ВОСПОМИНАНИЯ
Шпитальские
Меня вырастила моя бабушка и ей я обязана всем
В1909 году молодая двадцатилетняя девушка Невенка приехала из Болгарии в Москву. Получив в Швейцарии образование детского дантиста она, начитавшись Некрасова, решила посвятить себя помощи русским детям.
В 1912 году она вышла замуж за молодого поляка Евгения Шпитальского,профессора Московского Университета.
Следующие события описаны в недавних
публикациях МГУ
ЕВГЕНИЙ ИВАНОВИЧ ШПИТАЛЬСКИЙ
31 января 1929 г. Шпитальский был избран член-корреспондентом АН СССР по разряду химических наук Однако менее чем через месяц (в феврале 1929 г.) он был арестован.
Академики В.Н. Ипатьев, Н.Д. Зелинский и А.Е. Чичибабин пытались хлопотать за Шпитальского, и эти хлопоты, возможно, имели свое действие, «так как впоследствии, через год после ареста, закрытый суд приговорил его к расстрелу, но этот приговор был заменен 10-летним одиночным заключением» [9, с. 543]. После приговора его жену выслали из Москвы, а дети были взяты его сестрой.
Е.И. Шпитальский умер в тюрьме 23 ноября 1931 г. от инфаркта, но похоронен, как академик, на Новодевичьем кладбище, (похоже, добился этого Н.Д.Зелинский.)
В книге воспоминаний В.Н Ипатьев называет несколько вероятных причин, послуживших основанием к этому аресту.
Во-первых, Шпитальский «был не по душе большевикам за свое критическое отношение к их деяниям и за свой острый язык». Приведем лишь один из многочисленных примеров – воспоминания о речи Шпитальского на торжественном заседании по поводу 35-летней деятельности В.Н. Ипатьева: «Не могу…забыть речи моего большого друга, остроумнейшего и талантливейшего человека профессора Е.И. Шпитальского. Он ничего не боялся и говорил о вещах, которые лучше было бы не затрагивать, так как всевидящее око ГПУ никогда не оставляет без внимания даже малейшего намека на критику советской власти. В своей речи Шпитальский уподобил меня катализатору в руках советской власти. Утром в своем докладе, разъясняя действие катализатора в химических реакциях, я указал, что катализатор, на мгновение соединяется с одним из реагирующих тел, а затем, после выделения из этого образовавшегося комплекса нового продукта, катализатор снова появляется в своем первоначальном виде. Так и советская власть – говорил Е.И., берет Ипатьева, когда надо, а потом отдает, снова берет, когда приходится туго и снова удаляет и т.д. Это сравнение было не в бровь, а в глаз, так как за несколько месяцев я был удален с нескольких занимаемых мною должностей» [ 9, с. 477].
В. Н. Ипатьев и Е. И. Шпитальский долгое время были близкими друзьями. В книге воспоминаний Ипатьева [9], изданной в Нью-Йорке, описано несколько интересных фактов из биографии Шпитальского.
«Такого талантливого человека надо было беречь и беречь…»
(В.Н. Ипатьев о Е.И. Шпитальском)
И.А. Казарновскому приписывают такое высказывание: «Вы знаете, какая умница был А.Н. Бах? Вы знаете, как он спас Шпитальского … он сказал: «Шпитальский большой мерзавец, но расстреливать его не надо».
Теперь, собственно, о бабушке. Вернулась из ссылки в конце 1935 года. Дом кофискован, библиотека деда -30 тысяч книг сгнила в подвалах Менделеевского, там работал мамин брат. Дядя получил участок в Перово, привез из-под Архангельска сруб и построил матери домик, где она жила до смерти в 1962 г. В основном она жила с нами, растя троих внуков,меня и моих братьев. Но внутренне она жила памятью мужа и для меня они неразрывны
Мама работала с 1944 г. в Институте Ядерной Физики и к 1950 г. была поражена лучевой болезнью, проводила по полгода в спец. больнице. Всё было на бабушке. Мы с ней были очень близки. В 1955 г. я показала ей в "Технике молодёжи" первую публикацию об открытии структуры ДНК , что вызвало у неё неожиданное волнение.
"Боже мой, это же скрижали!" — "Ты что имеешь в виду?" — "Ну как же, это закон, данный Богом Жизни, как таковой; Бог дал законы Природе, по которым она развивалась и усложнялись её структуры –это первый Завет ; затем Он дал законы Жизни, и их можно изучать и ЧИТАТЬ как книгу,когда научимся – это второй Завет ; Третий Завет Он дал Моисею – закон отношений людей к своему Творцу и друг к другу – законы общежития и Богообщения, а Христос дал Завет спасения и Вечной Жизни с Богом. В наших знаниях была лакуна, теперь она начнёт заполняться." Я слушала, открыв рот, но она продолжала: "Бедный Николай Иванович! Бедный Жебрак! Они не понимали, что они защищали, отстаивая генетику; ЭТИ проходимцы, впрочем, тоже не понимали, с чем они воюют, им, неучам, их классовое богоборческое чутьё подсказывало, что это нечто враждебное." Мне всё это запало настолько, что я поступила в МГУ на физфак чтобы изучать ДНК. Сейчас, 60 лет спустя, я читаю книгу директора Проекта "Геном человека" Френсиса Коллинза "Язык Бога" — Francis S. Collins «The Language of God» и вспоминаю мудрую Бабушку, определившую мою жизнь.
1953 год: смерть Сталина
Хорошо помню этот день, официально уже было объявлено о конце света. В школу меня не пустили.
Я знала о пребывающих в лагерях трех братьях моей еврейской бабушки, о брате моего русского деда, умершего в лагере (потом оказалось был расстрелян), а о моем погибшем под колесами автомобиля русском дедушке говорили – слава Богу, он ушел до ареста.
Мой польский дед умер в тюрьме, а болгарская бабушка радовалась, что ее братья в Болгарии.
С именем Сталина это как-то было связано, но мне было 11 лет...
Так вот, 6-го марта вдруг входит бабушкина подруга болгарка Мария Владимировна Рудько (кому знакома фамилия – да, это мать Владимира Федоровича), отсидевшая 19 лет дочь (или вдова – не помню) расстрелянного болгарского коммуниста.
Была она дамой крупной, шумной, всегда радостной.
И громогласно, на всю нашу коммуналку провозглашает – ''Дорогая моя, поздравляю! Уже есть анекдот – Смерть Сталина Спасла Россию! ВСЁ ! '' Они обнялись и долго плакали...
Вечером рыдала мама.-''Как мы теперь будем...''
Потом наша Малая Дмитровка(тогда ул.Чехова) была забита настолько, что не могли пройти в соседний дом с булочной, а в палисадник вносили потерявших сознание людей. Соседи отпаивали их водой или водкой.
Мы, дети, смотрели в окна и слышали страшноватый гул забитой улицы...
Кто я: от детства до старости
Детский сад — два месяца рёва в медицинском кабинете, где работала моя бабушка-педиатр, плюс голодный бунт. Всё, вырвалась и уткнулась дома в книги .
Школа — ад, слава Богу, много болела, мало туда ходила, хотя и дома было совсем не сладко.
Детская больница — неделя голодного бунта — и я дома.
Сказочным было время двенадцатилетия — год в постели, ушла в запой:
Мольер, Ростан, Лопе де Вега, Клейст — я всё это ВИДЕЛА. Все пьесы смотрела. До сих пор не понимаю, КАК, но смотрела. Булгаковский "Театральный роман" много позже не удивил: а, и ты тоже видел... И стихи, стихи, стихи... И Метерлинк — восемь синих тонких книжечек, по сто раз каждую пьесу, самое оно для девочки 12-ти лет, проводящей жизнь в постели...
Где-то между этим кончила учебный год и УРА! потом у меня было ДВА освобожденных от школы дня. Жить и учиться школа уже не мешала, и даже дала мне медальку, наверное в благодарность за почти полное отсутствие...
В 13 лет- это 1955год - два важных события, связанных с бабушкой и слившихся воедино: в журнале "Техника молодежи" опубликовано сообщение об открытии Уотсона и Крика и даже с картинкой модели ДНК. Вряд ли я оценила бы это событие, но реакция бабушки была неожиданной.
"Боже мой, это же скрижали!" — "Ты что имеешь в виду?" — "Ну как же, это закон, данный Богом Жизни как таковой; Бог дал законы Природе, по которым она развивалась и усложнялись её структуры –это первый Завет ; затем Он дал законы Жизни, и их можно изучать и ЧИТАТЬ как книгу, когда научимся – это второй Завет ; Третий Завет Он дал Моисею – закон отношений людей к своему Творцу и друг к другу – законы общежития и Богообщения, а Христос дал Завет спасения и Вечной Жизни с Богом. В наших знаниях была лакуна, теперь она начнёт заполняться." — Я слушала, открыв рот, а она продолжала: "Бедный Николай Иванович! Бедный Жебрак! Они не понимали, что они защищали, отстаивая генетику; ЭТИ проходимцы, впрочем, тоже не понимали, с чем они воюют, им, неучам, их классовое богоборческое чутьё подсказывало, что это нечто враждебное." Меня всё это заинтриговало, стала искать и следить, но почти ничего нигде не было про эту таинственную ДНК.
Вскоре произошло второе событие: телефонный звонок, и бабушла с пылающими щеками сказала: "Это Несмеянов, завтра мы к нему едем. Мамe ни слова." На следующий день невиданная черная машина привезла нас в невиданную квартиру, и я с ужасом смотрела на двух обнимающихся и плачущих стариков. А.Н. повторял: "Что мы пережили, что же мы пережили... Президиум подаёт на реабилитацию."
Мне мало что было понятно...
По секрету от мамы бабушка рассказывала мне о многом... Постепенно она открывала мне глаза и учила молчать...
И была в моей жизни Церковь — втайне от мамы…
******
В МГУ время было забито учебой всерьез и можно было больше ничего не замечать.
И так далее — не была, не состояла, не участвовала.
Кажется, повезло. А потом дети (5 штук по описи) и преступная деятельность (4 года заключения с конфискацией) — иконопись.
Да, была еще больница криминальных абортов (врач Скорой не поверил, что я могу хотеть четвертого ребенка) — через день бежала в казенной рубахе и тапках в ноябре, и на крыльце ждала, стуча зубами, мужнина аспиранта с такси...
Вся жизнь — побег, вот как это называется, господа!
Всё, происходившее в стране под красными лозунгами, у меня прошло мимо сознания, наверное из-за семейного анамнеза: бабушка, жившая памятью погибшего в тюрьме мужа, мама, испуганная навсегда, и запретившая бабушке говорить со мной по-французски с моих 5-6-ти лет — на фоне такого сознания все переживалось иначе...
Сначала в науке, затем в иконописи – жизнь была полной и интересной, и странным образом совершенно не пугала уголовная статья, где уравнивались четыре рода деятельности: изготовление 1. оружия, 2. наркотиков, 3. порнографии, 4. иконописи. 4 года заключения с конфискацией...
Ко мне это внутренне не относилось, хотя меня таскали и на Петровку и даже в Лефортово.
После гибели о.Александра Меня – эмиграция в США.
Для меня, несмотря на занятость и востребованность, почти пустые пространство и время, ушедшие в никуда двадцать лет, но мои дети об отъезде не жалеют.
Жизнь уже почти прожита, мне осталось помочь дочери набрать больше мастерства и дать внучкам как можно больше... всего, что могу...
Церковное пение
В середине шестидесятых мы с мужем и нашими друзьями попросили о.Николая Ведерникова помочь нам изучить поглубже церковное пение. Просьба несколько смутила о.Николая, дело было небезопасное, особенно после письма о.о. Николая Э. и Глеба Я.; в храме невозможно, а жили Ведерниковы в коммунальной квартире. Особенно испугался отец о.Николая, Анатолий Васильевич, бывший ответственным секретарем ЖМП до 1962г., и знавший внутрицерковную жизнь, как, может быть, никто.
Но матушка Нина, Царствие ей Небесное, настояла, и занятия начались. Четыре года – каждую неделю, зимой и летом. Соседи не доносили, хоть и видели, и слышали, никаких неприятностей не было. Под воскресные тропари осьми гласов, или под знаменный распев Догматика «Всемирную Славу» засыпали дети.
Учились и бывая на Рогожской, слушая двухголосное пение с басовой тоникой, и у давно почившего старообрядческого диакона Евгения Бобкова. Он бывал у нас в гостях на Пасху, и они с моим мужем пели Тропарь - то дуэтом, перекрикивая друг друга в разночтениях, то по очереди, спорили о текстах, вспоминали греческий...
Тетрадь с нотными записями почти 50 лет бережно хранится у нас, и до сих пор муж пользуется ими.
То время вспоминалось, когда смотрела такую бесценную запись Хора. Духовно породистые лица малого стада. Регент-головщик чуть шевелит пальцами и кистью руки, сама рука движется немного. Тропарь преп.Андрею прекрасен, слов нет... Спасибо Б.П. за «Господи, устне моя отверзеши…»
Борис Павлович Кутузов: ноты прекрасно передают знаменное пение. Не надо стремиться петь, как в 14-15 вв. Каждый век – новые глаза и уши. После Шопена и Рахманинива – другое восприятие. Мы поем и по крюкам и по нотам. 20 век – путь к пониманию каноническй иконы, 21-й - путь к пониманию знаменного пения. Дай Бог! Знаменное пение - не устаревший архив, оно так же современно, как иконы Рублева.
Но!
Знаменное пение – монастырское, предполагающее многочасовое неотрывное погружение в молитву, «усыпление всего чувственного и мысленного». Это требует долгой выучки, и постоянной напряженно-сосредоточенной молитвенной жизни. Увы, в приходской церкви ожидать этого, как нормы, невозможно. Мы выныриваем из удушающего болота повседневности ради глотка животворящего воздуха, чтобы иметь силы для следующей недели, не умереть от духовного удушья.
Беда в том, что и на службе мысли у нас скачут, как блохи, да и чувства в тревоге: кто-то кашлянул, кто-то толкнул. Редко удаётся так включиться в богослужение, что времени и пространства нет.
Если поют знаменным распевом – микросекундное отключение – и уже трудно включитсься, т.к. нет разбивки ритма, дающей возможность "вернуться в строй".
С другой стороны, помнится ужас С.И.Фуделя при словах: "Куда же вы уходите? Сейчас будут петь концертное "Покаяние". И его мысль – «Концертное "Покаяние" звучит немногим менее кощунственно, чем, скажем, "балетное покаяние".» (У стен Церкви).
Никогда не могла ходить на Ордынку, хор мешал молитве...
Успение в 1967 году
Родители моего мужа жили в Ярославле и мы часто бывали там на каникулах. Мой свекр был архитектором и работал в Ярославской реставрационной мастерской, отделение ВСНРПМ*, поэтому мы с мужем, взяв ключи от закрытых храмов, могли проводить там неограниченное время. Никто не мешал нам в одиночестве смотреть и смотреть. И молиться в тишине. Мерзость запустения исчезала, оставалась святость храма.
Отправилась я вверх по Волге в Романов-Борисоглебск.
Правый берег Борисоглебская сторона с Воскресенским собором; левый – Романовская сторона с Крестовоздвиженским собором и остатками городского вала. Крыша проржавела, стены отсырели, можно только удивляться мастерству прадедов, создавших столь неразрушимые росписи, поддавшиеся только грубым ударам кирок.
Отстояв всенощную в Воскресенском соборе, с утра переправилась на левый берег, чтобы пойти на литургию в Покровскую церковь на городской рыночной площади, где до этого не бывала. Лошади, телеги, сено, пьяные, мужики и бабы из 19 века, и церковь, красоту которой можно увидеть даже сквозь грязь и запущенность.
А праздничной литургии не было. Батюшка болен. Местные старушки сочувственно перешептываются. Но храм полон. Богородичная плащаница в цветах. Молящиеся поют тропарь празднику, повторяют сотни раз. Помолятся молча и опять поют: тропарь – кондак-величание, тропарь – кондак – величание... И так не менее двух-трех часов. Расходились медленно, неохотно. Жалели батюшку...
Так у меня и осталось навсегда Успение связанным с этой удивительной и светлой литургией. А как еще назвать? Настоящая литургия, хоть и без предстоятеля.
А потом в крошечном и пустом местном магазинчике купила что-то, (а что–не помню), из недоставаемых в Москве Литпамятников, так что еще и подарок праздничный получила.
Трауберг в нашей жизни
В середине шестидесятых я заканчивала МГУ по специализации в той новорождённой науке, которая ныне окрещена ''Молекулярной Биологией''. Тогда на физфаке с 1959 года усилиями Игоря Тамма была открыта скромная лаборатория биофизики, даже не кафедра; на биологическом ф-те всё это было еще буржуазной лженаукой. Дух Лысенко и Презента. В лаборатори биофизики, тоже еще совсем юной, я и проходила специализацию с 1962 года.
Где-то в середине шестидесятых я взахлёб рассказывала подруге-переводчику о новых горизонтах новой науки -- генетики на молекулярном уровне. Главное, вещала я, сформулирована Центральная Догма Молекулярной Биологии! На что моя подруга Натали Трауберг (Вечная ей память), сказала, что она, конечно, гуманитарий, но ей кажется, что в науке догм навсегда быть не может. Есть догматы Церкви, а это совсем иное дело. На мои возражения (стыдно помнить и рассказывать о своей глупости и самоуверенности в 24 года) Натали хитренько спросила – а Эвклид ? и дала мне листок с переведённым ею рассказом-притчей Честертона.
Вот отрывочек из него:
''Крупнейшие ученые видели, как движется стол; неважно, духи ли его двигали, — важно другое: ученые больше не считают, что его двигают шарлатаны. Многие выбрасывают лекарства, предпочитая им психологические методы, которые прежде, бесспорно, назвали бы чудесными исцелениями. Я не хочу сказать, что мы знаем разгадки, — в том-то и дело, что мы не знаем; что мы вступили в область явлений, о которых знаем очень мало.
А еще важней другое — наука расшатывает все то, что мы как будто бы знали. Почти все "последние слова науки" расшатывают не древние догматы веры, но сравнительно новые догмы разума. Когда же человек взглянул на свой портрет, он в прямом смысле слова себя не узнал. Он увидел Подсознание, которое, по слухам, не так уж на него похоже; он увидел свои комплексы, страхи, подавленные желания, а то и просто другое "я" своей раздвоенной личности.'' и т.д.
Прошло сорок лет, сменилось моё жизненное занятие, но я продолжала следить за развитием и ростом моей Первой Любви. Читала статьи моих однокурсников, (группа-то была всего 15 человек ) и обзоры, и вспоминала Натали, наблюдая столь скорый крах еще недавно гордой Догмы.
Обучая внучку биологии, основам химии и биохимии, (перегружала я 11-14-летнего ребенка), рассказывала эту историю.
Центр. Догма превратилась в эпизод из истории науки.
* * *
Где-то в начале 70-х один, по определению Натали, "психоватенький математик" пытался уехать из страны и плакался Н.Л., что его не выпускают.
"Хорошо – сказала Натали – я буду за тебя молиться, а ты обещай, что пришлёшь мне оттуда лучшую книгу о кошках"
Вскоре математик уехал и не забыл, прислал из Италии "Томасину"
Книга была переведена, и к концу 70-х машинописная копия попала к нам. Старшему сыну было 14-15 и он заболел этой, действительно прекрасной, книгой настолько, что перешел в вечернюю школу и пошел работать в ветеринарную станцию на Цветном бульваре. Он жестоко обманулся. Основная работа станции состояла в убийстве. В усыплении растерзанных, умирающих кошек, собак, голубей – жертв подрастающей шпаны. Котят и щенков, которые подросли, дети наигрались, и больше они не нужны и т.д. Наша квартира наполнилась бесконечными щенками, которых мы судорожно пристраивали, котят из ветстанции всё-таки разбирали, ветврач держала их гораздо дольше, чем полагалось. Там он встретил девочку, пришедшую спасать и лечить, а попавшую, как и он, в ад. Конечно, их соединили страдание и боль. Удержала 17-ти летних ребят в этом месте ветеринар, женщина удивительной душевной щедрости и доброты, Наталья Викторовна Паранич, проработавшая почти 30 лет на Цветном бульваре, её многие знали и любили.
В 80-м году летом я встретила у церкви Н.Л.Трауберг, ужасно взволнованную, с журналом "Знание – сила" в руках.
"Я ищу, мне надо найти мальчика, святого мальчика, я нашла журналиста, теперь надо найти этого святого мальчика" – и суёт мне журнал. И читаю я очерк о собственном сыне Жене. А вечером у нас гости: Натали, журналист, а вокруг куча собак, щенков, кошек и моих детей.
У журналиста потерялся кот, в поисках он пришел на ветстанцию и поразился тому, что увидел и услышал. И написал трогательный рассказ, попавшийся Н.Л. на глаза.
Этот журнал долго был у нас дома, потом потерялся...
Мой сын вскоре перешел на работу на Этологической Биостанции АН в Черноголовке, но дружил с Н.В.Паранич до её смерти в 2005 году. Так вот Н.Л.Трауберг определила судьбу человека, вымолив выезд математика и переведя "Томасину".
1990 год: икона патриарха Тихона
У этой иконы длинная история. Была заказана митр. Филаретом Вахрамеевым в 1990-м году к собору 2000-го года, когда предполагалась состояться канонизация Святейшего Патриарха. Собирала все доступные материалы, расспрашивала стариков, присутствовавших в Храме Христа Спасителя на выборах и в Успенском Соборе на интронизации и крестном ходе -- всё это проходило уже во взятом большевиками Кремле. С О.И.Подобедовой проехали по всем московским местам, памятным по вехам жизни Святителя. Михаил Вострышев, наверное, уже начал писать свою книгу, но я о нём не знала. В итоге рисунков для клейм оказалось около тридцати, каждый был дорог и важен, а отобрать надо было 18. Более двух часов Мы с вл.Филаретом их перебирали и спорили, но выбор сделали.
Доска была сделана, подготовлена... и тут мы уехали весной 1991-го года. Уехали с нами и доска, и рисунки. И икона меня не отпускала. Тем более, что уже случился пожар в Донском и были обретены мощи Святейшего. О том, что рака пуста мне говорили, а на вопрос -- где же тело -- таинственно и шепотом сообщали: -- здесь, в монастыре, но под спудом, а где -- тебе знать не надобно. И икону я написала, но вместо клейма "поставление в митрополиты" написала встречу св.Тихона со св. Иоанном Кронштадтским, единственную в их жизни. Для этого клейма нашла фотографию того самого кресла, сесть в которое ст.Иоанн пригласил ст.Тихона, да еще с загадочными словами... Это самое кресло и изобразила.
Такая вот история история житийной иконы ст.Патриарха Тихона, и никому я её не отдала и не продала, но список с неё отвезла в Москву, и её приобрели для храма Христа Спасителя, тогда уже построенного, но бывшего еще в процессе внутреннего оформления. Где-то она там.
