Яков Кротов. Богочеловеческая история.- Вера. Вспомогательные материалы.
РАСШИФРОВКА ВОСПОМИНАНИЙ ОБ О. А.МЕНЕ 2000 Г.
Я приехала в первый раз в Новую Деревню вечером 6-го января 1979 года. Это была первая наша встреча, очень короткая, потому что я приехал с другим человеком, который с отцом Александром и разговаривал. Мы приехали довольно поздно, к концу всенощной. Я же с ним виделась буквально минуту, когда он вышел и улыбнулся мне, сказал, не хочу ли я чаю и что-то в таком духе. Самое интересное, что я не знала, к кому я еду. И это замечательно, потому что у меня было такое представление когда-то: как только я узнавала, что человек знаменит, как у меня появлялось нечто отрицательное. Если бы я знала, кто он такой, я, может быть, и не поехала бы или воспринимала бы его по-другому, с заранее определенным критическим настроем. Я была тогда верующим человеком. Самое смешное, что я слышала иногда его передачи по Би-би-си или по другим западным радиостанциям, но я никогда не слышала его имени. У меня были друзья из этого прихода, но я никогда не слышала этого имени. Некое чудо.
Следующий раз я приехала с тем же человеком, и мы уже разговаривали с Александром, правда, не наедине. Это было в канун Крещения Господня, буквально через несколько дней. Я помню это, потому что первый раз я увидела, что Александр очень красив, а второй раз мне показалось, что то ли он болен, то ли что... Он как-то хлюпал носом, у него было серое лицо. Он посадил нас на клирос, уже пустой, мы разговаривали о том, о сем, он улыбался, а когда он вышел нас провожать, около самых ворот, он вдруг сказал: "Я вчера похоронил мою маму". И тогда мне стало понятно, почему у него такое серое лицо, а с другой стороны меня поразило то, как он мог с нами спокойно разговаривать, вместо того, чтобы сказать: "Знаете, мне не до этого". Он сказал: "Мы с ней были очень близки".
А уже потом я приехала одна, через несколько месяцев. Прошло года два, я ездила, мы общались, но в течение по крайней мере первого года близких отношений не возникало. Однажды были его именины в Новой Деревне. Это было в домике, который мы с нею вместе снимали. Точнее, я платила за этот дом. Она уже снимала его, а я ночевала какое-то время в певческом домике, потом там был однажды пожар, он начался при мне, я его тушила и обожгла руку. Кончилось тем, что меня перевезли к Марии Витальевне, и отец Александр мне тихо сказал: "Если можно, если вы можете как-нибудь, побудьте побольше с Марией Витальевной". И я потом несколько лет была с Марией Витальевной. А вот с похоронами его матери у меня связан эпизод в этом домике. Его именины, 12 сентября, год не помню, я суетилась, подавала чай, по праву хозяйки. Я выхожу с кухни, и отец Александр вещает и говорит: "А потом мистическим образом появилась Валя". И тут я вхожу и говорю: "Да-да, я приехала на следующий день после смерти Вашей мамы". После этого прошло какое-то время, все уже разошлись, мы пошли по дороге к храму, разговаривали, я должна была идти помогать мыть посуду Марии Витальевне, по каким-то делам, а он уже должен был идти ловить такси, ехать по каким-то делам. И вот на этом перекресточке мы с ним попрощались, и я пошла. И вдруг я слышу, он зовет: "Валя!" Я поворачиваюсь, он что-то говорит, я бегу назад, подхожу... У него огромные глаза и он говорит: "А Вы правда приехали на следующий день после смерти моей мамы?" Я говорю: "Ну, если совсем честно, то нет, но это было второй раз, я по крайней мере знала, куда я еду". Потому что первый раз мне сказали: "А поедем на Рождество за город".
Наша совместная работа началась, когда я по его инициативе начала переводить Новый Завет. Это было года через четыре после моего первого приезда, когда в 1983-м. Были Сережа Тищенко, Сережа Лезев и еще один Сережа, тоже Сергей Владимирович (все трое были Сергеи Владимировичи, но этот был недолго и вскоре исчез). Когда Сережа Лезов в своей статье пишет, что он был у отца Александра, он пишет об этом, словно это было в порядке вещей, как и тогда, когда он пишет, что Александр был у него. На самом деле, он умолил Александра приехать освятить его квартиру, это был первый и единственный раз, и то же и на этой встрече - он был первый и единственный раз. Но человек обладает талантом, он пишет так, словно они были старые и давние друзья, словно Александр ходил к нему советоваться по каждому чиху. На этой встрече Александр и предложил нам начать переводить Новый Завет. Я бы сама никогда бы на это не решилась, мне казалось, что это абсолютно невозможно. И мы сначала образовали группу, как бы для перевода и одновременно для занятий. Сережа Тищенко знал многое, Сережа Лезов был на уровне ниже моего, потому что он греческого еще не знал. Тогда он был безумно православный, ортодоксом до невозможности. Мы занимались у Жени Барабанова. Это было еще в советские времена, когда Женя одновременно объяснял нам какие-то азы на случай ареста, и мы собирались конспиративно. Потом у Жени были неприятности, и мы перебежали к Лезову. Александр очень рад был, что как-то Женя к этому причастен, потому что он надеялся, что хоть таким образом будут сохранены контакты с ним.
Потом эта группа, как и полагается, распалась, потому что все пришли к своему мнению. Осталась я одна. Почесав затылок, я взяла текст Марка и стала переводить сама. Я стала переводить Римлян, и с тех пор начались наши контакты. Комментариев было мало, и у Александра было мало. Это было очень интересно, потому что тогда я поняла, как хорошо с Александром работать. Он никогда не лгал. Если он не понимал какое-то место, он всегда говорил: "Я не понимаю", вместо того, чтобы заговорить красивыми словами. Мы с ним были как бы абсолютно равноправны. Если он мне что-то рассказывал или объяснял, то как старший товарищ, а не как высокостоящий товарищ. Это было замечательно. Мы с ним занимались или в Новой Деревне, в маленькой комнатке. Его ведь всегда рвали на части, поэтому я устроила такой способ. Я брала какой-то маленький кусочек, смотрела все комментарии, выписывала все точки зрения, а потом с ним договаривалась, и когда он куда-то ехал, мы с ним в электричке занимались этим.
Был очень смешной эпизод - "Александр весел". К нему приходил какой-то отец Михаил. Александр к нему хорошо относился, давал ему книжки из своей библиотеки. Он был чуть моложе Александра, благоговейно к нему относился, смотрел на него снизу вверх, Александр ему объяснял какие-то вещи... И вот однажды: я мою посуду на кухоньке, Александр выходит из комнатки и зовет меня: "Валя! Идите сюда..." Я иду, захожу, полотенцем вытираю мокрые руки. И он говорит: "Валя! Вот отец Михаил не понимает одно место в послании к Римлянам. Вы нам не объясните? Объясните, пожалуйста". Тут я смотрю: Михаил теряет дар соображения, у него глаза лезут на лоб. Я спрашиваю: "Какое место?" Александр показывает, потому что отец Михаил уже совершенно отключился, и я начинаю бойко - это место я хорошо знала - это место объяснять. Я смотрю: отец Михаил не понимает ни-че-го. Александр стоит, и у него на лице смесь хитрой ухмылки и серьезность. Когда я закончила, он все еще раз пересказал отцу Михаилу. Эта театральную сценку я назвала: "У меня каждая кухарка апостола Павла толкует".
Потом я подключилась к работе над словарем по библиологии, не с самого начала. С самого начала было так: он приносил мне кусочки текста, я смотрела. Это была стилистическая правка, редакторская правда. Иногда я говорила: "Здесь вот мало логики, это я не поняла". Я помню статьи "история редакций", "редакция форма". Когда он мне их принес, я сказал: "Простите, вот из этого я ничего не поняла". Он переписывал. Я мало знала, и вот сейчас я вижу, что по содержанию я мало что могла дать. А потом в Новой Деревне почти невозможно стало: там стояла толпа страждущих, жаждущих, чающих движения воды. В электричках тоже выстраивалась очередь. И мы просто договорились с Александром - такая была его идея - что я приезжала часам к двум сначала, и часов до шести мы занимались. Я привозила ему переводу, и мы обсуждали те места, которые были мне непонятны, о которых я хотела спросить его совета. С другой стороны, я занималась словарем: редактировала, клеила, резала... И одно время мы поняли, что нам не хватает этих трех часов, ведь в это время был еще обед, какая-то болтовня, так что реально оставалось два часа. И я стала приезжать к десяти. Это было по средам, в ту среду, когда он не был дежурным.
Писем Александра у меня не осталось. У меня было несколько открыточек и множество записочек, я их не сохраняла, потому что их было много, я их выбрасывала, когда я спохватилась, то обнаружила, что осталось всего три записки. Один раз он прислал мне открытку в Коктебель, где спрашивал, как я живу, и в частности советовал мне пройти море в Орджоникидзе. С ним я была один раз в Коктебеле, в 1987 или в 1988. Мы ехали не вместе, но жили в одном дворе. Александр меня туда и сосватал. Он очень хотел, чтобы я поехала в Коктебель, он мечтал об этом. До этого он отправил другую пару, и когда они приехали, и он спросил: "Ну, как?!" - он их почти что проклял. Он не мог ездить сам и сказал мне: "Вы будете ездить вместо меня". И он был страшно оскорблен, когда я после тяжелой болезни - мне Лина Салтыкова сказал: "Не надо ездить в июле, ты просто не перенесешь" - я говорю: "Александр мне советовал..." - "Он просто не понимает, что такое болезнь сердца". И она меня уговорила, мы поехали в Прибалтику. И вот однажды мы поехали с ним в Загорске просто так, на электричке, он мне рассказывал (и раньше, в такси, такое бывало) о своих впечатлениях в Коктебеле, он пел, он показывал фотографии - и вот мы подъезжаем к Семхозу, и он спрашивает: "Ну, когда в Коктебель?" Я говорю: "Я не еду, я еду в Прибалтику". Он произносит: "Чудовище!" - "Что-что?" - "Чу-до-ви-ще! Я и на нее тратил свое красноречие!" Год он мне не мог простить, в следующем году я поехала. Когда я вернулась, он прибежал в комнату и посмотрел внимательно и говорит: "Ну?! Коктебелянка?!" Я говорю: "Да!" И после этого целый час наш разговор сводился к: "Эх! Ах! А там! Дивно! Да!" и так далее. Я жила в том самом месте, где он когда-то жил, он мне дал этот адрес, и я ездила каждый год в сентябре. И вдруг он понял, что он может поехать. До этого он ездил с Сережей Рузером, потом с Файнбергом, а еще раньше со своим дальним родственником Рафой, Рафаилом, и в последний год с ним тоже поехал. Он не говорил, что приедет, но начал расспрашивать, как там в сентябре. Я говорила, что погода замечательная, бархатная.
Я приехала третьего или второго, и вдруг узнала, что он с Рафой здесь, они приехали на пару дней раньше. Была немножко натянутая обстановка, Александр явно плохо себя чувствовал. И, наверное, сыграло свою роль разочарование, когда ты попадаешь туда, куда так старался попасть. И сильно не повезло с погодой. Сколько я ни ездила, в это время не было совершенно дождей. В этот раз лил дождь каждый день. И он пробыл там всего лишь десять дней. Мы ходили гулять куда-то, какие-то хохмы были. Я помню: мы сидим под навесом во дворе, Александр читает вслух манифест коммунитической партии, поет песни сталинской молодости... "Сидели два сокола..." Читал огромное количество советских, детских, подростковых стихов... Какая-то низкопробная советская литература, восхваляющая Сталина, и вдруг его феноменальная память стала ее выдавать на гора, он садился и читал часами, подряд. Мы пошли в книжный магазин, ничего не было, но он купил очень хорошо изданный "Манифест коммунистической партии" и еще говорил: "Вот если бы мою книжку так издать". Он читал, и мы хохотали, потому что текст воспринимался как юмористический. Мы сошлись во мнении, что этот текст стопроцентно мертв. Было много интересного, но у меня было какое-то неприятное чувство... Он торопился домой, потому что у него был колоссальный ремонт, он предполагал, что там все сделано. Потом он говорил, что приехал, но надо было еще все делать ему.
Я была одиночкой в приходе. Многие пришли через общение или через кого-то, сразу попадали в какие-то общения. Я вообще по натуре одиночка, но даже когда я слышала разговоры при общении и тому подобное, я испытывала чувство, что я оторвана, что надо быть в русле. И я как-то случайно сказала об этом Александру, он мне сказал: "Ну, если вы хотите, вы мне скажите, куда вы хотите, я вас туда пристрою". Но одно дело, когда вы естественно куда-то попадаете, а другое, когда вам предоставляется возможность выбора. Вы начинаете смотреть, и вам все время что-то не нравится... Так я и осталась одиночкой.
Когда я была при Александре, на кухне, конечно, у меня было безумное количество друзей, знакомых, со мной почтительно знакомились, потому что я была при Александре. Когда было решено, что я больше при кухне не буду, три четверти людей, которых я искренне считала своими друзьями, куда-то испарились, а те люди, которые со мной здоровались, перестали. Я была совершенно искренне поражена и сказала об этом Александру. Он ответил: "Валя, Вам меня недостаточно? Где Вы хотите видеть ваших друзей? Это были не друзья, а ... - он подумал и нашел слово: - клевреты. А теперь Вы никто, и у Вас нет клевретов".
На кухне я оказалась постепенно: нужно было помогать Марии Витальевне "обслуживать народ", как она выражалась. Все приходили голодные, поэтому варилось огромное количество картошки... В Новой Деревне ничего нельзя было купить, поэтому я возила в рюкзаках... была крепкая, здоровая, сильная тогда. Носила я этот рюкзак из Пушкина в двенадцать, а иной раз в час ночи, пешком за два километром. Нужно было топить печку... Иногда, в виде особой милости, когда Мария Витальевна уезжала в Москву, она мне доверяла отца Александра, оставляя огромное количество инструкций, что надо было делать, потому что она не могла мне полностью довериться. В это время начались гонения внутри прихода, было запрещено допускать кого-либо в домик, но Мария Витальевна выхлопотала это право для меня, на меня запрет не распространялся. И вот однажды я иду к домику, а Зоя Афанасьевна преграждает мне путь и говорит: "Вы куда?! Вы понимаете, что Вы делаете! И так отец Александр на пороховой бочке..." Я обхожу ее мимо, Мария Витальевна берет меня за руку и проводит на кухню. На крыльце стоит отец Александр и получает искреннее наслаждение от этой сцены. Так постепенно мы с ним общались все больше. Как я начала читать его рукописи? У него была рукопись по исагогике Ветхого Завета, и мне как-то попал пятый, наверное, ее экземпляр и нашла там много стилистических недочеток, сокращения были сделаны по-разному. Я в это время была ведь редактором в издательстве "Русский язык". И я сказал ему, чтобы он все-таки использовал мой профессиональный пыт, и вот с этого началось.
