Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
Владимир Шнейдер
Владимир Шнейдер, искусствовед. Живёт в Нью-Йорке. Опубликовано: «Истина и жизнь», №9, 2001
Почему сегодня, более десятилетия спустя после мученической кончины отца Александра, всё не утихают споры о нём, почему его имя остаётся в центре церковной полемики?
Только ли потому, что одним импонируют широта взглядов отца Александра, его уникальная образованность, отсутствие крайностей в суждениях, обаяние его личности, его книги и пастырский стиль — качества совсем не редкие на Западе, — а другим не нравятся его еврейство, открытость к инославию, некатегоричность высказываний по спорным вопросам? Думаю, ответ надо искать глубже.
Может быть, никто так остро, так ясно, как отец Александр, не ощущал подлинной реальности времени, в которое ему пришлось жить. Он был чуть ли не единственным, кто уверенно и без боязни шёл вперёд. Казалось, он твердо знал, что и как делать. И делал. Это невольно раздражало одних, настораживало других, смущало третьих. Признаюсь, я сам был смущён, когда впервые увидел отца Александра в 1981 году в Москве в довольно необычном обществе «босоногих». Это была странная компания последователей некоего человека, которого они называли «учителем» и который их учил, что нужно ходить босиком, чтобы питаться соками земли. Почему-то они ходили босиком и в квартире, по-моему, мы с отцом Александром были единственными в ботинках. Я попал туда случайно и об отце Александре никогда раньше не слышал. Отец Александр был в светской одежде и показывал слайд-фильм о Христе, сопровождая его комментариями. Всё это было для меня настолько непривычно, странно... Помню, после фильма у отца Александра спросили, как он относится к «учителю». Отец Александр уклонился от прямого ответа, процитировав то место из Евангелия, где сказано: «Никого не называйте учителем...» — и стал говорить о Христе, но было заметно, что атмосфера была для него не очень доброжелательная. Вскоре он ушёл — его ждали в другом доме, и я очень удивился, узнав, что это был православный священник. То, как он выглядел и что делал, было непривычно и неожиданно для православного священника.
Он шёл вперёд, когда другие смотрели назад.
В застойное советское время многие испытывали ностальгию по дореволюционному прошлому, которое казалось несбыточным раем. В прошлом находили утешение. Вперёд даже смотреть было страшно, не то что идти. Так вот, он шёл вперёд, не соблазняясь иллюзиями прошлого. Это ясновидение и было уделом его гения. Он был в этом одинок, и у него не было времени и сил на ненужную полемику. Он спешил. Он знал, что время кратко. Не мешают, терпят — и за то слава Богу. Работал сверх человеческих сил. Единственным вопросом для него было: успею ли? Он часто говорил: «Если Бог даст сил», «Если позволит Бог».
Хорошо помню ещё одну встречу с ним — зимним вечером 1983 года в одной из квартир в Санкт-Петербурге (тогда ещё Ленинграде). Отец Александр сидит в мягком кресле, в его руках чашка с горячим чаем. Его вид источает уют и умиротворение, а говорит он вот что:
«...Для меня как биолога здесь всё предельно ясно. Я сам занимался этим в Сибири, когда учился на биофаке. Это чистая наука. Из каждых десяти особей пушных зверьков, имеющих ценный мех, только пять передают потомству стопроцентно здоровые гены и тем самым — лучшую шкурку, с остальными пятью — сложнее. И тут можно управлять. Целенаправленный отбор самых лучших приводит в результате длительной работы к тому, что почти 100% особей передают потомству хорошую шкурку. Обычно на это уходит три-четыре поколения особей. А теперь подумайте, что может случиться, если эксперимент проводить прямо наоборот, то есть целенаправленно, десятилетиями работать над ухудшением породы. Можно добиться обратного результата: почти стопроцентной передачи испорченной шкурки. Такой эксперимент противоестественен, и выходить из него очень трудно. Понадобится втрое больше времени, чтобы вернуться сначала к норме (пять из десяти — здоровые), а уж потом думать об улучшении. Так вот, этот обратный эксперимент, только на людях, был проделан в нашей стране. Понадобятся многие и многие десятилетия просто нормальной жизни, прежде чем люди вернутся к естественной норме; о каком-либо улучшении "человеческого материала" просто не может быть и речи... Но есть во всём этом и иной план — уровень откровения, уровень чуда, когда Сам Бог вмешивается, и процесс качественно ускоряется. Так уже не раз бывало в истории. Я глубоко уверен, что нашу страну в той ситуации, в которой она сейчас находится, может спасти только чудо...»
Отец Александр говорил о вещах, для многих необычных и непривычных, и говорил с глубоким знанием. Он, конечно, видел намного дальше других.
Казалось бы, такое знание неизбежно ведёт к суровости, но он не был внешне суров. Напротив, жизнерадостен, весел. Он любил жизнь, любил природу, любил людей, был, как мы говорим по-русски, «компанейским» человеком.
Однако духовный завет о. Александра — трезвость. Хватит иллюзий, достаточно их было в прошлом.
К сожалению, за то время, что отца Александра нет с нами, сложилось немало мифов о нём. Его образ искажается не только ненавистниками, но и излишне ревностными почитателями. Сложилась традиция украшения его биографии обстоятельствами, не всегда отвечающими действительности. На одном из вечеров творческой интеллигенции, посвящённых памяти отца Александра, в начале 90-х довелось услышать немало подробностей его биографии, преимущественно легендарного свойства; с придыханием говорилось о мистическом проникновении в возможное содержимое похищенного. убийцей портфеля отца Александра; о каких-то таинственных словах отца Александра, смысл которых был понят позже; будто он точно знал день и час своей смерти, о чём и намекнул одной даме в записке, которая потом куда-то исчезла... Заговорщически понизив голос, дама сообщила, что на вечер приехал «тот, кто тайно вдохновлял, благословлял и организовывал многогранную деятельность отца Александра Меня, — сегодня мы наконец-то можем не боясь назвать его имя, это духовник отца Александра епископ Михаил Мудьюгин». Владыка Михаил, выйдя тогда на сцену, сказал: «...Я никогда им не руководил и ничего не направлял, и признаюсь по правде, книг его я тоже не читал. Да, приезжал он ко мне, мы много говорили. Да, я его исповедовал и благословлял на то, на что он испрашивал благословение. Делал я это потому, что считал это полезным для Церкви. Вот, собственно, и всё, что я могу рассказать вам об отце Александре...»
Отец Александр не нуждается в украшении своей биографии. Его авторитет не нуждается в поддержке набором имён знаменитостей, который часто приводится в воспоминаниях о нём.
Отец Александр Мень никогда не претендовал на то, чтобы быть пророком, чудотворцем, оракулом или старцем. Было бы преувеличением говорить, что он оставил после себя некое новое христианское учение. Он не создал также никакой новой приходской или околоприходской структуры. Его прихожане не были никак организованы. Каждый был связан с отцом Александром, и он был связан с каждым, но не было специально разработанного принципа связи людей друг с другом. Конечно, существовали молитвенные группы, велась катехизация... Почти всю свою пастырскую жизнь отец Александр был вторым священником маленького сельского прихода. Когда он сам стал настоятелем, то внешне в приходе мало что изменилось. Службы, требы, крещения, отпевания...
Не был отец Александр и богословом в академическом смысле слова, хотя и касался многих догматических вопросов, высказывал по ним своё мнение. Однако вывести систему из этих высказываний и говорить о каком-то особом богословии отца Александра вряд ли возможно. Его книги носили подчёркнуто религиозно-просветительский, научно-популярный характер и были обращены к людям заведомо не церковным, а лишь ищущим путь в Церковь. Он сам не раз настаивал на этом. Поэтому даже ненавистники отца Александра, упорно ищущие у него ереси, ничего толком найти не могут (о патологических ненавистниках не говорю — те, конечно, находят).
Не был отец Александр и диссидентом: ни церковным, ни политическим. Он никогда не подписывал никаких воззваний. Он не лукавил, когда говорил на допросах в КГБ, что книги он писал для своих прихожан, в ответ на их вопросы, и на Запад они попали случайно, не по его воле. Это была чистая правда: он писал не для славы на Западе, а просто для своих друзей и прихожан, как бы продолжая с ними разговор. На один мой вопрос он однажды сказал: «Посмотрите у меня в "Магизме и единобожии" — там есть ответ...» То есть он уже когда-то давно ответил в книге на мой вопрос, он написал это для меня и таких же, как я.
При всей своей любви к инославию отец Александр ни разу не нарушил конфессиональную дисциплину. Он не утверждал себя на пути реформы богослужения или богослужебного языка. На всё, что делал, он испрашивал благословения своего духовника — епископа Православной Церкви.
Отец Александр не был членом «катакомбной Церкви», а всю свою сознательную жизнь был членом Русской Православной Церкви. Останавливаюсь на этом, потому что в биографии отца Александра нередко подчёркивается то обстоятельство, что он был воспитан в так называемой «катакомбной Церкви». При этом под «катакомбной Церковью» обычно подразумевается, особенно у людей несведущих, нечто сладкозвучное, несомненно позитивное, этакое чуть ли не предвестие христианства XXI века, разумеется, в противовес омерзительному коллаборационизму Церкви официальной. Но «катакомбы» были, мягко говоря, разными. «Катакомбам» несравненно более, чем Московской Патриархии, были присущи те крайности консервативного толка, которых отец Александр всегда старался избегать. Да, верно, люди, оказавшие большое влияние на отца Александра в годы его детства и отрочества, в силу тех или иных обстоятельств входили в «катакомбную Церковь». Но духовность их определялась не принадлежностью к «катакомбам». «Катакомбы» существовали и при жизни отца Александра, священника Московской Патриархии, так же как существуют и сейчас... «Мой приход будет последним в Московской Патриархии», — сказал отец Александр во время повального бегства московских приходов в зарубежный синод.
Трезвость и ещё раз трезвость — вот завет отца Александра. Он и был единственным трезвым среди повального хмельного угара. Его деятельность была обусловлена совершенно осознанным, зрячим, трезвым видением вещей в их реальной сути, той сути, которая открывается не на уровне диссидентско-кухонной риторики, а на глубинах откровения.
«Наверху» к отцу Александру относились как к инопришельцу. Чувствовали нутром его инаковость. Сам факт его существования был неудобен.
Как отец Александр вырос, самовоспитался, уцелел — это загадка. Для меня полнота и гармоничность его личности, включая и просто человеческую красоту, — самое большое в нём чудо. Его путь стремителен и прям. Уже в раннем отрочестве он ясно увидел своё жизненное призвание и никогда не свернул с раз и навсегда избранного пути. Ему не были свойственны страстные метания из одной крайности в другую, надрыв, мучительные сомнения, колебания и мимолётные увлечения, что нередко характеризует тип русского религиозного мыслителя.
В нём также не было ничего от духа отрицания и борьбы против. Он был созидатель. Он знал всё и всему знал место. Его книги — целостная и ясная программа здорового и радостного, культурного христианского видения мира, мира не осуждённого, а возлюбленного Христом во всём его противоречивом разнообразии. И отцу Александру дано было видеть в этом разнообразии свою иерархию, свои ценности и достижения в свете христианского откровения.
Именно в этой цельности, ясности и состоит тайна отца Александра — личности, радостно и достойно прошедшей путём Христа в стране, где умеренный компромисс считался высокой мудростью и где господствовало расхожее представление: не до жиру, быть бы живу. И в этом смысле другой такой, всецело светлой, абсолютно цельной и целеустремлённой, гармоничной личности Россия советского времени не знала. Это и делает отца Александра выразителем христианского идеала, явленного в наши дни. Его путь — воистину путь Христов.
Он не оставил нам руководства. Его книги нельзя превратить в инструкции. Следовать ему можно только в духе.
Он был очень строг к себе и бесконечно мягок к другим. Он никогда не использовал свой авторитет для наложения внешних уз на своих прихожан, в смысле: как часто нужно причащаться или исповедоваться, обязательно ли быть на всенощной в субботу накануне Литургии, какое молитвенное правило читать, можно ли, опоздав на Литургию, причаститься. Он нередко избегал прямых ответов на эти вопросы. Говорил: я сам предпочитаю делать так-то и так-то, однако это совсем не исключает и не умаляет других путей... Он знал, что любовь Бога безгранична и что Бог любит человека таким, какой он есть.
Он не уставал повторять: у христиан есть только одно оружие — прощение и любовь.
За годы, прошедшие со дня гибели отца Александра, в России многое изменилось. Уже больше нет на карте той страны, в которой он прожил свою удивительную жизнь и где встретил смертельный удар. С такой же поразительной стремительностью, смехотворной лёгкостью и непредсказуемостью, с какой в своё время рухнула историческая Россия, на наших глазах совершилось крушение советской империи. Россия снова, уже в который раз, на распутье. Снова ставятся те же вопросы. Кто мы? Что делать? Куда идти?
Отец Александр не сомневался, в какой плоскости нужно искать ответ.
Митрополит Антоний (Блюм) в одной из своих недавних проповедей сказал, что мир вступает в новую полосу мрака, когда силы зла и распада значительно увеличатся. Но он и напомнил, что свет во тьме светит и тьма не может объять его. Об этом же нам говорят жизнь и смерть святомученика Александра Меня.
* * *
Владимир Шнейдер
Памяти отца Александра Меня
(к десятилетию со дня смерти)
"В нашей церкви нет ни иудея, ни эллина,
в ней одни чистокровные русские»
Много добрых слов сказано здесь о светлой личности отца Александра Меня как людьми, знавшими его при жизни, так и теми, кто узнал его после смерти: через книги, фильмы, духовное наследие.
Знаменателен уже сам факт этого, второго на американском континенте, чествования отца Александра, внимания к его имени, книгам, личности и делам. Очевидно, что для всех нас, здесь сегодня собравшихся, отец Александр является выразителем того типа христианства, которое нам понятно и близко и которое устроители сегодняшней встречи назвали «христианством XXI века».
Но что собственно подразумевается под «христианством XXI века»? В чем оно выражается? Что внес в него отец Александр Мень?
Признаюсь, что я пока не услышал ясного ответа на эти вопросы, как и на вопрос, почему, по выражению епископа Серафима Сигриста, «современное христианство вообще не может быть понято без понимания духовного опыта отца Александра Меня?»
Если последнее утверждение относится к глубоко экуменическому христианскому самочувствию отца Александра, отсутствию в его суждениях преувеличений и крайностей, его здравомыслию и последовательному христоцентризму, его незаурядному писательскому и проповедническому дару, его жизнерадостному и стойкому характеру, его этническому еврейству и одновременно глубокой вере в Христа, то подобное определение, примерно, с таким же успехом, можно приложить и ко многим другим известным христианским свидетелям XX века России, Польши, Франции, Израиля, Америки и, наверное, других стран, если говорить о современном христианстве вообще.
Не секрет, что об отце Александре Мене многие на Западе (в Европе и здесь в Америке) впервые услышали только после его трагической гибели, факт которой глубоко потряс христианский мир и вызвал обостренный интерес к его имени и духовному облику.
Многие с удивлением обнаружили, какую значительную роль играл этот, в сущности, рядовой сельский священник в жизни сотен людей, среди которых были известные в России и на Западе деятели культуры, каким замечательным духовным писателем и проповедником он был.
В то же время было совершенно очевидно, что отец Александр Мень не являлся создателем какого-либо нового христианского учения или движения, не был лидером никакой оппозиционной церковной или общественной группировки; его имя не значилось среди известных Западу диссидентов и гонимых властями представителей церковного андеграунда.
Также по-своему уникальные книги отца Александра, блистательно написанные в жанре историко-литературных экскурсов в защиту христианства от ложных материалистических представлений, утвердившихся в советской России, все же вряд ли можно использовать как источник обнаружения новейших богословских откровений.
Таким образом, ни характер деятельности отца Александра Меня, ни его книги еще не объясняют того исключительного места в «современном христианстве» или «христианстве XXI века», которое ему здесь отводится.
Отца Александра здесь называли архитектором христианского возрождения в России, выдающимся богословом современности, воспитанником подпольной катакомбной церкви, христианином XXI века.
Но возникают вопросы, соответствуют ли эти суждения истине, уместен ли такой тон высказываний об отце Александре Мене и как вообще сегодня можно о нем говорить.
Чтобы ответить на эти вопросы, представляется совершенно необходимым вернуть отца Александра назад в 20-й век, поместить его в советскую Россию, в которой он прожил всю свою жизнь, а также сузить конфессиональные рамки разговора до православия, причем, православия российского.
А в России, как все мы хорошо знаем, об отце Александре охотно говорят и пишут не только его друзья и последователи, но также и весьма многочисленные недруги и ненавистники, которыми, во-первых, ставится под сомнение уже сам факт его принадлежности к христианству, во-вторых, православность его мысли, полезность его книг и, в-третьих, делаются недвусмысленные намеки на возможную принадлежность отца Александра к инославию, сионизму, масонству и даже КГБ.
Известен также уклончиво-двусмысленный характер высказываний об отце Александре как самого патриарха московского, так и других высших иерархов русской православной церкви.
Но этот же факт требует усилия понять почему в отличие от восторженно-единодушного в своем мнении Запада, в России по прошествии уже 10 лет после мученической кончины отца Александра имя его ставится в самый центр, почему все не утихают споры о нем, приобретающие все более ожесточенный характер русской церковной полемики?
Только ли потому, что одним импонирует широта взглядов отца Александра, его уникальная образованность, отсутствие крайностей в суждениях, обаяние его личности, его книги и пастырский стиль – качества совсем нередкие здесь на Западе?
А другим, в свою очередь, не нравятся его этническое еврейство, открытость к инославию, некатегоричность высказываний по спорным вопросам христианской веры, дающая недоброжелателям повод заподозрить отца Александра в утаивании истинных намерений?
Было бы упрощением считать, что это приятие о. Александра одними и неприятие его другими имеет своей причиной, с одной стороны, патологический консерватизм, антисемитизм и непросвещенность одних, и, с другой стороны, радостное пребывание в свободе от вышеперечисленных заблуждений других.
Очевидно, что ответ приходится искать глубже. В чем же?
Позвольте начать ответ с утверждения, которое, может показаться, на первый взгляд, парадоксальным.
Отец Александр Мень был одним из очень немногих священнослужителей русской православной церкви советского времени, услышанных и даже прославившихся на Западе, который, однако, в отличие от всех других, прославился не на «благодатной» почве обличений послушной безбожным властям церковной иерархии, а, напротив, вопреки недоверию к нему в среде этой самой иерархии, всегда оставался ей безусловно лоялен и непоколебим в своей вере в духовную полноту и подлинность даров церкви, которой принадлежал.
Скучно, не правда ли! Ни - тебе, разоблачений, ни обвинений, ни вскрытия чудовищных преступлений, ни предание гласности подпольных агентурно-гэбистских кличек, ни басенок про архиерейские гаремы, ни анекдотов про блудливых монахов. Пролистайте все его книги, статьи, выступления: нет ни единой жалобы, ни одного упрека, даже в адрес антисемитизма: этой фундаментальной скалы, этого первого признака русского православия, отчего он так страдал.
Один из прихожан новодеревенской церкви в своих воспоминаниях пишет о том, что как-то посетовал отцу Александру на недоброжелательную придирчивость к нему администрации на работе. На что отец Александр, улыбнувшись, сказал: «Если бы вы только знали, что мне приходится терпеть от моей администрации, то, думаю, что вы бы никогда больше не стали со мной об этом говорить». Лишь однажды, в близком кругу, он позволил себе горькую шутку, перефразируя известное изречение апостола Павла, вынесенную нами в эпиграф настоящей статьи.
Вы можете меня спросить тогда, чем же в таком случае он им не угодил.
А не угодил он им самим простым фактом своего присутствия в их рядах. Не угодил тем, что всем опытом всей своей жизни во Христе, всеми своими книгами, проповедями, лекциями он непоколебимо утверждал то, что русская православная церковь есть неотъемлемая часть вселенской христианской церкви, а значит - не национал-патриотическая секта, как того многим бы хотелось. А коль так, - то в ней, согласно святому апостолу Павлу (Рим. 9, 12. Гал. 3, 28.): «… нет различия между Иудеем и Эллином …», «…ибо все вы одно во Христе Иисусе».
Тем самым отец Александр твердо и решительно низвергал прискорбные ереси русского «патриотического православия» - ереси против первых двух членов христианского Символа Веры.
Где, во-первых, вера во Единого Бога Отца Вседержителя на практике подменяется верою в мифическую «Святую Русь», что так дьявольски тонко угадал и великолепно использовал во время войны, разумеется, на благо свое «великий богоизбранный вождь» товарищ Сталин, придав и без того уже непростым, после печальной декларации митрополита Сергия, вещам, еще более ужасающую двусмысленность; и, во-вторых, где вера во Единого Господа Иисуса Христа практически подменяется верою в мифических: «старцев», «затворников», «прозорливых юродивых», «духовных батюшек» - то есть, в нередких случаях, безответственных духовных самозванцев: тонких специалистов в западных ересях и восточных епитимьях, которым в высшей степени свойственно с отвагой, достойной лучшего применения, заниматься «духовничеством», не подозревая, при этом, о наличии разницы между Волей Божией и волей человеческой.
Самым прискорбным примером такого искреннего, но, увы, от этого не менее извинительного заблуждения, явилась поразительная по своей духовной слепоте практическая вера императора Николая II, отнюдь, не во Христа, а в очередного самозванца: «святого старца» Григория Распутина, который фактически управлял русской православной церковью перед революцией и по своей прихоти смещал в ней митрополитов.
Да, отцу Александру Меню выпала нелегкая участь прожить свою жизнь в России - стране которая так никогда не нашла в своей истории благополучной середины. Или «Святая Русь», или «шапками закидаем». Или непомерно раздутая национально-религиозная гордыня, самовознесение и презрение к другим народам. Это было и в старой русской истории и достигло своего апофеоза в образе сталинской империи.
Или другая крайность: бегство в пустыню, на остров, в леса, в странничество – к уютному и тихому монашескому идеалу самоспасения. Среднего не дано: или то, или другое, а иногда то и другое вместе. И то, и другое порождало достойные смеха и слез иллюзии. Непомерные гордецы называли себя «Святой Русью» и ее именем творили черные дела. А смиренные праведники в тишине своих келий вымаливали у Бога прощение за преступления правителей.
Как удивительно ясно это понимал Пушкин, у которого в «Борисе Годунове» устами монаха-летописца Пимена приведен образец «слезного покаяния» Ивана Грозного и смиреной молитвы за его преступления:
«Прииду к вам преступник окаянный
И схиму здесь святую восприиму,
К ногам твоим святый отец припадши».
Так говорил державный государь
И сладко речь его из уст лилася
И плакал он. А мы в слезах молились:
Да ниспошлет Господь любовь и мир
Его душе страдающей и бурной»
Из такого хода истории революционный обвал выглядит вполне закономерным и даже оправданным.
Но этот же революционный обвал, уничтожив старую, историческую Россию, вызвал к жизни и новые иллюзии: иллюзии о русском прошлом. Суровая советская действительность невольно провоцировала ностальгию по дореволюционному прошлому, которое вдруг многим стало казаться «несбыточным раем». В прошлом находили утешение. Вперед даже смотреть было страшно, не то что идти.
Люди нередко обращали свои взоры к церкви, как единственному институту, чудом уцелевшему от прошлого. Церковная архитектура, богослужение, язык, иконы, священнослужители нередко служили обманчивыми символами «прекрасного прошлого». И в этом был страшный соблазн. Поскольку все эти символы без живого Христа были не более чем «медь звенящая и кимвал звучащий».
Духовная трезвость и ясновидение были уделом гения отца Александра. Он шел вперед, не соблазняясь иллюзиями прошлого тогда, когда другие смотрели назад. Он понимал христианство не иначе, как мощную динамическую силу, обращенную в будущее - силу, призванную к преображению и спасению мира во Христе, и потому считал, что Церковь находится еще в начале своего исторического пути.
Ему была чужда пронизывающая века восточного христианства сладкая надежда многих, что земная функция и историческая миссия православия – это всего лишь блаженное пребывание в колыбели «совершенства и собственной непогрешимости», что историю со всеми ее катаклизмами можно просто «переспать» ради сохранения собственного «совершенного вида».
Увы, нам все еще не вполне ясен масштаб той катастрофы, того кошмарного и смехотворного обвала, того крушения всего естественного порядка вещей, которые случились с Россией в 20 веке и вызвали к жизни так называемое советское государство – воистину царство отца лжи, то есть дьявола (не побоимся называть вещи своими именами).
Мы можем судить об этом по плодам, столь очевидным всякому, кто не боится открывать глаза на то, чтобы видеть вещи такими, какие они есть.
Хорошо известно, что благодушный интеллектуальный Запад всегда склонен был преуменьшать как сами масштабы русской государственной катастрофы, так и ужасающую степень растления человеческой природы, надругательства над образом человека, произведенные управителями советской России.
Для справедливости заметим, что склонность к заблуждениям относительно советского эксперимента, бала свойственна не только мало разбиравшимся в дьявольском коварстве сталинской пропаганды западным интеллектуалам.
Гибельным иллюзиям охотно поддавались и более опытные в советских делах представители русской эмиграции, многие из которых в послевоенные годы, соблазнившись патриотической риторикой, в которую уже к тому времени был изрядно примешан и церковный элемент, а также иллюзией наполеоновского величия сталинской империи, репатриировались на родину и… - оказывались в том самом ГУЛАГе, в существование которого на Западе упрямо отказывались верить.
Разумеется, внутри советской России отец Александр Мень был далеко не единственным трезвым и ясновидящим. Всё понимали очень многие. Но у него был особый дар: в таких обстоятельствах не только не отчаиваться, но и находить пути движения вперед.
Никогда не забуду, как в самом начале 80-х годов, в тогдашнем еще Ленинграде, я впервые увидел и услышал отца Александра.
Кто-то спросил его: «Почему у нас в церкви так много нездоровых духом, одержимых людей?»
Отец Александр ответил: «Почему только в церкви? Посмотрите вокруг, везде! Для меня как биолога здесь все предельно ясно. Это чистая наука.
В 50-е годы, когда я был студентом пушного института, мы в Сибири ставили опыты на пушных зверьках. К примеру, из каждых десяти особей пушных зверьков, имеющих ценный мех, пять всегда передают потомству здоровые гены и, тем самым, самую лучшую шкурку, с остальными пятью – сложнее. Обычно из оставшихся пяти особей две или три, а иногда даже четыре могут также не содержать в своих генах порчу. Но один испорченный все-таки всегда остается. Но этим процессом можно научно управлять, проводя целенаправленную селекцию. Для получения качественного результата необходимо приблизительно 4 - 5 поколений особей.
А теперь подумайте, что может случиться, если эксперимент проводить в обратном направлении. Звучит дико, не правда ли?
То есть, если, целенаправленно, работать над ухудшением породы, отбирая для продолжения потомства только порченых зверьков. Увы, можно добиться не просто обратного результата, но подойти к той черте, откуда уже нельзя вернуться даже к естественной норме. Потому что такой эксперимент противоестественен. Он противоречит самому принципу функционирования живого организма. Здесь нет механизма обратной защиты.
Такой обратный эксперимент, только на людях, был проделан с нашей страной на протяжении жизни трех поколений. Как биолог я хорошо понимаю, что выхода назад уже нет. Необратимые изменения произошли на генетическом уровне. Три поколения людей – это, увы, слишком много. Не забывайте, что вся эпоха германского нацизма уложилась в какие-то 12 лет; и, посмотрите, в сегодняшней Германии это уже полностью изжито, переосмыслено.
У нас же это продолжается без перерыва уже в пять раз дольше. Так что, как биолог я, увы, пессимист.
Но, как священник, как христианин, - я верю в чудо. Такие чудеса не раз бывали в истории. Так что, друзья, не будем отчаиваться».
Отец Александр принадлежал к числу немногих священников русской православной церкви, кто в таких обстоятельствах не опустил руки, не спился, не отчаялся, не утратил веру в Христа, в Его Церковь, в свое призвание, не отвернулся от новых людей, которые с начала 1960-х годов стали приходить в церковь - от интеллигенции. Он шел вперед, не соблазняясь трудностями и опасностями. Среди многих его даров были и на редкость сбалансированные дары дерзновения и духовной трезвости.
Он отчетливо увидел как немощь уже выдохшейся к тому времени государственной идеологии и ее нерадивых охранителей, так и немощь церковных «охранителей», способных «встрепенуться от сна» лишь в случае угрозы покушения на богослужебную практику или церковно-славянский язык.
Это трезвое видение реальной ситуации позволяло ему двигаться вперед, избегая фатального столкновения как с одними, так и с другими. И в этом видении он был почти одинок – да, у него и не было ни времени, ни сил на ненужную полемику. Не мешают, терпят - и за то, Слава Богу! Уцелеть, сохранить себя в таких обстоятельствах, не изменить своему дару и призванию, - уже одно это было подвигом.
Всей своей жизнью отец Александр словно показывал парализованным страхом и сонливостью коллегам по институции, как даже в атеистическом государстве, будучи обыкновенным приходским батюшкой (он любил, когда его так величали), можно активно проповедовать Евангелие за пределами церковной ограды, не нарушая при этом лукавых законов этого государства. Он делал всего лишь то, что по долгу призвания могли и должны были делать многие, но… не делали.
Однако он ни на минуту не усомнился в подлинности Церкви, которой принадлежал, в действенности в ней плодов Святого Духа, не поддался соблазну уклониться от своего призвания. Ибо Церковь была вся его жизнь.
Разумеется, в критических и злорадных голосах недостатка не было. Посмотрим, дескать, куда вся эта активность приведет. Поглядим, чем он кончит.
От него ждали чего угодно, кроме того, что случилось: неизбежного бунта против послушной безбожной власти, церковной иерархии, призыва к радикальным богослужебным реформам, иммиграции на Запад, ухода в политическое диссидентство, в инославие, в «народные депутаты», наконец (митрополит Ювеналий), а дождались: мученической смерти по дороге к храму, где в то воскресное утро он должен был служить очередную Литургию.
Когда в конце 1980-х годов после десятилетий гонений и репрессий открылась возможность свободной проповеди Христа в тогда все еще советской России, отец Александр выступил с необыкновенно мощным свидетельством своей веры в многолюдных аудиториях клубов, библиотек, университетов, школ и больниц и даже стадионов, куда его теперь охотно приглашали, ибо люди слышали его имя, знали его книги.
Он был убит ударом топора в голову в тот самый момент, когда его проповедь достигла миллионов душ.
Теперь имя отца Александра Меня навсегда останется в неразрывной связи с русской землей, в которую пролилась его кровь, с русской церковью.
Возник даже явно преждевременный вопрос о церковной канонизации отца Александра как святого мученика, разумеется, русской православной церковью - церковью, к которой он принадлежал. Вопрос, который лишь, увы, придал спорам о нем еще более ожесточенный характер.
Печально видеть тех, кто в предвкушении злорадного «удовольствия» надеется на «легкомысленность», не свободных от иллюзий, инославных почитателей отца Александра в этом вопросе.
Пожалуй, еще рано говорить об очевидных для большинства русских клириков и мирян плодах деятельности отца Александра Меня, оценивать степень его действительного влияния на современную русскую церковь или ее будущее без риска погрешить против Правды Христовой, риска впасть в ханжеский тон, в преувеличения, выдать желаемое за действительное. Сами неутихающие споры об отце Александре служат предостережением против поспешных выводов.
О чем мы можем говорить – это о самом отце Александре, его вкладе в духовное просвещение России, его удивительной жизни, его уникальной личности, глубокой тайне явления этой личности в наше время.
Я глубоко верю, что Господь не случайно "воздвиг" в России отца Александра Меня, дал ему столько даров, такую удивительную биографию, такие несомненные признаки святости, для примирения противоречий и несуразностей внутри русской церкви, а не для умножения в ней расколов и ненависти.
И не наша с вами задача, друзья, мешать людям, страстно вовлеченным в спор об отце Александре в России, в духовном усилии понять, о чем свидетельствует его жизнь во Христе, о чем говорит каждому, кто хоть однажды прочел Библию, этот знак жертвенной крови, еврейской крови, пролившейся на тропинку, по которой, по преданию, ходил еще преподобный Сергий Радонежский.
Поэтому, истины ради, представляется необходимым отметить, что в пылу полемики образ отца Александра искажается не только его ненавистниками, но и излишне ревностными почитателями, причем не только западными.
На наших глазах стремительно образуется мифотворческая традиция с характерной для нее интонацией в угоду преувеличениям, где уже подчас трудно отделить то, что в действительности было, от того что «хотелось, чтобы было».
Один, на мой взгляд, характерный и не лишенный занимательности пример как подобно мифотворчества, так и его развенчания, мне бы хотелось здесь привести.
Помню - вечер, посвященный памяти о. Александра, в петербургском Доме Кино в 1994 году. Присутствующие, около ста человек, все без исключения принадлежали к творческой интеллигенции и были «вызвонены» по телефону.
Ведущая вечер немолодая дама декаданского вида не скрывала своего намерения «обратить аудиторию в христианство» не позднее окончания мероприятия. Вначале она кратко изложила слушателям биографию о. Александра с особым придыханием на словах: И.Кронштадтский, Вл.Соловьев, Катакомбы, Великий богослов современности, Апостол диссидентов и интеллигенции, А.Солженицын, А.Галич, Н.Мандельштам. Почему-то в компанию попал и академик Сахаров, которого присутствующие тут же единогласно согласились посмертно зачислить в христианство.
Из представления получалось, что основным подвигом св. Иоанна Кронштадтского было чудесное исцеление бабушки отца Александра, что сам отец Александр как-то невзначай, навсегда «застрял» в катакомбах и потому его, дескать, не любили власти и церковные администраторы московской патриархии. Так же, как и все творчество вышеименованных советских писателей, исключительно вдохновлялось и направлялось отцом Александром.
Затем, началось нечто очень похожее на спиритический сеанс, интонацию которому задала московская гостья, близко знавшая о. Александра в последние годы его жизни.
Вначале она сообщила немало драгоценных для будущего биографа о. Александра подробностей, преимущественно легендарного свойства. Как то: таинственных слов и взглядов, смысл которых она поняла позже, намеков на то, что о. Александр точно знал день и час своей смерти, о чем и сообщил вышеупомянутой даме в записке, которая потом куда-то исчезла.
Затем она поделилась с аудиторией своими снами, видениями наяву, а также не лишенными изыска мистическими проникновениями в возможное содержимое портфеля о. Александра, который был похищен убийцей и который по ее мнению и был главной причиной убийства. В заключение, в духе пушкинской речи Достоевского, она призвала присутствующих разгадывать тайну исчезнувших записки и портфеля.
Затем аудитории по «секрету» было сообщено, что на вечер собиралось приехать само их высокопреосвященство, сам высокопреосвященнейший Ювеналий (далее следовал титул), долгие годы «защищавший и прикрывавший» отца Александра. От кого - сообщено не было. Но в последний момент в их высокоопреосвященнейших планах что-то изменилось и они, увы, не приехали.
«Но вы, дорогие, не расстраивайтесь», - и тут ведущая вечер дама, заговорчески понизив голос, сказала: «У нас есть неплохая замена, к нам согласился прийти, превозмогая старческую немощь и многочисленные болячки, тот, кто тайно вдохновлял, благословлял и организовывал многогранную деятельность отца Александра Меня, - сегодня мы наконец-то можем, не боясь, назвать его имя, - это духовник о. Александра епископ Михаил Мудьюгин».
Владыка Михаил решительным шагом вышел на сцену и громким голосом сказал:
«Здесь произошли, по меньшей мере, два недоразумения. Меня только что представили больным старцем, против чего я решительно возражаю и должен заявить, что несмотря на преклонные годы, я абсолютно здоров и никакой старческой немощи в себе не чувствую, и пришел я сюда сам, и никто не нес меня на носилках. Единственное, что меня беспокоит – это глаза: уже почти ничего не вижу.
И второе. Я никогда им тайно не руководил, ни на что тайно не вдохновлял и ничего не направлял и, признаюсь по правде, книг я его тоже не читал. Да, приезжал он ко мне, да, мы говорили. Да, я его исповедовал и благословлял на то, что он испрашивал. Делал я это потому, что считал это полезным для Церкви. Вот, собственно, и все, что я могу рассказать вам об отце Александре Мене.»
Трезвость и еще раз трезвость – вот завет о. Александра Меня и его духовника владыки Михаила Мудьюгина. Вещи в духовной жизни должны быть равнозначны самим себе. Отец Александр не нуждается в приукрашении своей биографии. Чтобы яснее понять кем о. Александр был, неплохо бы взглянуть на то, кем он не был.
Отец Александр Мень не был и никогда не претендовал на то, чтобы быть: пророком, чудотворцем или старцем.
Было бы преувеличением говорить о том, что отец Александр оставил после себя некое новое христианское учение или прямых учеников.
Он сам был новым христианством, но объявить себя его последователем и быть им в действительности не одно и тоже. Не будем поддаваться соблазну и объявлять таковыми: друзей, бывших «духовных чад», одноклассников или родственников.
Не создал он также никакой новой, отчетливо видимой, приходской или общинной структуры.
Его прихожане не были организованы каким-либо особым образом. Каждый был связан с о. Александром и он был связан с каждым, но не было специально разработанного принципа связи людей друг с другом.
Разумеется, существовали, руководимые отцом Александром, молитвенные группы, велась катехизация, но не было при этом такой структурной и авторитарной жесткости, какая, к примеру, существует в общине отца Гергия Кочеткова со всеми признаками духовного ордена: с принципиальным учением о «полном члене церкви», системе так называемых семей, с практическим письменным руководством, определяющим их характер и принцип функционирования, опытом открытых и закрытых встреч, агап.
Приход отца Александра Меня, даже в пору его настоятельства, мало чем отличался от других. Те же службы, те же требы, тот же язык, те же бесчисленные и трогательные в своей бестолковости старухи, те же больные духом и неразумные, те же бесконечные отпевания «очников» и «заочников», те же взрослые крещения без всякой подготовки, постоянное появление новых и . . «исчезновение» старых прихожан, та же толкотня и давка, особенно по праздникам, то же «приблизительное» представление о литургической и молитвенной дисциплине, та же разобщенность людей.
Хотя, конечно, заметна была приезжая, московская, «элитная» часть прихода, дававшая отцу Александру столько же поводов к радости, сколько и к печали. Словом, это был вполне обычный и типичный «патриархийный» приход советского времени: не хуже и не лучше других. «Каков приход, таков и поп» – отец Александр всегда предпочитал «наоборот» произносить эту известную русскую пословицу.
Не был отец Александр единственным популярным среди интеллигенции священником московской патриархии, который избегал практики духовного насилия над своими «чадами».
Были также и многие другие. Например, отцы Всеволод Шпиллер и Виталий Боровой в Москве, архимандрит Таврион Батозский в Прибалтике, отец Павел Эдельгейм во Пскове, отец Василий Лесняк в Петербурге(Ленинграде), архимандрит Иоанн Крестьянкин в Псково-Печерскрм монастыре, отец Борис Старк в Ярославле и многие другие.
Не был отец Александр и богословом в школьном, академическом смысле слова, хотя и касался многих догматических вопросов, устно и печатно высказывая по отношению к ним свое мнение, однако, из этих высказываний невозможно вывести систему и говорить об особом богословии отца Александра Меня.
Книги его написаны в жанре религиозно-просветительский, научно-популярной литературы, причем в тональности, хорошо понятной людям, к которым они были обращены: людям советским, людям заблудшим и обманутым безбожной пропагандой, то есть заведомо не церковным, а лишь, возможно, ищущим путь в церковь.
Поэтому представляются не только неуместными, бесплодными и не умными как попытки использования этих текстов с целью выискивания в них «ересей», так и попытки предъявления этих текстов в качестве «последних откровений христианской богословской мысли». Сомнительно, чтобы эти книги имели такой же успех у западного читателя, не знакомого с советской тональностью. Воистину, отцу Александру было не до «кабинетного богословия» там, где даже не слышали о Христе.
Не был о. Александр и практикующим диссидентом - ни церковным, не политическим. Он никогда не входил ни в какие «группы» и не подписывал никаких воззваний.
Отец Александр, будучи духовно открытым к инославию, никогда не нарушал конфессиональную дисциплину.
Он не уставал повторять: «Экуменизм начинается с укорененности в собственной традиции», что, к сожалению, мало кто слышит.
Не утверждал себя на пути реформы богослужения или богослужебного языка.
Печальная участь «никодимовского» наследия в санкт-петербургской духовной школе, а также нынешние гонения на отца Георгия Кочеткова красноречиво свидетельствуют о преждевременности таких попыток в русской православной церкви.
Не начинал ничего нового без церковного благословения.
Понятие канонической церковной дисциплины было для отца Александра не пустым звуком, как это, возможно, хотелось бы многим из тех, кто называют себя его последователями.
Отец Александр не был членом «катакомбной церкви», а всю свою сознательную жизнь был членом Русской православной церкви Московской патриархии.
Я останавливаюсь на этом, потому что в биографии о. Александра, особенно здесь на Западе, нередко излишне подчеркивается то обстоятельство, что он был воспитан в так называемой «катакомбной церкви».
При этом, что обычно подразумевается под катакомбной церковью? Особенно у людей несведущих: нечто, несомненно, сладкозвучное, позитивное, этакое, чуть ли не, «предвестие христианства XXI века», разумеется, в противовес «омерзительному» коллаборационизму церкви официальной.
Будущему отцу Александру Меню было всего лишь 9 лет от роду, когда в 1944 году епископ Афанасий Сахаров, тогда еще сидевший в Гулаге, написал на волю письмо о том, что теперь, после смерти патриарха Сергия и избрания нового патриарха Алексия 1, возможно объединение с московской патриархией.
Таким образом, та ветвь так называемой катакомбной церкви («непоминающие»), к которой принадлежал о. Серафим Батюгов, духовный воспитатель матери отца Александра, слилась с Московской патриархией. Еп. Афанасий в своем письме писал: «Церковь там, где единство». Это был в высшей степени позитивный шаг. И было бы наивностью говорить о какой-то особой катакомбной духовности в противовес официальной.
Да, верно, люди, оказавшие большое влияние на отца Александра в годы его детства и отрочества в силу тех или иных обстоятельств входили в катакомбную церковь. Но духовность их не обязательно определялась принадлежностью к катакомбам. При этом в разных видах катакомбы продолжали существовать и при отце Александре, как священнике Московской патриархии, так же, как продолжают они существовать и сейчас.
«Мой приход будет последним в Московской патриархии», - сказал о. Александр во время повального бегства московских приходов в Зарубежный синод.
Здесь, очевидно, вы спросите меня: кем же отец Александр Мень в таком случае был?
Он был реалистом, то есть трезвым и свободным от иллюзий человеком, ясно понимавшим где и когда он живет, а также, с кем он вступил в битву.
Менее всего он думал о приведении своей деятельности к легко узнаваемым за пределами России признакам, как то: стяжание лавров гонимого тоталитарным режимом диссидента, церковного подпольщика или стесненного в своем еврействе еврея.
Поэтому со смущением приходится слышать здесь оценки деятельности отца Александра, не соответствующие действительности.
Замечательно верно написала в своих воспоминаниях об отце Александре М.Журинская:
«…В каком-то смысле он был «просто» нормальным человеком – таким, каким Господь его задумал.»
Не будем забывать, что вещи совершенно обыденные, буднично-каждодневные и естественные здесь на Западе можно увидеть как подвиг, как нечто исключительное и выдающееся в обстоятельствах советского режима.
Скажем, у нас в Америке уважение к праву христиан разных конфессий и деноминаций придерживаться собственных взглядов и традиций, свободно выражать их печатно и устно – есть естественная норма, имеющая, более чем, 200-летнюю историю. Приверженец же подобного взгляда как в советской, так, увы, и в постсоветской России, все еще рискует немедленно получить за это топором по голове.
Чтобы моя мысль была предельно ясна, позволю себе еще одно рассуждение.
К примеру, стихи неугодного режиму поэта, проповеди непокорного безбожной администрации священника, картины запрещенного властями художника и т.д. становятся, прежде всего, геройскими символами непокорности, высокими образцами гражданского мужества, перед которыми просто непристойно обратиться к уныло-бесстрастному разбору качества этих стихов, проповедей и картин, основываясь лишь на критериях жанра, которому они принадлежат.
Мы, жившие в то время в советской России и слышавшие западные голоса в защиту таких-то: «великих поэтов», «всемирно известных писателей», «выдающихся богословов», прекрасно понимали, к чему относятся прилагательные.
Но сейчас как будто уже другое время. Можно и пора вернуться к общепринятым критериям. К тому же, это только пойдет на пользу «великим» людям, ибо утрата диссидентских иллюзий, как, впрочем, и всех других иллюзий – никому никогда еще не повредила.
И здесь становится очевидным, что отец Александр Мень был явлением незаурядным, выдающимся и исключительным, прежде всего, для России – в эпоху ее чрезвычайных обстоятельств. Именно там, в России, всегда будут читать его замечательные книги, будут восхищаться его жизнью, будут гордиться его именем. Потому что в России, внутри русской православной церкви, идет нешуточная борьба между национал-язычниками и христианами, - борьба, исход которой, увы, пока не ясен; где сама личность отца Александра, его книги, его жизнь и даже смерть есть мощное оружие в этой борьбе.
Главное в отце Александре Мене – он сам, чудо явления его личности. Его голос – это живой голос русской православной церкви, страшного времени ее истории, голос лучшего, что в ней есть, голос, в котором слышится не только традиция оптинских старцев, Владимира Соловьева, святого Иоанна Кронштадского, новомученников, архимандрита Серафима Батюгова, отца Николая Голубцова, Николая Бердяева и многих других, но, также и голос древних еврейских пророков, голос жажды исполнения Правды Христовой, голос веры в Церковь, в Православие, в его силу, веры в грядущее преображение России.
Именно в этой цельности и ясности состоит, если хотите, тайна отца Александра Меня. И в этом смысле, другой такой абсолютно цельной и целеустремленной, гармоничной, личности Россия советского времени не знала. Его путь стремителен и прям как стрела. Жизненный вектор остальных великих сынов России этого времени более сложен и менее однозначен.
Это и делает отца Александра Меня эталоном и выразителем христианского идеала, явленного в наши дни. Его путь - воистину путь Христов. Он не оставил нам руководства. Его книги нельзя превратить в инструкции. Следовать ему можно только в духе. Он был бесконечно строг к себе и столь же нетребователен к другим. Он не уставал повторять: «У христиан есть только одно оружие – любовь».
И еще несколько слов в заключение.
За прошедшие со дня гибели о. Александра 10 лет многое изменилось в России. Уже больше нет на карте той страны, в которой он прожил всю свою удивительную жизнь, где встретил смерть от удара топора.
С такой же поразительной стремительностью, смехотворной легкостью и непредсказуемостью, с какой в свое время рухнула императорская Россия, на наших глазах, совершилось крушение советской империи.
Россия снова, уже в который раз, на распутье. Снова Россия вопрошает о самой себе. Снова ставятся все те же, так никогда до конца неразрешенные вопросы: Кто мы? Что делать? Куда идти?
Символическими знаками жизни и смерти о. Александра были столь характерные для России образы креста и топора. Так что, упрощенно говоря, выбор - между крестом и топором: орудием смерти и орудием победы над смертью. Увы, видимо, другого более спокойного выбора России не дано.
Его наиболее отчаянные критики и ненавистники свой выбор уже сделали: им ближе упрямое стояние в иллюзорной гордыне «Святой Руси», потому что с постсоветской реальностью без Живого Христа жить страшно.
С самоуверенностью, противоречащей здравому смыслу, эти люди находят свой идеал в русской церкви 19 века, в ее Домострое, и, конечно, для умилительной полноты образа им недоставало лишь «святого царя-батюшки». Теперь их можно поздравить. Картина приобрела завершенность. Конечно, отцу Александру в этой лубочной картинке нет места.
И дело здесь, конечно, не в богословии и даже не в еврействе о. Александра, а в том, что Россия из одной иллюзии стремительно движется к другой, что преодоление русской национально-религиозной гордыни дело весьма и весьма отдаленного времени. Вспомним, что после выхода из Египта, евреи еще 40 лет были в пустыне, прежде чем достигли Земли Обетованной.
В одной из своих недавних проповедей митрополит Антоний Блюм выразил убежденность, что мир вступает в новую полосу мрака, когда силы зла и распада значительно увеличатся. Но он же и напомнил, что «свет во тьме светит и тьма не может объять его». Об этом же нам говорит святая во Христе жизнь нашего современника отца Александра Меня.
New York City,
09.26.2000.
В сокращенном виде этот доклад под названием " Fr Men as realist, as real human" был прочитан по-английски 29 октября 2000 года в капелле св. Иакова в Юнион семинарии (Колумбийский университет) в Нью-Йорке на вечере памяти отца Александра Меня, который назывался "Fr Men and Christianity of the 21st century", приуроченном к десятилетию со дня его гибели.
