ПИСЬМО К Е.Н.Оп.: «Aequinox. Сборник памяти о. Александра Меня». М., 1991, с. 182-202 Номера страниц по этому изданию, текст предшествует номеру страницы. Сопровождается вводной статьей З.А.Масленниковой, которая объясняет, что Е.Н. - это "очень почтенная православная дама, шекспироведка". Масленникова внесла в черновой вариант ответа свою правку, Мень ее с трудом, но принял. Черновик остался в ее архиве. "Позже я получила от него записку, в которой была такая фраза: "Е.А. [Огнева] покажет Вам письмо нашей корреспондентки и Вы посмеетесь неожиданным результатам Ваших с ней (Е.А.) стараний". Суть нового послания Е.Н. сводилась к следующему: читая письма батюшки, она испытала чувство умиления на нее снизошла благодать, она поняла, что о. Александр исинно христианский смиренный пастырь, согласна со всеми его доводами и снимает свои обвинения. Чтобы не покинуть поле боя совсем побежденной, она оставила за собой некоторые претензии к стилю, слишком на ее взгляд современному и не соответствующему возвышенности предмета". (С. 181). Также см. мемуар Маслениковой. январь 1971 г. Многоуважаемая Е. Н. Простите, что с большим опозданием отвечаю Вам на рецензию. Виной задержки были разные внешние обстоятельства, и к тому же, не зная Вас лично, я все ждал случая встретиться и поговорить. Но так как мне с каждым месяцем все труднее становится выбираться в город, я в конце концов понял, что пока придется ограничиться письменным ответом (вмесо беседы, которая была бы плодотворнее). Но это не исключает желательности встречи. От души благодарю Вас за проделанный большой труд. Ведь Ваш отзыв равен четверти моей книги по объему! И в нем Вы попутно высказали массу интересных (хотя порой и спорных) мыслей. Мне остается только пожалеть, что Вы прочли книгу слишком поздно. Она была написана в 1957 г., и сейчас, к великому моему огорчению, Вам попался первоначальный "эскизный" вариант. Впоследствии, после получения ряда отзывов, текст был основательно переработан. Я принимаю многие Ваши замечания, особенно стилистические поправки. Часто они совпадают с теми исправлениями, которые были сделаны мною в книге. В целом она сейчас выглядит иначе. Так, например, "Введение" расширено и отнесено в приложение; кое-что добавлено, кое-что изменено. Теперь менять еще что-либо уже поздно, так как книга (без моего ведома) была опубликована (1968 г.). Не могу не согласиться с Вами, когда Вы говорите, что писать о Христе - это большая ответственность. Я постоянно сознавал ее и, получая советы и критику читателей, всегда старался учитывать их в работе над текстом. Жаль, повторяю, что мы не были знакомы с Вами в то время. Ваша помощь была бы здесь неоценимой! - 182 -
Рад я, что "Введение" Вы признали "в основном удачным" (в этом Вы сходитесь в оценке с таким нашим знатоком, как Н.Ф.) [Н.Ю.Фиолетова ], что с Вашей точки зрения исторический фон в книге "дан достаточно полно и выразительно", а в изложении евангельской истории получилась "картина стройная и впечатляющая". Но это, как говорится, "за здравие", а "за упокой" в Вашей рецензии гораздо больше (почти все). По мнению рецензента, "труд не отражает соборного сознания" и "насквозь проникнут рацонализмом". Рецензия пестрит ткими выражениями и замечаниями, как "толстовщина", "скрытое арианство", "нотка докетизма", "гиблый путь", "тяжелое впечатление" и т.п. Откровенно говоря, мне не хотелось бы вовлекаться в полемику, но пастырский долг говорит мне, что, во избежание соблазна, я обязан кое о чем высказаться недвусмысленно. То, что мы с Вами незнакомы лично, привело, как мне кажется, к некоторым недоразумениям. Я был бы рад ошибиться, но у меня сложилось такое впечатление, что автор для Вас не только «модернист», но и почти что «неофит», человек, не связанный с Церковью своими корнями. Возможно, виной тому мое стремление писать на простом общеупотребительном языке о вещах, которые мы привыкли излагать особым «возвышенным» и несколько архаическим языком. Кое-где, например, в храме, такой язык, безусловно уместен, но целесообразность применения его в беседе с начинающими сомнительна. Однако к самому этому принципу я вернусь ниже, а сейчас вынужден отклонить некоторые Ваши подозрения. Ведь обвинить мирянина в отсутствии «кафоличности» и правоверия - это еще полбеды, но священника-это уже дело более серьезное. Поэтому я и отвечаю Вам: двадцать лет я служу Церкви Христовой своими малыми силами, из них двенадцать у Престола Божия, и никогда, сознательно или бессознательно, не имел ничего общего ни с «толстовщиной», ни с «арианством», ни с «докетизмом», ни с другими заблуждениями, которые Вы мне приписываете. Я сознаю, что полон слабостей, недостатков, грехов, разумеется, не чужд и ошибкам, но сколько помню себя, всегда был верен учению Церкви. Вы называете дорогие для меня имена подвижников последнего времени, но в Вашем контексте это звучит почти как противопоставление и, может быть, даже укор. Читатель рецензии с первой же страницы легко может решить, что Вы обличаете и наставляете автора, который пришел к вере недавно и чужд церковной традиции. Поэтому, как это мне ни тягостно, я вынужден коснуться здесь личной стороны дела. Вам хорошо знаком тот факт, что в интеллигенции предрево- - 183 -
люционного периода необычайно широко распространились неверие, позитивизм и отрицательное отношение к Церкви. Многие верующие культурные люди Вашего поколения пришли ко Христу уже сами, независимо от своих родителей. Мне счастливо удалось миновать эту полосу поисков, так как я был рожден в православии не только формально, но и по существу. Семья наша издавна считала себя живущей под благословением о. Иоанна Кронштадского. Он вошел в ее жизнь не из книг. Мамина бабушка, которая еще нянчила меня, бывала у о. Иоанна, и он исцелил ее от тяжкой болезни. При этом он отметил ее глубокую веру, хотя знал, что она не была христианкой, а исповедовала иудейскую религию. Думается, что благословение о. Иоанна не осталось втуне: мать моя с раннего детства прониклась верой во Христа и передала мне ее в те годы, когда вокруг эта вера была гонимой и казалась угасающей, когда многие люди, прежде бывшие церковными, отходили от нее. Это, как Вы знаете, была трагическая эпоха, требовавшая большого мужества и верности. Поколебались многие столпы (вспомните судьбу Дурылина или Лосева!). И мне остается только быть вечно благодарным матери, ее сестре и еще одному близкому нам человеку за то, что в такое время они сохранили светильник веры и раскрыли передо мной Евангелие. Наш с матерью крестный, архимандрит Серафим, - 184 -
ученик Оптинских старцев и друг о. А. Мечева, в течение многих лет осуществлял старческое руководство над всей нашей семьей, а после его смерти это делали его преемники, люди большой духовной силы, старческой умудренности и просветленности. Мое детство и отрочество прошли в близости с ними и под сенью преподобного Сергия. Там я часто жил у покойной схиигуменьи Марии, которая во многом определила мой жизненный путь и духовное устроение. Подвижница и молитвенница, она была совершенно лишена черт ханжества, староверства и узости, которые нередко встречаются среди лиц ее звания. Всегда полная пасхальной радости, глубокой преданности воле Божией, ощущения близости духовного мира, она напоминала чем-то преподобного Серафима или Франциска Ассизского. Я тогда, в сороковые годы, считал (да и сейчас считаю) ее подлинной святой. Она благословила меня (23 года назад) и на церковное служение, и на занятия Священным Писанием. У матери Марии была черта, роднящая ее с Оптинскими старцами и которая так дорога мне в них. Эта черта-открытость к людям, их проблемам, их поискам, открытость миру. Именно это и приводило в Оптину лучших представителей русской культуры. Оптина, в сущности, начала после длительного перерыва диалог Церкви с обществом. Это было начинание исключительной важности, хотя со стороны начальства оно встретило недоверие и противодействие. Живое продолжение этого диалога я видел в лице о. Серафима и матери Марии. Поэтому на всю жизнь мне запала мысль о необходимости не прекращать этот диалог, участвуя в нем своими слабыми силами. Не могу не вспомнить с глубокой благодарностью и тех моих старших друзей «мечевского» направления (ныне здравствующих и умерших), которые с моих отроческих лет помогали мне и направляли духовно и умственно. Со студенческих лет особенное значение имели для меня пример и установки моего духовника о. Николая Г*. , ------------------------------------------------------------------------ * Имеется в виду протоиерей Николай Александрович Голубцов (1900—1963), служивший с 1949 года в храме Положения Ризы Господней на Донской улице в Москве. Духовник о. Александра Меня в его студенческие годы, благословивший принять священнический сан. - 185 -
который до самой своей смерти не оставлял меня своим попечением и дал мне еще один высокий образец «открытости» к миру, служения в духе диалога. Под знаком этого диалога проходило и проходит мое служение в Церкви. И теперь, надеюсь, для Вас ясно, что я потому и писал свою книгу на современном языке, потому избрал тот, а не иной метод, что для меня это было составной частью служения и диалога, которые я взял не сам на себя, но имея благословение и живя под руководством. Простите за длинное, чисто личное отступление, но оно необходимо, чтобы между нами было все ясно. Теперь перейдем к самой книге. Я не совсем понимаю, чего Вы, собственно, ждали от нее. А Вы, очевидно, ждали чего-то определенного, и я Ваших ожиданий не оправдал. Вы почему-то несколько раз повторяете, что моя цель-«доказать» божественность Иисуса Христа. Такой цели у меня и в мыслях не было! Такие вещи не доказываются! Это может только открыться в акте веры. Я хотел не доказать, а показать, хотел открыть перед читателем горизонты и пути. Только намекнуть, только подвести. Вы утверждаете, что для начинающего нужно просто читать Евангелие, а любой «ключ» к нему в Ваших глазах-«светский» и почти безбожный. Это фактически неверно. Свидетельством тому многочисленные толкования и изложения Евангелия, написанные даже для верующих, церковных людей. Я не говорю уже о разрешенных православной духовной цензурой книгах западных авторов Фаррара, Дидона, Гейки, Шеффа, Селли, Эдершейма, Прес- - 186 -
сансе и др., но назову работы таких прославленных авторов, как Матвеевского, прот. Фивейского, Б. Гладкова, А. П. Лопухина, архиепископа Иннокентия, прот. Буткевича, прот. Горского, прот. Скворцова, Пуцыковича, Бахметьевской, Николая Розанова и др. Эти книги были написаны для того, чтобы сделать Евангелие понятнее для людей конца прошлого и начала нынешнего столетия. Следовательно, и у их авторов была цель дать некий «ключ» к чтению Слова Божия. Вы пишете: «Для христианского подвижника, находящегося в недрах Церкви, благодатно снимаются печати за печатями». Это верно. Но ведь Вы же знали, что я пишу не для «христианских подвижников» и не для людей Вашего уровня, а для тех, кто привык к современной манере выражаться и легко поймет, что если даже такие враги Церкви, как Энгельс и Руссо, не отрицают историчности Христа, то современные атеисты их просто обманывают (а Вас ссылка на этих двух авторов возмущает!). С Вашей точки зрения учитывать аудиторию не нужно. Евангелие, по Вашим словам, «вполне доступно уразумению и совет- - 187 -
ских людей, и барьером является только их предубежденность». Вот именно эти-то барьеры я и стремился снять! К тому же, боюсь, что Вы несколько поспешны в выводах. По своему положению и деятельности я, естественно, сталкиваюсь с большим, чем Вы, числом людей (и с людьми более разнообразными) и могу свидетельствовать, что барьеры более сложны, нежели Вы себе представляете. Я знаю многих, кто бросал читать Евангелие с первой же страницы из-за непонятной и скучной для них родословной Евангелия от Матфея. Благо тем, кто сразу ощутит силу, заложенную в Вечной Книге! А как быть с теми, с кем этого не произошло? Быть может, Вам, как светскому человеку, это и безразлично, но для священника-это проблема огромной важности. Он обязан донести Слово до всех и, в частности, до тех, кто привык говорить и мыслить на обычном современном уровне. Вы (повторяя, к сожалению, аргументы атеистов) называете это «приспособленчеством». Но вспомните, что писал св. Иоанн Златоуст о языке самого Священного Писания. В своих беседах на «Бытие» (т. 4, стр. 11 и 99) он прямо говорит, что бытописатель «употреблял грубые выражения для научения рода человеческого», что он «употреблял грубый образ речи», так как обращался к «людям, которым это невозможно было слышать иначе». «Знай, - писал святитель в другом месте, -что употреблены грубые речения п р и с п о с о б и т е л ь н о (разрядка моя) к немощи человеческой» (см. стр. 27, 121, 137). Таким образом, некоторую модернизацию языка я не считаю ошибкой. И в этом строго следую святоотеческим заветам. Вчитайтесь в писания святых Отцов. Как смело пользуются они в своих проповедях мотивами популярных народных представлений! Как свободно и легко прибегают к ходячим выражениям эллинистического города, говоря с толпой на ее языке! В этом смысле они были для своего времени решительными «модернистами», и еретики обычно обвиняли их в этом. Вспомните, что выдвигали ариане, как аргумент против православных? То, что они вводят новую терминологию, которой нет в Библии. Вы совершенно верно предположили, что я буду ссылаться и на апостола Павла, который писал, что он «сделался всем для всех, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (I Кор. 2, 22) и утверждаете, что это означает, что апостол «просто принимал к сердцу все людские нужды, страдания и радости». Но это не так. Еще раз со вниманием прочтите текст и посмотрите общепринятое пояснение в «Толковой Библии» (т. 11, стр. 65), где сказано, что «апостол разумеет здесь те уступки, которые он делал, вступая в общение с людьми». Этому же правилу следовали Отцы и Учители Церкви. Так апологеты II века для того, чтобы их лучше поняли, называли христианство «философией». Прочитайте проповеди Иоанна Златоуста и найдете там много примеров такого применения к психологии слушателей. Мы видим это и в новое - 188 -
время. Например, у митрополита Филарета можно найти немалло мест, где в педагогических целях применяется лексика его эпохи. А сколько неожиданных, даже режущих в первый момент слов, вы найдете в письмах и книгах еп. Феофана! Он не боялся нарушить благолепия речи, ибо его цель была: научить! Вас возмущает мое стремление приблизить евангельские события к современности, дать их так, чтобы читатель наших дней почувствовал себя как бы созерцателем их. Но именно это рекомендует св. Иоанн Златоуст для того, чтобы глубже войти в дух и смысл Писания. Есть психологический закон: привычные слова постепенно ускользают от внимания и смысл их затемняется. Употребление некоторых современных слов необходимо хотя бы для того, чтобы живее, свежее, по-новому воспринять картину. Есть старые архаические штампы, которые скорее мешаю пониманию. Вот пример наугад. Когда, повествуя о Распятии, мы говорим "воин", в нашем представлении возникает романтизированный, литературный образ. А нужно говорить "солдат", и тогда станет яснее живая и страшная действительность. "Кассир" или "казначей" (как в окончательном варианте) - это в применении к Иуде понятно, а что "у Иуды был ящик" - непонятно. Не все посещают храм и знают слово "ящик". (Да вообще, почему "ящик" более поэтично, чем кассир или казначей?). Напомню Вам, что метод "осовременивания" некоторых черт и деталей издавна был принят в христианском искусстве. Я уже не говорю о западном. Но и иконопись нередко прибегает к нему. Как правило, одежды, здания, утварь на иконах и фресках соответствуют не библейским временам и культуре, а византийским или древнерусским. Даже лики на иконах чаще всего говорят нам о современниках иконописцев. Об этом можно прочесть у многих авторов, хотя бы у Деминой или Лихачева. Рекомендую Вам также и новый перевод Евангелия (еп. Кассиана), в котором часто используются современные обороты речи. И это не в изло- - 189 -
жении, а прямо при передаче священного текста! Я слышал от многих людей, что этот перевод помог им как бы заново прочесть Евангелие, так как прежние слова нередко уже более мешали, чем помогали пониманию. Имея в виду все вышесказанное, я сознательно избегал славянизмов. Мне на практике приходилось убеждаться в их недоступности многим современным людям, не получившим, отличие от нас с Вами, церковного воспитания. Это в принципе. Но значительная часть Ваших стилистических замечаний вполне обоснована. Знаю, что я часто допускал погрешности в языке, но, к сожалению, условия моей работы над этой книгой не благоприятствовали выработке стиля. Поэтому во многом мне приходится взывать к снисхождению критики и к пониманию задач, которые я ставил перед обой. Вы ведь хорошо знаете, как много в наших оценках зависит от внутреннего расположения и предпосылок. Вот, например, мне известна недавняя попытка перевести на русский язык псалмы богослужения (см. ЖМП [1969, №4]). Идея сама по себе прекрасная и вызывает у меня сочувствие. Но если подойти к этой работе с позиций недоверия и подозрительности переводчика можно обвинить в желании возродить обновленческие тенденции в Церкви. Вынужден отвести и другой Ваш упрек. Вы с большой горячностью упрекаете меня в том, что я не изложил в книге догмата Троичности и непорочного зачатия, не говорил о сатане, о Фаворском свете и т.д. Но Вы, очевидно, пока писали рецензию, забыли, что книга моя лишь вводная, а вовсе не очерк догматического богословия, и даже не катехизис. В ней даны только "подступы" к учению Церкви. Примером мне здесь служили писания раннехристианских Отцов и Учителей Церкви. Вспомните хотя бы Афинагора или Минуция Феликса. У них Вы тоже не найдете ни слова о многих важных догмтах. И это не случайно. Не случайно и то, что "оглашенные" должны выходить из храма до того, как поется Символ веры. Есть вещи, о которых говорить сразу и в жестких формулировках бессмысленно и даже вредно. Усвоению этих формулировок должно предшествовать пробуждение веры и любви ко Христу. Только тогда, как говорил о. П.Флоренский, догматы через живой религиозный опыт раскроют человеку свою глубину. - 190 -
Но при всем этом Вы напрасно ставите мне в вину "адогматизм". В книге есть целая глава ("Тайна Сына Человеческого"), где даны основные понятия учения о Богочеловечестве и Искуплении. Как же Вы можете утверждать, будто в книге "нет ни слова" о догматах? Разве Вы не заметили, что там намеренно сначала излагаются лишь внешние события, постепенно подводящие к восприятию христианства. Поразило меня и то, с какой категоричностью оцениваете Вы дух книги в целом. «Автор взывает более к разуму, чем к сердцу», «рассудочный холодок», «бесплодный лабиринт рассудочного мышления»... Ничего более чуждого Вы не могли бы мне приписать! Я вообще сторонюсь излишнего интеллектуализма, и книга моя - непритязательный рассказ о Христе, сознательно оставляющий в стороне всякие философские умствования. Вы не найдете в ней ни одного мудреного термина вроде «онтологизм», который Вам почему-то так полюбился. Не мне судить о том, выполнила ли книга свою задачу, но когда я писал ее, я молился, чтобы она была полезна тем, кому я ее посвятил: всем ищущим истину. И даже если она побудила хотя бы одного человека прочесть Евангелие с благоговением, мне было бы не жаль затраченного труда и времени. Отзывы, которые я получал за эти годы от читателей, ободрили меня и убедили в том, что вопреки Вашему прогнозу, книга оказалась небесполезной. Только для того, чтобы не быть голословным, приведу несколько выдержек из откликов. Вт письмо интеллигентной женщины, долгие годы жившей вне Церкви. "Я глотала страницу за страницей, как если бы я обрела второе дыхание. Для сомневающихся, ищущих, неверующих, но тяготящихся своим неверием - а таких ведь большинство - Ваша книга дает очень много. Она говорит и мысли, и душе. Особенность Вашего изложения - в реалистическом (если уместно так выразиться) приближении Самого Христа и обстановки, его окружающей. Это не есть приземленность, не есть отсутствие приподнятости образа. Это сильная сторона Вашей книги, так как она утверждает реальность Христа. До сих пор все было для меня туманно. А Вы словно взяли за руку, привели и показали. Отсюда появляется ощущение достоверности совершившегося. И, когда Вы подошли к главам, говорящим о самом главном и величественном, устоявшееся в процессе чтения ощущение реальности происходящего продолжало действовать и как бы поколебало уверенность в невозможности, невероятности совершившегося. А какая же радость поднялась в душе от этого колебания!" Другой читатель, уже человек церковный, отметил целесообразность метода изложения, примененного в книге. "Все повествование, - пишет он, - идет медленно, нарастая к концу, но и внутри него есть как бы отдельные волны, заканчивающиеся орывкам, звучащими как стихи, как проповедь, как молитва. Вы ведете от очень простого и яркого описания исторических фактов через еванг- - 191 -
гельские события, через самое трудное и таинственное так, что самая постепенность движения помогает вниканию в суть и снимает многие барьеры". Впрочем, кроме Вшей, я получил еще одну отрицательную рецензию. Она принадлежит арх. Киприану. Вы говорите, что книга о Христе должна быть выражением соборного сознания. Сам этот термин взят из той сферы богословия, которая еще полна спорного, невыясненного и неясного. Но если говорить просто о церковности, то я вполне согласен с Вами. Однако не будь книга моя по основным своим качествам таковой, то она бы не получила одобрения многих духовных лиц и многих богословски просвещенных мирян. Достаточно сказать, что десять глав из нее было напечатано в виде статей в «Журнале Московской Патриархии» (с 1959 по 1962 годы), некоторые главы были опубликованы в православных изданиях Болгарии и Германии. А целиком книга была выпущена два года назад католическим издательством, служащим делу сближения христиан. Меня удивило, как много места в рецензии Вы уделили Ветхому Завету. Ведь о нем в книге сказано по необходимости кратко, и не на этом я хотел бы сконцентрировать внимание читателя. Вообще же рассуждать с Вами об этом предмете мне более, чем затруднительно. Для того, чтобы ответить Вам, я должен был бы написать несколько книг. Впрочем, если Вас заинтересует, я могу дать Вам свои работы на эту тему, где все изложено с аргументами и по порядку. Многие Ваши замечания и утверждения мне полностью созвучны. И у нас с Вами есть кое-где даже буквальные совпадения. Я много лет работал и над изучением Ветхого Завета и, признаюсь, не считаю грехом использовать работы западных ученых - библеистов (на которых и Вы сами ссылаетесь). Обвинение в «протестантизме», которое Вы бросаете мне, основано на явном недоразумении. Именно протестанты - фундаменталисты (как и большинство баптистов и др. групп) являются сейчас единственными, кто отрицает выводы библейской критики. Ваши выпады против нее не служат защите Предания. Не следует смешивать священное Предание и предания (см. об этом у В. Н. Лосского). Вас ужасает то, что я пишу об авторстве Моисея? Но прежде, чем с такой страстностью вступать в полемику, Вы, по-моему, должны были бы ознакомиться с современным состоянием этой проблемы в богословии. А из Ваших слов явствует, что Вы с ним незнакомы. Действительно, существовало предание (с маленькой буквы), будто Моисей написал весь текст Пятикнижия. Легенда эта имеет под собой реальную основу, ибо Моисеевым было учение Пятикнижия в целом. И хотя буквально в смысле прямого авторств- - 192 -
а, ему принадлежит там не многое (но существенное), однако в основе Закона лежит Священное Предание, восходящее к Моисею. Писанием же это устное Предание стало постепенно, при участии нескольких священных авторов. Таково мнение подавляющего большинства современных богословов - библеистов - православных, католических и протестантских (не фундаменталистского направления). То, что Господь называл Закон «Моисеевым», свидетельствует вовсе не о буквальном литературном авторстве пророка, а о том, что во времена Христа общепринятым было предание, будто Тора есть книга, написанная Моисеем и о Моисеевом Предании, лежащем в ее основании. Вообще проблема исагогики и авторства есть проблема не религиозная, а чисто научная, и выводы науки не затрагивают боговдохновенности Св. Писания. Об этом хорошо говорил еще Хомяков. «Если бы наука доказала, - писал он,- что послание к Римлянам принадлежит не апостолу Павлу, то Церковь могла бы сказать: «Оно от меня». Время, автор и место не меняют духовной ценности канонических книг. Исследования же библейской критики, которая, вопреки Вашему утверждению, давно перестала быть «разрушительной», во многом помогают углубить понимание и истолкование Библии. И в принятии ее нет ничего «позитивистского» или «эволюционистского». Для того, чтобы убедиться в этом, Вам стоило бы познакомиться с книгой выдающегося православного богослова и историка Церкви А. В. Карташева «Ветхозаветная библейская критика» (Париж, 1947 г.). Прот. А. Князев, Ректор Православного Института в Париже, библеист - ветхозаветник, целиком строит свои работы на достижениях современной библейской критики. Между прочим, он рекомендует в своих курсах в качестве лучшего изложения библейской истории, книгу Д. Брайта («История Израиля», последнее издание 1967 г., англ. яз.). В ней Вы могли бы найти ответы на многие недоуменные вопросы, возникшие у Вас. Напомню Вам, что среди многих православных авторов уже давно получили гражданство выводы библеистики, на которые Вы нападаете. Назову, например, такие имена: С. Трубецкой, о. А. Ельчанинов, акад. Б. А. Тураев (участник Всероссийского собора), прот. С. Булгаков, Н. Бердяев. «Православному сознанию,- писал о. Булгаков, - нет оснований бояться библейской критики или смущаться перед нею, потому что - 193 -
через нее лишь конкретнее становятся постижимы пути Божий и действие Духа Божия» («Православие», стр. 60). Несколько слов о чудесах. Вся жизнь моя была наполнена чудесами, и «чудобоязнь», которую Вы мне приписываете, мне совершенно несвойственна. Но у нас с Вами разные критерии «величия» чудес. Вы видите их «величие» в явности, демонстративности, неопровержимости. Я же полагаю, что если бы чудо носило общеобязательный характер, оно бы было посягательством на свободу человека. Вспомните, что Господь после Своего Воскресения не явился ни Кайафе, ни Пилату, а только ученикам. Чудо оставляет возможность скептику объяснить его естественно. Чудо всегда должно выглядеть так, чтобы в нем можно было усомниться. Это сходно с положением так называемых «доказательств бытия Божия». Нет и не может быть принудительных доказательств веры, ни в сфере логики, ни в сфере чуда. Царство Божие есть нечто, приходящее «неприметным образом». Чего стоила бы вера тех, кто обратился бы под воздействием неопровержимого чуда! Это была бы вера вынужденная, рабская, навязанная. В ней не было бы любви, а был один страх. Не понимать этого - значит не ощущать тайны «кенозиса» (если уж, следуя Вам, прибегать к иноязычной терминологии). В вере, рожденной от эффектного, несомненного чуда, не было бы и искры того подвига, о котором так хорошо говорили Паскаль и Флоренский. Что касается самих чудес, то природа их бывает троякой. Это либо явный прорыв через природный детерминизм сверхъестественных сил, либо провиденциальное проявление таинственных энергий, дремлющих, как потенции, в недрах человеческого существа, и, наконец, естественное явление, промыслительным образом имевшее место в нужный момент, тоже может быть отнесено к категории чуда. К какому из этих трех видов отнести то или иное чудо, не всегда уверены даже большие богословы. Вообще природа чуда и его место в божественном домостроительстве еще требует многих и тщательных обсуждений, и я на Вашем месте поостерегся бы столь безапелляционно выносить решение в этой области. Насколько сложна и дискуссионна тема чуда в богословии, может показать Вам капитальное исследование о. Л. Мондэна «Чудо - знамение спасения» (Лувен, 1960), в котором приведены обширные материалы как из патристической письменности, так и из работ новейших богословов. Относительно же участия человека в исцелении, то я удивлен тем, что Вы не придаете этому важного значения. Не сказано ли в Евангелии прямо, что Господь не мог сотворить - 194 -
в Назарете чудес из-за неверия назарян, и не говорил ли Он прямо: «Вера твоя спасла тебя»? Вы резко делите богословие на «западное» и «восточное», считая, очевидно, первое рассудочным и порочным, а второе - духоносным и истинным. Боюсь, что эти Ваши характеристики упрощены и недостаточно основательны. Запад и Восток не изолированные миры, и нельзя их противопоставлять, как овец и козлищ. И на Западе были святые и подвижники, и на Востоке были рационалисты и безбожники. Даже такие антизападные мыслители, как славянофилы, во многом связаны с Шеллингом и вообще с германской философией (прочтите об этом у Зеньковского, Бердяева и Г. Флоровского). Соловьев для Вас мыслитель «западного стиля». Почему? Потому что он многим был обязан Гегелю и Шопенгауэру? Так это общая черта у тех мыслителей, которых Вы ему противопоставляете (особенно у Бердяева и Франка). Не нравится Вам и его мистика, которую Вы противопоставляете мистике Флоренского. Но ведь общеизвестно, что софианство Соловьева было доведено Флоренским и Булгаковым до крайних пределов. Вообще есть все основания считать Соловьева родоначальником русской религиозной философии XX века. Вы же хотите противопоставить учеников учителю. Вспомните, что писал Булгаков о Соловьеве в своей первой философской книге! Справедливости ради нужно признать, что в книгах Соловьева есть немало спорного и сомнительного. Но разве в этом он является исключением? Разве не был Булгаков осужден Синодом за софианство? Разве не обвиняли Бердяева в ересях, связанных - 195 -
с учением Якова Беме? Разве не вызывали соблазн и споры такие главы «Столпа», как «София», «Дружба», «Ревность»? Прочтите, какие суровые приговоры выносят Зеньковский и Флоровский многим из тех, которых Вы готовы считать чуть ли не непогрешимыми. Нет никаких оснований так решительно утверждать их превосходство перед Соловьевым. Да и вообще, суждение об их православии дело не частного лица, а Церковного собора. Ваше несколько упрощенное разделение на рационалистов и на истинно богопросвещенных мыслителей является вместе с тем и обвинением в мой адрес -будто я заодно со всеми «западными» безнадежно погряз в «рационализме». Но, помилуйте, что Вы разумеете под рационализмом? Если это означает признание прав разума в познании и осмыслении высших истин, то Вам, конечно, известно, что Церковь никогда не порицала разум и не проповедовала иррационализм. Иррационализм и мистика очень часто бывают внецерковными и темными. Вспомните Шопенгау- - 196 -
эра, Ницше, оккультистов. Между тем, разум человека есть образ и подобие Божественного Логоса, и поэтому Церковь, говоря о Его воплощении, употребляет знаменательные слова: «воссия мирови свет Разума». Об этом же «просвещении Разумом» говорится и в чине Богоявленского водосвятия. Сверхразумность и антиномичность в христианстве не есть иррационализм или простая неразумность. Доказательством тому могут быть хотя бы апологеты, александрийские и каппадокийские Отцы, столь часто в своих писаниях апеллировавшие к разуму. Понятно, что есть обыденный рассудок и есть высший разум, способный осмыслить и оценить антиномичность истины, способный признать свои пределы в постижении высшего. В ступенях познания есть определенная иерархия, соответствующая иерархии измерений бытия. Существует много точек зрения внутри христианства относительно места разума в познании и в этике. Но нельзя ставить философские теории в неразрывную связь с верой. О высоком значении разума говорили и Климент Александрийский, и Иоанн Дамаскин, и Фома Аквинат. «Рационалистами» в этом смысле были не только Соловьев, но и С. Трубецкой, Лопатин, Маритен, Франк, Е. Трубецкой. В то же время такие мыслители, как Паскаль, Кьеркегор, Бердяев, Марсель отводили разуму иное место в гносеологии. Но при этом все они были христианами, ибо христианство бесконечно глубже и шире любых философских теорий и гносеологических концепций. Не знаю, что Вы имеете в виду под «онтологизмом», к которому Вы меня с такой горячностью «зовете», но я бы предпочел стоять вне «измов», а утверждаться в вере и Церкви, не взирая ни на какие ярлыки. Кстати, о Флоренском. Мне кажется, что Вы несколько односторонне изображаете его гносеологическую позицию. По настоящему иррационален он только в одном пункте, в переходе от сомнения к вере (см. главу «Сомнение»). Но он отрицает, что истина познается только интуитивно, а определяет ее как интуицию - дискурсию (то есть утверждает, что познание ее двустороннее: интуитивное и дискурсивное). После того, как подвиг веры свершен, Флоренский смело углубляется в лабиринты умозрения, использует и логику, и математику, и естественные науки. Так что иррационалистом называть его более чем неосторожно. Итак, я думаю, Вы согласитесь со мною, что признание известных прав разума не может расцениваться, как грех с христианской точки зрения. Следовательно, под «пагубным рационализмом», который Вы ставите мне в вину, Вы разумеете нечто иное. Но что же? Быть может, для Вас это слово имеет тот же смысл, что и в старой школьной апологетике, которая «рационализмом» называла любые воззрения, если только они не принимали Откровения и требовали для всего формально - логических доказательств (здесь вместе оказывались и пантеисты, и материалисты, и солипсисты, и позитивисты). Но если Вы это имели в виду, то совершенно непонятно, как могли Вы столь неосмотрительно бро- - 197 -
сить подобное обвинение совершающему таинства священнику, которого, кстати, и совсем не знаете? Христианке и церковному человеку следовало бы лучше спросить сначала себя: может быть, я сама что-то не так поняла? Неужели Вам не ясно, что обвинением в таком «рационализме» Вы ставите меня почти в положение человека, не верящего в то, чему он служит? Уверен, что намерения у Вас были иные и сознательно недоброжелательства у Вас не было. Видимо, все дело в необдуманной поспешности и полемическом пыле. А это плохие советчики для спокойного и плодотворного обсуждения. В заключении я хочу, хотя бы вскользь, коснуться некоторых частных пунктов. 1. Говоря о посольстве Иоанна Крестителя ко Христу, Вы пишите: «Наши православные богословы признают, что Иоанн сделал это для учеников, чтобы они воочию убедились в божественности Христа». Всякое другое толкование этого факта Вы категорически объявляете «идущим вразрез с церковным преданием». Следовательно, для Вас осталось неизвестным, что существует и другая точка зрения, разделяемая как древними, так и новыми богословами. Еще Тертуллиан развивал ее, а о. С. Булгаков, которого нельзя вычеркнуть из числа наших православных богословов, посвящает целую главу в своей книге о Предтече обоснованию взгляда, который Вы считаете неправославным. Он убежден, что Предтеча Господень спрашивал именно от себя, ибо, находясь в темнице, он поколебался в уверенности, что Иисус есть не просто великий избранник Божий, но и обещанный Мессия. …«Вопрос Предтечи,- пишет о. Сергий,- знаменовал великое напряжение духа его. И то была не личная слабость, но человеческое изнеможение, обнажившаяся немощь немощного вследствие первородного греха человеческого естества. Это изнеможение Предтечи настолько закономерно и необходимо, что отсутствие его было бы неестественным и непонятным пробелом в повествовании о нем. Евангельский рассказ об этом борении Предтечи свидетельствует о подвиге Предтечи, он есть новое его увенчание. Это есть для него Гефсимания перед надвигающейся Голгофой» («Друг Жениха», Париж, 1927, стр. 130-131). «Не стоит, - говорите Вы о Предтече, - намечать его связь с кумранитами, следуя гипотезе иностранного ученого». Связь эта общепризнана, а не есть гипотеза одного ученого. А стоит ли говорить о ней православным авторам, я думаю, Вам разъяснит епископ Михаил (см. его статью «Иоанн Креститель и Община Кумрана», ЖМП, 1958, № 8). 2. Вы обличаете меня в «неосознанном арианстве», разумея под этим изображение Личности Иисуса Христа в виде простого Человека. При этом Вы называете арианином Ренана и выражаете неудовольствие относительно названия книги «Сын Человеческий». «Сын Человеческий,- пишете Вы,- собственно говоря, означает человек». Все это абсолютно неверно. Разве не обратили - 198 -
Вы внимания, что я в книге подчеркнул мессианский смысл термина «Сын Человеческий». Так иудеи называли Мессию с того времени, как это наименование было приложено к Нему пророком Даниилом (См. об этом работу Трубецкого «Учение о Логосе»). Что касается Ренана, то он никакого отношения к арианству не имеет. Ренан колебался между пантеизмом и позитивизмом, между тем учение Ария - это строгий теизм. Для него Логос был высочайшим иерархическим Существом, созданным до сотворения мира. Он превосходит всякую тварь. Спор же Ария с православными заключался в том, что для последних Логос был единосущен Богу, а для ересиарха Он, хотя и стоял выше твари, но был не рожден от Бога, а создан им (см. работы Болотова, Мелиоранского, Поснова, Лебедева). Если же в своей книге я стремился в какой-то, пусть отдаленной, степени увидеть человеческий облик Богочеловека, то здесь мной руководила мысль о священном величии «кенозиса», а вовсе не Ренан и не «арианство». 3. «Звезда,- говорите Вы сурово и безаппеляционно,- указывавшая путь волхвам, трактуется реалистически, как астрономическое явление... Православное же сознание воспринимает эту звезду как чудесное явление духовного мира». Мне кажется, что говоря от лица «православного сознания», Вам было бы неплохо справиться с тем, как толкует это явление наша единственная православная «Толковая Библия». Там Вы найдете развернутые аргументы против Вашей точки зрения (т. 8, стр. 42, а также у Гладкова, Толкование Евангелия, стр. 73). Разумеется, никто не мешает Вам или кому-либо другому считать звезду - сверхъестественной. Но не нужно выдавать это за общецерковное мнение. То же можно сказать и о «тьме», бывшей при Распятии. 4. Вы пишете: «Непонятно, какие «анокалиптические книги» читал в юности апостол Иоанн и можно ли говорить о его «экзальтации» - ?!» Думается, это стало бы для Вас понятным, если бы, обратившись к соответствующей литературе, Вы узнали бы, что на протяжении двух столетий до Р. X. в Иудее и среди Диаспоры существовала целая апокалиптическая литература (Вознесение Моисея, Апокалипсис Баруха, книга Еноха и мн. др.). Язык и образы в Откровении апостола Иоанна ясно носят на се- - 199 -
бе следы знакомства с этой литературой. И не просто знакомства, а, пожалуй, весьма глубокого знания. Его символика, обороты - все связано с апокалиптической традицией (об апокалипсисах иудейства смотрите хотя бы «Два града» Булгакова, т. 2). Что касается экзальтации, то из Евангелия явствует, что до Пятидесятницы Иоанн отличался от того «апостола любви», каким он стал впоследствии. Вспомните, как он предложил уничтожить самарян или как хотел сесть по правую руку от Христа. Ведь недаром он был назван «сыном громовым». Эту естественную человеческую страстность и непримиримость благодать Божия впоследствии претворила и смягчила; и нет в этом ничего унижающего апостола. 5. О многом можно было бы еще говорить, но для этого поистине нужно было бы написать десятки Страниц. Поэтому я остановлюсь еще только на одном вопросе, который, правда, не имеет прямого отношения к моей книге, но который занимает много места в рецензии. Речь идет об иллюстрациях. Вас возмутили «нестерпимо слащавые картинки из старых учебников священной истории». Я в общем согласен с Вами, что многие из них действительно не отличаются большой художественностью. Но в моем распоряжении не было иных. К тому же у меня перед глазами были такие примеры, как «Евангельская история» еп. Феофана и беседы о. Иоанна Кронштадтского. Первая была иллюстрирована Васнецовым и Плокгорстом, а вторая книга - Гофманом. Следовательно, ничего преступного и антицерковного в этом нет. Однако, должен сказать, что в издании 1968 года помещены именно такие иллюстрации, которые Вам нравятся. Вы идете дальше. «Мы находим, - пишете Вы, - что подлинным, полноценным ключом к Евангелию является только православная иконопись». Насколько я понял, в своих суждениях Вы исходите из необычайно глубоких и интересных работ Флоренского. Он в свое время, так сказать, распахивал в этой области целину, и можно лишь надеяться, что появятся новые работы, продолжающие его труды, так как тут за последние годы накопились горы нового материала для исследования. А пока есть соблазн решать эту проблему односторонне, отвергая всю церковную живопись и признавая церковным и духовным только один вид изображений - иконописный. Однако здесь следует соблюдать осторожность. В частности, нельзя, оставаясь на почве Православия, отвергать чтимые Церковью иконы только потому, что они написаны в живописной («фряжской») манере, а не в иконописной. (Например, икону Божьей Матери Взыскание погибших, Страстную, Целительницу, Всех Скорбящих Радость и др.). Мы знаем, что многие - 200 -
святые и праведники XVII-XX вв. молились именно перед живописными иконами, и далеко не всегда эти иконы были высокохудожественными произведениями искусства. Укажу хотя бы на образ Умиления - икону преп. Серафима. А на Афоне сейчас, как при старце Силуане, бытуют те самые «слащавые изображения», которые Вам, да и мне тоже так не нравятся. Я держал в руках «живописную» икону, принадлежащую кисти старца Нектария Оптинского и, кстати, напомню Вам, что Оптина и Саровская пустыни были расписаны в живописной манере. Иконы этого стиля, равно как и стенная роспись, господствуют теперь и господствовали последние два века во всех храмах и монастырях России. Уверен, что Вы можете видеть ее и в той церкви, куда Вы ходите. О. А. Мечев давал как благословение новобрачным копии с картины Велле «Они пошли за ним». Эту же копию о. Серафим освятил моей матери в качестве иконы. В красных углах у о. Иоанна Кронштадтского, у отцов Мечевых, у о. Серафима, у о. Константина Всехсвятского, у о. Николая Голубцова и у многих других чтимых и авторитетных священников висели иконы живописного стиля. Уже это одно требует осторожности в приговорах. Я не искусствовед и не решаюсь высказывать суждение по этому поводу, я только хочу обратить Ваше внимание на то, что проблема здесь много сложнее, чем представлялась Флоренскому и представляется Вам. Нельзя говорить, что все иконописцы работали с молитвой, а почти все живописцы - без молитвы, что они бездуховные, плотяные и т. д. Хорошо известно, например, что В. Васнецов был искренне религиозным человеком, серьезно относящимся к своей деятельности. Не случайно же он был избран почетным членом нашей Духовной Академии. Ремесленники же были везде и всегда, в том числе и среди иконописцев (см. постановления Стоглавого Собора). Религиозная настенная живопись и картины - не икона. Ее не освящают и ей не кланяются. Она обычно имеет служебное иллюстративное значение. То же относится и к рисункам в книгах. Религиозные картины Вы найдете в любой православной семье и в семье любого священника. Что же касается их качества, то это дело личного вкуса. Вы вот, например, бросаете презрительное слово «поленовщина» (это напоминает мне худшие приемы советской критики), а между тем эскизы Поленова далеко не всеми оцениваются так же, как Вами. Для многих они ценны тем, что в них дышит атмосфера Святой Земли, ощущается эпоха и воспроизведена обстановка Евангельской истории. Именно в этих как бы жанровых эпизодах можно почувствовать земное уничижение Христа более, чем у Иванова (которого Вы цените). Икона есть величайший плод византийско-русской церковности. Но не забывайте, что соборная Церковь этими двумя типами церковности не исчерпывается. Живопись и скульптура раннехристианского времени - это не икона. Христианское искусство времен Отцов Церкви и Вселенских Соборов - это не икона. Романское, - 201 -
эфиопское, индийское христианское искусство - это тоже особые миры. А возьмите православных негров Уганды: у них совершенно отличное от нас церковное искусство. Наше же для них - экзотика. Нельзя считать выражением соборного сознания нечто ограниченное во времени и пространстве. Пусть икона и есть (я согласен с этим) нечто непревзойденное в мировом христианском искусстве, но абсолютизировать ее опасно. Наш верующий народ первый воспротивится этому. Я испытал на своей практике, как трудно заменять живописные изображения иконописными, как страдают от этого люди и с какой неохотой идут на замену. Это еще одна практическая сложность. Ведь могут сказать, что глас народа - это и есть «соборное сознание». Здесь нужны не радикализм и нетерпимость, а осторожность и вдумчивость. Берясь рубить сплеча, легко нанести лишь ущерб делу. В заключение хочу еще раз поблагодарить Вас за проделанный труд и внимание. Рассуждения о вере без дел мертвы, а дело у нас с Вами общее. И, положа руку на сердце, хочу сказать: куда лучше было бы, если бы мы с Вами не полемизировали, не подозревали друг друга, а совместно трудились бы во славу Божию. Мир Вам и Божие благословение прот. А. Мень Р. S. Если Вы давали рецензию кому-либо, кроме меня, то надеюсь, что, справедливости ради. Вы ознакомите их всех с ответом на нее. |
