Джованни Реале и Дарио АнтисериЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ ОТ ИСТОКОВ ДО НАШИХ ДНЕЙОт романтизма до наших днейК общему оглавлению - к оглавлению тома. Номер страницы предшествует тексту на ней. ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
РАЗВИТИЕ НАУКИ В XIX ВЕКЕ ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ И КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ
Наука имеет целью сэкономить опыт посредством предвосхищения и репродукции фактов в уме.
Эрнст Мах
Физик, отказавшийся от одной из своих гипотез, должен плясать от радости, как если бы совершил неожиданное открытие.
Анри Пуанкаре Физик должен подвергнуть экспериментальной проверке не одну из гипотез, а все вместе. Когда опыт не в ладу с прогнозами, это говорит о том, что по крайней мере одна из комплекса основополагающих гипотез неприемлема и должна быть изменена. Но опыт не указывает, какую именно следует изменить.
Пьер Дюгем
Глава восьмая
Развитие науки в XIX веке
1. ОБЩИЕ ВОПРОСЫ 1.1. Когда наука приобретает философский смысл Тесное переплетение философских идей и научных теорий, черты эволюции, обнаруживаемые как в науке, так и в смене философских образов человека, истины, мира, заставляют философов, далеких от специальных научных проблем, быть внимательными к проблемам развития науки. Процесс ригоризации математики, возникшие на рубеже веков математические антиномии угрожали всему зданию математического знания. В то же время неевклидова геометрия поколебала одну из философски укорененных идей, согласно которой аксиомы Евклидовой геометрии принадлежат к разряду самоочевидных и необсуждаемых аксиом. То, что считалось незыблемыми «принципами», в рамках неевклидовой геометрии стали трактовать как «начала» и «конвенции». Это типичный пример того, как технические результаты, полученные в научном исследовании, могут перевернуть философские теории. Очевидно, что выбор в пользу определенной теории отражается на представлении о человеке: способный к абсолютным истинам человек — далеко не тот же самый, который удовлетворяется «конвенциями». Физика прошлого столетия привела механистический образ Вселенной в конце века к необратимому кризису. Спор механицизма с витализмом не закончился очевидной победой первого. Биология поставила перед философской антропологией и религиозной мыслью нешуточные проблемы. Дарвиновская эволюционная теория биологических видов сделала образ человека радикально иным. Значительные результаты были получены в математике, физике, биологии, химии, эмбриологии, физиологии, анатомии, фармакологии, геологии, кристаллографии, астрономии, истории. Клеточная теория Рудольфа Вирхова показала, что «животное существо есть сумма витальных единиц, каждая из которых обладает всеми 226 характеристиками жизни». Так зародилась генетика Моравский монах-августинец Грегор Мендель (1822—1884) соединил свои познания из области математики с ботаническими, скрещивая семена горошка в течение восьми лет. Так появились законы наследственности Менделя: закон расщепления и закон независимого комбинирования признаков. Возможно, идеи Менделя были слишком непонятны для той эпохи: он умер в 1884 г. в полной безвестности. Только в 1900 г. три ботаника — голландец де Фриз, немец Корренс и венгр Чермак, — независимо один от другого, пришли к закону наследственности, признав приоритет Менделя. Тогда же возникли споры относительно бактерий и других микроорганизмов. Пастер показал, что они присутствуют в атмосфере и капельным путем распространяются, что их можно разрушить высокой температурой, сделав культурную среду стерильной.
1.2, Наука и общество в XIX веке
Не будем забывать и о технических достижениях прошлого столетия. Их следует рассмотреть в широком социальном контексте, отмеченном великой индустриальной революцией. Знаком обновления высшей школы стали Ecole Polytechnique (детище французской революции), институты Гейссена, Дрездена, Монако, также политехнического типа. Микробиология побеждает инфекционные болезни. Открытия в области электропроводимости позволили создать телефон (через пятьдесят лет экспериментов появились телефон без проводов, радио и радар), динамо-машину, всю индустрию электрических машин. Хотя связь между индустриальным обществом и развитием знания очевидна, не следует впадать в социологизм, полагая, что наука была фатально замкнута на утилитарные проблемы. XIX век — еще и век филологии и истории, искусства и археологии. Математика, геометрия, эволюционная теория, астрофизика родились не потому, что они служили индустрии, той или иной власти. За спиной науки не промышленный король или монарх, но вся история народов, культурная память поколений, другими словами, — западная традиция. Сфера истины — как тогда, так и теперь — богаче и шире, чем сфера полезного. Это можно увидеть на примере генетики (когда она родилась, никому не была нужна) и лингвистики. Сравнительная грамматика и открытие фонетических законов стали гордостью немецкой науки. Они служили умножению познания, внесению в него разумного порядка (экспликативного и эвристического). Без этого сложно понять логику индустриальной революции. Две науки, вышедшие из сферы метафизики и исследующие сущность и глубинные законы общества, структурируют свой предмет и метод именно как собственно научные дисциплины: психология (школа Вундта) и социология (Дюркгейм).
227
2. ПРОЦЕСС РИГОРИЗАЦИИ МАТЕМАТИКИ Математика XIX века, в отличие от века Эйлера и Лагранжа, характеризуется сильным тяготением к строгости в том смысле, что при объяснении понятий различных теорий и определении дедуктивных процедур решительно изгоняется очевидность как инструмент обоснования математических результатов. Этот процесс начался с «редукций» Луи Огюстена Коши (1789—1857), его анализа бесконечно малых (понятий предела, производной, интеграла и т.п.). Вторая фаза — так называемый арифметический анализ, в рамках которого теория действительных чисел сведена к теории натуральных чисел. Исследования Вейерштасса, Кантора и Дедекинда показали, что теория действительных чисел со всеми ее конструкциями точным образом вытекает из понятия и свойств натуральных чисел. Натуральное число, показал Леопольд Кронекер, есть «изначальный материал» и основание математики. В математике, говорил он, все — творение человека, за исключением натуральных чисел: «они сотворены Господом». Однако другие математики рассмотрели возможность углубить понятие натурального числа, привести его к более фундаментальному. Возникли два направления поисков. Готлоб Фреге (1848—1895) в работе «Основания арифметики» (1884) свел арифметику к логике, а натуральное число — к комбинации чисто логических понятий. «Я стремился сделать правдоподобным тот факт, что арифметика — ответвление логики, и нет никакой нужды выводить ее из опыта или чистого созерцания в качестве основания доказательств». Простейшие законы исчисления раскрываются чисто логическими средствами. Так произошел переход от «арифметизации анализа» к «логизированной арифметике», продолженный позже Бертраном Расселом. Кантор, сведя логику к теории множеств, открыл дверь в математику с беспрецедентной доселе унифицирующей потенцией. Однако стараниями Эвариста Галуа (Е. Galois, 1811—1832) (гениального математика, убитого в двадцать один год на дуэли при странных обстоятельствах), блистательно решавшего алгебраические уравнения, Джорджа Пикока (G. Peacock, 1791—1858), Уильяма Гамильтона (W. R. Hamilton, 1805—1865), Артура Кэли (A. Cayley, 1821—1895), Германа Грассмана (Н. Grassman, 1807—1877), Джорджа 228 Буля (G. Boole, 1815—1864) была создана абстрактная алгебра. Традиционная логика терминов (в частности, силлогистическая) преобразована в алгебру уравнений. Переосмыслив «универсалии» Лейбница, Буль создал «алгебру логики», получившую дальнейшую разработку в трудах Джевонса (W. S. Jevons), Шредера и Пирса (см. главу «Прагматизм»). Так логика стала символической логикой в качестве раздела математики. Фреге, поставивший вопрос о строжайшем контроле над математическими доказательствами, видел в математике не просто основание различных частных теорий, но также инструмент построения строго научного здания математики. Что значит «строго научное», Фреге в «Основаниях арифметики» пояснил так: «Можно сослаться на мнение Евклида, считавшего, что нельзя претендовать на то, чтобы все было доказано, ибо это невозможно. Однако можно требовать, чтобы все недоказанные положения были четко объявлены как недоказанные, чтобы не было сомнений, на чем основана вся конструкция. Необходимо, кроме того, пытаться сделать минимальным число исходных законов, делающих доказательным то, что можно доказать. Идя дальше Евклида, я требую, чтобы все применяемые дедуктивные процедуры были предварительно объяснены. В противном случае первое требование нельзя удовлетворить надлежащим образом... Аргументация моей концепции имеет характер исчисления в том смысле, что общий алгоритм, т. е. комплекс правил, определяет переход от одного положения к другому так, что ни один из членов, не обоснованных ими, не принимается. Я намерен реализовать дедукцию, свободную от нестрогих моментов, с максимальной логической точностью, более того, ясную и краткую». Логицистская программа Фреге будет продолжена Расселом и Уайтхедом. Но следует отметить, что первоначальная классическая аксиоматизация арифметики была предложена Джузеппе Пеано (1852— 1932) и Дедекиндом, понимавшими логику как мощный инструмент построения строго математического знания. 3. ФИЛОСОФСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ НЕЕВКЛИДОВОЙ ГЕОМЕТРИИ Открытие неевклидовой геометрии Лобачевским (1826) внесло коренные изменения в представления о природе пространства. Важными событиями отмечено развитие геометрии на рубеже XIX— XX веков. Начиная с шестидесятых годов прошлого столетия, открытия в области геометрии становятся общематематическим 229 достоянием. Это хорошо видно из известной «эрлангенской» программы, предложенной Феликсом Клейном (1849—1925) в 1872 г., согласно которой разделы геометрии (метрической, проективной) иерархично соподчинены по степени обобщения. Не имея возможности подробно останавливаться и даже частично осветить множество важнейших проблем развития математики и геометрии этого периода трансформации, отметим все же некоторые моменты философского плана. Созерцание было элиминировано из новых геометрических теорий: аксиомы перестали быть «очевидными истинами». Их заменили простые и чистые «начала», конвенционально выбранные как исходные моменты. Если аксиомы считаются верными, будут истинны и теоремы, корректно выведенные из них, что гарантирует истинность системы в целом. Возникает вопрос: если аксиомы суть чистые постулаты в качестве исходных моментов рассуждения, то что и как страхует систему в целом? Дедуцируя теоремы одну из другой, можем ли мы быть уверены в том, что, споткнувшись об одно противоречие, система не опрокинется вместе со всем, что в ней построено? Вопрос далеко не праздный, ведь неевклидова геометрия основывается на тезисе, что истинность теории — в ее непротиворечивости. Это исходное положение «формалистической» программы Давида Гильберта (1862—1943), потерпевшей, как известно, крушение. Неудача постигла и теорию множеств Кантора из-за внутренних антиномий. С открытием неевклидовых геометрий идея несомненных и самоочевидных истин (аксиом) была отвергнута. В зависимости от начальных принципов доказательств и их характера, проведено разделение геометрии на математическую и физическую. Первая исходит из предпосылки, что отношениями с объектами внешнего мира можно пренебречь. Вторая становится разделом физики и пытается особым образом рационализировать пространственный опыт. Так проблема истинности геометрических положений срастается с проблемой математической истины, которая сводится к набору логических следствий из аксиом, понятых как «конвенции», соглашения. Концепция аксиом-конвенций, вытекающая из неевклидовой геометрии, повлекла за собой массу проблем. Пока под аксиомами подразумевали принципы объективной истины, когерентность системы была гарантирована. Корректная дедукция из истинных посылок порождает только истинные следствия, а две истинные пропозиции не могут противоречить друг другу. Но когда снят вопрос об истинности и ложности исходных положений, как можно исключить (даже при максимально корректной дедукции) появление противоречий? 230 Другая проблема, проблема полноты, состоит из двух подпроблем. Есть полнота синтаксическая и полнота семантическая. Можно ли поручиться, что выбранные для определенного метода исчисления аксиомы обладают доказательной силой для всех пропозиций? Это подпроблема синтаксической полноты. Что касается семантической полноты, то если группу аксиом мы используем для формализации определенной теории (например, Ньютоновой механики), где гарантии того, что не существует вполне истинных положений, которые недоказуемы в рамках данной группы аксиом? Помимо упомянутых проблем когерентности и полноты есть еще проблема независимости аксиом. Откуда известно, что некая аксиома дедуктивно не получена из комплекса других аксиом той же или иной системы? Эти три проблемы когерентности, полноты и независимости были затушеваны в классической геометрии. Однако с открытиями Лобачевского и Римана они встали со всей остротой. Особенно острой стала проблема когерентности (согласованности), ибо в формальной системе разрыв связи означает крах системы (из нее можно выводить все что угодно, включая отрицание аксиом). Кроме того, доказательства полноты и независимости невозможны без доказательств когерентности. В XX веке ученые (например, Давид Гильберт) попытаются решить эти проблемы. Но Курт Гёдель похоронит позднее не одну надежду на скорое разрешение этих проблем.
4. СУДЬБА ЭВОЛЮЦИОННОЙ ТЕОРИИ
4.1. Споры об эволюции во Франции: Ламарк, Кювье и Сент-Илср Со времен Анаксимандра эволюционная идея не покидала западную научную мысль. Тем не менее только в прошлом столетии она продемонстрировала свою силу и плодотворность. Помимо креационизма, согласно которому природа, управляемая Творцом, порождает разные живые существа, за исключением человека, была достаточно распространенной теория неизменяемости видов. Растения и животные, сотворенные Богом, скорее всего, до сотворения человека, пребывают неизменно такими же, размножаясь путем самовоспроизводства. Автор этой теории, великий Карл Линней (1707—1778), предпослал своей биномной номенклатуре (и сегодня используемой в ботанике и зоологии) слова: «Species tot numeramus quot in principio creavit infinitum ens» («Мы насчитываем столько видов, сколько вначале сотворило Бесконечное Существо»). 231 В 1809 г. Жан Батист Пьер Антуан Моне, более известный как шевалье де Ламарк, написал в своей «Философии зоологии»: «Природа, последовательно производя виды животных, начиная от простых и несовершенных и заканчивая самыми совершенными, постепенно усложняла свою организацию, распространяя животных во все уголки земного шара, и каждый вид испытал влияние обстоятельств, отчего образовались известные нам привычки и модификации различных органов, о чем свидетельствуют наблюдения». «Не форма тела или его частей дает начало привычкам и образу жизни животных, — полагал Ламарк, — а наоборот, привычки, образ жизни и другие обстоятельства со временем конституируют форму тела животного и отдельных его частей. Новые формы и новые способности сформировали животных такими, какими мы их сегодня видим». Эволюция вида, таким образом, происходит под воздействием среды. Среда научает организм приспосабливаться к условиям и внутренне перестраиваться. Уточняя, Ламарк формулирует два закона: 1) закон употребления и неупотребления органа; 2) закон наследования приобретенных признаков. Первый гласит: «У всякого животного, не вышедшего в течение жизни за пределы своего развития, частое и постоянное упражнение определенного органа мало-помалу укрепляет, развивает и увеличивает его пропорционально времени использования. Постоянное неиспользование этого органа незаметно ослабляет, размягчает и регрессивно снижает способности и в конце концов, заканчивается его исчезновением». Второй закон гласит: «Все, что природой завоевано или утрачено под влиянием обстоятельств, испытываемых расой достаточно долго под действием преимущественного использования или неиспользования одного или нескольких органов, наследуется последующими поколениями, поскольку эти изменения приобретены обоими полами и переданы новым индивидам». В этом суть эволюционной теории Ламарка. Ее подтверждают и рептилии, утратившие плавники, поскольку научились передвигаться по земле и скрываться в траве; гуси и утки, у которых перепонки между пальцами образовалась из-за непрерывных ударов по воде; жирафы, длинные конечности и вытянутая шея которых — результат непрерывных усилий доставать высоко растущие листья и т.п. Сколь бы простой и изобретальной ни казалась теория Ламарка, она не имела успеха при жизни ученого. Так же поразительны были открытия основателя сравнительной анатомии и палеонтологии Жоржа Кювье (1769—1832). По окаменелым останкам он определил, что земля пережила несколько катаклизмов, или катастроф, из-за которых погибли все, или почти все, живые организмы, а район, опустошенный бедствием, позднее заселили виды, пришедшие из других областей. 232 «Жизнь на земле, — писал Кювье в "Рассуждении о переворотах на поверхности земного шара", — переполнена жуткими событиями. Бесконечно много жертв этих катастроф. Некоторых обитателей суши поглотили наводнения, других обитателей моря унесли внезапные извержения морского дна, останки иных видов опознают любители природы с большим трудом». Таким образом, Кювье дополнил эволюционную теорию Ламарка данными сравнительной анатомии и палеонтологии. Этьен Жоффруа Сент-Илер (1772—1844) в Парижском национальном музее истории природы выступил в защиту идей Ламарка и Бюффона. Нельзя не упомянуть о конфликте между Кювье и Сент-Илером 15 февраля 1830 г., из которого Кювье вышел победителем. Через несколько лет бурные события привели на трон Луи Филиппа. Эккерман рассказывает, как 2 августа того же года он спросил восьмидесятилетнего Гёте: «Что вы думаете об этом событии — огненном вулкане?» Но Гёте прервал его: «Мы не понимаем друг друга: я говорю о вулканическом извержении в Академии наук — споре Кювье с Сент-Илером». Ламарк умер в 1829 г., Кювье и Гёте — в 1832 г., Сент-Илер — в 1844 г. Однако в год опубликования «Философской зоологии» в Англии родился человек, гений которого сделал эволюционизм неотъемлемой частью биологии. Это был Чарльз Дарвин. 4.2. «Происхождение видов» Дарвина Теория эволюции в середине прошлого века произвела тот же эффект, что и теория Коперника в свое время. Это была научная революция, и не только в области биологии. Эволюционизм изменил образ человека. Если коперниканская революция изменила представление о пространственном порядке во Вселенной, указав человеку иное, чем прежде, место, то Дарвин пересмотрел временной порядок. Место и роль человека в природе усилиями Коперника и Дарвина были радикально пересмотрены. Чарльз Дарвин (1809—1882) поначалу пробовал себя на поприще медицины, церковной карьеры, пока в 1831 г. не оказался на борту английского корабля «Бигль», отправлявшегося в кругосветное плавание, в качестве натуралиста. Путешественники отбыли из Девонпорта 27 декабря 1831 г., а вернулись в Фалмут 2 октября 1836 г. В 1839 г. Дарвин опубликовал путевые дневники в «Путешествии натуралиста вокруг света». Во время этого более чем важного для карьеры ученого путешествия Дарвин изучил «Основы геологии» Чарльза Лайелля (1797—1875). История земли объяснялась Лайеллем действием сил, менявших земную поверхность (наводнения, извержения вулканов, ливни, оползни и т.п.), теми же законами, которые объясняют факты настоящего. Так появились сомнения в библейской версии происхождения земли и живых существ. 233 На Галапагосских островах (архипелаг в Тихом океане) Дарвин обнаружил группу вьюрков, которые имели, в зависимости от места обитания, клювы разных пропорций. Очевидно было, что видовые признаки способны постепенно меняться, как очевидно и то, что все бесконечные случаи адаптации (дятла, квакши и т.п.) трудно объяснить только условиями среды. По возвращении в Англию Дарвин собирает сведения о разных видах животных и растиний как в природе, так и в домашних условиях, советуется с садовниками и скотоводами и тщательно регистрирует полученные данные. Прошло немало времени, прежде чем ученый пришел к мысли, что именно с помощью селекции человек научился выращивать нужные и полезные виды растений и животных. Оставалось выяснить, как происходит отбор в естественной среде. Начав в октябре 1838 г. систематические исследования, Дарвин на досуге прочел сочинения Мальтуса о народонаселении. Хорошо понимая значение фактора борьбы за существование, о каком бы виде ни шла речь, он был внезапно поражен догадкой, что под влиянием меняющихся обстоятельств сохраняются, скорее всего, благоприятные и соответствующие им изменения, а несоответствующие формы разрушаются. Так родилась идея новой теории, рассказывает ученый в «Автобиографии». На ее разработку ушло более двадцати лет. В 1857 г. появилась первая публикация с изложением эволюционной теории в «Журнале заседаний Линнеевского общества». А в 1859 г. книга Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора» увидела свет. В ней говорилось о том, что среда обитания производит отбор наиболее приемлемых наследственных изменений. Отбор, другими словами, выражается в эволюционной ориентации, ибо определяет приспособление организмов к окружающей среде. Эволюцию можно толковать как серию приспособлений, каждое из которых определенный вид закрепляет или теряет под давлением отбора на протяжении длительного времени. Об успехе книги говорит тот факт, что 1250 экземпляров первого издания в первый же день были проданы, как и вскоре появившиеся еще 3000 экземпляров второго издания. В чем же теоретическая новизна книги, имевшей такой небывалый успех? Дарвин выделил пять видов доказательств эволюционной теории. 1. Доказательства относительно наследственности и культивации с рассмотрением изменений, полученных путем одомашнивания. 2. Доказательства, связанные с географическим распределением. 3. Археологически полученные доказательства. 4. Доказательства, связанные со взаимным сходством живых существ. 5. Доказательства, полученные из эмбриологии и на основе изучения рудиментарных органов. 234 В «Происхождении видов» мы читаем: многие уверены, что «каждый вид был сотворен один независимо от другого. Но мой образ мыслей более согласуется с тем, что известно из законов, запечатленных в материи Творцом: появление и распространение прошлых и нынешних обитателей мира обусловлено вторичными причинами, схожими с теми, что определяют рождение и смерть индивида. Когда я рассматриваю живые существа не как особые творения, а скорее как прямых потомков немногочисленных существ, живших давно, в первые века силурийского периода, они представляются мне облагороженными». Законы, «запечатленные в материи», по Дарвину, достаточно просты: развитие через воспроизводство; изменчивость, связанная с прямыми и опосредованными воздействиями жизненных условий, использованием и неиспользованием органов; увеличение численности и вследствие этого обострение борьбы за существование; дивергенция характерных черт и распространенность менее совершенных форм. Следовательно, в процессе естественной борьбы рождается нечто сверх всяких ожиданий — образование развитых животных. Это грандиозная концепция жизни — от первоначально одной или немногих форм ко все более сложным. «Вращающаяся по своим неизменным законам гравитации планета эволюционирует, начав с простых, чтобы прийти к бесконечно прекрасным и изумительным формам».
4.3. Происхождение человека
Когда читаешь «Происхождение видов», не оставляет вопрос: и человек — продукт естественного отбора? Лишь через двенадцать лет, в 1871 г., Дарвин решился опубликовать двухтомник «Происхождение человека». В первой главе «Доказательства происхождения человека от какой-то низшей формы» ученый пишет: «Человек способен воспринимать от низших животных, например, определенные болезни. Этот факт подтверждает сходство их тканей и крови как структурное, так и композиционное, что можно увидеть и в микроскоп, и посредством химического анализа... Лекарства производят на них то же действие, что и на нас. Многим обезьянам по вкусу чай, кофе, алкогольные напитки, более того, я сам видел, с каким наслаждением они курят табак... Трудно переоценить моменты общего структурного соответствия в строении тканей, в химическом составе и конституции между человеком и высшими животными, особенно антропоморфными обезьянами... Человек и прямоходящие животные сложены по общей модели, прошли те же примитивные стадии развития, сохранили общие черты. Поэтому мы смело можем говорить об общем происхождении. Только естественный предрассудок и высокомерие заставляют нас искать родство с полубогами. Однако не за горами день, когда покажется странным, что натуралисты, сведущие в сравнительной истории развития человека, могли когда-то верить в то, что человек создан одним актом творения». 235 Дарвин соглашается с мнением о моральном превосходстве человека над животными. Однако добавляет: «Верить в изначальную цивилизованность человека, который, стало быть, претерпел абсолютную деградацию во многих регионах, — значит иметь слишком низкое мнение о его природе. Более разумно было бы верить в преобладание прогресса над регрессом, в то, что скорее человек поднимался медленными и неуверенными шагами ко все более высокому уровню, и особенно продвинулся в области познания, морали и религии».
4.4. Споры вокруг «Происхождения видов» и проблема социального дарвинизма
Книга «Происхождение видов» вызвала ожесточенную полемику. Мысль породниться с обезьянами, а через них и со всем животным миром у многих вызывала праведный гнев. И все же в разных странах нашлись также и ее сторонники, например: американский ботаник Аса Грей (Asa Gray, 1810—1888), немец Эрнст Геккель (Haeckel, 1834—1919). Итальянца (католика и дарвиниста) Филиппо де Филиппи (1814—1867) обвинили в атеизме и едва не лишили кафедры. Микеле Лессона (1832—1894) перевел сочинения Дарвина на итальянский язык. Пропагандистами идеи эволюционизма были Джованни Канестрини (1835—1900), Паоло Мантегацца (1831— 1910), Чезаре Ломброзо (1836—1909) и др. Даниеле Роза (1857— 1944) дополнил дарвинизм идеей гологенеза, согласно которой индивидуальные характеристики можно распознать в зародыше. Бенедетто Кроче шутил по поводу эволюционизма: «Душа жаждет увидеть в истории картину благородных войн, а в ответ получает животно-механическую фантасмагорию о происхождении человечества, с огорчением, разочарованием и даже стыдом мы убеждаемся в своем неистребимом варварстве». Нельзя обойти молчанием так называемый социал-дарвинизм как попытку узаконить «борьбу за существование» в обществе (своего рода «объяснение» классовой борьбы) и даже обосновать тезис о расовом превосходстве. Ясно, что эти незаконные экстраполяции не имеют ничего общего с научными выводами. Иррациональным назвал такой метод аналогий экономист А. Лориа (1857—1943). Проблемам социальной трактовки дарвинизма посвящены книги Энрико Ферри «Дарвин. Спенсер. Марко (1894) и Антонио Лабриолы «Размышляя о социализме и философии» (1897). 236
4.5. Томас Гексли и дарвинизм в Англии
Роберт Фиц Рой, двадцатишестилетний капитан корабля «Бигль», на борту которого Дарвин совершил кругосветное путешествие, не вдохновился мыслью считать себя потомком даже очень древней и очень антропоморфной обезьяны. В Англии антидарвиновскую оппозицию возглавил зоолог Ричард Оуэн (1804—1892). Оуэн отвергал не идею эволюции, а скорее идею ее случайности. Он был уверен в наличии «внутреннего стимула» развития. Но возражения оппонентов бесстрашно парировал «сторожевой пес Дарвина» — Томас Гексли (1825-1895). «Изменчивость, борьба за существование, адаптация к условиям — достаточно известные факты, — писал Гексли в книге "О положении человека в ряду органических существ" (1863), — но никто из нас не подозревал, что они находятся в центре проблемы видов. Пока Дарвин и Уоллес разгоняли тени, мощные фары "Происхождения видов" вели тех, кто блуждал во мраке... борьба за существование в мире мысли значит не меньше, чем в физическом мире. Некая теория как "вид" мышления имеет право на существование постольку, поскольку она умеет сопротивляться, показывая превосходство над противником как представителем вида». Таким образом, очевидно, полагал Гексли, что дарвинизм на данный момент выиграл «борьбу за существование». Любопытна история с оксфордским епископом Сэмюэлем Уильберфорсом, который в один из горячих моментов обсуждения обратился к Гексли с улыбкой, полной сарказма: «Могу полюбопытствовать: по линии бабушки или дедушки вы изволите узаконить свое происхождение от обезьян?» Заканчивая свой научный доклад, Гексли не упустил случая ответить епископу, что он предпочел бы в качестве предка самку обезьяны, чем самца с вертлявым, хотя и непраздным умом, который использует свой талант на то, чтобы замутить истину и неуместно ерничать по поводу серьезной научной проблемы. В очерке «Научное воспитание» (1869) Гексли так описал одну из баталий с католиками: «Мы спорили, как противники на передовой в момент временного перемирия. Когда я изложил трудности, стоящие перед студентами, занимающимися наукой, то в ответ услышал реплику католика: "Нашей церкви за всю длинную историю грозило множество ураганов. Этот нынешний — только волна старой бури, и нет надобности готовить студентов и пугать испытаниями. Нынешние ереси им объяснят профессора философии"». Гексли ответил, что между англиканцами и протестантами, с одной стороны, и католиками — с другой, та разница, что между отрядом волонтеров и обученными ветеранами старой наполеоновской гвардии. «Я уважаю организацию, встречающую врагов подобным образом, и хотел бы, чтобы все церковные организации были настолько же действенны. Это было бы хорошо не только для них, но и для нас». 237 Ученый был уверен, что дух науки — критика, что «обычная судьба всех новых истин — быть ересью в начале и предрассудком в конце». Человек огромной культуры, он оставил нам сочинения, полные юмора, интеллигентности и исчерпывающей ясности. Идею естественного отбора Гексли пояснял, например, так: «Помню, я прочел описание, как отступали войска Наполеона после битвы под Москвой. Уставшие и вымотанные солдаты подошли к Березине. Огромная, но деморализованная и дезорганизованная армия должна была переправиться через реку по узкому мосту. Каждый в подобных условиях думал только о себе: в давке перешагивали через тела товарищей, дабы не погибнуть. Автор, участник жутких событий, один из немногих спасся благодаря длинной зеленой шинели одного кирасира. Он рассказывает: "Несмотря на проклятия, удары и пинки, я вцепился в полу шинели кирасира, который, поняв, что не сможет от меня отвязаться, что, медля, сам рискует упасть, против своей воли выволок меня из давки"». Это настоящий пример так называемого селективного отбора, комментирует Гексли. Причиной спасения французского солдата, выжившего дважды — в Бородинском сражении и при переправе через Березину, — стала прочная ткань кирасирской шинели. Так и в природе: у каждого есть свой мост через Березину. Одолеть переправу, проложить себе дорогу часто нельзя иначе, как путем борьбы с другими «видами», доказывая свое превосходство. Возможно, в самый критический момент, когда кажется неминуемым поражение, какая-нибудь малость, пустяк (вроде цветового оттенка) даст нужный результат, и чаша весов склонится в нужную сторону». Чтобы еще раз показать опосредованное влияние факторов естественного отбора, Гексли на одной из лекций напомнил об одном из прелюбопытных случаев, описанных Дарвином. Замечено, что шершни в качестве среды обитания более предпочитают города, чем деревни. Почему? Шершни делают гнезда и откладывают в них яйца, из которых появляются личинки, и закладываю мед. Полевые мыши обожают мед и личинки. В открытой местности полно мышей, и шершни покидают деревни. В городских подвалах, как известно, за мышами охотятся коты. Понятно, что чем больше котов, любителей мышей, тем меньше мышей, промышляющих личинками шершня. Получается, что вся кошачья рать — непрямые пособники шершней. «Еще один шаг, и можно будет сказать, что старые девы, обожающие котов и кошек, суть непрямые помощницы шершней и скрытые недруги полевых мышей. Может быть, — добавил в заключение Гексли, — этот пример снижает серьезность моего аргумента — увы, что сказано, то сказано. На этом и закончу мою лекцию». 238 5. ЛИНГВИСТИКА: ВИЛЬГЕЛЬМ ФОН ГУМБОЛЬДТ И ФРАНЦ БОПП. ЗАКОН ГРИММА И МЛАДОГРАММАТИКИ Родоначальником современной лингвистики можно считать Вильгельма фон Гумбольдта (1767—1835). Еще Гердер утверждал, что между языком и национальным характером есть внутренняя связь. Гумбольдт подтвердил, что у любого языка есть собственная типичная и вместе с тем особая структура, которая, с одной стороны, отражает, а с другой — обусловливает способ мышления, будучи формой выражения нации. Цепочка мыслей связана с цепочкой слов. Гумбольдт изучил множество языков неиндоевропейской группы: китайский, малайский, бакский, семитский и языки коренных жителей Америки. Пораженный огромным структурным разнообразием идиом, ученый пытался установить связь между языком и менталитетом. Язык, по Гумбольдту, есть непрерывное творение человеческого духа. Язык — это энергия, «energeia», а не «ergon», благодаря энергии языка рождаются мысли. Подробно тому, как числа нужны, чтобы считать, так слова нужны, чтобы мыслить. «Природа языка состоит в переплавке чувственной материи мира и слов в печать мыслей. Или, иначе: языки — не средство представления уже познанной реальности... они служат средством открытия доселе неизвестной реальности. Разница между ними не в звуках и знаках — это разница оптического свойства, взглядов на мир». Идею Гумбольдта о связи языка с расовыми свойствами не раз пытались опошлить некоторые псевдоученые. Понятно заметное оживление немецкой науки, в частности сравнительной грамматики, в первой половине XIX века под воздействием такой идеи. Еще в конце XVIII века было обнаружено родство санскрита (священного языка древней Индии) с латинским, греческим и другими европейскими языками. Английский востоковед сэр Уильям Джонс в 1786 г., независимо от других ученых, пришел к тому же выводу: «Европейские языки, возможно, произошли от одного протоязыка, которого больше нет». Из Парижской национальной школы восточных языков, основанной в 1795 г., Фридрих Шлегель запрашивал материалы для своей известной книги «О языке и мудрости индусов» (1808). Поиском серьезных доказательств и сравнительным анализом языков занялся немец Франц Бопп (1791—1867), изучавший в Париже персидский, индийский, арабский и еврейский языки. В 1816 г. вышла его работа «Система спряжения в санскрите в сравнении с таковою в греческом, латинском, персидском и германском 239 языках». Справедливости ради следует сказать, что в 1818 г. сравнительные данные получил и датский ученый Расмус Раск (1787— 1832), изучавший структуру греческого, латинского, германских, балтийских и славянских языков, с той разницей, что санскрита он не знал. «Сравнительная грамматика» Франца Боппа была опубликована в 1849 г. (и переиздана в 1857—1860 гг. с дополнениями), санскрит в ней был проанализирован в связи с греческим, латинским, персидским, германскими, позже — литовским и старославянским языками. Нельзя не сказать в этой связи о Якобе Гримме и его «Немецкой грамматике» (1822), богатой результатами анализа фонетической истории германских языков. «Законом Гримма» был назван закон, описывающий регулярные соотношения между индоевропейскими и германскими шумными. Это было настоящее открытие, ибо впервые получены примеры регулярности языковых изменений, что положило начало исторической лингвистике. Гримм заметил, что в германских языках обычно: 1) мягкий f там, где в индоевропейских языках, греческом и латыни — р; 2) р там, где в других языках b; 3) звук th там, где в других языках t, 4) t, где в других языках d, и так далее, как показано в таблице:
Готский f p b th t d h k g
Латинский Р b f t d t с g h
Греческий Р b ph t d th k g kh
Санскрит Р и зр е в ер ы о р
Компаративисты мечтали реконструировать путем сравнения первоначальный язык-оригинал всех индоевропейских языков. Прежде всего, писал Бопп, «мы должны изучить систему спряжения древнего индийского языка и сравнить ее со спряжением греческого, латинского, германского, персидского. Поняв их идентичность, мы сможем констатировать постепенное прогрессирующее разрушение изначального языкового организма», замену его другими языковыми блоками. Тем не менее против романтической идеи существования некоего протоязыка выступила группа ученых — так называемые неограмматики. В 70-х гг. прошлого века они поставили задачу не искать идеальную языковую систему где-то в прошлом, а, установив точные данные, восстановить историю языков, принадлежащих к одной языковой семье. Один из младограмматиков, К. Бругман (1849— 1919), упрекал компаративистов в неуважении к новым продуктам лингвистической эволюции. Рассуждения о «старых» и «новых» 240 языках, говорил он, не несут ничего, кроме вреда. «Вместо изобретения гипотетических символов "оригинального" лингвистического происхождения лучше придерживаться имеющихся в нашем распоряжении документов и, опираясь на них, составить общее представление о развитии языковых форм». Значение исторического метода в изучении языка подчеркнул Герман Пауль (1846—1921). О «слепой необходимости» фонетических законов писал Г. Остхоф (1847—1909). Пять томов исследований К. Бругмана и Б. Дельбрюка — «Очерк сравнительной грамматики индоевропейских языков» — увидели свет в 1886—1900 гг. 6. ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ 6.1. Основной психофизический закон Всбера—Фехнера Если социология (в духе позитивизма) успешно развивалась во Франции, то Германия стала родиной научной психологии в ее тесной связи с физикой, биологией, анатомией, и особенно физиологией. У истоков психологии стояли Эрнст Генрих Вебер (1795—1888), Густав Фехнер (1801—1877), Герман фон Гельмгольц (1821—1894) и Вильгельм Вундт (1832—1920). Вебер, профессор анатомии в Лейпциге, написал трактат на латыни о тактильных ощущениях «De tactu». Он попытался установить количественную связь между интенсивностью раздражения и реакциями живых существ. Густав Фехнер усовершенствовал результаты Вебера и вывел психофизический закон (закон Вебера—Фехнера), согласно которому «раздражение нарастает в геометрической прогрессии, а ощущения — в арифметической, и отношение раздражителей к ощущениям может быть представлено в виде логарифмической кривой». Ощущения (S) пропорциональны логарифму порождающих их раздражителей (R), стало быть, их отношение выражается математической формулой: S = С log R, где С — экспериментально установленная постоянная. «Примеры такой закономерности, — говорит Фехнер, — найти нетрудно. Если в комнату, освещенную одной свечой, мы внесем вторую свечу, яркость освещения станет намного ощутимее, чем в случае, когда мы внесем свечу в комнату, где уже горят десять свечей. Или другой пример: разница в весе двух легких пакетов в несколько граммов почувствовать легче, чем разницу в граммах двух тяжелых пакетов». Комариный писк можно услышать в полной тишине, но, находясь в толпе или среди машин, нельзя услышать собеседника, если тот не кричит. 241 Герман Гельмгольц тонко заметил, что наши органы чувств не столько регистрируют импульсы, сколько обрабатывают их, именно поэтому мы видим форму, расстояние, расположение предметов. Подобно астроному, определяющему положение звезды путем расчетов, наши органы чувств организуют объекты, обрабатывают и оценивают их. 6.2. Вундт и Лсйпцигская лаборатория экспериментальной психологии Традиция считает первым психологом-экспериментатором Вильгельма Вундта. Он был ассистентом Гельмгольца в Гейдельберге, затем профессором в Цюрихе, а в октябре 1875 г. возглавил кафедру в Лейпциге. В 1879 г. Вундт основал первую лабораторию экспериментальной психологии. Ее прославили своими именами Кюльпе, Крепелин, Леман, Бехтерев, Кеттелль, Стенли Холл, Уоррен, Стрэттон, Титченер и др. Были изучены зрительные феномены (визуальный контраст, цветовая слепота, оптические иллюзии), чувство времени, слуховые, тактильные восприятия, реактивность и многое другое. Для Вундта психология — наука опытная, она занимается фактами, о которых мы знаем непосредственно из опыта Например, слышать, как падает камень, чувствовать боль, воспринимать цветовые оттенки — все это психологические факты. Напротив, говорить о падающем камне в свете притяжения более тяжелой массой другой, более легкой, значит говорить о физическом, опосредованном факте. Непосредственный опыт обосновывает опосредованный опыт, а психологический факт обосновывает физический факт. Такова разница в предметной сфере. Что касается метода, то его Вундт определяет как интроспекцию, т. е. непосредственное наблюдение самих себя. А поскольку обладать опытом, по Вундту, то же самое, что осознавать его, то предмет и метод психологии в конечном счете совпадают. Элементы, из которых состоит опыт, он называет «ментальными процессами». Исследователь устанавливает законы психической активности, которые отличны от физической каузальности, и соотношения психических актов в процессе формирования сознания. Необходимо отметить, что интроспекция как метод не применим к исследованию интеллектуальных и волевых процессов. Их изучение предполагает сравнительный и опосредованный анализ продуктов высшей деятельности, таких как язык, мифы, обычаи, религия, искусство, право. Подобный анализ мы находим в многотомном сочинении Вундта «Психология народов» (1900—1920). Ученый, кроме того, открыл трехмерность чувственных состояний: приятное — неприятное, возбуждение — торможение, напряжение — релаксация. 242 Тем временем во Франции работали знаменитые психиатры Пьер Жане и Жан Мартен Шарко (учитель Фрейда) и психологи Теодюль Рибо (1839—1916) и Альфред Бине (1857—1911). Бине разработал шкалу интеллектуальных способностей детей. Рибо увидел механизм умственных расстройств в распаде ансамбля ментальных процессов. Его перу принадлежат работы «Болезни памяти» (1881), «Болезни воли» (1883), «Болезни личности» (1885). Англичанин Фрэнсис Гальтон (1822—1911) в книге «Наследственность гения» (1869) предположил на основе статистических данных наличие биологического механизма наследования особой одаренности. Несмотря на интересную методологию, его выводы оставляют сомнения относительно тождества гения и человека, добившегося успеха; остается неучтенным фактор среды в формировании исключительных способностей. Тезис: «Гением надо родиться» — остается открытым. В Америке психология развивалась под влиянием У. Джемса. Упомянем Стенли Холла (1844—1924), основавшего лабораторию экспериментальной психологии в Балтиморе в 1883 г., и Джеймса Кеттелля, основателя психологии труда. В Италии в Римском университете Дж. Серджи в 1889 г. начал психологические исследования. 7. У ИСТОКОВ НАУЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ 7.1. Эмиль Дюркгенм и правила социологического метода Социология прошлого века была социологией философов-систематиков, дочерью надежд и опасений, о которых говорил Сен-Симон в связи с развитием индустриального общества: рациональная организация, функциональная деперсонализация, взаимозависимость функций, планирование и разделение труда, централизованное планирование производства. Перед лицом таких проблем Конт обосновывал авторитарную систему, Спенсер — эволюционную с изрядной дозой радикального индивидуализма, Прудон поставил на первое место справедливость как принцип прогресса, а Маркс — закон смены социально-экономических формаций. 243 Эмиль Дюркгейм (1858—1917) заявил, что социология не есть и не может быть философией истории, открывающей общие законы прогресса человечества. Не может она быть и метафизикой, определяющей природу общества. Социология, стало быть, не философия, не психология и не scientia scientiarum. Это автономная наука со своим предметом и своим правилом метода Конт говорил о «социальной статике» и «социальной динамике», отвечающих за стабильность и развитие общества Спенсер говорил о социальной эволюции органического типа. Дюркгейм назвал специфическим предметом социологии «социальные факты», состоящие в способе действовать, думать, чувствовать, внешние по отношению к индивиду, обладающие принудительной силой. «Их нельзя спутать с органическими и психическими феноменами, пребывающими в индивидуальном сознании и действующими посредством него». Если «социальный факт» несводим ни к биологическому, ни к психическому факту, то очевидно, что он влияет извне на индивида как посредством санкций, так и через сопротивление, оказываемое индивидуальным намерениям. «Социальный фактор определяет и трансформирует неопределенную материю индивидуального, — полагает Дюркгейм. — Такие психические состояния, как религиозность, сексуальная ревность, сыновняя преданность, отцовская любовь суть не просто изначальные наклонности человеческой природы, они — продукт коллективной организации... Почти все, существующее в индивидуальном сознании исходит от общества». Социальные факты, изучаемые социологией, делятся на нормальные, представляющие «наиболее общие формы», и «патологические», являющиеся отклонением от первых. Таким образом, норма устанавливается для определенного общества в конкретной фазе его развития. Задача социологии — классифицировать типы общества, от орды до современных сложных социальных организмов.
7.2. Суицид и аномия
Методологические рефлексии Дюркгейма не были пустопорожними упражнениями они следовали из конкретных исследований. В работе «О разделении общественного труда» (1893) он анализирует причины социальной солидарности в современном обществе. В итоге приходит к необходимости выделить «тип простого общества» (основанного на кровном родстве) и «вторичный социальный тип» (основанный на разделении и специализации функций). Первый тип обществ сцементирован общими идеями, оценками и опытом так, словно у общины одно сердце и один ум. Такого рода солидарность он называет механической. 244 Солидарность современного индустриального общества решительно иного плана. Субъекты разделены по профессионально-образовательному признаку, семейному и социальному состоянию; все вместе это составляет социальную базу разделения труда. Негомогенное единство людей с различными интересами дает начало органической солидарности и органической системе социального разделения труда. Однако замена традиционной власти авторитета рационально организованной системой разделения труда с возрастающим элементом личной инициативы не всегда влечет за собой только благоприятные последствия. Растущее число самоубийств говорит о наличии элементов неудовлетворенности. Исследованию причин феномена суицида посвящена книга Дюркгейма «Самоубийство» (1897). Основываясь на анализе сравнительно-статистических данных, французский социолог выделяет три суицидных типа в связи с тремя типами социальной солидарности. Альтруистическое самоубийство порождено, как правило, социальными мотивами (например, чтобы избежать бесчестия, или самоубийство больного старого человека, не желающего быть обузой). Этот тип суицида характерен для сплоченного традиционного общества, где общественные цели превалируют над личными. Другой тип самоубийства — эгоистический, к нему склонны люди, слабо привязанные к группе. Чаще он встречается в обществе с высоким уровнем ответственности, индивидуальной инициативы и свободным личным выбором. В таком случае в ситуации кризиса человек может рассчитывать только на свои внутренние ресурсы. Их отсутствие ведет к отчаянному решению прекратить борьбу за жизнь. Помимо указанных типов есть еще суицид «аномийный» (от греч. a-nomos — лишенный законов). Это ситуация отсутствия социальных законов и правил либо наличия противоречивых, неупорядоченных и неэффективных законов. Даже когда сохраняются группы, солидарность в таком обществе утрачивается, и индивид не имеет точки опоры. Аномия — состояние максимального социального беспорядка — часто сопутствует тяжелым экономическим кризисам; эти периоды отмечены резким ростом самоубийств. Впрочем, такой рост зарегистрирован и в моменты внезапного роста благосостояния. С крушением ожиданий связывает Дюркгейм увеличение самоубийств. Приводимые им примеры говорят о том, что, например, самоубийц больше среди представителей свободных профессий и среди протестантов, их значительно меньше среди католиков и еще меньше среди евреев по причине высокого уровня социальной интеграции, проистекающей из фактора веры. Суицидный показатель выше среди одиноких, бездетных и разведенных людей, что также свидетельствует о дефиците интегрирующего фактора. 245 Дюркгейм, хотя и критикуемый за модель замкнутой «автономной» социологии, оказал огромное влияние на многих социологов. Среди них был Л. Леви-Брюль (1857—1939), автор таких книг, как «Мораль и наука о нравах» (1903), «Ментальные функции в неразвитых обществах» (1910), «Сверхъестественное в первобытном мышлении» (1931). Дюркгейм сделал попытку, заметил Реймон Арон, показать последнюю границу исторической эволюции в виде рационалистического индивидуализма и либеральной мысли. Эта прогрессивная в целом тенденция провоцирует, однако, социальное разобщение, поэтому коллективные нормы, если их вовремя не закрепить, могут раствориться в аномии.
Глава девятая
Эмпириокритицизм Рихарда Авенариуса и Эрнста Маха
1. РИХАРД АВЕНАРИУС И КРИТИКА «ЧИСТОГО ОПЫТА» 1.1. Что такое «чистый опыт»? Термин «эмпириокритицизм» был введен Авенариусом для обозначения «надпартийной» философской позиции, критически рассматривающей все, якобы проверенные, истины. Эмпириокритики провозгласили возвращение к опыту, который нельзя трактовать ни идеалистически, ни материалистически. Рихард Авенариус родился в Париже в 1843 г., учился в Лейпциге и Берлине. В 1876 г. начал издавать вместе с В. Вундтом «Трехмесячник научной философии», оказавший заметное влияние на культурную жизнь Германии. С 1877 г. и до самой смерти, последовавшей в 1896 г., он преподавал «индуктивную философию» в Цюрихском университете. В 1876 г. опубликована его книга «Философия как мышление о мире по принципу наименьшей траты сил». С ней связана другая работа — двухтомник «Критика чистого опыта» (1888—1890), а также «Человеческое понятие о мире» (1891). Между концепциями Авенариуса и Маха немало общего (например, принцип экономии сил в научном исследовании). Тем не менее Мах в работе «Анализ ощущений» (1900) открестился от «гипертрофированной терминологии» Авенариуса, уточнив свою роль как «ученого, а не философа». Поэтому необходимо подчеркнуть разницу. Мах как ученый интересовался эпистемологией, чтобы освободить науку от метафизических препятствий. Авенариус, напротив, был философом даже в своих занятиях физиологией, психологией и социологией. Он пытался построить философию как строгую науку на манер позитивных наук о природе. 248 Так что же имеет в виду Авенариус, говоря о «чистом опыте»? Это опыт в самом широком смысле слова, в нем отсутствуют конкретные характеристики. Почти как в обыденной трактовке: опытом называется все — идеи, восприятия предметов, образы, суждения, оценки и т.п. Как же различаются опытные феномены? На этот вопрос отвечает «критика чистого опыта». 1.2. Возвращение к «естественной концепции мира» Иметь опыт — думать, воображать, мечтать — значит иметь во всем личный опыт. Но не выраженный каким-либо образом опыт не может быть критически использован. Как же выразить опыт и почему критика должна принять его в расчет? Ответ Авенариуса: «Любая область нашей среды устроена таким образом, что индивиды на определенном этапе познания говорят: "Это следует проверить"». Опыт он определяет так: «Если среда — предпосылка утверждения, то последнее полагается как опыт». Опыт таков только в той мере, в какой он присвоен. Утверждение есть опыт, а содержание утверждения («das Ausgesagte») есть испытанное. Итак, Авенариус говорит о социальном опыте, о коммуникативном процессе, о средствах выражения, вербальном поведении («das Aussagen»). Невербализованный опыт есть противоречие в определении. В отличие от традиционных эмпириков и позитивистов, опыт Авенариус рассматривает как необъятную массу опытных утверждений, служащих материалом для критики; в свою очередь критика исследует опытные условия и т. д. Один из выводов критики «чистого опыта» — возвращенние к «естественному понятию мира». Существует множество понятий мира, и все они суть исторические конструкции, включая «истины в себе и для себя»: знание, верование и опыт, которые связаны с конкретными и различными социальными средами. Это исторические конструкции, несмотря на то что некоторые считают свои понятия абсолютными и вечными истинами. Критика призвана очистить понятие о мире от разночтений, мифических и философских фантазий, чтобы получить в конце концов универсальную концепцию мира, значимую везде и для всех. Естественная концепция мира состоит из трех основных положений: 1). Существуют индивиды; 2). Есть элементы окружающей среды; 3). Между индивидами и элементами среды есть множество отношений, как и между элементами среды.
249
1.3. По ту сторону различия «физического» и «психического»
Греческие философы любили бродить по рынкам, но не затем, чтобы купить или продать что-то, а из любопытства, желания понаблюдать за снующим туда-сюда народом. Так Авенариус пытается заставить заговорить сами вещи, предполагая, что, с одной стороны, есть среда со множеством составляющих ее элементов, с другой стороны — индивиды со множеством суждений. Элементы среды формируют предпосылки, то, о чем нечто говорится. Среда определяет человеческий опыт посредством нервной системы. Последняя зависит не только от воздействий среды, но и от потребляемой пищи. Опыт есть непрерывная цепь жизненных реакций организма на среду. Аутентичны все виды опыта, включая сновидения и бред безумца. Однако критика имеет дело не с данными внешнего мира, а с данными языкового поведения людей. В этом смысле критика выступает как метафилософия, в рамках которой критик подвергает анализу формулируемые кем-то утверждения. В чистом опыте каждый человек застигнут в определенной ситуации, т. е. индивид и среда связаны так, что это соотношение нельзя отменить. Индивид и среда противоположны, но обе реальности принадлежат одному опыту. «Когда, например, говорят: "Я вижу дерево", — это значит: "Я и дерево есть содержание одной и той же данности"». Получается, то, что критик описывает, есть опыт интеракции, взаимодействия среды и нервной системы индивида. Это биологическое событие, состоящее из элементов (например, «зеленое», «холодное», «горячее», «твердое», «мягкое», «сладкое», «горькое» и т. д.) и характеристик («приятное», «неприятное», «красивое», «безобразное» и т. д.). Помимо элементов и характеристик, нет ничего другого. По этой причине Авенариус элиминирует различие между физическим и психическим. Есть разные виды биологической зависимости индивида от среды, но реального дуализма опыта нет, как нет серьезной разницы между вещью и мыслью, материей и духом. Нет никакого основания говорить (в духе Канта), что Я наделено категориальными структурами. То, что наша центральная нервная система позволяет нам иметь комплекс представлений, означает лишь, что мы хорошо адаптированы к среде. Отсюда принцип «экономии мышления». С одной стороны, мышление рассматривается как продукт прогрессивного приспособления к среде, как максимальный результат минимальных усилий. С другой стороны, философия становится критикой чистого опыта, задача которой — очистить культурную среду от ненужных продуктов умственной деятельности (например, материалистических или спиритуалистических взглядов на мир) ввиду бесплодности и неразрешимости споров между ними. 250
1.4. Вред «интроекции»
Споры становятся бесплодными, когда прежде единый мир делится на «душу» и «тело». Пока я уверен, пишет Авенариус, что дерево существует не только для меня, но и другие в состоянии его воспринимать, я не нарушаю законной аналогии между «Я» и мне подобными. Но когда я говорю, что дерево дано мне в форме образа, представления и т.п., я ввожу — интроектирую — дерево, предполагая, что у меня может не быть того, что есть у ближнего. Интроекция, таким образом, перешагивая опыт, взламывает естественное единство мира, деля его на внешний и внутренний, бытие и мышление, тело и душу, объект и субъект. После интроекции любая попытка привести продукты мысли в согласие с опытом обречена на поражение. Так открывается источник нескончаемых проблем. Средство избавления от них Авенариус видит в трактовке теоретической и практической деятельности как модификаций центральной нервной системы. «Развивая» Дарвина, он склонен понимать всю психическую жизнь, включая науку, как биологический феномен с соответствующими законами отбора, приспособления, борьбы за существование. Авенариуса, желавшего быть выше партий, критиковали позже философы почти всех направлений (партий). Вундт обвинил его в материализме, Гуссерль счел неприемлемым его психологизм, а Ленин заклеймил Авенариуса как идеалиста. Все же можно признать интересным его анализ континуальности субъективного и объективного миров. Авенариус предвосхитил кибернетическую теорию моделирования, общую теорию систем, а также объяснил биологическую функцию философских идей. 2. ЭРНСТ МАХ: ОСНОВА, СТРУКТУРА И РАЗВИТИЕ НАУКИ 2.1. Анализ ощущений Мах родился в Моравии в 1838 г. Он преподавал физику в Граце и Праге, затем философию в Вене. Умер близ Монако в 1916 г. Среди его работ известны такие, как «Механика. Историко-критический очерк ее развития» (1883), «Анализ ощущений и отношение физического к психическому» (1900), «Принципы учения о теплоте» (1896), «Научно-популярные лекции» (1896), «Познание и заблуждение» (1905). 251 Для Маха пища и природа, о которых говорит наука, совсем не вещь в себе и для себя и не истинная объективная данность. Подобно Авенариусу, Эрнст Мах (независимо от первого) пришел к точке зрения на познание как на процесс прогрессивной адаптации к среде. «Мир, — писал он в "Анализе ощущений", — не заключается в таинственных сущностях, которые, также загадочно действуя одна на другую, порождают доступные нам ощущения. Цвета, звуки, пространство, время и т.п. связаны между собой, как по-разному связаны чувства и волевая предрасположенность. Из столь пестрой ткани выделяется то, что относительно стабильнее и продолжительнее, вследствие чего отпечатано в памяти и выражено в словах. Так, относительно устойчивые комплексы, функционально распределенные в пространстве и во времени, именно поэтому обретают специфические имена и обозначаются как тела (Кorреr). Но эти комплексы непродолжительны и неабсолютны... Относительно устойчивым представляется комплекс воспоминаний, чувственных предпочтений, связанных с определенным телом (Leib), который можно обозначить как Я». Ощущение, по мнению Маха, есть глобальный факт, форма приспособления живого организма к среде; настройка глаза и уха; «контрастный феномен» цвета и форм; узнавание данного предмета в разных условиях освещения; узнавание музыкального ритма. Ясно, что все вышеперечисленное относится к индивиду, но прежде всего это результат эволюции видов. «Становится понятным феномен памяти... которая выше индивида. Психология спенсеровского и дарвиновского типа, вдохновленная эволюционной теорией, но основанная на частных позитивных исследованиях, обещает результаты более богатые, чем все предыдущие спекуляции... Вещь, тело, материя суть не что иное, как связь элементов, цветов, звуков и т.п., не что иное, как так называемые знаки (Merkmale)».
2.2. Научное познание как биологическое событие
Итак, основу научного знания составляют не факты, а ощущения. Мах, как и Авенариус, делает акцент на биологической функции науки. «Предложить человеческому существу максимально возможную и полную ориентацию развитой во всех отношениях чувственности. Другой научный идеал не только не реализуем, но и не имеет никакого смысла». Научное исследование лишь продолжает и совершенствует процесс жизни, благодаря которому низшие животные посредством органов и поведения приспосабливаются к среде. «Наука возникает всегда как процесс адаптации идей к определенной сфере опыта. Результаты процесса — элементы мышления, способные представить эту сферу как целое. Результат, естественно, получаются разные, в зависимости от типа и 253 широты опытной сферы. Если опытный сектор расширяется или объединяются до того разобщенные сферы, элементы привычного мышления показывают свою недостаточность, чтобы представить более широкую сферу. В борьбе между приобретенной привычкой и адаптивным усилием возникают проблемы, исчезающие после завершенной адаптации и возникающие вновь через некоторое время». Каковы же эти проблемы? — спрашивает Мах в работе «Познание и заблуждение». Ответ таков: «Разногласие между мыслями и фактами или разногласие между мыслями — вот источник проблемы».
2.3. Проблемы, гипотезы и отбор гипотез
Таким образом, у нас есть проблемы, и мы пытаемся решить их с помощью гипотез. «Главная роль гипотезы — вести к новым наблюдениям и новым исследованиям, способным подтвердить, опровергнуть или изменить наши построения. Короче, значение гипотезы — в расширении нашего опыта». Гипотезы в качестве попыток приспособления к среде, дающих нечто новое, а значит, странное, суть не что иное, как «усовершенствование инстинктивного мышления, в них мы можем найти все звенья цепочки». Воображение снабжает природу огромным разнообразием идей, которые, проходя через фильтр доказательств, показывают свое соответствие или несоответствие фактам, свою истинность или ложность. «Адаптация» мыслей к фактам есть наблюдение, а взаимная «адаптация» мыслей друг к другу есть теория. С другой стороны, наблюдение и теория не существуют раздельно, ибо почти всегда наблюдение уже заражено теорией, и если оно достаточно весомо, то, в свою очередь, воздействует на теорию, подтверждает, опровергает или корректирует ее. Эксперимент дает понимание относительной зависимости элементов некоторого феномена либо понимание их независимости. Поэтому «фундаментальный метод — это метод вариаций». Наука дает представление именно о межфеноменальной зависимости. Чем более развита наука, тем реже она прибегает к понятиям причины и следствия. Причина в том, что «понятия эти предварительны, неточны и неполны». Зато «понятие функции позволяет намного лучше представить связь элементов между собой». Не только понятие причины, но и понятие субстанции подвергнуты критике. «Остается один тип устойчивости — связь (или отношение). Ни субстанция, ни материя не могут быть чем-то безусловно устойчивым. То, что мы называем материей, есть определенная регулярная связь элементов (ощущений). Ощущения человека, так же как ощущения разных людей, обычно взаимным образом зависимы. В этом состоит материя». 254 2.4. Наука как экономия мышления Исследование начинается с проблем, за которыми стоит длительная биологическая и культурная эволюция вида. «Большая часть концептуальной адаптации состоялась бессознательно и невольно, ведомая сенсорными факторами. Эта адаптация стала достаточно широкой и соответствует большей части представляемых фактов. Если мы встречаемся с фактом, сильно контрастирующим с обычным ходом нашего мышления, и не можем непосредственно ощутить его определяющий фактор (повод для новой дифференциации), то возникает проблема. Новое, непривычное, удивительное действует как стимул, притягивая к себе внимание. Практические мотивы, интеллектуальный дискомфорт вызывает желание избавиться от противоречия, и это ведет к новой концептуальной адаптации. Так возникает интенциональная понятийная адаптация, т. е. исследование». Исследование восстанавливает адаптацию открытием «элементов того же вида, присутствующих как фактическое разнообразие». «Только так становятся возможными описание и синтетическая коммуникация фактов», — пишет Мах в книге «Механика. Историко-критический очерк ее развития». Отсюда возникает понятие науки, экономящей мышление. Научные законы позволяют отслеживать путь познания в наиболее широком спектре фактов с наименьшим интеллектуальным усилием. «Задача науки — искать константу в естественных явлениях, способ их связи и взаимозависимости. Ясное и полное научное описание делает бесполезным повторный опыт, экономит тем самым на мышлении. При выявленной взаимозависимости двух феноменов, наблюдение одного делает ненужным наблюдение другого, определенного первым. Также и в описании может быть сэкономлен труд благодаря методам, позволяющим описывать один раз кратчайшим путем наибольшее количество фактов». «Вся наука имеет целью заменить, т. е. сэкономить, опыт, мысленно репродуцируя и предвосхищая факты. Эти репродукции более подвижны в непосредственном опыте и в некоторых аспектах его заменяют. Не нужно много ума, чтобы понять, что экономическая функция науки совпадает с самой ее сущностью... В обучении учитель передает ученику опыт, составленный из знаний других, экономя опыт и время ученика Опытное знание целых поколений становится собственностью нового поколения и хранится в виде книг в библиотеках. Подобно этому и язык как средство общения есть инструмент экономии». Мы никогда не воспроизводим факты полностью, но только в важных для нас аспектах, продолжает Мах. И в этом проявляется тенденция к экономии. Классификация и описание взаимозависимостей и в целом процесс научного познания обладают смыслом 255 экономии усилий. Именно поэтому наука должна оставаться в экспериментальной сфере. «Если первичен опыт, то от него ждут подтверждения и опровержения. А то, относительно чего невозможно подтверждение или опровержение, к делу не относится». Рассматривая науку с позиции эволюционной теории и утверждая несомненную важность науки с точки зрения биологии и цивилизации, являющейся методичной и сознательной адаптацией, Мах все же отмечает: «Вначале наука была только средством, выживания, затем, по мере возрастания ее требований, о материальной нужде перестают думать».
2.5. Критика ньютоновской механики
Человек — часть природы, между инстинктами и разумом, по мнению Маха, нет противоречия. Ум совершенствует то, что заложено в природных импульсах. Язык, сознание, разум суть результаты эволюции и ныне мощные инструменты развития. Но и у науки есть своя длинная история. «Кому знаком весь путь развития науки, — пишет философ, — оценит важность любого научного движения более свободным и корректным образом, чем тот, кто, ограниченный собственным жизненным горизонтом, видит только сегодняшнее направление науки». Мах, автор известной истории механики, критиковал попытки распространить механические законы и понятия на другие области. В предисловии к седьмому изданию книги «Механика. Историко-критический очерк ее развития» Мах пишет: «В особенности я не откажусь от моей критики абсолютного пространства и времени, которые продолжаю считать концептуальными чудовищами. Даже Ньютон, так много говоря о них, никакого эффективного использования им не находит». Впрочем, понимая всю слабость механики, Мах, однако, не принял теорию относительности (а также не принял идею существования атомов). Эпистемологические идеи Маха немало повлияли на конвенционалистов и неопозитивистов. Эти же идеи вызвали энергичную критику Ленина в книге «Материализм и эмпириокритицизм» (1908). Никакой софист, по Ленину, не может отрицать ясный и бесспорный факт, что доктрина Эрнста Маха, доктрина, рассматривающая вещи как комплексы ощущений, есть субъективный идеализм, простое пережевывание доктрины Беркли... Объективная классовая функция эмпириокритицизма состоит в пособничестве фидеистам в их борьбе против материализма вообще и исторического материализма в частности. На эти обвинения Мах спокойно ответил: «В моих словах просто отражены общепринятые мнения, и если я превратился в идеалиста, берклианца, то в этих грехах вряд ли повинен».
Глава десятая
Конвенционализм Анри Пуанкаре и Пьера Дюгема
I. УМЕРЕННЫЙ КОНВЕНЦИОНАЛИЗМ АНРИ ПУАНКАРЕ 1.1. Пуанкаре: конвенция не есть произвол Крайний конвенционализм пропагандировал Эдуард Леруа (1870—1954), спиритуалист и модернист, автор работ «Наука и философия» (1900), «Позитивная наука и философия свободы» (1900), «Новый позитивизм» (1901), «Догма и критика» (1906). Поскольку все теории конвенциональны, тщетно говорить об их объективности, тем более что сам факт конструирует ученый посредством им же определяемых категорий. С целью скорректировать такой крайний конвенционализм и была выдвинута физиком Пьером Дюгемом (1861—1916) и математиком Анри Пуанкаре (1854—1912) теория умеренного конвенционализма, плодотворность и влиятельность которой трудно отрицать. Пуанкаре изложил свою концепцию в двух известных сочинениях «Наука и гипотеза» (1902) и «Ценность науки» (1905). Конвенциональный элемент в науке очевиден, но он ничуть не снижает объективный характер научных теорий. «Наука для Леруа — всего лишь руководство к действию, — пишет Пуанкаре. — Невозможно ничего знать, но мы уже приступили и вынуждены действовать — так случайно мы фиксируем правила. Набор правил и называется наукой. Таким же образом люди, желая поразвлечься, изобретают некоторые правила игры, как, например, в трик-трак, — игре, которая не хуже науки может опереться на всеобщий консенсус. И мы, вынужденные выбирать, но неспособные это сделать, бросаем в воздух монету. В науке, как и в игре трик-трак, конечно, есть определенные правила действия. Но так ли уж верно это сравнение, неужели мы не способны увидеть разницу? Правила игры — произвольное соглашение, и мы могли бы принять противоположное соглашение, если бы оно не было хуже первого. Напротив, 258 наука есть правило действия, которое оказывается успешным, в то время как противоположное правило не может быть успешным. Если я говорю: "Чтобы получить водород, нужно цинк полить кислотой", — то я формулирую правило действия, которое, если проверить, будет успешным. Заставьте реагировать золото на дистиллированную воду, и это будет правилом, но действия не получится. Если научные рецепты обладают ценностью, то только потому, что мы знаем, что они эффективны, хотя бы в общем. Знать — это значит знать нечто, так почему вы говорите, что нам не дано знать ничего? Наука предвидит, и, поскольку предвидит, она может быть полезным правилом действия». 1.2. Теория устанавливает факт: «Опыт — единственный источник истины» Разумеется, в науке есть элементы соглашения, но и в основании, и в остальной части ее строения они имеют весьма ограниченный характер. Неверно утверждение Леруа о том, что ученый создает факт, даже если согласиться, что он создает «научный факт», говоря о нем в рамках какой-то научной теории. «Единственное, что создает ученый, — продолжает Пуанкаре, излагая позицию Леруа, — это язык, на котором говорится о факте». Таким образом, факты не создаются ученым, в качестве грубого материала факты предсуществуют, а ученый только превращает эти грубые факты в «научные». «Представляется излишним искать грубый факт вне науки, тем более что нет ни науки без научного факта, ни научного факта без грубой материи, поскольку первый — это обработка второго». Так что же тогда остается от тезиса Леруа? — спрашивает Пуанкаре. «Остается следующее: ученый активно вторгается, выбирая факты, достойные наблюдения. Изолированный факт не представляет ни малейшего интереса. Интерес появляется тогда, когда факт дает повод предполагать, что с его помощью можно найти и предсказать другие факты, или еще тогда, когда его верификация обещает подтверждение какого-либо закона. Так кто же отбирает факты, которые отвечают этим условиям и которые потому заслуживают того, чтобы получить право гражданства в науке? Свободная активность ученого». С другой стороны, нельзя не согласиться, что в качестве общих и хорошо подтвержденных законов ученые нередко выдвигают принципы настолько же прочно «откристаллизованные», насколько более не поддающиеся экспериментальному контролю. Тем не менее очевидно, что внутри этих законов есть серия гипотез, которые — коль скоро они изобретены человеком — вполне поддаются эмпирической проверке. Стало быть, опыт остается единственным источником истины. 259 «Любое обобщение есть гипотеза», никто не может опровергнуть необходимейшую роль гипотезы, например в выборе фактов «наибольшей продуктивности», — читаем мы в книге «Наука и метод» (1909). Как бы то ни было, но «любая гипотеза при первой возможности и как можно чаще должна подвергаться верификации». От гипотезы, не прошедшей должную проверку, следует отказаться («Наука и гипотеза»). Конечно, мы делаем это неохотно, однако на самом деле нет повода для печали. «Физик, отказавшийся от одной из своих гипотез, должен плясать от радости, как если бы совершил неожиданное открытие», — уверенно заявляет Анри Пуанкаре. 1.3. Геометрические аксиомы как замаскированные дефиниции Представитель умеренного (свободного от крайностей) конвенционализма, Анри Пуанкаре известен ставшим уже классическим тезисом о природе геометрических аксиом. В неевклидовой геометрии остро встал вопрос о природе физического пространства: какова его природа — Евклидова или неевклидова? Использовали для его описания теоремы Евклида или теоремы Лобачевского и Римана? Ответ Пуанкаре классически прост: «Геометрические аксиомы — не синтетические априорные суждения и не экспериментальные факты. Они суть конвенции, наш выбор осуществляется из всех возможных соглашений. Ведомый экпериментальными данными, этот выбор все же остается свободным от сковывающей необходимости избегать какого бы то ни было противоречия. Так постулаты могут оставаться строго истинными даже тогда, когда экспериментальные законы, определившие наш выбор, являются не более чем приблизительными. Другими словами, геометрические аксиомы (не говоря об арифметических) есть не что иное, как замаскированные дефиниции. Так что же следует ответить на вопрос об истинности Евклидовой геометрии? Вопрос лишен смысла... Одна геометрия не может быть более истинной, чем другая; более удобной — да, может».
2. ПЬЕР ДЮГЕМ И ПРИРОДА ФИЗИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
2.1. Дюгем: что такое физическая теория? Физик и историк науки Пьер Дюгем также известен и своей книгой «Теория физики, ее предмет и строение» (1906). В ней мы находим «простой логический анализ метода продвижения физической науки», а выводы ее получены «из повседневной научной 260 практики». По мнению Дюгема: «Физическая теория не есть объяснение. Это система математических положений, выведенных из ограниченного числа принципов с целью представить совокупность экспериментальных законов наиболее простым, полным и точным образом». Получается, что «истинная теория не объясняет физические явления согласно реальности, а только удовлетворительным образом представляет набор эмпирических законов. Ложная теория есть не попытка объяснения с противоположных реальности позиций, а всего лишь набор положений, не согласующихся с экспериментальными законами. Единственный критерий истины в рамках физической теории — согласие с опытом». Физическая теория, кроме того, есть набор математических положений конвенционального и экономического характера, которые тем сильнее, чем больше число выводимых из них законов. Основная цель науки, как верно полагал Мах, — в экономии интеллектуальных усилий. В историческом развитии физики Пьер Дюгем видит непрерывную борьбу между «природой, не устающей производить», и «разумом, без устали дознающимся до сути природы». Экспериментатор неустанно обнаруживает неизвестные доселе факты и формулирует новые законы, теоретик непрерывно разрабатывает все более точные и экономичные системы, чтобы человеческий ум смог сохранить все эти богатства. «Сконструированная человеческим умом физическая теория никогда не предлагает объяснений экспериментальных законов или реальности, скрывающейся за чувственно воспринимаемой поверхностью явлений. Но совершенство, уютное убранство, логический порядок, в пространстве которых физик размещает экспериментальные законы, есть не что иное, как отражение онтологического порядка». 2.2. Холистский контроль и отрицание «критического эксперимента» Перед угрозой позитивистской фетишизации фактов теоретическое значение доводов конвенционализма трудно переоценить. Во главу угла был поставлен вопрос о динамичности науки, которая помимо метода имеет свою богатую историю. Физика идет вперед постольку, поскольку опыт вскрывает все новые соотношения между законами и фактами, поскольку физики возвращаются и пересматривают законы, обретая возможность представить факты наиболее точным образом. Физические законы основаны на экспериментальных данных. Именно относительно природы эксперимента ощутим вклад Дюгема в науку. Речь идет об идее холистского контроля. В наши дни ее разработал У. Куайн, поэтому она названа тезисом Дюгема—Куайна. 261 «Физик предполагает доказать неточность некоторого положения. Чтобы вывести из него прогноз некоторого явления, подготовить эксперимент, доказывающий появление и отсутствие данного феномена, чтобы растолковать результаты такого эксперимента и констатировать, что прогнозируемый феномен не получен, физик не может ограничиться обсуждением одного только положения. Он использует весь набор теорий без исключения. То, на чем дискуссия прекращается (прогноз недостающего феномена), вытекает не из тезиса опровержения, взятого изолированно, а только из полного набора теорий». Необходимы вспомогательные гипотезы, в частности, для получения наблюдаемых следствий, инструментальные гипотезы и т.п. Когда опыт не подтверждает прогнозы физика, это значит, что по меньшей мере одна из гипотез неприемлема. Однако какая именно из гипотез — об этом опыт умалчивает. «Только экспериментальный контроль решает эту проблему, имея дело с целостной теоретической системой и полным набором экспериментальных законов, оценивая, насколько удовлетворительно законы представляют систему». Отсюда, полагает Дюгем, с очевидностью вытекает невозможность применения в физике так называемого experimentum crucis, критического (решающего) эксперимента. Его применяли Фуко для проверки гипотезы о корпускулярной природе света (выдвинутой еще Ньютоном, Лапласом, Био), Гюйгенс, Юнг и Френель для обоснования волновой теории. Суть ключевого эксперимента в том, что из двух несовместимых гипотез он делает однозначный выбор в пользу истинности одной либо другой гипотезы. В связи с одной гипотезой он дает один определенный результат, в связи с другой — решительно иной. Так вот, experimentum cracis, устанавливающий, что если одна гипотеза ложна, то другая необходимым образом истинна, в физике неприменим, говорит Дюгем. Так ли строга гипотетическая дилемма в физике? У кого хватит дерзости заявлять, что никакой другой, помимо двух известных гипотез, нельзя и представить? Физик не может быть уверен в том, что испробованы все возможные предположения. «Истинность физической теории не устанавливается по принципу: орел или решка».
3. К ОЦЕНКЕ КОНВЕНЦИОНАЛИЗМА
Конвенционализм — глубокая и содержательная философия науки. Разделавшись с фетишистским мифом о «факте» и другими презумпциями позитивистского толка, он реабилитировал роль воображения в науке, показав динамичность научного знания. Особый его вклад состоит в прояснении связей между теорией и экспериментом (что особенно подчеркнул Поппер). 262 Тем не менее необходимо заметить, что весьма спорна конвенционалистская идея простоты мира, якобы вытекающая из законов физики. С другой стороны, верно, что критический эксперимент не дает окончательной истины, однако непонятно, почему его результаты неприемлемы, хотя бы предварительно и в исторических рамках познания. Неоспоримо, что проверка одной гипотезы не может быть изолирована от комплекса других гипотез. Все же контроль одной гипотезы не опрокидывает всего знания. Мы, например, можем (хотя бы на время) принять часть теории, служащей для установления протокола-фальсификанта Еще один момент можно поставить на вид некоторым конвенционалистам (например, Динглеру). Требуя от науки скорее точности, чем прогресса, они оправдывают гипотезы ad hoc, присутствие которых делает теории ненадежными. Такая операция логически возможна, но одно из возможных последствий этого — застой в науке. |
