Алексей Сидоров

КУРС ПАТРОЛОГИИ

К оглавлению

Глава IX.

Ермий.
Апологеты Мильтиад и Аполлинарий Иерапольский.

1. Памфлет Ермия против языческой философии.

Это небольшое сочинение (19 маленьких глав) под названием "Осмеяние внешних философов" (διασυρμός των έξω φιλοσόφων) дошло до нас в значительном количестве рукописей (16 манускриптов), хотя и сравнительно поздних (XIV-XVI вв.); только одна из этих рукописей ("Патмосский манускрипт") датируется XI-XII вв. Примечательно, что это сочинение, как и "К Диогнету," практически не оставило никаких следов в древнецерковной письменности: ни один христианский писатель поздней античности и средневековья прямо не ссылается на него и не упоминает о нем. Об авторе произведения также ничего неизвестно и лишь в заголовке данного маленького трактата встречается имя "Ермия Философа" (Έρμείου φιλοσόφου). Судя по содержанию и стилю сочинения, можно только догадываться, что он был достаточно образованным человеком, неплохо владеющим пером и, скорее всего, обращенным из язычников. Место и время написания произведения определить весьма трудно, по косвенным данным можно предполагать, что оно было создано в самом конце II - начале III вв. (скорее всего, ок. 200 г.). Поскольку трактат написан в сатирическом жанре, то среди прочих памятников древнецерковной письменности он занимает особое место. Апологеты в своей полемике против язычества допускали элементы сатиры, но лишь сочинение Ермия целиком выдержано в данном жанре. Поэтому мировоззренческое и богословское значение его невелико, хотя, в то же время, следует констатировать, что автор, являясь своего рода "христианским Лукианом," обладает несомненной творческой индивидуальностью. Вряд ли глубоко знакомый с самими произведениями античных философов и опираясь преимущественно на доксографический материал, он сумел с максимальной полнотой использовать этот материал, представив достаточно оригинальную сатиру на языческих "любомудров."

Содержание произведения Ермия. В поле зрения писателя попадают главным образом две сферы античного миросозерцания: учение о душе и учение о мире. Лейтмотивом маленького трактата Ермия является мысль о взаимной противоречивости взглядов всех языческих философов относительно происхождения и сущности души и мира. Причем следует подчеркнуть, что "фоном" этой мысли служит предполагаемая идея единства (и единственности) Истины; такое единство (и единственность) обретается, согласно автору, лишь в религии Христовой, в сравнении с которой все эллинские философские системы представляются совершенно нелепыми и беспомощными. Так, рассматривая точки зрения античных философов на душу, Ермий говорит, что одни из них считают ее "огнем," другие - "воздухом," третьи - "умом," четвертые - "движением" (την κινησιν), пятые - "испарением" (την άναθυμιασιν), шестые - "силой, истекающей от звезд" (δύναμιν από των άστρων ρέουσαν), седьмые - "движущим [тело] числом" (αριθμόν κινητικόν) и т. д. Столь же противоречивые мнения высказывают философы и относительно природы души: одни говорят, что она - бессмертна, другие - что смертна; третьи утверждают, что после смерти тела душа продолжает еще некоторое время существовать; четвертые же предполагают, что она сразу же после гибели тела расторгается на атомы (εις άτόμους διαλύουσιν); пятые думают, будто она трижды перевоплощается (τρις ένσωματοΰσιν), а шестые определяют периоды ее бытия тремя тысячами лет. Подобные точки зрения Ермий называет "бреднями" (τερατειαν), "безумием" (ανοιαν) и "сумасшествием" (μανι'αν), ибо, по его мнению, если бы философы обрели какую-то истину, то они согласились бы друг с другом. По поводу разногласий "эллинских любомудров" относительно души он саркастически замечает: "То я - бессмертен и радуюсь, то - смертен и плачу. Ныне я расторгаюсь на атомы, становлюсь водой, воздухом и огнем; а чуть позднее я - уже не воздух и не огонь, но меня делают диким животным (θηριον), рыбой и братом имею я дельфина. Когда я смотрю на самого себя, то пугаюсь своего тела, и не знаю, как называть его: человеком или собакой, волком или быком, птицей или змеем (οφιν), драконом (δράκοντα) или химерой (чудовище с львиной головой, козьим туловищем и с хвостом дракона, по легенде живущее в Ликии. - А. С.). Во всех животных превращают меня философы: земных, водяных, пернатых, многообразных, диких и домашних, безгласных и благозвучных, неразумных и разумных" (гл. 2-4).

Впрочем, согласно Ермию, философы не в силах прийти к единомыслию не только относительно души, но и относительно богов и относительно мира. Неспособные обрести природу собственной души, они, тем не менее, дерзают исследовать "своих богов," а не ведая собственного тела, пытаются обнаружить "природу мира" (гл. 5). Поэтому и в своем изыскании "начал природы" (περί αρχάς της φύσεως) они равным образом впадают в многочисленные противоречия. Например, Анаксагор говорит, что началом всего является "Ум," но Парменид, не соглашаясь с ним, утверждает, что "бытие есть единое" (την ούσίαν εν εΥναι); Анаксимен, расходясь с обоими, заявляет, что "всё есть воздух," но тут же опровергается Эмпедоклом, считающим, что началами всего являются "любовь" и "вражда" (гл. 7). Все эти многоразличные и противоречивые взгляды языческих философов приводят Ермия к выводу: если нет ничего постижимого (μηδέν ειη καταληπτόν) и истина ускользает от людей, то столь восхваляемая эллинами философия на самом деле лишь "воюет с тенями" (σκιομαχεί) и не обладает твердым знанием сущего (гл. 15). Поэтому "исследование о вещах" (ή ζήτησις των πραγμάτων) философов простирается в дурную бесконечность; у них отсутствует ясная цель, поскольку они не опираются на очевидные факты (букв, "дело" - έ'ργω προδήλω) и не руководствуются ясным рассуждением (λόγω σαφεί - гл. 19).

Таково содержание этого маленького трактата. В нем, по оценке С. А. Епифановича, "критика ведется довольно поверхностно, философские тезисы берутся вне своей связи, сопоставляются часто без системы, часто представляются в карикатурном виде, но при всем том Ермию нельзя отказать в силе иронии и одушевленности речи; слог его простой и непринужденный" (Епифанович С. Л. Указ, соч., ч. 3, отдел 1, с. 129). Следует отметить также, что в рамках избранного им жанра Ермий достаточно тонок и корректен: грубого издевательства над личностями античных философов и ненужной буффонады, в которые впадает порой Лукиан, христианский сатирик не позволяет. Его мысль отличается определенной строгостью и именно с позиции такой строгости мысли он стремится судить греческих "любомудров." Поскольку произведение Ермия выдержано в "духе чистого отрицания," то положительное богословское содержание его, как уже отмечалось, весьма незначительно. Лишь в первой главе привлекает внимание одно рассуждение автора. Здесь Ермий, ссылаясь с большой долей свободы на 1 Кор. 1:20-21 (в парафразе Ермия: "мудрость мира сего - безумие перед Богом"), замечает, что начало свое эта "мирская мудрость" берет в "отступничестве ангелов" (της των αγγέλων αποστασίας). Данная мысль Ермия, скорее всего, восходит к представлению о "грехопадении ангелов," намеченному в некоторых ветхозаветных апокрифах. В первую очередь, привлекает внимание апокрифическая "Книга Еноха," созданная в своем окончательном варианте приблизительно в 60-70 гг. до Р. X. В этом произведении, написанном в жанре "апокалипсиса," повествуется, в частности, о том, что 200 ангелов, соблазнившись красотой дочерей человеческих, сниспали с небес и, взяв в жены этих дочерей, породили от них гигантов и научили людей всяким "тайным знаниям," в результате которых и люди, в свою очередь, впали в грех.

(См. указанный перевод на немецкий язык: Die Apokryphen und Pseu-doepigraphen des Alten Testament: Bd. 2. - S. 217-240).

Подобное представление о "грехопадении ангелов" получило распространение и в древнецерковной письменности II-III вв., хотя в IV-V вв. оно исчезает в связи с уточнением и более глубокой разработкой церковного вероучения. Своеобразие Ермия состоит в том, что он связывает данное "грехопадение ангелов" с возникновением эллинской философии. Из всех христианских авторов первых веков мы находим подобную же связь только у Климента Александрийского. Однако толкование Климентом этой идеи развивается в совсем ином и даже противоположном направлении, чем толкование Ермия. Согласно Клименту, падшие ангелы совлекли с неба истинную, т.е. Божественную, мудрость, которой и научили людей; другими словами, у Климента явно прослеживается аналогия с известным античным мифом о похищении огня Прометеем. Ермий же толкует данную идею совсем иначе: в "апостасии ангелов" он не видит никаких следов Промысла Божия. Соответственно, языческая философия, берущая исток в данной "апостасии," лишена всяких отблесков Божественной Истины. Поэтому в сочинении Ермия с предельной отчетливостью выражается характер полемики апологетов, который, по словам Е. Ловягина, "в отношении как вообще к языческому строю древнего мира, так и в частности к писателям классической древности, был преимущественно унизительно-обличительный, направленный к обнаружению лжи и нечестия, господствовавших вне христианства" (Ловягин Е. Об отношении писателей классических к библейским по воззрению христианских апологетов: Историко-критическое исслед. - СПб., 1872. - С. 3).

2. Апологеты Мильтиад и Аполлинарий Иерапольский.

Относительно Мильтиад а у нас имеется сравнительно краткое упоминание Евсевия Кесарийского (Церк. Ист. V, 28, 4 и V, 17, 1-5), который сам при этом ссылается на св. Ипполита Римского и автора одного антимонтанистского произведения. Св. Ипполит помещает Мильтиада между св. Иустином и Татианом, писавшими "в защиту истины против язычников и против тогдашних ересей." Анонимный же автор антимонтанистского произведения (писавший в самом конце II в). опирается на авторитет Мильтиада, который также выступал против ереси (или раскола) монтанистов, доказывая, что "пророк не должен говорить в исступлении" (εν έκστάσει λαλεΐν).

(О монтанистских лжепророках анонимный автор, ссылающийся на Мильтиада, говорит: "Лжепророк находится в мнимом исступлении, с которым связано дерзкое бесстрашие. Он начинает со своевольного бреда, который превращается, как мы сказали, в невольное безумие" (Церк. ист. V, 17, 2). В данном случае речь идет о различном понимании термина "экстаз" у православных авторов и монтанистов. По словам Д. Касицына, "сходство и даже тождество слов и выражений не всегда ручается за тождество мысли. И в настоящем случае одни и те же слова: экстаз, пророк, исступление и под., употребляемые и в кафолической Церкви, и у монтанистов, на самом деле обозначают собою совершенно различные и даже прямо противоположные состояния духа" (Касицын Д. Расколы первых веков христианства: Монтанизм, новацианство, донатизм и влияние их на раскрытие учения о Церкви. - М., 1889. - С. 33-34).

От себя Евсевий добавляет: "Мильтиад оставил нам и другие памятники своих прилежных занятий Священным Писанием, в том числе книгу против эллинов и другую, против иудеев: он особо рассматривает обе темы в двух книгах каждого из названных произведений. Направил он еще владыкам мира (προς τους κοσμικούς άρχοντες) и Апологию философии, которой следовал (υπέρ ης μετηει φιλοσοφίας πεποιηται άπολογιαν)." Свидетельство блаж. Иеро-нима (О знам. мужах, 39) практически повторяет сообщение Евсевия: "Мильтиад, о котором упоминает Родон в своем сочинении... против Монтана, Прискиллы и Максимиллы, написал против тех же еретиков превосходную книгу, а также другие книги против язычников и иудеев, и подал царствовавшим в то время императорам апологию. Он жил во времена Марка Антонина и Коммода," Блаж. Иероним только уточняет имя автора (Родон) антимонтанистского трактата, который ссылается на Мильтиада, и приблизительно определяет время жизни этого апологета. Судя по этим сообщениям, Мильтиад жил и писал во второй половине II в. Вероятно, он был одним из первых церковных писателей, выступившим в защиту Православия против монтанистов.

(Точную дату появления секты монтанистов установить трудно. Некоторые исследователи считают, что она возникла примерно в 156 или 157 г. См.: Покровский А. Хронология раннего монтанизма // Христианское Чтение. - 1913. - Т. 240. - С. 1442. Другие склоняются к более поздней датировке (ок. 172 г.). См.: Greenslade S. L. Schism in the Early Church. - London, 1953. - P. 223).

Свою "Апологию" Мильтиад подал императорам Марку Аврелию и Луцию Веру, бывшим соправителями в 161-169 гг. Исходя из приведенных скудных данных, можно заключить, что этот церковный писатель был по преимуществу полемистом, направляя оружие критики как против "внешних врагов" Церкви (язычников и иудеев), так и против "врагов внутренних" (еретиков и раскольников). Не лишено вероятности, что он, подобно некоторым другим греческим апологетам II в., был обращенным философом - название его "Апологии," по крайней мере, позволяет сделать такое предположение.

Почти столь же мало, как о Мильтиаде, мы знаем и об Аполлинарии, бывшем во время правления Марка Аврелия епископом Иераполя (малоазийского города). Евсевий (Церк. ист. IV, 27) сообщает о нем следующее: "У многих хранится много книг Аполлинария; до нас дошли следующие: речь к упомянутому императору (Марку Аврелию. - А. С.); "К эллинам" в пяти книгах; "Об истине" две книги; "К иудеям" две. Позже писал он против фригийской ереси (она спустя немного времени расцвела буйно, но тогда только как бы начинала прорастать). и против Монтана, ее создателя, сбившегося с правого пути вместе со своими мнимыми пророчицами." В других местах "Церковной истории" (V, 16, 1; V, 19) Евсевий упоминает Аполлинария среди "защитников истины, оплота крепкого и необоримого," вставшего на пути распространения монтанизма. Еще, ссылаясь на епископа Серапиона Антиохийского, Евсевий говорит о послании (γράμματα) Аполлинария, направленном против той же "фригийской ереси;" данное послание, по словам Евсевия, подписали и некоторые другие малоазийские архиереи.

(Вероятно, это послание прямо связано с рядом соборов, которые были созваны в 70-х гг. II в. в Малой Азии для церковного осуждения "нового пророчества." О них см.: Покровский А. Раннейшие "малые" противомонта-нистические соборы // Христианское Чтение, 1913, т. 240. - С. 928-943; Он же. Большой Иерапольский собор против монтанизма // Там же, с. 1060-1084).

Эти сведения Евсевия повторяет и блаж. Иероним (О знам. мужах, 26). Сочинения Аполлинария в IX в. читал еще патриарх Фотий, знакомый с тремя его книгами: "К эллинам," "Об истине" и "О благочестии;" патриарх характеризовал этого апологета как "мужа превосходнейшего," пишущего к тому же и отличным языком ("Библиотека," 14). Наконец, в "Пасхальной хронике" Аполлинарий именуется "святейшим (благочестивейшим - όσιώτατος) епископом," который был "близок ко временам апостольским." Здесь же приводятся и два фрагмента из его сочинения "О Пасхе" (Текст их приводится в указанном издании творений св. Мелитона Сардийского: Op. cit., p. 244-246). Судя по ним, Аполлинарий, в отличие, например, от св. Мелитона, был противником малоазийской практики празднования Пасхи, считая эту практику "несозвучной с законом" (άσυμφωνός τε νόμω) и противоречащей Евангелиям. Следовательно, в лице Аполлинария мы имеем дело с одним из наиболее авторитетных церковных писателей II в. Недаром "современная Церковь видела в нем твердый оплот против современных еретиков, как и против скорбен, воздвигавшихся язычниками," который "сверх знания веры... был обогащен и внешнею образованностью" (характеристика блаж. Феодорита Кирского. См.: Филарет Гумилевский, архиеп. Историческое учение об отцах Церкви: Т. 1. - С. 79). Поэтому вызывает большое сожаление, что сочинения Аполлинария утеряны.