К оглавлению
Усиление Никейской империи
Никейская империя была в экономическом отношении наиболее значительным среди государств, возникших на развалинах Византии. Здесь были цветущие города (Смирна, Нимфей, Никея и некоторые другие), которые вели торговлю с сельджуками по суше и с итальянскими купцами морем. Свободное крестьянство, сохранявшееся в горных районах, поставляло прекрасные контингента для императорского войска, а жители побережья были первоклассными моряками. Никейский император Иоанн Ватац (1222—1254) опирался на мелких феодалов и покровительствовал городам. Ему удалось упрочить финансовое положение империи и создать боеспособное войско. Росту авторитета империи способствовало и то обстоятельство, что здесь была воссоздана православная патриархия, с которой должны были считаться и сербская и болгарская церковь.
В то время как на севере Балканского полуострова крепло Болгарское царство, Иоанн Ватац начал наступление против латинских владений в Малой Азии: к 1225 г. в руках латинян оставался лишь небольшой район в окрестностях Никомидии. Одновременно никейский флот занял ряд островов в Эгейском море, вслед за чем войска Иоанна Ватаца появились и во Фракии.
На первых порах Иоанн Асень склонялся к союзу с Никеей, рассчитывая при помощи никейского флота овладеть Константинополем. Союз Тырнова и Никеи был скреплен обручением дочери Асеня и сына Иоанна Ватаца. Асень добился также санкции никейского патриарха на установление болгарского патриаршества в Тырнове — правда, признававшего верховенство никейского патриарха. В 1235—1236 гг. союзные войска начали военные действия против Латинской империи. Районы, прилегающие к столице, и полуостров Галлиполи были быстро завоеваны, и Константинополь был осажден с суши и с моря. Но силы флота Никеи были неспособны устоять против быстро пришедшего на выручку латинянам флота республики св. Марка. Помощь Венеции отсрочила падение столицы латинян на 28 лет.
Асень явно претендовал на руководящую роль в союзе с Никеей. Иоанн Ватац был далеко не уверен, что он выиграет более, чем Асень, от совместных действий с болгарами, и отошел от союза с Болгарией. Намечавшийся брак был расстроен, и дочь Асеня, жившая уже при дворе никейского императора, вернулась в Болгарию.
Охлаждение между союзниками было неизбежным, когда речь зашла о том, кому владеть Константинополем. Любопытно, что, по мнению папства, главная опасность Константинополю угрожала в это время не со стороны Никеи, а со стороны Болгарии.
Испуганный ростом державы Асеня, папа отлучил его в 1236 г. от церкви, избрав для этого старый повод — легальное положение богомилов в Болгарии, и пытался толкнуть против болгар Венгрию.
В этих условиях Асень заключил союз с латинянами и половцами и вместе с ними приступил к осаде Чурула — основного опорного пункта, занятого никейскими войсками во Фракии. Однако на этот раз действия болгар оказались неудачными. Тяжелая эпидемия, охватившая страну, заставила Асеня прекратить осаду Чурула и искать соглашения с Иоанном Ватацем. Уже в 1237 г. был заключен мир. Затем — сразу же после смерти Асеня — Болгария пережила все ужасы нашествия татар, возвращавшихся в 1242 г. из похода в Чехию и Венгрию. Силы Болгарии, вынужденной платить дань татарам, были подорваны. Ее гегемония на Балканах окончилась. Она ослабила двух опаснейших врагов Никейской империи — Эпирский деспотат (затем Солунскую империю) и Латинскую империю, спасла самую Никейскую империю, переживавшую в первое десятилетие после своего основания суровое время смертельной борьбы с крестоносцами и сельджуками. Никея более не имела соперников в осуществлении своих планов.
В 1242 г. Иоанн Ватац осадил Солунь. Только слухи о нашествии татар в Малую Азию, заставившие вернуться никейского императора, отсрочили падение города. Но Ватац еще не ушел от Солуни, когда ее правитель решил признать свою зависимость от Никеи, и отказался от титула императора, снова приняв титул деспота. Перед лицом монгольской опасности Ватац заключил союз со своим недавним врагом — иконийским султаном. Но, к счастью для Никеи, подчинив своей власти Трапезундскую империю и Иконийский султанат, татаро-монголы повернули обратно. Руки Ватаца были снова развязаны. В 1246 г. он разбил войска болгар и захватил территорию, отнятую некогда у Солунской империи Иоанном Асенем II. Земли Фракии до верхнего течения Марицы и территория Македонии до верховий Вардара перешли под власть Никеи. В этом же 1246 г. была окончательно присоединена Солунь. Во власти независимых правителей Эпира оставались лишь прибрежные районы Адриатики — осколки уничтоженного Эпирокого деспотата. Таким образом, при Ватаде было сделано все необходимое для возвращения столицы империи. Но ему не удалось осуществить это самому. В 1254 г. он умер.
В год смерти Иоанна Ватаца была предпринята последняя попытка положить конец успехам Никеи. Против нее сложился широкий союз деспотов Эпира, поддерживавшего их Манфреда Сицилийского, Вильгельма Виллардуэна Ахейского и оказывавшего помощь союзникам сербского короля Уроша II. Но в 1259 г. союзники потерпели сильнейшее поражение у Пелагонии в Македонии.
Четыреста рыцарей Манфреда погибли в битве, а сам князь Ахеи Виллардуэн был взят в плен и в качестве выкупа должен был отдать Никее три крепости в Пелепоннесе (Монемвасию, Мистру и Ираклеон) и крепость Майну в Греции, признав к тому же свою зависимость от никейского императора. Во влясти деспота осталась лишь небольшая область на побережье Далмации, и свою независимость он сохранял только благодаря поддержке сицилийских королей. Сил, способных противостоять Никее на Балканах, более не было. Правда, ей могли помешать венецианцы, располагавшие мощным флотом и понимавшие всю опасность реставрации империи, которая была разрушена в 1204 г, при их деятельном участии. Но правивший о это время в Никее узурпатор Михаил VIII Палеолог (1259—1282) решил опереться в борьбе с Венецией на силы ее конкурента, морской торговой республики Генуи, заключив с ней в марте 1261 г. союз. Генуэзцы давали Никее свой военный флот в обмен на те привилегии, какие принадлежали некогда в Византии венецианцам.
Но для взятия Константинополя по счастливой случайности оказался не нужен даже флот Генуи. 25 июля 1261 г., когда венецианский флот со значительной частью константинопольского гарнизона отплыл для осады крепости Дафнусий на одном из островов у южного побережья Черного моря, полководец Михаила VIII Алексей Стратигопул неожиданным нападением почти без сопротивления захватил столицу. Латинская империя, влачившая жалкое существование в течение 57 лет, бывшая игрушкой в руках венецианцев и сохранявшаяся только благодаря вражде между окружавшими ее соперниками, была ликвидирована. Константинополь был возвращен ромеям, Византийская империя восстановлена. Но как город, пострадавший от пожаров, разорения и грабежа, лишь напоминал некогда блестящую столицу империи, так и сама Византия, потерявшая почти половину своей территории, обладала только тенью былого могущества. Последние произведения искусства, украшавшие Константинополь, были распроданы или раздарены западным государям жалкими императорами латинян, вечно искавшими поддержки извне и денег, а порой даже закладывавшими собственных наследников венецианским банкирам за денежные субсидии. Знаменитый Влахернский императорский дворец, как и многие другие величественные здания, лежал в развалинах и служил отхожим местом для прохожих; появились огромные пустыри, поросшие сорняками; опаленные огнем, ограбленные и полуразрушенные церкви, как и сама св. София, представляли картину полного запустения; знаменитые своей грязью и вонью трущобы «вечного города» стали еще более мрачными; обнищавшее, терроризированное и отчаявшееся население было равнодушно к политическим переменам.
Михаил VIII Палеолог снова торжественно короновался в св. Софии; этот акт должен был символизировать реставрацию империи. Но все ее усилия достигнуть прежнего могущества оставались бесплодными. Былое господство на море исчезло бесследно. Ее торговые города, острова, не только Эгейское, но и сама Пропонтида — Мраморное море — контролировались флотом итальянских республик, колонии которых продолжали существовать во всех концах империи. Латинское завоевание, невиданное разграбление материальных ресурсов страны ее временными господами, опустошительные войны, терзавшие страну в течение полустолетия — все это сыграло гибельную роль в резком ослаблении сил восстановленной империи. В городах экономическая и торговая деятельность все более переходила в руки итальянских торговцев и банкиров, не заинтересованных в развитии экономики византийских городов и душивших благодаря своим привилегиям и льготам местное ремесло и торговлю. Иноземные торговцы готовы были поддерживать императорскую власть лишь до той поры, пока она обеспечивала их привилегии, гибельные для экономики государства.
Оттесненное на второй план местное ремесло и торговля оказались бессильными поднять экономику городов восстановленной Византийской империи и послужить центральной власти опорой для консолидации сил страны. Именно в этот критический момент история Византии на ее границах появился новый могущественный враг — турки-сюманы, в борьбе с которыми империя истощила свои последние силы и жертвой которых она, наконец, пала, как и славянские страны Балканского полуострова.
Византийская деревня и город в XIII—XV вв.
Феодальные усобицы. Общественное развитие Византии в XIII—XV вв. протекало в чрезвычайно неблагоприятной политической обстановке.
В 1204 г. пал Константинополь, разграбленный крестоносцами; империя распалась на множество государств, частично ромейских, частично латинских, постоянно враждовавших между собой. Но и восстановление Ромейской империи после того, как на рассвете 25 июля 1261 г. войска никейского императора Михаила VIII Палеолога внезапной атакой заняли Константинополь, отнюдь не привело к прекращению бесконечных кровопролитных столкновений.
Восстановленной империи приходилось постоянно бороться с независимыми греческими государствами в Фессалии и Эпире, с латинскими княжествами Пелопоннеса и Аттики. Западные феодалы, владевшие землями в Сицилии и Южной Италии, а то и простые авантюристы, государи без государств, вроде Карла Валуа, вынашивали планы захвата Константинополя и беспрестанно атаковали византийские владения на Балканском полуострове.
Татары, утвердившиеся в южнорусских степях, в 1264 г. совершили набег на Фракию и так разграбили эту область, что, по славам византийского историка Никифора Григоры, там почти невозможно было увидеть ни вола, ни пахаря.
В 1271 г. они, еще раз приглашенные врагом константинопольского императора — правителем Фессалии, — вторглись в византийские земли.
Усиление Сербии в правление Стефана Душана (1331—1355) угрожало византийскому владычеству на Балканах. Сербские войска заняли Серры и продвинулись на юг до Этолии и Акарнании; после упорного сопротивления им удалось овладеть и Фессалией.
Но особенно опасным противником Византийской империи были турки-османы, которые постепенно овладели всей Малой Азией. Лишь отдельные византийские крепости (Никея, Бруса, Сарды) и морские порты (Смирна, Фокея) уцелели к началу XIV в. С середины XIV в. турки вторгаются на европейскую территорию Византии: в 1362 г. они заняли Адрианополь, куда несколько лет спустя была перенесена резиденция турецких султанов. Окрестное население было обращено в рабство и вывезено в Малую Азию.
Все эти войны (особенно начиная с XIV в.) чрезвычайно тяжело отражались на положении византийского крестьянства: тысячи людей были вынуждены бежать из родных деревень, переселяться из Малой Азии на Балканы; другие жили в постоянном страхе перед угрозой турецкого набега. Повсюду горели деревни, вытаптывались посевы, враги угоняли скот.
Наемники, из которых состояла теперь византийская армия (аланы, турки-сельджуки, каталомцы), сами бесчинствовали и грабили, словно в завоеванной стране, нападали на византийские города. «Таким образом, можно было видеть, — рассказывает Никифор Григора, — не только, как расхищалось имущество несчастных ромеев, как подвергались насилию девушки и замужние женщины, как связывали и обрекали на всяческое истязание стариков и священников (безжалостные латиняне были находчивы, когда речь шла о пытках), — можно было видеть, как над головой ромея сверкал обнаженный меч, грозя ему немедленной смертью, коль скоро он не объявит, где хранятся его деньги. Ромеям приходилось отдавать все и оставаться ни с чем; а те, кто не имел, чем откупиться, валялись по дорогам с отсеченными конечностями (о жалкое зрелище!), выпрашивая у прохожих ломоть хлеба или несчастный грош, ибо не было у них иных средств к существованию, кроме языка и потоков слез».
В разных концах страны появилось множество разбойников, овладевших крепкими замками, откуда они нападали на соседние села. Никифор Григора рассказывает об одном из таких грабителей, по имени Икарий, который действовал на Эвбее, наводя такой страх на окрестное население, что крестьяне не смели без караульных работать на своих пашнях.
Развитие земледелия
В этих отчаянных условиях трудолюбивое византийское крестьянство по-прежнему работало на полях и в виноградниках, постепенно совершенствуя свои орудия и способы труда.
Византийские грамоты XIV—XV вв. рисуют нам будничную и по-своему героическую жизнь народных масс. Они рассказывают о разбивке новых виноградников и садов, об устройстве запоуд для поливания огорода.
Солунь, например, в конце XIV в. была, по-видимому, дважды взята турками и только в 1403 г. по договору с султаном Сулейманом возвращена византийцам: через двадцать лет турецкая угроза снова нависла над этим городом, и византийское правительство, будучи не в силах отстоять его, в 1423 г. уступило Солунь венецианцам.
А между тем в грамотах, относящихся к началу XV в., рассказывается, что в окрестностях Солуни на месте лугов разводили оливковые рощи, проводили большие мелиоративные работы, что в солунских садах и огородах росли лимоны, гранаты, тыквы, огурцы, салат и другие разнообразные овощи и фрукты.
Особенно значительным был подъем хлебопашества — во всяком случае в XIII—XIV вв. Византия становится в то время одним из основных поставщиков хлеба для Дубровника и итальянских городов.
Одной из важнейших привилегий, которую получили генуэзцы в 1261 г., было право свободно покупать хлеб во всех городах империи. В XIV в. дубровницкие купцы постоянно вывозили хлеб из «Романии», как они называли Византию.
Хлебная торговля стимулировала развитие хлебопашества: пахотные поля в вотчинах крупных феодалов достигают в это время значительных размеров; Меникийскому монастырю, недалеко от города Серры, принадлежало в начале XIV в. 4 тысячи модиев (1 модий составлял примерно 0,084 га) пахотных полей, тогда как общий размер монастырских виноградников достигал всего лишь 70 модиев. Монастырский хлеб перемалывали на одиннадцати мельницах.
Мы можем говорить не только о расширении производства хлеба, но и о внедрении новой техники: именно в XIV—XV вв., в самое трудное для Византийской империи время, здесь распространяются ветряные мельницы, постепенно вытеснявшие старые, водяные.
Не только производство хлеба, но и скотоводство и птицеводство принимают теперь новый характер, все сильнее связываются с рынком.
У крупных феодалов XIII—XIV вв. были обширные стада скота и птичьи фермы, продукция которых шла на продажу. У могущественного феодала и претендента на императорский престол, а затем и императора Иоанна Кантакузина (1347— 1354) были огромные стада скота: перечисляя свои потери, он насчитывал 2500 кобылиц, тысячу пар рабочих волов, 70 000 овец, 50 000 свиней, сотни мулов, ослов и даже верблюдов.
Еще более интересен рассказ об императоре Иоанне Ватаце, который приказал разводить в большом количестве лошадей, коров, овец и свиней и продавать сельджукам пшеницу и скот за высокую цену; от одной только продажи яиц в течение года императорские поместья выручили столько денег, что Иоанн Ватац смог приобрести для своей жены венец, украшенный жемчугом и драгоценными камнями: этот венец получил от самого Иоанна Ватаца название «яичная корона».
Усиление феодальной эксплуатации
В социальном развитии византийской деревни XIII—XV вв. мы замечаем двойственные и, на первый взгляд, противоречащие черты: с одной стороны, это было время роста крупного землевладения и усиления феодальной эксплуатации, с другой — эпоха зарождения новых, предкапиталистических отношений.
Рост крупной земельной собственности становится особенно стремительным с конца XIII в., при династии Палеологов, отражавшей интересы провинциальной феодальной знати. Византийские монастыри, несколько потрепанные в период латинского владычества, теперь интенсивно приобретают новые земли. Не только императорские пожалования и покупка, но прямой обман и насилие были источником обогащения византийских монахов, которые не брезговали составлением поддельных грамот и сутяжничали из-за клочков земли.
В патриаршей грамоте, составленной в 1315 г., рассказывается, как монахи одного из афонских монастырей во время тяжбы со своими соседями ворвались в их владения, вырубили оливковые деревья, подожгли строения.
Росло в это время и светское феодальное землевладение. Уже в XIII в. появилось немало независимых правителей, настоящих владетельных князьков. Историки сохранили имена некоторых из них: например, Савва Асиден был независимым правителем в Сампсоне, недалеко от Милета, а Феодор Манкафа — в Филадельфии. В XIV в. большое число крупных и мелких полунезависимых владений существовало в Фессалии. Естественно, что обратной стороной роста крупной феодальной собственности (как светской, так и монастырской) было значительное сокращение государственных доменов и числа государственных париков.
В соответствии с укреплением феодальной собственности все более отчетливо пробивает себе, дорогу новый для Византии принцип — идея раздела империи на патримониальной основе между сыновьями монарха. Уже в конце XIII в. императрица Ирина (Иоланда Монферратская) потребовала от своего мужа Андроника II (1282—1328), сына и преемника Михаила Палеолога, разделить государство между его многочисленными сыновьями. Отказ Андроника, приверженного к традиционной политике византийского самодержавия, вызвал резкий конфликт между супругами. Ирина удалились в Солунь и стала плести тонкую сеть интриги, пытаясь привлечь на свою сторону и византийскую знать и иноземных правителей.
Позднее феодальная знать подняла открытый мятеж против Андроника II, противопоставив престарелому императору его внука Андроника III, который уже в 1325 г. был коронован как соправитель своего деда. За спиной молодого монарха стояли крупнейшие феодалы империи, подобные Кантакузину.
Укрепление феодальной собственности в Византии проявлялось не только в количественном росте поместий монастырей и светских феодалов, но и в увеличении их прав на землю и личность крестьянина. Если в XI—XII вв. феодалы были по преимуществу собственниками определенной квоты государственной ренты, взимаемой с переданных им париков, то теперь они превращаются в собственников (как правило, наследственных) подлинных феодальных вотчин; в XI—XII вв. феодал имел в своих руках определенное количество крестьян — теперь ему принадлежала деревня (или часть деревни) со всеми населяющими ее крестьянами, независимо от их числа; недаром крестьяне именовались теперь «прирожденными париками».
Эта перемена не была простым изменением имени, терминологии: суть дела заключалась в том, что оформлялись новые права, которыми прежде феодалы не обладали. К XIII—XIV вв. феодалы присваивают себе права общины и выступают, словно, от ее имени, в качестве субъектов права предпочтения. То самое право, которое в X в. должно было служить препятствием для роста крупной собственности, теперь оказывается принадлежащим самим феодалам. На основании этого феодалы выступают с притязаниями на выморочный крестьянский надел, т. е. на землю крестьянина, умершего без наследников. Если в X—XI вв. динаты не имели права наследовать крестьянам, то в XIV в. выморочный надел монастырского крестьянина переходил его господину — монастырю.
С конца XIII в. в византийских документах начинает упоминаться так называемый авиотикий — право, присвоенное себе феодалами и несколько напоминающее западноевропейское право «мертвой руки». Авиотикий давал феодалу возможность захватить часть наследства бездетного крестьянина: если крестьянин умирал, не имея детей, вдова получала лишь третью часть его имущества, остальные две трети делили между собой церковь и господин умершего крестьянина.
Расширяется в это время и власть феодала над личностью крестьянина: все более упрочиваются иммунитетные права монастырей и светских феодалов. Значительная часть феодальных поместий, светских и монастырских, была свободна от обложения или по крайней мере могла не платить многие государственные налоги. Уже в XIII в. прониары созывали суд «людей своей пронии», иными словами — вотчинную курию. Грамота, дарованная трапезундскому монастырю Сумела (середина XIV в.), свидетельствует, что парики подлежали монастырскому суду; кроме того, монахам было разрешено собирать из своих париков вооруженные отряды для борьбы с турками.
Расширение прав феодалов на личность крестьянина приводит в конечном итоге к установлению в Византии крепостного права. Мы уже видели, что в XI в. частновладельческие парики могли покидать землю своих господ, хотя феодальная знать пыталась добиться ограничения свободы крестьянского перехода. По-видимому, в Никейской империи еще также не существовало крепостного права: известно, что монахи Лемвийского монастыря (близ. Смирны) обращались к императору со специальной просьбой, когда они хотели вернуть назад своих париков, ушедших в другие деревни. Но на Балканах — возможно, под влиянием крестоносцев — уже в XIII в. свобода крестьянского перехода была ликвидирована. Греческие архонты Пелопоннеса в своем договоре с крестоносцами впервые сформулировали этот принцип в общем виде, заявив, что крестьяне должны оставаться в тех деревнях, где они живут. Здесь уже в поместных описях XIII в. встречается утверждение, что парики должны принадлежать своему господину «до последнего их дыхания». Другая сторона крепостного права освещена в грамоте, выданной гражданам Янины в 1319 г., где указывалось, что никто из них не должен принимать на свою землю чужого парика.
Ухудшение правового положения крестьян было тесно связано с увеличением феодальной ренты. Отработочная рента в XIV в. была небольшой: в одних поместьях она составляла 12 дней в году, в других — один день в неделю, и, по-видимому, оказывалась менее значительной, нежели барщины в сербских и болгарских землях. Византийские крестьяне платили также натуральную ренту — главным образом хлебом и вином; при этом известно, что на протяжении XIV в. были введены некоторые новые натуральные налоги, уплачивавшиеся зерном. Хотя точные расчеты затруднительны, можно оказать, что в платежах византийских крестьян XIV в. преобладала денежная рента. Ее основной частью было подворное, размеры которого определялись не только хозяйственными возможностями крестьянского двора (размер надела, кличество скота), но и чисто средневековым фактором — феодальной традицией, которая по-своему складывалась в различных областях и даже в различных поместьях. При этом, как правило, крестьяне, владевшие меньшим участком, уплачивали относительно более высокую ренту. Размеры подворного не изменялись, существенно на протяжении XI—XIV вв. Однако денежная рента росла в это время, но росла она за счет всевозможных дополнительных платежей. Одним из таких дополнительных платежей был зевгаратикий, который в XI в. взимался в незначительных размерах, а в XIV в. мог достигать 20% всей суммы денежной ренты. Первоначально, по-видимому, зевгаратикий был десятиной с зевтарей, т. е. с воловьих упряжек, однако в XIII—XIV вв. это прежнее значение было забыто, и зевгаратикий взимался независимо от числа волов.
Византийские акты перечисляют многочисленные другие дополнительные поборы: «пастбищное», десятину овец и свиней, десятину пчел, плату за выпас на горных пастбищах и в дубовых рощах, поборы за рыбную ловлю и охоту. В грамотах, относящихся к Морейскому княжеству, т. е. к владениям крестоносных завоевателей, упоминаются разнообразные сборы за пользование -господским прессом для выжимания оливкового масла и господской льномялкой, однако трудно сказать, существовали ли эти поборы только в латинских государствах или они были введены также и на территории, принадлежавшей ромеям. Феодалы взимали судебные пошлины, при этом число их возрастало с течением времени: так, лишь в XIV в. появляется в грамотах «прелюбодейная деньга»; наконец, в пользу феодалов шли в некоторых случаях рыночные пошлины.
Классовая борьба в деревне
Наступление феодалов вызывало упорное сопротивление византийского крестьянства. В актах XIII— XIV вв. мы встречаем иной раз яркие картины ожесточенной классовой борьбы, повседневно протекавшей в деревне: то крестьяне уходят «в бега», то поджигают монастырские здания, то отказываются идти на барщину, то с оружием в руках отстаивают свои наделы от притязаний феодалов. Парик Лемвийского монастыря Кутул приобрел как-то небольшой надел земли и спокойно обрабатывал его в течение шести лет; этот участок однако же приглянулся соседу Кутула — мелкому феодалу Керамари. Когда Кутул отказался продать свою землю, Керамари силой занял участок и начал засевать его. Изгнанный со своей земли Кутул бежал к расселенным по соседству половцам и уговорил их захватить упряжку волов, принадлежавшую Керамари.
Отдельные случаи разрозненных крестьянских выступлений перерастали подчас в восстание. Византийский историк Пахимер повествует о крестьянском восстании, которое в 1262 г. вспыхнуло в Вифинии, в горах по соседству с Никеей. Крестьяне устроили в глухой чаще лагерь для женщин и детей, укрепленный частоколом и окруженный повозками, а сами, засев в теснинах, отстреливались из луков, отражая наступление императорских войск; в своей простой одежде, не зная панцирей, они отважно нападали на врагов. Наступавшим приходилось выжигать лес, преодолевая упорное сопротивление крестьян, которые решили, по словам Пахимера, либо победить, либо все пасть в сражении.
Вожди восстания объявили Михаила Палеолога незаконным императором и провозгласили своим царем под именем Иоанна какого-то мальчика. Иначе говоря, можно видеть, что крестьянами двигала наивная надежда посадить на трон хорошего, «крестьянского» царя: восстание вифинских крестьян отнюдь не было направлено на ниспровержение монархических порядков вообще.
Императору Михаилу удалось в конце концов расколоть восставших: им были обещаны прощение и даже щедрые подарки, если они прекратят сопротивление. Часть крестьян сложила оружие, другие ушли к туркам, увозя с собой лже-Иоанна. Немедленно после этого Михаил нарушил свои обещания и приступил к жестокой расправе.
Развитие предкапиталистических отношений в деревне. Таким образом, XIII—XV столетия мы могли бы характеризовать как период наступления феодалов на крестьянство, как период укрепления феодальной вотчины. Но эта характеристика была бы односторонней, если бы мы не отметили, что в то же самое время в недрах феодальной деревни постепенно формировались элементы новых, предкапиталистических отношений. Дело не только в том, что византийская вотчина все более втягивалась в систему товарного производства — можно было бы даже сказать в систему средиземноморской торговли, ибо она поставляла хлеб Дубровнику и итальянским городам. Из скудных известий византийских источников можно видеть, что самая организация производства приобретает в это время новый характер.
Прежде всего статистические данные, почерпнутые из византийских описей первой половины XIV в., относящихся к Южной Македонии, свидетельствуют о довольно значительном расслоении византийского крестьянства: примерно 13% крестьянских дворов вовсе не имело пашни, тогда как наиболее состоятельные хозяйства (12%) сосредоточили в своих руках почти 1/3 всей учтенной площади. Более того, те крестьянские дворы, которым принадлежали большие наделы пашни, располагали и большим числом рабочего скота и большими виноградниками. Почти все зажиточные крестьянские дворы имели по два вола и более четырех модиев виноградника — мы не найдем среди них ни одного, который был бы вовсе лишен виноградника или рабочего скота. Наоборот, среди крестьян, не имевших собственной пашни, была весьма обширной прослойка лиц, лишенных вовсе волов или виноградников. Возникает вопрос, как же существовали эти неимущие крестьяне, каким путем они зарабатывали себе на жизнь. В какой-то степени ответ на этот вопрос дает нам грамота, рассказывающая о фессалийском крестьянине-бедняке по имени Константин Кацидона, который продал свой виноградник, чтобы купить быка и добывать себе средства к существованию, возделывая чужую землю. И действительно, мы знаем, что южномакедовские крестьяне XIV в. уходили со своими волами на заработки в соседние деревни.
Приглядимся к структуре византийских вотчин. Имеющиеся в нашем распоряжении цифровые данные (правда, весьма скудные) свидетельствуют, что в византийской вотчине XIV в. размеры домениальных земель были очень значительными. По расчетам, основанным на монастырских описях, во владениях Хиландарокого монастыря (на Афоне) в домене было в пять раз больше земли, чем у крестьян, а во владениях там же расположенного Зографского монастыря — чуть ли не в двенадцать раз. Вместе с тем, как мы уже видели, крестьянские барщины были в это время незначительными. Труда зависимых крестьян было бы явно недостаточно, чтобы возделать домениальные земли. Следовательно, обработка господской земли могла производиться тремя способами: при помощи труда дворовых, путем сдачи ее в аренду и, наконец, с помощью наемного труда безземельных и малоземельных крестьян. Применение труда дворовых засвидетельствовано в источниках, однако оно не имело в это овремя особенно большого значения; в монастырских хозяйствах, помимо того, применялся труд младших монахов — диаконитов, которые ловили рыбу, работали в садах и огородах, ухаживали за скотом; но и труд диаконитов, естественно, не мог приобрести особенно важного значения. Что же касается до двух других способов обработки домениальной земли, то хотя они цвели неминуемо к расшатыванию феодальной системы хозяйства, все-таки сочетались с ней в течение длительного времени. Действительно, мы знаем немало случаев, когда наемные работники (по-прежнему именовавшиеся мистиями в документах XIV в.) оседали в поместье, становились обычными феодальнозависимыми крестьянами, обязанными уплатой феодальной ренты; бывало и так, что мелкий арендатор превращался в зависимого крестьянина, а арендованная им земля — в его надел. Но вместе с тем мы находим в византийских памятниках и картину совершенно иных отношений.
Сохранились любопытные документы, датированные 1421 г. Они рассказывают о тяжбе между Ивироким монастырем на Афоне и семьей Аргиропулов. Содержание этой тяжбы сводится к следующему: Ивирскому монастырю принадлежал в Солуни сад, который монахи эксплуатировали первоначально обычным феодальным способом: они взимали ренту, которая складывалась из денежных платежей, натурального оброка (овощами и фруктами) и еженедельных праздничных приношений. Затем монахи сдали этот сад Аргиропулам, которые выступают в качестве предпринимателей с крупным размахом; Аргиропулы провели большие мелиоративные работы, для которых привлекли сто наемных работников, получавших денежную плату и питание: то и другое в сумме оценивалось в 4 аспра на человека в день (1 аспр = 1/4 номисмы).
Вложив значительные средства в мелиоративные работы, Аргироиулы стали получать с мелких субарендаторов, которым они сдавали сад, значительно большую арендную плату: теперь она вдвое превышала денежную ренту, прежде взимавшуюся Ивирским монастырем. Тогда монахи решили нарушить договор и с помощью патриаршего суда добились передачи сада монастырю.
Этот рассказ чрезвычайно характерен: он дает нам возможность увидеть, как рядом с крупным феодальным собственником появляется теперь новая фигура — предприниматель, обладающий денежными средствами, которые он может затратить на мелиорацию арендованного участка. Эти мелиоративные работы совершаются с помощью наемных работников, получающих заработную плату поденно. Между феодальным собственником земли и предпринимателем сразу же разгораются острые противоречия: феодал заинтересован в том, чтобы срок аренды был возможно более кратким и чтобы тем самым он имел возможность присваивать плоды мелиоративных работ; наоборот, предприниматель стремится к максимальному увеличению срока арендного договора, чтобы извлечь из своих затрат возможно большую прибыль.
Развитие арендных отношений засвидетельствовано другим памятником XV в. — автобиографической повестью греческого поэта Стефана Сахликиса, родившегося и выросшего на Крите, в семье мелкопоместного феодала. Сахликис, посмеиваясь над собственными неудачами, рассказывает, что его доходы состояли из арендной платы и взносов за пользование мельницами, впрочем, все это уходило на охотничьих собак. Мелкопоместный феодал не затруднял себя ведением хозяйства: все свое поместье он сдавал в аренду — возможно, зажиточным крестьянам.
Так постепенно проникали в экономику византийской деревни XIV—XV вв. элементы новых, предкапиталистических общественных отношений.
Поздневизантийский город
Гораздо более сложными оказались судьбы поздневизантийского города. В византиноведческой литературе довольно широко распространено представление о полном упадке Константинополя и других византийских городов начиная с XIII в. При этом обращают внимание на разрушение константинопольских строений, на катастрофическое обесценивание византийской монеты.
Действительно, византийские города после долголетних войн нередко являли взору печальную картину; самая столица,— если пользоваться словами Григоры,— представляла собой не что иное, как равнину разрушения, наполненную обломками и развалинами, — разметанные здания и незначительные остатки на огромном пожарище; константинопольские дворцы, по его свидетельству, подчас были заброшены, лежали в копоти и пыли, а то даже служили отхожим местом. Золотая византийская монета (прежде именовавшаяся номисмой, а в XIII—XIV вв. — перпером) уже при Иоанне Ватаце имела лишь 2/3 номинальной стоимости, на пртяжении же XIV в. содержание золота в ней упало чуть ли не вдвое. Прежде византийская номисма пользовалась уважением на всех рынках — теперь ее вытесняют (даже в самой империи!) венецианские дукаты и другие золотые монеты, чеканенные итальянскими республиками.
Эти факты справедливы, но было бы поспешно заключать из них, что экономическая роль византийского города сошла уже в XIII в. на нет. Никифор Григора, рисуя печальную картину запустения Константинополя, сознательно сгущает краски, чтобы тем сильнее подчеркнуть, сколь велика была заслуга Михаила Палеолога, который «очистил город и, уничтожив его безобразие, вернул ему по возможности прежнюю красоту». Что же касается упадка ценности монеты, то это явление никак нельзя считать специфичным для одной только Византии: в XIV в. оно отчетливо сказалось во Франции, Германии, Чехии и многих других государствах средневековой Европы.
В действительности же Константинополь и в это позднее время пиодолжал оставаться одним из крупнейших торговых центров Соедиземноморья. Его значение даже возросло в известной мере, потому что итальянские купцы начиная с XIII в. искали новые пути на восток в обход турецких владений. Эти торговые пути тянулись от итальянских колоний Северного Причерноморья через бескрайние степные просторы до сказочно богатого Китая, а путь к итальянским колониям (Кафе, Согдее, Тане) лежал через Босфор. Даже египетские купцы просили византийского императора разрешить им один раз в год проходить через Босфор на одном или двух кораблях, чтобы торговать с Северным Причерноморьем.
Сохранилась одна книга, которая дает возможность живо увидеть Константинополь XIV в. и оценить его роль в средиземноморской торговле. Это — сочинение итальянского купца Бальдуччи Пеголотти «Практика торговли», написанное между 1310 и 1346 гг. По словам Пеголотти, Константинополь был переполнен купцами из различных областей Европы и Азии: не только венецианцы и генуэзцы, давно уже закрепившиеся в византийской «голице, — на его улицах встречались флорентийцы и пизанцы, провансальцы и каталонцы, торговцы из Сирии и Сицилии. Бесчисленны товары, которые перечисляет Пеголотти: на рынках Константинополя торговали пшеницей, ячменем, рисом, бобовыми, фисташками, миндалем, орехами, оливковым маслом, винами, соленым мясом, рыбой, сахаром, медом, сушеными фруктами и множеством других продовольственных товаров; здесь можно было купить лен, шерсть, шелк, хлопок и всевозможные ткани, меха и кожу, железо, свинец, медь, золото и серебро; мыло, воск, смолу, серу; сюда привозили и восточные товары: пряности, кораллы, жемчуг.
Город и феодалы. Не только Константинополь, но и другие города империи (Солунь, Монемвасия, а до их взятия турками и эдалоазийские центры: Бруса, Никея, Смирна) являлись крупными торговыми и ремесленными центрами. Однако их развитие наталкивалось на очень серьезное препятствие: византийские города не обладали свободой — и в экономическом и в политическом отношении они были подчинены феодальному государству. Византийские феодалы — как светские, так и духовные — пользовались огромным влиянием в городах; им принадлежали не только сады и поля в городских пригородах, но также и мастерские, мельницы, пекарни на городской территории. В их руках находилась и администрация города, поскольку самоуправление византийских городов было развито очень слабо.
Интересы горожан и феодального класса Византийской империи были коренным образом противоположны. Византийские феодалы все более тесно связывались с итальянскими городами, прежде всего — с Венецией и Генуей. Итальянским и дубровницким купцам они сбывали хлеб и другие сельскохозяйственные продукты, производившиеся в их поместьях; из Венеции, Генуи и Дубровника получали они ткани, металлические изделия и другие продукты ремесленного производства. Наоборот, горожане Константинополя и других византийских центров ненавидели латинских купцов, энергичных и оборотистых, привозивших издалека шелк и шерсть, свинец и железо. Вопрос об отношении к итальянским купцам был по существу вопросом о том, сохранятся ли византийские города как самостоятельные центры или они будут вынуждены превратиться в колонии иноземцев.
Привилегии иноземных купцов
Четвертый крестовый поход привел к резкому обострению отношений ромеев к Венеции. Правительство Никейокой империи, ведя борьбу против латинян, написало на своем знамени принцип автаркии. Было запрещено покупать иноземные предметы роскоши, и, наоборот, предписывалось употреблять то, что произвела Ромейская земля и создали ромейские ремесленники. На венецианские товары были установлены крайне высокие ввозные пошлины — в нарушение прежних договоров.
Однако этот протекционизм, осуществлявшийся Иоанном Ватацом в интересах ромейских городов, продержался недолго. Правительство Михаила VIII Палеолога, которое, как мы уже сказали, защищало интересы феодальной аристократии, пошло на союз с генуэзцами.
В 1261 г. представители Генуи и Византии подписали соглашение в Нимфее, по которому между этими государствами устанавливался вечный мир. Генуэзско-византийский союз был обращен против венецианцев и имел своей целью изгнание венецианцев с берегов Босфора.
Генуя брала на себя обязательство выставить военные корабли, византийский император даровал за это генуэзским купцам неоценимые привилегии. Генуэзцы получали право беспошлинной торговли по всей территории империи; они создавали свои торговые колонии в Смирне, Солуни, на островах Эгейского моря и в самом Константинополе; им разрешалось свободно вывозить хлеб и иное продовольствие; они, наконец, получали право беспошлинной торговли на Черном море, тогда как их соперникам (и в первую очередь венецианцам) доступ в черноморские воды был закрыт.
Хотя Константинополь был занят византийскими войсками в результате внезапной атаки, а генуэзский флот не принял никакого участия в сокрушении Латинской империи, Нимфейский договор оставался в силе и генуэзские купцы пользовались в Византии всевозможными привилегиями.
Уже в конце XIII в. на северном бергу Золотого Рога возникло генуэзское поселение (Галата, или Пера); первоначально там были лишь пристани и склады, но постепенно выросла крепость. «Хвастаясь и издеваясь изо дня в день над бессилием византийцев, — говорит Никифор Григора, — генуэзцы воздвигали здания и двухэтажные и трехэтажные; захватив еще большее место вверх по горе, они строят неприступные башни, господствующие над высотой, а вместе с тем и стены, и длинные круговые ограды, заключающие широкое пространство».
Насколько значительны были доходы генуэзцев, свидетельствуют простые цифры, приводимые Григорой: ежегодный доход генуэзцев от торговых пошлин составлял примерно 200 тысяч (золотых монет), тогда как византийцы с трудом собирали 30 тысяч.
Но этого мало. Правительство Михаила Палеолога очень скоро пошло на примирение с венецианцами и предоставило им — организаторам четвертого крестового похода — не меньшие привилегии, чем купцам Лигурийской республики.
В 1268 г. был подписан венециано-византийский договор, который гарантировал беспошлинную торговлю венецианцев, их безопасность в территориальных водах империи и право приобретать дома, хлебопекарни, бани как в Константинополе, так и в других городах.
Щедрой рукой раздавая привилегии генуэзцам и венецианцам, правительство феодальной знати неминуемо подрывало экономическое благосостояние византийских горожан. При несомненной поддержке аристократии венецианцы и генуэзцы превращались в XIV в. в господствующую верхушку Константинополя и других городов.
Это была своекорыстная политика, естественно, встречавшая сопротивление в среде горожан.
Борьба против засилия иноземцев
Несмотря на широковещательные заявления в договорах, отношения между населением империи и итальянскими купцами оставались до крайности напряженными. Обе стороны постоянно засыпали друг друга жалобами на различные притеснения, на нарушение договоров. То венецианцы писали, что от их купцов требовали унизительной процедуры — доказательства венецианского происхождения их предков вплоть до деда и прадеда; то, наоборот, византийское правительство доносило, что венецианские пираты, действуя из своих баз на Крите, Эвбее и Пелопоннесе, грабят греческие торговые корабли. Венецианский консул в Солуни жаловался на местные власти, которые чинят препятствия хлебной торговле, отнимают закупленный хлеб и передают его генуэзцам.
Но и отношения с генуэзцами были немногим лучше. Долго накапливаемое раздражение против Галаты, экономически господствовавшей над Константинополем, вылилось в вооруженное выступление, последовавшее в начале 1349 г. Население византийской столицы было готово идти походом на ненавистных генуэзцев: плотники, сапожники, шорники, кузнецы, горшечники, землекопы — короче говоря, весь ремесленный люд Константинополя, — сели на весла в новых, недавно отстроенных кораблях.
Но эти неопытные толпы, привыкшие скорее к рубке леса и копанию земли, чем к мореходству, не могли противостоять превосходному генуэзскому флоту, не знавшему в XIV в. соперников. Нелепые действия адмирала поставили византийский флот в безвыходное положение; неумелые гребцы и воины, охваченные паникой, стали прыгать в воду и тонули, не достигнув берега. Подойдя к греческим кораблям, генуэзцы нашли их пустыми и с торжеством потащили к пристаням Галаты.
Позорное сражение 1349 г. показало бессилие константинопольских горожан, которые должны были отступить перед энергичным натиском передовых по тем временам в экономическом и военном отношении итальянских республик.
И хотя византийцы по-прежнему именовали свою столицу «главой всех городов, центром четырех частей мира», господствовали в Константинополе XIV в. уже не ромеи, а пришельцы, чужаки, жившие по своим законам, совершавшие богослужение по своему чину. Противоречия между решении и латинянами в конце XIII—XIV вв. обычно выливались в форму вероисповедной розни: те и другие неоднократно призывали анафему на голову своих противников и именовали друг друга не иначе как схизматиками. Политическая обстановка не один раз заставляла поднимать вопрос об объединении усилий Византии и западных государств — о церковной унии, которая бы облегчила совместную оборону от турок. Михаил Палеолог и его аристократическое окружение было склонно к созданию уиии, к возможно более тесному сближению с Западом, но византийские горожане, отданные феодальной знатью на поток и разграбление латинянам, униженные и опозоренные, сохраняли фанатичную ненависть к «еретикам»: в их представлении сливались католик и итальянский купец, инаковерующий и торговец ромейским хлебом. Попытка заключения унии всякий раз разбивалась о яростное сопротивление горожан.
В передовых кругах господствующего класса время от времени выдвигались проекты, предназначенные спасти ослабленную империю Палеологов. Один из таких проектов появился в начале XV в.; он был создан византийским ученым Гемистом Плифоном, который предлагал оздоровить казну, введя подати в натуре и закрыв монастыри. Вместе с тем он настаивал на строжайшем проведении протекционистской политики, на запрещении ввоза итальянских тканей, губившего отечественное текстильное ремесло. Проект Плифона любопытен как свидетельство экономического ослабления империи. Византия, которая в X в. безраздельно господствовала в сфере текстильного производства, теперь довольствовалась привозными тканями, произведенными на итальянских мануфактурах. Развитие провинциальных городов там, где оно не было приостановлено турецким завоеванием, протекало по-разному. В некоторых городских центрах горожанам удалось добиться известных привилегий. Так было, например, в Монемвасии, получившей на протяжении XIV в. несколько жалованных грамот. Уже в императорском постановлении 1332 г. ремесленникам и торговцам Монемвасии были дарованы значительные права, в том числе и право беспошлинной торговли в Константинополе и других центрах. В Монемвасии могли беспрепятственно поселяться выходцы из других мест, в том числе и парики — крепостные.
Однако в большинстве случаев соотношение сил сложилось не в пользу горожан. Специфика экономического развития Византии в XIII—XV вв. состояла в том, что рост товарного производства не способствовал здесь укреплению городских элементов; наоборот, феодальные силы, опиравшиеся на поддержку итальянских республик, извлекли из новой экономики максимальные выгоды. Феодалы восторжествовали в борьбе с городами и поставили их полностью под свой контроль.
Наиболее острые битвы между феодальными силами и горожанами развернулись в 40-е годы XIV в. в Солуни — втором городе империи — и окружающих ее небольших городках.
Восстание зилотов
Обострение классовой борьбы в Византии. XIV столетие было веком острых классовых битв. В Византии резко обострились социальные противоречия и в городе и в деревне. Уже в первые десятилетия этого века вспышки народного движения озаряли то один, то другой район империи, пока не слились в 40-х годах в пламя восстания, охватившего большую часть территории, еще остававшейся во власти империи.
О жестокой борьбе между имущими и неимущими, о глубоких противоречиях, раздиравших византийское общество того времени, говорят самые разные источники: об этом в витиеватом риторичном стиле пишут историки-аристократы, упоминают сухие деловые документы, рассказывают сохранившиеся в позднейших записях народные песни и басни.
В одной из таких басен XIV в. — «Рассказе о четвероногих» — борьба между бедными и богатыми представлена в виде извечной вражды между травоядными («чистыми») животными и хищными («нечистыми») зверями.
Царь Лев созвал зверей и животных, чтобы на общем совете заключить договор о мире. Однако на совете обнаружилось, что между «чистыми» животными, приносящими пользу людям, и «нечистыми», занимающимися лишь разбоем и насилием, не может быть мира. Пантера заявила быку:
«Скажи, как стал бы жить наш царь и все вельможи,
Когда б тебе подобных они не пожирали?»
И Лев повелел:
«Чтоб чистая бесхитростная дружба меж зверями,
Которую скрепили мы здесь клятвой полюбовной,
Была б отныне вновь и навсегда забыта;
Чтоб царствовала вечная жестокая вражда,
Чтоб хищники, кому лишь мясо служит пищей,
Вновь пожирали чистых, как это было прежде.
Пусть это принесет животным мирным беды,
Но ход вещей таков, таков обычай вечный».
И Лев сам открыл сражение, напав на буйвола и убив его. Однако «чистые» звери объединились и по сигналу бросились на «нечистых». В происшедшей битве были убиты царь Лев, пантера, леопард и медведь; «чистые» одолели хищников, разогнав уцелевших из них по лесам и горам.
Такова эта любопытная басня, которая была сложена, несомненно, среди угнетенных, создававших своим трудом все материальные блага, и выражала надежду в жестокой борьбе избавиться от угнетателей, силой присваивавших себе плоды народного труда.
Нарастание классовой борьбы, глубина социальных противоречий между двумя основными классами византийского общества прекрасно сознавалась и писателями-аристократами. Один из них, Никифор Григора, описывая события 40-х годов XIV в., заявлял, что в это время «можно было видеть, как весь народ ромеав во всех городах и селах раскололся на две части: на отличающихся богатством и знатностью и на неимущих».
Восстание в Адрианополе
Начало народного восстания было ускорено развернувшейся в 40-х годах междоусобной борьбой византийских феодалов за императорский престол. В 1341 г. умер Андроник III Палеолог, его наследнику Иоанну V было всего 9 лет. На регентство при малолетнем императоре претендовал фактический глава государства крупнейший фракийский феодал, носивший титул великого доместика, Иоанн Кантакузин. Однако против него выступили патриарх, мать Иоанна V Анна Савойская и много других влиятельных сановников, вполне основательно подозревавших Кантакузина в намерениях сесть на императорский трон.
Особенно опасным соперником Кантакузина был Алексей Апокавк, также метивший на императорский престол. Воспользовавшись отсутствием Кантакузина в столице, его противники провозгласили его «врагом отечества», арестовали его сторонников, разграбили и разрушили его дома в Константинополе: Алексей Апокавк, получивший титул великого дуки, стал всесильным временщиком.
Кантакузин в Димотике — резиденции своих обширных владений — объявил себя императором и начал открытую вооруженную борьбу против константинопольского правительства. Крупнейшие магнаты Фракии и Южной Македонии оказали ему поддержку. Кантакузин разослал по городам Фракии грамоты, требуя, чтобы его признали соправителем малолетнего Иоанна V.
Появление послов Кантакузина с грамотами в городах Фракии и послужило поводом к открытому народному восстанию. Оно началось в Адрианополе осенью 1341 г. С восторгом встретившая послов Кантакузина феодальная знать города — дипаты — решила зачитать грамоты народу. «Но народ, — пишет сам Кантакузин об этом в своей «Истории», — принял их с возмущением и замышлял переворот; некоторые открыто выступали против злати. Разгневанная знать не только осыпала их бранью, но и велела наказать плетьми». Ночью по домам простолюдинов ходил некий Вранос со своими двумя помощниками Мугдуфом и Франгопулом, призывая народ к восстанию. По словам Кантакузина, Вранос был «человеком из народа, землекопом, едва добывающим себе средства к жизни заступом», т. е., по всей вероятности, обнищавшим крестьянином, нанимавшимся на сельскохозяйственные работы в имениях феодалов в пригородных проастиях или в окрестностях города.
Народ тотчас откликнулся на призыв Враноса. Этой же ночью большинство знатных было схвачено и заключено в тюрьмы и башни городской стены; имущество знатных было разграблено, а дома их разрушены. Беднота Адрианополя шла на борьбу, призывая к верности «законному» малолетнему императору, против правительства которого выступили ненавистные народу феодалы Фракии во главе со своим ставленником Кантакузином. Движение приняло ярко выраженный антифеодальный характер. Восставшее против феодального гнета население города и его окрестностей заявляло, что оно воюет против «кантакузинистов», к которым оно относило, по словам Кантакузина, всю знать за редкими исключениями. Этот лозунг восставших сыграл, по мнению Кантакузина, роковую роль. Действительно, лозунг способствовал быстрому распространению восстания, так как в условиях перехода большинства знати на сторону Кантакузина он давал готовую формулу и «законное» оправдание для начала вооруженной борьбы против феодальной знати. «Поэтому восстание, — говорит Кантакузин, — с самого начала сделалось весьма опасным, повсюду народ голосовал за провозглашение Палеолога государем, а знатные... стояли за Кантакузина».
Такова была форма движения, начавшегося в Адрианополе, и таков был повод к нему. Причины же восстания были, разумеется, гораздо более глубокими. Не заботы о судьбах константинопольского престола, а феодальный гнет и бесправие подняли народ на вооруженную борьбу. Стараясь всячески оклеветать восставших, изобразить их грабителями, Кантакузин, однако, прав в том, что к восстанию их «побуждала бедность», а приверженность народа к Иоанну V была в сущности показной.
В ходе восстания пострадала и торгово-ростовщическая верхушка городов, среди которой было также немало феодалов. Разоренные горожане, как и крестьяне, нередко были вынуждены в это время прибегать к займам у ростовщиков, дававших ссуды под высокие проценты. Ростовщики также были, по словам Кантакузина, обвинены в кантакузинизме и подверглись нападению восставших.
Источники, к сожалению, не сообщают, приняло ли в восстании участие сельское население. Казалось бы, приведенное выше замечание Никифора Григоры о том, что народ ромеев раскололся на две части не только во всех городах, но и в селах, дает нам право ответить на этот вопрос положительно. Но сведения эти явно недостаточны. По всей вероятности, восстание распространилось лишь на ближайшую сельскую округу города.
Кантакузин и Григора говорят лишь о восстании горожан. После восстания в Адрианополе, пишет Кантакузин, «все города сообща восстали против знатных... Восстание распространилось по Ромейской империи, как ужасная болезнь... Народ был готов восставать по малейшему поводу и отваживался на самые ужасные действия, так как ненавидел богатых за их дурное обращение с ним в мирное время и теперь надеялся, кроме всего прочего, захватить их собственность, которая была велика... Знатные люди и состоятельные горожане были полностью разорены; первые — потому, что они были благосклонно расположены к Кантакузину, или оотому, что они не брались немедленно за оружие против него; вторые — ... потому, что они не сотрудничали с мятежниками...»
О ходе восстания во Фракии нам известно крайне мало. Источники позволяют установить лишь, что наиболее острые формы борьба носила в Адрианополе; жители же остальных городов ограничивались тем, что отправляли в оковах схваченных ими представителей местной амати в Константинополь. Неслучайно поэтому, что Кантакузин двинулся из Димотики прежде всего против Адрианополя. Жители города решили противопоставить Кантакузину болгар, которых, однако, не доверяя им, не пустили в город. Болгары напали на окрестности Димотики, в которой заперлась семья Кантакузина, и опустошили их. Вскоре подоспели высланные из Константинополя правительственные войска. Мы не знаем, как встретило их восставшее население. По словам Кантакузина, с приходом правительственных войск Фракия была превращена в «скифскую пустыню». Возможно, не везде население готово было признать и «законного» императора.
Солунь
Наиболее широкие масштабы и наиболее острые формы восстания приняло в Солуни — «втором оке империи», как ее называли византийские писатели. Солунь была одним из древнейших городов Македонии — ее основание относится к IV в. до н. э. Дважды Солунь переживала страшное опустошение: в 904 г. она была разорена арабами, а в 1185 г. сицилийскими норманнами. Но ни в том, ни в другом случае разгром города не повлек за собой хотя бы кратковременного упадка — Солунь быстро отстраивалась и приобретала прежнее или еще большее значение.
Город расположен в глубине Термейского (ныне Салоникского) залива и обладает прекрасной, защищенной от ветров гаванью. Высокие могучие стены с многочисленными башнями окружали город со всех сторон. На углу, образуемом восточной и приморской стенами города, находилась аильная крепость, защищавшая ближайшие подступы к городу с востока и с моря. В северо-восточном углу города был расположен акрополь, отделенный от Солуни крепостной стеной. Планировка Солуни была гораздо более правильной, чем план много раз перестраивавшегося и постепенно расширявшегося Константинополя. Но и здесь широкими и прямыми были лишь две центральные улицы города. Остальные же, особенно на окраинах, были узкими, извилистыми и грязными. Уже в X столетии, по мнению некоторых ученых, город насчитывал приблизительно 40 тысяч жителей, что для того времени было весьма значительной цифрой. Чрезвычайно выгодное географическое положение Солуни способствовало раннему превращению города в крупнейший торговый центр не только на Балканах, но и во всем Восточном Средиземноморье. Через Солунь проходила построенная еще римлянами Эгнатиева дорога, связывавшая побережье Адриатики с Пропонтидой; в Солуни заканчивался имевший не меньшее значение торговый путь от Белграда через Ниш, Скопле и долину Вардара. Тесные, никогда не прерывавшиеся торговые связи установились у солунян с жившим к северу от города славянским населением.
Вокруг Солуни лежали плодороднейшие земли Македонии. Равнина, простиравшаяся на северо-запад и запад от Солуни, была превращена близ города в сплошные сады и виноградники, нивы и огороды, а дальше тянулись плодородные поля, «представлявшие, по словам современника, благоприятную возможность для всяких земледельческих работ».
Город славился ремеслами — обработкой железа и меди, изготовлением оружия, производством стеклянных изделий, льняных, шерстяных и шелковых тканей, выделкой кожи и судостроением. На всех улицах города, а особенно на его окраинах были расположены десятки самых различных и по масштабам и по специализации мастерских. Население города было очень пестрым в этническом отношении, и на улицах Солуни всегда слышалась многоязыкая речь. Кроме греков, здесь было много славян, армян, евреев, а к середине XIV в. значительные районы города были заняты конторами, лавками, факториями, складами и жилыми домами латинян — преимущественно венецианцев.
Торговое значение Солуни сохранялось и в XIV в., хотя немалая доля торговых сделок осуществлялась уже не подданными империи, а иноземными итальянскими купцами. Вся полнота власти в Солуни находилась в руках местных феодалов, обладателей огромных поместий за пределами города. Значительные владения имели феодалы и в самом городе. Так, монастырям в Солуни принадлежали многочисленные лавки, мельницы, пекарни, мастерские, оклады и причалы с монастырскими судами и лодками.
Установив тесные связи с иноземцами, позволявшие им вести крупную оптовую торговлю продуктами сельского хозяйства, покупая у них необходимые им товары ремесленного производства, византийские магнаты составили господствующую касту, которой были чужды интересы не только мелкого ремесленного и топгового люда Солуни, но интересы и торгово-промышленной верхушки города. Привилегии иноземцев, тяжкий налоговый гнет, мелочная регламентация и ограничения — все это тяжело давило на ремесло города.
С концентрацией богатств в руках крупнейших феодалов происходило обнищание широких слоев городского населения. Процветало ростовщичество, которым широко занимались солунские монастыри. Разорявшиеся ремесленники пополняли ряды многочисленных бездомных поденщиков; цехи и корпорации были слабыми, находились под надзором служилой феодальной знати и не могли защищать своих членов так, как это делали цехи в городах Запада. Лишь корпорация солунских моряков обладала большей сплоченностью и организованностью.
В городе еще сохранялись элементы самоуправления, признавались некоторые местные нормы обычного права, в особо важных случаях созывалось даже народное собрание. Но все наиболее ответственные должностные лица в городе происходили из той же господствующей феодальной группировки города, во главе которой стоял назначаемый из Константинополя правитель города — «катепан» (или «дука»). Не только бедняку, но и мелкому торговцу или хозяину мастерской негде было найти защиту. Насилие, вымогательство, неправый суд, тюрьма за долги или малейшую провинность были обычным явлением в Солуни. Социальные противоречия в городе обострились еще более с началом войны Кантакузина против Палеологов, прервавшей торговые связи Солуни с Фракией и многими другими районами империи. Восстание городов Фракии получило большой отклик в Солуни. Уже осенью 1341 г. население города резко высказалось против Кантакузина, так что правитель города, ставленник и личный друг Кантакузина протостратор Синадин был вынужден занять выжидательную позицию, тщательно скрывая свои симпатии к Кантакузину. В городе активизировала свою деятельность партия, члены которой называли себя зилотами, по-гречески «ревнителями». Кантакузин, уже собиравшийся двинуться к Солуни, должен был на время оставить свои намерения. Зилоты были политической партией, выступавшей с программой серьезных социальных реформ и требовавшей полного контроля над церковью и монастырями со стороны светской власти.
Начало восстания зилотов
В начале 1342 г., когда Кантакузин появился в Македонии, солунская знать во главе с Синадином предприняла, наконец, какие-то шаги в сторону сближения с Кантакузином, что вызвало немедленное восстание в городе. Сам Кантакузвн писал об этом впоследствии: «Считая уже и протостратора в числе сторонников Кантакузина, зилоты возбуждали народ против знатных. Напав на знать правильным строем, они изгнали из города около тысячи знатных граждан во главе с Синадином». Не успевшие бежать феодалы и сановники были взяты под стражу, имущество знати было конфисковано. «Когда было покончено с теми, — пишет Кантакузин, — кого можно было схватить, волнение прекратилось». Господами в городе стали зилоты, «руководя всеми делами». Подробности организации власти зилотами остаются, однако, нам неизвестными. Сами современники, касаясь вопроса об управлении зилотов, говорят о нем очень неясно — его не с чем было сравнить: это была невиданная до этого форма правления.
«Оно создано, — сообщает Никифор Григора, — не по образцу какого-нибудь государства. Ведь оно не является аристократическим, подобным тому, которое Ликург создал для лакедемонян; ни демократическим, какое создал Клисфен в Афинах, заменив четыре филы десятью... Не является оно и каким-нибудь подновленным типом, созданным из смешения двух или большего количества старых, как было у жителей Кипра, или как создал, говорят, в древнем Риме плебс, восстав против консулов. Оно было до сих пор небывалой властью черни, которая сложилась сама собой».
О том, что это было господство низов, говорят и другие авторы. Георгий Палама в речи, произнесенной перед жителями Солуни после подавления восстания, когда он вступил в город в качестве архиепископа, говорил: «Лучшие граждане пали, а ремесленники и низшие люди захватили власть».
Тем не менее среди вождей зилотов и на самых ответственных постах в Солунской зилотской республике находились и представители знати. При вступлении в должность в республике зилотов получавший какой-нибудь пост должен был выплачивать особую пошлину; размеры ее неизвестны, однако очевидно, что занимать должности могли лишь те, кому были доступны такие расходы. Участие знати в движении объясняется, очевидно, тем, что в Солуни, как и в других восставших городах, восстание было поднято под лозунгом защиты прав «законного императора» против «узурпатора» Кантакузина.
Во главе города стояли два архонта, один из которых был представителем центрального правительства, а второй — вождем зилотов. Так, в 1342—1345 гг. архонтами Солуни были Иоанн Апокавк, сын временщика при малолетнем Иоанне V Алексея Апокавка, и Михаил Палеолог — вождь зилотов; в 1345—1349 гг. архонтами были протосеваст Алексей Метохит и брат Михаила Палеолога, также вождь зилотов Андрей Палеолог. Каждый из них имел право созывать совет, приглашая на него и второго архонта.
Вероятно, иногда собиралось и народное собрание: перед, народным собранием сжигались присланные в город грамоты Кантакузина, перед народным собранием держал речь после своего вступления в город и император Кантакузин. Но едва ли оно функционировало сколько-нибудь регулярно. Полнота власти находилась в руках зилотов, в руках их вождей. По словам Григоры, «те решения, которые они (вожди) принимали, были для других вместо светских и церковных законов». О новых законах зилотов источники говорят не раз, однако не объясняют, в чем они состояли. Во всяком случае, зилоты провозгласили гражданское равенство жителей города перед законом и отменили возрастные ограничения при вступлении в должность — сами вожди зилотов и архонты были, по сведениям современников, совсем молодыми людьми.
В течение всего времени существования Солунской республики она была фактически независимой и от Константинополя. Архонты, которые представляли центральное правительство, были на деле лишены возможности влиять на ход дел. Неслучайно и первый и второй из этих архонтов оказывались вскоре после их назначения во враждебных отношениях с зилотами. Как пишет Кантакузин, этим архонтам зилоты оставили лишь пустой титул высшего должностного лица.
Оба вождя зилотов были, несомненно, знатного происхождения. Они носили, кстати, фамилию правившей в это время династии (Палеологи). Состав восставших был пестрым в социальном отношении, и это отразилось на всем ходе восстания. Несомненно, влияние торгово-ремесленной верхушки Солуни на правление зилотов было значительным, как влияние и мелкофеодальных элементов, примыкавших к восстанию на первом его этапе (1342—1345). Однако программа зилотов свидетельствует о том, что зилоты выражали интересы ремесленных городских низов и угнетенного крестьянства. Удовлетворяя требования торгово-ремесленной верхушки Солуни, зилоты вместе с тем действовали и в интересах народных масс, на движение которых они опирались.
Программа зилотов
О программе зилотов мы знаем главным образом из обвинительной речи против них, составленной писателем-аристократом, жителем Солуни и современником событий — Николаем Кавасилой. Речь его, правда, опубликована до сих пор лишь в отрывках. Зилоты конфисковали не только имущество светской феодальной знати, изгнанной из города или перебитой в сражениях в городе, они отобрали и у монастырей «поля, дома и землю и, прежде всего, серебро, пшеницу, ячмень, вино и прочие продукты земли, а кроме того, крестьян и самые деревни». Конфискация полей и целых деревень у монастырей может быть истолкована как частичное освобождение крестьян, обязанных отныне, по всей вероятности, нести лишь некоторые налоги в пользу республики.
Конфискованными землями в какой-то их части, были, вероятно, наделены безземельные крестьяне, а может быть, и неимущие из городского населения. Кроме того, зилоты облегчили налоговой гнет и полностью отменили всякую задолженность городской бедноты и крестьянства ростовшикам.
Кантакузин обвинял зилотов в грабежах и в присвоении богатств знати. Свидетельства Кавасилы решительно опровергают это. Зилоты отвечали на выдвигаемые против них обвинения: -«Если из этих денег никто ничего не берет себе, если ничего не тратится на личные нужды ни из имущества клира, ни монастырей, но если при помощи этих денег восстанавливаются стены, бегут враги, захватываются трофеи и народ пользуется удивительным спокойстваием, — кто осмелится осуждать и порицать наши действия?». «Мы не увеличили свои богатства, — говорили зилоты, — не украсили своих домов, но при расходовании средств всегда имели в виду пользу управляемых».
Конфискованное имущество образовывало общественный фонд, из которого зилоты черпали средства для помощи неимущим, для городского строительства и на военные нужды. Для оправдания этих действий зилоты выдвигали понятие «общественное благо». Они утверждали, пишет Кавасила, что «правители могут отобрать имущество у богатых и обратить его на общественные нужды, действуя при этом насилием в интересах общественного блага».
Зилоты поставили под свой контроль церковь и монастыри, определяя размеры необходимых для духовенства сумм, и положили предел росту его богатств, запретив завещать и дарить имущество в пользу церкви и монастырей. «Что удивительного,— возражали своим врагам зилоты, — если, беря имущество монастырей, мы его употребляем на то, чтобы кормить бедных, помогать священникам, украшать церкви? То, что остается монахам, достаточно для их потребностей. Мы не противоречим намерениям дарителей: они ведь не имели другой цели, кроме той, чтобы служить богу и кормить бедных. Если, кроме того, с помощью этих средств мы вооружим воинов, которые идут умирать, защищая наши законы и городские стены, разве это не лучшее употребление, чем если бы эти средства были беполезно истрачены монахами и священникам, которым на прожитие достаточно немногого и немного для других потребностей и которые остаются у себя дома под защитой, не подвергаясь никакой опасности? Защита укреплений и законов есть самое необходимое, и это — дело воинов. Разве мы совершаем несправедливость, если приказываем на эти деньги поправить крышу, поднять расшатанный дом, охранять поля и собственность, кормить тех, кто умирает за свободу?» Зилоты сами назначали лиц духовного звания на должности в церковной иерархии или проводили кандидатов на эти должности путем выборов. Налоговые привилегии духовенства и монастырей были ликвидированы.
Таким образом, мероприятия зилотов в области церковной политики напоминают ту перестройку церкви, которая была проведена позднее в некоторых странах Западной Европы в соответствии с требованием «дешевой церкви» со стороны горожан. Эта политика зилотов могла отвечать требованиям и солунской торгово-ремесленной верхушки. Несомненно, поддерживали ее и мелкие феодалы, которые сумели поживиться в ходе восстания за счет монастырей, присвоив часть их земель в Южной Македонии.
Но вместе с тем эта политика была выражением революционных еретических учений, в частности, богомильства, проповедники которого никогда со времени возникновения ереси и до падения империи не переводились на Балканах. Достаточно сопоставить перечисленные выше меры зилотов и сообщение Кантакузина о их насмешках над христианскими таинствами с требованиями богомилов лишить духовенство его богатств, отрицанием таинств и пышного богослужения, чтобы допустить возможность влияния на зилотов антифеодальных ересей.
Вся деятельность зилотов в Солуни в течение их семилетнего господства говорит об антифеодальном характере движения. Именно поэтому писатели-аристократы, византийские феодалы не жалеют самых черных красок при изображении этого «правления черни».
Осада Солуни
В 1342 г. вслед за восстанием зилотов в Солуни стали подниматься на восстание и другие города Македонии. Положение Кантакузина было, казалось, безнадежным. Даже та знать, которая бежала к нему из Солуни, оставила Кантакузина, не веря в его победу. Покинул его и друг, бывший правитель Солуни Синадин. Кантакузин отправился искать помощи в Сербию, к Стефану Душану, тогда как его жена, осажденная в Димотике, обратилась за помощью к болгарам. Стефан Душан согласился помочь Кантакузину, рассчитывая под этим предлогом присоединить к Сербии Южную Македонию. Попытка союзников летом 1342 г. взять штурмом Серры кончилась, однако, неудачей. Сербы оставили Кантакузина. Но в это время к нему прибыло посольство фессалийских архонтов, фактически независимых от империи, предложивших ему свои услуги и признавших его императором.
Феодалы Фессалии были напуганы ростом народного движения в Южной Македонии — район восстания расширялся в сторону Фессалии: из Солуни и Верреи восстание перебросилось в прибрежный городок Платамон, лежащий у самых границ Фессалии. В 1343 г. Кантакузин при поддержке феодалов Фессалии и отряда турок-сельджуков, призванного им на помощь, разбил войско зилотов под Верреей и осадил Солунь. Войска осаждавших безжалостно разоряли окрестности города, турки захватывали сотни пленных, чтобы продать их затем в рабство на рынках востока.
Запершееся в городе население страдало от недостатка продовольствия и воды. Согнанный из окрестностей в стены города скот погибал от отсутствия кормов, их трупы отравляли воздух. Владельцы подгородных полей и садов с горечью наблюдали свое разорение. Отсутствие единства среди восставших стало проявляться все заметнее. По словам Григоры, в городе образовались три группировки. Первую составили собственники скота и пригородных земель, т. е. знать и состоятельные горожане, вторую — городская трудовая беднота и третью — бездомный плебс, деклассированные элементы. Первые, «имевшие большие богатства, поля и стада, собирались тайно открыть ворота города императору Кантакузину». Вторые, которых Григора далее прямо называет зилотами, решили сопротивляться до конца, третьи же, как говорит Григора, «не желали подчиняться и собственному управлению» и «легко шли за теми, кто увлекал их к оружию».
Среди знати составился заговор, во главе которого стоял представитель знати Палеолог и выходец из средних торговых кругов Гавала. Они требовали заключения перемирия, рассчитывая, по всей вероятности, избавиться с помощью императора от господства зилотов. Но зилотам удалось повести народ за собой, они подняли на ноги весь город. Обвиненные в связях с Кантакузином были перебиты, а Палеолог и Гавала казнены. Кантакузин говорит в «Истории» сначала о беспочвенности этих обвинений, но затем замечает, что оставшиеся в живых аристократы «скоро умерли бы от страха, если бы некоторые люди не подали им надежды от императора и не призвали бы их к благоразумию», иными словами — извне был дан совет уцелевшей знати на время оставить бесполезное сопротивление, выжидая более удобного случая и сигнала от Кантакузина.
Осада города оказалась для Кантакузина безрезультатной; Стефан Душан занял позицию, открыто враждебную узурпатору, разгневанный попытками Кантакузина упрочиться в Македонии. Кантакузин ушел от Солуни во Фракию, где достиг с помощью турок-сельджуков первых успехов. Вскоре он получил поддержку и от турок-османов, приславших конные отряды. Вел узурпатор войну с жестокой настойчивостью, не смущаясь тем, что турки начисто разоряли район военных действий и уводили в плен тысячи жителей, подданных Кантакузина. Постепенно Фракия переходит под власть узурпатора. В Константинополе растет тревога, и начинают раздаваться голоса в пользу соглашения с Кантакузином. Они усилились после гибели временщика Алексея Апокавка. Политические узники — враги Апокавка, — заключенные в темнице под императорским дворцом, неожиданно набросились на Апокавка, пришедшего к ним, чтобы устроить допрос, и убили его на месте.
Заговор солунской знати. Успехи Кантакузина снова побудили солунскую знать и торгово-ростовщическую верхушку, напуганную радикализмом зилотов, ликвидировать их господство. Главной фигурой нового заговора в 1345 г. стал архонт Иоанн Апокавк — представитель центрального правительства, фактически после первого мятежа знати отстраненный от всякого управления городом. Сплотив вокруг себя всех недовольных режимом зилотов, он вступил в тайные переговоры с Кантакузином через его сына, предлагая сдать город на условиях освобождения населения от податей и предоставления чинов и денежных пожалований имущей верхушке города. Таким образом, знать и торгово-промышленные круги города хотели ликвидировать все социальные преобразования зилотов, но сохранить известную политическую независимость от императора и освободить свои доходы от обложения налогами.
Иоанн Апокавк предательски убил вождя зилотов Михаила Палеолога и, опираясь на своих сторонников, сумел схватить многих зилотов и бросить их в тюрьму, а некоторых изгнал из города. Но новые вожди зилотов — брат Михаила Андрей Палеолог и Георгий Кокала — сумели быстро организовать сопротивление, опираясь на корпорацию солунских моряков.
Моряки завязали сражение с гарнизоном наемников, бывших на стороне Апокавка и насчитывавших до 800 воинов. Сражение длилось всю ночь, утром на помощь зилотам пришел народ, брошенные в тюрьмы зилоты были освобождены, гарнизон прекратил сопротивление, перейдя на сторону зилотов. Около ста знатных мятежников во главе с Апокавком укрылись в акрополе.
Современник событий так описывает ночь перед штурмом акрополя: «Апокавк со своим отрядом всю ночь провел в порту, окруженный моряками и зилотами. Ропот и шум раздавались по всему городу. Около моря виднелись многочисленные факелы... В течение всей ночи слышались звуки рогов, поднимавших народ на борьбу против знатных. Но и эти последние сидели в спокойствии возле крепости, готовые к борьбе с народом и не терявшие надежды на помощь извне».
Утром зилоты атаковали акрополь и к полудню взяли его. Апокавк, а за ним и его сторонники были сброшены с высоких стен акрополя на мечи и копья стоявших внизу зилотов. Одновременно восставшие начали расправу со всеми аристократами, замешанными в заговоре Апокавка. Лишь немногие из них спаслись бегством; феодальная знать Солуни была окончательно разгромлена, а все соглашательские элементы отстранены от участия в управлении. Вся полнота власти сосредоточилась в руках зилотов.
Поражение восстания
Однако положение складывалось не в их пользу. После ухода Кантакузина во Фракию Южная Македония была занята сербами. Окрестности города были разорены. Торговля города почти замерла. Жители остро нуждались в самом необходимом. Кантакузин между тем заключил соглашение с правителями Константинополя и вступил в него в качестве соимператора Иоанна V. В Солуни росли настроения безнадежности и отчаяния. Город по-прежнему оставался одиноким островом, истощившим свои силы в борьбе с сильным врагом. Начался постепенный отход населения от зилотов. В 1347 г. они были вынуждены заключить мир с Кантакузином, однако наотрез отказались впустить в свои стены присланного из Константинополя в качестве архиепископа Григория Паламу, одного из самых реакционных идеологов класса феодалов. Но положение зилотов в городе продолжало ухудшаться. Бешеную агитацию против них вели многочисленные солунские монахи, люто ненавидевшие зилотов за конфискацию монастырских богатств. Отчаявшееся от голода и лишений население уже готово было поверить, что всему виной зилоты. Роль Алексея Метохита постепенно возрастает, хотя вплоть до 1349 г. первенство удерживал Андрей Палеолог, который призывал народ продолжать борьбу, своими руками сжигая приказы императоров перед народным собранием. Однако в 1349 г. Метохиту удалось добиться изгнания Андрея Палеолога из города по причинам, которые нам неизвестны. Дома Палеолога и членов корпорации моряков подверглись разгрому. Городской плебс снова стал игрушкой в руках имущей верхушки города, сумевшей натравить деклассированные элементы на зилотов.
Решимость солунцев отстаивать независимость своего города поколебалась, однако зилоты еще не совсем утратили свое влияние. Они вели агитацию за сдачу города Стефану Душану, надеясь путем договора с ним сохранить какую-то часть своих преобразований. Очевидно, зилотам удалось увлечь какие-то круги этим планом, так как вскоре, в этом же 1349 г., узнав о намерениях зилотов и боясь потерять город, оба императора — и Иоанн Кантакузин и Иоанн V Палеолог — прибыли в Солунь.
Кантакузину пришлось защищаться от обвинений зилотов на народном собрании. Ему трудно было отвечать на многие из этих обвинений, например на обвинение в союзе с турками против собственного народа, и император нашел «выход», обвиняя в ответ зилотов во всех смертных грехах. Соотношение сил было не в пользу зилотов. Присутствие императора побудило всех колеблющихся окончательно порвать с зилотами. Зилоты остались в одиночестве, были взяты под стражу, брошены в тюрьмы или высланы в Константинополь. По сообщению некоторых авторов, аресты зилотов сопровождались нередко ожесточенными схватками с правительственными войсками и отрядами знати. Просуществовавшая семь лет республика была ликвидирована.
Причины поражения восстания зилотов заключались прежде всего в слабости поздневизантийского города, обескровленного чудовищным фискальным гнетом феодального государства, задавленного политическим и экономическим господством феодалов и не имеющего своей независящей от феодальных элементов организации, которая позволяла бы ему с успехом отстаивать свои интересы. Города, наконец, были обессилены неравной борьбой против союза, сложившегося между феодалами и иноземным купечеством, конкуренция которого душила в зародыше новые формы организации ремесла и торговли. Вместе с тем и вследствие этого население разных городов еще не пришло к мысли об единстве своих интересов и не оказывало друг другу взаимной поддержки во время восстания.
Впервые в истории Византии социальная борьба приняла столь яркие формы. Впервые были четко выражены некоторые основные требования угнетенных, и — мало того — впервые часть этих требований была претворена в жизнь. Казалось бы, аграрная программа зилотов должна была увлечь за ними все крестьянство империи, на деле же оказалось, что крестьянство приняло наименее активное участие в восстании. Местный крестьянский партикуляризм, обусловленный вековыми традициями жизни обособленных общин, не был преодолен, и восстание в городах не было поддержано одновременным восстанием в селах. Разоренное византийское крестьянство, терроризированное войсками императоров-соперников, турок, сербов и болгар, не нашло в себе сил ни объединиться друг с другом в общей борьбе, ни подать помощь восставшим городам — Солуни в первую очередь. Вспыхивавшие кое-где в деревне очаги крестьянских волнений быстро гасли, растаптываемые отрядами враждовавших между собой армий.
Все тактические или даже стратегические ошибки зилотов были обусловлены указанными выше главными причинами. Эти ошибки: отсутствие связей с другими городами, тактика обороны, доверие не только представителям знати, но и средним слоям города, нерешительность в отношениях с фактически бессильной властью Константинополя, слабые связи с крестьянством, недостаточно смелое решение аграрного вопроса и т. п., но допустить выполнение всех этих условий для восстания XIV в. в Византии — невозможно; восстание зилотов в условиях того времени не могло не потерпеть поражения.
С подавлением движения зилотов была ликвидирована попытка, стихийно предпринятая народными массами, направить развитие империи по иному пути. Позиции феодализма в городе были упрочены. Провинциальные феодалы во главе со своим ставленником одержали победу с помощью турок, которые впервые обошли всю подвластную империи территорию — от Фессалии до Константинополя и Галлиполи, где уже через 5 лет они обосновываются навсегда.
Наступила полоса жестокой феодальной реакции, окончательно подорвавшая силы Византии, оказавшейся перед лицом сначала сербской, а затем турецкой опасности.
