Джованни Реале и Дарио Антисери

ЗАПАДНАЯ ФИЛОСОФИЯ ОТ ИСТОКОВ ДО НАШИХ ДНЕЙ

От романтизма до наших дней

К общему оглавлению - к оглавлению тома. Номер страницы предшествует тексту на ней.

ЧАСТЬ ТРИНАДЦАТАЯ
МАРКСИЗМ ПОСЛЕ МАРКСА И ФРАНКФУРТСКАЯ ШКОЛА

Каждое человеческое существо и человечество в целом конечны; вещающий о последней ценности, высшей и единственной, становится идолом, жаждущим кровавых жертв.
Мак Хоркхаймер

Даже окончательное наступление свободы не может спасти тех, кто умирает в страданиях.
Герберт Маркузе

Важно научиться надеяться.
Эрнст Блох

Глава тридцать первая
Марксизм после Маркса

1. ПЕРВЫЙ, ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Первый Интернационал основан Марксом в 1864 г. Кризис начался после поражения Парижской Коммуны, а после съезда в Филадельфии 1876 г. он прекратил свое существование. Во Втором Интернационале (1889—1917) ведущую роль играла немецкая социал-демократия, идеологом которой стал Карл Каутский. Съезд в Брюсселе 1891 г. принял ряд решений по трудовому законодательству и программе социалистических партий. Съезд в Лондоне 1896 г. исключил анархистов, а съезд в Амстердаме 1904 г. осудил ревизионизм Бернштейна. Это был решающий момент в истории социализма, отмеченный столкновением двух тенденций — реформизма и тоталитаризма — внутри рабочего движения.

Шестой съезд Интернационала в Штутгарте в августе 1907 г., после поражения русской революции 1905 г., обсудил проблемы милитаризма, колониализма, всеобщей забастовки. Съезд обязал социалистов мобилизоваться, а в случае угрозы войны противостоять ей всеми средствами. Однако начавшаяся Первая мировая война показала их неспособность подняться над национальными интересами и сплотить рабочий класс. Это стало причиной распада Второго Интернационала в 1917 г., а в 1919 г. немецкие революционеры (К. Либкнехт и Р. Люксембург) подверглись репрессиям.

Это политическая сторона вопроса. Что касается теоретического аспекта, то можно сказать, что для марксистов Второго Интернационала характерен отход от гегелевских позиций. Все чаще идеи Маркса прочитываются либо сквозь позитивистские очки, либо с точки зрения эволюционистской теории, при этом «ревизия» осуществляется через концептуальный аппарат неокантианства.

Третий Интернационал (1919) ознаменовался победой большевистской революции в России. Теперь Маркс воспринимается с поправкой на гегелевскую диалектику. Позитивизм, дарвинизм, неокантианство и эмпириокритицизм отвергнуты как вредные теории во имя чистоты марксизма. Победа нацизма, Вторая мировая война, раздел мира на два блока и другие социальные и политические события оказали немалое влияние на марксистскую мысль в последующие десятилетия.

528

2. «РЕВИЗИОНИЗМ РЕФОРМИСТА» ЭДУАРДА БЕРНШТЕЙНА

2.1. Причины поражения марксизма

Реформизм появился уже в рамках социал-демократического движения. Однако по-настоящему он заявил о себе во взглядах Эдуарда Бернштейна (1850—1932). Начав как социал-демократ, в 1888 г. Берниггейн эмигрировал в Лондон, где поддерживал тесные дружеские отношения с Энгельсом. Не Каутскому, а Бернштейну Энгельс доверил редактирование и публикацию своих работ после смерти. Только в 1901 г. Бернштейн смог вернуться в Германию, где несколькими годами раньше вышла серия его статей в «Die neue Zeit» с критикой марксистской ортодоксии в защиту реформистской политики.

В 1889 г. вышла в свет книга «Проблемы социализма и задачи социал-демократии», в которой Бернштейн четко и ясно изложил свою концепцию, указав на теоретически наиболее слабые позиции марксизма. Осложнения экономической ситуации, писал он, «не произошло так, как это предсказывал "Манифест Коммунистической партии". Скрывать это обстоятельство не только бесполезно, но и просто безумно. Число собственников не только не уменьшилось, но скорее увеличилось. Огромный рост богатства не уменьшил числа финансовых магнатов, капиталистов во всех сферах стало больше. Промежуточные социальные слои меняют свой характер, но не исчезают. Привилегии буржуазии во всех развитых странах ограничиваются по мере продвижения к демократии. Под влиянием крепнущего рабочего движения возникла социальная реакция против эксплуататорских тенденций со стороны капитала; сегодня еще робкая, эта тенденция существует и нарастает с каждым днем в разных областях экономической жизни». Стало быть, нарастающий пауперизм, пролетаризация среднего слоя, ужесточение классовых конфликтов, учащение экономических кризисов, крах капитализма — все эти прогнозы не нашли подтверждения в реальности.

529

Марксизм, полагает Бернштейн, оказался растерзанным изнутри в силу сочетания несочетаемого — «определяющего влияния экономики на политическую власть и веры в поистине чудотворную силу власти». С одной стороны, марксизм — теория строгого детерминизма, с другой стороны, как практика марксизм граничит с волюнтаризмом якобинского и бланкистского типа В этом Бернштейн ближе к неокантианству, ибо настаивает на неустранимости этического аспекта. Экономический анализ показывает, как обстоят дела, но только наши этические идеалы способны указать, каким должно быть общество будущего. В самом деле, прибавочная стоимость есть объективный факт, однако именно моральный идеал равенства позволяет Марксу квалифицировать прибыль как надувательство, аферу и грабеж. «Мораль — это сила, способная привести в движение творческую функцию». Факты и ценности — не одно и то же. Тем не менее ортодоксальные марксисты постоянно их смешивают. Неумолимые законы истории должны были привести к благому «избавлению» человечества, но затем для реализации этого «блага» профессиональные революционеры с неукротимой волей предложили ввести коммунизм, и ни много ни мало — через диктатуру пролетариата.

2.2. Против «революции и диктатуры пролетариата»

Бернштейн благополучно обходит и ловушку так называемой «диалектики», которая, по его словам, является «самым коварным элементом марксизма». Диалектикой назвали Маркс и Энгельс контрабандный тезис, отождествляющий моральный идеал (справедливости и равенства) и историческую необходимость. Что касается «диктатуры пролетариата», то ее Бернштейн называет признаком низкой культуры. Не говоря о пользе и актуальности, само понятие диктатуры класса «рождает идею, что переход от капиталистического общества к социалистическому по необходимости должен произойти в формах эпохи и культуры, которым неведомы вообще или известны лишь в зачатке законные формы пропаганды». Такую идею нельзя назвать иначе как политическим атавизмом.

Ошибочно и марксистское понимание природы и роли государства как репрессивного органа, действующего от имени собственников. Такая логика характерна для изобретателей системы анархизма. «Прудон, Бакунин, Штирнер, Кропоткин и другие представляли государство как инструмент грабежа и подавления (разумеется, именно таким долгое время оно и было), но это не значит, что так будет всегда по закону необходимости. Государство — форма общежития и орган управления, меняющая свой социально-политический характер в соответствии с переменами социального содержания». Метаморфозы государства очевидны. Под влиянием рабочего движения социал-демократические партии добились всеобщего избирательного права, дающего большинству граждан возможность

530

влиять на политику государства. По этой причине рабочее движение стало силовым фактором, который государство (как политико-административный орган) использует для сдерживания частных интересов влиятельных экономических групп и «нейтрализации влияния тех элементов, которые в разных государствах пытаются спровоцировать международные конфликты».

2.3. Демократия как «высшая школа компромисса»

В теоретическом плане философия марксизма оказалась на очной ставке с непокорными историческими фактами. Диалектика привела к разрушительному смешению экономических и социальных факторов с моральными ценностями. Все это вместе означало недостаток реализма в понимании ситуации и моральной ответственности. В практическом плане «ревизия» (от лат. revisio — возвратное, иное видение) марксизма привела Бернштейна к защите реформистской политики. Не революция, а реформы. «Демократия есть начало и конец в одно и то же время. Она — средство введения социализма и форма реализации социализма... Демократия в принципе уничтожает господство класса, даже если она пока не в состоянии упразднить классы вообще... Демократия есть высшая школа компромисса».

Компромисс, по Бернштейну, — вовсе не свинский оппортунизм. Классовая борьба и компромисс — вряд ли абсолютные антитезы, а если они и антитетичны, то как статика и динамика. Ведь они формы движения, а движение вечно. Ортодоксальный марксист мечтает о совершенном обществе, думая, что нашел последнюю цель в виде социализма, земного рая, лучшего из возможных миров. Ревизионист, напротив, имеет дело с реальными проблемами, он думает, как сделать общество, в котором ему довелось родиться, лучше, справедливее, культурнее, свободнее, и у этой работы нет конца. Ортодоксальный марксист — тоталитарист, ревизионист-реформист и демократ. Признаюсь откровенно, пишет Бернштейн, меня мало занимает то, что обычно называют «социализмом как последней целью». «Цель, какой бы она ни была, для меня — ничто, зато движение — все. Под движением я понимаю как общее движение общества, т.е. социальный прогресс, так введение агитации и создание экономической и политической организации для реализации такого прогресса».

Таким образом, задача социал-демократии — политически организовать рабочий класс, воспитать его в духе демократии, бороться за государственные реформы, его как класс поддерживающие, чтобы преобразовать в конце концов в демократическое государство.

531

Кроме того, подчеркивает Бернштейн, важно обезопасить этот переход от нынешнего социального порядка к более высокому от конвульсивных потрясений.

3. СПОРЫ О «РЕФОРМИЗМЕ»

3.1. Карл Каутский и ортодоксия

Лидером ортодоксальных марксистов стал Карл Каутский (1854— 1938). Он родился в Праге, учился в Вене. Переехав в Цюрих, стал редактором газеты «Социал-демократ». После встречи с Марксом в Лондоне в 1883 г. возглавил печатный орган социал-демократов «Новое время». Он редактировал теоретическую часть «Эрфуртской программы» (1891), его комментарий стал настоящим катехизисом бойцов Второго Интернационала. Каутский, оспаривая Бернштейна, защищал марксистский тезис об утверждении капитализма через колонизацию и серию кризисов. Он усилил тезис о неизбежности краха капитализма и исторической необходимости революции.

Вместе с тем некоторые теоретические моменты марксизма Каутский реформирует. Отношение базиса и надстройки (структуры и суперструктуры), по его мнению, нельзя толковать так, что базис состоит из материальных объектов, а надстройка — из мыслей и настроений. «Ни материальными предпосылками, ни духовной активностью нельзя пренебрегать. Более того, нельзя даже сказать, что для них характерно отношение причины и следствия, скорее они взаимно обусловливают друг друга, постоянно переплетаясь». Это была ревизия в области исторического материализма. Относительно диалектики Каутский замечает, что «для материалистического применения [гегелевской схемы диалектики. — Авт.] мало поставить ее с головы на ноги, необходимо проделать заново весь путь ногами». Говоря о взаимодействии организма и среды, Каутский сближается с социал-дарвинизмом. История человечества, читаем мы в его книге «Материалистическое понимание истории» (1927—1929), есть не что иное, как частный случай общей истории живых существ, хотя и со своими специфическими законами.

Несмотря на декларации о верности идеям Маркса и Энгельса, ревизия Каутским классического марксизма затронула его суп». Не случайно, что после большевистского переворота в России «ренегат» Каутский стал главным оппонентом Ленина. Каутский обвинил большевиков в оппортунизме, и удерживаться у власти тем

532

удавалось, лишь отступая шаг за шагом от начальных постулатов, двигаясь к противоположному полюсу. «Чтобы прийти к власти, они выбросили как хлам демократические принципы, а затем, чтобы удержать власть, то же проделали и с социалистическими идеями». Причина триумфа большевиков — в полном поражении социализма Разгон Государственной думы, кровавая тирания, введение сдельщины, взаимные преследования, расширенное восстановление бюрократии, социальных привилегий, новый рост капитализма, который посредством преступных маневров принял рудиментарно дикие по сравнению с промышленным капитализмом прошлого формы, — вот далеко не все последствия переворота. Наихудшее из них — «террор, начатый подавлением свободы печати и закончившийся массовыми экзекуциями,— что может быть постыднее... Стрелять — вот альфа и омега административной мудрости коммунистов».

3.2. Роза Люксембург: «Победа социализма не упадет с неба»

Среди наиболее видных марксистов — Роза Люксембург. Она родилась в еврейской семье на границе России и Польши. Училась в Цюрихе, затем, вернувшись на родину, стала одним из лидеров социалистической партии Польши. Опубликовав ряд статей с критикой ревизионизма (например, «Социальная реформа или революция?»), она начала преподавать в партийной школе Берлина в 1907 г. В 1913 г. была написана книга «Накопление капитала». Неоднократные стычки с властью и тюремное заключение не помешали ей принять активное участие в основании немецкой коммунистической партии. Роза Люксембург и Карл Либкнехт были убиты 15 января 1919 г.

Непримиримая к любой разновидности реформизма, Люксембург также резко критикует и эволюционистский фатализм Каутского. Социализм не есть неизбежный результат исторического развития, он скорее тенденция, которую может реализовать сознательный и организованный пролетариат. «Победа социализма не упадет с неба как свершившийся факт. Его можно завоевать путем долгих и тяжких проверок на прочность старых и новых сил, ценой которых международный пролетариат под руководством социал-демократии может взять судьбу в свои руки, управлять, встав к штурвалу социальной жизни, собственной историей и тем самым перестать быть игрушкой стихийных сил».

Люксембург также убеждена в неизбежном крахе капитализма, ибо, завоевывая один рынок за другим, рано или поздно он исчерпает ограниченные коммерческие возможности мира купли-продажи. Логическая необходимость краха, пишет она в «Накоплении капитала», перерастет в историческую необходимость революции. «Империализм, поскольку он исторический метод продления жизни капитала, постольку и неумолимое средство приближения его конца».

533

С самого начала войны 1914 г. Люксембург разоблачала «социал-патриотов», она бросила вызов социал-демократам, призвав революционеров всех стран восстать против системы, ввергающей народы в кровавую бойню. Октябрьскую революцию приняла с энтузиазмом, впрочем, вскоре ее критика теории и практики большевизма переросла в настоящее обвинение. «Методы Ленина совершенно ошибочны. Декреты, диктаторские полномочия директоров фабрик, драконовские наказания, правление, основанное на терроре, — все это паллиативы». Решить проблему может «школа социальной жизни, самой широкой демократии и общественного мнения. Царство террора деморализует... Репрессии по всей стране парализовали жизнь советских людей. Без всеобщих выборов, неограниченной свободы печати и собраний, без контрастных мнений жизнь затухает, остается лишь видимость жизни, а единственно активным элементом остается бюрократия». В большевистском режиме революционерка видела «диктатуру разбойников», диктатуру кулака и чиновничьей клики якобинского типа

Как революционерка Люксембург не могла не уповать на диктатуру, но — самого пролетариата, а не диктатуру над пролетариатом. «Диктатура — да, но для введения демократии, а не для ее разрушения». Ее должен осуществлять класс, а не секта, руководящая от имени класса Только активное и нарастающее участие масс может привести к осознанной демократии и воспрепятствовать прорыву к власти и утверждению в ее структурах группы негодяев.

4. АВСТРОМАРКСИЗМ

4.1. Генезис и характеристики австромарксизма

Ревизионизм посеял сомнение в ценности некоторых узловых положений марксизма и породил спор о «реформистской душе» и «тоталитаристской душе» внутри социал-демократии. Заслуга австромарксизма состоит в постановке проблем научности марксизма и возможностей обоснования социализма как ценности. Первая проблема возникла под влиянием неокантианства и махизма, вторая — под влиянием неокантианства и идей Ганса Кельзена; связь с обеими очевидна в концепции Венской школы экономистов.

534

Огто Бауэр так описывает генезис австромарксизма: «Из молодежного движения студентов-социалистов образовалась школа марксистов, наиболее видными представителями которой стали в конце 90-х гг. Макс Адлер, Карл Реннер и Рудольф Гильфердинг. Через некоторое время к ним присоединились Густав Экштейн, Фридрих Адлер и я». Еще Виндельбанд, Риккерт и Коген оспаривали каузальные законы, описывающие социальное развитие. Таким образом, идея социализма была сведена к этическому постулату и ценностной максиме. Если Маркс и Энгельс шли от Гегеля, а последующие марксисты — от материализма, то молодые австро-марксисты оттолкнулись одни от Канта и другие — от Маха. Старую Австрию терзали национальные конфликты, и ученые, подчеркивает Бауэр, обязаны были научиться анализировать сложные феномены, неподдававшиеся схематическому методу Маркса.

Центральными стали вопросы диктатуры/демократии, оценка итогов русской революции, национальных конфликтов. Коммунистическая идеология, комментирует Отто Бауэр, стала одной из «утопических иллюзий, в ловушку которой обычно попадает плебейская часть революционной буржуазии». Что касается диктатуры пролетариата (не над пролетариатом, как в случае большевизма), то коалиция с буржуазными партиями и парламентарный реформизм, полагали Гильфердинг и Реннер, создадут предпосылки цивилизованного перехода к социализму. В 1903 г. австромарксисты основали «Ассоциацию Будущего» («Zukunft—Verein») и рабочую школу. Под редакцией Макса Адлера и Рудольфа Гильфердинга вышла серия томов «Marx-Studien». В ней были опубликованы книги «Социальная функция юридических институтов» Карла Реннера, «Каузальность и телеология в спорах о науке» Макса Адлера, «Финансовый капитал» Рудольфа Гильфердинга. Выдержки из последней работы широко использованы Лениным в его книге «Империализм как высшая стадия капитализма».

4.2. Макс Адлер и марксизм как «научная программа»

Осмысливая теоретическое основание социологии, Макс Адлер (1873—1937) полагал необходимым отделить науку (которая описывает) от этики (которая предписывает) в марксизме. Прогресс, о котором говорят марксисты, «как понятие принадлежит законам не природы, а духа; прогресс можно объяснить и показать только как созданный поверившим в него человеком». Историческое развитие, таким образом, еще не прогресс. Прогресс наступает, когда реализуется одна из ценностей (справедливость, свобода, равенство) людьми, искренне в эти ценности верящими. Научно доказать ценности невозможно, но реализовать иногда удается.

535

Так что же объясняет марксизм? Тезис исторического материализма об идеологии как продукте экономического базиса, утверждает Адлер, в буквальном прочтении нельзя найти в текстах Маркса Зато в них есть постоянные указания на необходимые связи между идеологией и экономикой. Поэтому так называемый «материализм» марксистского понимания истории и общества — не что иное, как «программно-полемическое усиление с эмпирической точки зрения». Сегодня важнее, продолжает Адлер, акцентировать социальный (даже социально-психологический) компонент марксистской теории. Что же такое материализм? Материализм — «ответ на вопрос о сущности мира и его собственного смысла, следовательно, это с самого начала онтологическое, а значит, метафизическое понятие». Исторический материализм, между тем, можно интерпретировать как программу научных исследований.

Что же с диалектикой? Если под диалектикой понимать способ бытия, контрастность всего сущего, то как теория сущностной структуры бытия она есть метафизика. Поскольку диалектика Маркса и Энгельса не предлагала особого взгляда на мир, Weltanschauung, то Адлер склонен называть ее исследовательским принципом, указывающим на противоречивый характер интересов индивида и социальных форм, в которых он вынужден жить. Вопреки некритической и архаичной позиции некоторых марксистов-догматиков, Адлер видит в Марксовой диалектике просто «исследовательскую максиму».

Что касается основания социалистического идеала, то Адлер согласен с Бауэром в том, что, в отсутствие раз и навсегда и для всех данных моральных ценностей, проблему решает императив Канта. Он отсылает не к содержательному плану событий, а к самой способности устанавливать общие нормы и действовать в соответствии с ними. Следует покончить с этическим скептицизмом и придать форму императива социалистической морали: «Рассматривай человека как цель, и никогда — как средство».

5. МАРКСИЗМ В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

5.1. Плеханов и распространение «ортодоксии»

Георгий Валентинович Плеханов (1856—1918) начал свою политическую карьеру с создания организации «Земля и воля». Познакомившись с работами Маркса, он выступил с критикой народнических трактовок марксизма. Политические движения, конечно,

536

влияют на экономические отношения, писал он в «Основных вопросах марксизма» (1908), но все-таки материальные условия создают идеологию, а не наоборот. Таким образом, тезис о возможности революции и переходе России к социализму, минуя капитализм, ошибочен. У истории есть свои объективные имманентные законы, которые нельзя игнорировать. Ускорить историческое созревание, как этого хотел Ленин, какие бы усилия не предпринимались, в реальности невозможно.

Что касается диалектического материализма, то Плеханов отмечал, что «многие смешивают диалектику с теорией эволюции. Однако она существенно отличается от вульгарного понимания эволюции, основанного на том принципе, что ни природа, ни история не делают скачков». Материалист Плеханов выступает против «абсурдности субъективного идеализма», полагая, что наши представления суть отражения реальных вещей: «Направление идей объясняется течением вещей, а ход мыслей — ходом жизни». В последние годы жизни Плеханов отошел от «якобинской» партии Ленина, а лидеров Октябрьской революции осудил как бланкистов за попытку форсировать ситуацию, не созревшую для радикальных преобразований. После революции сочинения осужденного за измену философа поделили на «хорошие» и «плохие», т.е. ревизионистские. Немалый интерес представляют эстетические эссе Плеханова на самые разные темы.

5.2. Ленин: партия как вооруженный авангард пролетариата

Владимир Ильич Ульянов (Ленин) родился на Волге, в Симбирске, в 1870 г. Его старший брат Александр в 1887 г. был казнен за покушение на царя. Потрясенный трагедией, Владимир Ульянов сделал вывод о неприемлемости террора и анархии в борьбе со злом. Университетские годы и занятия экономикой привели его к трудам Маркса и Энгельса. После нескольких лет эмиграции, проведенных в Швейцарии, он вернулся в Россию, но вскоре оказался в ссылке, на этот раз в Сибири. В 1900 г. он уезжает в Европу. В 1903 г. на Втором съезде РСДРП произошел раскол русской социал-демократической фракции на большевиков и меньшевиков. В октябре 1917 г. Ленин возглавил пролетарскую революцию, начавшуюся в Петрограде. Став председателем Совнаркома, объявил войну всем недругам революции, хотя через несколько лет он все же пришел к выводу о необходимости введения рыночных механизмов в экономику страны. Однако реформы остались незавершенными, ибо 22 января 1924 г. Ленин умер.

537

Посмотрим, каковы основные моменты полемической позиции Ленина В книге «Что делать?» он атакует «ревизионизм» (называя его оппортунизмом, эклектизмом, беспринципностью, извращением марксизма), с одной стороны, и теорию стихийной революционности рабочего класса — с другой. Ортодоксальные материалисты рассматривали политику как отражение экономики, а революцию — как стихийный результат развития капитализма Ленин возражает против такого понимания: пролетариат не в состоянии сам выработать зрелую революционную теорию. Но если политическое сознание не формируется внешними экономическими факторами и не вырабатывается изнутри, то кто же идеологически оформит рабочее движение? Интеллектуалы-буржуа — таков ответ Ленина. Ведь и основатели научного социализма были буржуа по социальному происхождению, что не помешало им выработать коммунистический идеал в качестве цели развития человечества.

Мы ясно видим, что в этом пункте именно Ленин пересматривает (проделывает «ревизию») идей Маркса и Энгельса. Верно, что Маркс открыл зависимость любой концепции и идеи от совершенно определенного классового интереса. Но разве не абсурдно полагать после этого, что интеллектуалы (привилегированные члены господствующего класса, защищающие status quo) могли допустить к власти рабочий класс и, следовательно, неминуемый крах существующего порядка? Таким образом, без революционной теории не может быть революционного движения, но революционную теорию пролетариат получает от аристократической гвардии интеллектуалов-буржуа, которые обладают знаниями и, зная, имеют право и обязанность вести человечество к окончательному избавлению. Только так рабочее движение, по мысли Ленина, станет непобедимым.

Политическое сознание он отождествляет с марксистской идеологией. Эта официальная партийная доктрина обладает всепобеждающей силой, пишет Ленин в статье «Три источника и три составные части марксизма», «потому что она верна». На ее основе создается партия, и партия становится гарантом ее чистоты. Теперь она — вне критики, ибо любое ослабление социалистической идеологии и отдаление от нее подразумевает необходимым образом усиление буржуазной идеологии. Этого нельзя допустить, ибо цель — победить буржуазию.

Итак, чтобы победить буржуазию, рабочему классу нужен авангард. Руководящая роль поручается «специально отобранному отряду профессиональных революционеров», т.е. людям, для которых революция является профессией. Этот отряд пролетарского войска — авангард коммунистической партии. Сам пролетариат, разобщенный и невежественный, далек от партии, но партия организует и направляет его. Стало быть, моральные и интеллектуальные качества коммунистов — нечто совершенно исключительное — проявляются в «беззаветной преданности идее коммунизма» и «готовности к самопожертвованию». «Строжайшая секретность, железная дисциплина, контроль за членством», профессиональная подготовка революционеров во вражеском окружении под прицельным огнем — таков тернистый путь к победе над мировой буржуазией.

538

5.3. Государство, революция, диктатура пролетариата и коммунистическая мораль

В 1917 г. Ленин написал книгу «Государство и революция». Маркс, определяя государство как организованную власть одного класса для подавления другого, имел в виду некий административный комитет, ведущий дела буржуазии как класса. Ленин трактует Марксово определение так: государство — инструмент эксплуатации рабочего класса в руках господствующего класса, охранник частной собственности. Общество поделено на враждующие классы, вооруженная борьба между ними неизбежна. Несмотря на экономический, культурный и политический контроль со стороны буржуазии, Ленин полагает реальной задачу «эмансипации» пролетариата, который должен насильственно ниспровергнуть буржуазию и установить революционную диктатуру. Государство есть репрессивная сила, и только революция может устранить ее через установление диктатуры пролетариата. Марксист — только тот, кто распространяет признание классовой борьбы до признания диктатуры пролетариата... Переход от капитализма к коммунизму не может не породить огромное множество политических форм, но их сутью неизбежным образом останется одно: диктатура пролетариата. Культурное превосходство руководящей коммунистической элиты таково, что только она может устанавливать средства и цели классовой борьбы, нет и упоминания о каких-либо законах. Наша мораль везде и во всем подчинена интересам классовой борьбы пролетариата, писал Ленин в статье «Задачи союзов молодежи». «Нельзя гладить по головке никого: могут откусить руку. Следует разить наповал без пощады».

5.4. Ленин против «махистов»

Течение эмпириокритицизма в начале нашего столетия оказало огромное влияние на философов и ученых (в том числе и русских). Тем любопытнее появление ленинской работы «Материализм и эмпириокритицизм» (1908) с разгромной критикой идей таких холодно-рафинированных мыслителей, как Мах и Авенариус. Философия, поддержанная Базаровым, Богдановым, Луначарским, Берма-ном, Юшкевичем и другими, объявлена реакционной. Почему?

539

Эмпириокритицизм — антидиалектика и идеализм. Единственное свойство материи, пишет Ленин, — быть объективной реальностью, существовать вне сознания. Модные махисты не привнесли ничего нового в науку по сравнению с епископом Беркли, повторением (даже плагиатом) которого Ленин считает тезис: «Весь мир состоит из моих ощущений». «Сознание есть отражение объективной реальности», критерий принятия той или иной теории — в практике, даже если последняя ничего не подтверждает и не опровергает окончательно. Тезисы Ленина таковы: 1. Эмпириокритицизм совершенно реакционен по характеру, ибо скрывает за новыми словечками старые ошибки идеализма и агностицизма; 2. Школа Маха и Авенариуса тесно связана с самыми реакционными школами так называемого имманентизма, идеалистически ориентированного; 3. Некоторые современные физики оказались в болоте эмпириокритицизма из-за незнания диалектики, дорога релятивизма привела их к идеализму; 4. Объективно-классовая функция эмпириокритицизма — «в обслуживании фидеизма в его борьбе против материализма вообще и исторического материализма в частности». Читая эти строки, трудно не согласиться с Л. Пелликани, назвавшим ортодоксальный марксизм «разновидностью склеротической светской теологии, жесткие догмы которой абсолютны и обязательны для верующих».

6. «ЗАПАДНЫЙ МАРКСИЗМ» ЛУКАЧА, КОРША И БЛОХА

6.1. Лукач: тотальность и диалектика

Если марксисты Второго Интернационала интерпретировали идеи Маркса в свете позитивизма и дарвинизма, австромарксисты — через призму неокантианства, то начиная с Третьего Интернационала (1919) марксизм воспринимается в свете гегелевской диалектики. Представители этого нового направления в марксизме — венгр Дьёрдь Лукач и немец Карл Корш.

Лукач родился в Будапеште в 1885 г. С 1912 г. учится в Гейдельберге, где стал учеником и другом Макса Вебера. Изучая социологию, он не замыкается в ее узких рамках, пишет эссе о Достоевском и Кьеркегоре. Перечитав Гегеля, Эрнста Блоха, он увлекся Марксом. Примкнув к венгерской коммунистической партии, Лукач участвовал в революции (как сподвижник Белы Куна), после поражения которой в 1923 г. переехал в Вену. В этом же году он опубликовал книгу «История и классовое сознание».

540

Марксизм, полагает Лукач, ценен своей ортодоксальностью. Это не значит, что нужно некритически принимать его, толкуя тексты Маркса как Священное Писание, речь не идет об акте веры. Отродоксия относится исключительно к методу. Как корректный метод исследования марксизм может быть углублен и усилен, но все попытки «улучшить» могут закончиться не чем иным, как банальным превращением его в эклектику.

Диалектический метод марксизма запрещает оперировать раздробленными фактами (как это делает буржуазная наука), он берет явления в перспективе тотальности. Только будучи интегрированы, эти факты могут стать моментами исторического развития, а понимание фактов может стать пониманием реальности. Суждение Маркса о том, что производственные отношения образуют закон целого, следует понимать как методологическую посылку и ключ к историческому познанию социальных отношений. Общество изучается как целое, его можно понять только через глубинную связь фактов и событий между собой. С отказом от диалектического метода теряется и познаваемость истории. Можно, конечно, корректно изучать исторические события без того, чтобы вникать в единство исторического процесса. «Но категория "всеобщего" берет явления не в статике, как автономные и не зависящие одно от другого, а диалектико-динамически».

Лукач обращает внимание на то, что «отношения, например производства, распределения, обмена, потребления... формируют членов общества как тотальности, их различия внутри целого... Определенная форма производства детерминирует некоторые формы потребления, распределения и обмена и отношения между различными их моментами». Есть, таким образом, контраст между описанием частичного аспекта истории и описанием истории как единого процесса. Такой контраст проистекает не из различия сфер, это — методологический контраст точек зрения.

Чтобы объяснить этот момент, Лукач цитирует Маркса. «Негр есть негр. Лишь определенные моменты делают его рабом. Прядильная машина — машина, делающая ткани. Только определенные условия делают ее капиталом... так же как золото само по себе не есть деньги, а сахар не есть цена сахара». Лукач особенно делает акцент на диалектику базиса и надстройки. Необходимо подчеркнуть, писал он, что «растущее у пролетариата понимание сути общества, в котором отражается длительная борьба буржуазии со смертью, говорит о постоянном росте его власти. Для пролетариата истина есть орудие победы, и оно тем сильнее, чем менее он обременен предрассудками».

541

6.2. Класс и классовое сознание

Науки о природе отличаются от историко-социальных наук не только предметом, но и методом (Лукач не согласен с Энгельсом, распространившим диалектику на природу). Лишь в исторической перспективе можно увидеть события в их тотальности. Реальность можно уловить, только выйдя за пределы видимости, — там, где проступает всеобщность. Так кому же доступно проникновение в сферу тотальности? Только самому тотальному по природе субъекту. И этот субъект, по убеждению Лукача, есть класс. Только класс посредством действия может проникнуть в суть социальной реальности и кардинально изменить ее.

«Действуя, чтобы понимать, и понимая, чтобы действовать, пролетариат как субъект социальной мысли одним махом кладет конец дилемме бессилия — дилемме фатализма чистых законов и этики чистой интенции». Пролетариат знает реальность в ее тотальности, ибо, действуя, он трансформирует ее. Пролетариат — продукт затянувшегося кризиса капитализма, и достаточно развить эту тенденцию, чтобы показать его конец. Активное самосознание пролетариата — единство теории и практики. Классовое сознание не есть ни нечто усредненное, ни сумма того, о чем думают и чувствуют разные индивиды. Скорее это осознание исторической ситуации класса.

Когда пролетариат достигает классового сознания, познание трансформируется в действие, теория — в слово-порядок. Масса, действующая в соответствии со словом-порядком, укрепляет себя сознательностью и в конце концов становится в авангарде борьбы. Роза Люксембург, напоминает Лукач, подчеркивала, что организация — скорее следствие, чем предпосылка революционного процесса, в котором пролетариат конституирует себя как класс. Этот процесс партия не может ни спровоцировать, ни запретить. Однако быть носителем классового сознания пролетариата в его исторической роли — высокая миссия партии.

В сознании буржуазии, вместе с тем, есть ясное представление о противоречиях, разрушающих общество, грозящих ей уничтожением. «Предел, делающий "ложным" буржуазное сознание, объективен: это сама классовая ситуация». Пролетариат стремится к отрицанию себя как класса, т.е. стремится реализовать бесклассовое общество, ибо у него есть сознание всеобщей реальности. Ничьих интересов он не защищает, он — за свободу всех. Только пролетарское сознание может указать на выход из нескончаемых кризисов. Эта миссия неизбежна. Вопрос лишь в том, сколько страданий его ждет на пути идейного созревания, пока он обретет подлинное сознание класса.

542

6.3. Лукач как историограф философии

«История и классовое сознание» — известное произведение неомарксизма с характерным для него акцентом на проблемы соотношения базиса и надстройки, партии и массы, действенности субъективного фактора. Дискуссии вокруг книги накалялись, и уже в 1924 г. Зиновьев обвинил Лукача в протаскивании субъективизма и идеализма. После прихода Гитлера к власти Лукач эмигрирует в Советский Союз, покаявшись в «идеалистических тенденциях» своей книги. После войны философ вернулся на освобожденную советскими войсками родину. Однако его ждали новые неприятности, на этот раз со стороны Жданова, обвинившего Лукача в засорении коммунистической культуры тлетворным влиянием Запада. Осенью 1956 г. он стал, несмотря на это, министром образования в кабинете Имре Надя. После нового переворота его снова осудили. Лукач умер в 1971 г.

С 30-х гг. Лукач работал в двух направлениях: философская историография и литературно-эстетическая критика. В книге «Молодой Гегель и проблемы капиталистического общества» (1948) автор пытается показать, что теологическое прочтение мысли молодого Гегеля решительно неадекватно, ибо все проблемы диалектики связаны с двумя историческими фактами — французской революцией и промышленной революцией в Англии. Дильтей, напомним, трактовал молодого Гегеля как пантеиста-мистика. Усматривая в гегелевской диалектике элементы радикализма, Лукач называет ее высшей формой идеалистической диалектики, подготовившей диалектический материализм.

Рассматривая идеи позднего Шеллинга, Шопенгауэра, Ницше, Дильтея, Зиммеля, Вебера, Шпенглера, Шелера, Хайдеггера, Яс-перса в книге «Разрушение разума. Путь иррационализма от Шеллинга к Гитлеру» (1954), Лукач называет их всех иррационалистами, реакционерами, антиматериалистами, на которых лежит ответственность за разрушение разума. Последняя, незавершенная, работа — «К онтологии общественного бытия» — посвящена систематическому изложению социального бытия с органической точки зрения. Лукач видел свое призвание в противостоянии «нигилистическому релятивизму» историцизма, механистическому материализму, экзистенциалистскому индивидуализму и пустому формализму неопозитивизма.

543

6.4. Карл Корш между «диалектикой» и «наукой»

Карл Корш (1886—1961) в постскриптуме к своей книги «Марксизм и философия» (1923) заметил: «Пока я писал этот очерк, вышла книга Лукача "История и классовое сознание"... Не могу не выразить своей радости по поводу экспозиции на широком философском основании идей, которые затронуты и мной в моей книге». Сходство их судеб и в том, что, как и Лукач, Корш был осужден Третьим Интернационалом, а в 1925 г. изгнан из рядов немецкой коммунистической партии. Во втором издании книги «Марксизм и философия» (1930) Корш уже критиковал не только Каутского, но и Ленина.

Немецкий марксист показывает абсурдность тезиса о «привносимом извне сознании» в практику пролетариата. Гносеологическую теорию отражения Ленина он называет «примитивным, дотрансцендентальным и додиалектическим представлением об отношении сознания и бытия». «Диктатура пролетариата» в реальности стала не чем иным, как диктатурой над пролетариатом со стороны партийной верхушки. Материалистическая диалектика, полагает Корш, состоит в факте конкретного решения противоречий между капиталом и пролетариатом и замены буржуазного общества бесклассовым коммунистическим. Диалектику нельзя преподносить, как это делал Энгельс, в качестве школьного предмета с примерами. Ее можно только применять конкретным образом. Теория при таком подходе становится имманентно-реальным компонентом революционной практики. Идеологическую надстройку (и вместе философию) нельзя трактовать как фикцию. Идеи не сверхземной мир, это реально действующая историческая сила.

С приходом нацистов к власти Корш эмигрировал в США в 1936 г., а в 1938 г. опубликовал книгу «Карл Марко. «Новую науку» Маркса он назвал «формой сугубо эмпирического исследования», критикой общества и экономическим его анализом. Материализм не метафизика, а научно обоснованное поведение. В марксизме Корш видит три методологических принципа: 1. Принцип спецификации (экономические категории марксизма имеют смысл только в отношении определенного периода развития буржуазного общества); 2. Принцип изменения (марксизм трактует все существующие условия как изменчивые и как объект изменения); 3. Принцип критики («Материалистическая теория социальной революции есть мощный рычаг социальной революции»).

6.5. Эрнст Блох: жизнь «утописта»

К неомарксизму так или иначе примыкает весьма оригинальная «философия надежды» Эрнста Блоха, ориентированная на несуществующее будущее как подлинно человеческое пространство. Блох родился в Людвигсхафене в 1885 г. Почитатель Гегеля, он писал в работе «Субъект — Объект. Комментарий к Гегелю» (1949): «Тот, кто

544

пренебрегает изучением диалектики Гегеля, никогда не постигнет историко-диалектического материализма». Среди учителей Блоха следует вспомнить Зиммеля, Лукача, Ясперса, Макса Вебера. С приходом нацистов к власти он вступает в коммунистическую партию, затем несколько лет живет в разных городах — Цюрихе, Вене, Праге, Кембридже. С установлением ГДР он становится профессором философии в Лейпциге. Однако разногласия с теоретиками диамата вынудили его оставить кафедру. Обвиненный в ревизионизме и развращении молодежи, философ отстранен от дел, книга «Принцип надежды» конфискована, его друзья и некоторые из студентов арестованы. Последние годы жизни Блох преводавал в Тюбингене, где и умер в 1977 г. В 1967 г. был награжден Международной премией мира немецких издателей (среди лауреатов этой премии Романо Гвардини, Пауль Тиллих, Карл Ясперс, Мартин Бубер и Габриель Марсель). Из сочинений Блоха назовем еще «Дух утопии» (1918), «Принцип надежды» (в 3-х тт., 1954—1959), «Томас Мюнцер как теолог революции» (1935), «Наследие этого времени» (сборник очерков, 1924—1933), «Субъект—Объект. Комментарий к Гегелю» (1940), «Основные философские вопросы онтологии еще-не-бытия» (1961), «Атеизм в христианстве» (1968).

6.7. «Самое важное — научиться надеяться»

Надежда — непростой и вместе с тем древний вопрос человеческой жизни. «Отчаянная надежда» Гераклита, эрос Платона, аристотелевская материя как «потенция бытия», гегелевская диалектика, по мнению Блоха, так или иначе несут в себе зерна непроросшей пока «философии надежды».

В центре его философии не бытие, не познание, не государство и не сознание, а — надежда. Изначально человек, уверен Блох, устремлен в будущее: прошлое он поймет потом, а подлинное настоящее еще не наступило. Вся реальность (природная и человеческая) дана в этом первобытном импульсе, толкающем к новизне будущего, которое реализует возможное. Это космическое измерение Блох называет «голодом», в жизни человека он проявляется как надежда или желание. Заметим, что это не просто вопрос психологии. Философ формулирует его как онтологический принцип «еще-не-бытия».

В самом деле, последний корень всех вещей — возможное, т.е. незавершенное. Открытость всего земного состоит в недостаточной адекватности, что, впрочем, вовсе не отрицательный, а скорее позитивный фактор. Это дорога к освобождению, ибо надежда и ожидание расширяют горизонт человека, а не сковывают его. Поэтому всегда есть потребность в людях, активно действующих в пространстве становящегося, частью которого они являются. Такие люди не выносят «собачьей жизни», покорности и стенаний, они действуют вопреки опасности и страху.

545

Из мира возможного рождается реальность как переплетение субъективного и объективного. «Субъективный фактор есть потенция, не замкнутая эволюционным процессом, объективный фактор есть также незамкнутая потенциальность мировых мутаций в рамках его законов, которые в новых условиях меняются, но не перестают быть законами».

Момент, реализующий потенцию, присутствует в до- и сверхчеловеческом мирах, все-таки человек есть реальная возможность того, что еще только должно стать. Следовательно, человек не та возможность, которую реализует желудь, став дубом. Он скорее та возможность, которая еще не созрела в тотальности своих внутренних и внешних условий и их определений. «Только действующий и познающий человек, — пишет Блох в работе "Субъект-Объект", — может построить из подвижных конструкций дом и родину, т.е. то, что древние утописты называли regnum hominis, царством человека».

6.8. «Где есть надежда, там есть религия»

Религия, по мнению Блоха, не только продукт отчуждения человека, как полагали Фейербах и Маркс. Хотя и Маркс отмечал, что трудно не увидеть в религии отчетливый протест против реальной нищеты. Религия — вздох попранного творения, душа бездушного мира. Маркс говорит о религии как об убожестве, но говорит и о протесте, протесте против отчуждения, против неподлинного частичного существования. Здесь есть ожидание, как в «Апокалипсисе», «нового неба и новой земли» (Апок. 21, 1).

Где надежда, там и религия. В очерке «Атеизм в христианстве» Блох отделяет теократическое пространство от еретического. Первое аннулирует человека в его порыве к новому. Второе, напротив, есть оспаривание существующего порядка, «красная нить Библии», выражающей страдания того, кто не хочет остаться прежним. Скажем, в Ветхом завете (в книге Иова) человек ропщет на Бога. В Новом завете Иисус взывает к новому Царству, новому Иерусалиму. Разумеется, эсхатология Блоха — земного плана. Это не помешало некоторым современным теологам принять на вооружение его идеи. На вопрос, что он думает по поводу использования его теологических конструкций, Блох ответил словами Сократа (сопровождаемого Алкивиадом при встрече с софистом, который не жалел комплиментов в адрес Сократа по поводу его речи накануне): «Этот меня хвалил. Так в чем же я ошибся вчера вечером?»

546

По мнению христаинских теологов, Блох ошибался в том, что одобряли официальные марксисты. А для официальных марксистов ошибочными были те идеи и концепции Блоха, которые принимались и использовались теологами.

7. НЕОМАРКСИЗМ ВО ФРАНЦИИ

7.1. Роже Гароди: ошибки советской системы

«После отлучения Югославии в 1948 г., сталинских преступлений, признанных на XX съезде КПСС, после событий в Берлине, Познани и Венгрии в 1956 г. санкций против Китая 1958 г., клеветнических кампаний, приведших к расколу коммунистического движения, вторжения в Чехословакию, преступлений так называемой "нормализации", интеллектуальной инквизиции в Советском Союзе от дела Синявского до постыдной травли Солженицына, после взрыва антисемитизма в Польше, а затем в Ленинграде, подавления польских забастовщиков, не считая прочего, — все как после всякой катастрофы. Так можно ли сказать, что речь идет об "ошибках"? Не следствия ли это самой системы? Системы не социалистической, а советской — творения Сталина и Брежнева? Как не задуматься над неизбежностью этого превращения и не попытаться понять социализм как сотворенный не только сверху, но и снизу?»

Эти слова принадлежат Роже Гароди. Он родился в Марселе в 1913 г. и всю жизнь посвятил освобождению марксизма от сталинских деформаций, закончившихся диктатурой против пролетариата. Советские руководители, по мнению Гароди, соорудили удушающий бюрократический централизм. «Неспособные ассимилировать даже минимальную инициативу снизу, отвергая любую попытку обновления, они несут полную ответственность за теоретическую дегенерацию марксизма и преступную практику полицейской власти в России и странах-сателлитах. Больше всего они боятся социализма с человеческим лицом», — писал Гароди.

В 1970 г. его исключили из рядов французской компартии, ибо его модель «персоналистского марксизма» уже не стыковалась с ортодоксальной. Советский коммунизм — это «сталинизм плюс компьютер», т.е. раздробление человека в крошку — с целью покончить с личностью в ее разнообразии и богатстве — посредством бюрократической бетономешалки.

Гароди устанавливает преемственность философии Фихте и Маркса (Напомним, что основная идея Фихте: человек есть то, что он делает.)

547

Впервые в истории философии был поставлен под вопрос примат сущности, априорного, теологического и антропологического определения человека в пользу свободной творческой деятельности. По Гароди, Маркс соединил фихтеанскую идею человека-творца с открытием социально-исторических условий развития человека.

7.2. Альтернатива

Гароди лишь довел до конца то, о чем уже думали Анри Лефевр (1901—1979), Люсьен Гольдман (1913—1970) и, конечно, Жан-Поль Сартр. Лёфевр заметил, что неокапитализму удалось разобщить рабочий класс и превратить его из революционного в класс потребителей общества мнимого благосостояния. Завоевание власти уже не актуально, скорее речь может идти об изменении повседневной жизни. Лефевр был исключен из ФКП в 1959 г. Л. Гудмен вслед за Лукачем разрабатывал социологию культуры, пытаясь освободить марксизм из сетей «диамата». В «Критике диалектического разума» Сартр также попытался усилить аспект человека как «практического проекта», осужденного быть свободным.

Свою «Альтернативу» (1972) сталинизму Гароди излагает так. Наше общество — в стадии дезинтеграции, поэтому необходима основательная трансформация. Но традиционными методами это сделать невозможно. Для преодоления кризиса нужно нечто большее, чем революция, — радикальное изменение, и не только на уровне собственности и властных структур, но и в сферах школы и культуры, религии и веры, жизненного смысла. Изменить мир и изменить жизнь. Существуют проблемы, которые рождаются не из разделяемой со всеми идеологии, а из общих сложностей. Мы находимся в ситуации, когда следует изменить само понятие политики. Она заключается не в голосовании и не в принадлежности к партии, каждый из нас должен изобрести будущее. В политике нет готовых моделей. От человека требуется дать нечто более трудное, чем отдать то, что у него есть. По сути, чтобы по-новому сориентировать общество, необходимо творческое воображение, которое присутствует «в художественном произведении, религиозной вере, любви, философии, наконец, в революции».

«Мы перед выбором: подчиниться судьбе или сотворить историю. Создавать не партию, а дух. У нас есть возможность выбора не между порядком и переменами, а между революционными конвульсиями и конструктивной революцией».

548

7.3. Марксизм и христианство

В 1953 г. Гароди еще придерживался материалистической теории познания и ленинской теории отражения. Однако в книге «Марксизм XX века» (1966) под влиянием Башляра эта установка пересмотрена. Человек создает «модели», проверяя их на практике. Так в познании взаимодействуют активный и пассивный элементы. Недовольный эстетикой «социалистического реализма», Гароди делает акцент на мифе, понятом как «любое символическое представление, напоминающее человеку о том, что он творец», говорящее о его способности изобретать грядущее.

Вступая в диалог с христианами, особенно католиками, французский марксист предложил гетеродоксальную интерпретацию религии. В книге «Христианская мораль и марксистская мораль» (1960) он писал: «Христианская теология в сравнении с марксизмом дает то, что средневековая алхимия сделала в отношении современной ядерной физики: сон о невероятных трансформациях материи стал реальностью наших дней, эсхатологические требования любви и человеческого достоинства нашли в марксизме условия воплощения, но только не в другом, иллюзорном, а скорее в посюстороннем мире».

В очерке «Что такое марксистская мораль?» (1963) Гароди отметил, что христианство создало новое измерение человека — личность. Такое понятие во всем чуждо классическому греческому рационализму. Второе завоевание христианства, по его мнению, состоит в великом стремлении к совершенной гармонии сознаний, в рамках которой ни одно из них не может быть средством для другого. Устремление, сохранявшееся и во времена распада Римской империи, в эпоху разложения феодальной системы, сегодня обрело реальные условия в социализме и коммунизме, поставило целью покончить с эксплуатацией человека человеком, т.е. с системой использования человека как средства.

Нет необходимости, если дело обстоит подобным образом, чтобы христианин стал марксистом, а марксист стал христианином. И те, и другие, читаем мы в работе «От анафемы к диалогу» (1965), «живут в тяготении к бесконечному, только для первых бесконечное — в присутствии, для вторых — в отсутствии». Для христианина человек без Бога — не человек, для марксистов есть только человек.

Необходим плодотворный диалог. Нелепо, когда марксист насмехается над верой христианина, его любовью, мечтами, надеждами. По сути дела, христианин не перфекционист, ибо, с точки зрения Абсолюта, все земное остается несовершенным. Гароди согласен с Полем Клоделем, что тот, кто обещает вечный рай на земле, на деле готовит «респектабельный ад». Трудно возразить

549

словам Гароди из книги «Танец жизни» (1973): «Наша эпоха стремится к открытому обществу, члены которого не впадают ни в тоталитаризм, ни в индивидуализм, к обществу, где есть единение полифонии, как в хорошо исполненном танце, открытость творчеству, грядущему, пророчествам и утопиям». В последние годы жизни Гароди принял ислам.

7.4. Луи Альтюссер: «эпистемологический излом» Маркса 1845 г.

Решительно несогласен с «гуманистической» интерпретацией марксизма ученик Башляра Луи Альтюссер (р. 1918). Он преподавал в Парижской высшей нормальной школе вплоть до 1981 г., когда душевная болезнь заставила прервать работу. Автор двух известных книг «За Маркса» (1965) и «Читать "Капитал"» (1965, в соавторстве с Э. Балибаром и Р. Этабле), Альтюссер выступает против попыток рядить Маркса под Гегеля или Гуссерля. Альтюссер указывает на специфичность марксизма, который на разных этапах выступал в одной из трех функций: 1) апологетической (в качестве обоснования определенной политики и практики); 2) экзегетической (в качестве комментариев к текстам, считавшимся непогрешимой истиной); 3) практической (как тенденция «разрезать мир» на основе классовых антагонизмов и делить науку на «буржуазную» и «пролетарскую»).

На подобные редукции Альтюссер реагирует тем, что разделяет науку и идеологию. Идеология не дескриптивная теория реальности, а «воля, надежда, ностальгия». Чтобы найти новую концепцию науки, на которой основан «Капитал», Альтюссер внимательно исследует периодизацию сочинений Маркса. В результате он приходит к выводу, что ранние сочинения Маркса образуют «предысторию». В 1842 г. он еще — рационалист и либерал в духе Канта и Фихте, 1842—1845 гг. — рационалист-«коммунитарий» и ученик Фейербаха. Лишь с 1845 г. (с «Тезисов о Фейербахе» и «Немецкой идеологии») заметен переход от идеологии к науке. Речь идет о подлинно «эпистемологическом изломе», о котором писал Башляр. Оставлены разговоры о сущности человека, отчуждении и т. д., вместо этого — «производительные силы», «производственные отношения» и т.п. Это уже новые категории научного познания истории.

550

7.5. Почему марксизм — это «антигуманизм» и «антиисторизм»

Гуманизм, по мнению Альтюссера, — идеология, ибо трактует о человеке «воображаемом». «Субъект — не что иное, как опора производственных отношений», — пишет он в книге «Читать "Капитал"». Необходимо, следовательно, понять, что «не с конкретными людьми имеет дело наука, а с людьми-функциями в определенной структуре, носителями рабочей силы, представителями капитала... В теории люди соединены формой, поддерживающей структурные отношения, индивидуальность предстает в форме особых эффектов структуры». Именно поэтому в «Капитале» есть «необходимые принципы для определения (в рамках капиталистического производства) различных форм индивидуальности — требуемых и производимых — данным способом производства, в соответствии с функциями, которые эти индивиды поддерживают».

Стало быть, теоретический антигуманизм Маркса есть условие познания человеческого мира и его практической трансформации. «Нельзя что-то знать о людях, если только не испепелить философский миф о человеке. Любая философия, пытающаяся так или иначе реставрировать марксистскую антропологию или философский гуманизм, будет в теоретическом смысле собиранием пыли», — пишет ревнитель аутентичного марксизма («За Маркса»). Марксизм, благодаря эпистемологическому излому, не только «антигуманизм», но и «антиисторизм».

История — не линейный прогресс. От Гегеля Маркс взял только идею, что история — бессубъектный процесс, полагает Альтюссер, но не диалектику. История проходит через серию изломов, поэтому не диалектика, а «сюрдетерминация» образует специфичность марксистского противоречия. «Сюрдетерминация» есть общий эффект всех конкретных обстоятельств или, если угодно, конвергенции структурных цепочек.

«Экономическое противоречие поэтому есть детерминанта, и в то же время нечто обусловленное. Оно детерминировано разными уровнями и разными моментами социальной формации». Как видим, Альтюссер (в силу собственного антиисторизма) готов притушить экономизм марксизма. С другой стороны, продолжает он, хотя наука и не идеология, все же ни одно общество без идеологии не обходится. Идеология — «отжитое отношение людей и мира». Мораль, религия, искусство, политика — все это идеология. Поэтому она как социально-практическая функция превалирует над теоретической функцией. Именно в лоне идеологии люди пытаются изменить свои «прожитые отношения с миром».

Это не значит, что люди (или класс) делают историю, способствуют прогрессу, тем более что факты не есть ценности. История, по Альтюссеру, — непрерывная серия структурных сцеплений, а индивидов (классы) нельзя понять вне структур и их сцеплений. Философ против «правоидеалистических интерпретаций марксизма как "философии человека", марксизма как теоретического гуманизма, против позитивистского тенденциозного смешения "науки" и

551

"философии", против релятивистского историцизма (правого и левого оппортунизма), против эволюционистской редукции материалистической диалектики к гегелевской, вообще против буржуазных и мелкобуржуазных тенденций». Альтюссер защищает «радикальную специфичность» мысли Маркса, «революционную теоретическую и практическую ее новизну» и порывает с буржуазной идеологией, чтобы «снова стать марксистом».

8. НЕОМАРКСИЗМ В ИТАЛИИ

8.1. Антонио Лабриола: «Марксизм — это не позитивизм и не натурализм»

Антонио Лабриола (1843—1904), несомненно, один из самых ярких представителей итальянского марксизма. Учился он в Неаполе, где среди преподавателей был Спавента, затем преподавал в Риме. С 1870-го по 1880 г. Лабриола изучает сочинения Гербарта, Гегеля. Прочитав некоторые работы Маркса, он становится марксистом. Об этом свидетельствуют его страстные очерки «В память манифеста коммунистов» (1896) и «Об историческом материализме» (1897). Понимая всю разницу между марксизмом и позитивизмом, у последнего он заимствует научный метод, при этом материалистическое понимание мира ему чуждо. Материя, по мнению Лабриолы, — всего лишь «знак или метафизическое воспоминание... выражение последнего гипотетического субстрата натуралистического опыта». Исторический материализм не есть метафизика материи, он не имеет отношения к физике, химии, биологии. Марксизм — не натурализм и не материализм. Культура и природа, уверен Лабриола, пересекаясь, взаимодействуют, но никогда не совпадают. Культура невыводима из биологических данных: ее можно понять, исследуя человеческое общество, условия, его рождающие и из него вытекающие, поскольку оно человеческое. Человек уже не просто природа, механическим закономерностям нет места в обществе. В этой критике натурализма и механицизма нельзя не заметить отчетливо гуманистическую позицию. Освободить человека можно лишь при условии, если вернуть ему роль субъекта истории — homo faber — творца истории.

552

8.2. Материалистическое понимание истории

Самым мучительным вопросом в становлении марксизма было соотношение базиса и надстройки, структуры и суперструктуры.

«Любовь к парадоксам, часто неотделимая от безмерного рвения одержимых приверженцев новой доктрины завербовать максимум сторонников, привела к иллюзии (многим казавшейся очевидностью), что экономический фактор все объясняет», — комментирует ситуацию Лабриола. Все невписавшееся в эту простую схему обрело наименование ненужного, бесполезного. Но ведь и Энгельс, напоминает Лабриола (состоявший с ним в переписке), определяющее значение экономики усматривал только в конечном счете. Нет сомнений, что не формы сознания определяют бытие, а способ бытия определяет сознание. Но ведь и формы сознания, сформированные условиями жизни, — это тоже история. Экономическая анатомия — всего лишь часть ее. Теория исторического материализма объясняет, например, приоритет экономической структуры над миром идей. Но нельзя же использовать ее как талисман, взывая к примитивным формулам, когда речь идет об объяснении сложнейших хитросплетений социальных феноменов. Экономика — не механизм с автоматическими эффектами в виде институтов, законов, нравов, мыслей, чувств и идеологий. Тонкие, часто неуловимые процессы опосредования, накапливаясь, меняют ход событий, поэтому их нельзя игнорировать.

Будучи критиком социального дарвинизма как формы вульгаризации исторического материализма, Лабриола решительно восстает против любой формы идеализма, критикуя и эксцессы волюнтаризма. Исторический материализм он толкует как философию практики, девиз которой — действуя познавать. Человеческое действие в истории, субъект которой, совершенствуя себя, активно формирует условия обитания, средства производства и обстоятельства опыта, — вот достойный предмет исследования. Марксова доктрина, по мнению Лабриолы, не может претендовать на полномасштабную интерпретацию мира. Сам Маркс называл свою теорию путеводной нитью и методом исследования (ведь и дарвинизм — тоже метод). Из него нелепо изобретать натурфилософию на манер Шеллинга или что-то в этом роде.

8.3. Антонио Грамши: «философия практики» против «спекулятивной философии» Бенедетто Кроче

Концепция Антонио Грамши (большей частью представленная в «Тюремных тетрадях») как оригинальная версия марксизма интересна своей конкретностью. Вместе с тем она явилась попыткой вписать марксизм в итальянскую традицию. В этом плане и сегодня с интересом читаются его работы о Макиавелли, по истории рисорджименто, о католиках, интеллигенции, рабочих забастовках, о философии Бенедетто Кроче.

553

Родился Грамши на о. Сардиния (в провинции Кальяри) в 1891 г. в бедной семье. Закончив лицей, он поступил в Туринский университет, который бросил в 1914 г., занявшись политикой. Инициатор «фабричного совета» в Турине, недовольный политикой социалистов, в 1921 г. он примкнул к вновь созданной коммунистической партии. Двумя годами раньше вместе с Пальмиро Тольятти начал издавать журнал «Новый порядок». К 1922 г. относится его знакомство с Лениным в Москве. С 1924 г. он руководит газетой «Унита», органом компартии. В 1926 г. Грамши арестован фашистской полицией, через два года военный трибунал приговорил его к двадцати четырем годам тюремного заключения. Одиннадцать лет за решеткой настолько подорвали его здоровье, что, оказавшись в римской больнице в апреле 1937 г., через неделю он скончался. Написанные в годы заключения «Тюремные тетради» вошли в историю как настоящий гимн человечности.

Марксист Грамши приложил немало усилий, отмежевываясь от Кроче, успех которого он связывал с эффективностью критики трансценденции и теологии в ее религиозно-конфессиональных формах. Тем не менее крочеанство даже в стремлении отвечать на запросы времени остается, по мнению Грамши, спекулятивной доктриной, ибо «диалектический процесс механическим образом предполагает, что антитезис должен сохраниться в тезисе, дабы не разрушить сам процесс, уже предусмотренный в вечном повторении». Грамши выдвигает свою версию историцизма как «обмирщения и безусловно реального заземления мысли, очищенной от спекулятивного духа и сведенной к чистой истории, историчности или чистому гуманизму».

8.4. «Диалектический метод» и революция против «Капитала»

Философия практики окончательно порывает с теологией и остатками трансценденции. Нельзя, уверен Грамши, трактовать базис как своего рода «потаенного бога», т.е. слишком спекулятивным образом. Базис (как структура) историчен, это отношения реальных работающих людей. Для понимания истории не нужны идеалистические спекулятивные схемы. Не просто вредны, но и опасны и вульгарно-материалистические упрощения в позитивистском духе. Социология вообще, заявляет Грамши, опирающаяся на вульгарно эволюционистское понимание событий, есть философия не-философов. Типично позитивистские методы при анализе исторических событий не работают. Историю нельзя разместить в клетке философских и научных схем. Революционная организованная воля разносит в пух и прах теоретическую необходимость и

554

регулярность. Понимание исторической необходимости — в диалектическом методе (прирученном Кроче, но непонятом вульгарными марксистами и игнорируемом социологами). Подлинная диалектика позволяет понять суть реальности, заставляет анализировать осознание социальных противоречий реальными людьми, искать решения в конкретной ситуации и особых традициях, носители которых — люди.

Октябрьская революция, по убеждению Грамши, была на самом деле революцией против «Капитала». Это значит, что она произошла вопреки прогнозам, сделанным в «Капитале». Ведь ясно было сказано, что революция должна произойти в высокоразвитой индустриальной державе с организованным пролетариатом. Но факты, говорит Грамши, выше идеологии. Россия перевернула все каноны исторического материализма. Именно это доказывает, что марксизм — не спекулятивная доктрина, а практика и революционное сознание. Таков урок русской революции и Ленина: быть марксистами, а не доктринерами-склеротиками. Марксизм не нависает над историей, подобно пророку или судье. Он — всегда внутренний будоражащий фактор истории. С этой точки зрения большевистскую революцию итальянский философ не без оснований называет чисто марксистской революцией.

8.5. Теория гегемонии Грамши

Философия практики, как видим, интерпретирует марксизм совсем не позитивистским образом. Структурные элементы высвечиваются через человеческое, событийное, где воля и мысль — не на последнем месте. Как диалектически соединить теорию и практику, чтобы обеспечить прорыв к власти силы, способной сотворить новый тип цивилизации? Вот вопрос вопросов для революционера.

Стратегию захвата ключевых позиций управления вплоть до построения социалистического общества изучает теория гегемонии. Общество разделено на классы. Теперь важно понять, почему один из них становится историческим субъектом, а значит, мотором всего общества. Он должен выделиться, став плазмой критического самосознания. Обозначив себя силой, класс на основе собственной идеологии, организации, морального и интеллектуального превосходства заявляет о себе как о руководящей силе. Очевидно, что класс становится направляющим тогда, когда он концентрирует в себе энергию и насущные потребности общества как целого, так или иначе добиваясь согласия на то других классов и образуя нечто вроде исторического блока в рамках органической системы социальных союзов, связанных общей идеологией и общей культурой.

555

Общества без гегемонии не бывает, — категоричен Грамши. Борьба между двумя классами за господство — борьба двух гегемоний. Всегда различимы класс подчиненный и класс руководящий. При создании гегемонии, как правило, идут от системы директивных указаний по решению социальных проблем к отработке эффективных средств их реализации. Финальный пункт — установление власти. Если способность управлять и командный тонус падает, то это означает кризис гегемонии. Социальные и политические силы удерживаются у власти на инерционном ходу всегда лишь на определенный период. Кризис неминуем — в этом суть революции. Она обнаруживает пустоты в структурах власти, создаваемые одним из непокорных классов. Так аппарат управления теряет консенсус и контроль над обществом. Теряет естественным образом, ибо рождается и развивается новый руководящий класс, пока не доминирующий, но уже заявляющий о своих правах на гегемонию, которой рано или поздно он добивается, и если необходимо, то даже и силой.

8.6. Политическое общество и гражданское общество

Различение, которое Грамши делает между господством и гегемонией, ведет его к уяснению разницы между обществом политическим и обществом гражданским. Первое дано в форме государства, это — власть как сила, конституирующаяся в виде юридического аппарата принуждения. Гражданское общество, напротив, предстает как взаимосвязь отношений, кристаллизующихся во множестве институтов: синдикатов, партий, церкви, печати, школы и т.п. Именно посредством этих институтов класс, претендующий на гегемонию, реализует свои ценности, верования, идеалы, создавая некое моральное и интеллектуальное единство разных социальных групп.

Он добивается консенсуса относительно нового образа культуры (со всеми аксессуарами универсальной ценности), убеждая общество в своей способности быстро и эффективно решить жгучие проблемы национального возрождения. Так создается основа власти: социальная группа, подчеркивает Грамши, может и должна быть направляющей еще до того, как прорвется к власти. Потом, когда она окажется у власти (даже если эту власть приходится держать «в кулаке»), она становится доминирующей, но по-прежнему вынуждена быть указующей и направляющей. Итак, мы видим концептуальные смещения внутри классической марксистской схемы. История — уже не развитие производительных сил, скорее она обнаруживает себя в развертывании антагонистических начал, гегемоний или культурных моделей. «История, — напрямую заявляет Грамши, — всегда борьба двух гегемоний, двух религий». Значит, в историческом развитии

556

именно надстройка (гегемония) играет роль базиса, т.е. основания общества. В общей схеме взаимодействия сил Грамши настаивает на примате идеологии, прочие институты вторичны. Марксистская социология очевидным образом перевернута. Впрочем, это не мешает философу оставаться якобинцем в практическом отношении к миру. Философия должна не созерцать, а изменять мир, и здесь, конечно, не обойтись без всемирной революции.

8.7. «Органический» интеллектуализм. Партия как «новый государь». Революция как «позиционная война»

Социальная группа, вознамерившаяся захватить «царство власти», должна разработать, по-видимому, свой образ культуры. Новая картина мира с особой шкалой ценностей необходима, чтобы доказать право на национальное лидерство. Но этого недостаточно: идеалы нужно укоренить в массовой культуре, сделав их наследием нации, сцементировать ими действующие силы так, чтобы социальные перемены в нужном русле не затухали.

Мы стоим перед лицом двух сложнейших проблем: определения функции интеллектуалов в обществе и природы партии. Ясно, что «массы» неспособны к самоопределению и независимости без организации, а организации нет без интеллектуалов-дирижеров. Другими словами, в связке теория—практика следует выделить слой людей, специализирующихся на концептуальном обосновании политики. Не кто-нибудь, а интеллектуалы конструируют модель социализма Как достойным представителям науки и техники пролетариат доверяет интеллектуалам сформировать сознание своей исторической миссии.

Поскольку для Грамши подлинное самосознание класса — ключевая идея марксистской теории революции, понятна и роль интеллигенции как центральной силы в истории. Интеллектуалы разрабатывают и пропагандируют доктрину социализма, создают дисциплинарные организации, направляют революционный процесс на всех его этапах. Интеллектуал уже не беспристрастный исследователь истины. Как агент партии он должен стать политиком, «органическим дирижером партии», смешаться с политической жизнью как конструктор, организатор, пропагандист.

Интеллектуалами Грамши называет весь социальный слой людей с функцией организаторов — в самых различных сферах: промышленности ли, культуры или администрации. Интеллектуал — это функционер, уполномоченный пропагандист передового класса. Итальянские интеллектуалы, полагает Грамши, никогда не умели культурно объединить общество. Идеологи Возрождения, все национальные лидеры вплоть до Кроче и Джентиле, отделяли «вы-

557

сокую» культуру от «народной». Интеллектуал-марксист — это «органический интеллектуал». Он никогда не отделяет себя от народа, разделяя его чаяния и нужды, давая им культурную интерпретацию, т.е. образование и подготовку его к новой перспективе, новой культуре. Таким образом, всякое отношение гегемонии есть отношение педагогическое.

Партия, интерпретируя интересы своих членов, обязана стать по преимуществу «органически интеллектуальной». «Коммунистическая партия представляет всеобщие интересы и чаяния рабочего класса», она воплощает собой «коллективно революционную якобинскую волю». Другими словами, это «Новый Государь». Правда, в отличие от образа Макиавелли, коммунистический Государь — не реальное лицо и не конкретный индивид. Как организм он — элемент сложного общества с конкретизированной коллективной волей, частично обнаружившейся в действии. Этот организм дан самим историческим развитием. Политическая партия — первая ячейка, в которой укоренились зерна коллективной воли, судьба которых — стать универсальными. Партия есть «очаг веры» и хранитель доктрины.

Грамши не останавливается на достигнутом. Его Государь, мужая, переворачивает всю прежнюю систему моральных и интеллектуальных отношений, ибо всякое действие выступает в свете полезного или вредного, добродетельного или злонамеренного относительно власти. Государь в сознании становится божеством или категорическим императивом (это уже основа современного атеизма или, лучше, завершение секуляризации жизни, нравов и обычаев). Поэтому, по мысли Грамши, социализм — «религия, которая должна уничтожить христианство». Истина — в Партии, необходимо полное подчинение ее воле. Она централизована, идеологический монолит скреплен железной дисциплиной. Со всеми «так называемыми научными уклонами» следует решительно покончить. «Партия — как церковь, в революции — как на войне, где побеждает сильнейший», — писал Грамши в статье «Новый порядок». Позже его стратегия революционного действия изменилась. Лобовая атака (как в опыте русской революции) больше не эффективна. Грамши обосновывает необходимость позиционной войны «на измор».

Кроме того, если «на Востоке государство вездесуще, а гражданское общество примитивно и неразвито, то на Западе государство и гражданское общество всегда были в верной пропорции, а моменты кризиса государства лишь усиливали прочную структуру гражданского общества. Западное государство подобно рву на передней позиции, за которой начинаются крепостные стены и казематы». Революция на Западе никогда не победит в «открытом таране», т.е. пока она атакует на уровне рва-государства. Хорошо

558

укрепленные тылы защищают его от поражения. Революция может добиться успеха только в условиях стратегии «позиционной войны», цель которой — вымотать противника и «выкурить» его из «крепостей и казематов» гражданского общества. Коммунисты западных стран должны освоить эту новую стратегию. Такова идея партии, без сомнений действующей и — помимо какого бы то ни было контроля со стороны общества — декретивно устанавливающей свое понимание истины. Модель партии, помимо ожиданий Грамши, со временем и по мере реализации стала напоминать секту с манихейской моралью. Так ошибался ли тот, кто сказал, что «в каждом утописте живет тоталитарный дух»?..

559

Глава тридцать вторая
Франкфуртская школа

1. ГЕНЕЗИС, РАЗВИТИЕ И ПРОГРАММА ФРАНКФУРТСКОЙ ШКОЛЫ

Франкфуртская школа берет свое начало в 20-х гг. с Института социальных исследований. Директорами института были австро-марксист Карл Грюнберг, Фридрих Поллок и затем Макс Хоркхаймер (с 1931 г.). Именно с последним работа института приобрела особо важное направление в социальной критике. В журнале «Архив истории социализма и рабочего движения» появлялись не только работы Карла Корша, Дьёрдя Лукача, но и Д. Рязанова, директора Института марксизма-ленинизма в Москве. В 1932 г. Хоркхаймер основал журнал «Социальные исследования», в котором развивается тематика «Архива». Хоркхаймер особое внимание уделял проблемам всеобщего и диалектики, социально-экономическим, культурно-психологическим связям, устанавливал преемственность гегельянства, марксизма и фрейдизма.

Существует, писал Хоркхаймер, угол зрения, имеющий в качестве предмета все общество, всю социальную структуру. Теоретик-критик ищет путь рационального развития общества, где нет эксплуатации. Фашизм, нацизм, сталинизм, «холодная война», индустриальное общество, психоанализ и проблема человека — типичные темы франкфуртской школы.

Среди ее представителей — Фридрих Поллок («Марксистская теория денег», 1928; «Современная ситуация капитализма и перспективы переустройства плановой экономики», 1932); Генрих Гроссман («Закон накопления и крах капиталистической системы», 1929); Карл Август Витфогель («Хозяйство и общество Китая», 1931; «Восточный деспотизм», 1957). Позже к ним присоединятся Теодор Адорно, Герберт Маркузе, Эрих Фромм, литературный критик Вальтер Беньямин и социолог литературы Лео Левенталь («05 общественном положении литературы», 1932), политолог Франц Нейман.

561

В период фашизма группа франкфуртских философов эмигрировала в Женеву, Париж, затем Нью-Йорк. Последней коллективной работой стали «Очерки о власти и семье», где обсуждаются проблемы двойственной природы власти, семьи как средства воспроизводства общества, критики технологической рациональности, необходимости нейтрализации дефектов позитивизма и т.п. После Второй мировой войны Маркузе, Фромм, Левенталь и Витфогель остались в США. Адорно, Хоркхаймер и Поллок вернулись во Франкфурт. В 1950 г. во вновь открытый Институт социальных исследований вернулись Альфред Шмидт, Оскар Негт и Юрген Хабермас, автор работ «Логика социальных наук» (1967) и «Познание и интерес» (1968).

2. АДОРНО И «НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА»

В «Негативной диалектике» (1966) Адорно (1901—1969) делает выбор в пользу Гегеля как диалектика, но не систематика. Ему импонирует диалектика «Феноменологии духа» в отличие от «Логики» и «Философии права» с их систематичностью. Диалектике синтеза и примирения он противопоставляет диалектику отрицания, не признающую тождества реальности и мышления. «Никакой разум не смог бы найти себя в реальности, порядок и форма которой подавляют любую претензию разума», — писал он в книге «Актуальность философии» (1931). Что бытие соотносится с мышлением, доступно для него, — иллюзия, ставшая причиной неудач традиционной метафизики — феноменологии, идеализма, позитивизма, марксизма Как позитивные теории, они трансформируются в идеологии. «Философия сегодня служит только маскараду реальности, чтобы увековечить существующий порядок». Только принцип нетождественности бытия и мышления дает возможность, избежав камуфляжа, вместе с тем говорить осмысленно о реальности, полагает Адорно. «Мы живем после Аушвица, и прочитываемый философией текст полон лакун и контрастов, что трудно не приписать демонической слепоте».

Диалектика — в борьбе против господства тождественного, восстание частностей против порочного всеобщего. «Разум становится неспособным уловить реальность не в силу собственной неспособности, а поскольку реальность не есть разум», — пишет Адорно в «Трех очерках о Гегеле» (1963). Задача негативной диалектики — перевернуть ложную уверенность философских систем и привлечь внимание к индивидуальному. «Традиционная философия пытается познать непохожее, сделав его похожим». Но реальное не есть разум, и это «подтверждает, что критика тождественного тяготеет в сторону Объекта».

562

Негативная диалектика материалистична, поскольку реальность не есть нечто рациональное, скорее она нечто разорванное и неуспокоенное. Примат объективного — в неспособности духа организовать реальность. Негативный элемент (то, что не подвластно усмирению духом) становится мотором демистификации. Идеалисты, по мнению Дцорно, пытаются заставить замолчать реальность силой идей, поэтому необходимо «разговорить» реальность, чтобы покончить с абстрактностью идеалистических систем, схемами, рещающими, что важно, а что нет.

«Идея важности, — пишет Адорно, — отсылает к организационным критериям, идея актуального, напротив, соразмерна с объективной тенденцией, все более и более мощной. Разделение на важное и второстепенное формально повторяет иерархию ценностей доминирующей практики... Разделение мира на главные и вспомогательные вещи служит для нейтрализации феноменов в ключе крайней социальной несправедливости». Таким образом, негативная диалектика Адорно пытается разбить философскую и политическую тотальность в пользу различий индивидуального и качественного плана. «Порочной и ничтожной культуре» необходимо противостоять. После Аушвица вся культура, включая крайне необходимую ее критику, есть хлам.

3. АДОРНО И ХОРКХАЙМЕР: ДИАЛЕКТИКА ПРОСВЕЩЕНИЯ

Поняв основы негативной диалектики, уже не трудно понять позицию Адорно по отношению к философским и политическим концепциям, течениям в искусстве, социальным изменениям. Негативная диалектика становится «критической теорией общества». Идеализм, неокантианство с его формализмом, неопозитивизм развеялись как дым, считает Адорно. «Рафинированная и амбициозная» феноменология Гуссерля осталась нереализованной программой. Экзистенциализм Хайдеггера — «примитивный иррационализм». Позитивизм сводится к некритическому принятию фактов и сущестствующего. Гегель, которому Адорно немало обязан, «фальсифицирует реальность своей системой». Но и все догматические формы марксизма, априорно и некритически синтезирующие феномены, философ также не признает. Противник гуманистической социологии, он не менее жестко критиковал

563

эмпирическую (и позитивистскую) социологию за невнимание к типическим особенностям социальных фактов в сравнении с природными. Лобовая атака на современную культуру имела целью развенчать ложные образы реальности, где все возвращается на круги своя, обслуживая власть. Анализу современного технологического общества посвящена работа «Диалектика Просвещения», написанная Адорно и Хоркхаймером.

Авторы переосмысливают путь разума, начиная с Ксенофана, который видел в рационализации мира средство его подчинения человеком. «Просвещение в широком смысле слова преследовало цель освободить человека от страха, чтобы сделать его властелином. Но освещенная земля сияет светом триумфального поражения». Саморазрушение неминуемо, ибо просвещение парализовано «страхом перед истиной». Это привело к тому, что знание скорее стало техничным, чем критичным. Страх отдалиться от фактов (от принятого социального направления) связан с потерей веры в объективный разум. Важна не истина теорий, а их функциональность: над целями разум больше не властвует.

Другими словами, разум стал чисто инструментальным. Единственно, что он умеет — конструировать и усовершенствовать инструменты для установленных и необсуждаемых более целей, контролируемых к тому же системой. «Мы живем в тотально административном обществе, и естественное наказание неотделимо от социального прогресса». В самом деле, «рост экономической эффективности порождает, с одной стороны, более справедливые условия, с другой — технический аппарат и владеющие им социальные группы, возвышающиеся над прочим населением. Индивид перед лицом экономических сил сверхпотенции есть ничто. Общество господствует над природой как никогда. Служа аппарату, индивид исчезает, но и как никогда он аппаратом оснащен. Чем слабее и неустойчивее масса, тем больше в ее распоряжении материальных благ».

4. КУЛЬТУРНАЯ ИНДУСТРИЯ

Навязывая функциональность, «система» (современное технологическое общества) использует мощный аппарат культурной индустрии. Речь идет о масс-медиа (кино, телевидение, радио, диски, реклама и т. д.). Предлагая свои ценности и модели поведения, масс-медиа создает потребности и создает язык. В целях доступности эти ценности и модели единообразны, аморфны, примитивны. Они блокируют инициативу и творчество, ибо приучают к пассивному восприятию информации. Культурная индустрия коварно подменила личностное общенеопределенным. Каждый из нас заменим, но «индивид, абсолютно заместимый другим, есть чистое ничто».

564

Этого нельзя не заметить и в сфере досуга, где нет больше места рекреативной свободе, гениальности, неподдельной радости. Система устанавливает расписание досуга, а индивид подчиняется. Апофеоз посредственности — культивирование развлечений «по сходной цене». Таким образом, культурная индустрия — не закоулки идеологии, она — сама идеология, определяет принятие целей, установленных другими, т.е. системой.

Так просвещение превращается в свою противоположность. Пытаясь покончить с мифами, на деле оно умножило их сверх всякой меры. Кант говорил, что просвещение есть выход человека из фазы несовершеннолетия, в котором он повинен. Несовершеннолетие — это неспособность пользоваться собственным разумом без посторонней помощи. Зато сегодня индивид, став «совершеннолетним», превратился в ноль, которым манипулируют другие. Когда-то говорили, что судьба человека записана на небесах. Сегодня можно утверждать, что она зафиксирована «системой». Так Адорно и Хоркхаймер приходят к выводу, что «если просвещение не осознает этого регрессивного движения, то оно подпишет себе смертный приговор». Этого не должно случиться, поскольку необходимо «сохранять, расширять и доказывать свободу, вместо того чтобы бежать со всех ног в мир организации».

5. МАКС ХОРКХАЙМЕР: ЗАТМЕНИЕ РАЗУМА

5.1. «Прибыль» и «планирование» порождают репрессии

«Фашизм, — утверждал в 1939 г. Хоркхаймер, — есть истина современного общества». И тут же добавлял: «Кто не желает говорить о капитализме, должен помалкивать и о фашизме». Законы капитализма предполагают фашизм. «Чисто экономический закон» — закон рынка и прибыли — чистый закон власти. «Фашистская идеология на манер старой идеологии гармонии маскирует истинную суть: власть меньшинства, владеющего средствами производства. Стремление к прибыли выливается в то, чем всегда было, — в стремление к социальной власти».

Хоркхаймер (1895—1973) отслеживает этапы развития капитализма от классического либеризма (основанного на рыночной конкуренции) до монополистического капитализма, разрушающего рыночную экономику и насаждающего тоталитаризм. Эту тенденцию

565

сопровождает ужасающая экспансия бюрократического аппарата во всех сферах жизни. Так, путь прогресса, начавшийся с 1789 г., уже таил в себе тенденцию фашизма. «Равный и эквивалентный обмен закончился абсурдом, и этот абсурд есть тоталитарный порядок». Коммунизм, т.е. государственный капитализм, — заурядная версия авторитарного государства.

Массовые пролетарские организации, приняв бюрократические структуры, никогда не выходили (и не могли выйти) за пределы государственного капитализма. Плановый принцип заменил принцип прибыли, но люди оставались объектами централизованного и бюрократического администрирования. Прибыль, с одной стороны, и плановый контроль, с другой стороны, породили двойное подавление. Такова коварная логика структуры индустриального общества.

В книге «Затмение разума. Критика инструментального разума» (1947) Хоркхаймер анализирует понятие рациональности, лежащее в основе современного индустриального общества, на предмет содержания в ней существенных дефектов. Этот анализ будет продолжен в «Диалектике Просвещения», где исследование исторической логики западной цивилизации подводит читателя к выводу о том, что сон эмансипированного человечества может обернуться новой эпохой варварства.

5.2. Инструментальный разум

Рациональность, лежащая в основе индустриальной цивилизации, нездорова в корне. «Если мы хотим говорить о болезни разума, — пишет Хоркхаймер, — то не в смысле болезни, поразившей разум на определенном историческом этапе, а как о чем-то неотделимом от природы цивилизованного разума, так, как мы его до сих пор знаем. Болезнь разума породила жажда человека господствовать над природой». Эта воля покорителя потребовала знаний «законов», установления бюрократической анонимной организации, и во имя триумфа над природой потребовалось и человека сделать инструментом.

Разумеется, в прошлом мало кто представлял себе, что технологический прогресс предоставит в наше распоряжение любые блага из снов утопистов. Все же надежды человечества как никогда далеки от воплощения. Возможно, страх и разочарование наступают потому, что техника, расширяя горизонты мысли и действия, отнимает у человека автономию, силу воображения и независимость собственного суждения.

566

Прогресс технических возможностей сопровождает процесс дегуманизации, так прогресс угрожает разрушить цель — идею человека Человечности, эмансипации, творческой активности, критической способности грозит «система» индустриального общества, заменившая цели средствами. Разум стал инструментом достижения целей, о которых ничего не известно. «С рождения человек только и слышит: успеха можно добиться исключительно путем самоограничений. Спастись, стало быть, можно только древним способом биологического выживания — мимикрией».

Философия индустриального общества, следовательно, не есть философия объективного разума (согласно которой разум — имманентный принцип реальности). Это философия субъективного разума, в которой разум есть исключительно «способность рассчитывать вероятность и координировать выбранные средства с данной целью». Для него нет разумной в себе и для себя цели. Другими словами, «мышление теперь может служить какой угодно цели — порочной или благой. Оно — инструмент всех социальных действий, устанавливать нормы социальной или частной жизни ему не дано, ибо нормы установлены другими. Разум уже не ищет объективных и универсальных истин, чтобы сориентироваться на них, он имеет дело с инструментами для уже данных целей... все решает "система", иначе говоря, — власть. В формалистическом аспекте субъективного разума, как показано позитивизмом, важен момент зависимости его от объективного содержания. Инструментальный аспект и гетерономное содержание подчеркнуты прагматизмом. Разум совершенно порабощен социальным процессом. Единственным критерием стала инструментальная ценность, функция которой — господство над людьми и природой».

Так «система» и «администрирование» сделали человека элементом блок-схемы (в чем и состоит его судьба), превратили идеи в «вещи» (с момента, когда «истина более не есть самодостаточная цель»), свели природу к чистой материи, нами по праву используемой, тем более что и цель такова: подчинить ее».

5.3. Философия как обличение инструментального разума

Оказавшись перед этой наводящей страх пустотой, мы судорожно ищем спасения в астрологии, йоге, буддизме, пытаемся приспособить к новым условиям классическую или средневековую философии. Однако, комментирует Хоркхаймер, переход от объективного разума к субъективному неслучаен: объективистские философии рухнули, ибо не выдержало основание. Нельзя спасти не только философию, ставшую сегодня «философией обслуживания», но и искусство, которое не в состоянии отразить реальность. «Когда-то искусство, литература, философия делали усилия, чтобы выразить

567

смысл вещей и жизни, озвучить их молчание, дать природе орган, благодаря которому стали бы понятны ее страдания; это позволяло назвать реальность ее собственным именем. Сегодня у природы отнята способность говорить. Когда-то люди верили, что каждая фраза, слово, вопль или жест полны внутреннего смысла, сегодня они скорее объясняются стечением обстоятельств». Наука не просто победно торжествует на руинах философии, храня молчание по поводу жизненно важных проблем. Она изготовилась служить дьявольским силам, и сегодня «сциентизм не обуздывается воинственной религией». Панацеи остаются панацеями.

Выводы неутешительны: «1. Природа представляется простым инструментом в руках человека, объектом эксплуатации, которая при отсутствии цели не знает ограничений. 2. Мышление, не обслуживающее определенные групповые интересы, считается поверхностно бесполезным. 3. Такая умственная деградация вполне устраивает власти предержащие, с помощью прирученных "мыслителей" удобно контролировать капитал и рынок труда. 4. Массовая культура навязывает образ жизни, принятый теми, кто, ненавидя, на словах тем не менее восхваляет его. 5. Продуктивная способность рабочих подчинена техническим требованиям, а городские власти определяют стандарты по собственному усмотрению. 6. Обожествление промышленной деятельности не знает пределов. Несуетность воспринимается как порок, если время бездеятельности превышает то, которое необходимо на восстановление сил. 7. Значение "продуктивности" соизмеряется термином "пользы", соотносимой с властными структурами, а не со всеобщей необходимостью».

В такой ситуации самая дельная услуга, которую разум мог бы предложить человечеству, — это разоблачение того, что называется разумом. По-настоящему нашу эпоху представляют те, кто прошел круги ада, страданий и деградировал в неравной борьбе с палачами. Такие люди меньше всего похожи на персонажей, раздутых по законам поп-культуры. Безвестные мученики концентрационных лагерей стали символом человечности, рвущейся на Божий свет. «Задача философии — перевести все это на язык слов, чтобы люди смогли услышать голоса, превращенные тиранией в молчание».

5.4. Ностальгия по «совершенно Иному»

С возрастом Хоркхаймер стал отходить от марксистских и революционных идеалов своей молодости. «Всякое конечное существо и человечество в целом конечны; тот, кто возомнил себя последней, высшей и единственной ценностью, становится идолом, жаждущим кровавых жертв», — писал Хоркхаймер в 1961 г. (опубликовано в интервью под названием «Ностальгия по совершенно Иному»).

568

Опасность национал-социализма, признавался Хоркхаймер, заставляла искать противовес в марксизме. Казалось, только революция способна победить это зло. «Марксизм в мою бытность революционером был ответом на тиранию правого тоталитаризма, хотя уже тогда были сомнения в том, что солидарности пролетариата достаточно для построения справедливого общества... Иллюзии лопнули как мыльные пузыри: социальное положение пролетариата улучшилось и без революции, а общий интерес больше не основание для социальных перемен. Оказалось, что, помимо классовой солидарности, существует солидарность людей вообще, вытекающая из того факта, что все они ограничены, страдают и умирают». И если все так, то разве не изначально человеческим выглядит «общий интерес создать мир, в котором человеческая жизнь была бы прекраснее, продолжительнее, менее горькой и, хотелось бы добавить, да трудно в это поверить, — мир, способствующий развитию духа».

Как можно быть безразличным к несправедливости и страданию? Но мы, люди, конечные существа, и если не можем не смириться, то уж наверняка не имеем права относиться к историческому — политике, теории или государству, — как чему-то абсолютному. Наша конечность не доказывает существования Бога. И все-таки есть нужда в теологии, понятой не как наука о Божественном или о Боге, а как «признание, что мир есть феномен. Нет абсолютной истины, а есть лишь последняя реальность, теология (я хотел бы быть понятым правильно), есть надежда на то, что, несмотря на характерную для мира несправедливость, несправедливость не сможет утвердиться в качестве последнего слова».

Теология, следовательно, по мнению Хоркхаймера, стала выражением ностальгической веры в то, что «убийца не сможет долго торжествовать над невинной жертвой». «Ностальгию по совершенно истребленной справедливости» нельзя реализовать в истории. Даже лучшее общество, покончившее с социальным хаосом, не в состоянии компенсировать несправедливость прошлого и восстановить природные богатства». Все же это не значит, что нужно смириться с удушающей атмосферой автоматизированного общества. Даже если изменения вскоре окажутся необратимыми, сегодня еще не поздно многое сделать. Как минимум философу доступна критика существующего порядка, чтобы удержать людей от способа мыслить и действовать на потребу бездушной социальной организации.

569

6. ГЕРБЕРТ МАРКУЗЕ И «ВЕЛИКИЙ ОТКАЗ»

6.1. Возможна ли «нерепрессивная цивилизация»?

Книга «Эрос и цивилизация» (1955) развивает одну из главных тем фрейдизма — тему подавления цивилизацией человеческих инстинктов. «Счастье, — говорил Фрейд, — не есть культурная ценность». Маркузе (1898—1979) также полагал, что дисциплина моногамной репродукции, методичное подавление либидо, направление его в русло социально полезной деятельности вместе образуют культуру. История человека есть история его подавления, считал Фрейд. Культура, или цивилизация, налагает на индивида ограничения. Стоит предоставить ему возможность следовать к своим естественным целям, как тут же обнаружится несовместимость с любой устойчивой формой ассоциации. «Цивилизация начинается с отказа от изначальной цели — полного удовлетворения потребностей». Направление этого поворота Маркузе обозначает так:

— от немедленного удовлетворения к отложенному удовлетворению;
— от удовольствия к подавлению удовольствия;
— от радости (игры) к труду (работе);
— от восприимчивости к продуктивности;
— от отсутствия подавления к гарантированной безопасности.

Фрейд, отмечает Маркузе, описал это изменение как трансформацию принципа удовольствия в принцип реальности, что сделало инстинкты превратностями психического аппарата цивилизации. Так человек стал «организованным Я». Репрессивная модификация инстинктов привела, по Фрейду, к вечной борьбе за существование, продолжающейся поныне. «Убеждение, что антагонизм между принципом удовольствия и принципом реальности неустраним, что нерепрессивное общество невозможно, — краеугольный камень фрейдизма».

Против тенденции абсолютизации указанного антагонизма и выступил с критикой Маркузе. Контраст не имеет метафизической природы, он — продукт специфической социально-исторической организации. Фрейд показал, что ограничения свободы неизбежны как цена за построенную цивилизацию. Однако отсюда не следует, что платить надо вечно. Вскрывая всю глубину несвободы, Фрейд защищает подавленные устремления человечества, вводя теорию бессознательного. Бессознательное есть память о порыве к полному удовлетворению, где нет нужды и подавления. В бессознательном продолжает жить желание возрожденного рая вместе с завоеваниями цивилизации.

570

В психоаналитической теории память занимает центральное место и терапевтическая функция памяти проистекает из истинностной ее ценности. Поэтому важно суметь погрузиться в память, обнаружить бессознательное в его продуктах, проанализировать сны, посмотрев на них «открытыми глазами». Открыв, таким образом, «строгие истины», можно разбить рамки, сковывающие бессознательное.

6.2. Освобожденный эрос

Маркузе пытается показать, что освобождение от прошлого не заканчивается примирением с настоящим. Необходимы «поиски утраченного времени». С другой стороны, «весь технический прогресс, завоевание природы, рационализация человека и общества не упраздняют и не могут отменить отчужденного, механического и неприятного труда». Тем не менее прогрессивное отчуждение увеличивает потенциал свободы: чем больше индивид отстранен от необходимого труда, тем меньше втянут в царство необходимости. Это означает, что технологический прогресс создал предпосылки для освобождения общества от обязательного труда, создав пространство свободного времени и изменив их соотношение.

«Царство свободы, расширяясь, становится царством свободной игры индивидуальных способностей. Освобожденные, они порождают новые формы реализации, заново открывают мир, придавая, в свою очередь, новые формы царству необходимости, борьбе за существование». Так на смену царству свободы приходит нерепрессивное общество, примиряющее природу с цивилизацией. Освобожденный эрос торжествует. Теперь эрос — радость практики, не растрачивающей себя в коммерции, в игре и фантазии он вновь находит творческую потенцию. В эстетическом измерении он обретает бескорыстное наслаждение, отвергнутое принципом прибыли и эксплуатации. Торжество эроса означает победу логики удовлетворения над логикой подавления.

Стало быть, в технологическом прогрессе есть объективные условия радикальной трансформации общества. Однако прогресс следует контролировать и направлять. Власть, сознавая возможный крах системы, пытается задушить освободительную потенцию, продлить обязательный режим, переставший быть необходимым. Так утопия, технически возможная, остается пока недостижимой.

Важность философии в том, что, не рассуждая о царстве свободы в деталях, она указывает на препятствия, создаваемые властью и ревизионистами фрейдизма. Последние, вместо того чтобы анализировать социальные условия в психологическом ключе, толкуют

571

психологические факты в социологических терминах. Науке (психоанализу), продолжает Маркузе, не удалось до конца задушить эрос, и в системе остались зазоры, воспользовавшись которыми можно проложить дорогу к нерепрессивной цивилизации, где вместо борьбы за существование возникнет сотрудничество в духе свободного развития индивидуальных потребностей. Необходима новая рациональность удовлетворения, в рамках которой разум совпадает со счастьем. Тем не менее «даже окончательная победа свободы не может утешить тех, кто умирает в страданиях. Воспоминания о преступлениях человечества и его жертвах не могут не омрачить перспективу нерепрессивной цивилизации».

6.3. Одномерный человек

Самое известное сочинение Маркузе — «Одномерный человек» (1964). Шестью годами раньше появилась его книга «Советский марксизм», описывающая бюрократическое разложение партии и государственности. Маркузе указывает на магический характер идеологии, которую он характеризует не столько как ложное сознание, сколько как сознание фальшивой объективности. Убогой схоластикой и жестокой «теологией» называет он диамат. Тоталитарное советское государство оказалось в руках бюрократической технократии, сконцентрировавшей никем и ничем не контролируемую власть над населением.

В «Одномерном человеке» мы находим образ человека, живущего в обществе с одним измерением, руководимом такой же убогой плоской философией. Общество, в котором критика парализована тотальным контролем, это общество без оппозиции. Философия поражена язвой технологической рациональности и логики силы-власти при поддержке худшей разновидности позитивизма.

В технологическом обществе аппарат стремится к всевластию, определяя не только занятость и социальное поведение, но и индивидуальные потребности. Технологический универсум стремится стать политическим универсумом. Это последняя стадия реализации исторического проекта — превращение природы в простой объект подавления.

Свобода мысли и слова, сознания и инициативы, однажды пройдя институализацию, разделяют судьбу всего общества. В самом деле, индустриальное общество, сражающееся за «всеобщее процветание», есть общество, организация которого требует все более эффективной власти над природой и человеком (ее частью), все более действенного использования ресурсов. Высокая продуктивность делает все более напряженным труд, ограничивая потребности. Так подавляющий контроль распространяется на все

572

сферы жизни общества, включая приватные отношения, абсорбируя все альтернативы. В тоталитарно-технологическом универсуме «душа и тело постоянно мобилизованы на его защиту». Это общество способно сдерживать любое качественное изменение в нужных временных рамках, а его рафинированные техники контроля дают человеку иллюзию свободы. «Некоторая комфортная, прилизанная, рассудочная, демократичная несвобода доминирует в разросшейся индустриальной цивилизации».

Так общество, аннулируя критическую мысль, уничтожает саму возможность изменения. Развитие капитализма изменило структуру и функции классов, рабочий класс, интегрированный системой, потерял роль трасформирующего исторического фактора. Теперь борьба за обновление не может идти путем, указанным Марксом. «Тоталитарные тенденции одномерного общества делают неэффективными традиционные формы протеста... Все же на периферии общества есть социальный слой отверженных, чужаков, эксплуатируемых, преследуемых национальных меньшинств, безработных и неработоспособных, жаждущих положить конец невыносимым условиям... Их оппозиция подрывает систему извне, эта сила нарушает правила игры, показывая тем самым, что игра нечистая. Когда, объединяясь, они требуют элементарных прав, то, встреченные вооруженной силой, готовы к пыткам, лишению свободы и даже смерти... Сам факт, что они отказываются участвовать в игре, уже означает начало конца этого периода».

Это не значит, что события будут развиваться таким образом. Это лишь знак нового настоящего внутри и за пределами индустриального общества. У критической теории нет понятий, заполняющих лакуну между настоящим и будущим, обещаниями и успехами. Оставаясь негативной, эта теория «хочет сохранить верность тем, кто безо всякой надежды дал и продолжает давать жизнь Великому Отказу».

7. ЭРИХ ФРОММ И «ГРАД БЫТИЯ»

7.1. Порок ли неподчинение?

Человек рождается тогда, когда он разрывает первобытные связи с природой, характеризующие животное существование. Такова точка зрения Эриха Фромма (1900—1980). Порвав цепи, человек остается одиноким. Дискомфорт изоляции заставляет его выбрать один из следующих путей: 1) подчиниться власти (человека, государства, института, божества); 2) попытаться подчинить других, — т.е. мазохизм или садизм. Но и первый (мазохизм), и второй

573

(садизм) пути, пишет Фромм в «Психоанализе современного общества» (1955), патологичны как формы человеческого поведения. Крах таких моделей поведения ведет к признанию, что единственно здоровая форма отношений есть любовь. Лишь она дает возможность сохранить полноту свободы.

Отделение человека от природы (как в физическом, так и в социальном плане) — вещь непростая. Его преследуют искушения «кровосмесительного сращения» с кланом, социальной группой, властью, связь с которыми страхует человека от риска и ответственности. Проблема в том, пишет Фромм в книге «Бегство от свободы» (1941), что ставший свободным человек ответствен за свои поступки, мысли, выбор. Когда он не выдерживает груза этой ноши, то ищет убежища в стадном конформизме, слепо принимает и выполняет установленные нормы, защищает клан от «врагов», т.е. от всех чужаков, «несвоих».

В поисках собственной идентичности человек, выбирая суррогаты, жертвует своим душевным здоровьем. Здоровье характеризуется способностью любить и творить, освобождением от кровосмесительных клановых связей, самодостаточностью, пониманием, что человек обладает собственными потенциями в их объективности и разумности.

Что смиренное подчинение есть добродетель, а неподчинение — порок, веками внушали жрецы, феодалы, промышленные магнаты и родители, читаем мы в работе Фромма «Неподчинение как психологическая и моральная проблема» (1963). «Адам и Ева были внутри природы, как зародыш в утробе матери. Однако неподчинение разорвало эту природную связь, и они стали индивидами. Первородный грех дал начало истории. Человек был изгнан из земного рая, чтобы он научился все делать сам и стал настоящим человеком».

Как следует из пророчеств, дальнейшая эволюция человека была бы невозможна без серии актов неповиновения. Не только пример Прометея, похитившего огонь у богов, доказывает это. Духовное развитие стало необратимым, когда предки нашли смелость сказать «нет» властям от имени собственной совести и веры. Разве смог бы интеллект достичь таких вершин, если бы не свойство человека возражать авторитетам и выступать против предрассудков? Личность становится свободной, в частности, и посредством непослушания. Способность быть несогласным — одно из условий свободы. С другой стороны, свобода проявляется как протест. «Если у меня есть страх перед свободой, то трудно найти мужество не подчиниться. В самом деле, свобода и способность протестовать неотделимы друг от друга», ибо без них рост личности невозможен. Не менее очевидно, что если «человечество покончит с собой, то это произойдет благодаря тем, кто нажмет на фатальные кнопки, тем, кто подчинится архаичным чувствам страха, ненависти, жажды

574

обладания, тем, кто выступает от имени так называемого государственного интереса и национального престижа... Советские лидеры щедры на разговоры о революции и свободном мире. Но именно откровенное применение силы и изощренные убеждения вызвали неповиновение... способность сомневаться, критиковать и не подчиняться есть то, что располагается между будущим человечества и концом цивилизации».

7.2. Быть или иметь?

Анализу причин кризиса современного общества посвящена одна из самых известных книг Фромма «Иметь или быть?» (1976). Из двух способов существования — иметь и быть — в первом берется за аксиому правило: «Я есть то, что имею и потребляю». Индивидуалистам и консумистам Фромм напоминает призыв Будды не стремиться к собственности. Ничто не утешит человека, обретшего весь мир и потерявшего себя, говорил Иисус. Маркс, говоря о том, что «роскошь есть точно такой же порок, как и бедность», советовал быть в середине бытия, что значило не иметь слишком много (Фромм ссылается на «подлинного», не тронутого искажениями Маркса). Модальности бытия человека суть «независимость, свобода и присутствие критического разума». Фундаментальная характеристика бытия — быть активным, но не в смысле внешней суеты, а в смысле внутренней продуктивности. Это означает обновляться, расти, любить, выйти из изоляции собственного Я.

«Центром культуры позднего средневековья был град Божий. Современное общество стало развиваться под знаком земного града. Такая точка зрения привела наш век к судьбе Вавилонской башни, которая шатается на наших глазах, грозя обвалиться. Если град Божий и град земной образуют тезис и антитезис, новый синтез представляется единственной альтернативой хаосу. Синтез духовного ядра позднесредневекового мира и рациональной пост-ренессансной культуры образует град Бытия».

Город Бытия будет городом нового человека, структура которого характеризуется следующими чертами. «Готовность отказаться от всех форм присвоения, чтобы "быть" до конца. Надежность, чувство подлинности и доверие основаны на приятии всего — потребностей, интересов, любви, солидарности с окружающим миром, вместо суетного желания иметь, контролировать мир, быть рабом собственных интересов... Любовь и уважение к жизни во всех ее проявлениях, осознание, что не вещи, власть и все, что от смерти, а жизнь и все к ней принадлежащее обладают сакральным характером... Развитие собственной способности любить и критически мыслить, собственную фантазию, которая не есть бегство от

575

невыносимых обстоятельств, а скорее предвосхищение конкретных возможностей преодоления обстоятельств... Осознание того, что зло деструктивно и проистекает из поражения, невозможности дальнейшего роста». Как совместить социальную природу с призванием человека любить? Этой проблеме посвящена книга «Искусство любви» (1956).

8. ЛОГИКА СОЦИАЛЬНЫХ НАУК: АДОРНО ПРОТИВ ПОППЕРА

На конгрессе «Логика социальных наук», организованном в Тюбингене Немецким обществом социологии в октябре 1961 г., выступили Поппер и Адорно. Тогда произошло первое столкновение между эпистемологической школой критического рационализма и франкфуртской школой диалектики.

Поппер выступил с тезисом о единстве научного метода «Метод социальных наук, как и естественных, состоит в попытках решить свои проблемы, именно от проблем отталкиваются и те, и другие. Они предлагают и критикуют решения». Доказательства могут привести как к подтверждению, так и к опровержению. Мы учимся на ошибках: всякая теория, опровергаемая в принципе, остается неполной. Она дает событие в некой перспективе (социологии, биологии, психологии или экономики). Объективность теории эквивалентна ее контролируемости и опровергаемости. Объективность есть атрибут теории, в то время как беспристрастность может быть приписана только личности. Объективность есть факт общественного (не приватного) контроля.

Отвечая Попперу, Адорно предложил более широкое понятие логики, в смысле не только общих правил мышления и дедуктивной дисциплины, но и конкретных процедур социологии. На три момента обратил внимание Адорно: а) социологию по типу конструкции нельзя сравнивать с естественными науками; б) социологии более 160 лет (если считать ее рождение с Сен-Симона, а не с Конта), значит, негоже обращаться с ней, как с «незрелой девицей»; в) бесполезно отрицать разницу между естественными и социальными науками, опираясь на методологию.

Познавательный идеал когерентного объяснения обнаруживается как неадекватный (каким бы элегантным он не выглядел с математической точки зрения), ибо он не нейтрален относительно категориальных структур. Общество противоречиво и все же поддается определениям, оно рационально и иррационально вместе, систематично и нерегулярно, оно — слепая, но все же опосредованная сознанием природа. Это должна учитывать социология. Иначе одно противоречие выливается в другое, еще более фатальное. Метод по сути, уверен Адорно, небезразличен к предмету. Методы зависят не от методологического идеала, а от вещи.

576

Спекулятивный метод нельзя рассматривать как болезнь социального познания. Без предвосхищения момента целого нет адекватных частных наблюдений, неопределено точное место и ценность каждого из них. Адорно, как и Поппер, — за критику, однако он боится доверять ее фактам. «Социальные факты не есть последняя реальность, поэтому основанием познания быть не могут... Не все теоремы суть гипотезы: теория — это цель, а не средство социологии... Критика не только формальна, но и материальна: критическая социология, если истинны ее понятия, всегда и по необходимости есть критика общества, как уже объяснил Хоркхаймер своим анализом традиционного и критического общества».

Социология знания, игнорирующая различие истинного и ложного сознания и представляющая прогресс в виде движения к истинной объективности, на самом деле, по Адорно, проигрывает марксистской концепции науки. Концепция идеологии не болтовня, в ней нет вульгарного релятивизма.

Истинное познание связано с аспектом всеобщего. «Опыт противоречивости социальной реальности есть не точка отсчета, а мотив, который только и конституирует возможность социологии вообще. Только тогда, когда мы думаем об ином обществе, оно становится проблемой (по выражению Поппера). Через то, чем оно не является, мы узнаем, что такое общество». В действительности отказ социологии от теории общества по сути есть смирение: отчаявшись изменить общество, мы уже не ставим задачи понять целое.

Социологию, замечает Адорно, нельзя свести к «административному исследованию». Взгляд на общество как целое предполагает подъем над рассеянными фактами. С другой стороны, эмпирические факты — как капли воды на раскаленном железе. Эмпирическая социология занята объективным исследованием субъективных мнений: не почему, а что думают люди по тому или иному поводу. Так из-за произвольного выбора предметов ускользают объективные проблемы, скрытые под поверхностью.

Позитивизм делает допущение, что реальность как целое подчинена слепому импульсу к бесконечным изменениям. После ликвидации идеализма его устраивают лишенные смысла осколки. Что именно ликвидировано, его не интересует. Мысль Адорно, таким образом, сконцентрирована на диалектике всеобщего. Тотальность как диалектика. Диалектика как дескриптивная теория объективных противоречий общества. Тотальность как научное сознание, постольку поскольку оно не растворяется в инструментальном разуме. Тотальность как осознание бесконечных аспектов общества и тотальность как регулятивная идея. Тотальность как критическая категория. Тотальность как призыв к фантазии, забытой позитивизмом. Тотальность как теория социально-экономических и вообще объективных структур.

577

9. «ДИАЛЕКТИК» ЮРГЕН ХАБЕРМАС ПРОТИВ «СТОРОННИКА ВЫБОРА» ГАНСА АЛЬБЕРТА

Спор Адорно с Поппером продолжили диалектик Хабермас (ученик Адорно) и критический рационалист Альберт (последователь Поппера). Хабермас уверен, что социальные науки развиваются в направлении позитивистского идеала: в них начинает преобладать чисто технический интерес. Стало быть, без нормативной точки зрения наука превращается в инструкцию, указующую пути и средства, но понимания целей при этом нет. Разум бессилен перед целями, ибо их нельзя обосновать. Разум, очищенный от всякого момента просвещенной воли, — чужд сам себе. Частная жизнь духа ведет к фантомному существованию, основанному на произволе под именем «решения».

Познание образовано из научных суждений. Оценочные суждения основываются на решимости. Дуализму фактов и решений соответствует эпистемологическое различие между знанием и оценкой и методологическое требование ограничить и унифицировать экспериментальные науки. Наука не может решить практических и нормативных проблем, а оценочные суждения не могут законно принять форму теоретических утверждений. Поэтому дуализм фактов и решений, полагает Хабермас, способствует редукции знания к экспериментальным наукам в узком смысле слова и, следовательно, уводит блок жизненных проблем с горизонта наук вообще. Но если практические проблемы вынести и подчинить рациональному обсуждению, то нужно ли удивляться последней отчаянной попытке вернуться к закрытому миру образов и мифических сил? Так позитивизму познания соответствует «решимость в выборе» в практической области. Так цена экономии в выборе средств — абсолютно свободный выбор наиболее высоких целей. Техническая рационализация привела к демифологизации царства целей.

Хабермас задался целью преодолеть ограниченность социальных наук и нормативно сориентировать их. Действия следует «освободить от произвола, чтобы диалектически узаконить их в объективном контексте». Другими словами, перед нами попытка объективного оправдания практического действия именем истории (ибо этого нельзя сделать натуралистически). «Практически ориентированная

578

философия истории» Хабермаса подразумевает, что социальные нормы природой никак не обусловлены. Значит ли это, что смысл нормы подлежит рациональному обсуждению в конкретном жизненном контексте, из которого она возникла и в рамках которого идеологически и критически отражена?

Позитивизм попадает в сети мифологии, откуда только диалектика с улыбкой иронии может его освободить. Дихотомии фактов и выбора для диалектики не существует. «Условия, определяющие ситуацию практического действия, — подчеркивает Хабермас, — выступают как моменты тотальности, которые нельзя развести как живые и мертвые, факты и оценки, неуместные средства и осмысленные цели. Здесь работает и гегелевская диалектика цели и средств». Поскольку социальный контекст в буквальном смысле есть «витальный комплекс», самая малая и хрупкая частичка которого — живая, как и все целое, у средств есть определенные цели, а целям соответствуют определенные средства. Чтобы решать практические проблемы, недостаточно только рационального выбора целей и средств аксиологически нейтральных. Практические проблемы требуют теоретического руководства, показывающего, как одна ситуация превращается в другую, дающего и прогнозы, и программы.

Хабермас верит в возможность включения норм в сферу разума, говоря, что средства предназначены для определенных намерений, а намерения соотносятся с определенными целями. Цели и средства не располагаются по разные стороны разума. Они нераздельны, и эта нераздельность, непонятная аналитикам, кажется прозрачной диалектикам, видящим тотальность социальной жизни. Аналитик (эпистемолог) настаивает: хорошо, средства и цели неразделимы, но ведь предписания логически невыводимы из описаний. Конечно, Хабермас с его «практически ориентированной философией истории» не видит выхода из этой дилеммы. Путь истории угадывает пророк, а волю Божию — теолог. Кажется, третьего не дано.

Понятия тотальности и диалектики, отмечает Альберт, лишь по видимости информируют. На самом деле у них исключительно прагматическая сила. Факт, что попытки трактовать реальность в противовес позитивизму, популярные в тоталитарных обществах, выдает, по мнению Альберта, особенность диалектического мышления. Оно предоставляет маски, чтобы узаконить все возможные решения, чтобы вывести их из обсуждения и спасти от критики. Но решение, маскирующееся под свет разума, стремящееся быть общепонятным, не кажется чем-то лучшим в сравнении с «чистым» решением, которое, как представляется критикам, преодолевается. Разоблачение посредством критического анализа трудно поэтому опровергать во имя разума.