Лишний раз напоминая об опасности схематизации и условных схоластических делений в таком таинстве как исповедь, в этой книге будет дан очень общий обзор характеров и типов грешников и кающихся.

Можно с успехом внести в представленные характеристики множество разных подробностей и вариантов, но в предлагаемом перечне, не притязая на полноту, показываются наиболее яркие примеры духовных состояний.

Все реже встречающийся в мире цивилизации и в эпоху прогресса тип христианина и пример кающегося грешника. В старой России, кое-где, может быть, еще на Востоке, во всяком случае, в обстановке патриархального и бытового христианства эти люди составляли, можно говорить без преувеличения, большинство кающихся. Ум их не перегружен рассудочным моментом, сердце открыто для любящего отеческого слова духовника. По социальному положению своему это люди, не отравленные фабричной техникой, суетой городской жизни и призрачными богатствами цивилизации.

У этих людей очень ясно сознание греха и греховности. Они, может быть, не читали трактатов по нравственному богословию, не выучили таких слов, как "аскетика", "нравственность" и никогда не слыхали о категорическом императиве Канта, но совесть их исключительно чутка и бескомпромиссна. Грех их тяготит, его они страшатся и от него жаждут освободиться через свое искреннее покаяние и молитву духовника. Поэтому они и подходят к исповеди исключительно моралистически. Они не будут вступать в сложные рассуждения с духовником о разных философских предметах, но и не будут запираться в грехах. Они, прежде всего, - смиренны и кротки. Они с охотой выслушивают поучение священника и будут ему за это глубоко благодарны. Они легко перечисляют свои грехи, часто даже приговаривая: "да что там, батюшка, что ступила, то и согрешила", или "виноват словом, делом, помышлением, всеми чувствами" и потом он перечисляет особенно его тяготящие грехи. У них нет "проблематики" и "парадоксальностей". Грех для них есть грех. Они не сомневаются в этом. У них нет двоемыслия, с одной стороны, это может быть и грех, но с другой, если принять во внимание то-то и то-то, может быть, это и не грех. После исповеди такого человека священник зачастую удивляется четкости и просветленности совести грешника и для себя самого может найти немало назидательного в смиренном подходе этого простеца к Церкви, к Богу, к священнику, к покаянию. Повторяем, такой тип людей все больше и больше отходит в область предания.

Это - полная противоположность только что упомянутому образу простеца. И по своему прошлому, и по образованию, и по культурному наследию, и по своему отношению к Церкви и по подходу к греху, он несет что-то очень непростое, для себя тягостное и болезненное, а для исповедующего духовника это испытание его пастырского терпения и опытности.

Тип человека, отличающегося высокой интеллектуальностью свойственен всякой культуре и всякому народу. Тип этот всегда занимал и будет занимать в Церкви положение, отличное от положения простеца, и к нему духовнику всегда придется подходить иначе, чем он подходит к человеку, далекому от интеллектуальных запросов. Но тип интеллигента есть продукт только русской истории, неведомый западной культуре. На нем сказались влияния исторические, культурные, бытовые, европейской цивилизации несвойственные. Этот тип, в его классическом облике второй половины XIX и начала XX века, вероятно, историческим процессом будет сметен с лица этой планеты, но в своей основе он носит какие-то типично русские черты, которые останутся в жизни, как бы история не повернулась.

Вот эти существенные особенности интеллигента:

1) повышенная рассудочность и, следовательно, привычка говорить от книжных авторитетов;

2) недисциплинированность мысли и отсутствие того, что так отличает людей латинской, романской культуры, а именно: уравновешенность и ясность мыслей и формулировок;

3) традиционная оппозиционность всякой власти и иерархичности, будь то государственная или церковная; страстная увлеченность политикой;

4) характерная безбытность и боязнь всякой устроенности: семьи, сословия, церковного общества;

5) склонность вообще к нигилизму, вовсе не ограничивающемуся классическим типом Базарова и Марка Волхова, а легко сохраняющемуся и в духовной жизни,

6) влияние всяких в свое время острых течений, вроде декадентства, модернизма, проявляющееся в изломанности и изуродованности душевной. Все это можно было бы при желании умножить, но достаточно и сказанного

В своем подходе к покаянию такой тип часто бывает очень труден и для себя и для священника. Мало кто мог окончательно отрясти с себя прах этих былых болезней. Симптомы старого часто выбиваются на поверхность, и несчастный чувствует себя пленником былых привычек. Эта неясность и смятенность души обнаруживается и в образе мышления, и в способе выражаться. Такие люди зачастую не способны ясно выразить свое душевное состояние. Они почти всегда находятся в плену своих "настроений", "переживаний", "проблем". Они не умеют даже просто перечислять свои грехи, ходят "вокруг да около", иногда признаются в том, что не умеют исповедываться. У них нет ясного сознания греха, хотя это вовсе не означает, что они лишены нравственного чувства. Как раз обратно, это зачастую люди с высоким моральным уровнем, щепетильные к себе, неспособные ни на какой предосудительный поступок. Они, как правило, - носители общественной честности, "кристальной души люди". Но в своем отношении к внутренней жизни они пленены мудрованиями и излишними рассуждениями. Исповедь их носит характер рассудочный; они любят спорить, "не соглашаться с данным мнением". Они и на исповеди готовы вступать в прения и "оставаться при особом мнении". Они прекрасные диалектики и эту свою способность приносят и к исповедному аналою. Кроме того, от своей часто расплывчатой исповеди, в которой преобладают неопределенные части речи - "как-то", "до некоторой степени", "мне думается", "как бы вам это объяснить" и прочие, они легко пускаются в отвлеченные совопросничества. Они любят на исповеди, - совершенно не считаясь с тем, что за ними стоят ожидающие исповеди, - задавать священнику замысловатые философские и богословские вопросы, забывая, что исповедь никак не есть удобный момент для этого. Приходится слышать от этих людей: "меня страшно мучает вопрос о страданиях людей; как это Бог допускает страдания невиновных детей?" или что-либо в таком роде. Они часто жалуются на свои "сомнения". Маловерие типично для этой категории кающихся.

К сожалению, это один из очень часто встречающихся случаев исповедной практики. Это люди, - совершенно независимо от того, интеллектуалы они или малообразованы, - малосознательные в своей духовной жизни, утвержденные в каком-то религиозном самодовольстве. Их отличительным признаком является особое духовное благополучие. Их ничто в духовной жизни не тревожит. Кодекс их моральных требований весьма скуден и очень напоминает "кодекс" Вронского или Анны Карениной. Они стараются не задумываться над духовными вопросами, считая это для них необязательным. Духовного голода у них нет. Кругозор моральный весьма сужен. Можно было бы их упрекнуть в известной духовной самовлюбленности, и уж во всяком случае самодостаточности

Эти люди весьма часто на исповеди: 1) перечисляют свои достоинства, говорят о своем положении в обществе, твердо верят в свои "заслуги"; 2) легко "каются в грехах своих близких" (жены, мужа, детей, тещи и прочих); 3) чаще же всего просто признаются, что у них "никаких особых грехов" нет, что они не убили никого, не украли ничего, да и вообще ни в чем не грешны.

Все это свидетельствует о совершенной духовной безграмотности, элементарной нечувствительности к духу Евангелия. Священнику надо многое и многое таким людям объяснять, втолковывать, раскрывать. Необходимо в подобных случаях заняться основной катехизацией таких христиан. Этого, разумеется, невозможно достичь во время исповеди, этому надо посвятить долгое время, многократные проповеди, терпеливое и постепенное вразумление.

Таким людям надо заново всему в христианстве учиться, а именно: что грех - это болезнь души; что греховность есть последствие общего для всех первородного греха; что бороться с грехом надо в самом начале его зарождения; что деление грехов на мелкие и крупные - это одно из опаснейших для духовной жизни успокоений; что грех вовсе не есть одно только греховное, злое дело, он коренится в глубинах души, в закоренелых страстях, что каждый христианин должен быть подвижником, аскетом, идти узким путем, ведущим ко спасению, а не широким, направленным в ад, что Евангелие и Церковь не могут устареть, что это понятия и реальности вечные, а то, если они не соответствуют нашим привычкам, то не Церковь и не Евангелие надо приспосабливать к этим привычкам, а себя подчинять дисциплине Церкви и заповедям Христовым. И многое, многое другое.

Таким людям надо во что бы то ни стало стараться пробудить в себе отвращение ко греху, смертную память, духовное трезвение, покорность голосу Церкви, желание духовного перерождения и преображения в "новую тварь".

Пример подобного рода грешника является противоположностью только что разобранному несознательному и равнодушному христианину. Это тоже весьма тяжелый случай в пастырской исповедной практике, тем более, что проистекает он из самых чистых и возвышенных побуждений. Если самооправдывающийся "духовный буржуа" даже и понять не хочет, почему он грешен и в чем он может быть перед Богом и Церковью виновен, то настоящий обладатель скрупулезной совести, как раз наоборот, раздавлен сознанием греховности. Его подавленность грехом делает из него человека духовно слабого, трусливого, бесплодного. Он воображает себя носителем всех возможных грехов, сосудом всякой нечисти, рабом диавола и прочее. Он часто начинает считать себя сомневающимся в вере, но потом постепенно становится сомневающимся и в самом себе, и в милости Божией, и в возможности спасения для себя и т.д. Это одна из форм духовного заболевания, излечить которую может только вдумчивый и опытный духовник.

Особенные затруднения встают перед священником при исповедании маленьких детей. Эти затруднения происходят от разных причин. Во-первых, оттого, что разговаривать с детьми тоном правильным, правдивым и естественным - является особым даром, стяжать который не всякому дано. Во-вторых, обстановка в которой проходит зачастую детская исповедь, оставляет желать много лучшего: родители дома не всегда могут дать надлежащее воспитание ребенку, направить его интересы, развить церковность. Подготовить к исповеди, особенно к первой, дома не умеют. От священника зависит, как устроить правильно детское говение, то есть заранее начать с детьми говорить на тему о покаянии, объяснить все, с этим связанное, пробудить соответствующее настроение.

Затруднения во время исповедания ребенка проистекают от своеобразности детской психологии, отличной от психологии людей взрослых. Кроме того, священник совершенно ошибочно может начать с детьми говорить не тем тоном, каким надо; начнет что-то неестественное и надуманное изображать, стараясь подделаться под какой-то воображаемый им детский мир, взгляд и разговор. Естественность и искренность дети чувствуют гораздо сильнее, чем кто бы то ни было. Фальшивый тон поэтому создаст только неправильный подход к душе ребенка.

Священник в особенности должен действовать на ребенка непосредственно, без лишних рассуждений и отвлеченностей. Надо действовать на совесть, раскрыть ее детям, пробудить ее, звать к искренности с самим собою. "Начало премудрости - страх Господень". Это должно быть внушено детям сызмальства. Страх Божий не как рабское паническое чувство, а как благоговейное почитание Небесного Отца, растворенное любовью сыновней. Священник не должен развивать в ребенке утилитарного отношения к греху и добродетели, то есть не должен строить своего воспитания детской души на принципах какого-то соразмеривания юридических, наемнических понятий, если будешь хорошо вести себя, то и Бог тебе пошлет все хорошее, а если будешь себя плохо вести, то Бог тебя лишит того-то и того-то. Это недостойно проповеди любви и морали. В евангельской морали очень часто нет именно этого равновесия и нашего понятия справедливости (награда виноградарям не по справедливости людской, а по милости и любви Божией). Священник не должен злоупотреблять угрозами типа "тебя Бог накажет". Надо воспитывать в детской душе с самых ранних лет примат любви, а не страха, сыновства, а не рабства и наемничества. Духовник должен найти это нелегкое равновесие страха Божия и любви сыновней. Надо постепенно стараться развивать в душе ребенка истинно христианское чувство любви к Евангелию, преданности Церкви, любви к чистоте, святости; приводить примеры святых, отдававших все и самих себя Богу.

Особенно надо обращать внимание на детские склонности ко лжи, к пользованию чужими вещами, к издевательству и насмешкам над слабыми; на склонность детей мучить животных; на привычки кривляться и вообще быть неискренними; на склонность к грубости и т.д.

Если в исповедании детей - искренность, открытость, готовность чистосердечно каяться в своих грехах и проступках и легко плакать от сознания своей вины, то при исповеди молодых людей в возрасте от шестнадцати до двадцати лет священник нередко наталкивается на какую-то внутреннюю забронированность и нежелание подпустить близко к себе испытующий взор духовника. Случается, что юноша или девушка этого возраста приходят на исповедь или по требованию своих домашних, или по какой-то прежней традиции, которую не хотят еще нарушить, или же даже по своему искреннему желанию и неложному религиозному чувству, но уже замутненному ложным стыдом этого возраста, - но как бы то ни было, самым большим препятствием для этого возраста бывает какая-то скрытность, застенчивость, недоверие.

Это - самое ответственное время всей жизни человека. Тут происходит наиболее резкое изменение в душе человека, формирование его характера, смена каких-то прежних ощущений новыми, прошедшими через горнило рассудочности восприятия. Это "пора надежд и грусти нежной"; период романтики, бурных очарований и горьких разочарований; время первых исканий пытливого разума, возникновения первых сомнений, пробуждающихся искушений неверия и недоверия прежним авторитетам; это годы необычайно остро развивающейся гордости, самолюбия, отстаивания своего примата во всем. В эти годы происходит в молодом существе его первые встречи с тайнами бытия как физиологическими, так и метафизическими; тут пробуждается впервые эрос, и дает себя мучительно знать пол. Юноша и девушка, особенно чувствительные в эти годы ко всему ложному и ненастоящему, сами, как это ни парадоксально, легко поддаются соблазну позы, роли, фразы, надуманных образов. Они легко играют роль то отрицателей и бунтарей, то разочарованных, байронизирующих скептиков. В эти критические и смутные годы особенно заманчиво все таинственное, хотя бы пробудившийся разум и хотел ниспровергнуть все неподведомственное разуму. "Тайны", "скрытность от взрослых", язык намеков побуждают молодую душу поведывать все свое сокровенное листам своего дневника - дневники в эти годы пишутся с особенным азартом, - но часто и тут фраза и желание играть роль не покидают молодого и "разочарованного" романтика, он не вполне искренен и с самим собой и продолжает на страницах своих автоисповедей становиться в какие-то позы.

На исповеди перед священником этот тип кающихся особенно труден, так как осторожный священник боится как-либо не задеть хрупкий сосуд души, не повредить какие-то сокровенные пружины. Вполне оправданно священник должен остерегаться, с одной стороны, не оскорбить молодую застенчивость и не повредить свойственной этому возрасту скрытности, а с другой, надо также бояться быть самому слишком нерешительным и небрежным в исповедании чужих помыслов. Нельзя что-то упустить в исповеди такого юноши (девушки) и не помочь стыдливой совести откровенно все рассказать, но в то же время нельзя и самому слишком резко вторгаться в сокровенные области чужой души и не натолкнуть на грех, сказав, может быть, то, что кающемуся даже и в голову не приходило, не соблазнив, не нарушив какой-то очень затаенный покой.

Если священник умеет подойти к грешникам вообще, если он развил в себе пастырское чувство сострадающей любви, если он хочет быть для своих духовных детей не грозным обличителем и сухим моралистом, готовым найти на всякий проступок соответственную епитимью или нотацию, а настоящим духовным отцом и понимающим другом, то ему, конечно, как бы ни был скрытен юный собеседник, удастся расположить его к себе, внушить доверие и потребность искренне поведать о своих грехах и проступках. И тогда, после обычных признаний "повседневных грехов", когда исповедающийся замолкает и не решается сказать о самом главном (будь то какой-либо грех из области сексуальной, или укоренившейся привычки брать без спросу чужое, а может быть, даже и воровать деньги из письменного стола своих родителей, или еще что-либо подобное), то тут-то, по совету мудрых и опытных духовников, надо ласковым и тихим голосом сказать - "Может быть, есть грех, в котором тебе совестно сознаться? может быть, ты что-нибудь не решился сказать о своих грехах на прошлых исповедях или забыл, а потом вспомнил и уже не осмеливался сказать духовнику?"

Когда "кающийся, познав в твоем лице не грознаго обличителя, а состраждующаго ему друга, наконец скажет о своем преступлении, не ужасайся и не годуй, ибо он сам себя довольно укорял, а только посетуй, зачем он раньше не сказал о сем, зачем скрывал на прежних своих исповедях.. "

Как никогда и нигде, на исповеди таких скрытных и застенчивых молодых душ, священник чувствует всю благодатную мощь священства, всю таинственную силу исповеди, свой долг состраждущего друга и отца, безграничную милость Божию, которая и через грешного и "подобострастного" иерея проявляется и изливается в души смятенных людей. Благословенны те минуты, когда пастырю удалось помочь таким образом слабому и колеблющемуся грешнику!

Часто к священнику приходят молодые люди, которые по принуждению домашних или по какой-то привычке явились к исповедному аналою, но которые признают, что им собственно нечего сказать духовнику, что они не верят в необходимость таинства покаяния, что в сущности они и в Бога-то не верят по-настоящему, или так, как они верили в детстве. Тут священник должен быть особенно внимателен и осторожен. Конечно, исповедь это не время для ведения философских и богословских рассуждений, но надо сделать все возможное, чтоб только такой юноша не ушел от священника неудовлетворенным и как-либо задетым в своих сокровенных переживаниях или обиженным его невниманием. Уйдет он тогда от священника и от Церкви надолго, может быть, навсегда... Надо назначить ему время для частной беседы, проявить о нем особое попечительное внимание и дружескую любовь и всеми возможными способами постараться отогреть, приласкать, заинтересовать.

Очень важно пробудить интерес к вопросам бытия и смыслу существования, к цели жизни, к ограниченности этого земного круга и бессмысленности его автономного бытия, без зависимости от Высшего Начала. Хорошо самому священнику закидать такого юношу всеми "проклятыми вопросами". Сомневающийся молодой ум начинает протестовать против всех догматов и всех авторитетов, требует разумного и "научного" разрешения своих недоумений. Весьма полезно не затушить в нем этой жажды, а, наоборот, возбудить еще больший голос любомудрия. Священник неумный, невдумчивый, мало сам образованный, смертельно боится пробуждения "проклятых вопросов" у молодежи, видя в них опасный бродильный элемент. Это совершенное заблуждение! Возникновение запросов и вопрошаний у молодых людей есть как раз благодарная почва для религиозных откровений. Они свидетельствуют о неуспокоенности сознания, о неравнодушии, о незаурядности. Священнику надо только с такими молодыми душами побольше поработать, посвятить им свое внимание и время, помолиться о них, вспомнить свое собственное молодое время "бурь и порывов". Надо уметь внушить к себе доверие. Надо стараться, чтобы в священнике увидели не только "служителя культа", "обскуранта", "несовременного", а чтобы к нему шли с открытой душой и почувствовали в нем чуткого, образованного, а главное, сочувствующего человека, способного понять и чужие искания. Не отталкивать таких молодых людей надо от книги и от философских вопрошаний, а, наоборот, открывать перед ними еще большие горизонты, чтобы они почувствовали всю мелководность и ограниченность материализма и безбожия.

Исповедь на одре болезни приобретает всегда характер несколько более острый, чем в обыденной обстановке пастырской жизни. Болезнь очень часто смягчает человека, смиряет его гордыню и самоуверенность, делает его поэтому более доступным пастырскому влиянию и слову пастырского назидания. Зачастую только на больничной койке и в свои последние дни земного существования человек по-настоящему и серьезно подходит к вопросам веры, загробной жизни, к угрызениям совести. У многих является запоздалое раскаяние в "зря прожитой жизни". Разочарование во всех своих прошлых увлечениях и "идеалах" приводит к тяжелому сознанию бесполезности всего прожитого.

Но нередко и другое. Болезнь принимается просто и со смиренным сознанием, что так, значит, надо. Больной хотя и сожалеет о всем происшедшем, но стремится в эти последние недели или часы очистить свою совесть покаянием, просит ему помочь в его смятении, ловит каждое слово духовника, как посланное ему свыше, ждет назидания, умоляет подготовить его к страшному часу смерти. Нет ничего в деятельности духовника более утешительного, как встретиться с такими людьми. Когда смерть застает человека смиренным, кротким и открытым, то такому умирающему особенно благодарно можно говорить о будущей жизни, не стараться его успокаивать призрачными надеждами на скорое якобы выздоровление. Ему можно и надо говорить о подготовке к смерти, утешать его надеждой и верой на все покрывающее милосердие Божие, внушать, что он отходит не в какую-то неведомую и далекую страну, а возвращается в свое Небесное отечество, к любящему и благому Отцу Небесному. Поменьше мрачных слов о вечных муках, о грозном Судии, о неизбежности мытарств, а побольше утешений в скорбные предсмертные минуты, побольше слов о богоусыновлении, о Боге как Отце. Полезно рассказывать о предсмертных минутах христианских подвижников благочестия, о тех, кто легко умирал, как например: о протоиерее А.Горском, ректоре Московской Духовной Академии, испустившем свой последний вздох со словами: "домой, домой хочу", или профессоре В.В.Болотове, предсмертными словами которого были: "как хороши предсмертные минуты", или же архимандрите Макарии Глухареве, начальнике Алтайской миссии: "Свет Христов просвещает всех", или же Христофоре Колумбе: "в руки твои, Господи, отдаю дух свой".

Священник всячески призван облегчить смертную тоску и подать надежду на светлое будущее, как бы ни была тяжела предсмертная исповедь больного. Очень хорошо, если священнику удастся так размягчить сердце больного, чтобы причащать его во время болезни несколько раз.

Но бывает, конечно, и обратная картина. Священник встречает иногда совершенную глухоту духовную у больного. Дурные влияния молодости, увлечения либерализмом и материалистическими учениями, может быть, оккультными и теософическими доктринами, полное отсутствие церковности, весьма вероятно, что и распутная жизнь, излишества и всякого рода грех настолько вытравили в человеке подобие Божие, что предсмертная болезнь является для него только бессмысленным страданием, а на смерть он смотрит только как на физиологическое явление, одно в ряду прочих. Часто у таких людей просыпается неудержимое озлобление против всех; неизбежность смерти приводит их в бессильную ярость; просыпается зависть и ненависть к здоровым; совесть, заглушенная с давних лет, не чувствует ничего духовного. Голос священника не доходит до души, а подчас возбуждает у такого рода озлобленных людей желание сказать священнику что-либо злое и оскорбительное или, в лучшем случае, саркастически усмехнуться и заявить, что духовное утешение, причастие, исповедь являются последними из его забот, и он давно покончил все свои расчеты с Богом, Церковью и попами. О таких несчастных надо особенно усиленно молиться, надо просить у Бога чудесного обращения их хотя бы в последнюю минуту. Отчаиваться никогда не нужно и таких больных следует снова навестить, но быть с ними особенно осторожными, "не приставать", чтобы лишний раз не дать им повода озлобиться, похулить святыню.

Вообще же с больными священник должен соблюдать особо тактичное поведение. С первого же раза, если больной сам не попросит, не следует заговаривать о необходимости причастия, можно расспрашивать о болезни, о настроении, о различных житейских вещах, разузнать, не нуждается ли больной в материальной поддержке и постараться ему помочь из благотворительных сумм прихода. Потом можно спросить, не желает ли больной получить религиозное утешение, помолиться, исповедаться и причаститься.

Всего этого требует пастырская мудрость и такт. Больные часто бывают мнительны, боятся, что причастие есть признак близкого конца. Очень, очень часто приходится слышать: "да я не собираюсь умирать", "да я вовсе не так уж плохо себя чувствую", "ну когда почувствую, что мне нехорошо, тогда я и попрошу, батюшка, вас меня поисповедывать". С этим надо считаться. Насиловать никогда в религиозной жизни никого не нужно, но благовременно настоять надо. На священнике лежит большая ответственность, если кто-либо из его пасомых умрет без покаяния и причастия.

Поэтому осторожно, деликатно и без запугивания надо стремиться к тому, чтобы больные сами обращались к помощи священника. Но пастырь сам от себя должен нести слова отрады, надежды, умилостивления, евангельского света, а не инквизиторской жестокости, не юридического подхода к греху, не обличительного отношения к людской немощи.

Один из самых распространенных недостатков, которому, к сожалению, в той или иной мере подвержены все, в том числе и люди со здоровой совестью, - это формальное покаяние.

Что это означает? Возьмем самый распространенный случай: перед нами сознательный, верующий член Церкви, регулярно посещающий богослужения, исповедующийся каждый пост, каждый месяц или даже каждую неделю. Его исповедь не содержит признания в каких-то особых грехах, которые пророк Исайя называет "багряными", скорее они, так сказать, обыденного, "серенького" цвета. Но из этого не следует, что отношение к этим грехам должно быть обыденным. Ибо глубокое, истинное покаяние - это не одно и то же очистительное действие, совершаемое время от времени. Неподвижность в духовной жизни как бы начинает мстить за себя. Преодолевая сопротивление нашей падшей природы или же врага нашего спасения, мы должны хоть на самое малое, почти невидимое расстояние, но всегда продвигаться вперед, от исповеди к исповеди. А иначе волны, которые противостоят нам, отнесут нас назад.

Пусть мы прочли все положенные молитвы и не обидели ближнего, но не подкралась ли к нам незаметно гордость, откуда и не ждем? Покаялись в гордости, не нарушили поста, испытали даже молитвенные восторги, но не окаменело ли наше сердце к людям, с которыми случайно или не случайно сводит нас жизнь? Не видим ли мы вместо лиц, вместо глаз, на нас обращенных, просто сутолоку и толпу? Последнее искушение очень часто настигает людей вполне церковных и настигает как раз в храме за молитвой. Разве не случалось нам видеть, как на людных праздничных богослужениях иные прихожане бесцеремонно расталкивают других, чтобы послушать проповедь о любви к ближнему?

Конечно, искушения могут быть и не столь очевидны. Человек может искренне проверять себя в отношении тех или иных грехов и всегда "не быть грешным", то есть не ощущать того греха, который стоит как бы по ту сторону поступков, осуждаемых Церковью. Но кроме поступков, есть еще слова, которые также могут быть греховными. Кроме слов, есть еще помыслы, которые как раз более всего выражают собой суть человека.

Наряду с формализмом, который можно считать одним из испытанных и лукавых проявлений человеческого духа, ищущего укрытия от взыскивающей нас любви Божией, иногда приходится сталкиваться и с иным проявлением лукавства (чаще всего неосознанного).

На исповедь приходят порой исповедники (или скорее исповедницы), для которых Покаяние, по сути, не столько Таинство, сколько еще одна возможность пространно и с аппетитом поговорить о себе. Внешне они готовы как будто каяться, но к рассказу непосредственно о грехах примешиваются какие-то сопутствующие обстоятельства, они увязают в деталях и как бы все время смотрят на себя со стороны. Не жалея ни чужого, ни священнического времени, они легко обижаются, когда пастырь отметает из их рассказа все, что не имеет отношения к осознанным ими грехам.

Покаяние - это процесс очищения, который должен постоянно развиваться, охватывать новые области души. От кающегося требуется духовное, творческое усилие, которое должно помочь ему увидеть новые залежи греховности и тем самым увести само Покаяние на новую глубину. Для Покаяния нет пределов, и святые, в которых просиял свет Христов, - это люди, которых каялись непрестанно.

Мы должны помнить: как только Покаянию наступает предел, как только оно упирается в какую-нибудь границу, за которой начинает лишь однообразно воспроизводить себя снова и снова, оставаясь, по сути, на месте, оно непременно становится формальным.

В грехах человек утрачивает благодать Святого Духа. Грешная душа болеет и пребывает в смерти. Человек утрачивает желание и возможность общаться с Богом и служить Ему - исполнять Его волю. Покаяние - это второе Крещение, перерождение и обновление души

Если мы желаем получить от Бога не только прощение вины за единичные злые поступки, но очищение сердца и обновление души, мы должны обратить основное внимание на расположения своего сердца.

1. В первую очередь надо вспомнить и те греховные поступки и расположения, которые осознаются "сами собой".

2. Хорошо пересмотреть свои отношения с каждым ближним. Если даже отсутствует явный грех (ссора, обида, гнев), могут быть грехи невыявленные и неосознанные: злорадство, зависть, равнодушие, лукавство. Все это формирует искаженный образ ближнего в сердце, и этот образ надо обновить в результате исповеди.

3. Необходимо уяснить свое отношение к воле Божией, выраженной в евангельских заповедях, например: а) заповеди, которые я люблю, хотя и не выполняю их, как бы хотел; б) заповеди, которые мне внутренне непонятны; в) заповеди, которые мое сердце не принимает. Это последнее опасно, так как свидетельствует о внутреннем нежелании покаяния и исправления греха.

4. Желательно продумать свою жизнь с детства, чтобы понять, как складывались различные греховные навыки.

5. Полезно вспомнить типичный ход своего дня, затем припомнить, как прошла последняя неделя, месяц, последний год. Этому помогает ежедневная внимательная исповедь перед Богом после вечерних молитв. Память грехов своих - основа Покаяния, на ней зиждется христианская нравственность.

6. Можно обратить особое внимание на свое обычное поведение и внутреннее состояние во время болезней, скорбей, искушений, обстояний, и, напротив, в благополучные периоды жизни.

После этого надо, как советует святитель Феофан Затворник, подумать об "общем духе" своей жизни: "Войдемте же в себя самих и начнем перебирать, что есть в нас. Вмешательство в это дело какого-либо постороннего лица неуместно и совсем невозможно. Войти в вас и разобрать дела вашей совести никто не может, кроме вас самих, и извольте это сделать".