РЕЦЕНЗИИ

Л. ТРОЦКИЙ, Моя жизнь. Опыт автографии. Два тома. Издательство «Гранат» Берлин. 1930.

Всякая биография эгоцентрична. Таков ее предмет. Очень эгоцентрична и автобиография Л. Троцкого. Он сам не скрывает этого. Автобиография для него есть активный момент его биографии, он ведет в ней борьбу, расправляется с врагами. Это совсем не есть тип автобиографии, которые пишутся в старости, когда борьба кончена и нет уже будущего, когда память хочет воскресить безвозвратно ушедшее прошлое, когда подводится итог жизни, и хочется определить ее устойчивый смысл. Л. Троцкий продолжает верить, что будущее его и хочет за него бороться. Книга написана для прославления Л. Троцкого, как великого революционера, и еще более для унижения

смертельного врага его Сталина, как ничтожества и жалкого эпигона. Но написана она очень талантливо и читается с большим интересом. Бесспорно, Л. Троцкий стоит во всех отношениях многими головами выше других большевиков, если не считать Ленина. Ленин, конечно, крупнее и сильнее, он глава революции, но Троцкий более талантлив и блестящ. Местами автобиография написана очень художественно, там где автор не занят партийными дрязгами. У Л. Троцкого есть художественная восприимчивость. Описание детства и отрочества, описание охоты иногда напоминают Л. Толстого. Эти места дают передышку, читатель отдыхает от подавленности мелочами и дрязгами революционной жизни. Жизнь Троцкого представляет значительный интерес и она ставит одну очень серьезную тему — тему о драматической судьбе революционной индивидуальности в революционном коллективе, тему о чудовищной неблагодарности всякой революции, извергающей и истребляющей своих прославленных создателей. Л. Троцкий не без гордости говорит, что у него нет личной судьбы, что его судьба слита с судьбой революции, которой он служит. Самообман и самоутешение. Личная судьба есть и у Л. Троцкого, и он напрасно хочет скрыть ее горечь. Активнейший из революционеров оказался лишним и ненужным человеком в революционную эпоху. Это есть печальная судьба личности. Талантливый и блестящий Троцкий, создавший вместе с Лениным большевицкую революцию, извергнут революционным потоком н находит себе пристанище лишь в Турции. Бездарный по сравнению с ним, незначительный, не игравшей большой роли Сталин — диктатор, глава революции, вершитель судеб России и, может быть, всего мира. Этого никогда не удастся переварить Троцкому и никогда не удастся понять изнутри революционной эпохи. Автобиография Троцкого есть, конечно, очень интересный и талантливый документ нашей революционной борьбы. Но она поражает незначительностью внутренней жизни души, раскрывшей свою жизнь. Душа эта выброшена на поверхность, целиком обращена во вне, вся исходит во внешних делах. Жизнь этой души рассказана так, как будто самой души нет, и во всяком случае нет в ней духовного начала. Нужно перейти в более глубокий план жизни, чтобы понять эти вещи. Люди мировоззрения Троцкого никогда, ведь, не углублялись в проблему личной судьбы, они всегда заглушали в себе внутреннюю жизнь внешней борьбой. Почему Троцкий стал революционером, почему социализм стал его верой, почему всю жизнь свою он отдал социальной революции? Внутренний генезис веры Троцкого, внутреннее формулирование мировоззрения почти совсем не раскрыты. Указанные им внутреннее мотивы образования революционного чувства жизни незначительны н не могут объяснить такой революционной энергии. По-

разительно, до чего Троцкий чужд всем умственным и духовным течениям своей эпохи. Его ничто не затронуло. Для него ничего не существует кроме марксизма и самого наивного материализма, Он даже отрицательно не определяется к другим течениям. Он очень умный человек, но умственный его кругозор необычайно узок, интересы его очень однообразны. Он читает романы в часы досуга, но это лишь отдых от революционной борьбы, внутренне его это чтение нисколько не затрагивает. Как писатель, он лишь талантливый журналист. В своих эмигрантских странствованиях он встретился с Рагацем, швейцарским левым социалистом и вместе с тем верующим христианином, протестантом. Социалист-мистик вызывает в нем лишь «неприятный озноб». Он ограничивается плоским замечании, что не может найти психологического соприкосновения с людьми, которые «умудряются одновременно признавать Дарвина и Троицу». Это, кажется, единственное место, где Троцкий говорит о религиозном вопросе. Он остается старого типа просветителем рационалистом, таким же, как и Ленин, но менее злобно полемическим.

Чему нас учит автобиография Троцкого? Вот что представляется мне несомненным: Л. Троцкий не настоящий коммунист, не до конца коммунист, и не случайно он оказался выпавшим на известной стадии коммунистической революция. Он и в прошлом не был большевиком, и напрасно он старается затушевывать свой меньшевизм, хотя и левый. Троцкий очень типичный революционер, революционер большого стиля, но не типичный коммунист. Он не понимает самого главного, того, что я назвал бы мистикой коллектива. Именно покорность мистике коллектива заставляет Рыкова и многих других держать себя так, что это со стороны производит впечатлите трусости и предательства относительно людей, с которыми они работают. Коллектив, генеральная линия коммунистической партии — это, ведь, аналогично церковным соборам, и всякий, желающей остаться ортодоксальным, должен подчиниться совести и сознанию коллектива. Л. Троцкий еще революционер в старом смысле слова, в смысле XIX века. Он не подходит к конструктивному периоду коммунистической революции. Его идея перманентной революции есть романтическая идея. Троцкий придает еще значение индивидуальности, он думает, что возможно индивидуальное мнение, индивидуальная критика, индивидуальная инициатива, он верит в роль героических революционных личностей, он презирает посредственность и бездарность. Не случайно его обвиняли в индивидуализме и аристократизме, и именно он, организатор красной армии, сторонник мировой революции, совсем не вызывает того жуткого чувства, которое вызывает настоящий коммунист, у которого окончательно погасло личное сознание, личная мысль, личная совесть, и произошло окончатель-

ное врастание в коллектив. Есть еще одна особенность, отличающая Л. Троцкого. Русскому народу не свойственна театральность и риторика. В русской революции совсем нет красивых театральных жестов и риторических украшений революции французской. Может быть, и хорошо, что в ней нет театральной красоты. Но плохо то, что в ней есть настоящая уродливость. Большевики вошли в русскую жизнь в первый же момент уродливо, с уродливым выражением лиц, с уродливыми жестами, они принесли с собой уродливый быт. Уродство это свидетельствует об онтологическом повреждении. Большевики сами чувствуют свое уродство, и это вызывает у них чувство ressentiment. Этим отчасти объясняются их безобразные действия. Сам Ленин как будто нарочно стремился к уродливому, говорил и писал грубо и некрасиво. Л. Троцкий один из немногих, желающих сохранить красоту образа революционера. Он любит театральные жесты, имеет склонность к революционной риторике, он по стилю своему отличается от большей части своих товарищей, которых он в сущности презирает. Л, Троцкий все еще не понял, что мы вступаем в эпоху пореволюционную, и что старый революционный душевный уклад и революционный пафос для нее не подходят.

Николай Бердяев

А. ЮГОВ. «Пятилетка». Изд. «Социалистического Вестника».

Книга А. Югова заслуживает того, чтобы на ней остановиться. Автор продолжает свою работу, опубликованную два года тому назад, 1) и охватывавшую период Нэпа. Теперь он пишет о пятилетке, ставя себе в этой книге три задачи: осветить экономическое положение в Советской Росой, отнестись критически к проблемам, выдвигаемым проведением пятилетки, и подчеркнуть правильность взглядов русских социал-демократов (меньшевиков).

Освещение советской экономики в период пятилетки выполнено автором вполне удачно. Собрано большое количество материала, и цифрового, и «декретного». Иногда читателю дается сравнение с 1913 г. или с годами Нэпа. Удачно изложены психологические сдвиги в коммунистической партии. Лучше всего освещена промышленность. Мы видим болезненное напряжете народного хозяйства России для создания тяжелой индустрии, — напряжение, от которого так страдает население, отдавая треть своих скудных доходов, не доедая, истощаясь и физически, и морально, и материально... Чувствуется, что есть предел этому напряжению, но нет надежды на облегчение, если большевики будут идти тем же путем... Еще далеко до того, что

1) А. Югов. Народное хозяйство Советской России и его проблемы. Изд. «Экономич. Пробл.». Берлин.

бы догнать или перегнать Америку и Европу. Далеко, если даже пятилетка и будет выполнена. Но на всех, этих лишениях, чрезмерных, ненужных и жестоких, что-то строится. И это «что-то» все же реально является капиталом настоящего и капиталом — проблемой — будущего. Мертвое создается, живое губится. А плану неизменно сопутствуют диспропорции и «узкие места».

С деревней автор менее знаком. Больше «рассуждений» — иногда спорных. «Товарность» колхозов, например, не является нормальной товарностью. Продукты колхозов фактически отчуждаются. Происходит обязательная сдача по ценам чрезмерно низким и нормам чрезмерно высоким. Колхозам предоставлено большее количество земли (на душу населения), и они пользуются почти исключительной помощью М. Т. С. (машино-тракторных станций). На основании всего этого судить о их сравнительной производительности надо с осторожностью. У крестьянина-колхозника (в артели) оставляется не его «молочный скот», как пишет автор (стр. 69)), а лишь одна корова, если таковая у него имеется; вторая уже «обобществляется» и т. д.

Мы сожалеем, что автор уделил мало внимания культурной стороне пятилетки.

Вторая тема книги — проблематика пятилетки и ее критика — разработана и изложена слабо, хотя в большинстве случаев со взглядами автора соглашаешься.

Отчасти к проблематике, отчасти к политической стороне книги относится глава: «Является ли хозяйство СССР плановым хозяйством?». К нашему удивлению автор отвечает: «нет». Здесь мы с ним совершенно не согласны. Конечно, да. Определять понятие «планового хозяйства» по тому, каков будет его результат (если удачный, так оно «плановое», а если неудачный, то оно «неплановое»), — совершенно недопустимо... В Советской России все охвачено планом, — и производство, и распределение, и потребление. По словам самого «автора», даже очень утопические планы все же проводятся в жизнь, они механически ломают «объективные условия», и, «хотя лишь внешне», но в значительной мере осуществляются (стр. 12,3).

Третья тема книги, — политическая. Ей посвящено н послесловие г. Дана, ради нее ведется полемика с Отто Бауэром. Хотя в этом споре мы на стороне г. Дана и г. Югова, но считаем всю эту полемическую часть книги излишней, методологически неоправданной.

К недостаткам книги относится невозможный язык, который, помимо запуганной тяжести, грешит и неточностью в употреблении экономических терминов. Извольте, например, прочитать и понять следующую фразу: «Высокие цены в Советской России имеют отрицательное значение не с точки зрения неконкуретно-способности советской продукции». (Стр. 75).

При всем том появление новой книги Югова мы расцениваем положительно. Автор и хорошо осведомлен и достаточно объективен.

Г. Озерецковский.

Путь №№ 28-29.

Последние книжки «Пути» более, чем наполовину, посвящены вопросам социального христианства. Обширная статьяН. Алексеева, «Христианство и социализм» (№ 28), дает общее введете в социальную проблему с точки зрения христианства: введение историческое и введение догматическое, (Последнее уступает первому в четкости). При энергичном отталкивании от капитализма и экономического индивидуализма, автор зовет к исканию среднего пути между индивидуализмом и коллективизмом. Теоретик современного евразийства, в отличие от Л. П. Карсавина, отказывается утверждать приоритет «коллективных личностей». Он доходит даже до признания, что для христианства, «как ни далек от него физический индивидуализм, он все же ближе универсализма». Так как свобода автора от предпосылок буржуазного экономизма вне сомнений, то это признание нам представляется весьма ценным в егоустах.

Ф. Степун в статье «Религиозный социализм и христианство» (№ 29) дает характеристику одного из интересных течений послевоенной Германии: социализма Тиллиха и его школы. Русский читатель может быть удивлен, узнав, что немецкие пасторы и теологи этой школы оправдывают большевизм и коллективные злодеяния пролетариата. Однако из анализа Ф, Степуна явствует, что «насколько подлинен социализм религиозных социалистов, настолько же проблематична с христианской точки зрения их религиозность». Может быть, в лице Тиллиха мы имеем пример нехристианской духовности, не осознавшей своего отрыва от христианства. «Не знаете, какого вы духа». В тех же номерах «Пути» начата печатанием анонимная работа, присланная из Советской России и подписанная «Русский Инок». Тема ее — «(Религиозные основания политической экономии» — сама по себе увлекает своей новизной и своевременностью. Если судить по первым главам, автор обладает и талантом и оригинальностью мысли. Особенно интересна первая глава, представляющая собой попытку обосновать «социальное христианство» на аскетике, на почве которой велась до сих пор главная борьба против него. Здесь идет на пользу даже самая односторонность автора; подобно многим в наше время, он стремится подчинить аскетике не только всю религиозную жизнь, но даже учение о том «как устраивать внешнюю жизнь» (!). Его борьба против принципа принудительного страдания, указания на аскетические пороки современного строя, блестящи. Однако, в аргументации автора есть ряд скачков, объясняемые узостьюисходной посылки.

Непонятно, откуда появляется свобода, как благо, наряду со справедливостью. Наивным представляется н требование полной платы трудящимся. Это пресекает всякое социальное творчество. Для аскета понятен этический индивидуализм, который проглядывает во всем ходе мыслей талантливого автора. Но думаем, его попытка элиминировать любовь (или, говоря шире: проблему человеческого общения) при решении социального вопроса для христианина неприемлема. Вторая глава «Хозяйство природы» является апологией природы, как закономерного космоса. В красоте отражается план Божественной Премудрости. Сама красота для автора сводится к экономии (принцип наименьшей затраты сил), что открывает путь ж экономии социальной. Удивляет натуралистический оптимизм автора, заметный и в первой статье. Он закрывает глаза на дисгармонию в природе, и в этом источник его социального оптимизма. При всей спорности основных положений, статьи «Русского Инока» полны волнующих мыслей и доказывают, как именно религиозное углубление в социальную проблему, особенно в православии (совершенно девственная почва) способно внести остроту и содержательность в ту систему общих мест, которой часто является социальное христианство на Западе. Хотелось бы, чтобы вся книга «Русского Инока» дошла, наконец, до читателя.

Г. Ф.

П. Б. L. Romier, Nation et Civilisation; G. Ferrero. L'Unite du monde.

Обе почти одновременно вышедшие книжки посвящены одной проблеме, по-разному формулированной в заглавиях, и взаимно дополняют друг друга. Это проблема антагонизма между двумя, в наше время реализовавшимися величинами: единой мировой цивилизаций и национальным государством. Для представителей романской мысли характерно, что они ставят проблему так же четко и категорично, как немцы или русские, но пытаются подойти к ее разрешению много осторожнее и трезвее. В этом их сила, но и слабость. Нет апокалипсических предчувствий и эсхатологических мечтаний, но зато есть какая-то недодуманность. Ромье говорит о необходимости отрешиться от представления, будто экономические, лингвистические и политические границы должны непременно совладать (проклятие современной политической системы европейского мира), но не видит, что, если его требование будет выполнено, то политические границы вообще утратят свой смысл. У Ферреро дана беглая сводка фактов, свидетельствующих о конце европейского империализма (рост «колониального» капитализма, пробуждение национального сознания у вне-европейских народов — все результаты европеизации мира). Надежды на улажение антагонизма между Европой (и Америкой) и остальным миром он возлагает на Лигу На-

ций и на упрочение режима всеобщего избирательного права. Ромье идет несколько дальше и мечтает о духовной власти европейской интеллигенции, каковая власть — чисто моральная — осуществится в результате сотрудничества университетов и академий.

П. Б

Arnold Bremond, P. Lhande, R. Garric.

Arnold BREMOND. Une explication du monde ouvrier. St.-Etienne. 1927. (Extrait de la Rev. du Christianisme Social).

P. LHANDE. Le Christ dans la banlieu. Paris 1926.

P. LHANDE. Le Dieu qui bouge. . Paris 1930.

R. GARRIC. Belleville. Paris 1929. (Grasset).

В чем мы больше всего нуждаемся в поисках решения социальной проблемы современности, так это в точной документации. Необходимо освободиться от всех схем буржуазной и социалистической школы и увидеть действительность, как она есть. Одна из важнейших сторон этой информации — изучение современного рабочего быта: материального и духовного состояния пролетариата. Три выше названных книги и представляют такого рода анкеты, предпринятые за последнее годы среди парижских рабочих. Все авторы христиане: Ланд, известный католический проповедник, посвятивший себя миссии в «красной зоне» парижских предместий; Гаррик, тоже католик, энергичный и искусный организатор «Equipessociales», студенческих групп для помощи рабочим; Бремон, студент протестантского Богословского Института в Париже, сам, в течение 8 месяцев изведавший на себе всю горечь наемного труда на заводах в Иври и провинции. Книги разного духа и разного стиля. От каждой из них создается иное впечатление, и, хотя они не исключают прямо друг друга, но вместе показывают, как трудно добиться в социальной анкете объективной истины. От. Ланд, миссионер, смотрит на изображаемый Мир сверху, как на объект и поле работы. Он рисует ужасающую картину религиозного н морального одичания парижских предместий, совершенно языческих, чтобы на этом фоне показать героические усилия апостолов Церкви, увенчивающиеся успехом. Гаррик не ведет религиозной пропаганды и подходит к рабочему Миру человечески-просто, исходя из личных дружеских связей эпохи окопной войны. Неисчерпаемый оптимизм автора приводит к своеобразному народничеству: в пролетариате Бельвиля ему удается найти подлинный народ, в котором живут лучшие национальные традиции Франции. Он коротко характеризует бедность и страдания народа, чтобы в восхищении остановиться на его мужестве, социальных добродетелях, стремлению к знанию. Особенно интересны у него описания народных развлечений, балов, синема и театра, в которых он склонен видеть невинные и благород-

выя радости. Оптимизм автора вызывает к нему симпатии; думается, что он помогает ему и его соратникам в их социальном подвиге. Но для читателя он не всегда убедителен. Желая доказать христианское состояние народной души, он укалывает на старуху, молящуюся в церкви и вдруг, словно подменив своего читателя, начинает убеждать его в том, что Церковь не враг народа. Бремон вложил в свою небольшую книжку гораздо больше опыта и проработал его с несравненно большей религиозной остротой. Он один показывает рабочего на фабрике, в обстановке изнурительного, нездорового труда, приводящего массу в состояние животного отупения. Переходя к рабочей «элите», он рисует типы индивидуалистов и коллективистов с их разными путями «спасения». Интересно, что более всего идеализма, моральной строгости и жажды знания он находит у анархистов. Коммунист ему представляется типом фанатика, положительно враждебного свободному наследованию истины и всякой личной морали. Не идеализируя своих рабочих друзей, Бремон видит несовместимость их героизма с христианством, как религией, и, возлагая большую ответственность за разрыв между христианством и народом на христиан, не обольщает себя легкостью побед в этой среде. К этой работе он зовет, как на вольный подвиг бедности и даже мученичества, подчеркивая необходимость двух сторон ее: социально-реформаторской н духовной. Мы не могли бы достаточно рекомендовать русскому читателю эту книгу.

Г. Ф.

Jean MAXENCE et Nadejda GORODETZKY. Charles Péguy. Textes suivis de débats au Studio franco-russe. «CahiersdelaQuinzaine» № 121 (1031).

Два доклада и прения, вызванные ими во Франко-русской студии 24 февраля 1931 г., привлекают наше внимание не только русским именем одного из докладчиков. Все, что связано с памятью Пеги, нам; особенно дорого. На пороге «Нового Града» нельзя не помянуть благодарным словом автора «Cité harmonieuse». В этом представителе самых благородных традиций Франции мы, русские, охотно узнаем образ отошедших уже в прошлое праведников русской интеллигенции. Полное отсутствие литературности, даже всякого литературного самоопределения, полная слитность творчества и жизни, писательство, как общественно-религиозное служение, безоглядная отдача себя идее, святая бедность, принятая, как призвание — делают из Пеги больше, чем учителя социальной правды. Это Ганди Запада, апостол святого противления злу, Сейчас уже не так важно то, чему учил Пеги. Напрасно искать у него рецептов для спасения человечества. Но дух Пеги, дух вольного христианства, который совмещает защиту бедно-

сти и труда с пламенной любовью к родине, революционизм с классической традицией, всечеловечность с исключительностью и непримиримостью моральных оценок — этот дух подвижника и рыцаря Христова мы хотели бы сделать своим и завещать его русской молодежи. Самое отрадное и неожиданное, что мы узнаем из отчета о русско-французской беседе, это заявление молодых о том, что Пеги имеет для них актуальное значение. Недавно трое из молодых писателей — Мунье, Изар и Марсель Пеан, сын поэта, издали книгу, посвященную его миросозерцанию. Именно политическое служение Пеги (т.е., говоря его словами, общественная «мистика» Пеги) теперь становится притягательной для идеалистической молодежи Франции. В добрый час. В небольшой книжке читатель, незнакомый с Пеги, найдет довольно много черт для воссоздания его облика и, что особенно ценно, много цитат, передающих самое непередаваемое в нем: его стиль.

Г. Ф.

Рaul VARERY. Ragards sur le monde actuel. Stock. Paris. 1931.

Не в первый раз поэт и эстетик, ныне академик, Поль Валери, выходит из узкого круга своего творчества — «для немногих» — чтобы взглянуть в лицо волнующей современности. Он всматривается в нее с острым любопытством аналитического ума н с резиньяцией заранее побежденной воли. Настоящее и будущее прельщают его научными переворотами, которые сближают область чудесного и точного, — он готов в этом смысле защищать «прогресс» от романтиков. Но политическое состояние мира заслуживает только презрения. Политика самая отсталая функция культуры. Она живет мертвой традицией, мифами, к которым Валери беспощаден. Пред лицом пробуждающихся рас Востока, перед задачей построения новой «Римской» империи, европейские политики «играют в арманьяков и бургундцев», бессильные предотвратить надвигающейся катастрофы. Земной шар, в своей политической биографии, и является настоящей темой тревоги Валери. Социальный вопрос не останавливает его внимания. Так как его книга составилась из отдельных, всегда остроумных, порою блестящих статей, то в ней нашлось место и для оптимистического этюда; характерно, что темой его является Франция. Но основная установка его перед Миром лучше всего выражается в заключающих книгу словах: «Не кажется ли вам, что человечество, при всей своей ясности н рассудительности, не способное принести жертву своими влечениями ради познания и своей ненавистью ради скорби, ведет себя подобно рою глупых и жалких насекомых, неудержимо летящих на огонь».

Г. Ф.

100