Сенокосов Юрий Перович, 1938 г.р., ок. истфак МГУ, работал в "Вопросах философии".

СРЕДИ ЯЗЫЧНИКОВ

ФИЛОСОФ ЮРИЙ СЕНОКОСОВ ОБ УБИЙСТВЕ ОТЦА АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

Я действительно был знаком с отцом Александром двадцать пять лет. Это был несомненно незаурядный и цельный человек, и очарование его личности останется со всеми, кто хоть немного знал его. Помню, уже во время первой встречи с ним (мы виделись и общались обычно у него дома) он поразил меня именно разно-сторонностью и талантом своей личности. Я никогда не замечал в нем фальши. Его открытость, доброта, тактичность, артистизм, мне кажется, были, конечно, связаны с его даром священнослужителя. Но ведь этот дар нужно было реализовать! Причем не где-нибудь, а в давящей атмосфере времени,   в   стране   «развитого социализма».

Последнее, однако, - внешняя сторона, на которую он сам, хотя его долгие (оды преследовали и постоянно угрожали,   вплоть до последнего
грагического дня  - очень редко обращал внимание. Свое призвание он видел в возвращении общества к Богу, к христианским, человеческим ценностям. Ибо считал, что если люди уходят от Бога, то неизбежно приходят к идолам.

Повторяю, он был удивительной личностью. Другого слова я не нахожу.

— А как вы познакомились, случайно?

— Случайностей в сфере духовной жизни, я думаю, не бывает. Нас по-знакомил Женя Барабанов, один из авторов будущего сборника «Из-под глыб». Помню также, что при этом присутствовал Володя Кормер, ныне тоже покойный. (Кстати, недавно в журнале «Октябрь» был напечатан его роман «Наследство», одна из сюжетных линий которого - «Катакомбная церковь» -- прямо связана с историей семьи отца Александра.)

Всех нас интересовала тогда русская религиозная философия, мы встречались, обменивались мыслями и в какой-то момент по старой русской традиции решили перепечатывать на машинке и распространять среди друзей книги Н. Бердяева. С. Франка, С". Булгакова, Г. Федотова. Несколько позже была переведена с английского и таким же образом напечатана работа Николая Зернова «Русское религиозное возрождение [32] 

Отец Александр, блестяще знавший русскую философскую традицию и особенно ценивший Бердяева и Владимира Соловьева за их, как он выражался,  «вселенский  горизонт». естественно, одобрил это начинание. поощряя в то же время и наши собственные занятия в этой области.

Отличала его личность и еще одна. крайне необычная у нас черта — открытость мировоззрения. Именно она и раздражала больше всего, на мой взгляд, представителей официальной Церкви, видевших в нем «отступника-экумениста». Его обвиняли в том, что он встречался с баптистами и молился с ними, симпатизировал католикам, а после того, как некоторые члены его паствы, разочаровавшись в православии,стали баптистами, упрекали, как он мог это допустить. Естественно, от этого он страдал и сам. Но понимал, что эти люди не ушли от Христа, и не осуждал их.

С другой стороны, ему постоянно напоминали о себе (он был еврей) «русские патриоты», от которых он получал угрожающие письма.

Что касается его отношения к католикам и протестантам, то оно определялось, конечно, не желанием слияния Церквей—он понимал, что это невозможно. Однако, считал, что экуменическое движение тем не менее должно развиваться. Иначе у верующих будет неизбежно возникать чувство  исключительности  своей Церкви и сознание, что лишь Она самая истинная, самая великая. А он как бы видел относительность такого понимания.

Но не в смысле релятивизма, а в смысле уважения прежде всего к своей же Церкви. Такое понимание религии и определяло динамический характер его мировоззрения. У него был другой, отличный от господствующего, горизонт видения. Он воспринимал духовную традицию и нес се в себе. как живую,— от древне» библейской веры через Новый заве! отцов церкви и до нынешней религиозной практики.

В этом смысле он не был просто «реставратором». Прошлое никогда не интересовало его само по себе. Он искал в нем как бы подтверждение собственному пути, верил в живое, одухотворяющее начало истории. Все его книги, за исключением многотомного Био-библиологического словаря, над которым он работал в последние годы, были объединены в серию, которую он так и назвал: «В поисках Пути, Истины и Жизни». Одну из книг из этой серии «Вестники Царства Божия» — о библейских пророках — я считаю самой вдохновенной его книгой.

— И вот этого человека не стало. И пока фактически ничего не известно о причинах его гибели, о мотивах преступления. Широкой публике приходится лишь гадать, кто и за что его убил...

— Отец Александр, конечно, жертва, но не в том смысле, как обычно думает об этом русский человек, склонный верить, что все вокруг -жертвы несправедливости и обмана. И чем большее зло и обман его окружают, тем он легче в это верит, тем охотнее говорит о себе и других, как о жертве обязательно неких тайных враждебных сил, злого умысла, предательства и т.д. Нет, убитый — скорее жертва, принесенная слепцами как бы во имя искупления собственных же грехов. Это языческое убийство, совершенное теми, кто продолжает думать, что такого рода вещи могут действительно повлиять на какой-то выход из того кризиса, в котором мы находимся. Ведь те, кто стоит за этим убийством, отнюдь не сумасшедшие, ими что-то двигало. какая-то своя вера, сформировавшая- [33] 

 ся в нашей же отечественной культуре. Это феномен «православного язычества», как бы парадоксально это ни звучало.

Очевидно, массовое религиозное сознание живет по каким-то своим законам (пока не понятым нами), и в его недрах могут совершаться чудовищные трансформации самых светлых начал—в преступление.

В истории русской культуры произошло по меньшей мере два трагических события, предопределивших во многом сегодняшнее состояние нашего общества. В XVI веке произошла расправа с «русской святостью», после чего перестала существовать свободная церковь. А в XIX веке—в результате убийства Александра II — наступила трагедия русской государственности. О характере первой трагедии рассказывает, в частности, Георгий Федотов в своей книге «Святые древней Руси».

— Если я не ошибаюсь, эта книга была недавно переиздана в издательстве «Московский рабочий» с предисловием как раз Александра Меня?

— Совершенно верно. Федотов пишет, что победа вступивших в союз с властью иосифлян в борьбе с «нестяжателями» означала надлом духовной жизни народа. С этого времени, то есть примерно с середины XVI века, не только в религиозной, но и в общественной жизни страны и устанавливается тот тип, выражаясь церковным языком, «уставного благочестия и обрядового исповедничества», который вовсе не помешал уже Ивану Грозному прибегнуть в своей политике к самой дикой жестокости. Не случайно, замечает Федотов, опричнина была задумана Грозным как монашеский орден. Это было первое «великое духовное кровопускание».

Русское государство, поработив Церковь и вместе с ней начала свободной духовной жизни народа, было, в сущности, уже поэтому обрече
 но на своего рода будущее самоубийство. Когда в 1881 году был убит Александр II, то это был убит царь, который как раз и стремился своими реформами проложить путь в том числе и к духовному оздоровлению общества. Но копившееся веками зло, не сдерживаемое духовной, свободной работой, не могло, видимо, не прорваться в какой-то момент в виде «языческого наказания». Ведь царь-реформатор был убит, в сущности, собственным народом. Убийство же в 1918 году Николая II лишь закрепило эту форму безумия в нашей истории. Подобное разрушение духа и власти в стране могло быть компенсировано лишь  еще   более   чудовищным насилием. И я думаю, что мы переживаем сейчас, после «второй отмены» крепостного права, если угодно, завершающую фазу этой многовековой трагедии. В какой-то мере отношение публики к Горбачеву сравнимо с отношением к Александру II.

— То есть, вы считаете, что убийство отца Александра было тем самым неизбежно?

— Хотя это звучит дико, в каком-то смысле—да. Сама возможность подобного убийства естественна для этого общества.
— Но ведь убивали не только в России. Вспомните эпоху Религиозных войн, например, во Франции. А что касается Александра II, то его убийство было связано не столько с проводимыми им реформами, сколько с попытками   устранить   их   естественные следствия.

— Несомненно.   Но  тотальность идеологизации конфликтов в России была и, кажется, остается беспрецедентной для христианского мира.
Вспомним хотя бы о смертельной схватке, которая началась в России практически сразу после отмены крепостного права (1861 год) между «монархистами» и «анархистами» или «нигилистами». То есть сторонника- [33] 

Ведь это — открытая идеология социальной мести, самоубийственной для самого существования народа. В каком же состоянии должны были находиться страна и народ, чтобы появилась эта идеология мести в христианской стране? Как она вызрела? Кто несет ответственность за это -правительство или народ? Или интеллигенция? Самое страшное, что логика «зло за зло» неизменно находит оправдание в якобы духовных ценностях. В одном случае -«истинного православия» и попранного величия России, в другом - «общественной справедливости». Причем механизм оправдания предельно прост. Для этого просто нужно прежде чем убить человека, перестать считать его человеком и назвать, например, предателем. Или врагом народа. Или жидо-масоном. Это было уже множество раз — и повторяется вновь и вновь. В этом и состоит, на мой взгляд, проявление языческого начала в нашей культуре. Люди продолжают верить в «очищающий», ритуальный смысл наказания. Что, якобы, в результате наказания, мести обязательно что-то изменится. Если сохраняется атмосфера насилия и страха и, более того. под знаком критики «русофобии» активизируется самое темное, агрессивное начало жизни, то убийца всегда найдется. Как это и произошло в случае отца Александра. Он исповедовал идею терпимости и верил в возможность сосуществования разных жизненных позиций и точек зрения в христианской культуре - и был убит за эту исповедь.

— И как вы считаете, насколько оправдана была эта его вера? Ибо после всего сказанного вами, надежды, кажется, не остается.

— Что касается России, то я думаю, что надежда все-таки существует. Или, вслед за Кантом, я бы ответил так. Наше упование на Бога в данном случае должно быть настолько полным или абсолютным, чтобы не оставалось никакой надежды на Его участие в наших делах. Лишь чувство собственной полной вины может сделать нас по-настоящему свободными, а значит - ответственными в этом
мире.
Беседу провел Андрей ФАДИН

*  *  *

Текст 2015 года (http://civiceducation.ru/interview/29733):

Одно из самых ярких впечатлений в моей жизни – встреча Мераба Мамардашвили и о. Александра Меня – философа и священнослужителя. Они не были знакомы и увидели впервые друг друга в Пицунде на побережье Черного моря. Хорошо помню, что произошло это в 20-х числах сентября 1987 года, когда мы втроем – Мераб, Лена, моя жена, и я – пришли из Лидзавы, где жили обычно на Рыбозаводской улице во время отпуска, чтобы купить на рынке в Пицунде хлеб, овощи и сыр. Было часов одиннадцать утра, приятное осеннее солнце, мы запаслись на рынке всем, чем нужно, включая две бутылки вина, и перед тем как вернуться, остановились у кафе, решив, что стоит выпить кофе. И в этот момент, обратив на кого-то внимание, Лена громко сказала: «Юра, это, кажется, – Алик!».

Действительно, шагах в тридцати от нас, стояло двое мужчин и один из них был о. Александр, с которым меня познакомил еще в конце 1963 года Женя Барабанов, а второй Сережа Рузер, вскоре эмигрировавший в Израиль и ставший преподавателем на отделении сравнительного религиоведения Еврейского университета в Иерусалиме. Обрадовавшись такой неожиданной встрече, в таком необычном месте, забыв о кофе, мы тут же все решили отправиться в Лидзаву.

Я не видел о. Александра примерно полгода, но он слышал от меня неоднократно о том, кто такой Мераб Мамардашвили, а Мерабу рассказывал об о. Александре. Но чтобы они встретились вот так и потом проговорили до 11 часов вечера, сидя за столом на Рыбозаводской!.. Совершенно не помню, о чем они говорили. Ни я, ни Лена, ни Сережа – мы не вслушивались, общаясь между собой, в их мерно текущую беседу. Но видели, насколько увлеченно, не обращая на нас внимания, они говорили. Было очевидно, и сегодня я в этом уверен, что на наших глазах происходила тогда символическая встреча выдающегося философа и выдающегося священника. Символическая в том отношении, что, несмотря на совершенно разный жизненный опыт, встретившись впервые, они понимали друг друга с полуслова.

Я убедился в этом позже, когда в Москву из Тбилиси прилетал Мераб, и мы отправлялись к о. Александру на электричке в поселок Семхоз недалеко от Сергиева Посада, где он жил. И там за ужином, который он готовил, угощая нас не только огурцами и помидорами, выращенными, по его словам, на собственном огороде, они продолжали общение, как давние близкие друзья, судя по выражению их лиц и иронично-доброжелательной интонации, когда обменивались репликами по поводу происходивших в стране событий. Философ и богослов не спорили, хотя, казалось бы, для этого были все основания и причины, понимая друг друга, потому что думали об одном и том же – о свободе и человеческом достоинстве.

Увы, 9 сентября 1990 года был убит о. Александр, а 25 ноября в аэропорту «Внуково», возвращаясь на родину в Грузию, умер от разрыва сердца Мераб.

Это были два близких и дорогих мне человека, и, думаю, не случайно примерно за месяц до гибели о. Александра в августе 1990 г. я видел сон, о котором хочу рассказать.

Представьте себе котлован – глубокий и ослепительно ярко освещенный, как в полдень при ярком Солнце, и меня в этом котловане. Я это ясно вижу, хотя на глазах у меня темные очки, и понимаю, что ослеп, а ведет меня по котловану на поводке собака, которая тоже явно слепая, потому что у нее на глазах тоже темные очки.

Куда ведет, я отчетливо это вижу, – не знаю, вижу лишь, что все это происходит при ярком свете, и, видимо (хотя тоже обостренно чувствую), от того, что не понимаю, начинаю громко стонать и даже кричать, как мне сказала напугавшаяся Лена, разбудив меня.

Когда убили о. Александра, а потом умер Мераб, я стал думать, что это был не просто сон, а предчувствие или какое-то внезапно посетившее меня чувство, что оба моих поводыря (назову их так) скоро покинут меня.

Что это? – спрашивал я себя, – знание-предчувствие ослепшего тела или ясно видевшего ума (сознания)?.. А накануне гибели о. Александра – вечером 8 сентября часов в шесть – в комнату, где я лежал в это время в полудреме (весь день я чувствовал себя отвратительно, причем, – утром после ванны одел красные джинсы и черную рубашку, которую купил за 15 лет до этого и не разу не надевал), влетел голубь и сел под стол. Я решил, что-то случилось с мамой (она болела), взял его в руки, посмотрел внимательно в глаза, подошел к окну, в которое он влетел, оно было открыто, и выпустил его.

Конечно, то, что за день до убийства утром я одел красно-черную одежду (знак предстоящего траурного дня), можно считать культурной условностью, но – опять же – на этот раз мое тело совершало явно, казалось бы, осмысленные движения, а ум спал.

Не буду останавливаться на возможных интерпретациях сна. Остановлюсь на убийстве, о котором услышал по телефону ранним утром 9 сентября.

За что?.. – невольно спросил я своего друга, который мне позвонил. И, положив трубку, увидел Алика – его таинственно улыбающееся лицо и глаза, в которых никогда не замечал фальши, и знал что его открытость, тактичность, артистизм были очевидны всем, кто с ним общался. Конечно, подумал я, это связано с его даром священнослужителя в стране «развитого социализма». А свое призвание он видел в возвращении общества к Богу, к христианским, человеческим ценностям.

Сошлюсь на интервью начала 1991 года журналу «Век XX и мир», где на вопрос о причинах убийства, я, в частности, сказал, что о. Александр, прекрасно знавший русскую философскую традицию, особенно ценил Владимира Соловьева за его, как он выражался «вселенский горизонт». А представители официальной Церкви видели в нем «отступника-экумениста» и обвиняли в том, что он встречался с баптистами и молился с ними, симпатизировал католикам. А с другой стороны, ему постоянно напоминали о себе, но уже по другой причине, поскольку он был еврей, «русские патриоты», от которых он получал угрожающие письма.

Повторю, предваряя возвращение к Мерабу, что я говорил в интервью, отвечая на уточняющие вопросы.

Во-первых, что касается отношения о. Александра к католикам и протестантам. Естественно, когда некоторые члены его паствы, разочаровавшись в православии, становились баптистами, он страдал, но не осуждал их, а говорил, эти люди не ушли от Христа. И считал, что экуменическое движение должно развиваться, а иначе у верующих будет неизбежно возникать чувство исключительности своей Церкви и сознание, что лишь она самая истинная и великая. Прошлое не интересовало его само по себе. Он искал в нем подтверждение собственному пути, верил в живое, одухотворяющее начало истории. Не случайно все написанные им книги были объединены в серию, которую он назвал: «В поисках Пути, Истины и Жизни».

И, во-вторых, я говорил: убийство о. Александра было совершено теми, кто продолжает думать, что именно убийства могут повлиять на выход из того кризиса, в котором мы находимся. Как вообще это стало возможно? Ведь те, кто стоит за этим убийством, отнюдь не сумасшедшие, ими что-то двигало, какая-то, видимо, своя вера, но сформировавшаяся в нашей же, отечественной культуре. Очевидно, массовое сознание живет по каким-то своим законам, и в его недрах могут совершаться чудовищные трансформации, после которых и может происходить то, что случилось. В чем же тогда и где истоки этих трансформаций? Известно, что в России произошло, по меньшей мере, два трагических события: в XVI веке произошла расправа с «русской святостью», после чего перестала существовать свободная церковь. А в XIX-ом – в результате убийства Александра II – наступила трагедия русской государственности. Учитывая, что в 1881 году был убит царь, который своими реформами как раз и стремился проложить путь, в том числе, к духовному оздоровлению общества; и убит не в результате дворцового переворота или заговора, а собственным народом. Как и в 1918 году, когда был убит Николай II.

Почему в нашей стране убивали царей, а после революции не только дворян, но и священников? Причем, десятками тысяч. Разве это можно понять, если мы христианская страна? В каком состоянии должен был находиться народ, чтобы поверить в идеологию мести? И кто несет ответственность за преступления: власть или народ? Или интеллигенция? Почему все повторяется, находя оправдание в якобы духовных ценностях? В одном случае – «истинного православия» и величия России, в другом – «общественной справедливости». Причем, механизм оправдания прост. Для этого нужно, прежде чем убить человека, перестать считать его человеком, называя предателем или врагом народа. Или жидо-массоном.

Разумеется, слушая лекции Мераба и общаясь с ним, умозрительно я уже знал ответ на свой риторический вопрос «За что?..».

«Идеология – это… иллюзорное сознание не в психологическом смысле. Оно не зависит от того, верят люди или не верят во что-то… – говорил он в своих лекциях, посвященных социальной философии в 1981 году. – Можно даже сформулировать [по этому поводу] закон: всякая идеология в своем имманентном развитии доходит до такого пункта, когда ее эффективность, или рациональная эффективность, не зависит от того, разделяют люди эту идеологию или не разделяют ее. Почему? Да потому, что она разрушает словесное пространство, лишь внутри которого может артикулироваться и кристаллизироваться мысль. Это просто разрушение языка… Вы можете подмигивать друг другу – пожалуйста, но когда вы захотите хоть как-то узнать, что вы сами думаете, вы не сможете этого сделать, если вы в этом пространстве»*.

Это был диагноз, поставленный философом государственной системе за несколько лет до того как она начала распадаться, потому что появились и были люди, осмелившиеся думать. Или, как выражался Мераб, – «заниматься возможными способами прояснения нашего [жизненного] опыта». При этом проясненный опыт самого Мераба впечатляет.

Хорошо помню его рассказ о «профилактической беседе» с ним вначале 1980-х и слова сотрудника КГБ: «Мы знаем, что вы считаете себя самым свободным человеком в этой стране».

Разумеется, Мераб никогда так не считал, но тема свободы, несомненно, была главной в его жизни и творчестве. Не свобода выбора, а именно свобода как таковая, о которой он говорил: «это феномен, который имеет место там, где нет никакого выбора. А есть нечто, что в себе самом содержит необходимость. То есть является необходимостью самого себя». «Свобода ничего не производит, она производит только свободу, большую свободу».

Ю.П. Сенокосов,

Основатель Школы гражданского просвещения

______________

* Мамардашвили М. Вильнюсские лекции по социальной философии. Опыт физической метафизики. – СПб.: Азбука-Аттикус, 2012. – С. 236.