Александр Мень

Тема этой беседы в каком-то смысле узловая, потому что, как я вам уже говорил, первая часть Символа Веры о Творце мира, она общая с исламом, иудаизмом и другими монотеистическими религиями. Специфика христианства начинается со второго раздела: «Верую во Иисуса Христа». Поэтому-то мы и называемся христианами, не просто верующими, а христианами, что для нас высшее Откровение осуществляется в личности Иисуса Христа.

Я говорил о том, что означает имя Иисус. Его историческое, личное, человеческое имя. Мы с вами говорили о том, откуда происходит слово «Христос», что значит Помазанник, Царь, Мессия, беглым взглядом окинули более пятнадцати веков Ветхозаветной истории и подошли к самому важному вопросу — в чем заключался смысл Ветхозаветного Предвидения?

В том, что мир не статичен, мир имеет историю, мир имеет цель, мир движется к высочайшему Откровению Бога. Этого не знала ни одна из великих религий мира. Все они, так или иначе, представляли себе бытие в принципе неизменным.

И вот пророкам открылось, что бытие — это, как стрела, пущенная в некоем направлении, что полнота Божиего присутствия — это не данность, а некая цель, и поэтому они говорили о Царстве Божием. Ибо сегодня Бог не царствует полностью, не царствует: совершается физическое и нравственное зло, смерть и преступления, это не есть царствование Бога, а это есть царствование стихий и злой воли человека. Царствование Бога означает полную реализацию Его благих замыслов.

Еще первый основатель Ветхозаветной Церкви Авраам принял Бога как благо, и Моисею Он открылся как многомилостивый, полный милосердия, полный любви и сострадания к миру. А в мире совсем не это осуществляется, отсюда вывод, что Царство Божие есть нечто ожидаемое, грядущее. Не для этого должно было быть высочайшее откровение Бога миру так, чтобы Он соприкоснулся Своей абсолютной непостижимой личностью, соприкоснулся с личностью человека.

Это казалось немыслимым, казалось невместимым: как может человек — смертный человек, ограниченный человек познать бессмертное и безграничное? И такое познание происходит в опыте пророков.

Опыт пророков заключался не только в том, что через них Бог говорил миру, и не только в том, что Он открывал им Свою волю и открывал им нравственный закон как форму служения Всевышнему, а также и в том, что этот опыт давал им возможность увидеть грядущее, увидеть впереди приближающееся явление Сущего. В книге пророка Исайи мы читаем: «О, если б Ты разверз небеса и сошел!»

И вот это напряженное ожидание, что Бог придет в мир, что Он откроется миру, что Он принесет миру Свое величайшее Откровение, когда все народы притекут к Нему, оно либо не осуществилось никогда и было иллюзией, было обманом, либо осуществилось. Но если осуществилось, то мы знаем, где и когда.

Сколько бы ни просматривали историю, совершившуюся на земле с тех времен, когда жили пророки, сколько бы ни было тогда великих мудрецов, подвижников и святых, мы находим только одну единственную личность, в которой это откровение действительно реально осуществилось.

Он — Единый, так учит нас Символ Веры. Единый Господь Иисус Христос. Он — Сын Божий. Что это означает? Разумеется, когда мы говорим о непостижимом, о Божественном, мы употребляем земные термины, человеческие термины. На человеческом языке сын это тот, кто рожден от отца. Мир, вселенная, человек не рождены от Бога — они Им созданы, из небытия. Бог дал им бытие, не из Себя, а как бы из ничего.

На небытии построил Он бытие. Это очень важный момент.

В нашей литургии, в литургии Василия Великого и в литургии Иоанна Златоуста, повторяются великие слова: «Ты из небытия в бытие всех привел». Из небытия в бытие. Логическая пропасть, духовная пропасть, реальная пропасть лежит между созданным, тварным, и абсолютным — Божественным. И для того, чтобы эта пропасть была преодолена, необходимо откровение Божие, шаг какой-то.

Так вот, если мир - это творение Божие, то явившийся в мир Иисус Христос — это не Божие творение, а Он родился от Бога, родился в глубинном, мистическом, таинственном, Божественном смысле.

В Библии, как вообще в восточных языках, слово «сын» обозначает «причастный», непосредственно причастный. Человек, который внушал надежду, назывался сыном надежды;. человек, исполненный греха и зла, назывался сыном погибели; гости на брачном пире назывались сынами брачного чертога; ученик пророка, сам пророк, назывался сыном пророческим. То есть понятие «сын» обозначало не просто рождение по плоти, а духовную, внутреннюю причастность.

И когда Евангелие от Марка, самое древнее, как полагают историки, говорит о Иисусе Христе Сыне Божием — оно говорит нам тайну великую, что этот земной человек, который разделил с нами рождение и смерть, страдание и усталость, голод и сострадание, радость и печаль. Он одновременно принадлежит миру Божественному, Он не сотворен, а Он рожден от Высшего. «Я и Отец одно», — говорит Он, и это не просто как бы одно из излияний от Бога, а это нечто уникальное в своем роде. Поэтому — «Иисуса Христа Сына Божия Единородного», «Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век».

Это означает, что Его рождение не есть событие во времени, что вот когда-то Его не было, и когда-то Он возник. «Прежде всех век», то есть тогда, когда не было времени, тогда, когда вот эти слова «до» и «после» не имели смысла, — рождение происходит вечно, вне времени.

Конечно, это величайшая тайна, но тайна, связанная с тем, как я уже говорил, что Бог есть любовь. Но не просто любовь к кому-то — хотя бы к своему творению, — а Он есть сама любовь, реализующая себя внутри. Для того, чтобы почувствовать тайну Божественной любви, вспомните икону Андрея Рублева «Троица»: Трое сидят за столом и ведут молчаливую беседу, единство связывает их — Они трое, но Они одновременно одно.

Как сокровенный, как непостижимый, как безусловный и абсолютный, Бог не может быть назван ничем: ни творцом, ни создателем, ни разумом — ничем, потому что все в Нем в глубине скрыто и превосходит нашу мысль. Но в тот момент, когда Творец создает мир. Он выходит из своего тайного для нас бытия, Он становится Богом-действием, Богом-Словом. «В молчании произносит Бог Свое Слово», — говорит один из средневековых мистиков.

Слово Божие в Библии обозначает одновременно действие Божие. «Логос» означает и разум, и смысл, и деяние одновременно. Когда Бог действует, действует Его слово, Его второе «Я», второе Божественное «Я». И оно уже постижимо для нас в большей степени, потому что второе «Я» Бога — это и Творец, это и Любовь, это и многое другое. Поэтому, когда творит Сущий, Он творит через Свое Слово, поэтому сказано: «В начале было Слово». Это начало не во времени — и «Слово было у Бога, и Бог был Словом, и все через Него создано», — говорит апостол Иоанн, и Символ Веры повторяет: «Им же вся быша», то есть через Него все стало существовать. Когда Логос в мировом сверхбытии рождается вечно, через Него все остальное возможно в мире.

Составители Символа Веры, зная, что для многих людей казалось более понятным, рассудочно более объяснимым представление о том, что было время, когда не было Логоса Божия, Отцы Церкви подчеркнули, что Он — единосущный Отцу. Это не другой бог, это не низшее по отношению к Творцу существо, а это тот же Бог — Единый по существу, и это постигается через символы, через образы. Недаром Гегель говорил, что Символ Веры наш изложен не в умозрительной, не в теоретической, не в отвлеченной форме.

«Света от света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, не сотворенна, единосущна Отцу». В чем заключается смысл этого образа? Когда горит костер и любой другой огонь, и мы зажигаем от него другой огонь, они принадлежат одному огню. Но тот не убывает, и этот загорается, — вот что означает «свет от света». И оба костра, когда один зажжен от другого, представляют собой одну огненную природу.

Точно так и рожденное в недрах сверхбытия Слово принадлежит природе Бога. Это очень трудно было понять людям, и на протяжении нескольких столетий возникали учения, которые пытались это как-то изменить, и долгая борьба, которая велась вокруг Вселенских Соборов, показывает, насколько это действительно трудно вмещалось в людей.

Не вмещалась и вторая тайна Христа: что Он не только Божественное начало, но Он и человеческое. Вот последовательно идущие отступления от христианской веры. Арианство. Собор был созван в 325 году в борьбе с Арием, учителем Александрийским. Он говорил, что Логос когда-то не существовал.

Потом возникает учение о том, что Христос был человеком, на которого просто сошел дух Божий, — тем самым Бог и человек разделялись во Христе. Так думали люди — которые группировались вокруг константинопольского патриарха Нестерия. Впрочем, может быть, сам Нестерий не очень был в этом повинен, но дело не в этом. Так и называлось, нестерианское учение.

А потом иные люди, чтившие Христа высоко, отодвинули Его человеческую природу, сказав, что в Нем была только одна природа Божественная, а человеческое в Нем, это что-то такое второстепенное, маловажное. Между тем, для Церкви это было не маловажно. Это центрально, что Он — один из нас. Он не призрак. Он не какое-то видение Божественное, и Священное Писание это подтверждает, что, да. Он был подлинным человеком и подлинным Богом остается перед нами.

И, наконец, после этого учения, отвергнутого на Вселенском Соборе, возникает более тонкое учение, монофилитское. Греческие богословы пытаются доказать, что, да, Христос был человеком и Он является истинным Богом, но воля-то у Него была одна, одна воля, — Божественная. Но как же это понимать? Разве Он не молился в Гефсиманском саду перед смертью, разве Он не молился Отцу: «Да минует Меня эта чаша»? Значит, Его человеческая воля сопротивлялась тому, на что Он шел, и была борьба внутри, значит, нельзя считать, что у Него была одна только, Божественная, воля.

Значит, Он уникальное существо — полностью человеческое — и полностью Божественное. Потому что Спасение к нам пришло, приобщение к жизни вечной, через Того, Кто одновременно принадлежит другим мирам. Вот в чем сущность исповедания о Христе Символа Веры.

Почему называется «Радостная весть» — «Евангелие» по-гречески? Потому что это весть не о том, что нас спас какой-то ангел или какой-то обитатель космических миров, или какое-то высшее существо, а о том, что спасти нас пришел сам Создатель, Сам Творец в лице Логоса Божественного: «В мире был, и мир Его не познал, но свет, — продолжает евангелист, — во тьме светит и тьма его не объяла. Вот свет Христов светит в мире».

Человек всегда стремился открыть свою душу, ему всегда было тесно в своих рамках: он хотел слиться с толпой, с народом, с природой... В этом стремлении есть что-то великое, хотя есть и отрицательное. А великое в этом стремлении то, что мы с вами гораздо более таинственные и объемные существа, чем нам кажется. И нам действительно оказывается тесно в этих рамках, только в индивидуальных — человек стремится к соборному охвату и братьев, и сестер, и природы. И прежде всего человек стремится соединиться с Богом, слиться с Божественным — во всех формах.

Может быть, некоторые из вас знают поэзию американского поэта Уитмена, который думал, что он постиг божественное, растворяясь в дыхании прерий, чувствуя себя единым с травой, которая растет под ногами, с облаками, которые несутся над головой. Многие люди переживали слияние с природой, чувствовали, что в них происходит что-то священное, что-то необыкновенное и яркое. Быть может, многим из вас такое чувство слияния с природой знакомо, слияние с красотой, с полнотой жизни в глубоком священном молчании.

Многие произведения живописцев, писателей говорят об этом слиянии. Помните строки из романа «Война и мир», которые с детства всем хорошо знакомы? У Флобера есть философский роман «Искушение святого Антония». Мне, правда, он кажется не совсем удачным, но вот каков там эпилог драмы. Когда пустынник, подвижник, который боролся со страстями в своем сердце, вдруг чувствует, что вся природа вошла в него, что он летает вместе с птицами, что в нем живут и развиваются все существа, что в нем дышит вся вселенная — это чувство не случайно. И, разумеется, мистики Индии, древней и современной, мистики Ирана, множество мистиков всех времен и народов жаждали этого слияния.

Рассказывали такую притчу, тоже, кажется, индийского происхождения, о том, как жила на свете некая одухотворенная куколка, фигурка, но состояла ее плоть из соли. И она все время хотела узнать, что такое море, что такое океан. И ей сказали, ты можешь это узнать, только войдя в него. И вот она вошла в воду и стояла там, стояла, и соленые морские волны ее омывали, — и она познала океан, только полностью в нем растворившись. От нее ничего не осталось, но она растеклась в соленых просторах морских вод.

На первый взгляд, кажется, что эта жажда растворения присутствует и в Библии. В псалме 41-м говорится: «Как олень стремится к источнику, так душа моя стремится к Тебе, Боже». Но на самом деле человек ветхозаветных времен отдавал себе отчет в том, что прикоснуться можно только к сиянию Бога, к тому, что в Библии называется славой Божией, то есть к излучению Его, растекающемуся по всей вселенной. Но это не Он, это не Он, это только корона Его, как бывает корона на солнце. Когда случается затмение солнца, вокруг него видна корона, но это не солнце, а аура вокруг него.

С самим Богом слиться человеку нельзя.

Я вам уже рассказывал, как реагировал пророк Исайя на видение Божественного. Когда он видел славу Божию, он сказал: «Я должен умереть, потому что я видел лицо Бога». (Лицо в условном смысле). Вот как понимал Ветхий Завет встречу с Богом. Встреча — да, послушание — да, любовь — да, ибо первейшая заповедь Ветхого Завета говорила: «Возлюби Господа твоего всем сердцем твоим, всем помышлением твоим».

Но также говорит Господь у пророка Исайи: «Как небо далеко от земли, так Мои мысли далеки от ваших мыслей». Это очень важное место. Оно звучит, как гром, в Священном Писании, потому что все народы, особенно на Востоке, на Западе и дальше в Греции, в Вавилоне, в Египте представляли себе богов человекообразными, или, по крайней мере, природообразными. Большинство изваяний и фресок, кто бы это ни был — Осирис, Зевс или Мардук вавилонский, всегда имели образ человека. А в Библии мы слышим грозный и суровый голос Творца: «Я Бог, а не человек».

И только тогда, когда Бог сам приближается к нашему бытию, когда Он входит в нашу жизнь, когда Он становится для нас человечным и близким, тогда возможно слияние, только тогда. Вот почему апостол Павел учит нас, что спасение, то есть приобщение к Богу, возможно только через Иисуса Христа. И вера во Иисуса Христа означает слияние с Ним, приятие Его в сердце, означает, что мы вместе с Ним. Апостол говорит: «Я сораспялся Христу», то есть мы вместе с Ним страдаем, вместе умираем, вместе можем воскреснуть.

Таким образом, человечность Бога открывается через Богочеловека, и Богочеловек уже не провозглашает той страшной и грозной истины: «Я Бог, а не человек». Он говорит; «Я человек, Я ваш брат». Человеческое лицо Бога — вот что такое «света от света. Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша». Это Бог для нас, это Бог наш, это, как мы говорим, второе Лицо Святой Троицы, которое обращено к человеку, к твари, к мирозданию, которое приходит к нам во имя любви.

В Евангелии от Иоанна мы читаем: «Так Бог возлюбил мир, что Сына Своего отдал, чтобы каждый человек не погиб, но имел жизнь вечную». Значит, в глубинах бытия Божественного живет величайшая любовь к творению, и Он приходит в наш мир — мы говорим, — нисходит, — потому что этот мир высочайший, непостижимый. Он приходит в наш обычный мир, в повседневный мир, для того, чтобы нас приобщить к себе. Не знающий страдания — познает страдание, не знающий ограничений — становится ограниченным в пространстве и времени, всемогущий — ограничивает свое всемогущество.

Вы помните стихи Пастернака: «Он отказался без противоборства, как от вещей, полученных взаймы, от всемогущества и чудотворства и был теперь, как смертные, как мы...» Да, во время короткого периода своего земного служения Христос проявлял высшие Свои тайны, исцелял людей, мог совершать иные чудеса — но Он сам же сказал, что это не есть признак Его Божественности. Он сказал: «Вы, ученики, будете совершать большее». Человек может делать это, когда дух его находится под воздействием Божиим. А Его Божественность проявилась в непостижимом, в том, что мы увидели в Нем Славу Божию, явление Творца.

У многих возникнет вопрос: почему же это явление не было каким-то торжественным, космическим, почему при звуках небесных громов и при явлении какого-то космического знамения Сын Человеческий и Божий не явился среди людей так, чтобы они все постигли Его силу и славу? И здесь возникает центральная проблема христианской жизни, этики и учения, связанная с ТАЙНОЙ СВОБОДЫ.

Человек подобен Богу по созданию своему, а, значит, он свободное существо. Но он НЕ ХОЧЕТ БЫТЬ СВОБОДНЫМ СУЩЕСТВОМ! Он ПРОТИВИТСЯ СВОБОДЕ, он БЕЖИТ ОТ НЕЕ. Такова его природа. Он может ее исказить, унизить, но это то, что делает его богоподобным. А раз свобода, значит НИКАКОГО принуждения, значит, никакого насильственного явления, которое заставило бы людей отступить в страхе и бессилии.

Любое чудо Христово можно было истолковать как-то иначе. Одни говорили, что Он научился колдовству, другие, фарисеи, говорили, что Он с помощью бесов изгоняет болезни, — так и должно было быть, и Он недаром говорит нам, что если и мертвые воскреснут — не поверят. Почему? Потому что вера это есть готовность духа слушать Его, открыться Ему, вера это есть полет души навстречу Богу. Если этого нет, то все становится одномерным, костенеет, умирает, голос Божий не слышен. Потому что вера есть Богочеловеческая тайна.

Вера дается нам как некий дар, но этот дар мы должны и уметь принять. Без принятия со стороны человека она не реализуется. Этому учит нас вся Священная история, вся Библия и весь многовековой опыт Церкви. Принятие нужно. И вот для того, чтобы это принятие было добровольным, посланник неба. Бог, явившийся во плоти, должен был прийти без знаков земного величия. Вот почему уже пророки предчувствовали, что Он придет, действуя только силой духа. И в книге пророка Исайи мы находим образ Царя страдающего, изгнанного за правду, униженного перед народом, и цари земные восклицают: «Мы думали, что Он был наказуем и поражаем Богом, а Он взял на себя грехи каждого из нас».

Он вошел в этот мир, а значит. Он должен был страдать. В нашем мире не страдать нельзя. В мире падшем, в мире греховном не страдать нельзя, и чем более совершенна личность, тем больше она страдает. Я уже говорил вам как-то, что Голгофа для Христа началась с первого момента Его рождения, когда Он вошел в наш мир, полный зла, — вот это соприкосновение со злом было для него страданием постоянным.

Иногда от этого страдания у Него вырывался даже вздох тяжкий, как в Евангелии от Марка. Он вздохнул и сказал: «О род неверный и развращенный! Доколе я буду с вами, доколе Мне терпеть вас». Это вырвалось у него человеческое чувство. Ему было тяжко, Ему было мучительно, но вот это и был Его крест, и принять Его люди должны были свободно и добровольно.

Когда император Константин сделал христианство государственной религией, принимать христианство было выгодно, ибо его исповедовали сам император и придворные. А Господь Иисус пришел из маленького, никому не известного городка, не был Он поддержан ни школами авторитетными учителей духовных, не имел Он никаких влиятельных лиц в своем окружении.

Он был просто учителем из Назарета, и надо было услышать Его слова, понять их вещий, вечный священный смысл, принять Его сначала как учителя, и тогда открывалась Его Божественная тайна. Недаром Он ученикам ее открыл нескоро, и даже не открыл, а она сама открылась в них, и это было при обстоятельствах удивительных.

Был момент, вы все его помните, когда земная слава пришла к Иисусу. Когда Он умножил хлебы и накормил голодных, толпа решила сделать Его вождем своего восстания, провозгласить царем, насильно, даже против Его воли, но Он бежал от них, бежал, скрылся. Настолько стремительно скрылся, что пошел по воде, чтобы только уйти от них.

Вы все, конечно, знаете евангельский момент хождения по водам. И многие рассуждают, мог Он ходить по воде или не мог. Не только Христос, но и некоторые подвижники, святые, даже не христианские, могут — есть свидетельства. Но не в этом дело, совсем не в этом дело. Господь Иисус шел по воде не для того, чтобы показывать или демонстрировать кому-то Свою особенную силу, совсем не для этого, а чтобы толпа не захватила Его насильно.

Напомню вам это известное место в Евангелии. Вечер. Люди в экстазе: «Вот это наш истинный вождь», а Он тихо говорит ученикам: «Идите в лодку, садитесь и плывите на другой берег». Они отплывают, Он остается с народом, как бы не уходя от них. Ликующая толпа зажигает костры. Спускается вечер, а Он уходит на гору молиться. И вот когда уже никто ничего не подозревает, Он спускается с горы и стремительно движется за учениками и настигает их, идя по воде.

Это была форма бегства. Он скрылся от короны царской. Потому что Ему это было не только не нужно, потому что это была земная сила и слава, а Его слава была в другом. И вот, когда Ему пришлось уйти из Израиля совсем (Он ушел и странствовал по соседней Финикии, в современном Ливане), Он спросил учеников однажды: «За кого Меня считают люди?» И они стали говорить, что за пророка, еще там за кого-то... «А вы за кого Меня почитаете?» И Симон-Петр за всех ответил: «Ты — Христос, Сын Бога живаго». Что это означало?

Это означало: Ты устал, на Твоих туфлях и одежде пыль, Ты изгнанник, у Тебя нет не только короны, но у Тебя и дома нет, птица имеет гнездо, и лисица нору, а у Тебя, у Сына Человеческого, нет жилья, Тебе негде приклонить голову. Ты отвергнут религиозными учителями народа и мудрецами, над Тобой посмеиваются богатые и власть имущие, переменчивая толпа судит о Тебе по-разному, быть может, Ты уже потерпел поражение. Ты был в родном городе Назарете, откуда Тебя изгнали, едва не хотели убить, Ты ушел из городов прибрежных, из Капернаума, из Херазина, говоря им: «Горе вам — города, которые не услышали Его слова», Ты тот, Кто потерпел поражение, фиаско, — но мы все равно, несмотря на это, принимаем Тебя как Царя, как Мессию, как Сына Бога живого.

Вот в этом-то и заключался подвиг апостола Петра, что Он признал в Христе Мессию не в какой-то момент Его торжества, хотя бы и временного, а в момент самого горького Его одиночества и отвержения. И поэтому Спаситель сказал ему: «Блажен ты, Симон, сын Ионин, ибо это не человек тебе открыл, а Отец, который на небесах». Буквально Он сказал: «Не плоть и кровь». Плоть и кровь в Библии — синонимы человека.

Таким образом, свобода сохранялась всегда.

«Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшего с небес». Иногда спрашивают, с каких небес сошел Господь, разве Бог не всюду? Я вам уже говорил, что небо есть величайший зримый символ Божественного в бесконечности. Он пришел из бесконечного в конечное, в наше.

«И воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася». Что это значит? Это значит, что Он стал настоящим человеком, и что Мария Дева является тем звеном в человеческой единой семье, через Которую каждый из нас становится родственником, сродником по плоти Иисуса Христа.

Иные из вас, те, кто впервые открывают Евангелие, удивляются, зачем там перечисляются имена — родословие Христа. Это родословие Христа есть для того, чтобы показать, с одной стороны. Его связь с древними библейскими праотцами и царями, а с другой, чтобы показать Его связь с нами. Он Тот, у Кого есть человеческая родословная. Он наш брат по крови, по человеческой крови.

«Воплотился от Девы Марии»... Я в конце беседы покажу несколько слайдов о Деве Марии, чтобы вы еще раз подумали о Ней, потому что Ее место уникально в церковном сознании, в нашем богослужении, в церковном искусстве. И, конечно, вокруг Нее всегда создавались легенды, сказания. Образ Ее украшался, подобно тому, как украшались драгоценностями Ее иконы в старинных храмах Востока и Запада, Москвы, Петербурга и других городов, у нас и за рубежом.

Почему присутствует Дева? Почему Христос должен был родиться от Девы? Подумайте об этом, и вы поймете, что нужна была особенная душа, исключительная личность, которая была призвана стать Матерью Богочеловека. Ее религиозный духовный уровень должен был превосходить всех людей, живших до того, а значит, Ее горение к Богу должно было быть настолько высоко, что немыслимо было бы представить себе, что Она эту любовь к Богу могла делить с кем-нибудь.

Были великие мученицы, великие подвижницы от первых веков до нашего столетия. Да, они, конечно, отказались от семьи и от дома, иногда от жизни даже для того, чтобы принадлежать Господу. Так неужели Матерь Его была ниже их, неужели Ее любовь к Богу, Ее поглощенность Богом могла быть меньше, чем, скажем, у блаженной Ксении или святой Терезы? Больше, конечно, больше. А если так, то Ее рождение неминуемо должно было стать рождением девственным.

Что касается законов природы, то есть ли тот человек, который мне скажет сегодня, что он знает все законы природы и может оспаривать реальность того или иного чудесного феномена. Таких людей нет и долго еще не будет, и я уверен, что никогда не будет: достаточно вспомнить о размере вселенной. Следовательно, у нас нет никаких прав ограничивать власть Творца в природе.

Младенец рожден от Духа Святого. Дух, по Библии, овладевает теми, кто говорит от лица Бога — это переворот внутри, это совершенно неповторимый опыт. Поэтому при рождении Богочеловека должно было быть особенное воздействие того Духа, который говорил через пророков, который входил в человечество уже не раз.

«Распятого за нас при Понтийском Пилате». Я уже говорил вам, почему заурядный чиновник древнего мира, человек исключительной низости, который казнил без суда и следствия многих, который за десять лет своего правления вызывал только возмущение, — почему он попал в скупые строки Символа Веры, для чего? Это не случайно, тут ничего случайного нет, ни одного слова.

Дело в том, что древний мир не знал одного календаря, одного летоисчисления, и в то время, когда создавался Символ Веры, единого летоисчисления также не было. Скажем, Запад признавал счет от основания Рима, в Греции по олимпийским играм считали, на Востоке по царям и так далее. Так вот, указание на этого человека, на Понтия Пилата, есть указание на точку в истории, на то, что Христос воплотился не в воображении людей, не в мифологическом времени, а в конкретной исторической точке и географической точке — при Понтийском Пилате, пятом прокураторе Иудеи, который правил в Иудее с 27 года по 37 год I века нашей эры.

«И страдавшего и погребенного...» Когда мы говорим о страдании Христа, невольно возникают две мысли. Первая: разве не страдали мученики, разве мы не знаем того величайшего мужества, с которым шли на смерть свидетели Христа? Почему Его страдание вызвало у Него содрогание и скорбь смертельную? «Скорбит Моя душа до смерти», — говорит Он. Совершенно исключено, что здесь было просто страдание плоти, исключено даже с человеческой точки зрения. Даже если мы себе представим, что Иисус Назарянин это просто человек, подумайте: что же, Он слабее Своего последователя Яна Гуса, который шел на смерть не дрогнув, и сотен других? Это невероятно.

Почему в таком случае не Сократ является величайшим из учителей, а Христос? Сократ умер не дрогнув, он был уже старый, но вы знаете, что старость не уничтожает неприятия смерти. Мало кому хочется умирать, независимо от возраста. Значит, здесь дело совсем в другом. И вот надо над этим задуматься.

Страдания Христа — это были искушения Христа, потому что евангелист говорит, что сатана оставил Его до времени. Он искушал Его в начале пути, а потом — снова. И когда Христос говорил «пронеси чашу», — Он говорил не просто о коротких минутах агонии, не просто о ночи пыток. Если вы хорошенько подумаете, вы поймете, что это не так, что в Нем, чисто по-человечески, должен был быть заряд мужества, безмерно превосходящий многих людей.

Значит, здесь некая тайна мистическая. Она заключается в том, что Христос в этот момент воспринимал в Себя всю сумму зла человеческого. Он как бы выкупал человечество, беря на Себя все то, что накопилось в нем, все то черное облако, которое тысячелетиями сгущалось над грешным человеческим миром. Оно сконцентрировалось на Нем, и Он, как человек, мог это принять, а мог это отвергнуть. Кроме того, Он мог ощущать, что не того ждал Он от людей. Как говорится в Послании, Иисус Христос «вместо надлежащей Ему радости претерпел страдания», то есть когда Он явился людям, это должно было быть величайшим торжеством человечества. Но произошло иное.

Он поэтому страдает и за род человеческий, отвергший Его. Глубже мы никогда не дерзаем проникать, но мы только знаем, что это было Божественное страдание, что человеческое начало во Христе, оно принимает все мужественно, Божественная Его воля должна была принять то, что Божеству не свойственно, — зло и тьму. «Он изъязвлен был за грехи наши, изранен за наши беззакония, наказание мира сего было на Нем и язвами Его мы исцелились», — так говорит пророк древности, вот это и происходило в страдании Христа.

«И воскресшего в третий день по Писанием». «По Писанием...» — это слово относится здесь не только к Воскресению, но и к страданию, и ко всему. «И восшедшего на небеса, и сидящего одесную Отца», — снова повторю, что здесь перед нами икона, символ. Восхождение Христа, то, что мы празднуем в день Вознесения Христова, это не есть полет Его.

Помню, лет двадцать назад у нас группа богословов вела длительную и оживленную переписку на эту тему, и один из них говорил, что, да, Христос летел через все слои стратосферы, чтобы освятить космос. Я не думаю, что в таком понимании был какой-то смысл. Восхождение к Богу означало и означает, что Его бытие Богочеловека стало полностью иным, и оно стало таким же универсальным, вселенским, как бытие Божественное.

Если Иисус Назарянин во дни Своей земной жизни был ограничен в пространстве и во времени — вы помните в Евангелии от Иоанна: «Он шел и утомился, и сел, Он нуждался в пище, и если Он был в Иерусалиме, то, значит, Его не было в Назарете». Но когда происходит Вознесение, Он одновременно пребывает повсюду. Он обретает, — как Он сам сказал, явившись ученикам, — обретает всякую власть на небе и на земле. «Дана Мне всякая власть», — говорит Он. «Дана» — значит, до этого Он ею не располагал. Теперь Он в ней уже не нуждается.

Он управляет миром, он управляет вселенной, она проникается Духом Христовым. Начинается одухотворение мира и Его пришествие, постепенное одухотворение мира. Недаром Тейяр де Шарден, известный ученый и богослов нашего времени, говорил о космическом Христе, что вся плоть мира стала Его плотью, и в этом тайна Вознесения.

Когда Тейяр де Шарден находился в пустыне в экспедиции и в качестве священника должен был совершать литургию, а у него не было ни чаши, ни хлеба, ни вина — это было в глубинах Азии, в Монголии — он поднялся на одну из голых скал до восхода солнца и наблюдал, как пробуждается жизнь, как приходит свет на небосклон и одевает пустыню, как уходит серп луны и поднимается солнце. И он переживал это событие как космическую литургию. Подобно Святым Дарам, поднималось солнце — и он так и чувствовал, что это есть Святые Дары, потому что вся тварь, и воздух, и горы, и живые существа — они становятся плотью Божественной. Вот почему наша Евхаристия есть космическое таинство.

Хлеб и вино это есть природа — это кровь винограда, питающаяся соками земли, это пшеница, которая есть символ растений, питающих нас, это то, что входит в нас и дает нам жить — с этого момента природа перестает быть безразлична. Сейчас много говорят об экологической этике, справедливо говорят, но основа экологической этики может быть только тогда заложена, когда мы почувствуем сердцем, что природа — это Божественная плоть, что Он освятил ее, освятил небо и землю. Он — Кому это дано как власть.

И, наконец, Он завершает историю: «И паки грядущего со славою судити живым и мертвым». Это находится за пределами истории, и, я думаю, что был бы нам смысл остановиться на этом позднее, а сейчас я еще раз хочу повторить, что то окрыляющее соединение с небесным, которое нам было бы невозможно, возможно теперь через Христа.

Апостол Павел говорит нам: «Не я живу, но живет во мне Христос». Его сердце. Его глаза, Его любовь. Его нечто неповторимое — это-то и является главным для христианства, для внутренней индивидуальной жизни христианина. Тот, кто не принял в себя Христа, тот еще стоит в притворе, на пороге христианства, тот еще делает первые шаги. Главное здесь — это принятие Христа.

При таинстве крещения, а я о нем буду говорить потом, поется такое слово: «Елице во Христа крестится во Христа облекостися». Когда мы крестимся во Христа, мы в Него одеваемся, Он нам близок, и ощущение Его близости с нами становится залогом того, что с Его помощью мы будем преображать собственную личность и собственную жизнь.

Он говорил о том, что каждому человеку, кто верит в Него, будут даны великие силы, и это не фокусы, и это не феномены, а сила внутренняя. И это сила, которую мы должны не только взращивать в себе, но и нести в мир. Мир всегда нуждается во Христе, всегда нуждался и будет нуждаться. И Его людям можем нести только мы, те, кто в той или иной степени принял Его в свое сердце и несет Его, отражая Его свет в своей душе.

Лекция была прочитана 4 ноября 1989 г. в Доме культуры фабрики «Дукат»