Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

Николай Реймерс

СВОБОДА И РАВЕНСТВО.

(Эскиз к системе философии права)

Реймерс Н. Свобода и равенство. (Эскиз к системе философии права) / Путь.— 1933.— № 41 (ноябрь-декабрь).— С. 25—60.

§ 1.

Касаясь содержания столь животрепещущих понятий, как свобода и равенство, я думаю, что люди, у которых, кроме практического — свойственного всем — отношения к разным вопросам, есть еще и теоретическое, с некоторым интересом прочтут мои заметки. Одна из мыслей этих заметок та, что люди в своей практической деятельности руководятся некоторыми понятиями и основоположениями; руководясь ими, всю жизнь хлопочут и даже иногда совершают невероятные подвиги, — и, в то же время, никому из них не приходит в голову вдуматься в содержание этих понятий и основоположений. В связи с этим может быть произведено подразделение людей на практический и теоретический типы: люди первого типа кладут в основу своей деятельности некоторое целевое понятие и, не проверяя его содержания и смысла, порой придумывают весьма остроумные средства для его достижения; люди же второго типа, исходя из вполне правильной предпосылки, что если основное жизненное целевое

понятие не имеет смысла, то и вся основанная на нем деятельность тоже бессмысленна, — эти люди постоянно проверяют свои жизненные цели, колеблются (т.к. ведь истина глубоко скрыта от нас) и, в силу этого, бездействуют. Примером первого типа служит скупой богач, всю жизнь придумывающий средства набить свои сундуки золотом, которое ему не удастся — да он и не желает — истратить и которое, волей всемогущего Рока, предстоит промотать по кабакам его худосочным отпрыскам; второго же — Диоген-циник, отвергающий ценность всех жизненных целей и довольствующийся одиночеством и своим собственным обществом. Соответственно с этими двумя типами людей, в философской литературе возникло два термина: ума и разума; первый — для обозначения некоторой практической способности непосредственно улавливать причинную связь явлений природы и при ее помощи достигать целей, второй же — для обозначения отвлеченной способности познания при помощи понятий, суждений и умозаключений.

§2.

Однако подхожу ближе к главной своей теме. В данное время вся политическая жизнь всего мира вращается вокруг понятий свободы и равенства, подобно тому, как спутники вращаются вокруг своей планеты. Ввиду этого интересно исследовать эти понятия и связанные с ними суждения. Но предупреждаю, что я произвожу это исследование не для того, чтобы провести какой-либо политический взгляд, а просто с целью узнать, каковы они на самом деле. Другими

словами, здесь интерес такой же, как у физиолога, старающегося узнать процессы обмена веществ в организме, или же у математика, исследующего свойства пространства и времени. Что же касается моего политического взгляда (хотя это к делу не относится), то, чтобы не вызвать недоразумения, наперед скажу, что самым совершенным из реально существующих государств я считаю Английскую республику, с ее традиционными институтами короля и лордов, знаменующими собой непрерывность английской истории и отсутствие в ней крутых поворотов. Теперь приступим к нашей проблеме.

Термин «свобода» может иметь три значения, которые следует рассмотреть, чтобы определить, какое из этих значений имеется в виду в нашей и вообще во всякой политической жизни.

1) В философской литературе под свободой подразумевается независимость психической (духовной) жизни человека, как деятельного начала, от закона причинности. Закон же причинности говорит, что каждое явление природы, напр. В, связано всегда с другим, напр. А, так, что если возникает А, всегда и везде, с естественной необходимостью, возникает и В. Но, т.к. психическая жизнь человека есть тоже часть природы, то, следовательно, человек не волен в своих желаниях и мыслях, у него нет выбора, и если в сознании есть некоторые мысли, то из них роковым образом возникают другие — так, что человек не может изменить их естественного хода. Этот вопрос получил особый интерес для религии, т.к. если прав детерминизм, т.е. учение о том, что человек не свободен, — то

он не может быть ответственным за свои поступки. Ясно, что в только что упомянутом понятии свободы мыслится, что если люди свободны, то — все одинаково и всегда были одинаково свободны, т.к. под свободой подразумевается только полная независимость от закона причинности. Значит, в политической жизни имеется в видуне это понятие свободы, т.к. ведь к свободе стремятся, т.е. предполагают, что она не всегда бывает налицо. Между прочим, самое интересное, что было написано о вышеупомянутом значении понятии свободы, по-моему, можно найти у Канта в конце его «Критики чистого разума» и в «Критике практического разума» и у Шопенгауэра в его сочинении «О свободе воли». В русской литературе этому вопросу посвящена замечательная книга проф. Лосского: «Свобода воли».

2) Второе значение «свободы» исходит из двух предпосылок : а) что люди свободны в первом смысле и б) что есть причинная связь между духовным и физическим мирами, т.е. что намерения людей могут быть причинами ихпоступков, т.е. материальных действий, расположенных в физическом мире. И вот, в данном случае, под свободой подразумевается свобода от ограничивающих внешних условий, т.е. та или другая степень возможностей, которой располагает человек. В этом смысле человек, сидящий в своей комнате, более свободен, нежели человек, сидящий в тюрьме, так как первый может не только есть хлеб, пить воду и гулять из угла в угол, но и вкусно пообедать, пойти на бульвар и т.д. Заметим, что в политической жизни такого рода свобода всегда распределяет-

ся так, что одни ее имеют за счет других. Так, напр., у средневекового барона было гораздо больше прав, т.е. возможностей, нежели у теперешнего гражданина, а у средневекового крепостного — наоборот. Затем, напр., греческий тиран обладал массой возможностей (прав), в связи с бесправным положением своих подданных. Здесь повторяется та же история: тиран имел бесконечно больше прав, нежели можно иметь в современном цивилизованном государстве, его же подданные — меньше. Значит, и в прежние времена была свобода и еще большая, нежели теперь (напр. право жизни и смерти одних над другими), только она была у немногих лиц, за счет порабощенных масс, теперь же она, хоть и не может быть столь велика, как в древности, но зато она поровну распределена. Поэтому, когда говорят, что раньше не было свободы, то под свободой подразумевают именно ее равномерное распределение. Это и представляет третье значение понятия свободы, и это значение и есть то, которым пользуются в политике. Ясно, что этот — третий — смысл свободы образует частный случай второго.

3) Значит в понятии свободы, стоящем в центре современной политической жизни, мыслится примерно то же, что и в понятии равенства. Этим объясняется, что эти два термина употребляются почти как синонимы. Но тут может быть добавлен еще один признак, являющийся как бы мотивом, заставляющим людей стремиться к свободе. Если вникнуть в требования и жалобы рабов всех веков, обращенные к их господам, то мы увидим следующее: «Мы, де, тоже люди, а потому нет осно-

ваний обделять нас в правах». Если вникнуть во все подобные действительные исторические случаи, то можно сказать, что свобода или равенство заключается в равенстве в правах существ с одинаковой организацией, т.к. основанием всех освободительных требований всегда было: «Мы, де, тоже люди» (т.е. обладаем такой же организацией, как и вы). Таким образом, то, к чему человечество стремится, что оно считает идеалом социального устройства, — заключается как бы в гармонии между политической жизнью и природой, т.е. — в том, чтобы юридические отношения не противоречили естественным. Идеальное заключение подобных стремлений называетсясправедливостью *).

Заметим теперь, что всякий согласится, что обладателем прав не может быть неодушевленный предмет, а может быть только личность, т.е. сознающий себя и окружающую обстановку познающий и волящий субъект. Следовательно, «равенство организаций», упомянутое мною в формуле свободы и равенства, нужно понимать какравенство в степенях сознания, т.е. индивидуумов, а отнюдь не в том смысле, что у них есть одинаковые ноги, руки и т. д.

____________________

*) Здесь, как и во всем последующем изложении я имею в виду материальную справедливость, стремление осуществить которую образует содержание права. Что же касается формы права, т.е. его источников и его стремления к осуществлениюавтономии, — то этих вопросов я здесь не затрагиваю, хотя именно в них и заключаетсяспецифически-правовой момент всей проблемы.

§ 3.

Из всего сказанного следует, однако, что два человека могут сходиться (в принципе) относительно того, что понимать под свободой, и расходиться относительно того, что подводить под понятие свободы, т.е., в данном случае,кого считать за существа с одинаковой организацией.Поэтому я замечу, что все упреки, делаемые древнему миру и средним векам в том, что тогда, де, неправильно понимали свободу, т.к. существовало рабство, — неосновательны и что, как это ни странно, рабство не противоречит свободе. Древние, напр., римляне, достигли полного понимания свободы в вышеуказанном смысле, но равными по организации считали только себя, римлян, рабов же даже не считали за людей и называли говорящей вещью. У греков же, для обозначения рас настолько низких, по их мнению, в интеллектуальном отношении, что их ни в каком случае нельзя сравнивать с греками, служило слово варвар. И то, что в основе этого термина лежала мысль, что другие народы варвары не потому, что они другого происхождения с греками, а потому, что они менее одарены в интеллектуальном отношении, — видно хотя бы из слов Исократа, который в одной из своих речей говорит как бы от лица великого по своей одаренности греческого народа: «Эллинами следовало бы называть не одинаковых с нами по происхождению людей, а одинаковых по степени культуры», — Исократ, по-видимому, усмотрел, что и среди «варваров» в его время встречались одаренные люди. Польша тоже является примером вышесказанного. Поляки, т.е., вернее, польские дворяне, достиг-

ли представления полного равенства. Они дошли даже до того, что избегали употреблять различные по достоинству титулы — князя, графа и т.д. (эти титулы вошли в моду лишь при Саксонской династии), а пользовались при фамилии безразличным термином «пан» (термин, по-моему, эквивалентный теперешним «товарищ» или «гражданин»). Все это делалось, чтобы не нарушать равенства шляхты-народа. Крестьян же они, по-видимому, просто не считали за людей (людьми вообще, а не привилегированным сословием, были они — народ-шляхта). Это видно хотя бы из того, что крестьяне («быдло») даже не упоминаются среди сословий, которых было только три: рыцарство (шляхта), сенаторский стан и король. Поляки всегда грезили римской республикой и свободу понимали именно в римском духе — свобода равных на основе рабства низших. Между прочим, тому, кто интересуется этой любопытнейшей по своим классическим тенденциям страной, я посоветую книгу д-ра Кутшебы о государственном устройстве Польши.

Если кто опрометчиво назовет мою фразу: «рабство не противоречит свободе», софизмом, я, забегая вперед замечу, что даже самый крайний социалист, считающий справедливостью не только отсутствие частной собственности на орудия производства, но видящий ее в полной общности имущества, и тот допускает рабство в виде зверской эксплуатации животных: лошадей, собак и т.д., а ведь у иных собак, напр., у пуделей, взгляд бывает иногда гораздо более осмысленным, нежели у некоторых людей. Но об этом после. Теперь же, чтобы решить вопрос, какие существа нужно считать за существа с одинаковой организацией, обратимся

к естественным наукам и посмотрим, что они говорят по этому поводу.

§ 4.

Естественные науки утверждают, что между имеющимися налицо различными видами живых существ нет принципиальной разницы, а только количественная — в степени развития. Другими словами, весь ряд живых существ, начиная от амебы и кончая человеком, представляет собой как бы лестницу, каждая ступень которой представляет различную степень совершенства и развития. Учение Дарвина объясняет это тем, что все живые существа, не исключая человека, возникли из одного общего начала, подчиняясь одним и тем же законам приспособления, наследственности и естественного отбора. Упомянутое мною постепенное развитие нужно относить и к психической области, т.е. к степени сознательности живых существ. (*) Если начать мысленно, в воображении, передвигаться от человека с его ярким сознанием к амебе, то мы увидим здесь тоже постепенно убывающие степени совершенства. Подобно тому как свет, постепенно удаляясь от своего источника, переходит в отсутствие света, так и сознание человека, которого некоторые, напр., Реклю, справедливо называют природой, познающей самое себя, — переходит к тусклому сознанию амебы, почти его отсутствию, но которое мы все-таки должны допустить, т.к. природа в данном случае не знает скачков. У человека мы видим отвлеченное познание и достижение сложных целей; двигаясь вниз, мы

___________________

*) Смотри Виндж «Душа человека и животных». т. I, лекция 2.

видим, напр., у собак целесообразные движения, но ими руководит по большей части уже только непосредственная цель; далее — лишь рефлективные, импульсивные и инстинктивные движения — последние уже не вполне целесообразные (любопытный случай по этому поводу есть, относительно осы «церцерис», у проф. Мечникова, в «Этюдах о природе человека»); и, наконец, мы видим только процессы питания и передвижения, которые обыкновенно называются совершенно бессознательными и т.д. Профессор же Вундт идет еще дальше и одухотворяет даже каждый атом.

Таким образом, живые существа представляют собой как бы цепь, различные звенья которой различны в смысле степени развития и сознательности. Но, т.к., повторяю, природа в этой области не знает скачков, то и в пределах каждого звена можно различить опять-таки более мелкие звенья. В пределах человечества это проявляется в подразделении на расы, которые тоже не эквивалентны в смысле развития и одухотворенности. Всякий, напр., кто внимательно изучал древнюю историю, скажет, что, напр., между гениальным греческим народом и между жалкими, в отношении логического мышления, египтянами лежала пропасть. В пределах отдельной расы и даже народа встречаются опять различные степени даровитости. Я, конечно, имею в виду разделение людей не по степени образования и так называемой интеллигентности, а исключительно по природной одаренности. Любопытно, что встречаются люди совершенно необразованные и в то же время обладающее удивительным умом (т.е. творческой, самостоятельной способностью суждения) и люди с большим

образованием, напр., даже профессора, удивительно напоминающие попугаев. Еще пример: два брата получают одно и то же образование и воспитание; в результате, один умный, даже гениальный, другой — полный ноль *). Вообще роль образования по отношению, напр., одаренных от природы людей можно сравнить со шлифовкой для алмаза: от шлифовки он хотя и не делается более ценным, но зато выигрывает в блеске.

§ 5.

Теперь уже можно перейти к некоторым выводам, выливающимся в форму антитезы, которая, как мы увидим в дальнейшем изложении, находит в жизни свое своеобразное разрешение (т.е. синтез). Помня, с одной стороны, что равенство есть равенство в правах существ с одинаковой организацией, т.е. с одинаковой степенью развития и сознательности, и с другой стороны, что, если всматриваться в факты, это развитие и сознательность не могут быть приобретены никаким образованием, т.к. они бывают чисто прирожденными, — нужно придти к следующей альтернативе:

ТЕЗИС

(Или) — Нужно (с теоретической точки зрения) объявить нелепой мысль, что все люди должны быть равны в правах, т.к. ведь они не равны в смыслеприрожденной каждому из них степени сознания. Конечно, я имею здесь в виду не разделение людей по сословиям

_____________________

*) А сколько болванов сидело с маленьким Кантом на одних и тех же скамьях!

И даже не по степени образования, а исключительно по степени прирожденной одаренности. Значит, исходя из формулы равенства, люди и в смысле прав должны представлять постепенно убывающий ряд, т.к. только при этом условии юридические отношения не будут противоречить естественным, что, как было указано выше, и представляет собой то, что называется справедливостью.

АНТИТЕЗИС

(Или же) — Если мы отвлекаемся от различия людей и требуем всем одинаковых прав, мы должны, чтобы быть последовательными, отвлекаться и от различия людей и так называемых «животных» и признавать эти права и за ними. Ведь если мы даем одинаковые права, напр., старому Канту и какому-либо готтентоту, то я не понимаю, почему этих прав нельзя дать и высшим породам обезьян и другим животным. Ведь, клянусь Зевсом, между Кантом и готтентотом, в смысле прирожденной одаренности, пожалуй, большая разница, нежели между готтентотом и шимпанзе. То, что одни называются людьми, а другие — животными — различие чисто условное, основанное, напр., на присутствии речи. Но, во-первых, между расчлененной и полной разных логических форм речью Канта и жалким мычаньем готтентота — целая пропасть, а во-вторых, можно полагать, что и у высших пород обезьян тоже существует нечто вроде речи. Так в одной книге Лютгенау: «Естественная и социальная религия», в примечании, я встретил указание, что один ученый исследовал язык обезьян и

что данные им сведения вполне соответствуют тем, которые имеются об языке первобытных людей. Впрочем, это не столь важно, и я думаю, что мысль данного антитезиса и без того ясна.

Таким образом, с этой точки зрения (т.е. по антитезису), в новом цивилизованном государстве как будто не должна иметь места дьявольская эксплуатация животных, напр. лошадей, и за ними тоже должны быть признаны права. Ведь они (т.е. лошади) только по своей глупости не бунтуют против людей, а это, конечно, с точки зрения современного взгляда на свободу, не может являться достаточным основанием, чтобы держать их в рабском состоянии. Это ведь дало бы право любому человеку, обманув подобных себе, захватить над ними власть, наподобие греческого тирана. A ведь этого никогда не решится утверждать человек, проникнутый современными принципами свободы.

Эти странные сами по себе положения (члены антитезы) не покажутся столь странными, если твердо помнить, что здесь имеется в виду не практическое осуществление, а лишь идея. Как реализуются в жизни данные положения и как осуществляется их синтез, мы увидим в дальнейшем изложении. Второе «или» даже, пожалуй, менее странно, нежели первое. Право ведь имеет, в конце концов, соприкосновение (а многие его даже отожествляют) с моралью. Мораль же сперва распространялась на свой народ, затем — в христианстве — распространилась на все человечество, а в XIX веке Шопенгауэр объявил объектами сострадания, а следовательно, и морального отношения даже животных.

§ 6. СИНТЕЗИС.

Во всем предыдущем нами была намечена дилемма, роковым образом возникающая перед духовным взором человека, поставившего себе задачей анализ понятий свободы и равенства. Но эти два пути, по которым, по-видимому, неизбежно устремляется человеческий разум, имеют не только логическое, но также и политическое значение. Тут мы стоим перед источником постоянного разделения людей на сторонников эгалитарной политики и политики привилегий — сословных, национальных или расовых. Конечно, здесь имеется в виду лишь теоретическое разделение людей в области политики, а не их действительное политическое направление, которое ведь может определяться и личной выгодой.

Если трактовать это разделение всего мира на два политических лагеря в терминах английского парламентаризма, то можно сказать, что и в жизни вообще, как и в английском парламенте, общее направление развития определяется ритмической сменой влияний этих двух партий, — причем жизнь, так же как и английская политика, движется в каком-то третьем, среднем между двумя крайностями, направлении. Каково же это направление и как на деле разрешается жизнью намеченная нами дилемма? На эти вопросы я постараюсь ответить следующим путем: сперва я укажукомпромиссную схему, по которой жизнь примиряет оба звена нашей антитезы (статическая формула синтеза), а потом я укажу на то наπравление, в котором, в пределах указанной схемы, происходит развитие политической жизни и правового сознания человечества (эволюционная формула синтеза). Конечно, все это —

только гипотезы, основанные как бы на непосредственном интеллектуальном созерцании всего разнообразия исторической жизни, и никакая индуктивная проверка тут невозможна; здесь может быть только иллюстрация примерами.

Статическая формула синтеза.

Указанная мною выше схема примирения противоположных звеньев нашей дилеммы заключается, по-моему, в следующем:

I). Определенность права. — Как бы жизнь ни стремилась установить равенство (антитезис), она всегда, в согласии с принципом неравенства (тезис), осуществляет это равенство лишь в пределах более или менее точно ограниченной группы живых существ, вовне которой находятся существа низшие. Исторически это подтверждается существованием сословий равных между собой особей, на основе исключения низших (патриции и плебеи, римские граждане и провинциалы). Такими же примерами могут служить избранные народы (англичане и continental) и расы (белые и черные). Тот же принцип лежит в основе религиозного деления индусов на касты. Принцип этот можно назвать разумным в том смысле, что разум, сообразно своей форме утвердительных и отрицательных суждений, отвечает всегда на все вопросы только «да» или же «нет» и тем устанавливает принцип прерывности. Как бы мы ни хотели объявить всех живых существ равными, мы всегда бываем принуждены где-либо остановиться и практически построить предел своему движению вниз по лестнице развития, — испуганные обезьяньей челюстью того, кому мы хотим дать равные права. Сколь

это верно, видно хотя бы из одной блестящей недавней статьи Дионео в «Последних Новостях», где он описывает смущение белого населения Южной Африки перед все возрастающими требованиями негров Банту. Интересно отметить, что требуя себе равных с белыми прав, эти Банту, в свою очередь исключают из своей формулы равенства других негров (готтентотов и бушменов), считая их низшей расой.

Яркое проявление этого принципа в политической жизни римлян и англичан я подчеркиваю в своей книге: «Эстетический принцип в истории» (YMCA-Press, Paris 1931).

Итак, вышеописанный прием, очевидно, неизбежен. Его нельзя приписать злой воле людей, т.к. он, по-видимому, вытекает из самой структуры разума и его принципапрерывности и определенности.

II.) Адекватность права. — Далее: согласно формуле равенства, в пределах выделенной группы устанавливается равенство прав; но это равенство является только формальным, т.к. люди уравниваются лишь относительно закона, т.е., так сказать, относительно правил игры. Таким образом, при формальном равенстве, устанавливается потенциальное неравенство, чем удовлетворяется формула гармонии природы и права, т.е. справедливость. Если первый прием соответствует прерывности разума, то второй (разбираемый сейчас), соответствует непрерывности природы. Идея этого второго приема может быть сведена к той мысли, что люди, конечно, должны быть равны в правах, если их рассматривать как «правила игры»; что же касается действительного, фактического разделения прав и благополучия, то жизнь должна быть по-

строена так, чтобы каждый страдал, так сказать, по своей вине и каждый же, в свою очередь, получал бы награду за свою собственную ценность, каковой, согласно всему предыдущему, является степень его одухотворенности. Эта формула находит подтверждение в законодательстве почти всех народов.

Двумя вышеизложенными приемами достигается примирение противоположностей нашей дилеммы. Этой схемой практически достигается, правда лишь в общих чертах, реализация основной идеи правовой структуры человечества, а именно — гармонии между юридическими отношениями и отношениями естественными. Иерархия прав и возможностей должна соответствовать иерархии духа.

§ 7. Эволюционная формула синтеза.

Имея в нашем распоряжении статическую схему примирения противоположностей нашей дилеммы, нам остается сосредоточить наше внимание на другом интересном вопросе, а именно: если данная нами стратегическая схема синтеза верна, то в чем заключается тогда развитие правового сознания человечества? В каком направлении идет данное развитие и как оно укладывается в уже данную нами схему, т.е. другими словами, в чем заключается эволюционная схема вышеуказанного синтеза?

Я думаю, что правовая эволюция, как и вообще всякая духовная эволюция, заключается в постепенном уточнении и приспособлении принципапрерывности разума к непрерывности природы, т.е. — в том, что разум все более и более дифференцирует

свои формулы, чтобы стать вполне, так сказать, адекватным природе. Там, где раньше для разума было только черное и белое, — оказываются неожиданно тысячи нюансов и подразделений; разум старается к ним приспособиться все дальше и дальше, причем процесс этот идет в бесконечность, т.к. разум, с системой своих понятий, никогда не теряет характера прерывности и, таким образом, неадекватности природе. В этом отношении человеческий дух подобен многоугольнику, вписанному в круг, который никогда с ним не сольется, как бы ни увеличивали числа его сторон. Если посмотреть теперь, как реализуется данная мысль в применении к обоим аспектам нашей компромиссной статической схемы, т.е. в отношении к определенности и адекватности права, — то в развитии правосознания мы можем обнаружить несколько основных моментов, которыми мы теперь и займемся. Для ясности условимсястороны права, из которых вытекает тот или другой момент, обозначать римскими цифрами, моменты же — цифрами арабскими, причем моментам будем вести единую нумерацию, независимо от того, из какой стороны они вытекают.

I. 1) Демократический момент. — Прогресс правового сознания человечества выражается прежде всего в том, что объем группы равных между собой особей все больше и больше расширяется. Граница равных и низших все дальше и дальше отодвигается, так сказать, от источников возникновения права и, благодаря этому, охватывает все большее и большее количество существ, признанных достойными быть включенными в «игру» и подчиненными одним и тем

же «правилам игры», т.е. законам. В истории Рима мы имеем особенно красноречивый пример этого явления. Сперва патриции противопоставляются плебеям, затем граждане — италикам, италики — провинциалам и, наконец, все обитатели Империи — варварам. Другим примером может служить развитие европейского правосознания: покончив с крепостничеством, оно в XIX веке покончило и с черным рабством, но это последнее — только de jure, т. к., de facto различие между цветными и белыми продолжает существовать в идее колониальной политики. Впрочем, и данная идея, уже на моих глазах, значительно поблекла, т.к. в настоящий момент европейское правосознание уже склонно в «игру» на равных правах, напр., китайцев и вообще всех монголов. (*) Черта, отделяющая равных и низших, все время передвигается; возможно, что в пределы равных скоро будет включено все человечество и граница подойдет к самому «товарищу» шимпанзе. Но меняется ли от этого принцип? Нисколько: всегда, вне группы равных, будут юридически низшие живые существа. Это необходимо вытекает из определенности права.

II). Если мы теперь обратимся ко второму аспекту нашей примирительной схемы, т.е. к адекватности права, — то легко заметить следующее:

Цель устанавливаемого в пределах группы формального равенствазаклю-

____________________

*) Между областями определенности и адекватности права может быть констатировано то своеобразное отношение «сообщающихся сосудов», по которому слишком быстрое и необдуманное расширение первой влечет за собой резкое понижение общего уровня второй, т.е. правосознания. В этом отношении быстрая демократизация общества вполне напоминает нашествие варваров. В этом — одна из причин теперешнего кризиса.

чается, как было указано, в том, чтобы создать фактическое неравенство, т.е. такое, которое вытекало бы из достоинств (ценностей) и недостатков того или другого человека, и тем утвердить иерархию фактических прав, сообразно иерархии одухотворенности. Законы, регулирующие отношения людей, играют при этом рольодинаковых для всех правил состязания, помогающих определить жизненнуюценность того или же другого человека. В результате — одни выигрывают, другие проигрывают. При рассмотрении этого фактического неравенства людей, как следствия «игры», важно принять во внимание следующие соображения.

Т.к., сообразно развитой выше идее права, справедливость требует, чтобы фактическое неравенство благополучий и прав соответствовало неравенству в одухотворенности того или же другого индивидуума, — то формальное равенство (т.е. закон игры) должно быть построено так, чтобы конкретной причиной конкретного благополучия (т.е. выигрыша) того или же другого индивидуума являлся бы в каждом отдельном случае именно его внутренний духовный фактор, а не какие-либо внешние, т.е. случайные, обстоятельства. Другими словами, эту мысль можно формулировать следующим образом: справедливость требует, чтобы фактические отношения благополучий людей определялись духовной причинностью.

Эту тенденцию права перерабатывать техническую причинность в причинность духовную

можно понимать в двух диаметрально противоположных смыслах. Во-первых, в смысле бергсонизма, т.е. как стремление к внесению в жизнь новизны и творчества, а во-вторых, в трансцендентальном смысле, как перерабатывание закона основания бывания (ratio fiendi) в закон основания познания (ratio cognoscendi) и как перенесение центра тяжести жизни из плоскостиπространства, где все движется, в плоскость смысла — своего рода «духовное пространство» — где все неизменно. Однако, как при одном толковании, так и при другом, становится одинаково ясным, что в жизни механика сил заменяется постепенно борьбой интересов, а эта последняя — контроверзией идей.

Высказанный мною explicite принцип, implicite всем хорошо известен. Когда садятся играть в карты, то всегда так стараются формулировать условия игры, чтобы на выигрыш имел влияние только факт большего или меньшего умения того или же другого игрока, а не какие бы то ни было случайные обстоятельства (здесь я исключаю азартные игры). Другим примером может служить игра в теннис. Специфическим моментом умения играть в теннис является способность принимать мяч любой силы в любом направлении, а совсем не способность неутомимо бегаτь; в связи с этим возникает идея лояльной и нелояльной игры. Можно так отбивать мяч, чтобы противник принужден был бегать с одного конца площадки на другой и сильно утомляться. Это так называемый «подлый» способ игры, который дает преимущество более молодому и проворному на ноги. Другой способ — посылать

«корректно» мяч, хотя бы и очень сильный, в пределы сравнительно легко достижимыедля ног противника. Очевидно второй прием более правильный, т.к. он отчетливее может выделить специфически-теннисный моменτ умения противников. В первом же случае, молодой игрок имеет всегда нелегальное преимущество над пожилым, и игра напоминает скорей состязание в беге. В последнем случае гораздо лучше установить прямо бег на расстояние или же на скорость. Я поэтому всегда стою за игру, во-первых, без «коридоров», а во-вторых, — с небольшим количеством сетов. Этот пример с теннисом, по-моему, очень красноречив и чрезвычайно полезен при дальнейшем анализе правосознания людей.

§ 8.

Теперь, исходя из намеченного выше основного принципа развития права, заключающегося в том, что оно стремится так регламентировать отношения людей, чтобы решающим фактором в жизненной борьбе вообще и в отдельных столкновениях людей был дух, а не случайные физические обстоятельства; приняв, кроме того, во внимание приведенный выше пример игры и пользуясь им для решения вопроса по аналогии, — постараюсь выделить новые характерные моменты в развитии права вообще. Эти моменты вытекают из стороны адекватности права, подобно тому как упомянутый выше демократический момент вытекал из стороны определенности права. Моменты эти следующие (продолжаю начатую нумерацию):

2. Дифференцирующий момент, который может быть также назван индивидуа-

лизирующим, т.к. он сводится к все большему и большему уточнению и обособлению понятия субъекта права. Вначале личность мыслится как недифференцированнаячасть рода; она несет ответственность за весь род, и род, в свою очередь, отвечает за ее проступки. Этой фазе соответствует родовая вира и почти неограниченное право наследства. Развитие в этой области сводится к тому, что правосознание начинает постепенно рассматривать связь родства как случайное, физическое обстоятельство, которое не должно иметь решающего влияния на благополучие (в самом широком смысле слова) и недостаток данного человека и определять его положения на социальной лестнице. Как следствие этого момента в развитии права, постепенно исчезают привилегированные сословия, и само право наследования сильно ограничивается. Говорят, что в настоящее время, благодаря налогам на наследство, крупного лордского состояния хватает самое большее на три поколения, после чего нужно снова думать о средствах самообеспечения. Надо полагать, что, в конце концов, право наследования совсем сойдет на нет, и благополучие личности будет определяться только ее личной духовной ценносτью, проявленной в течение жизни.

Чрезвычайно любопытно, что аналогичный процесс дробления и уточнения происходит также и в пределах жизни отдельной личности. Представим себе личность, которая создала свое благополучие своей духовной ценностью. Раньше она могла почить на лаврах, так сказать, «опуститься» и жить с доходов имущества, приобретенного ее прежней духовной ценностью. Этой фазе развития права соответствует суще-

ствование рантье. В этом пункте процесс развития права сводится к тому, чтобы приравнять, сделать адекватным благосостояние данного момента — данному состоянию сознания субъекта права: если субъект хочет пользоваться теми же благами и сохранить тот же уровень жизни, как раньше, — он должен поддерживать свой дух на той же высоте, как и раньше. Как, в правовом отношении, из рода выделяется личность, — так и жизнь отдельного человека разбивается на ряд отдельных моментов, из которых каждый является как бы отдельной личностью, имеющей особое право на определенное жизненное благополучие. Выходит, что правосознание стремится, по-видимому, к тому, чтобы благосостояния и прав нельзя было наследовать не только от своих предков, но даже и от самого себя. Эта последняя тенденция в развитии права еще недостаточно определилась, однако предвестником ее следует считать то, что рантье приходится все туже и туже. Уже наша эпоха такова, что если вы не будете думать о том, как бы сохранить свой капитал и как бы его получше пристроить, — он скоро у вас исчезнет. Это стремление жизни ограничить в известных пределах процент на капитал поднимает массу сложных вопросов, каждый из которых достоин специального рассмотрения.

Ко всему сказанному следует прибавить, что дифференцирующему моменту соответствует также и то, что в жизни все меньше и меньше имеют значение дипломы и звания, раз навсегда полученные, и человек все более и более характеризуется занимаемой им в данный момент должностью или выполняемой функцией.

3). Социальный момент в развитии права может быть обнаружен, исходя из следующего умственного эксперимента. Представим себе пароход в море и на нем несколько пассажиров, из которых каждый обладает имуществом, идеально соответствующим его духовной ценности. Другими словами, эти различные по величине имущества приобретены идеально-законно, т.е. при овладевании ими в жизненной борьбе решающую роль играла та или другая степень одухотворенноститого или другого пассажира. Представим себе далее, что корабль погиб и все эти пассажиры оказались на плоту, успев захватить с собою только ручные чемоданы, причем в чемодане самого бедного из них случайно оказался каравай хлеба,законно ему принадлежащий. Теперь спрашивается: будет ли раздел этого хлеба на равные части ничем не оправдываемым насилием, или же актом вполне соответствующим природе права в его процессе развития? Я думаю, что последнее более справедливо, — и по следующим соображениям. На суше обладание этим хлебом относительно не необладающих было совершенно справедливо, ибо, как мы условились, хлеб этот приобретен в жизненной борьбе тем способом, что решающим фактором при завладении им был дух данного индивидуума. В данный же момент, на плоту, обладание этим хлебом определяется случайным обстоятельством— нахождением его в чемодане, а не духовной ценностью его обладателя, которая у других пассажиров может быть даже и выше. Поэтому-то раздел хлеба на равные куски (points de depart) и является вполне правомерным. Если же после раздела хлеба кто-либо, по слабости характера, съест

свою часть в первый же день, то он не вπраве требовать нового раздела, а может рассчитывать только на милосердие. По аналогии с этим примером, можно сказать, что все социальные меры вообще только тогда справедливы и правомерны, когда они направлены именно на торжество духа и его свободы над случайностью. Таких случаев в жизни довольно много. Т.к. количествореальных возможностей в той или другой области благополучия может быть, благодаря обстоятельствам, ограничено, то и отношение к ним людей может зачастую определяться не духовным фактором, а случайными обстоятельствами, — хотя бы потому, что этих возможностей не хватит на всех, кто их желает и кто их достоин. Область, так сказать, пространства, т.е. аграрная область, — наиболее яркий пример. Допустим, что земельная территория данной страны равна 100 единицам, а среди граждан имеется 200 человек, из которых каждый достоин и способен, при конкуренции с остальными гражданами (кроме этих 200), овладеть в жизненной борьбе 5 единицами данной земли. Очевидно, в этой области количество возможностей значительно ниже, нежели общая сумма соответственных способностей (достоинств) и желаний; поэтому, чтобы избежать влияния случайности при овладении землей, право владения землей приходится в данном случае регламентировать и ограничивать. Подобная же регламентация возникает неизбежно и в промышленной области, лишь только становится ясным, что положение индивидуума на иерархической лестнице производства определяется не его достоинствами и свободным выбором, а случайными обстоятельства-

ми. Из всего сказанного ясно, что регламентация необходима и правомерна только тогда, когда количество возможностей в данной области исчерпано и когда реализация их одним человеком происходит за счет свободы реализации этих возможностей другим. Если же эти возможности не исчерпаны, то всякая регламентация является глупостью и демагогией.

§ 9.

4). Аксиологический или ценностный момент. — Кроме упомянутых выше, есть, по-видимому, еще один очень важный момент в развитии права. Момент этот я только намечаю, избегая, по возможности, всяких решительных выводов, — и это последнее объясняется именно исключительной важностью данного момента. В предыдущем изложении мы пришли к такому определению развития права, по которому оно является тенденцией к установлению таких законов, т. е. «правил игры», при которых решающим моментом в победе в жизненной борьбе (т.е. за материальные блага в самом широком смысле этого слова) — были бы духовное начало и духовная причинность, как таковые. Другими словами, основная цель правовых стремлений людей — это согласование и адекватность материальных и духовных ценносτей. Из этого определения становится совершенно ясным, что развитие права зависит поэтому и от того, что люди в ту или другую эпоху мыслят в понятии духовное начало и духовная ценность, — т.е. от их аксиологического и метафизического сознания. Мы уже говорили выше, что все живые су-

щества, от амебы до человека, по степени своей одухотворенности, могут быть как бы выстроены в ряд, с постепенно прибывающей и убывающей ценностью. В пределах человечества этому ряду соответствует деление на расы или, если оспаривать это последнее, — во всяком случае, на отдельные группы людей, типы умов которых не равноценны. Для нас особенно важен последний момент, а именно: может ли существовать разноценность среди людей, признанных нами за «умных», но умы которых разного типа? Я думаю, что эту разнотонность можно обосновать и что ее implicite, бессознательно признают все люди. Несомненно, и Форд и Ньютон — оба умные люди, но умы их разного типа. Однако если все-таки будут настаивать на их сравнении и относительной оценке, — мы, несомненно, отдадим преимущество Ньютону. Если же к ним присоединить еще Канта, то я, напр., поставлю его выше Ньютона, хотя ум его, очевидно, тоже нового, относительно Ньютона, типа. В пользу этой относительной субординации умов можно привести много оснований, как например: характер всеобъемлимости ума, его теоретичности и важности для общего мировоззрения тех вопросов, на которые он направлен. Это, конечно, в данном случае, деталь; для нас же важен вообще факт существования иерархии между различными типами умов. Далее: раз умы различного типа могут быть рассматриваемы как различные ступени развития духа, то тут вполне допустима следующая любопытная терминология, а именно: про Форда и Ньютона, напр., можно с полным правом сказать, что хотя оба они умные люди, но Ньютон умнее, Ньютонболее одушевлен, нежели Форд, т.е.

на лестнице развития он дальше отстоит от амебы и мертвой материи вообще, нежели Форд; можно кроме того сказать, что ум Ньютона гораздо чище выражает начало, как таковое, нежели ум Форда. Кроме того передвижение на лестнице развития от Форда к Ньютону можно трактовать как очищение духовного начала от начала материального. Применяя гносеологическую терминологию можно сказать, что Ньютон более субъект (познания), нежели Форд, в том же смысле, в каком человек вообще более субъект, нежели животное или растение.

Этот вопрос о субординации человеческих сознаний я более подробно рассматриваю в своей книге: «Le Concept du Beau», (ed. «Les Presses Modernes», Paris 1930).

Усвоив все сказанное и обратившись к опыту, постараемся грубо наметить в человеческой истории несколько типов таких, взаимно субординированных, умов. Я написал «грубо», т.к. в действительной жизни таких типов бесконечное количество. Что же касается наиболее знаменательных типов, то таковых, по-моему, имеется три: ум воина-вождя, ум коммерсанта-инженера и ум философа-ученого, которые в человеческом олицетворении дают «Атиллу», «Форда» и «Канта». Подобную мысль, как известно, имел и Платон (в «Республике»), но порядок относительной ценности у него другой, а именно: у него купцы ниже воинов, а воины ниже философов, тогда как у меня «Форды» выше «Атилл», а «Канты» выше «Фордов». Дальше я укажу, что ж история, по-видимому, подтверждает мою точку зрения.

Наметив типы «Атиллы», «Форда» и «Канта», следует заметить, что каждый из них

в области другого — форменный ребенок. Поэтому я не сомневаюсь, что, напр., в коммерческих делах Кант всегда спрашивал советов своего друга купца-англичанина; однако я в то же время уверен, что следует рассматривать как некоторое преувеличение и акт великодушия со стороны Канта, — что якобы он не написал ни одной главы своей «Критики», не обсудив ее предварительно совместно с упомянутым приятелем. Кроме того любопытно, что в обыкновенной и гражданской войнах современные властители (т.е. «Форды» и «финикиане») постоянно стушевываются перед «Атиллами» и власти предпочитают «Земский Союз» и разные «Аркосы» (что делают часто также и «Канты»).

Если взять теперь мою схему типов ума и перейти к интересующему нас аксиологическому моменту в развитии права, то получается следующее. Развитие метафизического сознания людей можно свести, по-видимому, к тому, что, считая вначале высшей формой духовности ум «Атиллы», они начинают постепенно очищать понятие сознания от всего физического и передают пальму первенства сперва «Форду», а потом от «Форда» — «Канту». Поэтому правовое сознание человечества, стремясь к тому, чтобы в жизненной борьбе решающим фактором было духовное начало, — постепенно так перерабатывает свои законы, т.е. «правила игры», чтобы, — тогда как раньше победителями из борьбы выходили «Атиллы», — в дальнейшем выходили бы «Форды», а потом — «Канты». Это объясняется тем, что ум «Форда» в гораздо более чистом виде является духовным началом, нежели ум «Атиллы»; то же можно сказать об уме «Канта», в отношении к уму «Форда».

Из рук «Атиллы» в руки «Форда» власть переходит благодаря тому, что человечество начинает сознавать несправедливость того, чтобы «способный» подчинился бы «грубой силе». Поэтому область «грубой силы» регламентируюτ, устанавливают «земский мир», т.е., другими словами, создают такую обстановку, чтобы у «Атилл» были подрезаны крылья и чтобы их свойства не являлись решающими в жизненной борьбе. Но если несправедливо, чтобы способный «Форд» подчинялся грубому «Атилле», не является ли таким же несправедливым, чтобы гениальный «Кант» подчинялся какому-либо ловкому спекулянту или биржевому деятелю? На это возражают тем, что указывают на роль дельцов в создании материальных благ, которые им поэтому и должны по праву принадлежать. Но, прежде всего, их участие чисто духовное, т.к. они сами не кладут кирпичей строящегося дома, а кроме того, учли ли влияние «Кантов» на создание материальных ценностей? Ведь это они своими идеями обусловили переход власти от «Атилл» к «Фордам» и, уничтожив военный строй, перевели человечество к промышленному. Это они создали тот порядок, при котором «Форды» могут плодотворно работать. Вспомним роль легистов в Средние Века с их идеей римского права — и мы поймем роль «Кантов» в создании земского, буржуазного мира.

§ 10.

Теперь, воспользовавшись приведенными выше соображениями, мы можем наметить три фазы в развитии человеческого правосознания:

а) Ксифократия (власть меча) или военно-феодальный строй. — Тут на гребне

волны жизни находятся «Атиллы», психические свойства которых метафизическим сознанием эпохи признаются за высшее проявление духовного начала. Высшими ценностями в связи с этим считаются смелость, решительность и жестокость. «Канты» и «Форды» находятся в подчинении, причем «Фордам» позволяют торговать, подстригая их время от времени, «Канты» же чешут на ночь засыпающему сеньору пятки и рассказывают ему сказки. Все общество делится на господ и рабов. Переход к последующей эпохе определяется деятельностью «Кантов», которые, в личине легистов, надсаживают грудь, доказывая, что обладание физической силой и смелостью не является достаточным основанием, чтобы побеждать в жизненной борьбе. Благодаря их проповеди устанавливается «земский мир», плоды которого пожинают не они, а «Форды», и возникает вторая фаза развития права.

b) Плутократия (власть денег) или промышленная фаза. — Путем регламентами и ограничения права силы, у «Атилл» подрезываются крылья, и борьба отступает на новые, экономические, позиции, где решающую роль играют свойства «Фордов» и «финикиан». Господами жизни поэтому являются «Форды» и «Шейлоки», и их практическая сметка считается высшей формой духовного начала. «Атиллы» и «Канты» подчинены и все общество делится на πaτронов и служащих, или же буржуа и пролетариев. Интереснее всего это то, что Маркс и экономисты не являются, по-видимому, врагами буржуазного строя: наоборот, они только доканчивают то, что раньше начато было легистами, т.е. окончательно его утверждают. Настаивая на

относительной промышленной ценности рабочих в буржуазном строе, они только уничтожают остатки феодальной эпохи. Дело в том, что в первое, переходное, времяпатроны смешивали себя с господами и на служащих смотрели как на рабов. Экономисты же, превратив окончательно новую аристократию в патронов, а новую демократию — в служащих, дав им их часть в производстве, — только укрепили новый строй и очистили его от следов предыдущего. Мы в данный момент находимся именно в указанной фазе. Какова же фаза будущего и кто в ней будет побеждать в жизненной борьбе? Принято думать, что на вершине жизни будут находиться пролетарии вообще, что верно только относительно одной их части. Пролетарии вообще уже получили по своим заслугам, хотя их положение может еще улучшиться. Я думаю, что господами будущего будут «Канты» (т.е. часть теперешних пролетариев), причем процесс перехода к новому строю будет аналогичен переходу от ксифократии к плутократии.

с) Пневмократия (власть духа) или философская фаза — строй будущего, если только наши построения были правильны. В буржуазном строе «Форды» господствуют, а «Канты» подчиняются и живут милостыней. Интересно, что в наше время быть на вершине жизни благодаря науке — почти нельзя, и те немногие ученые, которые господствуют своим ремеслом, должны обладать изрядной долей свойства «Фордов» и «Шейлоков». В данное время в науке, как и во всем, важно не творчество, а сбыт: нужно создать на копейку, а продать на рубль, другими словами, нужно проявить тот же «фордизм». Новая философская фаза насту-

пит тогда, когда практическая сметка будет признана низшей формой духа по отношению к научному гению. Тогда область экономических отношений будет, по-видимому, так своеобразно регламентирована и положительное право так модифицировано, — чтобы жизненная борьба отступила на новые, чисто интеллектуальные позиции и чтобы решающим моментом в жизненной борьбе был разум, а не практическая сметка. В этой фазе господ и рабов, патронов и служащих заменят учителя и ученики. Эта рискованная, граничащая с чистой фантазией, гипотеза высказана мною только потому, что к ней неизбежно приводит мое понимание основной идеи развития права, заключающееся в том, что материальные ценности и власть (т.е. полнота жизни) стремятся быть адекватными ценностям духовным. Кроме того некоторые наблюдения над политической жизнью народов, как будто бы наводят ум на ту же мысль. Отдаленным намеком на эту тенденцию являются, по-видимому, власть адвокатов во Франции, над которой так потешаются, и правление проф. Масарика в Чехословакии, который как бы осуществляет мечту Платона.

Интересно отметить, что отмеченная выше тенденция общего правосознания все больше и больше регламентировать и «социализировать низшие стороны жизни обнаруживает интересную аналогию с установлением πривычек в жизни отдельного человека. Действительно, все мыслящие люди знают, что привычки вмелочах как бы раскрепощают сознание и дают ему возможность сосредоточиться на самом для него важном — причем это объясняется тем, что привычные, механические дей-

ствия становятся бессознательными и тем самым освобождают духовную энергию для высших целей. Переходя к правовой сфере, можно по аналогии сказать, что человеческий коллективный дух, все больше и больше «социализируя» и механизируя низшие стороны жизни, как бы стремится сосредоточиться на высших. Это объяснение, несомненно, пришлось бы по вкусу проф. Бергсону.

Сделаю одно добавочное замечание. В своей схеме я рассматривал все время дух с его теоретической стороны. Что же касается стороны моральной, то тут вопрос чрезвычайно усложняется и требует особого рассмотрения, на которое я пока не решаюсь. Однако интересно отметить, что эпоха господства низшей формы духа (Средние Века) дает, по-видимому, больший простор проявлению нравственной силы. Чем неадекватнее право, тем более обширно поле деятельности моральной доблести. Оттого-то нравственная сторона отдельных личностей лучше всего и обнаруживается во время революций, когда рушится санкция закона. Кроме того этим, по-видимому, объясняется обаяние и романтизм рыцарской эпохи. В связи с этим, у меня возникает догадка: не потому ли облик «воина» как-то моральнее и чище облика «купца» и не потому ли Платон (очевидно, по недоразумению) поместил воинов вслед за философами?

Как резюме всего сказанного выше относительно права, мы можем, в заключение, представить его развитие в следующем виде. Человеческое правосознание склонно все больше и больше регламентировать жизнь, но эта регламентация не имеет ничего общего с социализмом, который роковым образом превращает

всех в рабов. Наоборот: истинная природа развития права заключается именно в том, чтобы обеспечить человечеству большую свободу, причем свободу высшего порядка, регламентируя те стороны жизни, которые признаны как бы «физическими», и так модифицируя законодательство, т.е. «правила игры», чтобы решающим фактором в жизненной борьбе был дух, понятие которого все время утончается и очищается, т.к. к нему предъявляют, в смысле ценности, все новые и новые требования. Таким образом, борьба и соревнование не уничтожаются, а только переносятся на новые позиции — позиции высшего порядка.

Свою идею развития права я противопоставляю как социализму, так и либерализму, и называю — по последнему, самому важному, моменту его эволюции —правовым аксиологизмом.

Николай А. Реймерс.

Август 1932 г.

Париж.