Жаба С.П. «1931 год. Что такое Россия?».

Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Новый град, вып. 2. 1932.

Жаба С.П. «1931 год. Что такое Россия?». Журнал "Новый Град" №2

Белград. 1931.

Переломная эпоха вызывает стремление осмыслить сущность кризиса и найти пути исцеления,

От многих других трудов, написанных на эту тему, «1931 год» отличается исключительным единством содержания, проникнутого цельным мировоззрением, сохранившим многие черты старого народничества.

Исходя из «первоценности человеческой личности», автор, не пожелавший подписать своего имени, создает схему типов общественной жизни и исторического развития, основанную на различении трех видов «целестремительности» человека: автоматического, авторитарного и автоно-мистического, причем последний осуществляется в свободном социальном сотрудничестве, в творческом самоопределении. Гуманистический идеал «автономизма» имеет свою опору в христианстве.

Автор видит трагедию Европы в подчинении целевого автономизма — автономизму средств. Покорив силы природы, человек подчинился механическому темпу их развития. Общее целесознание померкло, и великий расцвет духовной культуры прекратился в середине XIX века. В области социальной «автономический реформизм» Фурье, Мадзини и др. был заглушён марксизмом, сочетавшим культ автоматической эволюции и авторитарной эволюции. Западная Европа на распутье, и автор не уверен в ее спасении, ибо душа европейца «пуста и темна».

Можно было бы заметить, что классификация, основанная на качестве целестремлений, не проникает вглубь душевных переживаний и довольствуется обнаружением симптомов. Тем не менее, она

дает критерий для поучительной оценки общественных явлений. Пессимизм автора по отношению к Западной Европе столь же глубок, как оптимизм ею по отношению к России. Но безлюбовноеизучение человека редко дает верные результаты, и трудно согласиться с определением европейца, как «машинного автомата». При более сочувственном наблюдении, автор заметил бы, может быть, в душе европейца начало героичности и не утверждал бы безоговорочно отмирание религии и морали. Немало признаков обратного. Впрочем, автор сам отмечает рост перед войной духовно-творческого начала и допускает возможность «созидательной реформации».

За то к России, к русскому народу, любовь его устремлена с волнующей искренностью и силой. Оптимизм проявляется трояко: в определена основных свойств России, в уверенности, что большевизм бессилен изменить ее духовный облик, в вере в ее великое будущее. Находя в русском народе ярко выраженные начала «реформационного автономизма», воспитанный географическими и историческими условиями, автор, уверенный в скором падении большевиков, указывает на неизбежность самобытного разрешения главных российских проблем, для процветания России и исполнения ее мировой миссии.

Государство сложно-национальное, но спаянное объединяющей культурой, Россия даст пример между-национального замирения, опираясь в борьбе за мир на славянство и восточные страны.

В области хозяйственной, отказавшись от слепого подражания Западу, она осуществит хозяйство самодостаточное, «оптимальное», целесообразно регулируемое, без капиталистического максимализма, губящего Европу. Социальный строй России — под знаком трудовой кооперации, на основе самодеятельного крестьянства.

Строй государственный — с упором на мирские, вечевые навыки, сохранившиеся от древней Руси. Разгрузка государства от ряда функций в пользу широчайшего самоуправления и кооперации. Построение народоправства от местных органов к центральным, снизу вверх.

Культурное творчество, запечатленное духом органичности и синтетичности, свойственным русскому народу.

Россия, едва освоившая свои территории в процессе тысячелетнего творчества, лишь вступает в период возмужалости.

Со многим можно было бы согласиться, если бы речь шла о возможности, о тенденции российского развития. Но безоговорочность прогноза такого рода мыслима лишь при немалой идеализации России, н в особенности ее крестьянства. Например, автор не допускает и мысли, что большевистский «авторитаризм» проник в русскую народную душу. А доказывая, что крестьянство наше, единственное в мире, объединено в трех-ярусную кооперацию: производственную, распределительную и меновую, автор под «про-

изводственной» понимает, в первую очередь, большие семьи. Между тем ко времени колхозной катастрофы число крестьянских хозяйств увеличилось почти вдвое: большие семьи исчезли. Нельзя согласиться и с тем, что большинство крестьян покинуло колхозы, что оно победило их. К прискорбию, это не так. Возвеличивая крестьянство, автор весьма суров к интеллигенции: отзвуки старо-народнических настроений.

Но критика отдельных пунктов не должна ослабить общего чрезвычайно отрадного впечатления от этой небольшой книги, богатство содержания которой делает невозможным краткое резюмирование. «1931 год» является уже своего рода резюме ряда больших научных работ автора.

Мужественная вера в русский народ проникает книжку, исполненную метких историософических экскурсов (в частности — о фазах развития русской интеллигенции, о роли самодержавия). Многое может вызвать возражения. Например, анализ причин победы большевизма: твердокаменный, изуверский антигуманизм должен был взять верх над размягчившимся, затуманившимся гуманизмом «упадочной» предвоенной интеллигенции. Но прочесть этот труд следует всякому, чьи думы с нашей родиной.

С. Жаба.