Александр Мень

СТРЕЛА, СПУЩЕННАЯ С ТЕТИВЫ

В ЧЕТЫРЕХМЕТРОВОИ комнатке прихода в Новой Деревне на его столе вместе с просвирами лежит книга, Галича с множеством закладок. Здесь он его и крестил, взрослого уже. Но если книги изгнанного Галича  мы все-таки могли достать, то о его книгах до недавнего времени вряд ли знали... книгах богословского философа Александра Меня, которые теперь изредка, но можно увидеть а магазине «Раритет».

Изредка. Именно поэтому в разных концах Москвы стоят очереди  «на Меня»... Люди хотят знать от него о Надежде Мандельштам, с которой был дружен, о Тарковском, с которым учился, о том, почему у него 20 лет назад был повод поспорить с Дудинцевым о «Белых одеждах». Люди хотят знать, почему в брюссельском издании Библии использованы именно его комментарии. Мы читаем его статьи в светских журналах, видим его выступления в театре "На досках"...

Время! Но он все-таки вынужден объяснять: «Я такой же человек, как вы, понимаете?». Трудно понять.   Но сейчас мы близки к этому пониманию, как никогда.

— ОТЕЦ Александр, расскажите о воспитании в вашей семье.

— Мой отец окончил два вуза. Работал инженером - текстильщиком. Еще в детстве, под влиянием учителя, он отошел от веры, хотя воинствующим атеистом не стал, был просто человеком нерелигиозным. А моя мать в юности самостоятельно обрела веру, жила любовью к Христу, и я был воспитан ею в традициях Православной церкви. В детстве я думал служить Богу на поприще науки или искусства, увлекался биологией, историей, рисовал. Но дет с 12 принял решение посвятить себя церковному служению, тогда и написал свой первый богословский «опус». В 15 лет уже был алтарником, читал и пел на клиросе... К концу школы освоил почти весь семинарский курс, но не оставлял занятий по естествознанию и истории, В стремлении сочетать науку и веру меня поддерживал мой духовный наставник, друг нашей семьи Борис Александрович Васильев, этнограф, антрополог, богослов и литературовед. Я никогда не видел противоречия между верой и знанием.

— Отец Александр, как-то вы сказали, что инакомыслие — это свойство души...

— Инакомыслие—это, на мой взгляд, защита личностью права по-своему воспринимать действительность. Не поддаваться групповым представлениям. Не принимать слепо, некритически так называемые коллективные представления, которые идут еще от первобытнообщинного строя. Когда личность ставит их под сомнение — она проявляет свою естественную самостоятельность, свою свободу. А когда нет такой личностной оценки, тогда действует закон толпы, тогда человек превращается в частичку массы, которой можно легко манипулировать.

— Как знать тогда, будут ли досягаемы для нас те высоты души, когда разрешат людям не быть массой?

— Определенные круги нашего общества, в частности, в сферах культурной и творческой интеллигенции восприняли эту цель всерьез, Сделаны, конечно, первые шаги, но очень важные. Мне кажется, что революционность движения Горбачева в том, что он впервые сделал ставку на народ, а не на массу. Ведь народ — это целое, которое осознает себя в тех людях, которые имеют наиболее свободное и самостоятельное мышление. Поэтому важнейшим представителем народа является интеллигенция. Это его голос. Естественно, не всегда верный и адекватный, но все-таки голос не толпы, а народа.

— Вы могли бы привести примеры из истории, когда инакомыслие было добром?

— Возьмите историю русской литературы. Толстой страстно обличал социальную неправду и многие традиции. И пусть он тщетно пытался создать универсальную религию из обломков восточных верований и называл это обновленным христианством, Это трагедия его личности. Но мы будем всегда восхищаться его нравственным пафосом. Обличителям и инакомыслящими были и Чаадаев, и Гоголь, и Салтыков, и Достоевский...

— Как тогда относиться к нашей литературе периода застоя?

— Если это была настоящая литература — она всегда почти была хотя бы с подтекстом свободного мышления. Преимущественно это была фантастика — за ней не так приглядывали.

— Поэтому вы ее так любите?

— Нет, не только поэтому. Фантастика дает много простора мысли. Но вот некоторые романы Стругацких явно содержали в себе вызов эпохе застоя и печатались с трудом, их теснили, но все-таки их книги выходили. Такие, как «Обитаемый остров» и «Улитка на склоне». «Улитку» я считаю гениальным, лучшим произведением этих лет вообще. Кстати, целиком она так и не была напечатана. Части книги разбросаны по разным журналам и альманахам.

— В то время, когда мы ждали новых книг от Стругацких, ваши читатели ждали книг от вас. Но, как известно, у нас богословских авторских книг не печатают.

— В марте этого года как раз исполнилось 30 лет со времени появления моей первой статьи в «Журнале Московской Патриархии». Их потом было опубликовано несколько десятков, Одновременно я писал книги для друзей и прихожан. Имени своего я не ставил, поскольку мои читатели сами знали, кто автор. Конечно, увидеть света они не могли — распространялись в самиздате. А в 1968 году неожиданно для меня в Бельгии вышла моя книга «Сын человеческий» — о жизни и личности Христа. Издатели из центра Восточного христианства снабдили ее псевдонимом, то же произошло с другими книгами. Лишь потом они стали выходить под моим именем.

— Отец Александр, за границей все это время печатали русских богословов, в основном умерших, из здравствующих - только вас и Дудко. Извините за любопытство, но оно естественно, — а гонорары за богословские книги выплачивают?

— Русские издания там безгонорарные. Я им благодарен уже за то, что не платил за краску и за бумагу.

Русских религиозных философов знают во всем мире. Двадцатый век ими гордится. Только у нас они до последнего времени были неведомые существа.

И это неудивительно. Церковная научная мысль у нас была разрушена полностью. Все духовные школы были закрыты, печатные органы ликвидированы. Все богословы либо погибли, либо лишились Отечества. Православному богословию это нанесло серьезный удар.

— Мы знаем, что атеизм появился не в 1917-м. Видите ли вы разницу между атеизмом до и после революции или ее нет?

— Атеизм всегда был атеизмом. Только «до» он был волеизъявлением человека и свободным неприятием веры, а «после» стал выгодным, его поддерживало и охраняло государство. И это уже нарушение принципа светского государства. Говорят, что церковь вступила в Константиновскую эру, когда в IV веке получила поддержку империи. Так вот, некоторые историки иронически говорят, что с 1920 года атеизм вступил в свою «Константиновскую эру», стал у нас государственной религией, а вовсе не свободным мировоззрением. При этом он проявлял себя исключительно трусливо, потому что не давал другим мнениям открыто высказываться, используя свое привилегированное положение

— Как, по-вашему, менялось отношение государства к церкви?

— Я думаю, что вначале с церковью все же считались. Позже, в 20-е годы, когда начались церковные расколы, когда она очень ослабла и ее авторитет утратился во многих слоях общества, — это было использовано для тотального подавления религии. Что касается политики Сталина во время войны... Это тактическая уловка. Маневры с учетом интересов военных союзников и общего настроения в массах.

— Писали —он был лучшим учеником в духовной семинарии...

— Едва ли он был лучшим учеником. И вообще он был посредственностью - коварный интриган, патологический властолюбец. Даже его заслуги перед марксизмом — не более чем политический миф.

— Вы, отец Александр, считаете, что религия не имела никакого отношения к его культу?

— Самое прямое. Он сознательно стремился устранить религию, чтоб заменить ее своим культом, потому что это для него было политически выгодным. Он понимал, что не просто страх должен укреплять его власть вождя и полную ему преданность. Если его будут считать высшим существом, божеством, эта преданность будет обеспечена.

— А в юности вы в него верили?

— Думаю, я рано получил прививку против культа Сталина. Именно в сталинское время на рынке, среди гвоздей и морских свинок, я нашел... старые книги Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и читал... с дрожью. В то время, когда не было ни самиздата, ни тамиздата, в сфере философии печаталась только ахинея, которую нельзя было брать в руки. Я открыл мир великих мыслителей,

— "Изучал биологию в Москве и Иркутске" — так пишут о вас, отец Александр, о священнослужителе, и для нас это удивительно…

— После школы я решил окончить вуз. А в семинарию – после того, как отработал положенные годы. Биология была моим хобби. Выбор, естественно, пал на нее. Наш московский пушно-меховой институт при Хрущеве был расформирован. И после второго курса нас отправили в Иркутск. В студенческие годы, как и в школе, я продолжал усиленно изучать богословскую религиозную философию, церковный устав. Так и освоил основы академического курса. Что касается биологии... Поработать на ее поприще мне так и не пришлось. Я был исключен во время госэкзаменов — отчислили как активного церковника.

— Как вы себя чувствовали после этого?

— Я воспринял это как Божий знак. И отправился в армию. А летом 1958 года в возрасте 23-х лет был рукоположен. Позднее, заочно, окончил семинарию и академию.

— Если бы политика по отношению к религии тогда была другой — стали бы вы священнослужителем или предпочли науку?

— Мое решение не зависело от политики. Но если бы ситуация была иной, я бы, вероятно, сочетал научную работу с пастырской и богословской, как это делали на Западе Ва<й>сман, Тейяр де Шарден или Пауэл.

— Времена меняются и у нас. И сейчас некоторые священнослужители могут сочетать свою деятельность с работой в Советах. Как вы оцениваете предвыборную кампанию в нашей стране?

— Самое положительное — первый эксперимент некоторых элементов демократии. Их нельзя, конечно, ввести полностью и сразу. Потому что демократия — это не кролик, которого фокусник вытаскивает из шляпы. Недостаточно единичных выборов. Демократия долго вынашивается в сознании людей. В традициях общества. Общество, лишенное демократических традиций, плохо подготовлено к демократии, поэтому ее принципы необходимо развивать. Надо работать терпеливо, упорно и настойчиво. Нужно подлинные выборы проводить так, чтобы люди привыкли к этому. Чтобы, наконец, они поверили, что это серьезно, а не игра.

— Кому, вы думаете, после того как игры отложены в сторону, трудней? Трудно ли молодежи?

— Heт! Нет! Она, чаще всего, равнодушна к политике. Если кому и трудно, то это старым людям. У меня тетка — пожилой партийный человек, коммунист, Она... она даже телевизор не выносит. Ей мучительно смотреть на то, что разрушает мифологию. А я ей говорил всегда: придет у нас время. Сейчас мы свидетели пятой Российской революции — после 1905 года. Февральской, Октябрьской и хрущевской, Я понимаю, что риск пятой революции очень велик, не знаю, победит ли она. Но что она началась — несомненно.

— А мы при том думаем и гадаем: будет что-то сдвигаться или нет и от кого это зависит: от верхов или от низов.

— Пока от верхов. Пока так. Потому что пятая революция... она идет сверху. И она должна идти сверху, поскольку в низах разброд и инерция, сопротивляющиеся — огромная сила. При этом нельзя сразу...

— Итак, время пришло. И молодежь упрекают за то, что она живет на всем готовом, сыта и еще чего-то хочет, бесится. Как вы относитесь к этим упрекам и упрекаете ли вы? Стал ли фильм   «Легко ли быть молодым?» откровением для вас?

— Это было открытием для тех, кто считал, что история борьбы за некий социальный идеал есть борьба за обеспеченное, сытое и одетое будущее. Что вот только всех обеспечат — и будет все прекрасно. Мы знаем, с христианской точки зрения, что это не так. Обеспеченность всем (а у нас и ее нет) все равно не решает проблемы сугубо человеческой — проблемы духа. "Не хлебом единым жив человек", поэтому трагичность нравственной нетвердости мне понятна — кроме хлеба нужны еще и духовные идеалы, а они отсутствуют. Плохо не то, что люди сыты и обуты, а то, что им нечем жить. Потому что нельзя жить тем, что предлагали им. Материализм здесь несостоятелен.

— Поэтому именно среди молодежи совершается сейчас все больше преступлений?

— Это результат глубокого нравственного и духовного, идейного и социального кризисов. У нас шло искусственное обеднение духовной культуры. В то время как она должна была развиваться органически, ее пытались ломать, подхлестывать вперед или урезать, когда производили идеологическую селекцию. Вот почему произошел разрыв в духовной традиции. Неудивительно, что вырвались такие темные стихии на поверхность. Они могут обуздываться только духовным началом. Если этого начала нет, если человек о нем не имеет представления, — в нем вылезает зверь. Хуже зверя — демон.

— Скажите, а со своими детьми вы нашли взаимопонимание? Они люди верующие?

— Да. Думаю, что нашел. Я им все объяснял с самого начала. И ситуацию в стране объяснял. Говорил им о правде, о Боге, о жизни, В школе все было другое. Верить или не верить — они сделали свой выбор. Дочь закончила медицинский, но работает иконописцем в художественных мастерских Грабаря. Сын — музыкант в рок-ансамбле. Они верующие люди.

— Отец Александр, только ли из-за 1000-летия крещения Руси изменилось сейчас отношение к церкви?

— Думается, что это лишь уместный и хороший повод. Я уверен, что наши государственные руководители, поняли, что дискриминация миллионов верующих, презрение к вековым нравственным и культурным ценностям ничего доброго не принесли. К тому же вражда против верующих, насаждавшаяся антирелигиозной пропагандой, вносила раскол и раздор в общество, создавала большую категорию людей «третьего сорта». Это было опасно, несправедливо, бессмысленно. И, разумеется, недемократично. Ведь одно из первых условий демократии — свобода личных убеждений. А эта свобода предполагает и свободный обмен информацией, которая у нас была ограничена.

— Теперь местные власти не вправе диктовать, скажем, быть колокольному звону на их территории или нет. Нужны ли еще какие-то акты, которые устранили бы противоречия с Конституцией и укрепили свободу вероисповедания?

— И указы, и акты нужны, безусловно. Борьба будет идти. Но местные власти могут гораздо больше, чем они вправе. Не думайте, что звонок из Москвы теперь многих может одернуть. Местные власти остаются местными властями.

— И не только по отношению к церкви.

— Новые установки встретили много трудностей. Причина проста: косность мышления, неспособность быстро перестроиться, понять изменения. Они слишком быстро произошли, а люди живут инерцией. Ведь чиновник — самый осторожный человек на свете. Он потому и такой живучий — со времен Древнего Вавилона до наших дней. Например, община просит ее зарегистрировать, местные власти им отказывают. Начинаются поездки в Москву и обратно. Сейчас это нередко отражается в прессе, а раньше отражалось в программах «радиоголосов». По этому вопросу у нас выступали священники Якунин и Эшлиман. Но их лишили права служить. Эшлиман умер, а Якунин попал в лагерь, потом в ссылку. Сейчас он выпущен и служит, активно действует.

— Говорят, у вас тоже были неприятности.

— В юности у меня был духовник, отец Петр Шипков. Он пробыл в лагерях и ссылках 30 лет. Потом его реабилитировали. На фоне его мытарств мне даже как-то неловко говорить о том, что было со мной. Скажу так: в трудные годы я научился ценить каждую минуту, благодарю Бога за то, что имею возможность служить без перерыва четвертый десяток лет.

— При всем этом многие считают вас еретиком.

— Все это пустые домыслы. Я никогда не защищал учений, которые были бы осуждены церковью. В православии присутствует дух свободы, и допускаются различия в так называемых «теологуменах», богословских мнениях. Но порой люди, которые забывают об этом, выдают неугодные им мысли за ересь. Только и всего.

— Судя по вашим публикациям в светских журналах, вы пишете и для верующих людей и для неверующих...

— Для меня все люди — дети Божии. И в неверующих я никогда не верил. Для меня атеист - это верующий, не осознавший свою веру. Потому что Бог живет в душе каждого человека.

— И вы считаете совместимым пребывание в партии и комсомоле с религией?

— Во многих компартиях мира это допускается. Церковь не диктует человеку политических убеждений. Но по уставам нашей партии, нашего комсомола такое сочетание не признается.

— А как вы думаете, предохраняет ли вера от преступления?

— Она не является абсолютной гарантией, что человек застрахован от преступления. Но в ней содержится могучий внутренний импульс, направленный против зла. А именно это и важно. Пожалуй, намного важней страха перед уголовным наказанием. Преступление сильнее тормозится изнутри, чем извне.

— И если бы сейчас священникам решили идти служить в тюрьмы, вы бы пошли?

— Конечно! Там обязательно нашлись бы люди, которым мы нужны. Кстати, закон не запрещает посещения тюрем духовенством. Но практически это допускается крайне редко. Я знаю лишь один-два случая — исключительные.

— Вы часто цитируете на английском?

— Сейчас все на английском. Естественно, мне не приходится разговаривать с кем-то и художественную литературу читаю редко, только фантастику, В основном философские, библейские работы — это моя главная тема вообще.

— Тогда хотелось бы знать, как вы относитесь к рок-опере «Иисус Христос — супер-звезда»?

— Это музыкальный апокриф. Кто читал либретто, тот знает, какие смешные и жалкие слова там написаны. Но музыка отличная. Люди должны по-разному выражать свои чувства. Мы не должны диктовать искусству и творчеству. Музыка оперы мне очень нравится. Но либретто скверное. И хорошо, что трудно понять, что поют.

— Отец Александр, могли бы вы год назад представить себе несколько лекций на день, ваш творческий вечер в ЦДЛ, статьи в «Иностранной литературе», «Горизонте»?..

— Сейчас я чувствую себя подобным стреле, которую долго держали на натянутой тетиве. Я всегда делал то, что требовал мой долг, но масштабы были ограничены. Апостол Павел говорил: «Горе мне, если не возвещаю Евангелие». Но все мои мечтания сбылись. Кроме одного пока — работы в кино. Совершенно серьезно! Некоторые мои теоретические труды можно экранизировать.

— Теоретические богословские труды?

— Да. Я хотел бы сделать серию документальных фильмов об основах христианства. Вероятно, для меня было бы идеалом сделать фильм «Библия». И документальный, и художественный. Думаю, что и это в какой-то мере исполнится.

— При вашей сверхзанятости? Как складывается ваш обычный день?

— Каждый церковнослужитель приноравливает день к обстоятельствам своей жизни. У меня лично и дни, и даже часы довольно строго расписаны. Когда есть служба, я встаю рано, около пяти, Еду в Новую Деревню — в храм. Там богослужение, исповедь, требы, а затем беседы и общение с прихожанами, которые в этом нуждаются. Потом, если нет вызова к больным, еду по делам. При удобном случае иду до станции пешком вместо прогулки. Я житель пригородной зоны — за картошкой в магазин не хожу. У нас сад. Если же выходной — с утра до обеда пишу, а после обеда — хозяйственные дела, письма, редактура, отдых — книги, музыка, телепрограммы. Как и все христиане, ежедневно читаю Библию, творения святых и посвящаю определенное время молитве. В театр практически не хожу. Кино люблю. Однако на него редко хватает времени. Чаще ограничиваюсь, как теперь говорят, «ящиком».

— А вы позволите задать последний вопрос? Каверзный. Был ли ранее конец света — Атлантиды, всемирный потоп? И будет ли он?

— Второй вопрос актуальней. И ваша газета о нем писала в самых серьезных тонах. Что касается первого — признаться честно, концепция заманчивая. Она увлекает нас романтическими картинами погибшей цивилизации. Но должен вас огорчить. Серьезных данных о том, что была цивилизация, которая погибла при потопе, — нет. Жалко, правда?

Что касается ближайшего конца света, я думаю... верю, случись катастрофа на Земле, человеческий род все же останется, будет продолжать развиваться. И чем больше он будет учитывать свои ошибки в прошлом, тем меньше он будет их повторять в будущем. К сожалению, пока мы так поступаем редко. И тяжело расплачиваемся за это,

Беседу вела

Ирина БЫСТРОВА.