Екатерина Кускова

ИНИЦИАТИВА ДЕЙСТВИЙ

Кускова Е. Инициатива действий // Новый град. №6. 1933.

«Новый Град» делает опыт создания «свободной трибуны», - попытку обсуждения перед всеми стоящих жгучих вопросов более широким кругом участников, в том числе и таких, которые далеко не согласны с общей «установкой» позиций «Нового Града». Опыт этот следует приветствовать. Искание «путей России» не требует замкнутости группировок, — замкнутость нужна лишь для политических программных действий. Между тем идейная работа зарубежья переживает некоторый застой: сегодняшняя неразрешимость многих жгучих вопросов утомляет и родит апатию. С этим состоянием необходимо бороться коллективными усилиями: уснувшая мысль - могила для действий...

Однако, свободная трибуна принесет действительную пользу лишь при соблюдении некоторых условий. Первое и основное из них, — если она не выродится в личную полемику часто с забвением существа вопроса, поставленного на обсуждение, и второе — если обсуждение будет стремиться к раскрытию всех сторон вопроса, а не будет уклоняться в пафос агитации в пользу излюбленных личных или групповых теорий участников. Другими словами, требуется некоторый академизм в рассмотрении поставленных вопросов, ясность формулировок, полнота аргументации, а не «увод душ» красотой красноречия. Агитация и красноречие ценны в других местах, -- быть может, даже не сейчас, не в наше время... Ибо совершенно прав Г. П. Федотов: «Россия все еще скрыта отсюда в грозовых тучах. Все, что мы можем, это отдать себе отчет в направлении

*) «Свободная трибуна» создается редакцией для авторов, не разделяющих в целом мировоззрения «Нового Града», но заинтересованных в его проблематике.

?xml:namespace prefix = o ns = "urn:schemas-microsoft-com:office:office" ?

еле видимых дорог». Правильно. Ну, адля «отдания отчета» пафос красноречия, пожалуй, даже вреден: от шумныхфраз может и еле видимое стать невидимым...

Позволю себе поставить на обсуждение ряд вопросов, не сходящих со страниц зарубежной прессы, постоянно фигурирующих в темах общественных собраний, и даже превратившихся в ходячую монету, правда, неизвестной ценности. Мне кажется, что первое место — в порядке обсуждения —принадлежит так называемой «пореволюционности». Надо, наконец, установить точный смысл этого понятия, претерпевшего за последние два-три года странную эволюцию.

Когда этот термин родился на свет Божий и был пущей в ход, он мог быть отнесен лишь к области хронологии: эпоха после революции. И этом смысле «пореволюционными» были, разумеется, все: большевики и Марков II, евразийцы и младороссы, эрдеки и эс-эры и прочие партии, группы и организации. Разумеется также, что все группы и партии должны были учесть изменения, совершенные в стране революцией, — учесть их под углом зрения своих программ и воззрений. Таких групп, которые «проспали бы революцию» 1) не могло быть. Не могло быть и неизменности старых программ или тактических приемов: слишком грандиозен был переворот и последовавшие за ним землетрясения. Одни ринулись резко назад, другие, напротив, стали максималистами, третьи отошли в сторону, не желая принимать участия в «российских преступлениях», четвертые, наиболее стойкие и реалистичные, стали вносить в свои программы изменения, соответствующие по их предположениям будущему классовому и хозяйственному строению России. Вообще, «стоячей воды» не было: надо было ориентироваться в новом положении и найти: свое место и прежде всего — свое место в продолжающейся гражданской войне.

Постепенно, однако, смысл термина «дореволюционный»

1) В 1920 и позднейших годах большевики «открывали» на севере в России и в горах Алтая народцы, совсем не знавшие, что царь пал, что в России советская власть, и т. д.

стал меняться. Он стал приобретать смысл не только хронологический, но и «мировоззренческий», — он стал признаком какой-то классификации течений и организаций. Его стали присваивать и что-то такое особое под ним обозначать. Сначала евразийцы, затем утвержденцы, потом младороссы, потом «Новый Град» стали «под знамя пореволюционности»... Мы — «организация пореволюционная!». Это говорилось с пафосом, с особой значительностью, с ударением на слове, получившем дежурное назначение — быть лозунгом. Дежурные слова, слова облеченные особым смыслом, россияне любят. Под слово можно было и в прежние, дореволюционные времена собрать довольно значительные группы. Слово было часто лишь знаком какой-то сложной мистической сущности. Мы, старшие, хорошо знаем, какое значение имело в прошлом слово «революционер». Это был не только человек, бросавший бомбы, устраивавший стачки и восстания, — нет. В представлении многих, революционеры были людьми, связанными с какой-то таинственной и могущественной организацией, людьми, до известной степени определявшими судьбы России. Анархисты на Западе, пользовавшиеся теми же революционными методами, как и русские революционеры, никогда не окружались, даже своими последователями, таким ореолом, и никогда не вырастали до таких мистических высот, как революционеры русские. Объяснение этому своеобразному мистицизму найти нетрудно. На Западе каждая партия — при давно установившейся политической свободе — рассчитывает, имея перед собой гораздо более величин известных, чем иксов, — обстоятельств непредвиденных. В России — наоборот: величин известных, доступных учету, почти нет, иксов же — превеликое множество. Отсюда — расцвет фантазии: иксы каждому могут представляться по-разному, — об иксах даже спорить нельзя. Отсюда же — особое значение «удач» и «неудач». Удачу или неудачу определяет не точно или плохо рассчитанное действие, а конъюнктура... В 90-х годах было время, когда после массовых арестов в социал-демократической партии уцелел один человек (член комитета Радченко) с печатью. Но успехи «социал-демократии» были огромны: Радченко удачно ставил печати на прокламациях, которые подхватывали тысячи рабочих, устраивавшие за

бастовки. Дело простое и postfactum — понятное. Но тогда — благодаря конъюнктуре — Радченко вырастал в легендарную фигуру: в его лице работала «могущественная» социал- демократия!

Этот своеобразный характер русской политики ведет к следствию почти неизбежному: к засилью мистики, ничем не связанной фантазии, и даже к известному психологическому отвращению ко всякого рода учетам и расчетам западно-европейского типа. Большевики даже ultra-реалистическую философию Маркса и Энгельса сумели превратить в книгу судеб, от сотворения мира и до конца времен известных только им, магам марксизма.

Теперь — очередь за термином «пореволюционный»... Это тоже ключ, открывающий все тайны прошлого и будущего Ему, этому волшебному слову, предстоит — по пророчеству написавших его на своем знамени — совершить блестящую карьеру, — такую же, как карьера его собрата в прошлом — революционера...

III

Тип старого революционера и его идеология были совершенно ясны. Он почти полностью отвергал существующий строй и не боялся его разрушения. Иногда, скорее для оправдания своей тактики, чем для практических целей, он предлагал «строю» компромисс: знаменитое письмо Исполнительного Комитета Александру III. Революционеры готовы были принять конституционную монархию, чтобы на почве европейской конституции продолжать революцию до ее конечных социальных пределов. А когда этот компромисс не был принять, они с чистой совестью продолжали дело разрушения ненавистного им строя.

Тип «пореволюционера» не только неясен, но и противоречив в самых основных его тенденциях. Кто они такие — пореволюционеры? Так же, как ни старые революционеры, они разбиваются на кланы, группы, подгруппы — с разными оттенками. Если суммировать все их высказывания, — можно с не

которой грубостью формулировок 2) вывести их типичные черты. Попробуем это сделать.

1) Все пореволюционеры — революционеры. Они — против коммунизма и хотят его уничтожить всячески: идейной пропагандой, заразительностью лозунгов, но также и революционными действиями.

2) Затем они вспоминают, что, ведь, свершилась великая революция и что от нее непременно надо что-то «приять». 3)

3) Дальше начинаются разделения на группы: одни предлагают «приять» больше, другие меньше, одни — «националисты-максималисты», другие тоже националисты, но не столь максимальные...

4) «Приять» что-то от революции нельзя, не «чувствуя эпохи». Все пореволюционеры «чувствуют эпоху», ее веяния, ее дыхание, ее «мистическую историческую идею». Все они — мессиане. Все они призваны что-то «совершить». Совершения, свершения — в их лексиконе.

5) «Свершать» им придется не только в лабиринте российских тупиков, но и в атмосфере всемирной катастрофы». Глубокий кризис мирового хозяйства дает им повод читать Апокалипсис и задумываться о «конце всех концов», если... Если к спасению мира не приложат своих рук не простые смертные (простых смертных, человеков обыкновенных, пореволюционеры не любят), а люди «с широкими горизонтами, с творческим воображением, с большими идеями», то мир - не спасется вовсе. «Разве не удивительно, что вождями современного человечества являются такие «фантастические» люди, как Ганди, Сталин, Гитлер и Муссолини»? 4) И потому — поиски «фантастических» людей и любовь — к необычайному. Анализировать происхождение столь разных людей, как Сталин и Муссолини, Ганди и Гитлер, понять их действия в свете особых национальных условий их стран, — зачем? Люди большие, с неистощимой «творческой фантазией», значит, — возведем их в ранг «вождей человечества»... О результатах их «вожачества» — когда-нибудь

2) Неясное нельзя формулировать «тонко». Тонкость мысли всегда связана с ее отчетливостью.

3) Непременно «приять», а не принять. Первое слово сочнее второго…

4) Удивление И. И. Бушкова.

после... Достаточно того, что все они великолепно фантазируют и... столь же великолепно гипнотизируют подвластных им людей, более слабых мозгами и сердцами.

6. Большевиков можно победить только «миросозерцанием»... У них «целостное миросозерцание», и у нас должно быть тоже что-нибудь целостное... Конкретные программы интересуют менее. Во-первых, как создать эти программы, когда еще неизвестно, что выйдет из большевицких опытов, а, во- вторых, большевики, ведь, «осуществляют» многое из того, что стали бы осуществлять и пореволюционеры. Вот тут-то и начинается ряд противоречий, идейных провалов, «неувязок» и уже безусловное отсутствие «творческой фантазии»: прикованность к большевистским «опытам» и полная неспособность представить, что могло бы быть на месте того же хозяйственного и культурного Российского поля при других предначертаниях власти. Неспособность даже остро наблюдать. При более остром наблюдении нетрудно было бы фактически установить зигзагообразную линию советской политики: грандиозный «опыт» и — трусливый спуск на тормозах в угоду требований вон этого самого безбрежного русского поля... Снова «опыт» и снова отступление. Кропотливый, но не фантастический анализ привел бы и к установлению принципиальной линии этих уступок: эта линия резко отклоняется от «ком-миросозерцания» и неуклонно идет к «единоличию» мужицкого управления своим хозяйством» и в сторону снижения «американизации страны», не готовой к этому в силу своих культурно-бытовых и экономических условий. Но этой линии пореволюционеры не видят. Напротив, — некоторые из них категоричны: не только догнать, но и перегнать большевиков! Большевики усиленно насаждают «государственный капитализм», а мы, пореволюционеры, вовсе, начисто капитализм уничтожим, ибо «веяния эпохи — в апофеозе труда»... Что-то такое «трудовое», но отнюдь не капиталистическое. И не социалистическое, ибо социализм старого типа тоже обанкротился... Обанкротились также и парламентаризм и демократия... Их «затухание» — не временное следствие войны, а изжитость их принципов, их тактики, их целесообразности. Да и вся европейская культура. И т. д. - Напрасно, однако, мы стали бы искать очерта-

ний, конкретных очертаний этого будущего строя «пореволюционеров». Когда этих очертаний нет в природе, то очевидно, что самая фантастическая из фантазий бессильна их создать. 5)

Внимательно изучая высказывания пореволюционеров, невольно задаешь себе вопрос: почему звучит в них что-то давно знакомое, слышанное не раз? С чем созвучие, лишь изредка нарушаемое отдельными диссонансами? Года два тому назад пришлось читать одну из программ евразийцев. Потом эта программа куда-то скрылась. Поразило почти полное, — а в строении всех «идеократий», диктатуры отбора и т. д. даже полное, — сходство с внутренним духом коммунистических тенденций. Встречая часто такое же сходство в идеях других групп этого типа, приходишь к невольному выводу и об общей тенденции «пореволюционеров»: эти тенденции находятся в какой-то идейной зависимости от «Октября». В какой?

В Октябре 1917 года большевики проявили огромную инициативу действий. Зависимое (в принципе) от «воли народа», от «будущего Учредительного Собрания» и от настоящего Совета рабочих и солдатских депутатов Временное Правительство, напротив, было слабо инициативой контрдействий. Между тем в революциях инициатива действий имеет решающее значение: лозунгов и действий требует взволнованная и революционная толпа. Ошибочно думать, что эту революционную толпу большевики взяли «целостным миросозерцанием». Целостное миросозерцание вообще недоступно толпе. Масса идет лишь за лозунгами. Миросозерцания имеют значение лишь воспитательное, — в периоды покоя, затишья. «Мир хижинам и война дворцам», «долой войну», «долой десять министров-капиталистов»,

5) В противоположность этим неясностям, — больше отрицаниям, чем утверждениям, - русских пореволюционеров, интересно процитировать заявление тоже «пореволюционного» немецкого генерала Шлейхера, вчерашнего канцлера: «Теперь нет и мире чистого капитализма, но нет еще нигде и чистого социализма, — заявил он в одной из своих речей. — Приходится брать необходимые элементы из той и другой концепции, — и зависимости от потребностей государства и народа».

«земля крестьянам», «фабрики рабочим» — это не миросозерцание, это — боевые лозунги. На них шла толпа, огромная часть измученного войной народа. К лозунгам белого движения «Единая-Неделимая», «Собственность — основа порядка», «Земля крестьянам — за выкуп» и т.д., массы оставались холодны. Инициатива действий большевиков была поддержана и в значительной степени осуществлена руками не одних чекистом. Помещиков и буржуев охотно мучили и расстреливали, войну тотчас же прикончили, фабрики взяли, из «дворцов» прежних обитателей изгнали и поселили новых. Проявляя инициативу действий, большевики точных расчетов делать не могли: игра была со множеством неизвестных. «Удача», «конъюнктура» оказались в их пользу. Как говорил на одном съезде Ленин, — «апельсины сваливались им с неба». Ведь, теперь уже известно из их собственных писаний о прошлом, что часть Ц.К. была и против Брестского мира, и против восстания вообще. Смельчаки победили... Победили и — к своему удивлению и к удивлению всего мира — увидели, что «инициатива действий» продолжает оставаться в их руках. Временно взятая инициатива белой борьбы разбилась о ту же «конъюнктуру»: то, что давало «удачу» большевикам, становилось «неудачей» для белых армий, — настроение революционного народа, — и прежде всего активных его слоев: солдат демобилизованной армии.

После крушения белого движения инициатива действий все время продолжала оставаться в руках победивших большевиков. И вскоре же они отлично поняли ценность обладания такой «действенной» инициативой; они ее не выпускали ни на минуту, руководствуясь соображением: лучше ошибка, чем бездействие! И они действуют, — действуют, сегодня разрушая то, что им же казалось незыблемым вчера.

Но всякий действующий оказывает неизмеримо большее влияние, чем созерцающий или только критикующий. Естественно, что за инициативой действий по прошествии многих лет к большевикам то тут, то там стала переходить и сила влияния. Эта сила увеличилась, когда в порядке инициативы нового действия появился пятилетний план. Это действие совпало опять с «удачей». Мировой кризис заставил мечущихся и поисках вы-

хода людей обратить взоры на счастливый восток: не там ли ключ к разрешению страшной проблемы безработицы и прочих атрибутов кризиса? Планирование стало модным не только у русских пореволюционеров, но и у многих иностранцев. Но, тогда как последние ищут форм, размеров и методов планирования, русские во всем максималисты! — во все свои программы ввели, без критики и определения объема, регулирование государством! И хотя «завтра» предстоит в России вовсе не обсуждение регулирования, а, наоборот, раскрепощение от регулирующего всевластия государства, — все равно! «Завтра» посмотрим.А сегодня будем пропагандировать «планирование»...

Нечего говорить, конечно, о влиянии большевиков в смысле дискредитирования парламентаризма, демократии, в смысле развития доказательств «грозного упадка западной культуры» и т. д. и т. д. Сохраняя инициативу действий в течение 15 лет, они сохраняют и даже развивают свое идейное влияние. Это совершать им тем легче, что революция всегда производит идейное опустошение в рядах идеологов, пытающихся идти «против течения». Революционное течение — всегда очень большой силы. Устоять или идти против него не у всех хватает сил. Поэтому весьма часто революционное сущее принимается за должное, обусловленное известными причинами — за эманацию вселенской правды — истины. Анализ и признание причин силы революции подменяется «приятием» ее велений, часто преходящих и временных даже для самих действующих революционеров.

Так рядом с инициативой действий производят большевики «увод душ» пореволюционеров идеями... А сами в это время — как раки — пятятся назад, к «прочным договорам» с капитализмом и к «накоплению национального богатства России», дающего возможность помериться силами со странами меньшей силы... Те же приемы «вооружений», как и у капиталистов, те же методы «накопления и эксплуатации», что и у капитализма, лишь по-восточному усиленные и по грубости нравов — кровью окрашенные... Никаких признаков истинного коммунизма Платона, Оуэна и тем более Маркса — нет и следа.

Так обстоит дело с инициативой действия, переходящей в инициативу идейного порабощения...

Следует ли из всего вышесказанная, что от русской революции, — даже в ее октябрьском облике, — нечего «приять», нечего закрепить, нечему идейно поклониться?

Абсолютно не следует. Напротив, в русской действительности, огнем переплавленной, есть уже и сейчас основы, которым «завтра» предстоит развиться, укрепиться, дать новые ростки. Но эти основы — не система, навязываемая народу сверху и не «миросозерцание», целостность которого вбита в головы людей большевицким молотом. Нет. Эти основы — в опыте народа и в его духовной расценке прошлого, настоящего и будущего. И есть, поэтому, страшный порок во всех рассуждениях «пореволюционеров»: презрение вот к этому коллективному опыту народа. Презрение это выражается в том, что «диктатура» сильных людей приковывает их внимание неизмеримо больше, чем желание выслушать «волю народа», понять, какой хозяйственный, политический и бытовой строй ему нужен. О, это старо, — спрашивать народ, чего он хочет... Идеократия, «мы», планирующие, «мы» — мессии, вот кто будет орудовать «завтра» и брать на себя инициативудействий. Если бы этого презрения не было, люди думали бы над формой, — политической формой такого опроса, такого интереса к высказываниям самого народа, в лице его рядовых масс, в лице не «отобранных» диктатором, а снизу выдвинутых природным разумом пережившего революцию народа. О «народе» вообще в пореволюционных кругах говорить не принято. Это старо. Это устарело. Это пахнет затхлостью 60-х годов. Гораздо интереснее люди «великой фантазии», — Гитлер, Сталин, Муссолини... Инициатива действий — у них. А, следовательно, и инициатива идейного влияния.

Ек. Кускова.