Яков Кротов. Богочеловеческая история.- Вера. Вспомогательные материалы

Новый град, вып. 5. 1932.

[Георгий Федотов]

От редакции

ГОЛОСА ВРЕМЕНИ

Вступая во второй год своего существования, «Новый Град» делает еще один шаг к конкретности: от установления основ христианского общего дела — к проекции их на совре­менность. Большинство статей настоящего номера посвяще­ны России, Вместе с тем мы делаем опыт обзора главнейших событий политической н социальной жизни мира. Мы не пре­следуем целей информации. Мы хотим лишь давать оценку, вести баланс творческих н разрушительных сил, в борении ко­торых решается судьба нашей культуры.

* * *

Настоящее состояние мира может быть охарактеризовано, как передышка: как затишье между грозами, как отсрочка, по­даренная «историей» тем, в чьих руках, если не управление, то направление событий. Быть может, последний шанс. И вот, пре­жде всего мы должны подчеркнуть, что этот шанс для нас вполне реальная величина. Мы не вороны, каркающие о гибе­ли. Нам как нельзя более чуждо злорадство пессимизма, хотя бы оно питалось славянофильски-евразийским противоположением России Европе или христианско-апокалиптическим чаянием последнего Суда. Мы хотим честно отнестись к данному «шан­су», не преувеличивая его значения. Выкинутые жизнью из ро­дины и мира, мы добиваемся такой установки сознания, при которой могли бы ощущать себя соучастниками и соработниками общего дела. В час грозной опасности одинаково являются вра­гами и дезертирами общего дела, как те, кто этой опасности не хочет видеть, так и те, кто заранее объявляют борьбу без­надежной.

3

* * *

Эта осень принесла некоторое смягчение экономического кризиса. Первые благоприятные показатели отметила нью-йорк­ская биржа, которая два года тому назад дала сигнал к ка­тастрофе. Уже в Германии, где безработица всего более сви­репствовала, промышленность переживает некоторое оживление. То же говорят о Франции. Правда, эти симптомы еще весьма слабы. Во Франции многие их не замечают. В Англии как раз за последние дни движение безработных приняло бурные формы массовых демонстраций и уличных побоищ. Тем не менее, эти симптомы реальны. Мы хотим надеяться, что близкое будущее их оправдает, и кризис постепенно смягчится. Ужасная судьба десятков миллионов безработных, среди них, прежде всего на­ших соотечественников, всего тяжелее страдающих в больных ксенофобией странах-мачехах Европы, заставляет хвататься и за соломинку надежды. В смягчении кризиса нет ничего невоз­можного и для того, разделяемого нами, воззрения, по кото­рому мы переживаем не просто конъюнктурный кризис, не кри­зис роста, но кризис конца капитализма. Мы только не оболь­щаемся надеждойна длительность и силу этого подъема. Мы убеждены, что, с закрытием или ограничением вне-европейских рынков, старый капитализм не может справиться с проблемой сбыта. Переход его в новые формы требует энергичной орга­низации хозяйства. Ни коммунизм, который живет мечтой о «штурме» капитализма, ни социализм Второго Интернационала, который ведет классовуюборьбу в рамках капиталистического строя, не приносят творческого «конструктивного» решения проблемы. Государство и хозяйственные организаторы, наибо­лее проницательные, наиболее ответственные из людей «старого мира», продолжают держать в своих руках средства ре­конструкции. Это они ставят в современной Германии интерес­ный опыт «связанного капитализма». Реформы нередко про­изводятся людьми старых классов, консервативных традиций (английская аристократия, Бисмарк, Александр И). Но почти всегда необходимое для них условие — давление снизу, угроза революции. Без этого давления классовый интерес господствую-

4

щих слоев не имеет стимула к само-преодолению. Одним из величайших несчастий послевоенной Европы является политиче­ская слабость пролетариата. Несмотря на всю свою численность и возросшую обеспеченность, он отходит на задний план, усту­пая партиям мелкой буржуазии и интеллигенции, вчера совер­шенно ничтожным, В этом сила фашизма. Кто теперь не гро­зит государству революцией? Чиновники, крестьяне, студенты, национальные меньшинства и националисты господствующих на­ций. Только рабочий пассивен в своем лояльном большинстве, — судорога коммунистической горсти не в счет. Вероятно, при­чиной этого является слабость водительства, отсутствие настоя­щей социальной программы мирного социализма. А за этим сто­ит: ложная, спекулирующая на разрушении, не вдохновляющая к творчеству марксистская доктрина и парламентское безво­лие вождей.

Пролетариат должен иметь знамя, под которым он мог бы бороться не за кусок хлеба, а за переустройство общества. Тогда лишь, под давлением твердой социальной воли народных масс, искуснейшие и дальновиднейшие организаторы могли бы относительно безболезненно спланировать спуск с опасных вы­сот классического капитализма.

* * *

Все лето, после безрезультатных конференций в Лозанне н Женеве, мир лихорадил войной. Никогда еще, со времен пе­ремирия 1918 г., человечество не подходило так близко к краю пропасти. Государственные деятели всех стран, носители официального оптимизма, не скрывают опасности войны, в случае срыва разоружения. В самом деле, мы слишком хорошо знаем современную механику войны, когда, в силу технической диа­лектики вооружений, пушки начинают стрелять сами собой.

За эти месяцы наш баланс может зарегистрировать сле­дующие минусы и плюсы. Влево от черты — видимая неудача весенней Лозанны, переход власти в Германии к националистам и требование Германией равноправия в вооружениях. Направо — отмена репараций, замена кабинета Тардье кабинетом Эррио во

5

Франции, продолжающиеся переговоры, признаки смягчения французской программы. Огромные трудности заключаются в примирении национальных точек зрения: равенство в разоруже­нии (требование европейской оппозиции), безопасность снача­ла или организация международной вооруженной силы (Фран­ция и ее союзники), разоружение при невмешательстве в дела Европы (Америка, отчасти Англия). За этими расхождениями в средствах стоят противоречия политических целей. Для одних — сохранение statusquo, для других переделка мировой кар­ты и мирных договоров. Есть четыре страны в мире, бряцаю­щих оружием, воспитывающих свою молодежь для войны: Германия во имя национального равноправия (пока) и отмены Версальского мира победителей, Италия и Япония во имя религии государственного эгоизма, СССР во имя борьбы с буржуазным миром. Трудно сомневаться в миролюбии Франции, Англии и Аме­рики. Их пацифизм, однако, скомпрометирован тем, что они за­щищают плоды победы, т.-е. увековечивают несправедливость. По-прежнему узел войны и мира лежит во франко-германских отношениях. Примирение Германии и Франции обезвредило бы империализм итальянский и, до поры до времени, советский: СССР нуждается в мире в период его индустриальной рекон­струкции. Ясно, что без пересмотра Версальского мира фран­ко-германское сближение невозможно. Но и одни уступки Гер­мании, как бы ни были они широки, не обеспечивают мира. Вре­мя для них в значительной степени упущено. Националистиче­ское безумие, которым охвачены широкие массы немецкого на­рода, оправдывает потребность Франции в безопасности. Лишь некоторый обязательства со стороны Англии и Америки, одно­временно с ревизией Версаля, дают ключ к решению пробле­мы мира.

Разумеется, этот политический ключ предполагает иной, моральный. При настоящем состоянии умов обе политических предпосылки мира кажутся почти утопией. Сейчас министры всех стран, ведущих переговоры, чувствуют за спиной огромное да­вление народов, отстаивающих свои национальные интересы, и почти не испытывают воздействия партии мира. Но интересы непримиримы, и согласование их невозможно. Необходима жерт-

6

ва национальными интересами — то, что националисты всех стран считают национальной изменой. Моральное разоружение народов должно предшествовать политическому. Но оно воз­можно лишь на почве отказа от признания национальных инте­ресов, как высшего критерия в политике. Есть наивные люди, которые радуются единодушию французского общественного мнения, поддерживающего Эррио. Само единодушие Франции (Германии, Америки) говорит о безнадежности мирового сгово­ра. Только внутринациональные конфликты (например, про­скользнувший слух о разногласии Эррио и ген. Вейгана) дают некоторую надежду. Меньшинства всех наций должны протя­нуть друг другу руки, прежде чем они станут большинством у себя дома. Это невозможно без временного раскола националь­ных сил. Без раскола, без борьбы невозможен тот огромный перелом в сознание, который требуется делом морального ра­зоружения. Должно быть создано массовое движение народов против войны, и в этом движение христианские церкви должны занять первое место. В средние века Церковь не поддерживала только, но создавала движение «Божьего мира». Пора на За­паде вынуть из ризниц древние хоругви и создавать ар­мию «Божьего мира».

Русская эмиграция, по понятным причинам, в массе своей больна гипертрофией националистических настроений. Но наша печать грешит и другим: поразительной легкостью рецепции — не русских, а чужих — национальных точек зрения тех стран, в которых мы живем. Русские во Франции и в Германии говорят на разных языках. Было время, когда мы, русские, гордились тем, что являемся единственными европейцами в Европе. Как далеко оно ушло! А казалось бы, нансеновский паспорт обязы­вает к сверх национальному гражданству. И не к европейскому только, а всесветному, ибо Европа уже не обнимает ни Лиги Наций, ни реального политического человечества.

* * *

В центре политическая клубка событий, бесспорно, сто­ит Германия. Ее внутренняя политика оказывается внешней,

7

т.-е. в настоящее время самой ответственной и острой, для Ев­ропы. Судьбы войны и мира решаются в борьбе германских партий за власть. Несколько месяцев тому назад национал-со­циалистическая революция казалась неизбежной. В накаленной атмосфере всенародного безумия Гитлер шел к власти, сметая слабые защитные сооружения демократии. Демократия пала, но вместе с нею, по-видимому, начался закат и Гитлера.

Вождь потерял темп революции и выпустил власть, кото­рая сама давалась ему в руки. Он оказался далеко позади сво­их учителей в революции: Ленина и Муссолини. Но, ко­нечно, спайка национализма и социализма в одном движении — явление слишком серьезное и характерное для нашего времени, чтобы распасться от гитлеровского провала.

Падение демократии, защищавшей в Германии дело мира, принадлежит к самому крупному пассиву в нашем балансе. Хуже всего то, что демократия не была уничтожена насилием, а сама себя упразднила. Не сумев составить парламентская большинства, она сделала объективно невозможным парламент­ское управление Германией. С другой стороны, располагая вооруженными силами, она позволила на своих глазах вырасти огромной революционной армии (с воздушным флотом!), кото­рая не уничтожила ее только потому, что она сама себя рань­ше упразднила, передав власть Гинденбургу. Здесь обнаружи­лась не германская только, но общеевропейская слабость де­мократии, всегда выступающая в эпохи кризисов. 1) Парламентаризм не создал формы легальной диктатуры, совершенно необходимой при отсутствии парламентская большинства. 2) Де­мократия, как политическая психология, слишком отяжелела и разоружилась — до неспособности защищать себя.

В итоге у власти правительство юнкеров — класса уничтоженного революцией, не имеющего никакой опоры в стра­не, т.-е. в политических организациях. Папен держится на том, что не раз в истории революций обеспечивало торжество монар­хии: на расколе народных стихий, при котором и красные и ко­ричневые смотрят на монархистов у власти, как на меньшее зло. Но задачи, стоящие перед Германией так огромны, а юнкерская программа так мизерна, и по существу реакционна, что едва ли

8

реставрация Гогенцоллернов на очереди дня. Крушение демокра­тии вызывает усиление революционного крыла рабочего движе­ния и одновременно революционного крыла фашизма. Союз ком­мунистов и национал-социалистов в берлинской транспортной стачке — очень серьезное предупреждение.

* * *

Россия снова на повороте своего колеса — колеса пыток, к которому она прикована 15 лет. Пятнадцатый юбилей рево­люции совпадает с кризисом пятилетки. Она еще живет, еще продолжается в безумных темпах строительство на костях, но темпы явно падают, движение выдыхается, кривая индустриального роста уже приближается к прямой. Никто не сопротивляется, никто не борется даже за свою жизнь... Но рабочие силы падают от недоедания и истощения. Дезорганизация транс­порта, расстройство плана давно уже наступили. Голод свиреп­ствует и в городе, и в деревне, разоренной экспериментами рас­кулачивания и коллективизации. Пятилетка требовала ежегодного огромного вложения капиталов в промышленность — в промышленность нерентабельную, — и эти капиталы (в виде сырья и продовольствия) могла дать только деревня. И здесь Сталин, несомненно, просчитался. До сих пор российский «со­циализм» питался эксплуатацией частно-хозяйственного сектора, т.-е. главным образом единоличного крестьянского хозяйства. Уничтожая мужика и превращая его в государственно-крепо­стного рабочего в угоду марксистской схеме, Сталин подры­вал весь фундамент пятилетки. Сталин последний из марксистов среди учеников Ленина. Но и он марксист, т.-е. полуслепой. Расплатится ли кривой вождь слепых за свое роковое водитель­ство? Народ умирает молча, но партия уже ропщет. Против Сталина зреют заговоры. Какие пути открываются перед Рос­сией? Сумеет ли диктатор еще раз отыграться малым или боль­шим нэпом или поворот руля направо выметет его из Кремля? Вопрос о его преемниках волнует сейчас всех. За личным во­просом о диктаторе встает вопрос о формах ликвидации ком­мунистического этапа русской революции.