Николай Бердяев

О СМЕНЕ ПОКОЛЕНИЙ И О ВЕЧНОМ ВОЗВРАЩЕНИИ

(К спорам о личности и коллективе)

Бердяев Н. О смене поколений и о вечном возвращении // Новый град. №5. 1932.

Никогда еще так остро не ставился вопрос о смене поколений, об отцах и детях, как в наше время. Постоянно противополагаются направления дореволюционные и пореволюционные, довоенные и послевоенные. Это самая модная тема и не только в русской среде, но и повсюду на Западе. Эмоциональное отношение к этой теме очень преувеличивает новизну в смене поколений и душевных структур. Это делают и старики, забывающие прошлое и пугающиеся новых людей, и молодые, прошлого не знающие и от него отталкивающиеся. В действительности мы видим повторение соотношений, которые уже не раз были, но в несравненно более широких размерах. В XIX веке у нас порода людей определялась по десятилетиям, и поколения разных десятилетий друг друга не признавали. Это связано было с отсутствием в России крепкой культурной традиции и с раскольничьим характером русской истории петровского периода. Вопреки мнению славянофилов, русская история была наименее органическая. Столкновение людей 60-х годов с людьми сороковых годов было не менее остро, чем столкновение отцов и детей в нашу эпоху, хотя оно происходило в иной социологической среде, менее унифицированной. Нигилисты 60-х гг. презирали идеалистов 40-х гг., нисколько не менее, чем коммунисты представителей старой интеллигенции, эсеров, меньшевиков, кадетов. Они совершенно так же считали идеалистов 40-х годов болтунами, расслабленными, неспособными к действию, чуждыми реальных процессов жизни, идеологами господствующих, а не трудовых классов. Базаров называет своего приятеля Кирсанова либеральным барчуком, т.-е.

видит в нем отпрыск людей 40-х годов. Чернышевский, выразитель нового поколения 60-х годов, презрительно говорит о Герцене, революционере и эмигранте, видит в нем барина 40-х годов, который все еще воображает, что он спорит в салонах с Хомяковым. Отношение Чернышевского к Герцену н людям 40-х годов очень напоминает отношение коммуниста к эсеру и меньшевику. Тут та же смена душевных структур, та же реакция против предшествующего поколения, даже если его представители родственны по социальному направлению и имеют революционный заслуги (таково отношение Чернышевского к Герцену). Возьмем другое столкновение направлений, борьбу марксистов и народников в 90-е годы прошлого столетия. Тут повторяются схожие мотивы. Марксисты первого поколения приблизительно так же относились к народникам, к старой революционной интеллигенции, как Чернышевский к Герцену, как люди 60-х годов к людям 40-х годов. Ученики Чернышевского становятся старомодными людьми отжившей эпохи, неспособными понять движение своего времени. Как и в 60-е годы, новый, более жесткий тип восстает против старого более мягкого типа. Всякий раз новое поколение детей считает себя более реалистическим и презирает романтизм поколения отцов. Этот реализм детей, вероятно, может быть объяснен психоаналитически. В более грандиозных размерах такого рода столкновение повторяется в русской революции. Поколение коммунистов, жесткое и реалистическое, не только презирает, но и гонит уже не только эсеров, кадетов, старую свободолюбивую интеллигенцию, но и тех самых марксистов-меньшевиков, которые в молодости, как жесткие и реалистически настроенные, презирали старую народническую интеллигенцию. Повторяется в новых формах одно и то же. Многие особенности психической структуры и мировоззрения коммунистов унаследованы от поколений 60-х и 70-х годов, от русского нигилизма и русского революционного народничества. На Западе мы видим психологически очень схожие явления в отношении фашистов к старым либералам и радикалам, национал-социалистов к предшествующим немецким идеологическим направлениям. В первую половину XIX века таково же было соотношение поколения, вос-

питанного на Фейербахе и стремившегося к революции, к поколению, воспитанному на идеализме и романтизме. Примечательно, что всегда появляются те же черты жесткости, реалистичности против черт мягкости, романтизма и пассивной созерцательности.

Как определить основную черту молодежи повоенного и пореволюционного поколения, объединяющую столь враждебные течения, как коммунизм и как фашизм, национал-социализм, евразийство и пр.? Смена поколений означает переход к коллективизму, к коллективному сознанию и мышлению, разрыв с индивидуализмом прошлого века. В этом сойдется молодой католик с коммунистом, с фашистом, с национал-социалистом. В этом определении бесспорно много верного. Представляется, что происходит столкновение коллективизма с индивидуализмом в плане социальном, и этому соответствует изменение душевных структур, коллективистической и индивидуалистической. Причем происходит это в разных формах, иногда самых противоположных. Но попробуем поставить эту проблему в перспективу русскую и перспективу всемирно-историческую. Если в молодых русских направлениях нарождается тип коллективного мышления, преодолевающий индивидуализм, в коммунизме в формах грандиозных и очень актуальных и по иному, сцелями противоположными, в евразийстве, в русском фашизме и т. п., то интересно вспомнить, как было в прошлом, действительно ли в прошлом торжествовал индивидуализм, как сейчас представляется. Мышление русской левой, революционной интеллигенции всегда было коллективным, как впрочем и мышление большей части человечества. Я даже думаю, что коллективность мышления, коллективность суждений, коллективность совести — характерный признак той русской интеллигенции, которая под старость и после потрясений революции готова признать себя борцом за индивидуума против уничтожающего индивидуума коммунизма. Индивидуальное, личное мышление очень трудно было встретить. Оно свойственно только таким одиночкам, как К. Леонтьев или В. Розанов. Сейчас не любят философии, но это совсем не ново, философию никогда не любили в широких кругах русской интеллигенции. Коллективное

общественное мнение русской интеллигенции было очень деспотическим. Черт общих с коммунизмом было очень много. Интеллигенция очень походила на секту, довольно нетерпимую, со своими коллективными, моральными и социальными догматами. От этого интеллигентского коллектива очень легко отлучали за индивидуальные личные суждения и мысли. Коммунисты совсем не так оригинальны, как это кажется. Откуда они взяли свой материализм, свою вражду к религии, к метафизике, к эстетике и красоте, исключительно социальный характер своего миросозерцания, свое исключительное поклонение наукам естественным и экономическим за счет наук гуманитарных и философских, свою идеализацию трудящихся классов, рабочих и крестьян, как единственных, настоящих людей, свою сектантскую нетерпимость? Все это взято от Чернышевского и от старой русской интеллигенции. Но дети и внуки этой старой интеллигенции, превратившиеся в отцов и дедов, враждующие с коммунизмом, сами забыли свое прошлое, свои истоки. Если бы русский нигилизм и русские крайние народнические направления в свое время могли осуществить свою программу, реализовали бы ее в жизни, то, вероятно, получился бы строй и быт, мало отличный от советского. Боюсь даже, что к Пушкину отнеслись бы хуже, чем относятся сейчас в советской России, где Пушкина читают и изучают. Главное различие в том, что старая революционная интеллигенция очень мало думала о том, как завоевать и организовать власть. Об этом думали только большевики и потому они и победили. Либерализм у нас всегда презирали и не без основания, слово либерал было почти ругательным. Чернышевский и люди его лагеря не более любили либералов, чем современные коммунисты или фашисты нового фасона. Но если коллективизм мышления и суждений был присущ нашей интеллигенции, и направлениям левым и революционным, то в безмерно большей степени он был присущ командующим классам и направлениям правым. Там уже окончательно мышление было полковым, сословным, чиновничьим, и оригинальность личиной совести была парализована или не родилась еще. Это вопрос совсем иного порядка, чем вопрос об индивидуализме или коллективизме в организации социальной, хо-

зяйственной жизни. «Индивидуализм» буржуазно-капиталистической эпохи был вполне коллективистическим, нивелировал и подавлял личность, он был анонимным и требовал коллективного мышления и коллективных суждений. Газета является органом этого коллективная мышления и коллективных суждений. Во Франции, самой индивидуалистической в экономическом отношении стране и наиболее дорожащей формальной свободой, мышление наиболее социально, коллективно, и французы наименее любят слишком индивидуальные, личные уклоны мысли. Маркс отлично понимал коллективистический характер капиталистической индустрии и он оттуда и взял свой коллективизм.

Да и когда мышление не было коллективным, когда суждения не были подвергнуты социальным внушениям, когда социальные внушения не определяли даже религиозные верования? Нужно поставить этот вопрос в более широкую, всемирно-историческую перспективу. И тогда мы увидим, что мышление и совесть людей с первобытных кланов, проникнутых тотемистическими верованиями, в массе всегда было коллективным, всегда определялось социальными внушениями. Мышление было племенным, национальным, семейным, сословным, классовым, партийным, школьным. Личное мышление всегда былоредким цветком в жизни человеческих обществ. Настоящая любовь к свободе, к личному, оригинальному, т.-е. черпающему из первоисточника творчеству всегда была аристократична (не в сословном, конечно, смысле). Массовые революционные движения в человеческих обществах всегда так же мало вдохновлялись пафосом свободы и личного творчества, как и консерваторы, охраняющие устоявшийся и застывший общественный строй. Мы видим, что одно и тоже психологическое явление периодически повторяется с разным социологическим значением. Схожие душевные структуры могут возвращаться в разных социальных ситуациях. Человеческая природа мало вместительна, она не может жить полнотой, она живет обычно поворотами, реакциями. Смена поколений всегда означает такие психические реакции. Душевный тип романтический сменяется душевным типом реалистическим, обращенность к потустороннему

сменяется обращенностью к посюстороннему, созерцательная настроенность сменяется социальным активизмом и наоборот. И обыкновенно наиболее неприятна, наиболее вызывает реакцию предшествующая эпоха. Сейчас замечается психологическая реакция не столько против старых направлений второй половины XIX века, сколько против направлений начала XX века, против русского культурного ренессанса начала века. И в этой реакции есть и здоровые элементы, поскольку она направлена против упадочнических настроений предреволюционной эпохи. Новое сейчас и отличает современное поколение от предшествующих главным образом то, что все сейчас призваны к участию в непосредственном деле устроения жизни, организации общества, что нет сейчас того относительно устойчивого строя жизни, который в прошлом был реальной опорой и для революционеров, стремившихся к перевороту. Все сейчас пришло в жидкое состояние, нет твердых тел, не время мечтать о переворотах и новой жизни, строить идеологии, нужно сейчас же реально устраивать, жизнь, организовывать хозяйство и государство, иначе нельзя прожить. Сейчас все стали реалистами по положению, по социальной ситуации. Этим объясняется реалистический активизм молодежи. Вопрос идет о возможности самого существования, нельзя ждать, нет базиса, опираясь на который можно себе позволить быть идеалистом, мечтателем, строить разные социальные идеологии, хотя бы и самые революционный. Мы живем в эпоху очень социальную и вместе с тем неблагоприятную для всяких социальных идеологий и теорий. Это определяет и душевную структуру. Коллективизм и активизм советской молодежи в значительной степени определяется тем, что без коллективного действия молодежь не сможет существовать, ей грозит гибель. Коллективизм перестал быть мечтой, как был в XIX веке, он стал суровой и повседневной реальностью. Старая интеллигенция, восстающая против этого коллективизма и активизма (в коммунизме, фашизме, национал-социализме и пр.), забыла, что в прошлом она сама была проникнута идеалом коллективизма и призывала к актуализму, но коллективизм и актуализм были для нее менее реальным и насущным, более мечтательным. В XIX веке люди

были гуманнее, человеколюбивее, сострадательнее, чем в наше жестокое время. Но нужно помнить, что нынешнее поколение выросло на бесчеловечии войны и принуждено бороться за жизнь и организовывать жизнь. Кроме того те, которые допущены к организации жизни и к власти, всегда отличаются от тех, которые строят идеологии новой жизни, мечтают о ней и во имя ее претерпевают гонения. Природе власти присуща не только жестокость, но и бесчеловечие, хотя, конечно, в разной степени. Ничего нет принципиально нового в современном безбожие, безбожие было очень распространено в XIX веке. Но в нашу эпоху оно получает совершенно иное социальное значение, оно стремится к социальной власти.

Конфликт «индивидуализма» и «коллективизма» принадлежит определенному времени, эпохе, он современен. Но его не следует смешивать с вечный конфликтом личности и коллектива, который не связан ни с каким социальным строем и непреодолим никакими социальными изменениями и переворотами. Это есть вековечная проблема человеческого существования, личной судьбы. Борьба социализма и капитализма, как разных форм организации человеческого общества, совсем не переводима на проблему отношения личности и коллектива, имеющую метафизическую и религиозную глубину. Защищать капитализм, обосновывающий себя на экономическом индивидуализме и либерализме, тем аргументом, что он благоприятен для личности, социализм же подавляет личность коллективом, есть ложь и лицемерие. Капитализм нисколько не благоприятен для личности, в нем личность раздавлена коллективом индустрии. Социализм же может и не подавлять личность, может освобождать ее. Это целиком зависит от того, каким духом он проникнут. Это есть, прежде всего, проблема духа.

Николай Бердяев.