла и ценности. Отвлеченное от Христа, оно становится слишком обыкновенным, слишком грубым и примитивным, чтобы заслуживать глубокого внимания. Его задача свидетельствовать не о себе, не о том, что оно есть, но то, что в существе своем оно означает, именно Христа. Вне сомнения, что для такого свидетельства были использованы и исторические данные, и природные события, и психологические переживания, и общественные отношения, и поэтическое вдохновение и им созданные образы. Но все это использовалось не для того, чтобы все эти человеческие начала обрели самостоятельный смысл или раскрыли свой природный характер, но для того, чтобы они стали зримым указанием на то, что они в существе своем означают: на Христа. Священное Писание -- это не книга природы или культуры, но это книга есть книга религии. Это книга взаимоотношений человека и Бога. Это книга Богочеловека.

Так каким образом, чем здесь может помочь научное исследование Священного Писания? Оно может помочь во многом и вместе — никак не помочь. Научное исследование может оказать большую помощь в восстановлении стирающейся в ходе веков человеческой действительности, через которую просматривается божественная действительность. И оно ничем не может помочь при попытке раскрытия конечного смысла Священного Писания. Человеческая действительность Священного Писания стирается по многим причинам: другого образа мышления в те далекие времена, древнего труднодоступного для нас способа отображения, ошибок при переписывании текстов, несовершенного перевода... Научное исследование пытается сделать эту действительность доступной для нас. Оно пытается придать эмоциональную окраску характеру речи человека тех времен, разъяснить смысл отдельных изречений, восстановить подлинный текст, точно перевести мысль оригинала. Этот труд может иметь немаловажное значение, однако в отношении Священного Писания он всего лишь подготовительный. Даже и полное восстановление человеческой действительности еще не раскрывает нам смысла Священного Писания, ибо этот смысл лежит за пределами человеческой действительности, по другую сторону от нее, потому он и не доступен научному познанию. Священное Писание открывается только религиозному, но не научному взгляду. Таким образом, перенести все внимание на научное исследование Священного Писания, поставить это исследование в центр нашего внимания означает пройти мимо смысла Священного Писания, схватывая только его внешний человеческий аспект.

Институт, создаваемый императором, как раз и добивается этого. Концентрируя внимание протестантов на научном исследовании Священного Писания и с ним связанных областей, обеспечивая это исследование разнообразной поддержкой и средствами, император пытается изъять из этой Вечной Книги ее истинное содержание — Христа. Раскрыть Христа императорский институт не в силах. У самого императора отсутствует религиозный подход к Священному Писанию. Его путь — чисто научный, и по этому пути он пытается вести всю протестантскую конфессию. Но по существу это есть путь антихриста. Антихристов дух никогда не отвергает Священное Писание как объект для исследования языка, народа, истории, социологии или литературы. Он относит эту книгу к характерным памятникам некогда существовавшей истории и поэтому охотно ее признает, поддерживает ее исследование, покупает, сохраняет и исследует ее рукописи. Но этот дух никогда не говорит об истинном содержании Священного Писания, о высшей действительности, о Вечном  Логосе, который кроется в образах обетования и осуществления. Христос в Священном Писании для антихристова духа всего лишь миф. Поэтому он, поддерживая научное исследование Священного Писания, пытается умертвить этот миф, отвлечь от него внимание людей и сосредоточить это внимание на человеческой действительности Священного Писания. Он выдвигает на первый план социологическую, географическую, историческую или поэтическую ценность Священного Писания для того, чтобы затмить ею его религиозную ценность. Императорский институт должен стать центром и вдохновителем этих антихристовых устремлений. Исследования в нем должны проводиться в различных направлениях, исключая самое основное — сверхприродное. Поэтому те из протестантов, кто не был увлечен человеческой действительностью Священного Писания, прекрасно поняли замысел императора и отвернулись от его дара. Профессор Паули с небольшой группой своих сторонников остался сидеть внизу на своей скамье.

Таким образом, все три императорских дара по своей сути есть не что другое, как сущностное опровержение Христианства. Здесь делается попытка извлечь из Христианства его сущность, лишить его сверхприродного содержания. Антихрист высоко оценивает земное могущество и значение Христианства. Поэтому он и готов сделать пап земными властителями, сохранить в музеях христианскую традицию, предоставить значительную помощь для научного исследования Священного Писания. Все это он объявил сущностью Христианства, самым ценным его началом и поэтому теперь просит о признании его «единственным заступником и покровителем» Церкви. Многие из присутствующих прельстились его дарами. Они не увидели, что в этих дарах нет Христа, следовательно, нет сущности Христианства, ибо нет того, Кто составляет истинную ценность Христианства. Без Христа все эти дары лишены и подлинности, и ценности. Без Христа все они — ложь. Элиминация сверхъестественного — одно из основных средств антихристовой деятельности. Антихрист всегда пытается скрыть божественную действительность за присутствующей в религии земной действительностью. «И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его, и ела; и дала также мужу своему, и он ел» (Быт., З, 6). Красивая, сверкающая и величавая внешность является прекрасной маскировкой для дьявола, дабы он мог скрыть свои демонические намерения. Его обман длится в продолжении всей нашей истории и будет длиться вплоть до ее окончательного завершения.

3. ЗАХВАТ МЕСТА ХРИСТА

Мы уже неоднократно подчеркивали, что антихрист Бога не отрицает. Он признает определенную связь человека с Высшим Бытием и даже свой успех на земле объясняет благоволением Всемогущего. Он исключает только Христа. Он не пренебрегает религией и даже ее поддерживает. Но он не выносит почитания Христа в этой религии. Все, что являет Христа, все, в чем Он воплощается, должно, по мнению антихриста, исчезнуть. Христианство без Христа — главная цель антихриста. Антихрист уничтожает в религии сверхприродную действительность и этим делает ее односторонней; он превращает ее только в призыв человека. Но кто же отзовется на этот призыв? Кто будет тем, к кому человек обратит свои вздохи? Кто будет вторым в этих отношениях — ведь религия по существу отношение двух личностей ? Ответ совершенно ясен: сам антихрист.

Уже говорилось о том, что соловьевский антихрист считал Христа только своим предтечей, который был послан в мир, чтобы расчистить для него путь. И эта возложенная на Него задача была последней задачей Христа. Ни вселенского мира, ни вселенского блага Христос не создал. Эта задача предназначалась самому антихристу. «Христос, проповедуя и в жизни своей проявляя нравственное добро, был исправителем человечества, я же призван быть благодетелем этого отчасти исправленного, отчасти неисправимого человечества. Я дам всем людям все, что нужно. Христос, как моралист, разделял людей добром и злом, я соединю их благами, которые одинаково нужны и добрым, и злым. Я буду настоящим представителем того Бога, который возводит солнце свое над добрыми и злыми, дождит на праведных и неправедных. Христос принес меч, я принесу мир. Он грозил земле страшным последним судом. Но ведь последним судьею буду я, и суд мой будет не судом правды только, а судом милости. Будет и правда в моем суде, но не правда воздаятельная, а правда распределительная. Я всех различу и каждому дам то, что ему нужно». Содержание этих антихристовых замыслов мы рассмотрим позже, когда пойдет речь о царстве антихриста, в котором они как раз и будут осуществляться. Теперь же рассмотрим, что предпринимает антихрист для того, чтобы занять место Христа и изменить Его миссию. Антихрист Соловьева убежден, что именно он, а не Иисус из Назарета, истинный сын Божий. Однако не дождавшись никакого знамения с небес, дабы начать свой труд, он принимает знамение от ночной, светящейся фосфорическим светом демонической фигуры — дьявол возрождает его в силе, и антихрист выходит в мир, дабы осуществить свои намерения и преобразовать искупление Христа. Вся его деятельность одно неуклонное стремление занять место Христа как в сознании людей, так и в системе исторической жизни.

Соловьев рассказывает, что его антихрист, избранный в президенты Европейских Соединенных Штатов, появился на трибуне во всей своей красоте и силе и своим красноречием произвел такое впечатление на собрание, что оно «решило воздать ему высшую почесть» и поэтому без голосования объявило его римским императором. Этот титул для антихриста весьма значим. И смысл этого титула не политический, но религиозный. Политическое могущество Рима было уже давно в прошлом. Святая империя Рима оставалась только воспоминанием. Поэтому, принимая титул императора Рима, антихрист отнюдь не хотел возрождать эту отмершую древность. Он хотел придать этому титулу новый смысл. Он хотел занять в Риме то, чем этот город постоянно жив в мировой истории, именно: престол Наместника Христа.

Рим не как политическая сила приснопамятен в Христианстве, но Рим как духовный центр. Рим — символ историчности Церкви. Он знак того, что царство Христа не только ожидание, но и действительность, существующая во времени и пространстве нашей земли. Папский престол есть зримое выражение этой действительности. Однако во времена соловьевского антихриста папы были высланы из Рима. Кто их выслал, Соловьев не разъясняет. Возможно, это случилось во времена монгольского господства. Но это не суть важно. Важно, что в этом пустом, освященном кровью и молитвами христиан пространстве установил свой престол антихрист. Когда Наместник Христа ушел из Рима, его место занял император Рима; занял не для того, чтобы здесь осуществлять свои земные возможности, но для того, чтобы привлечь к себе внимание христиан, которое было сосредоточено на Риме, когда в нем жил папа. То, что некогда предназначалось Наместнику Христа, теперь должно было быть предназначено антихристу. Правда, в это время император еще не требовал признания себя покровителем и руководителем Церкви, ибо его власть в мире еще не была прочна. Но учреждение столицы в Риме было первым шагом, чтобы занять место Христа. Император Рима должен был означать опровержение Епископа Рима. И если позже он решает вернуть пап в Рим, то только потому, что он сам этот город уже оставил и что его замыслы вмещали в себя уже нечто большее, нежели только престол Наместника Христа.

На третий год своего господства римский император переносит свою столицу в Иерусалим и здесь возводит огромный прекрасный дворец. Этот его шаг тоже был далек от политики. Это был жест, исполненный религиозного смысла. Через пространство Наместника Христа антихрист вступил в пространство рождения, жизни и смерти самого Христа. Антихрист возводит свой престол у подножья Голгофы. Соловьев замечает, что «христианские святыни оставались неприкосновенными». Однако императорский дворец занял всю возвышенность города и заслонил находящиеся там святыни. Сделав Иерусалим своей столицей, император хотел показать, что в мире господствует он, единственный, а не Тот, Который умер и, по мнению антихриста, сгнил в могиле. Сегодня у входа к этой могиле высится престол антихриста как осмеяние всего подвига Христа — как осмеяние Его смерти и Его воскресения.

Но этими символическими действиями антихристов император еще не был удовлетворен. Пространство мертво. Титул римского императора и столица в Иерусалиме были всего лишь материальным захватом места Христа. Антихрист воссел в Риме и в Иерусалиме. Но Рим и Иерусалим всего лишь географические места, если только они не связаны в сознании людей с Христом и с Его наместником. Захвативший их император еще не завладел сознанием людей. И пока это сознание ему не было подчинено, завоевания императора были всего лишь пространственными, только материальными, но не духовными. Нося звание императора Рима и живя у подножья Голгофы, антихрист занял всего лишь некогда Христом исхоженное земное пространство, но не Его место в сердцах людей. Физически Христос не был ни в Риме, ни в Иерусалиме. Поэтому захват этой пустоты своей плотью императору не доставил большого удовлетворения, это было вламыванием в открытые двери, которые распахнул сам Христос, вознесясь на небеси. Скрывшись от людских глаз в небесных облаках (ср.: Деян.,1, 9), Христос плотским своим бытием ушел с земли, оставив пустым пространство плотского своего существования и деятельности, позволив занять его всякому, кто только пожелает с Ним состязаться. Его деятельность после восхождения на небо сделалась в истории незримой и осуществлялась через Дух Святой. Вера в Него людей, исповедание Его и признание стали зримым выражением этой скрытой Его деятельности. Все это антихрист прекрасно знал и потому отважился на третий шаг. Он возжелал изгнать Христа из людских сердец и там поселиться.

Для этого он и созвал религиозное собрание всех христиан. Предлагая им свои дары, он потребовал признать себя «единственным заступником и покровителем», «истинным вождем и владыкой», «державным вождем» Христианства. Если все конфессии признают его таковым, тогда обретут смысл и его титул, и его столица. Тогда Христос будет окончательно осмеян и побежден. Тогда антихрист станет владыкой не только того пространства, в котором некогда страдал и умер Христос, но и того человечества, за которое Он страдал и умер. Тогда весь Его искупительный подвиг будет опорочен и раскроется его незначительность и несостоятельность. Однако именно здесь антихрист наткнулся на сопротивление. Христиане не обращали внимания на титул императора, которым он хотел заслонить тройной венец папы. Они не противились, когда антихрист возводил дворец в Иерусалиме, желая его тенью прикрыть те места, где страдал Христос. Но они возмутились, когда он потребовал изгнать Христа из своих сердец. Правда, сопротивление выказали лишь небольшие группы с их старшими вождями. Но этого было достаточно, чтобы разрушить замысел императора: изгнать Христа из человечества и самому занять Его место. Пространственный захват был тщетен. Духовный — безуспешен.

Но несмотря на эту неудачу, антихристовы устремления всегда носят весьма определенный характер. Они свидетельствуют о том, что элиминация Христа никогда не оставляет пустого пространства; его сразу же заполняет собой антихристов дух. Там, откуда уходит Христос, появляется антихрист. Поэтому всякая элиминация Христа уже сама по себе является приглашением антихриста. Сущностно религия всегда есть отношение двух личностей. И если человек прерывает отношения с Христом, он таким образом вступает в отношения с антихристом. Если человек исключает из своего сознания и из своей жизни Агнца, эту образовавшуюся пустоту заполняет зверь со своим лжепророком. Невозможно остаться в чисто человеческом начале религии, вне высшей действительности, которая всегда есть либо действительность Христа, либо действительность антихриста.

В свете этой закономерности мы можем понять, почему для Христианства неприемлемы попытки возвратить жизнь к чисто природному уровню путем исключения из нее принесенного и оставленного нам Христом сверхприродного начала. Поэтому борьба с лайцизмом³ — это не борьба, которая направлена против земной действительности, как это нередко утверждают даже люди доброй воли, но борьба за Христа: за Его присутствие и Его деятельность в истории. Искупленный мир никогда не может стать равнодушным к Христу. Этот мир никогда не может быть только природным, никак не связанным со сверхприродой. Когда он пытается стать таким, он сразу же попадает в сверхприроду, но только, к сожалению, не Христа, а антихриста. Таким образом, как нельзя не опровергнуть самого Христа, видя в нем только человека, так же нельзя не опровергнуть Христианство, видя в нем только природную действительность — только земную его историчность, только культурные его ценности. Вне сомнения, все это есть в Христианстве, как и в Христе есть человеческая природа. В этом отношении лайцизм говорит сущую правду. Но эту природную человеческую сторону нельзя отделять от сверхприродной — божественной, так же, как и в Христе нельзя отделить Его человеческое начало от Его божественности. Человеческое начало Христианства свой смысл и свою ценность черпает только из божественного начала. Всякое разделение этих начал есть в своей сущности опровержение и человеческого начала, ибо, когда из него вытесняется Христос, Его место занимает антихрист, который начинает разрушает все человеческое. Поэтому борьба с лайцизмом в глубинном смысле есть борьба и за своего Бога, и за человека. Это борьба за богочеловечество в истории. «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Ефес., 6, 12).

Если бы мы задали вопрос, каким образом антихрист занимает место Христа, то должны были бы снова вспомнить то, что по этому поводу говорили Соловьев и Достоевский, а именно: дьявол — захватчик. Он занимает престол Христа не по праву: не святостью своей личности, не потому, что он очистил и преобразил жизнь. Он захватывает престол насилием. Характерно то, что Соловьев своего антихриста, возносит на вершины политики, делая его даже властелином всего мира. Правда, антихрист был еще и ученым — даже теологом; он был и общественным деятелем — даже благотворителем; он был еще и писателем. Однако все эти области его деятельности были только средством войти в политику и утвердиться в ней. Благодаря им он стал известен в мире, и эта известность открыла ему двери в политику. Именно в политике проявились дух и сила антихристака. Прежде он был всего лишь известным, однако практически действовать и воплощать свои замыслы он не мог, ибо к тому у него не было возможностей. Став президентом Европейских Соединенных Штатов, а позже и всего мира, получив титул римского императора, он как раз обретает эти возможности и поэтому может развить свою настоящую деятельность. Именно эта его деятельность и была сущностно антихристовой. Свою личность в качестве владыки мира и свою деятельность антихрист проявил в политике.

Это не было случайным совпадением. В этом кроется символическое указание на то, что политические средства, как никакие другие, отвечают всем требованиям деятельности антихриста и поэтому охотно используются всеми антихристовыми силами. Ведь политика и насилие сущностно связаны. Политические средства всегда принудительны. Это их основная черта. Политические органы и политические институции никогда не просят, не убеждают, они просто приказывают. Закон является формой всех их проявлений. А всякий закон принимается для того, чтобы быть выполненным. Закону безразлично, убежден ли тот, кого он обязывает, в ценности и справедливости этого закона. Закон требует исполнения, не принимая во внимание субъективную убежденность исполнителя. Тот, кто не исполняет закона, наказывается. За всяким законом стоит полиция и тюрьма. Таким образом, держать в своих руках политические средства означает обладать силой и возможностями принуждать людей. Поэтому св. апостол Павел и советует остерегаться правительства, ибо оно «не напрасно носит меч» (Рим., 13, 4). Правда, св. Павел провозглашает, что «нет власти не от Бога» (13, 1), но здесь же добавляет, что земная власть — начальник: «отомститель в наказание делающему  зло» (13, 4). Иначе говоря, власть ведет человека к добру и за зло наказывает мечом. Насилие ее основное средство, дабы представлять на земле Бога. Вне сомнения, христианин должен быть послушен властям «не только из страха наказания, но и по совести» (13, 5). Однако это повиновение по совести не уничтожает насильственного характера политики. Оно лишь приводит к тому, что для справедливо поступающей власти оно не предоставляет случая принуждать христиан и использовать свой меч, ибо те исполняют ее законы по совести. Однако жестокость политики сохраняется, она никуда не исчезает.

Нет никаких сомнений в том, что насилие во многих земных областях необходимо и хорошо. В этом смысле и всякая власть, остающаяся  в границах своей природы, есть от Бога. Однако желание переступить эти границы и объять всю жизнь есть тот постоянный соблазн, которому почти всегда поддается всякая политика. Поскольку государство вмещает в себя все области жизни, земные властители полагают, что все эти области им подвластны. Поэтому они начинают приводить их в порядок политическим, следовательно, насильственным способом. Религия, нравственность, наука, искусство, общественные отношение, благотворительность - все здесь становятся полем политики и ее объектом. Насилие врывается в эти области и вытесняет из них свободу и выбор. Но именно поэтому эта, переступившая свои границы власть и перестает быть властью от Бога. Использование насилия там, где человек призван сущностно определиться, сделать выбор, есть знак антихристова духа. Вот почему антихристовы силы распространяют политику на все области жизни и везде используют политические средства. Соловьевский антихрист не удовлетворился только тем, что объединил мир политически: на тех, кто не пожелал объединиться, он выслал хорошо вооруженные карательные отряды. Он также взялся за решение социального вопроса, и, наконец, религиозного. Он провозгласил «простую и всеобъемлющую социальную реформу» и, наконец, созвал вселенский собор церквей. Нет никакого сомнения в том, что и при решении этих вопросов его карательные отряды находились в полной боевой готовности. Угроза насилия сопровождала решение и социального, и религиозного вопросов. Это стало очевидным во время  собрания церквей, когда часть христиан отказалась признать императора покровителем и главой Церкви. Тогда антихрист убил папу Петра и старца Иоанна, приказал осквернить их тела, а преданных им христиан выслал в пустыню.

Это логический результат всеобъемлющей политики. Высвобожденное насилие ведет к массовым убийствам. Позже соловьевский антихрист, невзирая ни на что, велит убивать всех непослушных ему христиан и иудеев. Всякий антихрист охотно принимает эту всеобъемлющую политику, ибо в ней находит удачнейшие средства для расширения своих захватнических замыслов. Антихрист, не будучи Сыном Божиим ни по своей природе, ни по своему призванию, пытается насильно захватить и Его имя и Его место. Для этого он и избирает путь политика. Таким образом, везде, где только в истории появляется захватнический дух, сопровождаемый насилием и использующий политические средства, там скрывается антихрист. Христос пришел освободить людей. Антихрист приходит, чтобы их поработить. Поэтому он и пытается захватить престол Христа и Его власть, пытается заставить людей признать его единственным их покровителем и владыкой не только в делах земной жизни, но и в жизни религиозной. Он требует от них любви и уничтожает тех, кто не любит его. Насилием он подчиняет себе даже человеческое сердце. Захватчик проникает даже в само нутро человека. Антихрист — политик до конца ногтей. Начав захват власти, он не останавливается ни перед чем. Он хочет, чтобы перед ним, как и перед Христом, «преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних» (Фил., 2, 10). Однако общего признания он добивается не любовью и не самопожертвованием, как Христос, но насилием, ибо дьявол не любит.

4. ОСКВЕРНЕНИЕ БОГА

Хотя антихрист не отрицает Бога и не является атеистом-теоретиком, однако ведет он себя так, словно Бог не имеет ни малейшего значения, словно не Он величайшая забота человека и устроитель всего бытия. Равнодушие по отношению к Богу — одно из начал антихристовой деятельности. Это равнодушие соловьевского антихриста выражено в «имперском» храме, посвященном «единству всех культов». В этом огромном здании — «полухраме-полудворце» должен был проходить вселенский собор церквей. Построенное в Иерусалиме на всей обширной платформе Харам-эш-Шерифа, это огромное здание высокомерно взирало на город, отмеченный кровью Христа, и издевалось над Его жертвой. Оно было символом антихристова единения в религии; единства, основанного не на общей истине, не на исповедовании самого Христа, но на общем равнодушии ко всему, что есть божеское.

Ведь что такое религиозный культ? Культ ─ это зримость веры. Культ - это наглядное проявление основных религиозных истин. Культ — это догма, получившая зримое выражение, поэтому он и не случаен в религии. Он возникает из самого отношения с Богом, которое заложено в нем самом. Различие культов есть различие этих отношений. Это различие догм, в которые человек верит. Таким образом, всякая попытка соединить культы означает равнодушие к различию догм и тем самым равнодушие к божественной истине. Религия всегда и везде совокупность. Отдельные ее части не навязаны ей сверху, но возникают из самой ее сущности. Поэтому не принимать во внимание эти части означает быть равнодушным к самой сущности. Не принимать во внимание заложенные в основах культа догмы означает быть равнодушным к самому Богу, который через эти догмы проявляется. Храм единства всех культов — символ религиозного индифферентизма. Это тот же римский пантеон, куда отовсюду были свезены боги всех народов. Но чем же были все эти боги в глазах римлян? Они не были для них высшей действительностью, но были только игрушками, которые свезли в одно место, дабы не оскорблять религиозных чувств побежденных народов. Сами по себе все эти боги были одинаковыми, ибо все они были ненастоящими. Все они были всего лишь созданием рук человеческих — слепые, глухие, немые. Поэтому разве не все равно, кому из них приносить жертву или молиться; ведь ни один из них этой жертвы не примет и не выслушает этой молитвы. Их нахождение на одном пространстве было обосновано не их подлинностью, но именно их не подлинностью. Человек бродил среди них, не обращая на них никакого внимания.

Нечто подобное должно было случиться и в императорском храме единения культов. И в нем должны были исполняться обряды различных культов, но не для того, чтобы раскрыть одну и ту же истину, но для того, чтобы эту истину полностью скрыть и затемнить значимость культовых различий — ведь все культы хороши, ибо все они нашли спокойное пристанище в святилище императора. В этом храме должен был утвердиться религиозный скептицизм. Это он должен был убедить мир в том, что нет необходимости искать в религии истину и, найдя, бороться за нее, ибо истина все равно не может быть найдена, поскольку ее вообще нет. Она живет слишком далеко от бытия человека, чтобы быть замеченной и призванной в реальную нашу жизнь. Она закрыта и не открывается человеку, поэтому она и не взывает к нему. И все формы, в которых человек надеется выразить эту истину, придуманы им самим. Все они случайны и потому обладают одинаковым смыслом и одинаковой ценностью. Они постоянно свидетельствуют о тщете человеческих усилий в поисках религиозной истины. Так какой же смысл столь сильно привязываться к этим формам? И целесообразно ли одни считать своими, а от других отворачиваться? Нужно ли свой культ считать истинным, а все остальные не истинными? Не лучше ли их всех свезти под одну крышу и усадить у одного алтаря неведомому Богу, как в греческом ареопаге? Бог есть — это действительно так; но Он недоступен и незнаком. Он полностью по ту сторону. Поэтому имя Его — неведомый, и всякий культ для Него хорош, ибо ни один Его не выражает и не воплощает. Именно такую мысль положил антихрист в основу своего храма всех культов. Храм всех культов — это святыня неведомого Бога.

Таким образом, этот религиозный индифферентизм и скептицизм, получивший даже литургическую форму, как представляется, и есть то великое опустошение, о котором нам говорил пророк Даниил (ср.: 9, 27 и 11, 31) и на которое нам указывает сам Христос, говоря: «Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте, — читающий да разумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего; И кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои (Матф., 24, 15—18). Самое чудовищное осквернение Храма Божиего происходит тогда, когда изгнание Бога из сознания и жизни людей превращается в культ. Когда видишь, насколько далеко заходит антихрист в своих намерениях (он даже создает храм для празднования праздников изгнанного Бога), начинаешь понимать, насколько близок конец, поддерживающей этот храм культуры. Человек напоминает сокола Рильке который может тысячи лет летать вокруг Бога, словно вокруг старой башни, и так и не узнать ни что это за башня, ни кто он сам по отношению к этой башне⁴. Блуждания на пути познания Бога возможны. Наша история наполнена такими блужданиями. Они — неизбежная судьба человеческого бытия. Но когда от этого отступаются, когда отказываются от поисков Бога, когда объявляют, что Его вообще нельзя найти и когда это утверждение становится своеобразной «догмой» и облекается в форму храмового культа, тогда этот культ становится не почитанием Бога, но Его осмеянием. Храм единения всех культов есть осмеяние почитания Бога, ибо здесь Господь почитаем не истиной, но опровержением истины. Этот замысел антихриста совершенно понятен. И когда люди подчиняются этому замыслу, когда они сами становятся участниками этого осмеяния, тогда суд над ними уже близок. Вот почему Христос мерзость запустения храма считает характернейшим и прямым знаком гибели. Именно поэтому Соловьев создание храма единства всех культов относит к последним годам господства антихриста. Всякий народ, всякая культура и всякий период истории должны содрогнуться, если они хоть в какой-нибудь форме причастны к этому осмеянию.

Тот же религиозный индифферентизм и скептицизм кроется и в лживом, якобы всенародном желании Аполлония, которое он проявляет в соответствии с волей императора, соединить христианские конфессии. Соловьев рассказывает, что, избирая нового папу вместо убитого Петра II, император убеждал православных и протестантов «ввиду новой великой эры христианской истории, покончить старые распри, ручаясь своим словом, что Аполлоний сумеет навсегда упразднить все исторические злоупотребления папской власти». Православные и протестанты подчинились воле императора и составили акт соединения Церквей. Когда Аполлоний, избранный папой, показался в палате, «греческий архиерей и евангелический пастор поднесли ему свою бумагу». Приняв документ, Аполлоний сказал: «Я такой же истинный православный и истинный евангелист, каков я истинный католик». Этим он хотел подчеркнуть свою принадлежность ко всем конфессиям сразу, свою всеобщность или католицизм, стоящий выше отдельных конфессий и вбирающий в себя все конфессиональные различия⁵. Однако этот его католицизм, как и императорский храм всех культов, основывался не на высшей истине, но на религиозном безразличии. В своей душе Аполлоний не был ни православным, ни протестантом, ни католиком. Он был религиозно индифферентным, лжепророком, слугой антихриста и шутом толпы. И только такой человек мог присваивать особенности всех трех конфессий.

Реформа протестантов в вероучении и церковная реформа православных имели немалое значение для Христианства. Они затронули самые сущностные начала Церкви и исказили их. Отрицание ряда догм и значимости официального учения означает утрату опоры в опознании ошибки. Если католическая Церковь ошибалась на протяжении полторы тысячи лет, где гарантия, что не ошибается церковь Лютера⁶. Согласимся, что субъективно Лютер был человеком глубокой религиозной природы. Однако объективно он предал свою церковь, передав ее в руки антихриста, ибо он разрушил в ней тот Камень, на котором Христос создал свою Церковь и которую не одолеют даже врата ада (ср.: Матф., 16, 18). Такой же смысл кроется и в церковной реформе православных⁷. Правда, догмы здесь не отверглись, как не отвергалась и значимость официального учения. Однако эта реформа разрушила единство Церкви, о котором так горячо молился Христос во время последней Вечери: «Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Иоанн, 17, 11). «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову: Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня» (Иоанн, 17, 20—21). Единство Святой Троицы должно было найти отражение в Церкви и стать зримым знаком ее божественности. Православные отделились от этого единства и таким образом нарушили волю Христа и стерли с себя тот знак, то внешнее свидетельство, которое должно было убедить мир в том, что Христос был послан Отцом небесным и что шествующая по истории Церковь действительно Им учреждена. Православная Церковь отказалась быть вселенской и замкнулась в своем узком кругу.

И протестантская, и православная Церкви значительно отличаются от католической. Различия кроются не только в разных человеческих началах, не только в отчужденности, вызванной историческими недоразумениями, враждой или ошибками, но и в преклонении перед антихристовыми силами, которое ведет к искажению подлинного учения Христа и к разрушению первоначального единства. Поэтому признание себя и истинным православным, и истинным протестантом и истинным католиком означает отрицание всех этих различий как сущностных; это означает не видеть в этих различиях ран, нанесенных Церкви, и таким образом не придавать никакого глубокого смысла существованию конфессии. Аполлоний возвращает конфессии не в некогда существовавшее единство ранних христиан, но он их соглашает на основе религиозного индифферентизма. Они, вместо того, чтобы своим соединением действительно выразить единство Святой Троицы, становятся пародией антихриста на это единство. Церкви могут соединиться только на основе богочеловеческой полноты Христа. Основа индифферентизма — издевательство над подлинным единством. В своей речи, которая уже упоминались, Аполлоний высмеял единство конфессий и показал, какого рода единство является историческим знаком антихриста.

Но чего же добивается антихрист своим религиозным безразличием? Какая цель освещает его путь, которую он надеется осуществить, отрицая возможность познать религиозную истину? Ответ на этот вопрос дает установка антихриста по отношению к Богу. Дьявол, как мы видим, верит и дрожит. Однако эта его вера всего лишь теоретическая. В действительности он ведет себя так, словно Бога нет. Он отрицает не само Его существование, но Его деятельность, Его проявления, Его Промысел, Его искупление, Его влияние на жизнь человека. Он пытается вытеснить Бога из человеческого сознания и заставить мир совершенно не думать и не говорить о Нем. Именно индифферентизм является одним из средств забыть Бога. Поступая так, словно все религии имеют одинаковую ценность и одну и ту же правду, антихрист хочет их всех опорочит в глазах людей и сделать так, чтобы человек отвратился от каждой из них. Провозглашая, что Бог недоступен и неведом, антихрист пытается заставить человека полностью забыть о Боге. Основная цель индифферентизма ─ вырвать с корнем  идею Бога из человеческого сознания. И если бы только эта цель была осуществлена антихристом, тогда началась бы новая мировая история, история без Бога. Достоевский называет эти мечты антихриста «геологическим переворотом», придавая им, таким образом, космический смысл и значение. Как геологические события — потопы, ледники, землетрясения, затопление материков — открывают перед землей новые периоды в ее естественном развитии, так и извлечение идеи Бога из человеческого сознания открыло бы новую эру в истории человечества. До тех пор, пока Бог живет в сознании людей, человек на земле никогда не бывает дома. Он всегда в пути, ибо идея Бога вызывает в нем тревогу и толкает его все дальше и дальше. Эта идея словно какое-то проклятие, словно знак Каина, который превращает человека в изгнанника и скитальца на земле (ср.: Быт. 4, 14). И только тогда, когда эта идея будет уничтожена, когда человек сам сотрет этот знак со своего чела, только тогда он построит город и окончательно в нем поселится. Тогда и начнется новая его история, в которой он уже не будет странником, но только жителем.

Религиозный индифферентизм как раз и является восходом этой новой истории. Это есть стремление не чувствовать Бога. Это есть стремление и попытка вознести человекобога, для которого сознание собственного значения и собственной силы заменили бы небесное счастье. Это есть попытка в преходящности любви усмотреть долг считать своего ближнего своим братом. Поэтому в своих глубинах индифферентизм есть полное и безусловное безбожие, окончательное изгнание Бога не только из форм внешней жизни, но и из сознания человека. Периоды индифферентизма в истории — это праздники победы антихриста. Вот почему император «обнял и долго держал в своих объятиях» Аполлония, когда тот соединил конфессии на основе индифферентизма. В этот час антихрист почувствовал, что он одержал победу над Христом. Осквернение Бога здесь было глубоким и полным. Вся деятельность антихриста как раз и идет в направлении «геологических переворотов». Ее цель вырвать идею Бога из человеческого сердца, сделать людей индифферентными, такими, которым совершенно безразлично, к какой конфессии принадлежать и в каком культе участвовать. Уничтожение идеи Бога — конечная цель антихристовой деятельности. Будучи не в состоянии уничтожить Бога в Его беспредельной Действительности, дьявол избирает путь к Его идее в человеческом бытии и здесь начинает действовать, омрачая и разрушая эту идею до тех пор, пока совсем не искоренит ее. Тогда человек, это подобие Господа, Бога не отражает, и дьявол ощущает себя победителем, и антихрист торжествует со своим лжепророком.