Александр Мень

МИРОВАЯ ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА

К оглавлению сборника: Мировая духовная культура. Христианство. Церковь. Лекции и беседы. - М.: Фонд имени Александра Меня, 1995. 671 с. Тир 10 000. 2-е изд.: 1997.

Человечество Иисуса

Вопрос о человеческой индивидуальности Иисуса кажется совершенно неважным, поэтому внутренне воспринимая Христа Спасителя, видя Его внутренне, ученики не думали о том, каков Он был в глазах окружающих Его людей. Но догматически, богословски, глубинно это на самом деле очень важно. Потому что иной подход как бы сползает в сторону монофиситскую, такой ереси древней, которая видела в Христе только божественное, но не видела в Нем человеческого. И именно Вселенские Соборы настояли на том, что Христос был совершенный Человек, совершенный не в том смысле, что Он был совершенным человеком, каким-то прекрасным человеком это и так очевидно, а в том, что Он был человек во всем. Во всем, кроме греха. Он был человеком. Если мы это воспринимаем во всей тайне Богочеловечества, которая для нас так важна, то разве может существовать человек без каких-то ярких индивидуальных черт, без каких-то особенностей, которые Его личность обрисовывают?

Разумеется, в прямом смысле слова мы этого в Евангелии не найдем. Потому что Евангелие написано как книга не беллетристическая, не историко-описательная, там нет Его портрета, нет черт, которые мы привыкли находить в романах или у античных авторов. Довольно трудно обрисовать Его образ, как образ, скажем, Кутузова в романе "Война и мир".

Образ Христа в Евангелии трудно найти в такой полноте, как писали выдумывавшие, создававшие Его образ люди. Но тем не менее, поскольку нам это важно, мы можем все-таки вычленить в Евангелии такие моменты, которые для нас дороги; иногда дороги принципиально, потому что Его способ жизни и действия является для нас примером и живым образцом. А с другой стороны, дороги просто, скажем, Его излюбленные способы выражаться -это не значит, что мы должны выражаться именно так, но Он нам становится ближе, когда мы понимаем, какие у Него были привычные, избираемые Им слова. Для того чтобы не выдумывать, а найти подлинные черты, конечно, требуется некоторая работа. Но вот вам набросок. Его легко увидеть по контрасту. Возьмем пророка. Он ходит в какой-то необычайной одежде. Илья Пророк ходит во власянице, Иоанн Креститель в шкуре верблюжьей, назареи не стригут волос, т. е. люди как-то выделяются. Духовенство носит свою одежду, философы носят свою форму, в древности у философов была форма: такой плащ короткий, и все знали - вот идет философ. Замечательно, что у Христа ничего подобного не было. Мы очень редко находим у Него тот исключительно возвышенный пафос, который был у пророков, у поэтов. Он говорил очень простым языком. Хотя сейчас в Евангелии, которое переведено в XIX веке, это не так заметно, потому что евангельский текст стал для нас священным, но на самом деле в оригинале речь очень проста, ее даже передать трудно.

Что Он любил? Он любил гиперболы. Надо же было придумать про верблюда и игольное ушко, сколько толкователей говорили, что это не верблюд, а канат из верблюжьего волоса, что это были такие узкие ворота, которые назывались игольными ушками, и что в них не может пройти верблюд, а Он имел в виду обыкновенного здоровенного верблюда и настоящее маленькое игольное ушко. И когда Он говорил, что фарисеи отцеживают комара и проглатывают верблюда, - это опять излюбленный Его способ выражаться. И когда Он говорил, что зерно горчичное - самое маленькое из всех зерен, - это тоже гипербола, совершенно не обязательно, чтобы оно было ботанически самое маленькое, но важно, что оно вырастает в самое большое дерево. Вероятно, это не баобаб вырастал. Понимаете, это образ по контрасту. Некоторые детали, которые при первом чтении должны бросаться в глаза, оказываются опять гиперболами. Вспомним женщину, которая замешала тесто, положила туда закваску и взяла определенное количество муки. Тем количеством муки, которое там указано, можно накормить не семью, а целый полк. А почему? Потому что она берет горсточку этой закваски и берет кучу муки. И, конечно, здесь был элемент педагогический, чтобы это запомнилось, понимаете, это ярко...

У Него не было стертых изречений, стандартных, среднеарифметических. И "до неба вознесшийся, до ада низвергнешься" - это тоже очень характерное для Него высказывание. Мы даже образ жизни Его можем почувствовать. "Утром вставши рано, когда еще не восходило солнце, пошел, уединился молиться" - значит, Он вставал рано. Он любил уединяться, можно найти много мест, о том, что Он любил уединиться, но когда за Ним приходили, Он тут же откликался, Он не говорил: О, оставьте! Есть старинное предание об одном подвижнике, который сидел на высоком столбе и там предавался созерцанию, это был великий подвижник, но, когда к нему пришли мать, родные, он сказал, что он с ними не будет иметь дела, потому что "умрох бо миру", как сказано там. Мы, конечно, уважаем его, но у Христа мы не находим такого, Он сразу спускается. Вот, например, в рассказе Марка. Он ушел, уединился, но тут же собрался народ, и Петр к нему побежал: "Все Тебя ищут". Он ответил: "Я для того и пришел". И евангелист Марк говорит, что собиралось столько народа, что некогда было и поесть. Это значит, что жизнь Его была насыщена все время.

Мы можем проследить графически Его пути по карте. Встал и пошел, и пришел в Самарию. Это все пешком, в условиях довольно жаркого климата, огромные расстояния, и только, как вы все помните, в одном месте Евангелия сказано, что Он утомился во время жары - жара была там до 40 градусов - и сел у колодца в Самарии. Значит, мы не можем представить Его себе, как некий французский писатель XIX века, хрупким, воздушным, - таким Его изображали и на католических слащавых картинках прошлого столетия - это было навеяно жанром искусства. Пошел и удалился куда-то - это значит десятки километров прошел. Некоторые авторы подчеркивают: Христос никогда не смеялся. Прямого текста нет, где было бы сказано, что Он смеялся, но юмора и иронии в Его речах очень много.

Кстати сказать, Христос создал жанр притчи, потому что в Ветхом Завете слово "притча" означало афоризм, слово было такое "машаль", мы его переводим как "притча", оно означало "краткая мысль". А маленькая новелла, рассказ почти не встречались, бывали такие случаи, но их буквально считанные единицы во всем Ветхом Завете. И Христос был первым, кто эти маленькие новеллы превратил в изложение каких-то высоких истин. А зачем? Почему? Потому что это было слово жизни. А какое "слово жизни", если сказать, что все народы равны? Это общее место. Он рассказывает притчу, скажем, о милосердном самарянине. И заметьте, что в таких рассказах, новеллах вывода никогда не бывает или очень редко. Почему? Это не случайно. Потому что в притче Он дает ситуацию, и человек должен внутренне, как говорят, экзистенциально, почувствовать эту ситуацию и найти свой ответ. Ведь в притче о милосердном самарянине на вопрос "кто ближний?" Он не дает ответа. Он просто рассказал, что была такая ситуация, и спрашивает, кто ближний? Собеседник говорит: тот, кто сотворил ему милость. Тогда Он говорит: иди и твори то же самое. Вот сегодня в Евангелии читалось слово Христово, Он ученикам объяснял модель притчи и сказал: вам дано все ясно, а им в притче. Почему? Потому что Он учеников готовил быть проповедниками, и Он им показывал эту схему, каркас, на котором притча держится. А когда Он говорил людям, она должна была звучать без этого заднего фона, чтоб люди сами нашли ответ.

Кстати, и тайну своего служения Он не декларировал, а спрашивал: за кого принимают Меня люди? за кого вы Меня почитаете? Он всегда ждал активности со стороны людей, чтобы они нашли этот ответ. Так вот, возвращаясь к иронии, к юмору. Я бы сказал, что семьдесят процентов притч должны были быть произнесены и услышаны с улыбкой. Начиная даже с маленького примера, когда Он говорит: ну, ничем не угодишь им. Пришел Иоанн Креститель - не ест, не пьет, живет в пустыне, говорят - в нем бес. Пришел Сын человеческий, ест, пьет - вот, говорят, обжора и пьяница. Идем дальше. Скажем, когда человек устает, когда он не может до Бога достучаться, Христос приводит ему историю почти чеховскую, как вдова "достала" судью, который Бога не боялся и людей не стыдился, но эту вдову защитил, так как понял что она вообще не даст ему жизни. Это вовсе не значит, что Он предлагал людям заниматься таким сутяжничеством, Он просто показал, что такое истинная настойчивость.

Или о человеке, который должен был принять гостей; у него ничего не было, и он побежал к другу, к соседу, а тот: я уже сплю, я не могу встать. И он снова застучал, а тот подумал, он же мне спать не даст, - пошел и дал. А почему так выражаться нужно было? Потому что люди, воспринимая эту картину, оживлялись, а не сидели как-то занудно, слушая нравоучительные истории. Они, наверняка, улыбались. У нас это уже сакрализировано, притчи сохраняют свою сакральность, но сакральность раскованную, сакральность, я бы сказал, с улыбкой. И очень многие притчи таковы. И даже та притча, которая кажется нам трогательной, учитывая нравы людей Востока, тоже с улыбкой слушалась. Женщина потеряла деньги. Но, когда она выметала пол и нашла их, она не просто сказала, ну, слава Богу, и положила их, она побежала к соседям: слушайте, смотрите, я же нашла деньги, я потеряла их - это живая сценка. У нас об этом очень хорошо написано в "Богословских трудах", в эссе, которое называется "Евангельские мотивы" или что-то в этом роде. Понимаете, это была и Его жизнь.

Теперь посмотрим притчи, которые дают другие учители великие, те, чьи мысли сегодня живут в религиях, в философии нашего столетия. Возьмем притчу Платона о пещере и людях, которые сидят в пещере. Картина романтическая и фантастическая. Люди, которые закованы в пещерах, смотрят в стену, а там проходят тени и т.д. Вы помните эту притчу Платона. Он пытался передать таким образом, что мы видим реальность только отраженно. Или буддистские притчи, они обычно сказочно-фантастичны, там действуют разные фантастические животные, какие-то необычайные ситуации, там почти нет ничего обыденного. Между тем притчи евангельские все очень просты по сюжету. Единственная притча, которая как бы выходит из этого жанра, - это притча о богаче и Лазаре. В ней фигурируют уже и тот свет, и этот, и пропасть между ними, но это единственная притча, где Господь как бы обыграл уже существовавший, ходивший, бродячий сюжет; единственная притча, где Он как бы воспользовался уже готовым материалом. Подобные тексты есть в египетских памятниках.

Очень хорошо писал Чарлз Додд, один из современных крупнейших толкователей Библии, директор издания на английском "Вib"e" (было такое большое издание, в котором участвовали десять протестантских церквей), что стиль - это человек; известное изречение. И вот когда мы читаем наиболее известные тексты Евангелия, т. е. те, которые могут звучать как наиболее аутентичные, мы в них начинаем видеть того, кто это говорит.