Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА РУССКОГО СЕКТАНТА
К оглавлению
Глава пятая. Сибирская семерка
Действующие лица
Как-то это прошло мимо меня. Да и вообще, кого ни спрошу, ничего не могут вспомнить. Так, смутно припоминают, вроде жили в самом начале восьмидесятых какие-то сектанты в американском посольстве. Но чтобы целых пять лет – да не могло того быть.
Единственное внятное упоминание о случившемся можно найти в книге Л.М. Алексеевой «История инакомыслия в СССР»[1] , написанной в 1983 году: «Весной 1978 г. члены пятидесятнических семей из Черногорска Ващенко и Чмыхаловых прорвались в американское посольство в Москве, надеясь, что их непосредственное свидетельство американским дипломатам дойдет до «их» президента, и он поможет и этим семьям и их единоверцам получить разрешение на эмиграцию. Однако близость по вере к президенту США (Джимми Картеру – Л.С.) помогла лишь тем, что когда уговоры уйти из посольства не подействовали, пятидесятников не выставили на улицу, в руки кагебистов, как это бывает с такими «посетителями» посольств свободных стран в Москве, а отвели им комнату в подвале, где они провели в добровольном заточении 5 лет».
Как ни странно, почти ничего не обнаружилось в интернете, даже имена посольских сидельцев я нашел с большим трудом, причем исключительно в английской транскрипции. Единственное ценное, что удалось в Сети обнаружить, это видеозапись интервью с Августиной Васильевной Ващенко, сделанное в 2008 году американской христианской телепрограммой «Угол-ТВ». Для затравки приведу оттуда наиболее содержательные пассажи, стараясь сохранить лексику. После четверти века в Америке речь эмигрантки впустила в себя английские слова (морские пехотинцы у нее - «марины») и в то же время кое-что сохранила от прежней жизни (мужа она называет «хозяин»).
«...Мы прошли через арку (здания посольства США – Л.С.), а сын остался за нею снаружи, его остановили, он нес чемодан с нашими вещами. Последнее, что мы увидели, как его повалили и бьют. Просим консулов: узнайте о сыне. Те звонят, а им в ответ – да что вы, никто никого не задерживал.
Тогда мы заявили, что пока не приведут сына, не выйдем. Понимали, конечно, что как только выйдем, нас посадят. И, правда, после целый месяц у посольства стоял автобус, ждал нас.
...Американцы поначалу не хотели нам помочь. Идите, - говорят, а мы отказываемся, не уходим. Полтора месяца на диванах просидели. Прямо в консульском отделе. Люди приходят оформлять документы, а мы сидим. В туалете умывались, стирали.
Нас не кормили пять дней. Вода стоит, а еды нет. Потом американские семьи стали кормить. Кто что принесет. Одни принесли «пармежан», мы им побрезговали, сказали, что пахнет немытыми носками.
Хотели они нас выкинуть. Отвечаем: «Никуда мы не пойдем, бросайте, как Иону, берите за руки за ноги и выкидывайте. Того в воду кидали, а вы нас - сюда. Сами не пойдем».
...Написали письмо Картеру, тогда нам дали комнату, где «марины» ночевали. Две койки, холодильник. Спали по двое на кровати, остальные на полу.
Раз пришел консул и говорит моему хозяину:
— Ну вот что ты сюда пришел?
— Меня Бог послал.
— А сколько ты будешь здесь сидеть?
— Ну как скажет - иди домой, я пойду.
Ему это смешно было. Не можем же мы, говорит, из-за вас начинать войну с Россией».
Я представил себе, как летним днем семьдесят восьмого года (это было 27 июня) шли по Садовому восемь человек – мужчина и две женщины средних лет, три девушки и двое мальчишек. Наверняка они выделялись в нарядной московской толпе своей скромной одеждой, провинциалы всегда заметны. Милиционер в будке у американского посольства, смерив их взглядом, счел обычными «гостями столицы» и потому проворонил, как дойдя до арки, те скопом в нее ринулись. Лишь одного из мальчишек, замешкавшегося из-за тяжелого чемодана, удалось сбить с ног и не допустить на чужую территорию. Его увели и стали ждать, пока остальных непрошеных гостей выставят сами американцы. Ожидание затянулось на пять лет.
Оказавшись в Вашингтоне на научной стажировке, я обнаружил в Библиотеке Конгресса США множество публикаций в прессе и кое-какие архивные документы об этом событии, воспоминания Лидии Ващенко[2], книгу Джона Поллока, приезжавшего в те годы в американское посольство в Москве[3] и собравшего у сидельцев их рукописные материалах о «допосольской» жизни.
Разыскал саму Августину Васильевну, помучил ее расспросами. Домашние отговаривали ее откровенничать с незнакомым человеком, вероятно, посланцем КГБ или как там это у них теперь называется. Поначалу и другие, причастные к происшедшему люди из числа ее единоверцев были со мной немногословны - прошедшие годы не выветрили советских страхов. Только после наведения справок у московских пятидесятников (спасибо им) разговорились. Из полученных фрагментов постепенно сложился некий паззл, пусть и с недостающими деталями, но все же, кажется, более или менее полный и достоверный.
Для начала приведу список основных действующих лиц той драмы, они же – исполнители своих ролей. Со временем, возможно, ее разыграют актеры, не скоро, конечно, не раньше, чем «сектант» перестанет быть у нас плохим словом, и зритель будет способен проникнуться к ним сочувствием. Итак,
Петр и Августина Ващенко, супруги
Лидия, Любовь и Лилия, их дочери
Мария Чмыхалова
Тимофей, ее сын.
Из тех, кто не попал в посольство, но играют важную роль в сюжете -
Павел и Анна Ващенко, родители Петра
Харитон Ващенко, родной брат Петра
Григорий Ващенко, двоюродный брат Петра
Ян, Александр и другие, младшие дети Петра и Августины
«Что такое эта несчастная штунда?»
Семья Ващенко – потомственные, если можно так выразиться, сектанты. Павел Антонович Ващенко стал баптистом в Первую мировую войну, в немецком плену, на ферме в Австрии. В тридцатилетнем возрасте крестился в новую веру.
Русских евангельских христиан называли штундистами. В основе этого названия лежало штудирование (от немецкого Stunde — час) Библии - кружки по ее изучению возникали и в городской, и в крестьянской среде.
«Что такое эта несчастная штунда? Несколько русских рабочих у немецких колонистов поняли, что немцы живут богаче русских, и это оттого, что порядок у них другой. Случившиеся тут пасторы разъяснили, что лучшие эти порядки оттого, что вера другая[4]».
Как бы уничижительно ни звучали эти слова Достоевского, в чем-то они недалеки от истины. Подтверждением тому – две тысячи русских солдат Первой мировой войны, вернувшихся после германского плена обращенными евангелистами[5]. Пленные увидели отлаженное европейское мироустройство и, естественно, связали различия в уровне жизни с религией. Благополучие буржуазной Европы оказалось основано ни на чем ином как на ином отношении к труду, а оно, это отношение, было заложено в эпоху Реформации - великая протестантская этика.
После возвращения из плена Павел Антонович жил у себя на родине, в селе Васки на Полтавщине. В 1927 году его дом сгорел, и он с женой Анной и детьми, включая годовалого Петра, отправился в Сибирь. В Омской области, где они поселились, была баптистская община, шестьдесят человек, Павел стал в ней пресвитером.
Спустя год к нему приехал брат Лаврентий и построил дом по соседству. С ним было семеро детей, в том числе сын Григорий, на год младше Петра, впоследствии сыгравший важную роль в семейной истории. Его мать Фекла была истовой верующей, любила петь гимны и в один прекрасный день (задолго до встречи с пятидесятниками) испытала крещение Святым Духом и заговорила на незнакомых языках.
…В 1931 году коллективизация дошла до Сибири. Павел называл ее не иначе как грабежом. Как «религиозника», его лишили избирательных прав и заодно раскулачили, изъяв запасы продовольствия, зерно и вообще все, что было в доме.
А Лаврентия, по счастью, не тронули, у него к тому же оставалась лошадь. Ее впрягли в телегу, погрузили туда пожитки и пошли глубже в Сибирь. Без документов. Шли два года, по пути каждая семья потеряла по одному ребенку.
Пастор из Саяногорска Сергей Иванович Ващенко, их внучатый племянник, рассказал мне, что бабушка Анна увидела во сне Хакассию, потому-то семья и снялась с места. На самом деле Ващенки двинулись в путь по другой причине, но по семейному преданию Анна и вправду увидела во сне избу на реке, а позже, наяву, узнала это место в предгорьях Саян. Там, в Горловке, на юге Красноярского края они прожили 19 лет. Из них два года дед отсутствовал, по уважительной причине – сидел. Оттуда Петр ушел в армию, а вернулся уже в Черногорск, там же в Хакассии, куда обе семьи переехали жить.
Петр служил во флоте в Совгавани, где они с Августиной повстречались в 1948 году. Петр поначалу скрывал от нее, девятнадцатилетней комсомолки, что верующий. Только в 1952 году, когда приехали к его родителям в Черногорск, и Петр начал работать на шахте, девушка узнала, что попала к баптистам. Августина жила в доме, где дед проводил службы, там и к к ней пришла вера. Своей истовостью новообращенная, как то часто бывает, вскоре превзошла своих учителей.
Бульдозерная история
В 1954 году, благодаря Григорию, все они ушли от баптистов. Григорий в Анжеро-Судженске познакомился с пятидесятниками и, как раньше его мать, испытал крещение Святым Духом. Петр и Августина поехали в Анжеро-Судженск, и там их крестил в реке пятидесятнический пресвитер.
В Черногорске семья стала собираться на службу отдельно от баптистской общины и избрала пастором Григория. Он оказался выдающимся проповедником. Вначале к ним присоединились восемь семей, а к 1961 году число пятидесятников в городе выросло едва ли не до двухсот человек.
Тут власть спохватилась и начала действовать. Чего с ними только ни делали: вызовы в милицию и КГБ, штрафы за собрания незарегистрированной общины, товарищеские суды. Результатов не было, верующие продолжали собираться по несколько раз в неделю.
В архивных документах сохранились отчеты о том, как дружинники блокировали входы в дома, где верующие собирались для молений, и тогда пятидесятники изменили дни и часы собраний и стали проводить их одновременно в нескольких местах. Когда им все же не удавалось пройти в помещение, они начинали распевать псалмы у дома, на улице.
Однажды произошло заметное событие, не раз описанное в правозащитных источниках. Правда, даты расходятся, то ли случилось оно в 1961 году, то ли в 1971-м, то ли зимой, то ли летом. Но сами обстоятельства все описывают одни и те же. К дому, где проходило собрание, подогнали пожарную машину и из брандсбойтов стали заливать в окна воду.
Августина вспоминает, что было это в 1962 году, на пасху, и когда началось, братья загородили собою оконные проемы. Домик был маленький, всего три окошка. Никто из верующих не покинул собрание.
Собственно, пожарные приехали позже, а вначале пригнали бульдозер и попытались надавить на стену дома, с расчетом, что верующие выйдут, чтобы не быть раздавленными под обломками. Однако они не выходили, а нервы у тракториста не выдержали.
В другой раз мужчин силой вытащили с собрания и в кузове грузовой машины отвезли по полям по одному человеку, вечером поздно вернулись.
Начались аресты. В 1961 году Григорию дали пять лет по статье 227 только что принятого Уголовного кодекса, за «создание группы, деятельность которой, проводимая под предлогом проповедования религиозных вероучений, сопряжена с причинением вреда здоровью граждан». Инициаторы введения новой статьи (ее придумали специально под пятидесятников) полагали, что участие в обрядах этих «изуверов» приводит именно к таким последствиям.
Правда, когда доходило до конкретных дел, с доказательствами было слабовато. Недавно опубликован архивный документ, подготовленный в 1963 году управлением КГБ по Хакасской автономной области: «многие из черногорских сектантов-пятидесятников страдают различного рода заболеваниями, в том числе нервного порядка. …Часть из этих заболеваний могла возникнуть в результате совершения изуверских обрядов в секте. Однако ни одного убедительного, криминального случая в подтверждение такого вывода не имеется...»[6]. Публикатор приведенного документа также ссылается на местных психиатров, не сумевших припомнить клинических примеров, связанных с пятидесятниками.
Феномен глоссолалий как средство общения с Богом был известен задолго до пятидесятничества, но никому прежде не приходило в голову лишать за них свободы. Что же касается присутствия нервнобольных среди верующих, то не удивительно - многие из них спокон века ищут прибежища в религии.
Тем не менее в начале шестидесятых в Черногорске, помимо Григория Ващенко, за «причинение вреда здоровью» осудили еще 15 человек.
После каждого ареста община возобновляла свою деятельность, на места репрессированных вставали новые проповедники. Тогда-то у членов общины возникла дикая и немыслимая с точки зрения и власти и народа идея эмиграции из СССР. В те годы еще никто никуда не эмигрировал, евреев начали понемногу выпускать лишь пять лет спустя.
В тех же архивных материалах сохранились сведения о профсоюзном собрании, обсуждавшем поступок малярш Е. Ярощук и А.Макаренко, отказавшихся побелить помещение агитпункта, поскольку «это противоречит их вероучению». Если советским людям это не нравится, - заявили они на собрании, - то они готовы выехать в любую другую страну.
Видимо, те слова были сказаны сгоряча. Но в той среде они были отнюдь не случайны. В Черногорске не могли не знать о пророчествах, предрекавших исход. Если верующим не удастся добиться добра, - полагал Петр, - тогда необходимо добиваться выезда из сатанинского государства. Под добром подразумевалась возможность жить по законам своей веры. Таким образом, в сознании семьи Ващенко пророчество свыше совместилось с волей к сопротивлению. «Божья воля, - рассуждали они, - не исполнится сама собой, надо ей поспособствовать».
Первая попытка
В архивах сохранились сведения о том, что в октябре 1962 года Петр Ващенко с семьей пытался проникнуть в израильское посольство[7].
Августина это не подтверждает. Вначале они действительно хотели туда, но им кто-то сказал, что в Москве нет израильского посольства (на самом деле оно там было до 1967 года), тогда решили идти в американское.
Они приехали в Москву и впервые увидели то здание с аркой на Садовом, с которым в будущем у них будет столько связано. С виду это обычный сталинский жилой дом, он и вправду был им, покуда в 1953 году его не передали посольству.
Милиционер остановил их для проверки документов, в этот момент к арке подъехала и остановилась машина, и Августина бросилась к ней.
«Вы работаете в посольстве?» – поинтересовалась она у водителя и хотела было вручить ему подготовленное загодя послание, но ее оттолкнул в сторону милиционер.
Их забрали и привезли к прокурору Куйбышевского района Москвы. Августине запомнился его первый вопрос Петру: «У тебя что, две жены?» С ними была жена брата Петра - Харитона. Потом прокурор сказал, что в Америке их ждет жизнь под забором. Петр ответил: «Нам дал направление Бог, и мы от него не отступим».
Их посадили на поезд, присовокупили сопровождающего из органов и вернули в Абакан. Оттуда на прокуренном воронке привезли в Черногорск, и местный гебист по фамилии Иконников посмеялся над ними: «Вы побежали и упали на колени перед американцами, а они даже не пожелали вас видеть». Еще он говорил Петру, что если он найдет в тайге американского парашютиста-шпиона, то наверняка его спрячет. Напомню, это случилось немногим больше года после того, как в районе Свердловска сбили самолет с летчиком-шпионом Пауэрсом.
В декабре 1962 года Петра арестовали по пути с работы из шахты домой. Григорий к тому моменту сидел почти два года. Его жена поехала к нему на свидание и обнаружила, что он истощен от голода. Приехав домой, рассказала, что Григорий, возможно, не доживет до конца срока. Все это послужило толчком для новой поездки в Москву.
Вторая попытка
29 декабря 1962 года родственники арестованных пятидесятников - четырнадцать взрослых членов общины, взяв с собой восемнадцать детей, отправились в Москву жаловаться. Адресатом своих жалоб они избрали американское посольство.
Семья Ващенко была широко представлена, с собой взяли даже деда с бабкой - Павла и Анну. Во главе делегации был брат Петра Харитон, он-то инициировал подготовку письма о преследованиях верующих. Правда, в КГБ вдохновителем поездки почему-то сочли семидесятипятилетнего Павла Антоновича. Согласно архивным материалам он, несмотря на свой преклонный возраст и в силу этого неуязвимый по отношению к судебным преследованиям, активно влиял на группу «экстремистов».
Обратим внимание на слова о «неуязвимости» пожилого человека – чекисты начала шестидесятых уважали старость. А ведь еще недавно, в пятидесятые годы не отличали старых от малых. Скажем, в Хмельницкой (тогда Каменец-Подольской) области мели подчистую всех пятидесятников (в других областях забирали лишь проповедников), не взирая на их возраст. Когда старикам и старушкам отпускали по двадцать пять лет срока (за «антисоветскую пропаганду»), обвиняемые улыбались и благодарили судей за то, что те добавили им годы жизни, которые они прожить не рассчитывали[8].
…Время для поездки – декабрь – черногорцы выбрали не случайно, органы их отъезд прошляпили, видно, готовились к встрече Нового Года. Маленькими группами собрались на вокзале, взяли билеты в одну сторону и 3 января приехали в Москву.
По Садовому от вокзала добрались до площади Восстания и подошли к знакомой арке. Завели разговор с ничего не подозревавшим милиционером. Пока кто-то один вел неспешную беседу, остальные проскочили.
Американцы, видно, растерялись от столь представительного визита, продолжавшегося несколько часов кряду. Наши власти, похоже, растерялись не меньше. Августина уверяет, что вначале с черногорцами встретился американский посол, а потом в посольство приехал «министр Кузнецов со свитой из семи или восьми помощников».
Послом в то время был Фой Коллер. Назначен в Москву в октябре 1962 года, накануне Карибского кризиса, больше о нем ничего примечательного не знаю. Но еще меньше известно о «министре Кузнецове», именно так этот персонаж фигурирует в литературе о «сибирской семерке». Скорее всего, под ним имелся в виду Василий Васильевич Кузнецов, в то время первый заместитель министра иностранных дел Громыко. Фигура совершенно забытая.
Между тем впоследствии он трижды, пусть и на короткий срок, возглавлял Советское государство. Так случалось в периоды вакансий, вызванных смертью Брежнева, Андропова и Черненко. Дело в том, что Кузнецов с 1977 года занимал должность первого заместителя председателя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Эту должность ввели сразу после принятия брежневской конституции, когда Брежнев стал «де юре» руководителем Советского Союза, нужен был кто-то для ведения текущих дел в Верховном Совете. А бывшего председателя Президиума – Николая Викторовича Подгорного потихоньку прогнали. Народ этого не заметил, никто и не шелохнулся, будто его и не было.
Но вернемся к событиям того январского дня. Визитеры просили у американцев политического убежища. Рассказали, а потом в присутствии Кузнецова повторили о черногорских событиях. Тот сказал, что не знал о брандсбойтах и прочем, но обязательно разберется, пообещал назначить комиссию. По словам Августины, он даже извинился перед американцами, сказал, что понятия не имеет, почему так случилось. В Советском Союзе, уверял «министр», всем гарантирована религиозная свобода. Но если все же они захотят эмигрировать, то все необходимые для этого бумаги надо оформить в Черногорске. Никого из них пальцем не тронут.
Гости закричали – «не верим». Павел Антонович добавил – «они нас убьют». Но посол сказал, что им все равно не могут предоставить политическое убежище, и их убедили удалиться.
Посадили на автобус и привезли на Курский вокзал. Там в какой-то комнате собралось, по выражению Августины, много важных людей. Особенно ей запомнился один, который сразу начал стыдить - вы советские люди и пришли к американцам, нашим врагам, жаловаться. Да вас за это надо в тюрьму.
После нотаций им купили обратные билеты, и провожавший гебешник сказал проводнику – вагонные двери не открывай, они сумасшедшие. В Абакане к вокзалу подогнали автобус, там их ждал все тот же Иконников, прозевавший их отъезд и потому особенно на них злой.
Обещание не выполнили. Харитона через три месяца арестовали. Но до этого была еще одна, третья попытка.
Харитон туда дорожку проторил
Так сказала Августина, упомянув следующую поездку, случившуюся в марте того же, 1963 года. Не дождавшись результатов предыдущей поездки, Харитон с женой и Августина с шестилетней Верой полетели в Москву. Приблизиться незамеченными к посольству на этот раз не удалось, поэтому они подкараулили одного из американских дипломатов и подошли, когда тот выходил из парикмахерской напротив посольства. Они его легко вычислили, а вот как он узнал их, поначалу было для меня загадкой.
Августина раскрыла секрет – «к тому моменту нас знали в лицо все посольские». Дипломат назначил им встречу на станции метро Измайловская. Там, под статуей партизана Отечественной войны они передали ему бумаги, очередные просьбы о выезде. Всю дорогу гебисты молча следовали за ними, но встрече не мешали.
Харитон затем пришел на прием в МИД, проситься в эмиграцию, там ему посоветовали ехать домой - ваш вопрос надо решать в Черногорске.
Женщины вернулись сразу. В Красноярском аэропорту их встретили и отвезли на допрос. То же - в Абакане, когда туда прилетели. Из местного КГБ их выставили вечером, когда автобусы в Черногорск уже не ходили. Гостиница была переполнена, спали на вокзале.
21 марта 1963 года Петр был осужден к двум годам, Харитон – к пяти.
«Москва-река – самая чистая»
В поисках материалов о сибирской семерке наткнулся на заметку в Нью-Йорк Таймс от 10 января 1963 года[9]. Ее автор Сеймур Топпинг пересказывает содержание статьи, розданной московским корреспондентами иностранных газет в Агенстве печати «Новости» (АПН) после январского прорыва черногорцев в американское посольство. Пересказ вполне добросовестный, без комментариев. Бесстрастно процитированы злые пассажи апээновского материала о сектантах как о фанатиках и преступниках.
...Министерство, где трудился автор в семидесятые годы, располагалось аккурат напротив Агенства печати «Новости» - АПН. Я иногда ходил обедать в их столовку, где перекидывался двумя словами с тамошними журналистами. Веселые циники, они довольно-таки нелицеприятно высказывались о советской действительности, разумеется, устно, письменно же славили ее в материалах, предназначенных для иностранной прессы. Работа есть работа. Они занимались контрпропагандой, в противовес продажной пропаганде буржуазной, изо всех сил клеветавшей на первое государство рабочих и крестьян.
По дружбе мне предложили халтуру в виде нескольких статей о советском суде, самом справедливом в мире. Писать следовало коротко и ясно, как в западной прессе – факт и короткий комментарий, без привычных нашему читателю «соплей и воплей». В качестве примера мне показали статью под заголовком «Москва-река – самая чистая из столичных рек Европы». В доказательство этого не вполне достоверного известия приводилась пара невнятных цифр и фотография рыбаков на одном из московских мостов, закинувших удочки в вонючую воду.
По подобию прочитанного я легко сочинил несколько заметок о том, как стойко советский суд стоит на страже прав человека. Примеры взял из советских же газет, их не подвергали проверке. Гонорар стал неплохой прибавкой к скромному министерскому жалованью.
Совесть меня не мучила, я был уверен в том, что иностранные корреспонденты, которым втюхивали подобные статьи, и не думали их публиковать. Кто мог поверить в ту лапшу, что вешали им на уши? Я ошибался, не надо было думать о других лучше, чем о себе.
Раскол
После поездки тридцати двух в Москву местных чиновников подправили. В Хакассию приехала комиссия из Совета по делам религий и пожурила местных чиновников за допущенное «администрирование».
Ну перегнули палку в Черногорске, - говорил мне Н., в те годы лектор Общества «Знание» в Красноярске. Подправили их. Но доведись до любого, те-то совсем обнаглели – голосовать отказывались, детей в школу не пускали, у себя во дворе американский флаг вывесили.
О детях и американском флаге мы поговорим позже. Что же касается реакции власти, то в тот момент она поменяла тактику, инициировав раскол общины пятидесятников. Из лагеря досрочно выпустили Григория и еще троих из числа посаженных. Джон Поллок, цитируя записи Петра, пишет, что отпустили их под условием. Они обещали навести в своей церкви порядок и не допускать новых обращений в посольство, позорящих Советскую власть. В результате «по наущению Сатаны» община раскололась[10].
Вряд ли, конечно, это было так, как виделось Петру. Тем не менее Григорий предложил дяде – Павлу Антоновичу собираться со своими на богослужения отдельно. «Чтобы остальных не смущали», - так запомнились Агустине его слова.
Ядро отделившихся составили те, кто ездили в Москву. Другие члены церкви были против них, так как хотели примирения с властью[11] - это уже объяснение Лидии. Отделившиеся полагали необходимым бороться в его лице со злом, противостоящим добру, не позволяющим свободно отправлять религиозные обряды, как того требует Писание. Причем бороться любыми методами. Григорий же в ту пору полагал возможным использовать лишь законные средства противостояния с властью.
А вот по вопросу об эмиграции, похоже, как ни странно, у них с «умеренным» большинством никаких разногласий не было. Остальные все тоже были за то, чтобы ехать, просто бежать в посольство никто не отваживался.
Ситуация в Черногорске отражала расклад в других местах. «Эмигранты» были в меньшинстве, но от этого не переставали быть плотью от плоти остальных верующих. Но, изгои среди изгоев, они все больше замыкались в узком круге единомышленников.
Сергей Ващенко вспоминает, что в церковь со всеми они не ходили, держались сами, так как остальную общину считали слишком либеральной. Говорили, раскол был вызван разногласиями по вопросам толкования отдельных религиозных догматов. Петр и Харитон, в отличие от Григория, считали, что Спасение ждет не всех, а только самых истовых верующих.
К тому же по воспоминаниям окружающих, в личных отношениях между Григорием и Петром, как говорится, кошка пробежала. Григорий – человек активный во всех отношениях, он в свободное время - то в лес, то на рыбалку, дети его не голодали. Петр же с семьей чаще оказывался в стесненных обстоятельствах.
Забегу вперед. В 1981 году, когда Ващенки коротали в посольстве уже третий год, Григорий эмигрировал в ФРГ - его жена была по происхождению немкой и имела там родственников. Мне рассказывали, ссылаясь на слова одного из сотрудников Госдепа тех времен, что его выезду помогли американцы, сговорившиеся с правительством Германии. Замысел состоял в том, чтобы тот смог от своего имени отправить вызов для семьи Петра Ващенко. Это поможет сохранить лицо Брежневу – все увидят, он не сдался американцам, а отпустил пятидесятников в другую страну. И американский позор закончится – а то получается, что страдальцы за веру находятся на их территории, а американцы не могут ничего для них сделать.
Но приехав в Германию, Григорий отказался подписывать уже подготовленный вызов, мотивируя тем, что Петр Ващенко имеет другой взгляд на одну из библейских доктрин и потому должен раскаяться в этом прежде, чем он подпишет какие-либо документы.
Лидия
Лидия полагает, что идею эмиграции отцу подсказали чиновники от образования, которые говорили - если хотите, чтобы ваши дети ходили в религиозные школы, вам лучше эмигрировать. Августина же рассказывает, что Петру было откровение – «здесь не найдешь защиты, а там мой народ есть». «Там» – это в Америке, но вначале ее место занимала любая другая «некоммунистическая» страна.
Так или иначе, все началось с того, что Петр и Августина забрали детей из школы. Харитон и другие последовали их примеру, после зимних каникул 1962 года такое решение приняли четыре семьи, и восемь детей перестали посещать занятия.
Петру особенно не по душе были уроки истории, посвященные комммунистической партии. Августина до сих пор возмущается тем, что детей в школе заставляли петь мирские песни. И Лидия вспоминает, как отказывалась петь Интернационал. Ведь в нем есть такие слова: «никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой...»
Несмотря на письменное заявление родителей, дочерей Ващенко не освободили от уроков пения. Но они все равно отказывались петь песни, если в них попадались слова о Ленине и партии.
«Отец был свободный человек, - вспоминает Лидия, - готовый за свободу бороться. Он написал в министерство образования и получил оттуда ответ – у нас одна программа для всех».
«Ваши дети тянут класс назад, - сказали им в школе. И добавили: не нравится, уезжайте». Тогда впервые были произнесены эти слова, заметьте, не ими.
Лидия рассказывает, что сама отказалась ходить в школу. Одноклассники оскорбляли ее и даже били. В 1961 году в десятилетнем возрасте девочка положила голову на рельсы, но ее обнаружили железнодорожники и спасли.
В 1962 году Петра и Августину лишили родительских прав на трех старших дочерей. В одиннадцать лет Лиду поместили в детприемник в Абакане. Это случилось после того, как ващенковских детей забрали из школы, чтобы учить самим дома. Обучала их соседка, Мария Чмыхалова, у нее те прятались, когда за ними приходили. В конце концов девочек обнаружили - по воспоминаниям Лидии, за ними явились десять милиционеров. «Отец велел перед дорогой помолиться, мы помолились, и нас увезли...»
Из детприемника в Абакане отец Лидию украл, но ее вскоре вернули обратно. Потом отвезли в интернат в Ачинск, на этот раз надолго.
Августина: «Мы не знали, где дети. Искали. Думали плохое. Вдруг приходит письмо от поварихи из Ачинского интерната - ваши дети у нас, плачут. Тем же вечером поехали туда, дали с детьми свидание, в присутствии учителя. Предупредили - о Боге ничего говорить нельзя».
Шесть лет там дети провели, вдали от матери. Правда, за это время она новых нарожала, всего у них с Петром родилось тринадцать детей. Да и в интернате не все было так плохо. Скажем, Лидия целый месяц провела в пионерском лагере на Черном море. В 1968 году ей исполнилось семнадцать, и ее отпустили домой. В интернате Лидия вступила в пионеры, потом в комсомол. Вернулась, из комсомола вышла.
Москва-1968
Петр в своей рукописи вспоминает, что в мае 1968 года его вызвали в горисполком[12]. Там был московский гость из Совета по делам религий. Я не называю его фамилии, поскольку не вполне уверен в точности переданных через вторые руки слов.
Опытный юрист (пусть в прошлом милицейский работник) вряд ли он говорил столь прямо, как в передаче Петра Ващенко, а затем и Джона Поллока. Будто бы требуя от Петра порвать с его религией, угрожал: «Не важно, читаешь ты Библию или нет, все равно мы тебя посадим».
Но что-то похожее, возможно, говорилось. В устах сотрудника Совета, теснейшим образом связанного с КГБ, эти слова звучали куда как серьезно.
Петр продал корову и на вырученные деньги купил билеты в Москву для себя и четырех дочерей, в возрасте от двенадцати до семнадцати лет. Как вспоминает Лидия[13], 29 мая ее с отцом задержали милиционеры при подходе к посольству, а младшие девочки прорвались. Впрочем, американцы их быстро выставили. Отца арестовали, а дочерей отправили в детприемник.
Петр, как только его выпустили из-под ареста, отправился домой и 18 июня 1968 года вернулся в Москву вместе с мамой. На этот раз им удалось, преодолев милицейский кордон, войти в посольство и даже поговорить с самим послом.
Льюэллин Томпсон, опытный дипломат, назначался послом в Москву дважды, на его долю пришлись инцидент с летчиком-шпионом Пауэрсом, ввод войск в Чехословакию, война во Вьетнаме. Первый вопрос Ващенок к нему был, где дети, они еще не вернулись. Посол позвонил куда-то и выяснил, что Лида, Люба, Надя и Вера все еще сидят в Даниловском детприемнике.
Что же касалось эмиграции, он посоветовал найти американского спонсора, который бы мог выслать им приглашение в США. Присутствовавший при разговоре один из консульских сотрудников тут же вызвался выступить таковым, и они с гостями заполнили необходимые бумаги.
Родителей арестовали, как только они покинули посольство. В одиннадцатом отделении милиции отобрали американское приглашение и сопутствующие бумаги. Петра положили в 15-ю психбольницу на Каширке, он всю последующую жизнь вспоминал с ужасом, как глотал кучу разноцветных таблеток, и что с ним после этого было. Запомнились слова докторов: «Выступать против советской власти - все равно что биться головой о стенку. Те, кто так ведут себя – сумасшедшие, поэтому ты здесь!»
Августину посадили в КПЗ, остригли. 20 сентября 1968 года за сопротивление законному распоряжению представителя власти (имелся в виду прорыв в посольство) ее осудили к целым трем годам лишения свободы.
Начальник Можайской женской исправительно-трудовой колонии беседовал с каждой новой заключенной. Прочитав в приговоре фабулу обвинения, рассмеялся - как это слабая женщина могла избить милиционера. Но потом посерьезнел, дойдя до трехлетнего срока наказания – для этой нестрашной статьи УК такая (максимальная из предусмотренных законом) мера наказания была исключением.
Колония, куда попала Августина, считалась образцово-показательной. Туда возили иностранцев – показать, как замечательно живут советские заключенные. Мне довелось там побывать, сопровождая иностранных гостей нашего министерства. Это было уже в семидесятые годы, спустя несколько лет после освобождения Ващенко. Запомнились женщины в швейном цеху (они шили белье для всего ГУЛАГа), провожавшие нас, мужчин с воли, мутными взглядами.
Бессменный начальник учреждения показался мне человеком незлым, что соответствует описанию Августины. Правда, я могу быть необъективен, он сидел со мной за столом и подливал водку.
Что касается Петра, то через полтора месяца его вернули в Черногорск и там осудили на год за нарушение паспортного режима. Еще в марте 1965 года он отправил свой паспорт (внутренний) в ОВИР с тем, чтобы получить загранпаспорт с выездной визой, которую ему никто не собирался давать. Взять документ обратно он отказывался. Тогда все «отделившиеся» явились в горсовет с коллективным заявлением о регистрации общины и открытии школы для детей верующих. После получения отказа ими было написано письмо на имя Брежнева с просьбой о лишении их гражданства и разрешении выехать в Израиль.
Аарон
В семнадцать Лиду выпустили из интерната, и она поехала навестить мать, а потом и отца, хотя их лагеря находились на расстоянии тысяч километров друг от друга. Потом собрала младших братьев и сестер от соседей, кто взял их на время к себе. Дед с бабкой старые, не могли с ними управляться, а она смогла.
Лидия любила детей. В 1975 году, работая в роддоме, взяла домой семимесячного больного малыша, от которого отказалась молодая мать, по выражению Августины, нагулявшая дите от приезжего. Лидия решила его усыновить, назвала Аароном. Оформила все бумаги, нашла женщину, у которой можно было брать грудное молоко.
Спустя три месяца, когда об этом прознали власти, к ней стала наведоваться милиция с требованием отдать ребенка. Вскоре на то появились законные основания, биологическую мать убедили потребовать его обратно. Дом взяли штурмом и ребенка забрали.
Петр с Августиной опять поехали в Москву. Это было 5 сентября 1975 года. В очередной раз сдали документы в посольство и обратно. Две недели их не было. Вернулись и стали искать Аарона, пришли в горисполком, где узнали, что он умер и похоронен в могиле для бездомных. Они раскопали могилу, зачем-то сфотографировали его (так рассказывает Августина) и захоронили вновь, в могилу к своим родственникам.
Перед отъездом
На этот раз они имели надлежаще оформленный вызов, полученный 20 апреля 1978 года от пресвитерианского пастора из Алабамы - преподобного Сесила Вильямсона младшего. Между прочим, приглашение шло по почте четыре месяца. Петр поначалу решил, что это тот самый консульский сотрудник, что за десять лет до того написал им первое приглашение. Но это был не он.
Пастор узнал о ситуации от Толстовского фонда и решил действовать. Надо сказать, что он на том не остановился, впоследствии создал в своем городе Селме в штате Алабама организацию под названием SAVE (по-английски – «спасти»). Эта аббревиатура означала – Society of Americans for Vashenko emigration. В образованный там же комитет по оказанию возможного содействия их переезду в США вошли два конгрессмена и сенатор, раввин. В Америке избиратели серьезно относятся к религиозной свободе - членом комитета стал губернатор штата.
Рассказ Лидии: «После трех дней молитв и поста мама и я решили опять ехать. Папа возражал. Он боялся вновь попасть в психбольницу. Ему сказали, что в следующий раз он там останется навсегда. Что делать, решили довериться жребию. Родители и старшие дети написали на листочках бумаги «да» или «нет», положили в шапку, отец вытянул «да». Решили, что поедут шестеро – папа, мама, я, Любовь, Лилия и Ян. Мы не собирались просить убежище, хотели лишь напомнить о себе и продвинуться в решении нашего вопроса немного вперед».
Мария Чмыхалова попросила взять и ее вместе с шестнадцатилетним сыном Тимофеем, которому, как и Яну, оставалось недолго до получения в военкомате приписного свидетельства. Это важное обстоятельство, поскольку члены общины полагали службу в армии противоречившей их христианским убеждениям.
Тимофей, которого мне удалось разыскать, вспоминал: «Отца и мать уводили из дому на моих глазах, когда мне было семь лет. Семья, встав на колени, помолилась, и родителей увели».
В 1969 году их судили за нарушение паспортного режима. Мария получила условный срок за то, что отказывалась считать себя советской гражданкой. Ее мужу отвесили полновесный год, большего наказания статья Уголовного кодекса не предусматривала. Тимофею запомнилась, как в суде он спрятался под скамьей со взрослыми, и как с мамой ездил на свидание к отцу в лагерь, там еще был густой лес.
...Перед отъездом в Москву вновь молились и постились. Чтобы не привлекать внимания соседей, уходили небольшими группами, девушки пешком, мальчики на мотоцикле. До станции добирались разными дорогами. Для конспирации.
Первый месяц в посольстве
Августина не раз вспоминала разговоры с «консулом»:
— Нас сюда Бог послал, мы не можем иди домой.
— А когда сможете?
— Когда скажет, выйдем.
С первого же дня, с 27 июня 1978 года ежедневно сотрудники консульского отдела уговаривали их покинуть посольство. Рядовые сотрудники. Посол Малькольм Тун, действуя, очевидно, по инструкции, как полагает Джон Поллок, с ними не встречался.
Мне кажется более вероятным предположение Тимофея Чмыхалова. На мой вопрос, почему их не выставили сразу, он ответил: «Нас не выдали, так как в тот момент не было на месте посла и его заместителя». Это больше похоже на правду. Просто никто из оставшихся в посольстве не имел права или не захотел принимать на себя ответственность.
Наш МИД отказался обсуждать вопрос о незваных посольских визитерах, пока они остаются в посольстве. Пусть возвращаются в Черногорск и подают документы в общем порядке.
Где они были первое время? Сидели на диванах в коридоре для ожидающих в консульском отделе. Переживали за Яна, не успевшего проскочить в арку из-за тяжелого чемодана. У Петра было с собой Евангелие, и они его читали. Первые пять дней ничего не ели. Воду, правда, пили – из-под крана, в туалете.
Как только новость разлетелась по миру, налетели иностранные корреспонденты, интервьюировали.
10 июля разрешили позвонить в Черногорск. Дома у Ващенок оставались родители Петра, обоим далеко за восемьдесят, и десять детей, младшему четыре года. Когда пять лет спустя они вернутся домой, девятилетний мальчик не узнает своих родителей.
Говорили со старшей из оставшихся дочерью Верой, она сказала, что Ян вернулся из Москвы избитый, у него болят почки. И добавила: «Не покидайте посольство! Что бы ни было. Если они с ним так, то что они с вами сделают».
Как вспоминала Лидия, сотрудники консульского отдела по утрам шли мимо них на работу, зажимая носы - гости много дней не мылись. Посетители - советские граждане, имевшие загранпаспорт и в нем заветную выездную визу - тоже обходили их стороной.
У читателя может возникнуть вопрос, что же за посетители туда приходили. Редкие командировочные и еще более редкие родственники американцев, уезжавшие «по линии воссоединения семей», в основном евреи.
Чтобы американский читатель не подумал, что советские власти разрешали выезжать евреям как верующим, Джон Поллок объясняет: «Слово «еврей», обозначенное в советском внутреннем паспорте, означало не религию, а расу»[14]. Ему это показалось странным, в странах Запада графа «национальность» в паспорте всегда обозначала гражданство.
Утром 26 августа пришел сотрудник политического отдела, вместе с одним из консульских, в сопровождении морпехов, и предложил к вечеру собрать вещи и покинуть посольство. Они ответили, что сами не пойдут. На следующий день повторилось то же самое. И на третий.
Они готовились к худшему, знали, воронок ждал за углом, но, к их удивлению, всех перевели в подвал. Там им выделили отдельную комнату или даже, как когда-то говорили, малогабаритную квартиру, где раньше останавливались курьеры морской пехоты, те самые «марины». Одно окно, две кровати, холодильник, кухонная плита и «совмещенные удобства» - душ с туалетом.
До конца октября в этом тесном пространстве жили десять человек, к ним на время подселили армянку с двумя детьми, также добивавшуюся выезда. С ноября – семь. Августина в разговоре со мной не раз повторяла: «Как же все это можно было бы вытерпеть без помощи Божьей!»
В тот же день вице-консул послал письмо в Алабаму пастору, беспокоившемуся о судьбе приглашенных им русских. Пастора уверили, что они могут оставаться в посольстве, сколько захотят.
Лидия: «Единственное, зарешеченное окно выходило на улицу Чайковского, то есть туда, где дежурили охранявшие посольство милиционеры. Милиционеры в него то и дело заглядывали. По ночам они мучили нас, чем-то гремели, громко говорили, не давали спать».
Августина: «Милиционеры стучали в окно и кричали: вставайте и молитесь, собаки».
Тимофей (на мою просьбу рассказать о самых тяжелых моментах сидения): «Самым неприятным было слышать крики о помощи тех, кто по нашим стопам пытался прорваться в посольство. Их хватали буквально на наших глазах. Я сразу представлял себе их дальнейшую судьбу. Когда мне было девять лет, мы с матерью навещали отца в лагере. Эти сцены до сих пор у меня перед глазами».
Сотрудница консульского отдела приносила им продукты из московского магазина. Жили в изоляции – ни газет, ни радио. На свежий воздух не выпускали. Решили пожаловаться президенту Картеру. От него, как полагает Августина, получили указание и их стали выпускать погулять на пятнадцать минут в посольский садик, обеспечив верхней одеждой.
Обнадеженные успехом, они написали письмо Папе Римскому, и их пустили на воскресные богослужения посольской католической общины. «Слово Божье - оно и на чужом языке таким остается», - сказала Августина.
Но, возможно, это было связано и с тем, что в 1979 году американская печать стала критиковать Госдеп за условия содержания знаменитой Сибирской семерки.
В тесноте
Объективности ради следует сказать, что в посольстве и вправду не хватало места. В середине семидесятых по соседству стали строить новый посольский корпус, но в начале восьмидесятых стройку заморозили. Причиной послужило обнаружение американцами «жучков», заблаговременно поставленных советскими спецслужбами. На войне (пусть и холодной) как на войне – в отместку было заморожено строительство нового здания советской дипмиссии в Вашингтоне.
Только после путча 91-года ситуация разрешилась – наши передали американцам схему подслушивающих устройств в новом корпусе их посольства, его быстро достроили и заселили. От такого неслыханного жеста доброй воли мир долго не мог прийти в себя. Старые чекисты до сих пор обвиняют тогдашнего председателя КГБ Вадима Бакатина в предательстве. От американцев, впрочем, ответного жеста не последовало, за исключением возможности достроить новое здание в их столице.
«Ехать не советовал»
Августина обратила внимание, что в их первый визит в 1963 году весь обслуживающий персонал посольство был американский. Теперь же там работали русские уборщицы, охранники.
С этим обстоятельством сидельцы связывали свое подозрение, что за ними следили сразу две стороны, не только американцы, но и русские. И не без оснований.
В книге Лидии описан любопытный эпизод. Однажды к ним на свидание явились гости. Двое пятидесятников - Борис Перчаткин и Владимир Степанов приехали с Дальнего Востока уговаривать их покинуть посольство. Было очевидно, что они сделали это под нажимом КГБ. После громких уговоров Перчаткин шепотом сказал: не сдавайтесь, вы смелые люди и внушаете всем нам надежду[15].
Этот совет наоборот напомнил мне услышанный когда-то рассказ о том, как Сталин послал Корнея Чуковского в Финляндию уговорить жившего там Илью Репина вернуться на родину. Чуковский по возвращении доложил в Кремль, что задание партии ему выполнить не удалось. Только годы спустя в опубликованных репинских дневниках обнаружилась запись: «Приезжал Корней. Ехать не советовал»[16].
Один из пионеров исхода Евгений Бресенден описывает ту же историю несколько иначе. Борис Перчаткин рассказывал ему, что совет не покидать посольство он написал на листочке и незаметно передал его кому-то из семьи Ващенко. Но, так или иначе, главное то, что история имела продолжение.
Когда визитеры вернулись, Перчаткина вызвали куда надо и упрекнули - вы на наши же деньги нас же и надули. Видно, наблюдали за их встречей в посольстве не только с той стороны, но и с этой. «Плакали ваши денежки», - с вызовом ответил Перчаткин.
Увы, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Последними посмеялись другие. Вскоре насмешнику подарили охотничий нож и при помощи свидетельских показаний, данных дарителем, засадили за незаконное хранение оружия.
Несостоявшийся визит
Сам по себе эпизод интересен еще и потому, что в нем пятидесятники и стоявшее за ними американское посольство играли в одну игру с нашими органами, возможно, стремясь переиграть друг друга.
Активист пятидесятнической эмиграции с Украины Василий Шилюк со слов Бориса Перчаткина рассказывает[17], что тому предложил встретиться с Ващенками американский посол, надеясь таким образом побудить их выйти из посольства. Тот же согласился, во-первых, чтобы узнать об их жизни в посольстве и, во-вторых, из гуманных соображений - с тем, чтобы рассказать им об оставшихся на воле членах их семьи.
При выходе из посольства американцы вручили ему две сумки с религиозными книгами. То был щедрый дар, в то время Библия была на вес золота. У Шилюка от узнанного загорелись глаза, и Борис, ничтоже сумняшеся, посоветовал ему тоже сходить в посольство - и Ващенкам вреда не будет, и община получит литературу.
Шилюк сообщил об этой идее американскому консулу в Киеве. Потом с ним связался кто-то из КГБ и сообщил, что его визит сочли нецелесообразным.
Дом-два
Итак, за ними наблюдал Большой брат, я бы даже сказал, сразу два Больших брата. Августина говорит, жили как в стеклянном доме, вся их комната просвечивалась и прослушивалась. Никакой личной жизни. И добавляет, потупившись: как муж вытерпел, не знаю.
Две семьи жили в одной комнате в течение пяти лет. Двадцать четыре часа каждые сутки. Трое взрослых людей, всем за сорок, три девушки двадцати с лишним лет и юноша. Пусть остальное довообразит читатель. Автору известны некоторые вышедшие наружу неприятные подробности, но повторять их не хочется.
Сами участники упоминают случавшиеся между ними ссоры и, главное, часы тягостного молчания, когда все старались не глядеть друг на друга.
Августина в разговоре со мной не раз повторяла: «Как же все это можно было бы вытерпеть без помощи Божьей!»
Никто не хотел уступать
В США возникло довольно активное общественное движение в поддержку
Ващенко и Чмыхаловых. Осенью 1978 года советские дипломаты просили Госдеп о прекращении демонстраций перед советским посольством в Вашингтоне. Президент США получил 15 тысяч писем с вопросами о судьбе сидельцев, ею интересовались журналисты едва ли не на каждой пресс-конференции в Белом доме.
Избрав «тихую дипломатию», Картер дважды посылал в Москву с конфиденциальными визитами доктора Олина Робисона, президента Мидлбери-колледжа, чтобы договориться о получении ими выездных виз. Чего он добился - лишь устного обещания не преследовать их, если они вернутся в Черногорск.
Многие верующие разных вероисповеданий хотели помочь им, но посольство категорически отказывалось принимать финансовую помощь на их имя. Два американских туриста в Москве, не знакомые друг с другом, предложили жениться на сестрах Ващенко с тем, чтобы их вывезти. Но брак был бы недействительным по советским законам.
Их посещали американские сенаторы и конгрессмены. 20 сентября 1979 года с ними впервые встретился посол Тун. Самолично зашел к ним в комнату.
В то время все сочувствовавшие Ващенкам возлагали надежды на Московскую Олимпиаду Поллок заканчивал свою книгу следующим восклицанием: «Немыслимо, что в июле 1980 года в Москве под символом улыбающегося медвежонка пройдут Олимпийские игры, в то время как в самом сердце Москвы будет томиться Сибирская семерка»[18].
Надеждам не суждено было сбыться, им положил конец ввод «ограниченного контингента советских войск» в Афганистан.
Брат
В это время Александр, старший сын Петра и Августины, сидел в колонии за отказ от службы в армии. Его судили за полгода до последнего проникновения в посольство.
Все члены семьи почему-то запомнили, как перед судебным заседанием он прощался с собакой - Мухтаром. Собака положила лапы ему на плечи, и вся семья заплакала. Немецкую овчарку застрелили осенью, когда она осталась охранять брошенный дом - старшие уже были в Москве, а младшие переехали к Любе в ее крохотный домик в Черногорске -1.
Зал суда заполнила семья Ващенко и их соседи, все верующие. На слова «Встать! Суд идет!» присутствующие не отреагировали, никто не встал. Петр объяснил судье, что советский суд состоит из атеистов, и те, кто верят в Христа, не могут перед ними вставать. Но он все же встал перед ними, но как перед людьми, а не как представителями безбожной власти.
Процесс шел недолго. Представитель военкомата подтвердил, Саша вины не отрицал и пояснил, что, как христианин, не может носить оружие. Свидетель с места работы - транспортного предприятия – охарактеризовал обвиняемого как хорошего работника, отказавшегося, правда, вступать в комсомол.
Когда суд удалился на совещание, присутствующие запели гимны, один за другим. Судья испугался возможных волнений и вызвал милицейское подкрепление. Александру определили три года, как и просил прокурор, и отправили в Минусинск, в ту же тюрьму, где сидел его отец, а потом в лагерь. Семья навестила его там 7 апреля, в день рождения. До прорыва в посольство оставалось меньше трех месяцев.
Игорь Губерман, знаменитый впоследствии автор «гариков», оказался с ним в одной колонии. В книге «Прогулки вокруг барака» он пишет: «Положение же Саши Ващенко усугублялось еще тем, что уже год тому назад его отец и мать прорвались - причем буквально, ибо пробежали сквозь охрану - в американское посольство в Москве, попросили убежища и жили теперь там, дожидаясь своих детей. ...К нему ездили уже какие-то гонцы, уговаривая не ехать с отцом и матерью, и то суля всякие жизненные блага, то неприкрыто угрожая».
Потом он рассказывал, как его заставляли подписать письмо, что отказывается эмигрировать, если его семья все же покинет страну.
Упомянутый выше Сергей Иванович Ващенко в разговоре со мной припомнил, как в 1981 году беседовал с двоюродным братом о необходимости уважения ко всякой власти, какой бы она ни была. Власть надо признавать, любая власть, в том числе и советская, от Бога.
Такого рода увещевания и аргументы нередко высказывались «умеренными» в их беседах с «эмигрантами». Обычно они, ссылаясь на Послание апостола Павла к римлянам, говорили: «Сопротивление власти – грех, ибо нет власти не от Бога, и никому не дано изменить этот порядок, следует смиренно переносить лишения». Те же в ответ, также ссылаясь на Священное писание, возражали, что это власть антихриста.
Александр же ответил иначе: «Злой я на советскую власть». И добавил, что никогда не забудет, как его с детства гоняли по интернатам, родителей почти не видел.
Голодовка
У американцев была своя иерархия, свои приоритеты. Ващенки знали, что они не на первом месте в американских шорт-листах. Впереди были разделенные семьи, именитые политические диссиденты. Их перемещению из едва ли не последних в первые предшествовало следующее событие.
В декабре 1981 года Августина и Лидия Ващенко начали бессрочную голодовку, требуя дать их семье разрешение на выезд. Отец возражал, но мать сказала, что на этот раз подчиняется Богу, а не ему.
Августина: «Просим Бога, укажи, что нам делать дальше. Постимся. Тогда волна пошла, диссиденты стали голодовать, чтобы уехать. Но у нас был не голод, а пост. Тридцать дней мы постились, и дочери сделалось плохо».
30 января 1982 года Лиду забрали в Боткинскую. Все одиннадцать дней ее навещал там посольский доктор вместе с консулом. Из больницы Лидию отправили самолетом домой. Она не возражала. К этому моменту международная огласка была столь широка, что за ее судьбу в принципе можно было не волноваться.
Сам Солженицын в одной из своих книг упомянул этот эпизод, правда, походя, в полемике со своим вечным оппонентом. Он рассказал о том, как «Сахаров обречён был вовлечься и в длительное унижение: в хлопоты об отъезде в Америку невесты пасынка, брак с которой тот не успел оформить впопыхах своей эмиграции... и в 60 лет он объявил центром своего высшего напряжения, высшего риска своей жизни — эмиграцию ещё нигде не сидевшей, никакой борьбой не отмеченной девушки, и проголодал 16 дней, а пожалуй мог бы голодать и до смерти. Е. Г. Боннэр по приезде в Москву заявила: "Победа нашей голодовки — победа прав человека вообще!" Увы. Пятидесятники Ващенки простодушно поверили, что с такой же горячностью мир будет защищать и их, — держали долгую семейную голодовку, уже прорвавшись в американское посольство, с требованием эмиграции для себя, — и обманулись»[19].
На самом деле это было не совсем так. Или даже совсем не так. Как раз голодовка-то и дала результат, которого они безуспешно дожидались столько времени.
Московский тур
Шум подняла секретарь комитета по спасению Ващенок из Алабамы Джейн Дрейк. На старой газетной фотографии - тридцатипятилетняя симпатичная женщина с короткой стрижкой, домохозяйка из Монтгомери, посвятившая пять лет освобождению незнакомых людей. Она била во все колокола, давала интервью газетам, организовывала кампании по их поддержке, почтовые рассылки американскому президенту, ездила с обращениями американцев в советское посольство в Вашингтоне - и достучалась до Палаты представителей, восемьдесят членов которой в конце концов направили письмо Брежневу с просьбой выпустить сидельцев.
После объявления голодовки, в декабре 1981 года она, благодаря журналу Парад, впервые встретилась со своими подзащитными. Редакция журнала купила ей и своему корреспонденту Майклу Сатчеллу московский тур.
В туристической группе было 30 американцев. Обособившись, Джейн и Майкл вместо Большого театра и экскурсий по Москве, провели первые три дня и три ночи в американском посольстве. С гидом Светланой, выражавшей недовольство их отсутствием, все это время играли в кошки-мышки[20].
Визитеры сразу поняли, что члены семерки были нежеланные гостями в посольстве. В статье описывается их комната, где на одной одной узкой кровати спали Петр и Августина, на другой Мария. Остальные - на полу до самой входной двери. Подчеркивается, что телевизор не цветной, а черно-белый.
Ващенки боялись, что их выгонят. Атмосфера вокруг – не самая доброжелательная, они то и дело слышали злые реплики со стороны русских сотрудников посольства, всего их было двести человек - уборщицы, шоферы, механики, переводчики. Ващенки не выходили из комнаты без эскорта кого-то из американцев.
О Марии в статье было сказано, что та часами молча сидит на кровати и вяжет свитера, почему-то глядя в пол.
Прощаясь, Августина через них обратилась, словно на митинге, за помощью к матерям всего мира: «Представьте себе, что вас отделили от ваших любимых детей. Моему младшему сыну Аврааму было 4 года, когда я его последний раз видела. За 33 года брака наша семья была вместе 10 лет».
Услышав на прощанье слова «Не забывайте нас!», Джейн и Майкл вышли из посольства и прямо - мимо милиционера – «в холодную московскую ночь».
Поехали со всеми членами группы в Ленинград, оттуда - в аэропорт, и в Хельсинки. Остальных легко пропустили через таможенный контроль, а этих двоих целый час трясли, обыскивали и задавали вопросы в отдельной комнате. Они стояли на своем – «мы - обычные туристы». Конфисковали пустую видеокассету, настоящую (вместе с блокнотом Майкла) согласились провезти две девушки из группы.
Разговоры джентльменов
Поначалу я наивно полагал, что закопаюсь в великом множестве американских правительственных документов, посвященных попыткам освобождения Сибирской семерки. Но в Библиотеке Конгресса их оказалось совсем немного. Вот первая из них - протокол слушаний подкомитета по иммиграции и беженцам Юридического комитета Сената, состоявшихся 19 ноября 1981 года.
На повестке стоял билль (законопроект) о возможности отправки их в США. Его горячо поддержал сенатор от Мичигана Карл Левин, напомнивший коллегам (если кто из них забыл) об американской традиции поддерживать религиозную свободу в других странах. Он укорил Госдеп в том, что тот в течение трех лет не принимает серьезных мер помощи посольским сидельцам и, больше того, воспринимает их как обузу для американского правительства. Ему вторил сенатор Роджер Джепсон из Айовы. Правительство США не может терпеть унижение,- восклицал он, - и позволить Советам диктовать, как быть с теми, кто пребывает на территории американского посольства.
В ответ на это Томас В. Симонс младший, директор госдеповского офиса по СССР, привел свои возражения - как юридического, так и политического свойства. Билль, - говорил он, - исходит из физического присутствия русских на территории США, поскольку они живут в американском посольстве. Но отсюда вовсе не следует возможность применять американское право на советской территории. К тому же это создаст прецедент, и беженцы в России и других странах станут атаковать американские посольства.
На том обсуждение, похоже, зашло в тупик. Сенат вернулся к нему лишь после голодовки Августины и Лидии и 13 июля 1982 проголосовал за предоставление им права постоянного проживания в США. Вопрос об их физическом перемещении уже не ставился.
Еще один документ – протокол заседания Палаты представителей от 23 марта 1982 года. Я впервые читал такое и с удивлением обнаружил, что, оказывается, члены Палаты называют друг друга джентльменами.
«Слово предоставляется джентльмену из Нью-Йорка мистеру Гарсия». Этот джентльмен начал с того, что рассказал немного о себе и своем отце - пасторе пятидесятнической церкви в Южном Бронксе. Посольские сидельцы - не какие-нибудь шпионы и единственное, чего они хотят – религиозной свободы. И они ее заслужили. Вот почему он послал письмо президенту Брежневу с просьбой об их освобождении.
Джентльмен из Нью-Джерси мистер Смит рассказал, как встречался с семеркой в московском посольстве. Выяснилось, не он один, другие тоже стали вспоминать о своих встречах с ними. Могло показаться, что остальным, тем, кто не успели навестить их в Москве, было немного стыдно.
Джентльмен Смит рассказал, как они с Петром вместе молились. Петр не только просил за свою семью, а за всех тех в мире, кто страдает за свою веру. «Я верю в силу молитвы и верю, что Господь услышал молитву своего страдающего слуги, - воскликнул Смит и, видимо, с некоторой угрозой добавил, - Я верю, что в свое время Он ответит».
Джентльмен Кемп из Нью-Йорка напомнил, что они страдали не только от советского правительства, но и от американского, которое первые два месяца продержало их в посольском коридоре, «без ванны и душа».
Потом голосовали резолюцию № 100 «с выражением озабоченности в связи с ущемлением права на эмиграцию двух семей верующих». Все джентльмены поддержали резолюцию, с тем, чтобы она показала и Советскому правительству, и остальному миру их готовность защищать религиозную свободу.
Флаг.
После возвращения из Москвы Лидия провела в Черногорске целый год, так долго ей не оформляли обещанные документы. Пришлось еще раз пойти на голодовку. Дочь голодала в Черногорске, мать одновременно – в Москве. Лидия истово молилась, спрашивала у Господа, сколько еще ждать.
Именно ей пришла в голову мысль вывесить на крыше американский флаг. Они шили его с участием младших детей под ее руководством. Лидия, конечно же, не раз видела американский флаг в посольстве, но из ее памяти напрочь выскочило, сколько же на нем звезд. Решила вышить тринадцать, по числу ващенковских детей. Вот они числом восемь выстроились на фотографии у беленой сибирской избы перед флагштоком, а за ними высоко реет иноземное знамя. Сюрреализм какой-то.
Естественно, власть не могла стерпеть такого низкопоклонства перед вероятным противником. Немедленно пришли люди в штатском срывать флаг, на что, собственно, Ващенки и рассчитывали. Уж очень им хотелось запечатлеть эту сцену. И, представьте, им удалось заснять поставленный ими же спектакль. Каким образом?
Заблаговременно из подручных материалов изготовили несколько игрушечных фотоаппаратов и раздали младшим. Покуда взрослые срывали флаг, дети подбегали с разных сторон, делая вид, что фотографируют. За ними бегали гебисты и отнимали игрушки, тем временем Александр сделал несколько снимков.
Семья дважды выходила на демонстрации в Черногорске и Красноярске с обращенными к Брежневу призывами отпустить их на волю. Брежнев умер, и в апреле 1983 года Лидии, одной, разрешили эмигрировать. Не в Америку, нет, в Израиль. Ей купили билет и отправили в Вену, и далее в Тель-Авив. Оттуда она оформила вызов семье Ващенко.
В американском посольстве в Тель-Авиве Лидии предложили подписать приглашение Чмыхаловым. «Почему я?» Лидия пишет, что понимала, почему американцы настаивают на этом - они знали об их плохих отношениях с Марией Чмыхаловой. У нее сразу заболели живот и голова, она вспомнила «все плохое, что та ей сделала». Но помолилась и в конце концов подписала.
Отъезд
По информации Людмилы Алексеевой, американским дипломатам удалось добиться твердого обещания, что, подав документы в Черногорске, семьи Ващенко и Чмыхаловых получат возможность выехать на Запад — это было одним из негласных условий подписания заключительного документа Мадридской конференции.
Августина: «Когда Рейган сказал – «езжайте домой», американцы плакали, провожая – «обманут вас». Но нам уже было все равно. Вернулись в Черногорск в апреле 1983 года. А когда отпустят, неизвестно. Ходим по всем городским властям, те молчат. Не знают. (Тут Августина добавила знаменательную фразу: «они с нами устали, а мы с ними»). Что делать, посеяли картошку, ждем урожая. Надо вновь обживаться. Вдруг говорят: вы должны выехать не позднее 24 июня. Стали собираться. Не знаем, как быть с собакой. Говорим, без собаки не поедем, она была без нас с детьми. Ей тоже дали купейный билет».
Я специально расспросил Августину о ее дальнейшей судьбе. Овчарка, помесь с волком по имени Вулкан стала большой путешественницей. Побывала в Европе, на Ближнем Востоке и окончила свою службу на американском континенте.
29 июня вся семья прилетела в Вену, оттуда – в Тель-Авив, куда за ними, по словам Августины, «из Вашингтона выслали человека и забрали в Америку».
Развязка
Поселились они в городе Пуалуп в штате Вашингтон. Те, кто встречался с Ващенками сразу после приезда, заметили в них некоторые особенности. Петр уверял, что изобрел некий двигатель, благодаря которому мир будет обеспечен бесплатной энергией. Для доработки прибора он просил выделить ему мастерскую с фрезерным и токарным станками. Смерть, случившаяся в 1985 году, помешала его планам. Остальные живы-здоровы.
Дети поселились поблизости, все устроены, среди них есть медработник (так у нас в советское время называли медсестер), бухгалтер, учительница, остальные - рабочие. С Чмыхаловыми, как разъехались по разным океанам, так сразу наладились отношения.
По поводу того, верят ли дети, Августина отвечала уклончиво: «Кто-то ходит в церковь, кто-то нет». От других я слышал, что не все их дети активны как верующие.
Тимофей Чмыхалов «не жалеет, что мать взяла его с собой в посольство. Благодаря всем им, и ему в том числе, мир узнал о положении верующих в Советском Союзе. Впрочем, от них лично ничего не зависело - что Бог определил, то и исполнилось. Главное - уповать на Бога, пути наши иной раз не понятны, но надо Ему доверяться».
И еще говорил о божественном, а о подробностях посольской жизни не очень-то распространялся. Все больше о том, как много там учился да сколько книг прочитал. Посольские жены опекали его и обучали английскому, математике, готовили к поступлению в колледж. Правда, похоже, впоследствии с учебой у него не заладилось, ограничилось двумя семестрами в Библейском институте в Техасе.
Первое время по приезде в Америку Тимофей ездил по пятидесятническим церквям и рассказывал о преследованиях христиан коммунистами. С концом Советского Союза нужда в том отпала. Последние шестнадцать лет живет в Орегоне, работает секретарем в администрации больницы. У него шестеро детей. Ему уже под пятьдесят, маме – за восемьдесят.
...Уникальная, поразительная история. Чем больше деталей я узнавал, тем больше поражался причудливости характеров ее персонажей и перипетий их судеб. И, как ни странно, тем меньше хотелось расставлять акценты. Наши власти вели себя, конечно, ужасно, но и Ващенки, положа руку на сердце, не раз давали им повод, пренебрегая нормами тогдашнего правопорядка. Американцы выглядят несколько почище, но и они в этой истории вели себя не лучшим образом, во всяком случае делали все возможное, чтобы от визитеров избавиться.
Удовлетворив свое любопытство, я стал сомневаться, да имеет ли вообще эта история смысл. На первый взгляд, да, конечно, пусть последующие поколения знают, что люди претерпели за свободу совести. С другой стороны, нужен ли кому-то их жуткий, дикий опыт? Говорил же Варлам Шаламов о лагере как отрицательном опыте для человека – «с первого до последнего часа. Человек не должен знать, не должен даже слышать о нем...» Свобода вероисповедания, свобода передвижения – вещи, конечно, необходимые, но стоят ли их принесенные жертвы?
Было время, за границу никого не пускали. Теперь - другое. Потерпели бы немного. Как многие из тех, кто их осуждали, а потом сами эмигрировали.
Автор, как и большинство его современников, просто не способен понять этих людей. Для всех нас, вписавшихся в ту реальность, примирившихся с несвободой, их поведение кажется своершенно неуместным.
Вот квинт-эссенция житейской мудрости (в изложении Леонида Зорина): «Зато мы усвоили древнюю истину: историю не надо подхлестывать. Ей лучше знать, когда притормаживать, когда перемещаться ползком, когда, напротив, нежданно-негаданно пришпорить своего иноходца. И круто перейти на галоп».
А, может, был в том иной, мистический смысл? Уж больно много в этой истории мифологического. Начиная с числа ее участников –поначалу их восемь, остается же, как всякий раз в легендах и мифах, ровно семь – вполне мистическая цифра. Как нормальные герои, они стремятся в иной мир, воплощенный земной рай, где мечта о грядущем блаженстве кажется уже осуществленной, точнее, перенесенной из плоскости временной в пространственную, с Востока на Запад. Их ждет преодоление границы между мирами, инициация. Да и природа времени, в котором они застревают на долгие пять лет, вполне мифологична - время течет, а для семи героев ничего не меняется. И так до самого конца, где они преодолевают хаос и одерживают победу.
...Перед моими глазами стоит картина – вечер, коридор в консульском отделе, окошки закрыты, сотрудники разошлись, сибирская семерка в полном составе сидит на скамьях для посетителей, Петр вслух читает Евангелие, все молча слушают.
Что возникало в их глазах? Какие образы? Может быть, тех семи, что протрубят когда-то о конце мира? «И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб».
Похоже, своим странным поступком они и в самом деле возвестили о чем-то важном – возможно, не о чем ином, как о скором финале советской власти. Напомню, выпустили их полгода спустя после смерти Брежнева, как раз покатилось под откос тогдашнее мироустройство, и восемьдесят третий год стал началом его конца.
Глава шестая. Билеты в одну сторону
Как открыли границу
Вернемся ненадолго в февраль 1976 года, когда Евгений Бресенден по израильской визе выехал из СССР и после Вены и Рима оказался в Лос-Анджелесе.
Первые годы эмиграции работал в Лос-Анджелесе, в радиовещательной компании. Составлял религиозные радиопрограммы на русском языке для трансляции в СССР, сам читал проповеди. Работал «за идею», зарплата не дотягивала и до тысячи долларов, по американским понятиям пустяки.
Компания же неплохо на нем заработала, за счет «фандрайзинга». Едва ли не каждый месяц хозяева организовывали приемы для сбора средств «на религиозную свободу в Советском Союзе». Гостей приглашали специально на Евгения. Он должен был сказать пару слов на ломаном английском, этого было достаточно - американцы уважают борцов за свободу совести. Но особенно много денег удавалось собрать, когда он «брал с собой мамку», и сердобольным гостям становилась известной ее судьба. Тут бывал аншлаг, как-то одна небедная женщина показала ему чек на 10 тыс. долларов, врученный ею организаторам приема.
Потом он ушел из радиостанции. На жизнь зарабатывал ремонтом домов, а в свободное время старался помочь оставшимся на родине единоверцам. Бресенден получал документы об арестах верующих и судебных процессах, списки желающих выехать. Эту информацию нес дальше - чем больше шума на Западе, тем меньше в Советском Союзе их будут преследовать, - полагал он и, возможно, был недалек от истины.
Еще он искал страну, которая приняла бы пятидесятников из СССР. В то время в моде была народная дипломатия, к тому же Запад всячески выказывал свою приверженность к правам человека. Тем не менее в Америке идея иммиграции туда верующих из СССР не находила поддержки. Евгений ездил по европейским странам, его принимали политические деятели и сам Папа Римский. Все отвечали уклончиво, не хотели конфликта с Советским Союзом.
Он навестил знакомых отказников на их исторической родине и услышал от них: «У нас достаточно трений между нами и палестинцами, не хватало еще споров с пятидесятниками. Вашей борьбе за выезд из СССР будем помогать, но не приезжайте».
В 1985 году Рейган, которого, по его словам, Бог спас от иного исхода состоявшегося покушения, обещал сделать все возможное для верующих в СССР. На встрече с Горбачевым он в качестве одного из условий разоружения поставил свободу эмиграции пятидесятникам. Тот согласился, но попросил:
— Только не говори, что это второй исход.
— Даже не каркну.
За точность диалога не ручаюсь, во всяком случае, так его передавали Бресендену сотрудники Госдепа, по просьбе которых он составил список из 11 человек –организаторов пятидесятнической эмиграции, и прежде всего тех, кто был в тот момент «в узах» - Н. Горетого, Н. Бабарыкина, П. Ахтерова, Б. Перчаткина, Э. Булах, Ф. Сиденко.
Им всем предложили написать ходатайства о помиловании. Они отказались. Но их все равно освободили из колоний, это было в 1986 году. Еще им сказали, что выпустят из страны по израильской визе и предложили принести вызовы.
Получить вызов ни для кого не было проблемой, но Горетой заявил – «хватит играть в прятки, отпускайте нас без вызовов». И его отпустили без вызова.
Николай Петрович дожил до исполнения своего пророчества, «границы открылись и народ Божий смог выехать из страны», но на свободе прожил всего полгода. Его вдова, одиннадцать детей и множество внуков - все живут в Америке.
Следом за первыми одиннадцатью семьями выехало еще свыше пятисот человек. В 1989 году границу для них открыли, и многие тысячи людей снялись с места. Вскоре в Вашингтоне приняли решение о направлении религиозной эмиграции напрямую из СССР в США. В «Боингах» Pan American, заполненных пассажирами с билетами в одну сторону, пятидесятников собиралось до половины.
Мне пришлось помучиться в поисках американских законов на этот счет, пока не обнаружил подписанный Президентом США 21 ноября 1989 года акт, вошедший составной частью в Закон о финансовых расходах на 1990 год. На основании этого акта статус беженца автоматически предоставлялся «преследуемым советским гражданам из числа пятидесятников (евангельских христиан)».
«Аллилуйя!»
Борис Перчаткин вспоминает, как перед посещением американского посольства в Москве «немножко инструктировал людей, которые должны были проходить интервью, объяснял им, как нужно себя вести, что говорить, что не говорить». Одна женщина отказалась от участия в инструктаже со словами: «Мне это не надо, меня Сам Бог учит». Ну, раз ее Бог учит, я не пошел в кабинет, где она проходила интервью». Перчаткин считался экспертом по религиозной эмиграции и «во время прохождения интервью в посольстве мог зайти в любой кабинет». Тем же вечером женщина пришла к нему за помощью: «Помогите, мне отказ дали. Не знаю почему, как Бог сказал, так я и вела себя.»
Перчаткин далее рассказывает, как по-свойски зашел к посольскому сотруднику, который брал интервью, и поинтересовался причинами отказа. «Он говорит: «А что она мне здесь концерт устраивает? Как зашла, сразу закричала: «Аллилуйя!» Я ее спрашиваю: «Как вас зовут?» Она мне: «Аллилуйя!» «Какого вы вероисповедания?» Она вновь: «Аллилуйя!» «Ну, я ей на это ответил: «Аминь»[21].
Обида
Сергей Капица сравнил постперестроечные годы со скороваркой – процессы внутри кастрюли шли интенсивно, а потом крышку снесло и продукты оказались разбросанными по всей кухне. Так и русские сектанты были раскиданы по всей Америке, на восточном и западном побережьях, особенно в таких штатах как Калифорния, Вашингтон и Пенсильвания.
«С конца восьмидесятых статус «беженца» получили полмиллиона протестантов из стран бывшего СССР. Откуда взялось такое количество гонимых? - вопрошает именитый борец за эмиграцию. - До 1980 года мы передали на Запад десять тысяч имен пятидесятников и баптистов, открыто заявивших о намерении покинуть СССР по религиозным мотивам. И еще мы знали о двадцати тысячах сочувствующих. Но вследствие репрессий это число сократилось к 1988 году минимум на треть».
И он еще удивляется, отчего организованные им 11 октября 2008 г. в Сиэтле юбилейные торжества (сорокапятилетие борьбы за право на исход) были не столь многочисленны, как того заслуживали. Из трехсот тысяч верующих с западного побережья США присутствовало немногим более двухсот человек, хотя все они «именно благодаря этим датам получили право быть здесь».
По его мнению, виноваты пасторы, «спаенные грехом предательства, неверности перед Богом, они очень боятся того, что мы, проводя какое-то мероприятие, начнём рассказывать о том, как всё было». Вот слова одного из них: «Нашлись тут узники! Это Бог все сделал! Много ума надо было, чтобы сесть? А вот, чтобы не сесть, нужно было мудрость от Бога иметь!»
Что поделаешь, революции всегда готовят одни, а их результатами пользуются другие.
Юрий Жеребилов сказал мне: «Нам выпала миссия. У меня было откровение – «Тех, кого я веду, спасу и сохраню». А с 1990-го года поехали, чтобы жить лучше».
Примерно так же выглядит недавняя история глазами оставшихся в России. Приведу слышанные мною или вычитанные в интернете суждения на этот счет. Чаще других в них встречаются обидные слова о «колбасной эмиграции».
«Бежали трусливо, служить Господу надо везде».
«Мы-то остались по идейным соображениям - переносить со своим народом тяготы».
«Уехали служители - диаконы, пресвитеры, причиняя невыносимую боль тем, кто остаётся. Пустеют молитвенные дома, умолкают хоры. В глубинке старушки по полгода не участвуют в Причастии».
«Первыми уехали те (служители), кто выезду других препятствовали».
«Некоторые вдруг, в одночасье, целыми семьями стали «верующими», чтобы выехать на запад в качестве «беженцев». Новоиспеченные христиане «доставали» в канцелярии церкви справки, подтверждающие их членство в общине».
«Наши братья уезжают поднимать духовность Америки. А обратным рейсом, с толстыми кошельками, к нам летят миссионеры религиозных новообразований».
«Однажды мне показали фотографию группы святых, которые перешли к тем берегам. На фото была изображена группа христиан - эмигрантов из Одессы, в дорогих одеждах, с мобильными телефонами и видеокамерами в руках. На богато сервированном столе стояло много угощений. Как - то некорректно присылать в страну, где христиане питаются гораздо скромнее, такие фотоснимки»[22].
«Живя в СССР, верующие семьи были многодетными. По приезде в США, в них резко снизилось число детей. Среди них появились алкоголики, наркоманы».
И, наконец, присловье: «Господь открыл двери для евангелизации, а дьявол для эмиграции».
Эмигранты слабо защищаются:
«Христос в Америке такой же, как и в России».
«А может, наши представления о родине несколько преувеличены, ведь действительно для христиан родина - это Небеса, Господь, и неважно, в какой стране мы будем трудиться?»
«Раньше я осуждала уезжающих, но сейчас, когда уезжаю сама, я понимаю, что это - воля Божья. Возможность уехать (имеется в виду - получить статус беженцев) тоже дается не каждому. Возможность дает Бог».
«Наша семья не так уж плохо жила. Но здесь я не чувствую, что имею будущее. В смысле профессии, работы... И родители мои заслужили лучшую жизнь».
Уехавшие церковные служители приводят еще и такой аргумент в свою защиту: «Мы молились о свободе. Потом внезапно двери открылись, и мы смогли проповедовать, где только захочется». (Правда, в основном, едут проповедовать не дальше, чем в Латинскую Америку.)
Те, кто упрекают уехавших, обращают внимание и на то обстоятельство, что уезжали они в момент, когда их религиозной свободе уже ничего не угрожало. «В конце восьмидесятых среди народа Божьего разгуливало множество «эмиграционных пророчеств», призывающих срочно ехать, причем, в самые лучшие места на нашей планете! – цитирую запись на одном из протестантских сайтов. - Чтобы оправдать своё бегство, пятидесятники настойчиво распространяли слухи, что их пророки получили откровение о якобы предстоящих гонениях на христиан в СНГ. Прошло 20 лет - гонений нет».
Ну не то что совсем нет – как говорится, с чем сравнивать. Впрочем, иные эмигранты по-прежнему полагают, что потому и вывел их Господь из России, чтобы не подвергать наказанию, которое еще грядет на нашу страну.
Уже в Калифорнии в эмигрантской среде возникло новое пророчество, согласно которому во время гнева укрыться можно будет только в Канаде. Некоторые купили там участки земли для будущего убежища, однако впоследствии перед ними возникли серьезные препятствия в пользовании ею.
От тамошних общин молокан и духоборов известно, что согласно пророчеству, ходившему среди эмигрантов первых двух волн, вообще не следовало селиться в Калифорнии, потому что она должна была уйти под воды Тихого океана.
«Церковь в кукурузе»
Декабрь 1988 года, Вена. Встречающий командует: «Евреи направо, пятидесятники налево!» Пять семей из Находки, среди них Юрий Жеребилов с пятью детьми и тещей. Впервые в другой стране, причем, заметьте, не коммунистической. Все как просили – много лет в своих заявлениях они писали – «выпустите в любую некоммунистическую страну».
Денег от продажи дома хватило на то, чтобы уплатить по 500 рублей за утрату гражданства, купить по официальному курсу валюту (на 90 рублей каждому обменяли по 100 долларов) и приодеться для заграницы. Но по сравнению с евреями, как ревниво заметила Зина, одеты были победнее.
Пятидесятников отправили в Рим, где в американском посольстве всем дали статус беженцев. За малым исключением - Юрий вспоминает, как отказ получил один баптист-инициативник, который дома держал подпольную типографию.
Я не раз слышал упреки в адрес американцев в том, что статус беженца давали кому ни попадя и в отказе предоставить его кому следовало. Василий Шилюк вспоминает, как весной 1979 года президент американской «Ассамблеи Божьей» Томас Зиммерман приехал в Сухуми (естественно, в сопровождении представителя из ВСЕХБ). Там сторонники эмиграции попытались незаметно от московского сопровождающего передать американцу материалы о гонениях за веру. Сопровождающий это все же заметил и в ультимативной форме потребовал забрать их обратно.
По возвращении домой на Украину мемуариста вызвали в КГБ, где с нескрываемым удовольствием сообщили, что «братья-пятидесятники» прислали на него материал. Вскоре его осудили за «распространение сведений, порочащих советский государственный и общественный строй». Еще позже он уехал в Штаты, где и встретил того сопровождающего. Оба они, как борцы за свободу совести, получили от американского правительства статус беженца.
...В выданном Жеребиловым билете было написано «Ефрата». Они подумали, что речь идет о библейской реке Евфрат, недоумевали, вроде это в Азии. Прилетели в Нью-Йорк, потом самолет в Филадельфию и другой - в Ланкастер. Там в полночь их встречали спонсоры-меннониты с плакатом по-русски «Мир Божий».
Все это я услышал от Жеребиловых, покуда в декабре 2009 года гостил в их доме на семи ветрах. Вокруг дома заросшие дубами сопки, совсем как в Находке, только нет моря. Осень, яркие цвета, закат слепит глаза. На горизонте со всех сторон блестят круглые силосные башни.
Зина: «Кукуруза в них не гниет, а сушится. С конвейера корм движется к коровам. Как же жалко наших коров, у нас они стояли по колено в грязи, смешанной с навозом».
Жеребиловскую общину зовут «Церковью в кукурузе». Кукуруза там везде огромная, в два человеческих роста. Особенно, как говорит сам Юрий, если принять за основу его рост.
Пенсильвания – сектантский рай, где все тяжело работают, встают в четыре утра и работают допоздна. Но двери в домах не запирают.
Помимо меннонитов, там живут амиши. Я не сразу понял, кто это в черных старомодных костюмах и длинных платьях ездит в каретах, по виду древних, а присмотришься – вполне комфортабельных. На мужчинах (бородатых, но безусых) и мальчиках соломенные шляпы, все ездят на велосипедах и даже самокатах.
Дети в государственные школы не ходят, она у них своя - говорят, все в одном классе учатся. Читать, писать и считать, остальное – от лукавого. В домах нет электричества, телефонов. Если родители накажут, в полицию не позвонишь, как это порой делают их сверстники, так в Америке борятся с домашним насилием.
Жеребиловы по приезде могли бы получить вэлфер, но отвечавшие за них меннониты не признавали ни вэлферов, ни даже фудстэмпов (ими расплачиваются в магазинах те, кто живет на пособие), и потому они про них и не знали. Через десять дней Юрий стал работать сварщиком за пять долларов в час.
Только вначале все было непонятно. Зина: «Наши американские спонсоры говорили: «Как же надо верить в Бога, чтобы на такое решиться. Без знания языка и вообще». Постепенно приспособились.
Разговариваем об эмиграции. Надо ли было уезжать? Не впали ли они в заблуждение? Вот рассуждения Юрия по этому поводу:
«Братья, допустим, ошиблись, но Бог никогда не ошибается. Почему я здесь? Мы приехали не потому, что захотели, Бог захотел. Он обещал: «Я выведу вас в страну, где течет молоко и мед». В этой стране не умрешь от голода. Молока и меда хватает. Но дьявол хитрее. В России сама власть своими гонениями помогала нам быть христианами. Мы знали, кто верующий, а кто нет. Пусть все делают что хотят, а тебе нельзя себя плохо вести, ты же христианин. В Америке при полной свободе все называют себя верующими, но поклоняются доллару». Юрий подумал и добавил «и спорту».
«Находка выехала вся – около тысячи человек, осталось пять-семь пятидесятнических семей. Но потом пришли новые верующие, сейчас там огромная община. Бог знал, что СССР развалится, будут великие бедствия, и мы сейчас помогаем братьям их пережить».
При мне Жеребиловым пришло письмо из России. В один конверт были сложены листочки, на которых люди благодарили Жеребиловых за помощь и отчитывались о том, что именно из еды и и что из одежды купили на полученные от них сто-двести долларов.
Жеребиловы по американским понятиям люди совсем бедные. Крошечная пенсия, из которой каждый раз они выкраивают немного для посылок в Россию. Им хватает, дети живут близко.
Чтобы сэкономить на электричестве, Юрий соорудил печь. В доме тепло.
Глава седьмая. Путешествия духоборов
Обширная глава о духоборах написалась не только оттого, что так или иначе относится к теме этой книги. Помимо путешествий в Россию и обратно (как это ни удивительно, в двадцатые годы), меня зацепило много чего другого, происшедшего с ними в эмиграции. Вначале внимание привлек тот факт, что среди них (задолго до Ващенок) тоже были те, кто не пускал детей в школу, в канадскую школу. Потом стало интересно разбираться в запутанных биографиях их вождей. В общем, что-то такое было в духоборских историях, что не отпускало меня, пока не записал их.
«Ехать надо»
Духоборы (духоборцы) издавна шли за «справедливым и хорошим» учением Иисуса Христа, которое, по словам видного духоборского писателя Ильи Попова, «многим не нравилось, потому что он учил, что все люди должны жить равно, и не должно быть ни богатых, ни бедных»[23]. Духоборы не признавали каких-либо земных представителей Бога и посредников между им и людьми, и к тому же категорически отказывались от военной службы. Словом, у царской власти хватало поводов гнать их на окраины империи.
Немало духоборов скопилось в Закавказье, где в 1895 году произошло знаменательное событие, расцененное начальством как бунт. 29 июня 1895 года, в день рождения своего духовного лидера Петра Веригина, приходившийся на день Святых апостолов Петра и Павла, они провели невиданное антивоенное действо. Собрали все оружие, сохранившееся у них с прежних времен, и торжественно, с пением псалмов, сожгли на большом костре в пещере около села Орловка в Ахалкалакском уезде Тифлисской губернии. Напомню, происходило это на Кавказе, где оружию всегда придавали куда большее значение, чем где бы то ни было.
Сожжение оружия должно было послужить символом протеста против войны и окончательного разрыва со старым миром. Но тифлисскому губернатору Шервашидзе доложили, что духоборы собираются то ли поднять восстание, то ли бежать в Турцию. На подавление бунта он послал казаков.
Когда те прибыли, костер уже горел и в нем плавилось оружие. Казаки на лошадях атаковали безоружную толпу духоборцев, избивали людей нагайками, не разбирая ни мужчин, ни женщин, лошади сбивали их с ног, топтали. Духоборы- мужчины, встретили нападение, взявшись рука об руку и поставив в середину женщин.
«Так же беззащитно и покорно стояли в Бомбее и Пешаваре приверженцы великого Ганди перед избивавшими и мучившими их английскими полицейскими»[24], - описывает происшедшее Валентин Булгаков, секретарь Льва Толстого. Сам Лев Николаевич, как известно, принял случившееся близко к сердцу.
Несколько человек было потоптано лошадьми, и четверо побиты до смерти. Когда народ рассеялся, оставив за собой красное от крови поле с убитыми, офицеры направили казаков по избам. Начались грабеж и насилие.
В Карской области в тот же день духоборы провели такой же «перфоманс». На этот раз все окончилось бы мирно, если бы не последующая их инициатива. Когда приехала полиция с приказом собрать остатки сожженного оружия, около 60 духоборцев, отслуживших в армии и продолжавших числиться в запасе, заявили о своем отказе служить в будущем и отдали полицейским свои солдатские билеты.
После экзекуции несколько сот человек посадили и выслали. Российское общество забурлило и пришло к выводу, что духоборам никак нельзя оставаться в России. А может, им самим первым пришла мысль об эмиграции. Затея, естественно, потребовала немало средств.
Лев Толстой через газету «Русские ведомости» призвал к сбору пожертвований и сам выделил 12 тысяч рублей - часть гонорара за издание романа «Воскресение». В открытом письме, адресованном в шведскую газету «Stokholm Tagblatt», он предложил присудить духоборцам Нобелевскую премию, «никому с большей справедливостью не могут быть присуждены те деньги, которые Нобель завещал людям, послужившим делу мира»[25].
Как известно, сам Толстой публично просил не присуждать ему Нобелевской премии и тем не ставить его «в неприятное положение, так как я откажусь от нее, а отказ этот может быть неприятен моим наследникам. Отказываюсь же я потому, что убежден в безусловном вреде денег»[26].
Наследникам и вправду было неприятно[27]. Особенно негодовала Софья Андреевна по поводу гонорара за «Воскресение». «Не могу я вместить в свою голову и сердце, — писала она в дневнике 13 сентября 1898 года, — что эту повесть, после того как Л. Н. отказался от авторских прав, напечатав об этом в газете, теперь почему-то надо за огромную цену продать в «Ниву» Марксу и отдать эти деньги не внукам, у которых белого хлеба нет, и не бедствующим детям, а совершенно чуждым духоборам, которых я никак не могу полюбить больше своих детей»[28]. К тому же она не одобряла людей, «которые, отказываясь от воинской повинности, этим заставляют на их место итти в солдаты обедневших мужиков, да еще требуют миллиона денег для перевоза их из России».
Большую часть денег на переселение в конце концов подкинули из-за границы квакеры[29], сочувствовавшие духоборам и разделявшие их пацифизм.
Оставался вопрос – куда ехать. В качестве возможных мест нового поселения рассматривались Маньчжурия, Китайский Туркестан и даже Гавайи. Несколько семей духоборов поначалу отправились на Кипр, но там новопоселенцам выделили недостаточно земли, да и климат оказался не вполне подходящим для ведения привычного им сельского хозяйства.
Вопрос решился с помощью знаменитого анархиста князя Петра Кропоткина, который посетил Канаду годом раньше и пришел в восхищение от тамошних меннонитских поселений. Он обратился к своему поклоннику профессору политэкономии из Университета Торонто Джеймсу Мейвору, и тот стал ходатаем перед канадским правительством. Канада в то время поощряла иммиграцию на запад страны. А тут речь шла о рекомендуемых Толстым «лучших фермерах России» и «идеальных иммигрантах».
Князь и другие
В 1898 году делегация из десяти духоборов успешно провела переговоры в Канаде с властями, добившись их обещания по трем вопросам - освобождения от военной службы, гарантий независимости духоборских общин и выделения им значительных по размерам участков земли. Возможно, успех переговоров отчасти объяснялся участием в них князя Дмитрия Хилкова.
Толстой характеризовал его как человека, «которого за то, что он, бросив службу, где его ожидала блест[ящая] карье[ра], отдав большое свое имение крестьянам, поселился среди них, работал, как и они, и не скрывал от них своих мыслей, к[отор]ого за это сослали на 6 лет в одну из самых худших местностей Кавказа и у к[отор]ого отняли по высочайшему повелению его двух детей[30]».
Князь Дмитрий Александрович Хилков, казацкий сотник на кавказской войне с турками, неожиданно ушел в отставку – возможно даже не без влияния духоборов, в селении которых стояла на постое его сотня. Оставив службу, поселился в имении и, раздал всю землю крестьянам, стал среди них проповедовать. Тогда-то его вместе с женой, последовательницей Толстого, выслали в Закавказье, а их детей забрала бабушка.
Крестьяне хилковской Павловки его поступок объяснили толстовской верой и ждали, когда окрестные помещики отдадут землю крестьянам. Но те в новую веру переходить не спешили, а все потому, что церковь не по-толстовски учила «панов» жить, и потому осенью 1901 года, вскоре после высылки бывшего барина павловцы подвергли разгрому местный храм.
Как сообщает в мемуарах защищавший их (по рекомендации Толстого) адвокат Николай Муравьев, крестьяне «пришли неожиданно в какое-то волнение: они начали ходить по селу с пением религиозных песен и возгласами: Христос воскресе», а потом ворвались в местный храм и в его алтарь и произвели там значительные разрушения»[31]. 68 крестьян. Суд в Сумах привлек внимание общества, на нем присутствовал В.Г.Короленко, удивлявшийся, что в «процессе отсутствует коренная русская адвокатура, и защиту взяла на себя молодежь». Между прочим, Ф.Н.Плевако уклонился от участия в защите (его приглашали), сославшись на личные отношения с обер-прокурором Синода К.П.Победоносцевым. Видно, он и вправду простер свои «совиные крыла» над всей Россией, включая цвет русской адвокатуры.
Сам Хилков тоже изменил толстовским принципам, примкнул к партии социалистов-революционеров, сделался убежденным террористом (написал брошюру «Террор и массовая борьба») и, по воспоминаниям, в Женеве обучал революционеров стрельбе из револьвера[32]. Когда началась первая мировая война, ушел добровольцем на фронт и погиб в 1914 году.
Их нравы
Какие только люди ни были причастны к переселению духоборов! Приведу имена тех, кто сопровождал их в Канаду. Леопольд Сулержицкий - соратник Станиславского и учитель Вахтангова. Владимир Бонч-Бруевич – соратник сами знаете кого.
Все они плыли на американский континент вместе с духоборами на пароходах, зафрахтованных квакерами. В декабре 1898 года и июне 1899-го семь с половиной тысяч человек переселились в Канаду. Позже, в 1905, 1911 и 1912 годах прибывали еще, но уже небольшими группами.
Нравы в основанной ими общине в канадской провинции Саскачеван отличались от принятых в окружающем мире.
В качестве иллюстрации приведу историю, передаваемую из поколения в поколение, о том, как духоборы работали вместе с «канадцами-англичанами» и терпели от них обиды (в пересказе И.А.Попова)[33]. Один особенно обижал духоборцев, часто толкал то одного, то другого, затевая драку, но «духоборы отворачивались и уходили от него. Раз рабочие начали игру в перетяжки. Перетягивались веревками, упираясь ногами о ноги противника. Всех перетянул большой метис, которого все побаивались. Здоровенный русоволосый молодец Федор Кучин показал пальцами, чтобы индейцу помогали еще два человека и показал на назойливого англичанина и еще другого. Федор перетянул всех троих на свою сторону. С тех пор англичане перестали обижать переселенцев».
Вот еще одна, рассказанная Л.А. Сулержицким[34]. Однажды в сарае духоборы мирно пили чай. Вдруг распахивается дверь и появляется двое пьяных английских юношей, один начинает дергать за рукава сидящих духоборов, толкать под локоть, так что те проливают чай на стол. Духоборы между собой переговариваются: «Ну и народ... Хуже татар...». Однако никаких действий не предпринимают. Случайные свидетели из местных жителей в свою очередь комментируют: «Вот дурачье. Дикари». Наконец, когда «веселый малый» плюнул в стакан старику, «из-за стола медленно поднялась дюжая, нескладная фигура» одного из молодых духоборов. Он «тяпнул его по уху, да так тяпнул, что тот только икнул и свалился без чувств на землю. Наступила тишина».
Зрители встретили такой разворот событий одобрительно. Духоборы, напротив, заволновались и стали укорять своего защитника: «Ну это ты напрасно. К чему ты темного человека изобидел, который по неразумению, по слепоте своей... Эх ты, право».
Валентин Булгаков в 1931 году «стал допытываться, бывают ли кражи у духоборцев», на что его собеседник, «директор общины Г. В. Верещагин долго морщил лоб и напряженно припоминал. "Да - сказал он - было две кражи". Подумайте, две кражи за 30 лет жизни духоборцев в Америке! Но потом оказалось, что и кражи - не были кражи, а всего только детские проказы: 15-летний мальчик отвинтил какую-то часть у велосипеда проезжего англичанина, и еще что-то в этом роде»[35].
Приведу еще одну цитату, из книги В.Г. Тан-Богораза (1865-1936) «Духоборы в Канаде»[36]. Ее автор, стремясь вырваться из «сетей строптивой тоски», вступил в «Народную волю», сидел в Бутырке и Петропавловской крепости, отбывал ссылку на Колыме, в революционнах целях крестился и стал из Натана Владимиром, сохранив от старого имени литературный псевдоним – Тан. Под этим псевдонимом им выпущены труды по этнографии и географии, в числе которых рассказ о канадской коммуне. Или это вдохновенная поэма?
«В жизни различных общественных групп, больших и малых, бывают иногда эпохи великих порывов, которые проходят сквозь глубину народной души, как буря, озаряют ее, как молния, и долго потом в сумерках исторических будней они сияют, как маяки, возвещая человечеству надежду на движение вперед и на лучшее будущее. Эти эпохи зарождаются на повороте кризисов, в сетях строптивой тоски, которая не желает дольше признавать окружающую неправду за нечто нормальное и неизбежное. ...С неизменною и однообразною правильностью они стремятся перескочить через историческую бездну, шагнуть вперед на несколько тысяч лет и немедленно водворить царство Божие на земле. Они обыкновенно оканчиваются неудачей и в лучшем случае осуществляют только небольшую частицу обещанного возрождения, но даже эти неудачи составляют для человечества лучшие из его воспоминаний и без них история потеряла бы смысл и цену».
Земля
И, представьте, эти тихие непротивленцы проявили невероятную твердость в вопросе экономическом или, скорее, юридическом. Получив от правительства целинные земли (270 тыс. акров) и успешно их распахав и обработав, они наотрез отказались оформлять землю в собственность.
«Но мы не можем принять никакой земли в личную собственность и просим, чтобы нас не принуждали к этому, - писали они канадскому правительству. - Мы не можем принять землю в собственность даже для одной формы, ради того только, чтобы придти в соглашение с земельными законами Канады, не можем этого сделать потому, что усматриваем в наложении всякой печати собственности на землю основное нарушение всего закона Божьего. Но если по слабости еще извинительно человеку приобретение в собственность того, что производится его трудом и необходимо для удовлетворения насущных его потребностей, как-то: одежды, пищи, домашней утвари, то нет оправдания тому человеку, знающему закон Божий, который будет присваивать себе то, что не произведено его трудом, а сотворено Богом для пользования всем людям[37]».
Такое вот рассуждение. Но нельзя отказать в логике и канадскому чиновнику, который 7 января 1901 года отвечает на их обращение: «Обращаю ваше внимание на то, что для правительства совершенно невозможно удержать за вами земли, если каждым из вас не подано заявления о записи за ним гомстеда (надела в 160 акров) , ибо в противном случае эти земли (занимаемые вами) значились бы по нашим книгам незанятыми, и другие лица могли бы на них поселиться и просить записи их за ними, и мы не имели бы никаких оснований им в этом отказать».
И далее в официальном ответе следует безупречный юридический постулат, общепонятный для мира западного. «Для всех жителей Канады от Атлантического и Тихого океана закон один, и этот закон обязателен для всех, а потому в вопросе о том, чтобы сделать в нем какие-либо изменения для духоборцев, ни на одну минуту не может быть и речи».
Но никакая логика, в том числе и юридическая, не выдерживает столкновения с великой коммунистической идеей. Особенно если она смыкается с российскими корнями – в течение столетий русский крестьянин жил в «мире» - общине, вроде бы демократической, при отсутствии, однако, личной свободы. Сектантство все же очень русское явление, все то же, что у всех россиян, но доведенное до логического конца.
Явление вождя народу
В ноябре 1902 года к переселенцам из сибирской ссылки прибыл их духовный вождь Петр Васильевич Веригин.
Толстой пишет, что тот оказался в Сибири не без участия самих духоборов: «Старики, заведывавшие капиталом ... выставили Веригина бунтовщиком, человеком, желавшим основать отдельное царство и, подкупив русское начальство, добились того, что Веригина, как всегда делается в России, без суда и тайно сослали».
Любая заметка великого писателя замечательна тем, что несет в себе или сопровождается моралью, в данном случае следующей: «С Духоборами случилось то, что обыкновенно случается с замыкающимися в самих себя и вследствии того процветающими религиозными общинами: матерьяльное благосостояние их увеличивается, но религиозное сознание понижается»[38].
Здесь придется сделать небольшое историческое отступление и объяснить читателю, как именно он стал вождем. Придется упомянуть вещи странные. Но не для того я о них расскажу,чтобы бросить тень на выдающегося человека, с которым общался Толстой[39]. Просто они, как говорится, многое объясняют, и в семейных обстоятельствах Веригина, и вообще...
В течение нескольких поколений общиной духоборов управляло семейство Калмыковых. Лукерья Калмыкова после смерти мужа сама возглавила общину. У них с мужем не было детей, и после ее смерти в 1886 году борьба за власть вспыхнула между ее братом (Михаилом Губановым) и секретарем (Петром Веригиным).
Петр Веригин был не простым секретарем у Лушечки (духоборы звали своих вождей уменьшительными именами, Петра впоследствии будут звать Петюшкой). Она выделяла его среди других с малолетства. Когда в двадцатилетнем возрасте он женился на Евдокии Котельниковой, Лушечка, узнав о браке, немедленно выехала в Славянку и позвала к себе в карету его мать Настюшу Веригину. «Я вам говорила, что он мне нужен для Божьего дела, - отчитывала она ее, - а теперь семейные связи могут все переменить». Настюша плакала и все ссылалась на волю Божью.
Спустя год в 1882 году у молодой пары родился сын Петр, будущий Петр Второй, а Петр Первый, оставив жену с ее родителями, отбыл в распоряжение Лушечки в село Горелое Ахалкалакского уезда. Завидя его санки, она заплакала от радости. Эти подробности взяты из книги Сухорева, вполне политкорректной и уважительной[40].
Тем не менее в сухом остатке остается следующее. В момент переезда ей было 42 года, ему – 22, и его жизнь при Лушечке продолжалась пять лет. За это время он только раз отлучался проведать жену и сына.
Рыбин, в последующем секретарь Петра Веригина, сообщает более соленые подробности[41]. Оказывается, помимо Веригина, у Лушечки был еще один приближенный - рослый красавец-блондин Алеша Федорович Воробьев. Она называла их братьями.
Однажды старец Алеша Зубков слегка упрекнул Лушечку, сославшись на слухи, будто та позволяет Веригину с нею «ночевать». «А тебе что,- осердилась Лушечка, - если хочешь, сам ночуй со мной». С тех пор никто из старцев и братьев не поднимал этого вопроса.
В декабре 1886 она умерла, и ее брат Михаил Губанов прогнал Веригина обратно в Славянку. Губановы надеялись, что в их руки перейдет управление немалым имуществом. Веригин уехал, но вскоре вернулся в сопровождении своих сторонников. Ему удалось привлечь на свою сторону большинство или Большую партию (в отличие от Малой – сторонников Губановых). На сайте духоборов эти партии именуются Большой и Малой сторонами.[42].
Те, кто хотели в вожди Веригина, говорили что он настоящий, плотский сын Лушечки. Люди видели, звезда упала на Веригину хату, когда Лушечка рожала его.
Впоследствии Тан «от одной или двух старух слышал, тоже под секретом, наивно-грубую легенду о том, как Лукерья Васильевна (Калмыкова) родила Петюшку, но заставила бабушку Веригину принять роды на себя. Рождение младенца сопровождалось звездным дождем и некий прозорливый старец возгласил: "Се рождается вам Петр Веригин. Он будет всему миру ерлыга (пастуший посох)!"
Тем не менее после длительных судебных тяжб и, как говорили, подкупов, все имущество перешло к Губановым, а Веригина отправили в ссылку как бунтаря. Там он провел 15 лет. Оттуда в 1895 году прислал духоборам Тифлисской губернии свой винчестер и приказал собрать и сжечь все имевшееся у них оружие. Оттуда писал письма Толстому. Вот одна из записей в дневнике писателя от 10 Октября 1896 года: «Вчера хорошее письмо от Веригина Петра. Нынче всю ночь думал о смысле жизни...»
По сообщению Рыбина, вождь объявил своим сторонникам, что люди Малой партии или халдеи «не есть наши братья и сестры» и с ними не следует здороваться. Больше того, приказал супругам, принадлежащим к разным партиям, покинуть друг друга и вернуться к родителям, то есть в свою партию[43]. В партии, получалось, входили семьями.
Появление свободников
По причинам, о которых мы уже говорили, канадское правительство в 1902 году пригрозило отобрать у духоборов все земли. Те ответили странной мерой: отправились в пеший поход к Тихому океану «навстречу Христу», освободив весь скот и бросив, - по заповеди «не имейте по две одежды» - лишние вещи. Участники похода называли себя «Сынами свободы» или "свободниками".
«Наше село, - пишет Рыбин, - из единой дружной семьи раскололось на две партии: «свободники», которые сочли нужным для Господа Бога отпустить скот и лошадей на свободу, и «нормальники», которые считали возможным держать скот и лошадей, жалеть его и работать вместе как друзья».[44] Свободники стали сами вспахивать землю, питаться только овощами – как можно отнимать молоко от телят! Стали, будучи полуголодными, страшно злыми и ненавистными по отношению к «грешникам».
Чем закончился поход навстречу Христу? Они дошли до Йорктона, откуда женщин и детей завернули обратно. Мужчины же пошли дальше к Виннипегу, пока не начались морозы и кончилось съестное.
Правительство обеспокоилось и с помощью влиятельных особ, помогавших добиться разрешения царя на эмиграцию духоборцев, способствовали досрочному освобождению Веригина из ссылки. В ноябре 1902 года он приехал в Канаду[45].
Между прочим, Рыбин полагает, что свободников породило одно из писем Веригина из ссылки, где тот пишет: «главное, чтобы быть истинными последователями Христа, итти и проповедовать Евангелие истины, хлеба же телесного можно попросить. Помните, проходя через поле, апостолы «срывали колосья и ели». Если которые желают работать, то пусть, мы же должны всецело работать в пользу Христа. Хлеб умеренности и так должен быть от Отца небесного каждому человеку, работай он или нет: «птицы небесные не сеют и не жнут, а сыты»[46].
Впоследствии он пытался что-то им разъяснить, но было поздно. Те говорили своим женам и родственникам – Петюшка испытывает нас, когда просит подчиняться правительству, но вовсе не хочет этого.
Однажды Петра Васильевича встретила группа свободников, человек полсотни перегородили дорогу и потребовали, чтобы он освободил лошадь и больше не насиловал животное. Тот стал объяснять, что кормит ее и дает ей приют, но безуспешно. Лошадь освободили из-под хомута и отпустили.
Если "свободники" чем-либо недовольны в отношении к ним общины ли духоборческой, правительственных ли органов, - писал В.Ф. Булгаков, - они раздеваются все донага - мужчины и женщины и в таком виде все вместе с пением и выкриками в состоянии чрезмерного возбуждения парадируют по населенным окрестным местам и соседним городам[47]. В 1903 году они предприняли новый марш к океану, на этот раз его участники не просто оставили все лишнее, но и вовсе обошлись без одежды.
Столь странное поведение прежде не встречалось у духоборов. Скорее всего, они позаимствовали его у американских нудистов из Орегона, где тоже были духоборские общины.
Как ни удивительно, нечто подобное предвидела Калмыкова задолго до случившегося. «Однажды Лукерья Васильевна, - рассказывает Сухорев, - устроила празднество, на которое были приглашены старички со всех селений. Когда подавали кушанья, в помещение вошли две совершенно нагие женщины с блюдами в руках, гости от смущения вспрыгнули с мест. После того, как они удалились, Лушечка обратилась к духоборцам с такими словами: «В последние дни путешествия духоборческого сатана явится в своей последней ярости... и появятся между вас нагие, которые будут говорить, что это веление Бога. Несчастны те люди, и те, которые за ними пойдут»[48].
Вернемся, однако, к походу 1903 года, подробности которого я взял в основном из книги Джозефа Фредерика Райта «Slava Bohu», которая оценивается как надежный источник самими духоборами.
В середине мая, когда духоборы возделывали свои сады, группа свободников (около полусотни, среди них был Вася Попов, «старший» на первом пароходе в Канаду) собралась и раздевшись, отправились в путь. Голые, они мерзли по ночам, прижимаясь друг к другу. Климат в Саскачеване не располагает к подобным прогулкам. Веригинцы, одетые в бурки, не пускали их в свои деревни.
21 мая дошли до Йорктона. Горожане и окрестные фермеры, прослышав, собрались на них поглазеть. Приехала пресса. Русский репортер стал выяснять, зачем они разделись.
— Адам был раздет, пока был безгрешен. И мы безгрешны.
— Куда вы ?
— В мир.
— А когда обратно?
— Когда Бог скажет.
И тогда полиция пошла на хитрость – в 250 милях от Йорктона полицейские пригласили их переночевать в каком-то доме. Когда те вошли, снаружи заколотили двери, а в распахнутые окна направили прожектора. Тучи комаров обрушились на свободников, и на следующее утро все вернулись в свою деревню[49]. Ужасно, конечно, но все же будь на месте канадских полицейских казаки, могло бы быть хуже.
«Самый блестящий сектантский колхоз»
Спустя какое-то время правительство стало настаивать на принятии духоборами земли в частное владение и одновременно на переходе в подданство английскому королю. «…Большинство и слушать не хотят, чтобы принять подданство, рассуждают, что нарушится основное учение Христа о равенстве всех людей», - информировал Толстого П.В.Веригин[50].
Их пугали любые регистрационные процедуры, даже не связанные с землей. Духоборы отказывались от подачи демографических сведений, они напоминали им метрические записи, которые в России возлагались на ненавистную им церковь.
В 1906 году Веригин с несколькими помощниками отправился в Россию. «Настоящей цели этой поездки никто не знает, - сообщает Сухорев, - но считаясь с обстоятельствами из-за земельного вопроса, обязанности принятия присяги, чтобы владеть этой землей,... Петр Васильевич имел надежду достигнуть разрешения на возвращение всех духоборцев в Россию»[51].
Сам Веригин в письме к братьям и сестрам 16 марта 1907 года рассказал о поездке в Россию следующее: «В Петербурге я виделся с несколькими министрами и разговаривал со многими генералами. ...Министр внутренних дел разговаривал о нашем приезде с императором. Император очень жалеет, что произошло над духоборцами и очень был бы рад, если бы духоборцы переселились обратно в Россию... Но переселение в Россию в скором времени надо считать невозможным, потому что очень далекое расстояние»[52]. Между просим, министром внутренних дел России в то время был Петр Аркадьевич Столыпин.
Веригина после его возвращения ждал неприятный сюрприз: земли, с таким трудом обработанные и возделанные духоборами, были у них отняты. «Приехав в Канаду, - сообщает он Толстому,- я встретил в духоборческой жизни большую новость: все земли, записанные за Духоборцами, объявлены свободными; и сейчас вновь приглашают записать «гомстеды», кто согласится принять Великобританское Подданство, и соглашающемуся жить и разделывать землю особняком».
Две трети духоборцев, не желая идти на компромисс со своими убеждениями и отказавшись ради материальных выгод принять канадское подданство, покинули обжитые места. В 1907 году Веригин возглавил переселение в другой район Канады – Кутинай (Британская Колумбия). За ним поехали шесть тысяч, остальные не захотели переселяться, приняли гражданство и остались в Саскачеване, назвыв себя Независимыми духоборами.
Переселенцам все пришлось начинать сначала: землю необходимо было очищать от леса, поселки - строить заново. Веригин предложил, учитывая духоборские традиции, объединиться в одну коммуну, что и было сделано - обобществили орудия производства, завели общие амбары.
«...Самый блестящий сектантский колхоз, — писал Трегубов, — представляет собою коммуна духоборов в Канаде... Все имущество этой коммуны оценивается в 7 миллионов долларов. О мощности и блестящем состоянии этой коммуны свидетельствуют и канадские сельскохозяйственные выставки, на которых этой коммуне присуждаются первые премии».[53]
Справедливости ради надо сказать, что были и те, кто выходили из общины и признавали частную собственность на землю. Трения между отколовшимися и Веригиным доходили до того, что дела отдельных духоборов не раз разбирались в суде, причем решались не в их пользу, поскольку все имущество было записано на Веригина.
В земельном вопросе Веригину помог профессор университета Торонто Джеймс Мейвор, знакомый с Толстым и прежде хлопотавший перед канадским правительством о переселении в Канаду духоборов «как людей, пострадавших за веру, трудолюбивых и вообще почтенных». Теперь он критиковал «недальновидную политику» канадского правительства и писал, что благодаря духоборцам, которые были самой большой иммиграционной группой Канады в то время, «слава Канады, как защитницы несчастных, распространилась и даже по всему миру». В качестве правительственного эксперта Мейвор внес предложение о предоставлении духоборцам свободного владения землей без ограничения во времени, и оно было принято.
Правда, впоследствии правительство отменило это решение. В 1913 году Веригин писал «дорогому другу Семе» (Рыбину): «Министр Интериор Сифтон разрешил формально духоборам поселиться селами, а потом последующие министры отменили таковой акт и предложили каждому разрабатывать свою фарму. Через что последовали громадные убытки в общине[54]».
Поджигатели
Свободники в крайних формах выражали не только свои чувства, но и общее настроение духоборов. Они поджигали здания государственных школ, но отказывались посылать туда детей не они одни.
Что не нравилось духоборам в канадском образовании? Прежде всего изучение истории с патриотической точки зрения, особенно войн, а также денежных отношений. От всего этого они хотели уберечь детей.
Тан рассказывает, как убеждал своих духоборских знакомцев в том, что знание есть благо и что ставить препятствия правительству на этом пути - грех против собственных детей. Вместо ответа один из его собеседников показал канадские школьные тетради. На обороте каждой были изображены два генеральских портрета. Один из генералов обязательно был английского, а другой французского происхождения. Под портретами «в самом свирепом джингоистском стиле[55]» описывалось, как храбро эти доблестные представители двух главных племен Канады проливали свою кровь за отечество и сколько каждый из них истребил врагов.
— Грамота вещь хорошая, - было сказано далее, - а это к чему же? Да еще детям внушать?... И если нам обучаться про генеральские храбрости, то незачем нам было переплывать через океан!..[56]
Благодаря Веригину, духоборы добились того, что правительство стало строить школы на общинных участках. Были отменены салют перед флагом и обязаность петь гимн «Боже, храни королеву». Несмотря на это, свободники в 1921-22 годах сожгли почти двадцать школьных зданий в духоборских селах.
Они вообще специализировались на поджогах. Начали с того, что сожгли свои дома, потом перешли на чужие. Особенно им не нравились дома, строившиеся едва ли не в каждом селе в качестве резиденции Веригина.
В 1912 году группа свободников собралась в селении Отрадное в Саскачеване и среди бела дня подожгла такой дом, объяснив это тем, что он полон роскоши, которой не следует предаваться христианину. По их убеждению, вождь изменил вере и использовал в личных целях преимущества коллективной собственности. Дом горел, а они пели псалмы. Позже сгорел дом, служивший резиденцией Веригина в Бриллианте в Британской Колумбии.
Но в глазах большинства идея равенства легко сочеталась с почитанием духовного вождя и его ближнего круга.
Приведу рассказ об одном собрании с участием Веригина. Из-за жаркой погоды оно проводилось на открытом воздухе и должно было начаться в семь утра, а закончиться, когда начнет припекать солнце. Народ собрался вовремя, а Петюшки все не было. Накануне вечером он приехал в это село с новенькой «племянницей» и утром спал. Прошло шесть с лишним часов. Наконец, на свой страх и риск решили начать богослужение.
Незадолго до его окончания является вождь со своей свитой. «...После долгой и жестокой нахлобучки и проклятий в адрес богомолов вождь становится на свое место и читает «Отче наш», и богомоление «законное» начинается снова. По окончании литургии вождь читает проповедь об учении Иисуса Христа, его любви к униженным и обиженным, о полном равенстве людей... Собрание закончилось в 7 часов вечера, и народ, не евши, не пивши, расходился с поникшей головой».[57]
Убийство Петра Веригина
На духоборскую землю были другие претенденты. После Первой мировой войны, в которой они по убеждениям не участвовали, вернувшиеся с войны солдаты предлагали отобрать у духоборов землю в пользу ветеранов. По этой причине, - сообщается в упомянутой книге Попова, - вождя духоборцев Петра Васильевича Господнего в 1924 году взорвали бомбой в вагоне поезда, в котором он ехал в Гранд-Форкс. Об этой кончине духоборцы поют печальный стих который сами сложили: «На запад, на запад, с печальною песнью…»[58] Господним духоборы именовали Петра Васильевича Веригина.
Виновников взрыва в Тихоокеанском Кутинай экспрессе, случившегося 28 октября 1924 года, так и не обнаружили. Полиция Британской Колумбии предложила две тысячи долларов за любую информацию о злоумышленниках, объявления об этом на русском, украинском и английском языках были расклеены повсеместно, но ничего выяснить не удалось.
Версий у следствия было несколько, но ни одна из них не имела отношения к канадским ветеранам. Среди вероятных подозреваемых были духоборские фанатики, засланные большевистские агенты, ревнивые женщины из бывших служанок Веригина[59]. Одна из них – двадцатилетняя Мария Стрелова - ехала с ним и была убита при взрыве. Погиб и ехавший в том же вагоне известный в то время канадский хоккеист.
В американской и канадской печати высказывались подозрения, что взорвали Веригина свои, экстремисты, и сами же попытались перевести стрелку в сторону канадского правительства.
1 марта 1924 года премьер Британской Колумбии Оливер приехал в Гранд-Форкс навестить сына. 800 духоборов пришли с ним поговорить. В ответ на его обращение соблюдать канадские законы он услышал, что канадские законы убили их вождя. Его возражения не были услышаны. Люди верили, что Веригина взорвало канадское правительство подобно тому, как Римские власти за две тысячи лет до того распяли Иисуса Христа.
Некоторые сразу забрали детей из школ. Все это очень заботило канадское правительство, опасавшееся, что без лидера духоборы вовсе одичают.
Петр Второй
Петр Васильевич не указал, кто будет следующим духоборским вождем. Как и после смерти Лукерьи Калмыковой, в сообществе произошел раскол, хотя и не столь большой. Родственники Веригина провозгласили вождем Анастасию Голубову, прислугу, названную им в завещании опекуном его имущества. Большинство же считало, что пост должен унаследовать его сын Петр Петрович Веригин, поскольку, как говорили, «в него вошел дух отца».
Противники утверждали, что Петр Петрович большевик и атеист. Их опровергали - по слухам, в тот момент он сидел в большевистской тюрьме в Ростове.
Он приезжал к отцу в Канаду в 25-летнем возрасте, вместе с матерью - посмотреть новое поселение. Ходили слухи, что ненавидел отца за то, что бросил мать и о нем не заботился. Больше того, будто бы угрожал убить отца «за то, что он лжец и совращает молодых девушек»[60]. Отсюда подозрения о его причастности к убийству духоборского вождя.
Точно известно лишь то, что Петр Первый спустя несколько месяцев отослал его обратно в Россию. Сам Петр Петрович говорил, что «папаша» послал его на Кавказ для работы с братьями и сестрами. Но разговоров было много, что отец с сыном не поладили[61].
Духоборы решили его отыскать, послали телеграмму в Ростов, неподалеку от которого он возглавлял сельскохозяйственную коммуну. Затем отправили туда двух делегатов - Николая Плотникова и Василия Верещагина. Они вернулись без него, но с его матерью Дуней Веригиной, оставленной Петром Васильевичем в России. Ее называли матерью Христа и Бабушкой.
Очевидцы вспоминали весьма странные рассказы Плотникова – «Петюшка помогал Сталину грабить поезда, добывая золото для революции, хотя он и не большевик, сам никого не убивал. Да, он иногда пьет и курит, но лишь для того, чтобы притвориться большевиком».
К слову, есть свидетельство игумена Иринарха о том, что и сам Петр Васильевич Веригин одно время (в последние годы ссылки) стал пить вино и есть мясо, чего не позволял себе прежде[62].
Что же касается связи Петюшки с большевиками, то известно, что П.П. Веригин в 1921 году содействовал приходу Красной армии в Грузию, помогал в разведке местности и даже в разоружении меньшевистских отрядов, за что был назначен товарищем председателя Ахалкалакского ревкома[63].
Джозеф Фредерик Райт рассказывает, что после визита канадских делегатов Петр Петрович несколько раз обращался с просьбами о деньгах и получал их, как от веригинцев, так и от Независимых. В письме от 22 марта 1926 года он просил – пришлите, сколько сможете, но не меньше пяти тысяч долларов[64]. Послали. Невероятно – в то время такие сумму курсировали между Канадой и Россией.
В 1927 году он получил от канадских братьев около 18 тыс. долларов и позже пояснял канадским правительственным чиновникам, что деньги ему понадобились для того, чтобы купить свою жизнь после осуждения к смертной казни в России за избиение двух духоборов.
П.П. Веригин подал заявление о выезде еще в 1925 году. Антирелигиозная комиссия не возражала. Но после ее положительного решения он оказался в тюрьме. За что? В литературе есть основанные на изучении архивов сведения, что в первый раз он сидел за пьяную драку (сентябрь 1926 – апрель 1927), а второй (апрель-август 1927) - по политическим мотивам[65].
Трегубов в письме, адресованном во ВЦИК от 7 июня 1927, сообщает П.Г. Смидовичу о том, что канадские духоборы просят освободить Петра Веригина и разрешить ему выезд. Хотя он в настоящий момент и сидит в Бутырке, но «Тучков в ГПУ говорил, что Петр Петрович в политическом отношении безукоризнен, что он друг и сотрудник Советской власти». Веригина собирались отправить в ссылку в Туркестан, где его излечат от алкоголизма. Трегубов просит вместо Туркестана разрешить тому выехать в Канаду, «где он скорей излечится»[66]. Кто такой «Тучков из ГПУ» и насколько значимым было его слово, надеюсь, читатель не забыл.
По сообщению связанного с органами Путинцева, «Веригин во время пребывания в СССР арестовывался два раза за избиение двух трактористов-комсомольцев и за игру и хулиганство в казино (в Ростове-на-Дону)»[67]. И Бонч-Бруевич писал в одном из опубликованных писем, что он «не только не являлся страдальцем за какую-нибудь идею, а пострадал по своему собственному бесчинству, самодурству, безобразию и хулиганству»[68], будучи «осужден местным рабочим судом за то, что он смертным боем исколотил в пьяном виде двух духоборцев за то, что они не хотели ему подчиняться как главе духовной общины, и которые желали иметь самостоятельное мнение, не согласное с мнением Петра П. Веригина».
Казалось бы, вытащить из Советской России кого-то, тем более заключенного, совершенно невозможно. В данном случае невозможное стало возможным.
По всей видимости, решающую роль в судьбе Веригина-младшего сыграло обращение канадского правительства, надеявшегося на то, что новый лидер по приезде наведет порядок, угомонит свободников, заставит духоборов вновь отправить детей в школы. Словом, те же мотивы, что и в истории с Веригиным-старшим.
Доказательства того, что духоборское сообщество обращалось за помощью к правительству Канады, есть в письме советского консула в Монреале от 18 июня 1927 года Л. Геруса, где тот высказывает духоборам обиду на то, что они «обратились к канадскому правительству за помощью против рабоче-крестьянского правительства в то время как Англия, управляемая лордами и капиталистами, подготавливает войну против нас» (Англия упомянута в связи с тем, что Канада в то время была доминионом Великобритании). Он явно знаком с текстом духоборской петиции, по-видимому, попавшей в его руки по дипломатическим каналам. Консул изобличает их в написанной там неправде, будто Петр Петрович мученик за духовные убеждения: «Это злостный вымысел. Он сидел за драку и растрату кооперативных денег».
И далее: «У нас сто шестьдесят миллионов народа. Если каждый будет безнаказанно безобразничать и растрачивать общественные деньги, так у нас будет хуже, чем в капиталистических странах»[69].
Процитированный текст будто взят из зощенковского рассказа. Еще одно подтверждение тому, что язык персонажей Зощенко не придуман, в то время на нем разговаривали реальные люди.
Так или иначе, Советское правительство не захотело осложнять отношения с Канадой, и 16 сентября 1927 года на океанском лайнере «Аквитания» Веригин прибыл в Нью-Йорк, а оттуда в Британскую Колумбию, где первым делом заверил канадское правительство, что будет подчиняться канадским законам.
Жену и двоих детей Петр Петрович оставил в России, с собой взял только шестилетнего внука Ивана. О дальнейшей судьбе его семьи известно следующее. Сын Петр и дочь Анна оставшуюся часть жизни по большей части провели в ГУЛАГе - по причине родства с духоборским вождем. Петр в 1942 году умер от голода в лагере, а Анна выжила и каким-то чудом в мае 1960 года получила разрешение на приезд в Канаду и спустя 32 года увидела сына Ивана. Тем не менее Анна Петровна, как с удовлетворением отмечает в рассказе о ней последний советский посол в Канаде А.А. Родионов, «никогда никого не винила за свои тяжелые переживания[70]».
С Веригиным прибыл присоединившийся к нему в Париже старый друг духоборов, биограф Толстого Павел Иванович Бирюков. Какое-то время Бирюков поддерживал авторитет нового вождя, но вскоре, обескураженный его поведением, вернулся в Европу.
Петр Петрович и вправду вел себя странно. Почему-то стал именовать себя Чистяковым, в знак того, что пришел очистить духоборов от их грехов.
Посторонние наблюдатели видели в нем смесь духоборского бога и большевистского комиссара. Стремясь к объединению духоборов, обратился к ним с призывом создать единое сообщество, без деления на независимых, коммуны и свободников: «Фарисеи – те, кто думают, что можно спастись отдельно от братьев». Назначил комиссаров по разным сферам управления будущей общиной. Результатов не было, а в их отсутствии обвинил неких коммунистических провокаторов.
Канадское правительство было им разочаровано. Сыны Свободы опять принялись за свое. Когда в 1929 году они сожгли две школы и устроили голый марш по улицам Камсака, канадцы стали требовать депортации Петра Веригина обратно в Россию. Испугавшись, он уехал в Калифорнию, где пытался проповедовать молоканам, с которыми духоборы когда-то жили дружно на Молочной реке, но те отнеслись к нему безо всякого почтения. Вернулся в Канаду побитым – не только в переносном, но и в прямом смысле (с ним и вправду случился такой инцидент).
За время его лидерства случилось 216 поджогов, взрывов и прочих актов вандализма[71]. В 1931 году взорвали могилу Петра Васильевича. В мае 1932 года шестьсот духоборов были арестованы во время акции протеста (голый марш) и осуждены сроком на два-три года лишения свободы. В тюрьме Британской Колумбии не было столько места, поэтому осужденных духоборов отправили в лагерь-ферму в Ванкувер. Там женщины жили в одном крыле здания, мужчины в другом и те и другие отказались в тюрьме работать на канадское правительство. Триста детей, которых не удалось спрятать от полиции, отправили в школы-интернаты.
Веригина-Чистякова тоже привлекли к суду и осудили за организацию «голых бунтов», хотя вряд ли он был к ним непосредственно причастен. Правда, известно, что его речи, обращенные к публике и к свободникам, несколько различались. Так, в своих интервью прессе он говорил, что дети должны учиться, а свободникам - что образование не обязательно.
Впрочем, благодаря своему образу жизни, он был знаком с судебной системой не понаслышке. В марте 1931 года суд назначил ему штраф за пьяный дебош в ресторане Савой в Нелсоне. Он мирно пил пиво с юристом, обслуживавшим духоборов, до тех пор, пока в баре не появились другие посетители. «Но они не джентльмены», - закричал он и принялся бить посуду, требуя выгнать их из бара. К такому выводу его привело то обстоятельство, что, войдя в ресторан, новоприбывшие не сняли шляпы[72].
В декабре 1934 года его вновь арестовали (на два месяца), что вызвало волнения среди духоборов, не знакомых с обстоятельствами дела. Арест же был вызван тем, что он побил своего переводчика Фрица Амметера - за то, что тот опоздал на работу. Это случилось в отеле, при свидетеле. Он мог бы не отделаться столь легко, но адвокату удалось убедить судью, что поскольку родители Фрица живут в России, то он вел себя с ним «как канадский отец».
Попытки вернуться
Как только духоборцы узнали о Февральской революции, 23 марта 1917 года Петр Васильевич Веригин отбил Временному правительству телеграмму: «Духоборцы в количестве десяти тысяч человек желают возвратиться в Россию как хорошие земледельцы и садоводы». В тот же день он отправил другую телеграмму, адресованную председателю Думы М.В.Родзянко, с просьбой «передать Николаю Александровичу Романову», «душевную благодарность» за добровольное отречение от престола, что предотвратило пролитие крови.
Временное правительство вроде бы сочувственно отнеслось к просьбе духоборцев, но на телеграмму не ответило. «Временные» увязли в вопросе о допустимости освобождения духоборцев от военной службы, обсуждавшая этот вопрос комиссия так и не пришла ни к какому выводу.
Вторая попытка случилась уже после Гражданской войны, в марте 1921 года «независимые» из Саскачевана послали письмо Советскому правительству с просьбой пустить их обратно. Просьба мотивировалась тем, что «рассвет свободы поднялся над нашей родиной»[73]. Письмо, по-видимому, не осталось без реакции, о которой можно судить по последовавшим событиям[74].
Саскачеванцы создали эмиграционный комитет. То был период большой дружбы с сектантами, к тому же Советская власть была заинтересована в возвращении в Россию опытных фермеров, готовых вложить американский опыт в новые коммуны, особенно если они привезут с собой американское оборудование – трактора и прочее.
В 1919 году в Нью-Йорке русскими эмигрантами была организована Ассоциация технической помощи Советской России. Одной из ее задач было рекрутирование тех, кто хотел возвращаться. Духоборы, естественно, попали в ее поле зрения, в Саскачеван и Британскую Колумбию из Нью-Йорка отправились агитаторы. От двух до трех тысяч духоборов выразили желание вернуться[75].
Марк Поповский, исследовавший этот вопрос в США, считает, что на духоборов была сделана серьезная ставка. В доказательство им приводится донесение из Канады «советского агента» Д. Павлова от 17 ноября 1924 года: «Опыт русских крестьян-духоборов нам предстоит заимствовать... Духоборческий коллектив в пять семейств... собирает ежегодно 14-17 тысяч пудов зерна. Следовательно, на одного члена коллектива ежегодно вырабатывается около 550-650 пудов зерна. У нас же ежегодная выработка на одного сельского жителя не превышает 40-50 пудов. Таким образом, крестьяне-духоборы в Канаде при машинном труде увеличили свою производительность в 10-12 раз»[76].
В 1922 году «независимые» послали Василия Потапова, бывшего помощника Веригина, и Лариона Тачанова в Россию изучить вопрос на месте. Их снабдили обращением к Советскому правительству с требованием безоговорочного исключения духоборов из воинской обязанности и обеспечения им возможности религиозного обучения детей. Они взяли с собой список из почти трехсот семей, желавших переехать.
В Москве делегаты встречались с М.И. Калининым. "Всероссийский староста" принял их с распростертыми объятьями. Незадолго до того он готовил резолюцию 13 съезда РКП(б) «О работе в деревне», специальный пункт которой призывал партию к особо внимательному отношению к сектантам. Его выступление на съезде вообще примечательно: «Надо, - сказал он, - чтобы агроном сделался красным жрецом».
В феврале 1923 года комиссия Совнаркома пообещала духоборам выполнить все их просьбы (освободить на двадцать лет от налогов, дать возможность обучать детей согласно своим традициям, освободить молодежь от армии) и выделить землю в Запорожской области, рядом с Мелитополем. 22 человека приехали уже в 1923 году и основали село Первое Канадское. Подразумевалось, что скоро будет второе и третье. На Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в 1923 году новой духоборской коммуне был присужден диплом признательности[77], там демонстрировались фотографии передовых духоборских тружеников.
Переезд, однако, шел ни шатко ни валко. В 1924 году приехали 23 фермера из Камсака и привезли из Канады невиданную в этих краях сельхозхтехнику. Всего до 1926 года вернулось не больше 180 человек.
Духоборы в 1924 году послали в Россию новых делегатов - Антона Попова, Алексея Норкова и Джона Малахова, те вернулись разочарованными. Россию оставил Бог, - уверяли они. К тому же, как им показалось, «страной управляют евреи».
Вскоре начался обратный процесс. В июле 1925 года в Канаду вернулись первые шестнадцать реэмигрантов. Они рассказывали, что окрестные крестьяне считали их кулаками, воровали у них. В 1927 году юношей из Первого Канадского начали призывать в армию. Летом 1928 года почти все вернулись в Канаду - «по семейным обстоятельствам».
Канадские иммиграционные власти пустили их обратно – страна не меньше нашего нуждалась в квалифицированных сельскохозяйственных специалистах. К тому же в них видели потенциальное орудие против коммунистической пропаганды.
История одного заблуждения
В популярной среди пользователей Интернета статье Н.В. Сомина «Духоборы» (на нее есть ссылка в Википедии) и в некоторых других современных источниках рассказывается о предпринятой духоборами «еще одной попытке вернуться на родину». В подтверждение приводятся слова из письма П.П. Веригина Сталину (1931 год): «А теперь вот уже 33 года, как мы живем в Канаде полной коммунистической жизнью и упорно строим коммунизм в окружении капитализма. В виду всего этого мы просим Вас, уважаемый тов. Сталин, разрешить нам въезд в страну»[78]. На этом автор обрывает цитирование, сообщив читателю: «Причины отказа неизвестны».
В Америке мне удалось найти книгу с опубликованным письмом и на странице, на которую ссылается автор, обнаружить окончание оборванного предложения, совершенно неожиданное – «разрешить нам въезд в страну, где уже отцы наши страдали за нашу общую идею для того, чтобы лично и непосредственно переговорить с Вами и другими товарищами и совместно обсудить назревшие вопросы[79]». Причем письмо это подписано не Веригиным, а членами делегации, направленной духоборами летом 1931 года в Советскую Россию. О каких «назревших вопросах» шла речь?
В поисках следов той делегации я обнаружил статью в издававшейся в Саскачеване русской газете «Канадский гудок» от 23 мая 1931 года. В ней опубликован репортаж с собрания в честь шести делегатов из Британской Колумбии (трех мужчин и трех женщин, точнее - трех отцов и трёх взрослых их дочерей), уезжавших «просить советское правительство, чтобы оно дало разрешение духоборцам выехать из России.[80].»
Между прочим, с ними был духоборский вождь, обширные цитаты из выступления которого публикует газета. Вдруг безо всякой причины Петр Петрович заговорил о Толстом. «Не Толстой родил духоборцев, а духоборцы родили Толстого. Отец мой научил его[81].»
Получается с точностью до наоборот – духоборы не только не собирались возвращаться, а, напротив, добивались эмиграции из СССР своих единоверцев.
Правда, далее Сухорев пишет, что делегация намеревалась не только «на месте ознакомиться с положением», но и «войти в связь с Политбюро партии большевиков... и достигнуть соглашение на возможность Духоборцев поселиться в пределах родной им России». Но это никак не подтверждается ни письмом, ни приложенным к нему «Обращением съезда уполномоченных делегатов Именнованных Духоборцев», состоявшегося на станции Брильянт 30 марта 1930 года. В нем делегаты обращаются к «милостивым государям» в Кремле с ходатайством «освободить из тюрем всех членов нашей духовной семьи» и разрешить им «выехать из пределов Союза в одну из стран Нового Света».
Не могу не привести еще несколько замечательных пассажей: «Испокон веков мы строили жизнь на основах коммунизма... Этот неопровержимый факт дает право духоборцам считать себя старыми коммунистами... «И теперь все наши чаяния и надежды устремлены на страну, которая единственная во всем мире воплощает дорогую нам идею в жизнь. Пора нам Духоборцам отдохнуть душой, пора нам, разсеянным царизмом по белу свету, собраться вместе».
При всем при том, однако, дальше вовсе не говорится о намерении переселиться в Россию, а уклончиво выражается надежда на то, что Советское правительство «даст возможность Духоборцам собраться в одном месте и довести до полного торжества идею коммунизма, за которую Духоборцы веками проливали кровь». Под обращением стоят подписи делегатов –Верещагиных, Гриччиных и Ванжевых. Берлин, 20 августа 1931 года.
Алла Беженцева в своей книге цитирует, без ссылки на источник, письмо Сталину от Петра Веригина, частично текстуально совпадающее с обращением делегатов: «А теперь вот уже 33 года, вынуждены просить вас еще об одном деле — о том, чтобы вы взяли во внимание наши верования, которые мы признаем законом Божьим, и дали бы нам возможность устроиться и жить в управляемой вами стране без нарушения этого закона. Вы, конечно, согласны с тем, что мы не должны идти на явное нарушение закона, который мы признаем выражением правды, установленной Богом, а между тем мы узнали, что у вас есть такие узаконения, исполнение которых будет прямым нарушением этой правды. И вот, указывая ниже на то, что не согласуется в узаконении вашей страны с тем, что мы признаем правдой Божьей и не можем нарушить, мы просим снисхождения в том, чтобы тем самым нам была дана возможность поселиться и жить в управляемой вами стране, не делая для этого явного или скрытого, прямого или косвенного нарушения правды Божьей[82]».
Первое предложение выглядит как-то неуклюже, как будто оно составлено из двух разных фрагментов. Подтверждения существованию этого письма мне найти не удалось. 4 июня 1931 года Валентин Федорович Булгаков (в то время бывший секретарь Толстого жил в Праге как эмигрант) получил из Нью-Йорка от П. П. Веригина телеграмму: "Делегация духоборцев, состоящая из 6 членов, выезжает 14 июня из Нью-Йорка на пароходе "Бремен", направляясь в Европу." 20 июня он встречал их в немецком порту Бремергафен с плакатом с русской надписью: "Братьям-духоборцам - привет!", сопроводил их до Берлина, устроил в недорогом отеле и показал вегетарианскую столовую.
Приехали они затем, чтобы добиться визы для въезда в СССР и войти в отношения с советским правительством – но, как уже говорилось, вовсе не о переселении туда, а, напротив, о переезде оттуда в Америку. По словам Булгакова, «американские собратья готовы были им помочь чем только могли: ассигнованием средств на переезд их через океан, устройством на сельскохозяйственные и другие работы...[83]»
В те годы у оставшихся в России духоборов - за отказ от участия в непонятной им коллективизации - отнимали скот и зерно, реквизировали имущество. Недовольных выселяли семьями в Сибирь и Казахстан, а духовные отцы, они же кулаки, направлялись прямиком в ГУЛАГ. Тогда же среди них возникло движение за эмиграцию.
«Правы мы или заблуждаемся, — писали сальские духоборы 25 января 1931 года, — но во всяком случае мы стараемся всю нашу жизнь, в том числе и хозяйственную, строить на том религиозном духоборческом мировоззрении, которое слагалось и закалялось почти 200 лет. И, насколько мы понимаем, такие люди, как мы, хотя бы из-за одного нашего непризнания военной службы и всякого насилия, — мешают вам в осуществлении ваших планов, и потому вам было бы полезнее удалить нас от себя и разрешить нам уехать в Америку»[84]. Но их не выпускали, причем для их же блага. Как отвечал им П.Г. Смидович от имени ВЦИКа, упирая на мировой кризис и безработицу: «мы не имеем права выбросить вас на съедение капиталу».
Булгаков вместе с делегацией ходил в советское посольство на Унтер-ден-Линден, помогал им сочинять прошения на имя Калинина и Сталина. Ему удалось привлечь в качестве ходатаев влиятельных европейцев. Под письмом, отправленным в Москву, среди других стояли подписи Альберта Эйнштейна и Ромена Роллана.
В то время в Берлине оказался Луначарский, с которым Булгакову по старой памяти удалось свести делегацию. Луначарский, заметим, был уже не тот что в 1924 году, когда на 13 съезде партии голосовал за «особо внимательное отношение к сектантам» и рассказывал делегатам, что сектантство — зародыш реформации в России. Лавируя вместе с партией, в мае 1929 года на 14 Всероссийском съезде Советов Анатолий Васильевич пел совсем другое. Сектанты, - говорил он, - начали с того, что-де «царь нас угнетал, а Советская власть дала свободу вероучения» и они в свои псалмы вставляли слова молитвы за Ленина, за Совнарком. Но это… для декларации. На самом деле, та злейшая реакция, которая движется кулаком вместе со всякого рода разложившимися интеллигентами, находит в сектантстве прячущуюся за внешней легальностью организацию… Более или менее реформированная, подмазанная религия будет той идеологической почвой, на которой она с нами попробует вступить в культурно-политический бой»[85].
Советской властью во всем было духоборцам отказано - даже в возможности хотя бы на один день и хотя бы в сопровождении от самой границы советских агентов посетить Москву для непосредственных переговоров с правительством, - не говоря уже о разрешении пребывающим в Советской России духоборцам эмигрировать в Америку.
На белой лошади
А вот как эта история выглядит в изложении Бонч-Бруевича: «Он (Веригин) послал свое посольство в Россию, чтобы сманить духоборцев, которые живут в Донском округе, перетащить их к себе в Америку и там начать стричь, как опытные хозяева стригут овец». По этой причине, объясняет он В.А. Макасееву, - его посольство к нам в СССР наша власть не пустила[86].
С этим Макасеевым в свое время состоял в переписке Толстой. В письме от 17 мая 1907 года, обращаясь к нему со словами «любезный брат», Толстой пишет: «Очень понравилось в вашем письме... что вы говорите о том, что людям бы надо радоваться на то, что есть люди, мирно живущие без начальства, а этих людей гонят[87]».
Толстой давно умер, а «этих людей» все гнали и гнали. И иные из тех, кто был с ним и обхаживал когда-то духоборов, теперь вел себя совсем иначе. Когда Бончу написал о притеснениях толстовец Дудченко, он ответил ему словами, будто взятыми из передовой «Правды»: «Сектантство имеет интернациональную связь с международным капитализмом, как например, баптисты, адвентисты, меннониты, и потому делается еще более опасным и зловредным, являясь у нас, в СССР, прямым агентом международного капитализма и его буржуазно-фашистских правительств»[88].
Тем не менее у Веригина-Чистякова то и дело возникали планы по переселению единоверцев. Бонч-Бруевич писал в одном из писем, «что он хотел и всех вас, и духоборцев, живущих в СССР, переселить в Мексику для того, чтобы продать всех вас мексиканским капиталистам, а себе получить за каждого из вас комиссионных по 5 или 10 долларов за душу[89]».
В 1930 году он объявил, что духоборы скоро уезжают в Мексику на белой лошади. У многих свободников было видение - огромная белая лошадь, на ней сидят все духоборы, впереди Петюшка, за ним Сыны свободы, потом остальные. Рыбин считает, что Веригин был связан с заинтересованными в переезде акулами-банкирами. Он угрожал еще и тем, что якобы в будущем на них будут распространяться все канадские законы, а дарованные им привилегии будут отменены. Рассказывал, будто бы его отец по пути в Канаду встретился в Англии с королевой Викторией, и та обещала духоборам 99 лет свободы в Канаде, а потом либо уехать либо подчиняться канадским законам[90].
Он собирал деньги на переезд и хотел, чтобы 10 тысяч российских духоборов тоже туда переехали[91]. Рыбин ездил с ним осматривать предполагаемые места – тамошние земли оказались суходолами. Там было несколько колоний меннонитов, живших в страшной бедноте и с тоской вспоминавших о хорошей жизни в Канаде и Америке, откуда они переселились в Мексику.
После Петра второго
Скончался Веригин-Чистяков 11 февраля 1939 года. Тысячи людей собрались на его могиле на сороковой день, и Джон Малов из Саскачевана, его помощник, передал им слова, сказанные им в больнице за день до смерти: «Еще не пришло время уходить на другую землю, надо оставаться в Канаде, подчиняться канадским законам, платить налоги, отправлять детей в школу. Духоборы должны перестать жить коммуной, пусть каждая семья живет индивидуально и сама возделывает землю. Малов обещал хранить секрет, пока душа вождя не улетит к Богу. [92]
К тому времени из-за Великой депрессии большинство хозяйств разорилось, духоборы не могли платить ренту за землю. В 1938 году община в Кутинае была объявлена банкротом и потеряла все имущество стоимостью 6 млн. долларов, все культивируемые ими много лет земли. С тех пор духоборам пришлось пользоваться землей на правах годовой аренды. В таких условиях коммунизм духоборов стал разрушаться – жили уже духовной общиной, «независимо от образа хозяйственно-имущественной жизни».
Не все поверили услышанному. Свободники сделали вывод, что это Петюшка сказал для того, чтобы сбить с толку правительственных агентов, которые будут на кладбище, а надо делать наоборот.
Каким бы ни был Веригин-Чистяков, все духоборы, включая свободников, признавали его за лидера. После его смерти Сыны свободы пошли за приехавшим из Саскачевана Михаилом Ореховым, называвшим себя Михаилом Архангелом Веригиным. Он сказал им, что явился по приказу Бога, а Чистяков назначил его душеприказчиком. Михаил поселился в доме, где вместе жили шесть супружеских пар, выражаясь современным языком - свингеры[93].
Перед акциями он приказывал сынам снимать одежды. В январе 1944 года по его приказу сожгли дом Веригина-первого, взорвали памятник на его могиле, в феврале - здание вокзала в Апплдейле и школу в Гранд Форксе[94]. Июньской ночью 1945 года подожгли дом Марии Назаровой, незадолго до того покинувшей Сынов свободы. Она умерла через три дня. В 1947 группа свободников объявила, что идет пробуждать людей от третьей мировой войны, в связи с чем сложили и разожгли костер из книг, включая Библию.
В том году вандализм их достиг пика (ущерб составил $97,000), и правительство создало Королевскую комиссию во главе с судьей Гарри Салливаном. На вопросы комиссии вызванные на ее заседания свободники говорили, что своим примером предупреждают человечество о грядущих бедствиях и разрушениях третьей мировой войны.
В июне 1950 года по рекомендации Салливана судили Михаила Архангела. Свидетели подтвердили, что он инструктировал нудистов и поощрял полигамию в его коммуне, инициировал поджоги. Его осудили к двум годам тюрьмы, где он умер в 1951 году от пневмонии.
В течение последующих десяти лет, протестуя против войны и частной собственности, «свободники» продолжали жечь дома «богачей», устраивать «голые» марши, а то и подкладывать бомбы в муниципальные учреждения, даже взорвали небольшую электростанцию. Они упорно отказывались иметь контакты с правительством, не посылали детей в школы.
Кое-какие приведеные мною подробности взяты мною из опубликованной в 1964 году книги Симмы Холт «Террор именем Бога», рассказывающей о подвигах «свободников» в послевоенный период. В предисловии сказано, что она писала книгу, держа в сознании образ Анюты Кутниковой и ее сына, которого та «воспитала в ненависти к окружающему миру. Она была преданной матерью, но учила сына следовать тому единственному образу жизни, который вела сама».
Гарри Кутников родился в 1944 году и рос, постоянно вдыхая запах гари – в то время возобновились пожары. На протяжении его детства маму трижды сажали в тюрьму. В 1953 правительство Британской Колумбии приняло решение, что все духоборские дети должны идти в школу. У «Сыновей свободы» отобрали детей и отправили в интернаты. Гарри из интерната не раз сбегал, а когда в 15-летнем возрасте вернулся домой, стал работать на фабрике, а в выходные готовил пожары и взрывы. В 1962 году запланировал взрыв бомбы в суде Нельсоне. Но план провалился, проезжавший мимо таксист заметил огонек вдоль стены суда и загасил бикфордов шнур. Тогда он с другом Джоном собрал бомбу, и они поехали взрывать почту в Киниярде. Бомба взорвалась по дороге, и он погиб.
Современный духоборский публицист Кузьма Тарасов плохо отзывается об авторе этой книги, характеризуя ее как репортера-любителя сенсаций, а саму книгу обвиняет в желтизне. Как бы там ни было, изложенные ею факты не вызывают сомнений.
В шестидесятые годы, покуда лидеры свободников сидели в тюрьме, ситуация стабилизировалась. Канадское правительство собиралось даже условно освободить их, но те отказались выходить на свободу до окончания срока. В «Новом Русском Слове» от 11 ноября 1968 г. опубликован отчет о встрече в редакции с духоборским общественным деятелем Петром Н. Маловым. «Сыны Свободы», воевавшие с канадским правительством и причинившие ему немало хлопот, - рассказывал он, - теперь успокоились. В канадских тюрьмах еще сидят 80 духоборцев, отбывающих длительные сроки за поджоги, но сами поджоги прекратились, а сожженные во время протестов дома отстроены»[95]. Поджоги и демонстрации прекратились. Духоборцы начали посылать своих детей в школы.
В семидесятые годы, похоже, опять началось. Кузьма Тарасов рассказывает, что в то время Новый поселок рядом с Крестовым, где жили свободники, стал государством в государстве. Оттуда выходили лазутчики-зелоты и расходились по духоборских деревнях, где одни рекрутировали молодежь, а другие - поджигали дома и амбары.
«Хорошая слава лежит, а плохая бежит»
«Что большинство из нас знает о духоборах, за исключением похождений Сынов Свободы в Британской Колумбии? – писало «Новое русское слово» в 1969 году. - Ничего!» Кузьма Тарасов обвиняет в том прессу, которая «в целом искажала ситуацию и возлагала обвинения на более широкие миролюбивые слои движения. Однако хорошо известен тот факт, что как только человек начинает участвовать в акте насилия, он или она тотчас перестает быть духобором»[96].
Эта логика автору, как старому коммунисту, хорошо известна. У нас ведь как было – считалось, что коммунист не может соверщить преступление. Поэтому если член КПСС все-таки его совершал, его исключали из партии и перед судом представал беспартийный.
Газеты тех лет действительно много писали о "свободниках", называя их зелотами, как тех иудеев, кто в первом веке выступал против римского владычества и шедшей с ним на компромисс местной знати. Считается, что они оказали влияние на бунтарские настроения в среде первоначальных христиан. Насколько фанатизм Сынов свободы повлиял на основную массу духоборцев?
Конечно, не все духоборы относились к свободникам, но все свободники были духоборами. Скажем, пацифизм их носил весьма активный характер. Когда речь идет о Первой мировой войне, из двадцать первого века это выглядит безобидно, а вот когда о Второй мировой – как-то не очень.
Поскольку все люди являются сосудами с божественным содержимым, духоборы считают неприемлемым убийство, даже во время войны, вот откуда их пацифизм. Он у них носит весьма активный характер. Когда речь идет о Первой мировой войне, из двадцать первого века это выглядит безобидно, а вот когда о Второй мировой – как-то не очень.
Кузьма Тарасов с гордостью рассказывает, что в 1943 году массовый бойкот нескольких сотен духоборов - плотников и строительных рабочих - создал угрозу невыполнения проекта постройки плотины, которая нужна была для увеличения производства гидроэнергетики в военный период. Власти были вынуждены в Квебеке искать людей для их замены.
Неотдание чести флагу, например, рассматривалось как "подрывной акт", и духоборы как пацифистская группа также категорически относились к "подрывным". Под давлением членов Корпуса провинциальный департамент образования выпустил распорядок дня гражданина, который требовал, чтобы дети каждое утро пели гимн "Боже, спаси короля" и отдавали честь флагу.
Это со знаком плюс. А вот когда 60 свободников прошли голыми по шоссе близ Джилпина в направлении Гранд Форкса, Тарасов называет их фанатиками. Они протестовали против установленных в военное время мер национальной регистрации, как бы она не стала первым шагом ко всеобщей воинской обязанности. На самом деле зарегистрированных духоборов от нее освобождали. Канадское правительство никогда не забывало об освобождении от воинской повинности, дарованной им в 1898 году на основании прецедентов, ранее установленных для квакеров и меннонитов.
В шестидесятые и семидесятые годы они организовывали демонстрации у военных объектов. 5 июля 1964 года 350 духоборов устроили бдение у ворот Исследовательского Оборонного центра по испытаниям газового и бактериологического оружия в Саффилде, Альберта. Саффилд со времен Второй мировой войны использовался департаментом обороны как центр по исследованиям химического и биологического оружия. На испытательной площадке, окруженной 160-километровым забором, стояло здание ангара, где содержались клетки с животными, на которых испытывались нервно-паралитические газы.
«Канадское правительство будет очень радо избавиться от нервных»
Это цитата из русскоязычной газеты «Novaya zarya» от 12 января 1950 г., где рассказывается о желании «свободников» переселиться в СССР. «Сжигание школ, - пишет автор статьи, - поступок непростительный. Не посылать своих детей в школы это одно, но сжигать школы – это озорство и полное отрицание христианской заповеди: люби ближнего своего. Чем же виноваты те дети, которых сжигающие школы лишают образования? И это неблагородно по отношению к правительству страны, давшей им приют[97]».
В 1957 году лидеры «свободников» попросили политического убежища в Советском Союзе. В своем обращении к советскому правительству они писали, что приехали в Канаду, спасаясь от преследований, но претерпели там самые серьезные репрессии за всю их четырехсотлетнюю историю.[98]
В канадской прессе писали, что их к этому склонили советские агенты. В годы холодной войны среди духоборов периодически объявляли "советскими шпионами".
Канадское правительство и вправду «было радо избавиться от нервных». В августе 1958 года канадские власти предложили оплатить их дорогу в СССР, но только тем, кто откажется от гражданства до 1 октября. Лидеры свободников представили список из 2440 подписей духоборов, желающих эмигрировать, но отказались от гражданства меньше ста.
В течение года советские власти хранили молчание. Весной 1959 года советский посол в Канаде Амасап Арутюнян встретился с ходатаями. Он сказал им, что это некрасивый жест по отношению к Канаде - хлопнуть перед нею дверью. И помимо всего прочего, Советский Союз не хотел бы ухудшить торговые отношения со страной, которая покупает у нее хлеб.
Когда они поняли, что не попадут в СССР (примерно к 1960 году), согласились отдать детей в школы под следующими условиями: особого изучения истории и войн прежде всего, разрешения девочкам посещать занятия в платках и длинных юбках, отказа от участия в подъеме флага.
«Над Канадой небо синее»
Канадское правительство пошло на уступки духоборам: дети свободников были отпущены из сиротских домов, духоборам разрешено выкупить обратно земли, потерянные в 1938 году. К последнему десятилетию прошлого века «свободники», наконец, угомонились. В середине девяностых годов, благодаря посредничеству студента (не духобора) Чарльза Болла, свободниками и правительством Британской Колумбии был подписан меморандум о взаимопонимании. Реформированным сынам свободы (так они теперь стали называть себя) разрешили вести коллективный образ жизни (коммуной), освободили от налогов, передали в траст землю.
В наши дни число потомков приехавших в Канаду составляет около 40 тысяч человек. Духоборы стали получать образование, выучились на врачей, инженеров, агрономов и юристов. В Гранд-Форксе их осталось 4 тысячи (десять процентов от населения). Немногие из них хорошо знают русский язык, чему не способствуют и межэтнические браки.
Кузьма Тарасов: «Мы поддерживаем интеграцию, а не ассимиляцию». Различие тонкое, сразу не ухватишь. По-видимому, если перевести на юридический язык, он выступает за «слияние», но против «поглощения».
Но прошлое не забыто. В 2008 году вышел документальный фильм «My Doukhobor Cousins» ("Мои родственники - духоборы"). Автор Джанис Бентин, сама из духоборской семьи, с пафосом обвиняет канадское правительство: «Родители годами не знали о судьбах своих близких, детей увозили и распределяли по сиротским домам, приемным семьям - они должны были забыть родной язык, семейные традиции, свое происхождение. Через многие годы они уже не узнавали в лицо сестер и братьев, не могли общаться с родителями».
"Вот что сделала с нами Канада", - говорит по-английски русский старик, - губы и руки его дрожат. И еще - захватывающие съемки величественной канадской природы, напоминающей русскую. Не хватает только песни Городницкого:
Над Канадой небо синее,
Меж берёз дожди косые.
Хоть похоже на Россию,
Только всё же не Россия.
Политкорректные духоборы
О том, во что превратилось стремление вернуться в Россию в конце прошлого века, можно узнать из мемуаров советского посла А. А. Родионова. Он передает содержание беседы с Иваном Ивановичем Веригиным - почетным председателем «Союза духовных общин Христа», состоявшейся осенью 1983 года.
«И. И. Веригин в беседе со мной добавил о возможной угрозе благополучному осуществлению давнишней мечты духоборов — недавнем крушении южнокорейского самолета и раздувавшейся антисоветской пропаганде[99]».
Иван Веригин - это упоминавшийся выше внук Петра Петровича, взятый им с собой в Канаду в 1927 году, когда ему было шесть лет.
То, как аккуратно он говорил о «крушении» сбитого южнокорейского самолета, поразило меня. Его тон мог сравниться лишь с памятным сообщением ТАСС о том, что, покинув воздушное пространство СССР, нарушитель «исчез с экранов радаров и улетел в сторону моря».
Тем кто забыл или не знал напомню, что 1 сентября Боинг 246 пассажиров и 23 члена экипажа Нью-Йорк—Сеул. нарушил воздушное пространство СССР над Сахалином. Максимальное отклонение от обычной трассы достигало 500 километров. истребителей Су-15 сбил лайнер ракетами. Самолёт упал недалеко от острова Монерон. Все находившиеся на его борту погибли. То ли развед операция темная история.
Американский президент Рональд Рейган назвал СССР «империей зла».
В мемуарах посла я нашел упоминание и об Илье Алексеевиче Попове, авторе книги, которую я не раз цитировал. Духоборский писатель оказался большим другом Советского Союза. «В 1982 году, - пишет Родионов, - духоборческая делегация во главе с И. А. Поповым посетила Советский Союз, где она была принята Председателем Совета национальностей Верховного Совета СССР Виталием Петровичем Рубеном, который... подробно информировал делегацию о миролюбивой внешней политике советского правительства».
Попов, в свою очередь, информировал советскую сторону о давнишних намерениях духоборцев возвратиться на свою Родину. Было сказано, что «духоборы ясно представляют себе все сложности, которые могут возникнуть... и не хотели бы, чтобы предполагаемое переселение духоборцев нанесло ущерб советско-канадским отношениям. Реакционные силы в Канаде при постоянном давлении со стороны США представляют собой большую опасность».
Вот каким знатоком ранимых душ советских чинов оказался писатель. Что же он услышал в ответ? «С советской стороны И. А. Попову было сказано, что их предложения заслуживают большого внимания и будут тщательно рассмотрены». Жаль, не успели, год, повторяю, был 1982, год смерти Брежнева.
Десять лет спустя, в 1992 году Джон (Иван) Веригин рассказывал корреспонденту «Нью-Йорк Таймс» о поездке духоборской делегации на Алтай, «так похожий на Британскую Колумбию», и переговоры с властями, весьма позитивно настроенными, о возвращении. Но, увы, возвращению препятствует «неопределенность в России»[100].
Находки в Толстовском фонде
Честно говоря, я и не чаял туда попасть, напуганный объявлением на сайте, посвященном архивам русского зарубежья – «архив временно закрыт для посетителей». Тем не менее директор фонда Виктория Волсен вняла моим просьбам и допустила туда. Так в январе 2010 года я оказался в маленьком домике в Вэлли Коттедж, пригороде Нью-Йорка, рядом с православной церковью. Там шла некоторая суета, связанная с землетрясением на Гаити. Звонки и визиты тех, кто хотел помочь пострадавшим – похоже, все эти люди принадлежали к потомкам первой и второй волн русской эмиграции. Фонд благотворительный, ничего удивительного.
Думаю, есть смысл рассказать немного о его основательнице. Александра – младшая дочь Л. Н. Толстого, в последние годы жизни стала самым близким ему человеком в семье, единственная, она была посвящена в тайну ухода из Ясной Поляны в 1910 году и оставалась рядом с отцом до последних мгновений, ей он завещал все права на свои произведения. Пройдя сестрой милосердия фронты Первой мировой войны, получив три Георгиевские медали за мужество, в 1917 году Александра Львовна вернулась в Ясную Поляну и возглавила Общество по изучению Толстого.
Вот несколько штрихов ее биографии, рассказанных ею самой в двух интервью для «Радио "Свобода», данных в 1964 году Л. Оболенской[101] и в 1965 году А. Малышеву[102].
«Мы принялись разбирать рукописи Толстого. С этого началась подготовка первого полного собрания сочинений — вышло больше девяноста томов, туда вошли все тексты, дневники, письма, все варианты «Войны и мира». Купить я его не могла: во-первых, тираж был очень маленький, а во-вторых, денег у меня не было никаких. Любопытно, что единственный человек, имевший отношение к этому собранию, чье имя в нем ни разу не упоминается, — это я».
Чекисты арестовывали ее пять раз, в том числе в 1919 году по громкому делу «Тактического центра», будто бы готовившего план контрреволюционного мятежа и захвата Кремля. По просьбе ее друга историка С. П. Мельгунова она предоставила им квартиру для собраний.
«Но сами их собрания меня совершенно не интересовали, я, может быть, очень сочувствовала бы заговору и участвовала бы в нем, но как-то не пришлось. Это было единственное мое участие, я так и ответила прокурору Крылову на суде, когда он меня спросил: «Понимаете ли вы, за что приговорены?» Я ответила: «За то, что ставила самовар». Впоследствии ее «подпольная деятельность» нашла отражение в юмористическом стихотворении:
Смиряйте свой гражданский жар
В стране, где смелую девицу
Сажают в тесную темницу
За то, что ставит самовар.
Просидела она недолго, меньше года, потом работала в Ясной Поляне, создавала музей Льва Николаевича. «И вот нас заставляли вставать под Интернационал, мне навязывали какую-то антирелигиозную пропаганду, от которой я, конечно же, уклонялась. Но все-таки совесть катилась книзу. Приходилось делать вещи против совести — для того, чтобы спасти свою жизнь. Это была главная причина, почему я уехала из Советской России. ...Я выехала из Советского Союза в 1929 году. 20 месяцев провела в Японии, читала лекции о своем отце. Затем приехала в Соединенные Штаты в 1931 году, осенью».
В бумагах Толстовского фонда я обнаружил свидетельство того, что первоначально из Японии Толстая предполагала эмигрировать в Канаду, и обращалась за помощью к духоборцам. Это адресованное ей в Токио письмо от 13 апреля 1931 года, отправленное из Веригино в Саскачеване от имени Центрального исполнительного комитета Именованных духоборцев. Там «обсуждали вопрос помочь вам выбраться из Японии в Канаду, но при настоящем положении дел это не так-то легко сделать: вот уже скоро год будет, как в Канаде стоит во главе консервативное правительство, которое издало закон не впускать в страну никого с Европы и Азии». Но если ей «удастся пробраться в Соединенные Штаты хотя бы на шесть месяцев, а отсюда уже – будет гораздо легче устроить Ваш въезд в Канаду».
По-видимому, ей не было известно о судьбе Веригина-старшего – вероятно, в ответ на ее вопрос в письме сообщается о его смерти «от взрыва бомбы неизвестных злоумышленников». «Петр Петрович (сын покойного Петра Васильевича, которого Вы знаете) шлет Вам свой привет».
Первые шесть лет в Америке она работала на ферме – «чистила курятники, доила коров, копала в своем огороде, и написала в это время три книги». В 1939 году, как только на финской стороне стали появляться пленные красноармейцы, Александра Львовна объявила о создании Толстовского фонда. В его организации приняли участие Сергей Рахманинов, бывший посол в США Борис Бахметев, графиня Софья Панина, историк Михаил Ростовцев. При содействии Толстовского фонда в США въехало около 40 тысяч человек, включая «перемещенных лиц» времен Второй мировой войны, старообрядцев из Турции, беженцев из Китая.
Понятно, что у нас в стране любая информация о фонде семьдесят лет была под запретом. Из всех фотоснимков и кинохроник, примечаний и мемуаров и музейных экспозиций вырезали и вымарывали и Александру Толстую.
«Когда я изучаю духоборов, мои мысли и сердце - с Вами»
Это цитата из письма Симмы Холт от 25 января 1963 года Александре Львовне Толстой, обнаруженного мною в Толстовском фонде. Из письма видно, что она и прежде, во время сочинения своей книги, переписывалась с Толстой, присылала ей материалы о духоборах (скорее всго криминального характера). При этом просила, в случае их использования, не упоминать конкретные имена, так как не может позволить себе судиться по обвинению в диффамации. Вероятно, у нее были основания опасаться судебных исков – в духоборской среде плохо восприняли книгу, обвиняли ее в сенсационности и желтизне.
В письме рассказывается о марше свободников в Ванкувер, когда тысяча человек явились в центр большого города и разбили лагерь. Все закончилось мирно, но она боялась, что они начнут что-нибудь взрывать. Спрашивает, не разочаровался ли Толстой в духоборах.
В своем ответе от 31 января 1963 года Александра Львовна оставила этот вопрос без ответа. Она выразила Симме сочувствие в связи со смертью ее отца – «пятьдесят лет назад она тоже потеряла отца, и понимает ее чувства»[103]. Сообщила ей, что «решила больше не заниматься свободниками - это безнадежно, и только правительство способно принять меры, чтобы остановить этих «crasy people» (сумасшедших)[104], находящихся под влиянием Сорокина, который, возможно, жулик и попал в руки темных элементов».
Cтепан Сорокин духоборцем не был, и тем не менее с 1952 до 1960 года был лидером в общине Сынов Свободы в Кутенее, покуда не отбыл в Южную Америку, и тогда члены общины забрали детей из школ, надеясь, что правительство заставит его остаться в Канаде. Еще известно его обращение «Не могу молчать» (подобно одноименной статье Л.Н.Толстого), где он объяснял отказ духоборцев принять землю в частное владение в Канаде различиями менталитета славянского и англо-саксонского. Имелось в виду, что русский тип ментальности ориентирован на коллективизм,в отличие от западного индивидуализма. И Аносова там же.
В бумагах Александры Львовны обнаружилось письмо от Рут Бланчард из Сан-Франциско от 3 февраля 1953 года, где также упоминается этот персонаж. Рут обращается к ней (несколько раз на протяжении короткого письма) в соответствии с ее титулом – «Графиня». Она слышала, что Степан Сорокин ищет землю в Латинской Америке для переселения духоборцев. А у нее как раз есть такая земля. В Панаме ей принадлежат 115 тыс акров прекрасной земли, где текут две реки, растет красное дерево. Там идеальный климат, и вообще это одно из лучших мест на земле. К графине обращена маленькая просьба - помочь в контактах со Степаном Сорокиным. В письме содержится явный намек на то, что участие «графини» в этом проекте «не будет забыто», и о нем «вспомнят в серьезной манере». Что это, намек на откат?
Толстая ответила спустя целый месяц, 3 февраля, и довольно сухо. Смысл ее ответа сводится к тому, что у нее был единственный контакт с Сорокиным и со свободниками, таким образом она пыталась получить о них информацию. Это объяснялось полученной из Канады просьбой о помощи свободникам. Оказалось, что их дела очень запутаны, причем беспорядок частично обусловлен виной самих Сынов свободы. На его ликвидацию может уйти много месяцев, причем нужен хороший юрист, а у нее много дел в Толстовском фонде.
О периодических контактах Толстой с духоборами говорят следующие документы. Прежде всего это письмо от ЦИК Духоборцев независимого общества (то есть от Независимых духоборов) от 24 февраля 1940 года, ответ на выраженное ею намерение посетить Саскачеван. «Мы все будем рады такому счастью, так как мы дорого ценим светлую память вашего покойного отца», - писали ей Василий Новакошонов и Николай Калмаков, называя лучшим временем для приезда 29 июня – Петров день, День сожжения оружия на кострах. Но приезжала ли к ним Александра Львовна, выяснить не удалось.
Точно известно, как она отзвалась на приглашение от 19 июня 1969 года, подписанное Иваном И. Веригиным и Ильей А. Поповым, «в местность Веригино-Камсак в Саскачеване на празднование семидесятилетия переселения духоборцев в Канаду».
Язык, которым написано приглашение, заслуживает внимания: «В глубокой признательности Вашему высокочтимому отцу Льву Николаевичу Толстому, который так много помог духоборцам во время их тяжелых переживаний от гонения за отказ от милитаризма... Мы чувствуем, что было бы очень на месте Вам, как его единственной оставшейся в живых дочери, быть на этом нашем торжестве...». Правда, они извиняются, что не могут оплатить расходы по приезду, но обещают «снабдить приезжих квартирой и угощением».
Это язык их дедов и прадедов. В том же 1969 году духоборы из Саскачевана и Британской Колумбии посетили Торонто, где их принимали русские эмигранты. Отчет о встрече, опубликованный «Новым русским словом», изобилует чисто народными выражениями в давно забытых формах. Например, один из гостей слова среднего рода употреблял исклчительно в женском роде: «наша совместная приглашения». Другой, похвалив ужин, вспомнил покойницу-маму и выразил благодарность стряпухам[105].
В ответ на приглашение Александра Львовна написала, что «хотела бы приехать, чтобы лично Вас поздравить и побыть с Вами, но мне уже 85 лет и я стала прихварывать и боюсь пускаться в такое дальнее путешествие». «Помню, - пишет она далее, - приезд братьев-духоборцев к моему отцу, помню его громадный интерес к духоборцам и его глубокое сочувствие вашим христианским взглдяам, которые не отличались от того, во что он верил сам. Ради этих убеждений покойные братья ваши терпели страдания, преследования, тюртьы, телесные наказания, и отец страдал вместе с ними».
«Дорогие братья и сестры! Чем старше я становлюсь, тем больше, наблюдая за тем, что происходит в мире, я прихожу к убеждению, что люди без веры – гибнут.
Прошло 70 лет, как вы поселились в Канаде – и сейчас мы видим кругом насилие, злобу, поругание и преследование всякой религии, как это уже происходит больше 50-ти лет в Советской России, увлечение материальными благами, полное равнодушие к духовным вопросам всего культурного мира, и, в связи с этим, увеличение преступности, падение морали, религии – и душевная пустота.
Отец мой верил духоборцам, всегда надеялся и верил, что вы – духоборцы будете помнить то, что сделало для вас канадское правительство и окажетесь хорошими, верными гражданами этой страны (здесь явный намек на свободников – Л.С.). Он был бы счастлив знать, что среди морального упадка человечества вы удержали веру в Бога и Заветы Иисуса Христа».
Еще в письме выражено пожелание «воспитать ваше молодое поколение в вере Отцов и Дедов Ваших». Спустя два года, в 1971 году Александре Львовне представилась возможность самой пообщаться с «молодым поколением», пусть и в эпистолярном жанре.
«Мою кошку зовут «Тутцы»
13 октября 1971 года ей написал из Монреаля журналист Андрей Ливен о том, как в Британской Колумбиии провел урок русского языка в английской школе, где обучаются дети духоборов. По-видимому, они были знакомы - ее корреспондент принадлежал к княжескому роду, вся его семья в свое время время эмигрировала в Константинополь, затем перебралась в Болгарию. В Канаде, где он жил после войны, занимался организацией религиозных передач для России.
«Я рассказал им о Вас и Вашем отце, о романе «Воскресенье», о переезде их предков в Канаду, - пишет Ливен. - В этом классе было 14 учеников в возрасте от 15-ти до 17-ти лет». Их учитель Петр Васильевич Самойлов «организовал в этом городе Касльгаре, где 30 процентов населения составляют духоборы, прекрасный молодежный хор в сто голосов». По предложению учителя ученики (им по шестнадцать-семнадцать лет) написали ей письма, которые он прислал адресату.
Похоже, прежде о Льве Толстом они слыхом не слыхивали. Просят Александру Львовну прислать фотографию ее отца. «Сколько я знаю про нево, я думаю, что он был очень хороший человек...» - пишет Ларион Григорьевич Стушнов (и он, и все остальные величают себя по имени-отчеству). - В наших духоборских участках живут до сих пор наши дедушки и бабушки, которые приехали с России».
По-русски, правда, пишут с ошибками, «жи-ши» - через «ы».
«С преветом к вам Василий Иванович Колесников. Как вы пожываете? Мы пожываем помаленько... В нашей фамилии пять человек. Мы живем на фарме и мы держим пара коров, пара телят, три кошки и одна собака... Я кончаю свой последний год в школе... На прошлой неделе господин Левен из Монреаля приехал и сказал нам очень интересный разговор. Он рассказал как Духоборцы приехали в Канаду из России. Я очень интересуюсь в хоккей, в баскетбол и в бейсбол.»
«Мое имя Агафия Петровна Плотникова... У меня есть один брат и две сестры, Я (на английский манер себя называет с большой буквы) старшая, у меня семнадцать лет. Сегодня моя кошка родила четыре котен, один желтый, а другие черные. Мою кошку зовут «тутцы». Моя мама не любила эту, она хочет отдавать. Как ваше здоровье? Мое здоровье хорошо. Как погода у вас там в Нью-Йорке? У нас теперь дождь идет.»
3 ноября 1971 года Александра Львовна ответила детям. В своем письме она вспомнила Льва Николаевича, рассказав, как «он волновался и как он старался кончить свой роман «Воскресенье», и на деньги, полученные от издателя, помочь духоборам выехать в Канаду и как мой старший брат, которого духоборы прозвали Сергуней, ездил в Канаду с Вашими предками, чтобы их проводить и помочь устроить на новом месте».
У ее письма замечательная концовка: «Спасибо вам за ваши милые и сердечные письма. Дай Вам Бог всего наилучшего. Это «лучшее» не состоит только в материальном благополучии: еде, хорошем жилище, удовольствиях, но и в душевном покое и радости, а радость достигается помощью другим и в сохранении самого драгоценного, что есть в каждом человеке: веры в Бога и в следовании учению Христа».
Глава восьмая. Из Туретчины
Последующая глава стоит особняком, поскольку касается эмиграции не сектантов, а староверов, но описываемые в ней события столь необычны, что автор решил поделиться своим знанием о малоизвестной странице прошлого.
...Помню, в самом начале шестидесятых годов по телевизору то и дело показывали казаков-некрасовцев, вернувшихся из Турции на Кубань после почти трехсотлетнего отсутствия. Вероятно, это объяснялось тем, что телевидение только-только вставало на ноги, и новых передач недоставало. Сюжет был находкой для советской пропаганды, а видеоряд впечатляющ - люди в старинных одеждах говорили на языке восемнадцатого века, который они каким-то образом сумели сохранить в чужом окружении.
И еще запомнился иллюстрированный журнал, видимо «Огонек», со страниц которого смотрели какие-то несовременные лица тех, кто в сентябре 1962 года сошел в новороссийский порт с теплохода «Грузия». Сегодня эти фото можно отыскать в интернете и узнать, что изображенные на них люди покинули поселение Казакей (иногда его именуют Коча-Гол или Коджа-Гёль) на Черноморском побережье Турции, и поселение перестало существовать.
Но это не совсем правда и, во всяком случае, неполная правда. Поселение просуществовало еще почти год, в нем оставалось 225 человек, и они предпочли исторической родине другую страну, расположенную далеко за океаном. Объяснялось это тем, что некрасовцы были людьми глубоко верующими, вера, собственно, и помогла им сохранить свою идентичность, и потому они не торопились оказаться в атеистическом государстве.
Я узнал об этом, перебирая бумаги в Толстовском фонде, куда еще в 1959 году, как оказалось, обратились некрасовцы с просьбой помочь выбраться из Турции. К тому моменту фонд Александры Львовны Толстой существовал уже двадцать лет и, начиная с красноармейцев, попавших в плен к «белофиннам», помог въехать в США нескольким десяткам тысяч русских беженцев, включая «перемещенных лиц» времен Второй мировой войны. Но обо всем по порядку.
Как некрасовцы оказались в Турции
Казак-старовер Игнат Федорович Некрасов был сподвижником Кондрата Булавина, а после его гибели возглавил восстание. Когда в 1708 году восставшие на Дону были разбиты, Некрасов с двумя тысячами казаков с семьями бежал на Кубань, за турецкую границу. Оттуда слал на Дон «прелестные письма»: «мы стали за старую веру и за дом пресвятой богородицы, и за вас, и за всю чернь, и чтоб нам не впасть в еллинскую веру».
В России, да и не в ней одной, религия неотделима от политики, одно плавно перетекает в другое. Раскол и преследования староверов привели к тому, что часть народа встала на защиту «старой веры» против государства, повязанного с официальной церковью. Что это было, социальный протест под религиозной оболочкой или, наоборот, религия, вылившаяся в социальное сопротивление, трудно сказать. Во всяком случае крестьяне уходили на турецкую Кубань, на «вольные земли» целыми станицами и селами, к 1710 году там насчитывалось до 10 тысяч некрасовцев.
Петр I обращался к турецкому султану с просьбой выдать России Некрасова и его помощников и приказывал казнить без пощады некрасовцев и тех, кто их укрывает. После смерти Некрасова Анна Иоанновна предлагала «игнат-казакам» вернуться на родину, пообещав забыть их «измену» и дать землю. Но они отказались, помня завет атамана – «При царе в Расею не возвращаться!»
Россия постепенно продвигалась на юг, верные царю донские казаки атаковали и разоряли кубанские городки староверов, чем вынудили тех переселиться подальше, в устье Дуная и на озеро Майнос в Турции. Выделенную им лесную чащобу они превратили в хлебные пашни, пастбища и фруктовые сады. Правда, турецкие власти не разрешали русских школ, но сохранить в чистоте родную речь помогла церковь.
Согласно русскому этнографу Ф. В. Тумилевичу, «майносская ветвь некрасовцев жила вдали от русских границ, в чуждом окружении, изолированно, замкнуто. Это создало условия для сохранения общественно-демократического устройства общины, какой она была на Дону, Кубани».
Атаман избирался на «круге» – общей сходке казаков - на один год и, по свидетельству русского чиновника В. П. Иванова-Желудкова, посетившего Майнос в 1865 году, нес ответственность за проступки наравне с другими членами общины. «Что атамана можно высечь и секут, это не подлежит сомнению и вовсе не выходит из ряда обыденных событий майносской жизни. Точно также кладут ничком и точно также заставляют поклониться в землю и поблагодарить словами: «Спаси Христос, что поучили!»; затем ему вручается булава, символ его власти, которую на время наказания отбирает какой-нибудь старик. Вручив булаву, все валятся атаману в ноги, вопя: «Прости Хряста ради, господин атаман!» - «Бог простит!» - отвечает, почесываясь, избранник народный, и все входит в прежний порядок».
Верные двуперстию и старой вере, священника они тоже избирали – им мог быть казак старше 50 лет, который прожил уже большую часть своей жизни, причем на виду у соседей-станичников и показал себя храбрым воином, рачительным нестяжательным хозяином и примерным семьянином, вырастившим и воспитавшим собственных детей.
Мемуарист рассказывает о необычайной честности, царившей в поселении: «Все единогласно уверяли меня, что валяйся у некрасовца мешок червонцев под ногами, он даже одного не возьмет, на том основании, что на своей земле ничего брать нельзя».
Некрасовцы соблюдали собственный свод законов – «заветы Игната», записанные в «Игнатову книгу»: «за измену войску расстреливать», «за убийство члена общины виновного закопать в землю». Столь же сурово было наказание за богохульство.
К женщине староверы относились с почтением: «муж должен относиться к жене с уважением», «муж, обижающий жену, наказывается кругом». Но за брак с иноверцами – согласно «Игнатовой книге» - полагалась смертная казнь. Собственно, эта политика и завела их в тупик – не с кем стало заключать браки, и некрасовцев становилось все меньше.
К тому же поначалу турецкие власти освободили их от податей и повинностей, не вмешивались в казачье самоуправление, правда, выставив им требование участвовать в войнах против России. Но после отмены крепостного права некрасовцы отказались воевать против нее – и тут же лишились былых привилегий. Турецкие власти обложили их повышенными налогами, ввели воинскую повинность не только в военное, но и в мирное время.
В 1912 году, несмотря на завет атамана, первая волна некрасовцев вернулась на родину, а после Октября – и другая. Напомню, что воззвание Наркомзема 1921 года с призывом вернуться в Россию и включиться в строительство социализма было обращено не только к сектантам, но и к староверам. И нашло понимание, например, среди рыбаков-некрасовцев из румынской Констанцы (потомков казаков, переселившихся на Дунай), которые еще в начале века нелегально доставляли газету «Искра» в Россию. Правда, вернувшихся было не так много.
Тише едешь – дальше будешь
Только в сентябре 1962 года изгнанников привел на родную землю последний атаман, выбранный на казачьем кругу в Турции в 1950 году, Василий Порфирьевич Саничев. Переговоры о возвращении некрасовцев несколько лет велись с советским правительством через турецкое посольство. В течение этих нескольких лет ими же предпринимались попытки выехать в США. Но американцы не торопились их принимать, а советская сторона действовала весьма активно, уговаривая вернуться на родину. Приведу выдержки из писем, сохранившихся в Толстовском фонде.
Евгений Диковский из Коннектикута 1 февраля 1962 года сообщал Толстой: «только что получено письмо от более грамотной части русских старообрядцев в Турции, в котором они умоляют задержать переселение в СССР, которое совершается под влиянием сильной пропаганды». С американской стороны пропаганды, похоже, не было вовсе, в одном из писем Толстой некрасовцы просили «двух человек казаков - хороших пропагандистов приехать и рассказать им, как в Америке».
«Мы делаем все, что можно, но дело нелегкое», - отвечала Диковскому Александра Львовна (письмо от 21 мая 1962 года) и сообщала, как «ловили все это время» конгрессмена Волтера, от которого зависело решение вопроса о переселении некрасовцев в США.
Некрасовцы стояли на распутье. До них, конечно, доходили сведения о неоднозначности советского образа жизни. Но ситуация была безвыходная, надо было куда-то уезжать. Из письма Айше Адлан в Толстовский фонд от 3 июля 1962 года видно, что казаки послали на разведку в СССР двух своих представителей – Василя и Симашку. Сама Айша больше доверяла Симашке, поскольку Васил «любит пить, его поили вином сколько ему хотелось и что может понять пьяный». Они посетили Ставрополь и Москву, «там их встретил какой-то комиссар НКВД и водили по Москве, исходили 2-3 церкви открытых, молились». Когда Семен увидел поломанные церкви, спросил, почему они разрушены, на что чекист ответил: «Гитлер разбомбил». Семашка в ответ с усмешкой заметил: «Разве только церкви...»
После Москвы делегаты побывали у своих родных на Кавказе и сразу обратили внимание на то, что выехавшие полвека назад казаки живут бедно, в соломенных хатах и спят на соломенных матрасах. «Дядя, иди, хоть расскажу свое горе», - обратился к Семашке один старик. И поведал о том, что «всех наших мужчин выслали в Сибирь, со всех живых только вернулись 5 человек, остальные погибли в Сибири».
Со слов Айши, от рассказов вернувшегося в Турцию Симашки «казаки упали духом. Теперь часто спрашивают, что Америка если бы нас скорее брала бы, все поехали бы. Я им ответила: тише едешь, дальше будешь».
«Такие дела не делают во мгновение ока, - вторит Айше в своем ответе от 17 июля директор Толстовского фонда Татьяна Тауфус. - Ваше письмо «перевели и посылаем нужным людям как в Вашингтон, так и в Канаду. ...Постарайтесь доказать своим, что некуда торопиться..., «советский рай» от них никуда не уйдет».
Судя по сохранившейся переписке, некрасовцы обращались в православные приходы по всему миру. Архиепископ Иоанн из Сан-Франциско прислал Александре Львовне «замечательные» письма от некрасовцев. В ответ та сообщила, что в Турцию уже отправилась, «получив каким-то чудом деньги на поездку от наших друзей», Татьяна Алексеевна Шауфус - «с внутренним горением и желанием помочь этим людям, которые, решив ехать в Советский Союз, разумеется, не ведают, что творят».
«Лично я знаю эти дикие места, - добавляет Толстая, - так как работала там, когда была сестрой в первую мировую войну. Тогда эти места были непроходимые. Мы проникали туда только или верхом на лошадях или на верблюдах». Известно, что Александра Львовна прошла сестрой милосердия фронты Первой мировой войны, заслужив за мужество три Георгия.
В письме от 1 февраля 1962 года священник-старовер Кирилл Иванов из Австралии, где он каким-то образом оказался после «двадцатидвухлетней одиссеи по советским тюрьмам и лагерям», просил Толстовский фонд предотвратить «нежелательное переселение» «русских людей, подпавших под влияние сов. агентов».
Татьяна Шауфус ответила ему, что «продолжает биться за право въезда и ведет переговоры в Вашингтоне, но решение вопроса оттягивается». Она также пыталась договориться с представителями канадского правительства, но безуспешно. «Поведение духоборов в Канаде, куда я ездила лично и говорила с начальником иммиграции и натурализации об этом деле, имеет сильно отрицательное влияние на разрешение этого вопроса». То не удивительно - иммигранты-духоборы, по крайне мере некоторая их часть, именуемая «свободниками», причинили немало головной боли канадским властям своими «голыми маршами» и поджогами богатых домов собственных единоверцев.
Волтер, председатель подкомиссии Конгресса по делам иммиграции и натурализации, с которым Толстая не раз встречалась, в конце концов поддержал ее. Но случилось это лишь после отъезда большинства некрасовцев в СССР.
Оставшиеся 225 человек оказались в тяжелом положении. Один из них - Тарас Агафонович Атаман - писал, что находится в полном отчаянии, что после отъезда всей деревни в СССР артельное рыболовство у них расстроилось, и он остался без работы.
Решающую роль сыграло мнение генерального прокурора Роберта Кеннеди, с учетом которого Госдеп дал некрасовцам разрешение на въезд в США. Это решение, принятое весной 1963 года, до последнего момента подвергалось критике в Конгрессе. Конгрессмен из Огайо Фейган выступил против политики Госдепа, сомневаясь в лояльности русских. Ему возражали, уверяя, что некрасовцы готовы служить в американской армии, отдавать детей в общие школы и соблюдать американские законы.
Тем временем издававшаяся в Америке на советские деньги газета «Русский голос» писала о «квалифицированном мастере переманивания сюда людей пресловутой графине А.Л.Толстой». В статье под заголовком «Западные фарисеи» (12 июня 1963 года) говорилось, что в ее работе «нет ничего филантропического», она «носит сугубо политический характер и находится в некоторой связи с недавним переселением более тысячи других староверов из Турции же в Советский Союз, изъявивших собственное желание ехать туда, и которых американские агенты каким-то образом прозевали. ...Г-же Толстой, прежде чем выступать в роли «благодетельницы» по отношению к приехавшим русским староверам, следовало бы выступить в защиту попранных прав... христиан самой Америки».
«То, что меня ругают в советской прессе (недавно еще была статья в «Русском голосе»), я очень довольна, – парировала в одном из писем «пресловутая графиня», - значит большевики ценят мою работу по-своему».
Ценили, и еще как. Выступая на Всесоюзном совещании работников КГБ (1960 год), секретарь ЦК КПСС А.И. Кириченко сказал об Александре Львовне: "Ее там поддерживают, подкармливают. Поддерживают враги Советского Союза, а подкармливают американцы. А мы не можем эту женщину даже скомпрометировать. Значит, плохо работаем"[106].
Ей, кстати, не в первый раз приходилось выступать в роли «благодетельницы русских староверов». Благодаря Толстовскому фонду в США перебрались из Бразилии «кержаки», о необычной судьбе которых рассказал недавно известный журналист Василий Песков, встретившийся с ними на Аляске[107]. Старшее поколение переселенцев родилось близ Харбина, куда их родители бежали от коллективизации. В сорок пятом после прихода Советской армии отцов забрали – «незаконно-де границу перешли в двадцатых годах... Куда кто делся – не знаем». Хозяевами в семьях стали вчерашние подростки. В пятидесятые их стали выживать китайцы, так они оказались в Гонконге и, наконец, в Южной Америке, откуда их вызволил Толстовский фонд.
В Нью-Йоркском аэропорту
5 июня 1963 года в Нью-Йорк прилетели два самолета из Турции. Первыми вышли старшие, сняли шляпы и осенили себя размашистым крестом. Внизу у трапа ждала Толстая и, как написано в корреспонденции «Нового русского слова», «облобызалась» с ними. По словам репортера, «фотографы обезумели – снимали отдельно семьи, отдельно бородатых, отдельно девочек в платках, выглядевших как пятилетние балерины из ансамбля «Березка».
Потом прямо в зале аэропорта встречающие стали произносить речи. Представители Конгресса, иммиграционных властей, Госдепа - один за одним - просили некрасовцев «поддерживать американский образ жизни». Уставшим от долгого перелета новоприбывшим переводила Татьяна Шауфус, как они ее называли – «бабушка Таня». Каждый раз при упоминании любым оратором имени Роберта Кеннеди «все общество – от мала до велика, кланялось в пояс и хором говорило: Спасибо ему! Дай Бог много лет ему прожить!» ...Жить ему оставалось
Следом за ними выступил Тарас Атаман, тот самый, что остался без дела после отъезда большинства в СССР, не поддавшись «на уговоры Советов. ...Пропаганда их была сильная и хитроумная и... они многих соблазнили вернуться. Небольшая только кучка... наотрез отказалась ехать в безбожную страну и растить наших детей в темноте диавольских коммунистических сетях лжи и обмана. Мы кланяемся земно американскому народу».
Мотивы эмиграции он объяснил следующим образом: «Нам нужно было уйти из Турции – но не потому, что нас притесняли или нам плохо жилось. Наши предки – староверы пришли в Турцию триста лет тому назад – и мы жили и трудились там вольно и хорошо. ...По закону нашей веры мы уже не могли жениться между собой. Очень мало кто из нас женился на мусульманках, а другие христиане – жители городские и нас, деревенских крестьян чуждались. ...Когда в 18 столетии ушли из России, нас было 40 тысяч, а в 1962 году оставалось 1250 «послушных нашей Вере».
«Тарас Агафонович, вожак, - говорится в одной из пожелтевших газетных вырезок, - прибыл с мамашей Макридой, старушкой в летах, но бодрой. Она все беспокоилась, как бы в дороге из багажа не пропали тяпка и лопата, вывезеные с родной Кубани еще ее прапрадедами и переходившие из рода в род». Корреспонденту «странно было с непривычки видеть одежду у женщин, одежду, которую носили их предки еще со времен Степана Разина и Пугачева».
Естественно, им задавали вопросы об уехавших в СССР, как те живут-поживают. «А этого они не пишут, - ответил один. - Только поклоны пишут, а больше ничего...» А другой добавил: «Устроились хорошо, а закона – нет». Под законом имелась в виду возможность свободного исповедания веры.
На родине некрасовцы и в самом деле устроились неплохо. Их поселили на Ставрополье, дали работу в винодельческих совхозах. Вино там лилось рекой, благодаря чему им довольно скоро удалось адаптироваться к новому жизненному укладу.
В их села зачастили журналисты и научные экспедиции для изучения образа жизни. В интернете есть рассказ фотографа из Буденновска, снимавшего некрасовку Татьяну Бабаёву и записавшего из ее уст следующее: «Когда мы уезжали из Турции, нам говорили, что, мол, поедете в Россию, худо вам будет. Мужчины живут в России отдельно от женщин, то есть мужья в одних домах, женщины в других. По воскресеньям мужьям и женам разрешают встречаться. Жены в России общие и мужья тоже. Детей, когда рождаются, их у родителей забирают. ...Потом смеялись над собой, что поверили такой брехне в Туретчине».
На другом берегу океана, вероятно, тоже посмеивались над пугалками советских агитаторов. И тем и другим бояться следовало иного – того, что за последующие полвека они растеряют из своего культурного наследия гораздо больше, чем за все годы на Туретчине. Но кто знал, что поиски идентичности в 21 веке опять войдут в моду?
Глава девятая. Двадцать один век одиночества
Мы идем по Уругваю
Читая о сектантах, я все время поражался тому, какие необычные люди проявляли к ним интерес. Поэтому прошу прощения у читателя за небольшую задержку с последующим рассказом.
Перебираю в рукописном отделе Библиотеки Конгресса США конверты из архива путешественника и писателя Джорджа Кеннана (1845-1924). Он считался знатоком России, и потому его именем назван Институт русских исследований в Вашингтоне, где написана эта книга. Правда, до приезда я ошибочно полагал, что «Кеннан» носит имя его внучатого племянника, известного дипломата, по уверениям советских энциклопедий, архитектора политики холодной войны.
Дядя, напротив, был далек от дипломатического этикета, славился экстравагантностью. Известно, например, что на своих платных лекциях он появлялся перед аудиторией в кандалах и тюремной одежде - как друг русских революционеров, каковым справедливо себя аттестовал.
Пожелтевшие от времени вырезки газетных статей этнографа и недавнего народовольца Александра Степановича Пругавина[108] собраны в кеннановском конверте. Одна из них называлась «Сектанты бегут из России» (без даты, видимо, начала десятых годов прошлого века). Я как раз искал материалы о духоборах, а в статье цитировались слова вождя новоизраильтян Василия Лубкова о том, как «духоборцев, лучших людей Кавказа, выгнали и заселили те места пьяницами и ворами, подонками общества».
Как известно, Лубков со своей паствой последовал примеру духоборов, и в 1913 году они эмигрировали в Уругвай. Это тоже Америка, пусть и Южная, значит, по моей теме.
В Сети оказалось довольно много материала о новоизраильтянах, особенно об основанном ими городе Сан-Хавьер, где по сей день живут потомки переселенцев, с двойными – русско-испанскими фамилиями. В посольстве Уругвая любезно откликнулись на мою просьбу и предоставили информацию о почти ста годах жизни русских в латиноамериканской стране – книги, статьи, музейные буклеты. Постепенно я так в нее погрузился, что легко представлял себе картинки выгрузки русских сектантов на дикий берег в десятые годы, их тяжкий труд и противоправительственные демонстрации –в двадцатые, жизнь при военной диктатуре - в семидесятые.
До этого я об Уругвае почти ничего не знал, а тут повел себя прямо как один из героев аксеновской бочкотары. Помните, был там такой, единственный специалист по маленькой латиноамериканской стране Халигалии? Каждую минуту думал о чаяниях халигалийского народа, о закулисной игре хунт, знал всю историю, всю экономику, все улицы и закоулки ее столицы, хотя никогда в этой стране не был.
К тому же вдруг невесть откуда привязалась дурацкая песня из моего детства, которую мы с друзьями громко распевали под cоседский аккордеон в нашем дворе:
Мы идем по Уругваю.
Ночь хоть выколи глаза.
И никто из нас не знает,
Скоро ль кончится гроза.
Гроза в моих ушах не смолкала, покуда я не записал все известные мне удивительные повороты в судьбах вождя и приверженцев Нового Израиля. Но обо всем по порядку.
Отречемся от старого мира
Новый Израиль отпочковался от старого (Израилем называли себя хлысты). Согласно "Библиологическому словарю" Александра Меня, по их учению Христос считался лишь «совершенным человеком», который периодически воплощается в вождях «Нового Израиля» с тем, чтобы установить на земле царство справедливости. В сподвижниках «новых Христов» воплощались и Дева Мария, и апостолы.
Как они полагали, Господь заключил завет с Израилем не по национальному, а по духовному признаку и всегда был на земле со своим избранным народом. Дух Иисуса Христа воплощался в избранных людях, в конце девятнадцатого века - в Василии Лубкове. История Израиля подразделялась на века, веком считалась продолжительность жизни одного «христа». Лубков был 21-м, поэтому новоизраильтяне начали жить в XXI веке, когда у остального человечества еще не завершился век XIX.
«Царь 21 века», как Лубков себя именовал, родился в 1869 году в Воронежской губернии, в 17 лет посетил собрание Израиля и, "почувствовав приближение Господа", начал путь к Новому Израилю. За проповедь его посадили в тюрьму родного города Боброва, где все триста заключенных безоговорочно уверовали в него, а оттуда отправили в ссылку в Закавказье.
Став вождем, приказал "разослать всем церквам в России на старой родине, дабы знали, что я всем Господь". В то время новоизраильтян насчитывалось 25 тысяч человек, жили они в основном на Дону. Престол «царя» окружали 12 апостолов, 24 старца и 70 равноапостольных мужей. Еще был верховный совет и всеобщий съезд представителей новоизраильской общины. Если назвать апостолов политбюро, старцев и мужей – ЦК, а остальные названия оставить почти как есть, получится будущая структура Советской власти.
Между прочим, по уверению исследователя его деятельности Н. Сапелкина, за четыре года до Октябрьской революции он предсказывал, что к власти в России придёт мало кому тогда известная большевистская партия, а В. И. Ленин будет руководить страной.
Не только летоисчисление, но и география у новоизраильтян была своя собственная. Все их общины были разделены на «семь частей света», называвшихся Палестиной, Гардаринской равниной, страной Кемь, берегами Нила, Великим Римом. Город Бобров, в котором Лубков родился, назывался Вифлеемом, а Тифлис, его место ссылки - Иерусалимом. Донская область почему-то именовалась Америкой. Вождь управлял «частями света» через назначаемых им самим архангелов.
Эта игра, по-видимому, имела дополнительный смысл, состоявший в конспирации - если письмо вождя попадало в чужие руки, никто не мог понять, кому оно адресовано и о чем там речь. Но главное состояло в том, что Лубков отрекался от старого мира и готовился к новому, тому, который настанет после Второго пришествия. Все остальное, в том числе предвосхитившее большевиков переименование городов было вторичным. Вся разница в том, что он и его последователи верили в Бога, а большевики – в мировую революцию.
В России верующие в Бога и верующие в революцию, как писал поэт (правда, по другому поводу), «не знают меж собой границы и мрут от одного питья» (Д.Самойлов).
Мистерии
Новоизраильский XXI век был посвящен устройству царства божия на земле. План «небесного Ханаана» Лубков получил через откровение. И это откровение он, как театральный режиссер, поставил в виде так называемого «содействия» (общего действия) под названием «Сошествие небесного града Иерусалима на землю», в которой исполнителями являлись сам Лубков, «мама» (его жена или «ближняя») и сотни его приверженцев. Мистерия, сопровождавшаяся пением «сионских песен», состоялась в 1895 году «в юго-восточной части Европейской России, в одном из хуторов» в присутствии восьмисот зрителей.
Думаю, нет необходимости напоминать о том, как похожие представления, только с обратным знаком, устраивались в Москве в первые послереволюционные годы. К тому моменту Лубков перенес место действия своих «содействий» в Уругвай. В 1922 году вождь поставил мистерию «Божественный город Офир», по имени библейской земли, где при царе Соломоне добывали золото. Зрители (все жители Сан-Хавьера, за исключением исполнителей), вошли в заранее приготовленное помещение, где из цветов и зелени возник чудесный Офира. Месседж был ясен каждому – все они уже живут в Офире, и царство божие заложено на южноамериканской земле.
Потом вождь вернулся в Россию, и там с ним и его последователями случилась настоящая мистерия. Но об этом немного позже.
Женщина – друг человека
В 1905 году, после царского манифеста о даровании свободы вероисповедания Лубков начал выводить секту из подполья: сняты в избах и отданы священникам иконы, расторгнуты браки с православными.
В степи неподалеку от Пятигорска в присутствии тысячи зрителей состоялся театрализованный диспут под названием «Преображение», где после поименного голосования был принят «благодатный закон», согласно которому все семьи, повенчанные по православному обряду, должны были разойтись, полюбовно разделив детей и имущество. Иначе нельзя, полагал вождь, поскольку очаг делился незримой границей верований.
«И та и другая половина, полюбовно разделив имущество и детей, не только могли, но должны были образовать новые семьи ... для «защиты общины от внутреннего разложения». «И наступил мир и согласие в тысячах семей», - так рассказывает Бонч-Бруевич о результатах массового разрушения браков.
Правительственный чиновник Бондарь увидел эту историю другими глазами: «Все члены секты оставили законных жен и взяли себе сожительниц, по указанию Лубкова. Во многих местах брошенные жены, обремененные детьми, влачили голодное, жалкое существование[109]».
Все это делалось в самых благих целях. Как писал вождь в одном из посланий: "Освободите женщину, она не раба, а лучший друг в жизни человека и тогда она будет вам не "жена", удовлетворяющая похоти мужа, не овца стад ваших, а "ближняя", истинная подруга сердца и души вашей".
В первые послереволюционные годы в Советской России в ходу были похожие лозунги, да и расторжение брака стало быстрым и необременительным – «заплати три рубля гербового». Это позже Сталин усложнил эту процедуру и криминализировал аборты. Но Лубков и тут был первым – одумавшись, он запретил разводы: "Измены в Израиле нет и не должно быть. Разводиться с ближней нет права в Израиле: гляди раньше".
Отъезд
Поначалу новоизраильтяне собирались эмигрировать в Канаду, для чего Лубков с несколькими «разведчиками» отправился в 1911 году в Северную Америку. Канадское правительство, сославшись на то, что русских и без новых поселенцев достаточно, отказало им во въезде. А вот уругвайский консул в Сан-Франциско Хосе Ричлинг, с которым в США познакомился вождь, заинтересовался проектом переселения. Уругвай - исторически скотоводческая страна, и для развития земледелия требовались иммигранты с аграрным опытом. В 1912 году он приехал в Российскую империю посмотреть на потенциальных переселенцев. Увидев колонии, организованные вблизи Тифлиса, отчитался перед своим правительством: «Возвращаюсь с Кавказа, поселенцы отличные. Хорошей расы, активные, честные выращивают пшеницу, рожь, кукурузу, ячмень, овес, хлопок, свеклу, фрукты, зелень, получают молоко, разводят птицу»[110].
В Уругвай, в свою очередь, на разведку выехали представители новоизраильтян и вернулись с сообщением о мягком тамошнем климате и, главное, веротерпимости властей.
Уругвайское правительство частично оплатило (в кредит) транспортные расходы переселенцам, и больше тысячи сектантов (самые решительные и состоятельные) собрали багаж, купили билеты на пароход и отправились в путь – в основном из Батума. Первое время их поселили в Иммигрантском доме в Монтевидео, а 27 июля 1913 года два уругвайских корабля высадили 1300 русских крестьян на берегу реки Уругвай в 164 километров от столицы. Старики попробовали землю на вкус и сказали: «Эта земля хорошая и сладкая; такими будут и плоды ее». Сегодня место высадки называется Старый порт, там стоит небольшой обелиск в честь русских переселенцев.
По преданию, капитан крейсера, высадив людей на берегу девственных земель, сокрушался: «Погибнете вы здесь». Но через несколько часов, когда его угощали ухой, а со всех сторон уже стучали топоры, изменил свое мнение.
С помощью тех же топоров вскоре построили непривычные для тех мест дома с маленькими окнами (чтобы из жилища не уходило тепло) и покатыми крышами (чтобы зимой не задерживался снег). Вот только русские печи стали ставить во дворах: в доме при растопленной печи было б слишком уж жарко.
Новоизраильтяне сумели поднять 25 тысяч гектаров целинных земель. Сельское хозяйство Уругвая в то время ограничивалось животноводством, а русские стали возделывать почву, сеять зерно, печь хлеб. Они привезли с собой семена овощей, культуру пчеловодства и медоварения.
Местные удивлялись: «Эти русские сумасшедшие, они засеивали огромные площади цветами». Так, благодаря русским крестьянам, подсолнечник, некогда завезенный в Европу из Северной Америки, вновь пересек Атлантический океан, и уругвайцы узнали о существовании подсолнечного масла.
Возделываемая ими земля принадлежала крупнейшему местному латифундисту, министру развития и сельского хозяйства Уругвая Альберто Эспальтера. Между сеньором Эспальтера и его новыми арендаторами сложились настолько теплые отношения, что он даже завещал в собственность русским колонистам свои земли. А основанный Василием Лубковым город Сан-Хавьер получил свое имя в честь Хавьера, погибшего сына Альберто Эспальтера. Так пишут в многочисленных статьях в Рунете. В уругвайской же книге, посвященной мультикультурализму и упоминающей эту версию, сказано, что ни один из сыновей министра не носил имя Хавьер[111].
Легенда о Титанике
Вообще трудно понять, что в этой истории правда, а что миф. Во всяком случае, ясно, что легенда - передаваемый новоизраильтянами из поколения в поколение рассказ о встрече Лубкова с Лениным в Берне во время Первой мировой войны, причем Ленин будто бы предлагал их вождю вдвоем править Россией. Между прочим, Лубков не покидал Уругвай до 1926 года, когда он возвратился в Россию.
Если набрать слова «русские на Титанике» в любой поисковой системе, обязательно выплывет информация о том, что на его борту плыли новоизраильтяне (обычно называется цифра 18 или 20 человек)[112]. Источником этой информации, позже многажды повторенной, был недавно умерший донской писатель Владимир Потапов, сам из семьи лубковцев.
После выхода на наши экраны фильма «Титаник», газеты наперегонки стали печатать списки плывших на нем пассажиров, носивших славянские фамилии. Эти списки различались между собой, к тому же не все пассажиры лайнера были учтены, а учет гражданства не велся вовсе.
Не обращая внимания на все это, Потапов решил, что на «Титанике» погибли лубковцы. По семейному преданию, услышанному им от тетки, один из новоизраильтян, по фамилии Мишин, плыл на «Титанике». И в списке, опубликованном «Экспресс-газетой» (№ 17, май 1998 года) в обратном переводе с английского, как раз оказался некий Иван Мишин. К тому же напечатанный «Экспресс-газетой» список состоял из двадцати фамилий (в других источниках количество похожих на русские фамилий различается), и значит легко распадался на четыре пятерки, а известно, что сектанты добирались в Уругвай группами по пять человек[113].
Вольный сын эфира
Раз уж была упомянута фамилия Мишина, приведу рассказ об одном из ее носителей, взятый из изданной в 2007 году книги о мультикультурализме в Уругвае. Это извлечение из интервью Анны-Каталины Кастарнов-Мишин, «внучки основателя русской колонии Лубкова»[114].
«Мой дед Мишин в России был очень богат, владел большим участком земли, но все оставил там и уехал в Уругвай. Лубков и Мишин решили, что их дети поженятся, когда вырастут. Но потом они поссорились, и дед с бабушкой и моей мамой Софией уехали в Аргентину. Там он запил, и на этой почве случилась трагедия – он убил бабушку, после чего покончил с собой. Шестилетнюю маму привез в Сан-Хавьер дядя. Там она встретилась с сыном Лубкова и они поженились. Мой отец унаследовал от Лубкова как хорошее, так и плохое. Плохое, - уточняет Анна-Каталина – любовь к женщинам».
О любвеобильности вождя ходили легенды. В том же уругвайском издании как факт преподносится рассказ, что Лубкову принадлежало «право первой ночи». Вряд ли, конечно, это было так, но, похоже, женщины считали особой благодатью интимные отношения с вождем. Скажем, есть свидетельство о том, как однажды «папа» заперся с одной девушкой в темной комнате, и когда та вышла, родители низко поклонились ей – «рыбкой», касаясь лбом земли.
Свои послания он подписывал ПМСВЭ – папа, мама, сын вольного эфира. Последнее, измененное - "вольный сын эфира" - из Лермонтова. У нас все наоборот, в других странах религия вдохновляет поэзию, в России поэзия - религию.
По отношению к женщинам Лубков вел себя и в самом деле весьма вольно. Из письма Иллариона Емельяненко, опубликованного Потаповым – «Вождь приехал в Уругвай с «мамой» Наталией Григорьевной....когда-то ей была сделана операция, и теперь она якобы не годилась для семейной жизни... Вскорости он женился на Верочке, с которой он прижил две девочки... После женился на Клавдии Егоровне Ксениной, остался сын. Еще была мама Татьяна Савельевна Жмуренко. Потом сошелся с Анной Иосифовной Авгученко... Должен сказать, что кроме всех официальных «мам», на которых он женился, Василий Семенович много еще девушек попортил. От его нахальства пострадали Анна Кихтенко, Ариша, потом Протопопова...[115]»
«Побывав в Канаде, он насмотрелся, как живут духоборы и, главное, их вождь Веригин, в нем проснулись чувство стяжательства, волчья хватка и совсем покривилась совесть». Так рассказывал Потапову в 1969 году Емельяненко, сам из первой партии переселенцев в Уругвай, впоследствии ставший противником Лубкова. Особенно его возмущало, что для своей резиденции, ее называли Каса Бланка (Белый дом), папа выписал мебель из Монтевидео, а также специалиста по интерьерам. Волей-неволей напрашивается сравнение с духоборским лидером П.В.Веригиным.
Интересно, что Семен Рыбин в своей книге сравнивает Лубкова с духоборскими вождями (и тех и других, как он пишет, почитают за Христа), причем не в пользу последних. Рыбин знал нескольких членов общины в Сан-Хавьере, покинувших ее и уехавших в Калифорнию. Лубков уговаривал их остаться, но пожелал добрый час и просил писать, если нужна помощь. В отличие от него, Веригин проклинал ушедших из общины и в Первую мировую писал в Оттаву в канадское правительство о тех духоборах, кто принял подданство, с тем, чтобы их забрали в армию - они должны защищать свою страну (так хотел их наказать)[116].
Со слов того же Емельяненко, Лубков взял у колонистов доверенности на все имущество (люди, не зная языка, подписали, что доверяют ему вести дела), и стал единственным владельцем капиталов колонии, прибыль клал в карман. От имени колонистов взял кредит в банке на 30 лет под невыский процент для организации сельхозкооператива и оплаты аренды. Он не только прикарманивал доходы от реализуемых через кооператив урожаев и не отчитывался в том перед верующими, но и не платил задолженность Банку-ипотекарию.
Емельяненко был в числе тех диссидентов, кто требовал от него отчета в делах. В колонии начались расброд и шатание. Возможно, эти неприятности послужили причиной того, что в середине двадцатых годов Лубков обратился к Советскому правительству с просьбой о возвращении. Он послал ходоков в Россию, и те привезли разрешение.
Отъезд
По воспоминаниям жительницы поселка Холодного в Ростовской области Татьяна Кихтенко, родившейся в Сан-Хавьере в 1930 году и вернувшейся в СССР в конце пятидесятых, «ведали, что Лубков тайно заложил выкупленные земли в банк и уехал с маленький группой поначалу в Аргентину, а позже на родину»[117].
Согласно уругвайским источникам, «Лубков был человек противоречивый, он взял кредит под залог имущества кооператива, хотя не имел права отдавать в залог общую собственность. Парламентская комиссия пришла к такому выводу и квалифицировала его действия как мошенничество. Перед возвращением продал часть имущества, ему не принадлежавшего. В России его история теряет следы, то ли его жизнь закончилась в тюрьме, то ли он был убит, то ли просто затерялся в снегах»[118], - пишет автор статьи о русских уругвайцах.
В 1926 году в Россию во главе с Лубковым выехало 260 человек — те, кто больше всего тосковал по родине и у кого были деньги, чтобы купить билет. Из некоторых семей уезжали, например, отец и старший сын, а мать с младшими детьми оставались в Уругвае. Планировалось, что вскоре они тоже приедут в Россию, однако жизнь распорядилась иначе…
Потапов пишет, за первой группой должна была последовать вторая, но остальных не выпустили из Уругвая, как должников, не рассчитавшихся с банком. Кроме того, каким-то образом колонисты получили от своих уехавших родственников весть о том, что жизнь в советской России далеко не так безоблачна, какой им казалась.
Каким именно образом – становится ясно из объяснений внучки Лубкова Анны Каталины Кастарнов-Мишин. «Из России Лубков прислал письмо, написанное на листе бумаги, исписанном полностью с двух сторон. Это был сигнал, заранее обговоренный – если лист письма будет без полей, ехать не следовало[119].
Возвращение
Путь Лубкова из Уругвая в СССР пролегал через Париж, где он провел несколько дней. В то время там было немало русских из белой эмиграции, и они говорили ему, что в России его ждет верная смерть от чекистского нагана. Но Лубкова этим нельзя было испугать, он знал – смерти нет.
В 1915 году в Монтевидео ему сделали операцию по удалению почки, и в течение 45 минут он был в состоянии клинической смерти. В направленном в Россию послании вождь поведал, как "был вне себя в заочной области и постиг тайну смерти. Завеса поднялась... и я видел свое ничтожное, безжизненное, окровавленное тело... Слушайте: смерти нет, есть лишь ломка души – раздвоение духа и материии".
В 1926 году "живой Христос" Лубков и 700 русских уругвайцев вернулись на Дон, где их поселили у реки Маныч, выделив бывшие пастбища коннозаводчиков Корольковых. Возвращались с богатым скарбом - автомашинами, тракторами, плугами, сеялками, молотилками, образовали сельхозтоварищество на паевых началах председателем которого стал Василий Лубков. Его назвали Новый Израиль, а хутор – Новоизраилевка. При вступлении каждый вносил пай в 500 рублей или покупал конематку для общества. Главное преимущество "уругвайцев" было в умении по-современному возделывать землю, да и в коневодстве они неплохо разбирались.
Поначалу дела у вернувшихся пошли хорошо, невзирая на то, что им выделили землю в безжизненных Сальских степях, где даже не было питьевой воды. Тем не менее, благодаря их исключительной работоспособности хозяйство процветало.
С началом коллективизации начались проблемы. Религиозные кооперативы стали реорганизовываться в колхозы. «Живой Христос» пытался сопротивляться, жаловался Бонч-Бруевичу, в свое время восхищавшемуся укладом жизни новоизраильтян. Тот в ответ на его обиды советовал "с этими органами не быть в натянутых отношениях, а познакомиться поближе... Но только надо самим хорошенько осмотреться, нет ли у вас... того, что под личиной коллективизма, коммунизма скрывается частный капитал...[120]"
В августе 1929 года товарищество стало артелью, было переименовано в «Красный Октябрь» и присоединено к соседнему колхозу «Путь правды».
Лубков предлагал себя как проводника советской идеологии - «организовать кампанию разоблачения клеветы в буржуазной прессе, отрицающей успехи социалистического строительства». Обещал массовую поддержку русских сектантов кандидатам в уругвайский парламент от местной компартии. Ничего не помогло, все его просьбы были отвергнуты.
Между тем у него были все задатки выдающегося пропагандиста. Известно, например, как он доказывал нелепость буквального понимания смысла евангельских чудес - выводил верующих в поле и после семидневного голодного ожидания с небес хлеба давал духовное толкование соответствующим местам Евангелия.
Официальная версия происшедшего (в изложении Путинцева) такова. «На реке Маныч Наркомзем отвел для новоизраильтян 29 тыс. га земли, на которой лубковцы обещали организовать племенное показательное коневодческое товарищество, но кулацкая группа во главе с Лубковым тормозила это дело. Племенные матки вследствие бесхозяйственности в товариществе гибли, а земли сдавались в аренду. Беднота жила впроголодь, а сам Лубков присваивал и бесконтрольно расходовал деньги. Дело кончилось судом. Лубков – скрылся[121]».
Вот что сообщается о дальнейшей судьбе Лубкова исследователями на основе архивных материалов. У него и жены сохранились уругвайские паспорта, с которыми они были задержаны в Батуме в июле 1930 года по обвинению в попытке нелегального перехода границы. В апреле 1931 года его освободили, но по решению Особого совещания ОГПУ лишили права проживания на Северном Кавказе и Закавказье на три года. В сентябре 1933 года он был еще жив, дальнейшая судьба неизвестна[122].
Потапов, основываясь на рассказах и письмах новоизраильтян, сообщает, что после административной высылки за пределы Азово-Черноморского края Лубков три года провел в Енакиево, а потом в Ташкенте. С ним была последняя мама – Анна Иосифовна Авгученко (Нюра). В ноябре 1933 года в своем послании он просил последователей «не оставлять святых собраний, ведь Священный Маныч держит стяг Христа Спасителя высоко от земли и суетной жизни». И еще: «Неуклонно стремитесь проводить в жизнь общинный строй и совместный труд, дабы утвердить на земле царство правды, любви и равенства».
По сведениям Потапова, Лубков выехал из Ташкента в Закавказье, «чтобы с помощью контрабандистов бежать в Турцию». Пока в Ростове ждал пересадки на Нальчик, Нюра съездила в колхоз и попросила старичков приехать на станцию Целина. Там они простились с ним. За попытку незаконного перехода границы судили его в Москве – будто бы на суде он рассказывал судьям об «огромном дьявольском дубе зла, в который в двадцатом веке воплотился капитализм. Ленин срубил дьявольское дерево, но корни остались в земле, и они дают о себе знать муками народа».
Нюра поехала за ним в Караганду, поселилась недалеко от лагеря. От сочувствовавшего ей энкаведешника она узнала о том, что Лубкова расстреляли в Карлаге 7 августа 1937 года. Причиной будто бы стал найденный у него стих со словами о сорока мучениках веры, под которыми имелись в виду осужденные в 1929 году новоизраильтяне. Следователь переписал его и отдал Нюре.
Сорок мучеников веры
В наше время
В наши дни
Все страдают и томятся
За святой завет любви.
Еще там было о тиране, который «всех тиранов превозмог», «закон духа, слов свободу он декретом своим сжег».
Когда на Маныче узнали о смерти вождя, единоверцы собрались на тайное собрание ночью на кукурузном поле, один из апостолов сообщил прочитал последний стих Лубкова, и они спели на мотив «Вы жертвою пали в борьбе роковой»:
Вы много страдали за веру Христа
И жизнь покладали, собой не щадя.
Как уверяет Сапелкин, он располагает документом о том, что Лубков не был расстрелян, а умер в заключении 7 августа 1937 года. Мои попытки перепроверить эту информацию через «Мемориал» ни к чему не привели. Возможно, конечно, что источники, на которых основывался Потапов, неточны. Но люди, на которых ссылался писатель, столь колоритны, что нельзя не привести их рассказы.
Между прочим, его бабушка Акилина Леонтьевна принадлежала к числу тех самых «мучеников веры» - сорока осужденных сектантов. Она вернулась из заключения, когда Потапов пошел в первый класс, и взялась за его воспитание. В результате в восьмом классе будущий писатель «написал и вывесил на базаре в хуторе Веселый листовку антисоветского содержания». Последние слова - цитата из приговора от 20 октября 1949 года, отвесившего семнадцатилетнему мальчишке десять лет лагерей.
Сам он объясняет свой шаг тем, что в 1946 году в районе снизили нормы по карточкам – на едока-иждивенца полагалось 150 грамм «черного липучего хлеба», и в том же году газеты писали о советском даре Франции трехсот тысяч тонн пшеницы. Как он пишет, «выходит, что 58-я статья ...досталась мне по наследству».
Уругвайский коммунист Емельяненко
Последующие два десятилетия все связи между новоизраильтянами по обе стороны океана прервались. Письма отттуда не доходили, писать отсюда было себе дороже. Но как только началась хрущевская оттепель, история продолжилась.
В конце пятидесятых председатель колхоза «Красный Октябрь» Герой Соцтруда Сергей Ефимович Захаров ездил с делегацией в Уругвай, где встретился с соотечественниками и уговаривал их вернуться. Потапов объясняет это тем, что в колхозе не хватало рабочих рук. Захаров возил с собой и показывал фотографии, чтобы показать, как хорошо живут вернувшиеся в двадцатые годы «американцы». Одного из них он попросил сняться на коленях в ямке в пшеничном поле – «вот как высоко пшеница вымахала».
Так оно или не так, но несколько семей из Сан-Хавьера и вправду решили вернуться. Некоторые из них до сих пор живут на хуторе Красный Октябрь, где еще изредка можно услышать испанскую речь. По сей день они сохранили отдельные латиноамериканские привычки — например, любовь к матэ. Уругвайские русские — так их прозвали соседи — научились имитировать вкус напитка, смешивают обычный зеленый чай с тысячелистником — горькой травой, растущей в донских степях.
Одним из них был уже упоминавшийся Илларион Емельяненко. Плотник, в 1931 году вступил в Уругвайскую компартию, а точнее, в организованную в колонии русскую ячейку из 17 партийцев. Участник демонстрации, приуроченной к 21 января, дню смерти Ленина, когда конная полиция с саблями пошла галопом на толпу, и его чудом спас ранчопаха - толстый соломенный шлем. Его соратнице, девятнадцатилетней Юлии Скориной, не повезло. На ее могиле в Сан-Хавьере до сих пор стоит памятник с желтым серпом и красным молотом.
По всей видимости, коммунистические настроения в Сан-Хавьере были довольно-таки распространены. Побывавший там поэт Роберт Рождественский в опубликованных путевых заметках поразился двум вещам – тому, что тамошние русские давно называют друг друга «донами», и наличию «в центре поселка колонистов клуба имени пролетарского писателя Максима Горького». В том клубе Емельяненко боролся за мир во всем мире, разъяснял миролюбивую политику СССР, собирал подписи под Стокгольмским воззванием в защиту мира.
Между прочим, другой русский поэт – Борис Пастернак отказался подписываться под Стокгольмским воззванием, что ему поставили в вину во время травли после присуждения Нобелевской премии. Об этом эпизоде я вычитал в мемуарах Вячеслава Иванова, отец которого, известный писатель, "как и множество людей на Западе, принимал всерьез шумиху вокруг борьбы за мир, которой Сталин прикрывал свои военные приготовления"[123].
Однажды товарищ Кротов из посольства вызвал Емельяненко и предложил выйти из уругвайской компартии. Надо выбить из рук реакции козырь, - сказал товарищ Кротов, - и разоблачить буржуазную клевету, будто бы иностранные (то есть советские) граждане вмешиваются в дела Уругвая. И он вышел из родной партии, хотя был уругвайским гражданином. Впоследствии стал членом КПСС «в порядке перевода из братской компартии». В выданной ему в ЦК Компартии Уругвая характеристике, наряду с другими заслугами, специально отмечено: «с самого начала участвовал в борьбе с сектой Лубкова».
Под властью хунты
С 1973 года власть в Уругвае была в руках военных. Хунта каждого русского считала коммунистом. Когда начались первые аресты, «русские уругвайцы» посчитали уместным скрыть свой интерес к исторической родине. Даже дома старались говорить только по-испански, взрослые начинали забывать русский язык, а дети не имели возможности ему учиться. Сжигались русские книги, русские фамилии переделывались на испанский лад. Так возник культурный разрыв между поколениями - нынешние дети Сан-Хавьера почти не говорят на языке своих предков.
Арестовывали выпускников советских вузов (в 60-е годы молодые уругвайцы, и среди них этнические русские, нередко выезжали в СССР на учебу). Примечательно, что эти гонения не мешали военным властям сотрудничать с Москвой — в 1979 году в разгар военной диктатуры Советский Союз поставил на строящуюся ГЭС Сальто-Гранде 14 мощных турбин.
Клуб имени Максима Горького закрыли, библиотеку сожгли. Русские были под особым подозрением. По свидетельству Густаво Лаборде, троих мальчишек забрали за то, что они собирали из радиодеталей приемники и с их помощью получали приказы от Красной армии[124].
Как ни странно, свержение хунты произошло не без участия русских. Протестное движение в стране началось после того, как в 1984 году погиб в застенках доктор Владимир Рослик, выпускник Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
Анна-Каталина Кастарнов-Мишин вспоминает: «Я знала его, он был мой доктор. Любил по ночам сидеть в баре и играть в карты. Доктора обвинили в том, что он получал оружие от русских на кораблях, которые будто бы подходили к Сан-Хавьеру по реке Уругвай. Единственная его вина - он учился в России. Мог после учебы поехать в Венесуэлу, но поехал сюда и лечил всех, неважно, есть у них деньги или нет. Его родители были бедные люди».[125]
С требованием расследовать убийство Рослика выступили газеты, международные правозащитные организации, нунций Ватикана и даже посольство США. Жители Сан-Хавьера оказались в центре внимания всей страны. Военные признали, что смерть наступила в результате побоев. Замученный русский врач Владимир Рослик стал национальным героем Уругвая. По существу, после этого события власть перешла к гражданскому правительству.
В настоящем 21 веке
В материалах, полученных мною из посольства Уругвая, есть протокол заседания муниципалитета (он, между прочим, именуется хунтой) департамента Рио-Негро от 23 мая 2008 года. Некий Хорхе Гармендиа, обращаясь к сеньору президенту (хунты?) просит о государственной поддержке Музею русской диаспоры в Сан-Хавьере «Каса бланка». Речь идет о том самом Белом доме, в котором 13 лет жил Василий Лубков. На прилегающем участке похоронены новоизраильский апостол Максим Шевченко и жена Лубкова Наталья Арабинская (та, с кем он приехал в Уругвай). До того, как стать лубковской резиденцией, дом имел свою историю. В середине 19 века его посещал генерал Леандро Гомес, герой войны с Бразильской империей.
В Сан-Хавьере на месте не только Белый дом, но и клуб Максима Горького, оживший после ухода военных. Сохранилось и здание, где когда-то проводились молитвенные собрания, оно так и называется – «Сабранья». Правда, хлыстовские потомки не помнят веры отцов, за которую те покинули родину. Одни ходят в православный храм, выстроенный эмигрантами-белогвардейцами, другие стали католиками или протестантами.
Заезжие русские туристы делятся в интернете впечатлениями о гостеприимных и хлебосольных людях, которые бережно хранят привезенные из России старинные прялки и утюги, пекут пироги и готовят вареники. «К нашему приезду, - рассказывает один путешественник, - пожилые общинники из тех немногих, кто говорит по-русски, устроили нам небольшую экспозицию старых фотографий. Они нам и песни свои религиозные исполнили. Встали полукругом, раскрыли замусоленную тетрадочку и запели. Мелодия показалась мне очень знакомой... Да это ж «Крейсер Варяг»!»
Как уверяет Николай Сапелкин, сегодня население Сан-Хавьера и его окрестностей составляет более трех тысяч человек, подавляющее большинство которых русского происхождения. Всего же потомков первых русских колонистов насчитывается более десяти тысяч. Некоторые переписываются с российскими родственниками - разумеется, те, кто принадлежат к старшему поколению, большинство не понимает русского языка.
Сапелкин опубликовал выдержки из переписки братьев Забелиных[126]. Михаил Забелин когда-то первым из поселенцев ступил на уругвайскую землю. В 1926 году он вернулся в Россию, оставив в Уругвае жену и троих детей, а в 1929 был арестован — это все, что знали о нем родные. На протяжении десятилетий его сын Владимир пытался выяснить судьбу отца, но все письма оставались без ответа – тот погиб в советских лагерях. Еще до ареста он успел снова жениться и родить сына Валентина, который в 2003 году нашел своего уругвайского брата и вступил с ним в переписку.
О контактах между собой многочисленного потомства Лубкова мне ничего не известно, хотя его довольно много, особенно на юге России.
В одной из уругвайских книг Сан-Хавьер сравнили с маркесовским Макондо, где никогда ничего не случалось. Русские колонисты жили и живут небогато, и прежде не процветали, так как пользовались «рудиментарными» (так в источнике) инструментами. Были, конечно, и те, кто разбогател (семья Касторновых открыла первую в Уругвае бензозаправку), или, получив образование, уехали в Штаты. Но это не особенно отразилось на Сан-Хавьере, равно как события с их единоверцами из другой части света, пережившими все возможные исторические переделки - войны, революции и коллективизации. Теперь тех тоже раскидало по миру, словно продукты по кухне из взорвавшейся скороварки. Но их передвижения уже не связаны с мистическими ожиданиями, и те и другие давно ничего не ждут. Нет, ждут, верят, конечно, но спокойно, без излишеств.
Репетиции
История лубковцев, как мне кажется, вдохновила писателя Владимира Шарова написать роман «Репетиции», пересказом сюжета которого уместно завершить эту главу.
При царе Алексее Михайловиче в Россию в качестве военного трофея попадает француз Сертан, хозяин бродячего театра. На фоне слухов о близящемся конце света его по приказу патриарха привозят на Истру, в строящийся Новый Иерусалим. Никон поручает ему подготовить к Рождеству 1666 года (года с тремя шестерками в имени) мистерию, содержание которой — четыре Евангелия. Актеры — местные крестьяне, живущие по берегам русского Иордана — Истры, должны сыграть и римлян, и иудеев, апостолов, волхвов, зелотов, фарисеев с книжниками, всех, кого поминают евангелисты. Нет только Того, кто, по мысли заказчика мистерии, должен явиться в Новый Иерусалим и занять в ней свое, принадлежащее только Ему место. Это и будет Второе Пришествие.
Конец света не наступил, участников мистерии сослали в Сибирь. Люди старели, умирали, но репетиции продолжались. По наследству детям и внукам передавались и вновь выучивались роли, и так шло из века в век. Во внешней, открытой для посторонних жизни они играли те же социальные роли, что и остальные. В середине 20 столетия в их глухом, заброшенном углу возник лагерь, со стороны все выглядело, как везде в Сибири, но только местные знали, что за «колючкой» сидят исполнители ролей «евреев», охраняют их «христиане», и сами по себе живут вольные «римляне». Репетиции не останавливались, и именно эту, тайную свою жизнь — актеры почитали за главную и истинную.
Вот и Василий Лубков смоделировал другую русскую историю, где Москва — новый Иерусалим, а Русь — новый Израиль. Ту историю, в которой Россия жила в двух измерениях, внутренне тождественных: христианско-мессианском и советско-коммунистическом. Думаю, и в капиталистическом сегодня по-прежнему живут люди, верующие в отведенные им историей роли и видящие себя участниками некоего мистического действа.
Лубкову по независящим причинам не удалось осуществить задуманное в его двадцать первом веке. Но реальный век под этой цифрой только начался. В конце концов, Второго пришествия никто не отменял.
Послесловие
Проблематика книги Льва Симкина шире ее заглавия. Это не только история эмиграции русских людей в Америку по религиозным мотивам. И даже не только история «американской мечты русского сектанта». Это книга – о религиозной свободе, а значит – о свободе как таковой. И это книга – о судьбе нашей страны в ХХ столетии, но также и о нашей современности. Поясню свою мысль. Из всех гражданских свобод исторически первой была провозглашена религиозная свобода. Требование свободы проповеди и свободы интерпретации Библии было заявлено еще в XVI веке родоначальниками Реформации. Поэтому религиозная свобода является фундаментом всех прочих свобод, и без религиозной свободы невозможно функционирование гражданского общества.
В России, однако, не было Реформации, и идея религиозной свободы с большим трудом пробивала себе дорогу. Вместе с тем предреформационные идеи распространялись в России еще с XV-XVI вв. А с XVII столетия религиозное диссидентство становится важнейшей составляющей духовной жизни в России. В XVII веке в связи с церковным расколом возникает старообрядчество, в XVIII веке так называемое духовное христианство (хлысты, духоборы, молокане и др.), в XIX столетии появляется русский протестантизм в лице штундизма и возникшего на его основе евангельского христианства и баптизма. Все это составляет богатый и многообразный мир «русского сектантства».
Здесь надо уточнить терминологию. Термины «секты», «сектантство», получившие научное определение в трудах Макса Вебера и Эрнста Трёльча в настоящее время утратили научное содержание и превратились в бранные клички. Поэтому, в современном религиоведении эта терминология не принята, а так называемое «сектоведение» представляет собой конфессиональную и, как правило, очень тенденциозную дисциплину. Лев Симкин, однако, признавая, что слово секта «так затаскали, к нему налипло столько клеветы, что приличные люди стараются его не произносить, разве что – в историческом контексте», возвращает ему значение данное Вебером и Трёльчем: «Социологи прошлого подметили, что секта появляется в любое время и в любом месте, как только господствующая в обществе церковь принимает мирской порядок и становится на мироутверждающую позицию. Тогда в ней появляются люди, обеспокоенные личными духовными поисками, – они откалываются и устраивают свою жизнь на иных принципах». В авторском предисловии Л.С.Симкин приводит два авторитетных суждения о русском сектантстве. «Как только русский мужик начинал интересоваться Богом, первое, что он делал, уходил из православия. Все равно куда, в штунду, в хлысты, но уходил» - это Лев Толстой. «Россия немыслима без этих людей,.. без них душа России лишилась бы самых характерных, существенных и ценных своих черт». А это Николай Бердяев.
России сложилась печальная традиция преследования религиозных инакомыслящих (как, впрочем, и вообще всех инакомыслящих). Преследования часто принимали столь жестокий характер, что преследуемым оставалось лишь бегство. Старообрядцы уходили на восток за Урал и на запад в Лифляндию, Курляндию, Пруссию, Польшу. Молокане и духоборы переселялись на Кавказ. В конце XIX, а в особенности в ХХ веке в кругах религиозного диссидентства возникает мысль об Америке, как обетованной стране религиозной свободы. Рождается американская мечта русского сектанта.
Большая часть книги посвящена борьбе, которую уже в советскую эпоху вели пятидесятники за право эмигрировать в США. К сожалению, у нас сильны устойчивые стереотипы в отношении пятидесятников. Их считают экстремистской сектой, практикующей нелепые и опасные ритуалы. Между тем, пятидесятничество представляет собой респектабельную протестантскую церковь, к тому же динамично развивающуюся. Численность пятидесятников в мире постоянно возрастает, обогнав многие протестантские деноминации. Российских пятидесятников, впрочем, так же как и баптистов и адвентистов характеризует исключительное трудолюбие, трезвый образ жизни. Однако пятидесятники всецело преданы своему религиозному идеалу. Они, как правило, являются лояльными гражданами, но в их системе ценностей на первом месте Бог и Христос. Поэтому, столкнувшись с репрессивной практикой атеистического государства, которое делало невозможной религиозную деятельность, значительная часть пятидесятников сделала выбор в пользу эмиграции. При этом эмиграцию пятидесятники осмысляли в библейских категориях исхода в землю обетованную. Огромной заслугой автора является скрупулезное исследование процессов, которые происходили в среде российского пятидесятничества, внутренних споров и дискуссий, а также реконструкция печальной истории гонений. При этом Лев Симкин не ограничивается пятидесятниками, но рассматривает и аналогичные процессы в баптизме и евангельском христианстве.
Хотя имеются конфессиональные труды на эту тем, работа Симкина является первым серьезным исследованием гонений на протестантизм в советскую эпоху, написанным со светских позиций. А некоторые сюжеты вообще не находили отражение в литературе, прежде всего это относится к истории семьи Ващенко, вынужденной на протяжении пяти лет в крайне тяжелых условиях жить на территории американского посольства в Москве.
В целом, первые шесть глав книги представляют собой не только историю попыток пятидесятников эмигрировать в США, но и историю религиозных гонений – бессмысленных преследований законопослушных и трудолюбивых граждан только за то, что их мировоззрение не вписывалось в официальную советскую идеологию (а до революции – не соответствовало учению православной церкви). История эта, к сожалению, до сих пор актуальна. Конечно, ситуация сейчас не сравнима с советской: действуют тысячи зарегистрированных общин пятидесятников, баптистов, адвентистов седьмого дня, евангельских христиан. Однако вопреки Конституции усиливается давление на протестантов: им препятствуют в строительстве, приобретении и аренде молитвенных помещений, мешают проводить благотворительную работу, снимают с регистрации… В СМИ тиражируется образ протестанта как сектанта-изувера, чуждого традициям русской культуры, агента западного влияния и т. п., а пятидесятничество, адвентизм и баптизм объявляются тоталитарными сектами, деструктивными культами, финансируемыми из-за рубежа… Уроки из советского прошлого не извлечены, и мы снова норовим наступить на те же грабли. А те, кто проводил репрессии, до сих пор убеждены в собственной правоте.
Достоинством книги Льва Симкина является то, что он, при несомненной увлеченности героями своего повествования, нисколько их не идеализирует. Он не скрывает, что пятидесятническим борцам за эмиграцию были присущи ригоризм, нежелание согласиться даже на разумные компромиссы, черно-белый взгляд на мир…
Объективность присуща и седьмой-восьмой главам, в которых излагается история переселения духоборов в Канаду и общины Нового Израиля в Уругвай. В этих главах говорится о духовных христианах, представляющих собой интереснейший и яркий феномен русской народной религиозности. Здесь затрагиваются проблемы внутренней трансформации замкнутых религиозных общин, развитие тенденций к авторитарным методам управления, а так же проблемы культурной адаптации. «Духоборский» сюжет представляет интерес и потому, что в судьбе духоборов активное участие принимал Лев Толстой, а также его дочь Александра. Чрезвычайно интересно развитие взаимоотношений между духовными христианами (равно как и протестантами) с советской властью. Если в первые годы советское правительство видело в «сектантах» жертв царского режима и естественных союзников (надо иметь в виду и христианско-коммунистические взгляды, присущие ряду «сект»), то начиная с конца двадцатых годов оно переходит к политике тотальной борьбы со всеми религиозными организациями. Примечательно, что, несмотря на это, у оказавшихся за рубежом духоборов и христоверов долго оставались иллюзии в отношении советской власти и просоветские настроения. Характерен пример лидера Нового Израиля Василия Лубкова, вернувшегося в СССР из Уругвая и сгинувшего в ГУЛАГе.
Чрезвычайно любопытна и последняя, восьмая глава, в которой рассказывается от той части казаков-некрасовцев (старообрядцев), которые не поддались на уговоры переехать в Советский Союз и эмигрировали из Турции в США.
Уверен, что книгу Симкина с пользой для себя прочитают специалисты широкого профиля – религиоведы, занимающиеся типологией и феноменологией малых религиозных групп, историки советского общества, культурологи и юристы. Она принесет пользу чиновникам, занимающимся взаимоотношениями с религиозными организациями, и журналистам. И самое главное – не сомневаюсь - она будет прочитана широким кругом читателей. Ведь это замечательный образец «истории в лицах»: важнейшие исторические процессы показаны через судьбы людей. И каких людей! Лидеры пятидесятников – Воронаев, Смородин, Федотов, Горетой, семья Ващенко, лидер баптистов-инициативников Георгий Винс, духовные вожди духоборов Лукерья Калмыкова, Веригин-старший и Веригин-младший, духовный лидер Нового Израиля Василий Лубков, Александра Львовна Толстая…
Читателей остается поздравить с выходом этой замечательной книги.
Н.В. Шабуров,
Профессор, директор Учебно-научного Центра изучения религий РГГУ
[1] Л.Алексеева. История инакомыслия в СССР. М, 1992.
[2] Lida Vashenko with Cecil Murphy. Cry Freedom Ann Arbor. Michigan 1987.
[3] John Pollock. Siberian seven. Waco Texas.1980.
[4] Ф.М. Достоевский. ПСС. 1983 Л., т. 25. С. 10-11.
[5] Н. Ярыгин. Евангельское движение в Волго-Вятском регионе. С. 49.
[6] А.В. Горбатов. Государство и христиане веры евангельской в Сибири (1945–1970 гг.). Известия Алтайского государственного университета 4-3 (60), 2008. С. 70.
[7] А.В. Горбатов. Государство и христиане веры евангельской в Сибири (1945–1970 гг.). С. 71-72.
[8] В. Франчук. Просила Россия дождя у Господа. Т. 3. С. 316.
[9] New York Times Jan 10 1963. Sect at Еmbassy decried in Soviet.
[10] John Pollock. Siberian seven. Р. 108-109.
[11] Lida Vashenko with Cecil Murphy. Cry Freedom Ann Arbor. Р. 35.
[12] John Pollock. Siberian seven. Р. 138.
[13] Lida Vashenko with Cecil Murphy. Cry Freedom Ann Arbor. Р. 58
[14] John Pollock. Siberian seven. Р. 250.
[15] Lida Vashenko with Cecil Murphy. Cry Freedom Ann Arbor. Р.14.
[16] Эта история, скорее всего, не более чем анекдот. Отношение Репина к возвращению было слишком известно. Газета «Новое русское слово» 11.4.81 перепечатала из эмигрантской газеты «Сегодня» за 1930 год факсимилле письма Репина художнику А.Я. Штернбергу. Тот послал Репину поздравление с 85-летием, где были такие слова: "У Вас есть великая родина СССР, где строится новая неслыханная по красоте и смелости жизнь". Репин не согласился с тем, что это его родина и поздравил Штернберга "с этой бутафорией, набившей нам оскомину в радио", назвав его утверждения лживыми выдумками.
[17] Вас. Шилюк. Грани жизни и смерти. Книга первая, с 138-139.
[18] John Pollock. Siberian seven. Р. 261.
[19] А.И.Солженицын. Угодило зернышко промеж двух жерновов. Очерки изгнания, часть вторая (1979-1982).
[20] Michael Satchell. They need your help. Parade, Jan.10, 1982.
[21] news.invictory.org/issue15005.html.
[22] odchurch-antipa.at.ua/publ/.
[23] И.А. Попов. Рассказы из истории духоборцев. Екатеринбург 1997. С. 134-135.
[24] В.Ф. Булгаков. Духоборцы. "Ясная Поляна", Вып. 8, Рига, Сентябрь-Ноябрь 1989. С.44.
[25] Л.Н. Толстой. ПСС, т. 70. С. 148.
[26] Л. Н. Толстой. Летописи. Гос. лит. Музей, кн. 12. М., 1938. С. 244.
[27] Не всем, конечно. Процитирую письмо Александры Львовны Толстой от 3 ноября 1971 г., обращенное к канадским духоборам: «Я помню, как он волновался и как он старался кончить свой роман «Воскресенье», и на деньги, полученные от издателя, помочь духоборам выехать в Канаду и как мой старший брат, которого духоборы прозвали «Сергуней», ездил в Канаду с Вашими предками, чтобы их проводить и помочь устроиться на новом месте». Копия письма хранится в Толстовском фонде, США. Публикуется впервые.
[28] А.Л. Толстая. Отец. Жизнь Льва Толстого. М.1989. С. 363.
[29] Квакеры («Религиозное общество друзей») – протестантская конфессия, возникшая в Англии в ХYII веке. Как и духоборы, отвергают церковную обрядность (согласно их учению, Христос живет в душе каждого человека), являются пацифистами.
[30] Л.Н. Толстой. ПСС. т. 39. С. 168.
[31] Н.К. Муравьев. «Стой в завете своем...». Воспоминания, документы, материалы. М., АМА Пресс, 2004. С. 18, 252.
[32] В.М. Зензинов. Пережитое. Нью-Йорк. Издательство им. Чехова. 1953.
[33] И.А. Попов. Рассказы из истории духоборцев. С. 134-135.
[34] Л. Сулержицкий. В Америку с духоборами. – М.: Посредник. 1905. С. 237-239.
[35] В.Ф. Булгаков. Духоборцы.
[36] В.Тан. Духоборы в Канаде. "Русская мысль", М., 1904. Год 25-й, кн. VIII. С. 45-65 /religlibrary.pstu.ru/.
[37] Цит. по Алла Беженцева. Страна Духобория. Тбилиси 2007. С. 86-87.
[38] Л.Н.Толстой. ПСС. т. 39. С. 168.
[39] «Помню, как в 1902-м году из ссылки, по дорогу в Канаду, приезжал к моему отцу ваш вождь Петр Веригин…, - писала А.Л.Толстая канадским духоборам в 1968 году (точная дата неизвестна). Мой отец долго беседовал с ним и нашел в нем полное понимание христианского учения…» (Копия письма хранится в Толстовском фонде, США. Публикуется впервые.) Но, справедливости ради, приведу слова Толстого о Веригине, процитированные ею же в опубликованных воспоминаниях: «Он очень хорош и сильно может влиять на людей, но еще не родившийся духом человек». Ей самой также показалось, что духоборский вождь «был в духовном смысле примитивен. Было что-то узкое, ограниченное в этом сильном и духом и телом, большом, крепком человеке». А.Л. Толстая. Отец. Жизнь Льва Толстого. С. 392.
[40] В.А. Сухорев. История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). North Kildonan, Canada, 1944. С. 65
[41] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. Дело, Сан-Франциско, 1952. С. 9.
[42] www.duhobor.ru.
[43] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. История духоборцев без маски. Издание автора. «Не в силе Бог, а в правде». Дело, Сан-Франциско, 1952. С. 15.
[44] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 54-55.
[45] В.А. Сухорев История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). С. 121.
[46] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 55.
[47] В.Ф. Булгаков. Духоборцы.
[48] В.А. Сухорев. История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). С. 65
[49] J.F.C.Wright. Slava Bohu.The story of the dukhobors. New-York-Toronto 1940, р. 214-217.
[50] Цит. по Ирина Аносова. Канада — вторая Родина духоборцев:философия любви как путь культурной интерграции Мир России, 26.10.2006, vol. XV, no. 4, 2006, pp. 171-184.
[51] В.А. Сухорев. История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). С. 132
[52] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 109.
[53] Цит. по Путинцев с. 269.
[54] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 245.
[55] От «джинго» - клички английских шовинистов.
[56] В.Г. Тан. Духоборы в Канаде.
[57] С. Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 198—199.
[58] И.А. Попов. Рассказы из истории духоборцев. С. 154-155.
[59] J.F.C.Wright. Slava Bohu. The story of the dukhobors. New-York-Toronto, 1940. Р. 279.
[60] Simma Holt, Terror in the Name of God: The Story of the Sons of Freedom the Doukhobors, pp. 45
[61] В.А. Сухорев. История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). С. 131.
[62] И.С. Шемановский. Избранные труды. М., 2005.
[63] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 52.
[64] J.F.C.Wright. Slava Bohu. р. 289.
[65] Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 204.
[66] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь.. С. 249-250.
[67] Ф. М. Путинцев. Политическая роль и тактика сект. С. 452.
[68] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 252-257.
[69] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 250-252.
[70] А.А. Родионов. СССР – Канада. Записки последнего советского посла. М., «Алгоритм», 2007.
[71] Simma Holt, Terror in the Name of God: The Story of the Sons of Freedom the Doukhobors, Toronto; Montreal: McClelland and Stewart Ltd., 1964.. С. 321.
[72] J.F.C.Wright. Slava Bohu. Р. 358
[73] Цит. по Vadim Kukushkin A roundtrip to Homeland. Doukhobor Remigration to Soviet Russia in the 1920s. См. www. Doukhobor.org. Эти и последующие сведения в основном почерпнуты мною из материалов исследования Вадима Кукушкина из Университета Британской Колумбии, Канада.
[74] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Ед. хр. 181. Л. 13.
[75] Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 204.
[76] М. Поповский. Русские мужики рассказывают. Последователи Л.Н.Толстого в Советском Союзе. 1918-1977. Оverseas publications interchange LTD London, 1983. С. 101.
[77] И. Трегубов. Сектантские колхозы. "Вестник ДУХОВНЫХ ХРИСТИАН-МОЛОКАН" №1-2, 1925 г.
[78] Цит. по Н.В. Сомин Духоборы chsri-soc.narod.ru\duhobor\htm.
[79] В.А. Сухорев. История духоборцев (Документы по истории духоборцев и краткое изложение их вероисповедания). С. 183
[80] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 266.
[81] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 266.
[82] А. Беженцева. Страна Духобория. С. 92.
[83] В.Ф. Булгаков. Духоборцы.
[84] Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С. 138.
[85] Свобода совести в России: исторический и современный аспекты. Сборник статей. Российское объединение исследователей религии. Вып. 4. М., 2007. С. 385
[86] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 255.
[87] Л.Н. Толстой. ПСС, т. 77. С. 235.
[88] В.Д. Бонч-Бруевич. Избр. соч., т.1. М., 1959. С. 378-379.
[89] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 255.
[90] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 317.
[91] С.Ф. Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 242.
[92] J.F.C. Wright. Slava Bohu. С. 434
[93] В.А. Сухорев. История духоборцев. С. 197
[94] Simma Holt. Terror in the Name of God: The Story of the Sons of Freedom the Doukhobors, р. 94-97.
[95] Духоборцы в Канаде. Новое Русское Слово от 11 ноября 1968 г.
[96] Кузьма Тарасов. Канадские духоборы как миротворцы. В кН. "Долгий путь российского пацифизма", М., ИВИ РАН, 1997. С. 148
[97] О. Кайданова. Духоборцы, их история, жизнь и борьба. «Novaya zarya» от 12 января 1950 г.
[98] Paul H. Avrich. The Sons of Freedom and the Promised Land. Russian Review, vol. 21 No. 3 (Jul.,1962), pp. 264-276.
[99] А.А. Родионов. СССР – Канада. Записки последнего советского посла. М., «Алгоритм», 2007.
[100] New York Times. October 19 1992. Clyde H.Farnnsworth. Sect that fled czarist Russia looks homeward.
[101] Новый журнал, 2007 № 249.
[102] Русская жизнь, 31 августа 2007 г.
[103] Это и цитируемые далее письма находятся в Толстовском фонде, США. Публикуются впервые.
[104] Выдержки из переписки А.Л.Толстой и С.Холт даны в переводе автора.
[105] Новое русское слово от 5 апреля 1969 г. Духоборцы гостят в Торонто.
[106] См. Максименков Л. Хроника. Сто лет без Толстого. «Огонек», 2010, № 45. С. 36.
[107] В.Песков. Русаки на Аляске. Российская газета, 8 апреля 2010 г.
[108] В словаре «Деятели революционного движения в России» автор статьи о Пругавине, между прочим не кто иной как Бонч-Бруевич, сообщает, что тот участвовал в народническом движении и вел революционную пропаганду среди крестьян, а в 1871 году подозревался по нечаевскому делу «в знании о тайном сообществе». В Гражданскую - редактировал газету у белых, за что был арестован красными и умер в тюремной больнице от тифа. Едва ли не вся извилистая история русской революции в одной судьбе.
[109] Цит. по Александр Эткинд. Хлыст: секты, литература и революция. C. 640.
[110] А. Наумов. Русские в Уругвае. На сайте www.russedina.ru.
[111] Multiculturalismo en Uruguay: Ensayo y entrevistas a once comunidades culturale, Felipe Arocena and Sebastián Aguiar, 2007 Ediciones Trilce, Montevideo Uruguay, р. 160.
[112] М.Мамедова. Русские на «Титанике». («Труд» от 22 марта 2002 г.)
[113] В. Потапов. Песня странника. Хроника «веселого» времени. ЗАО «Книга», Ростов-на-Дону, 2000.
[114] Multiculturalismo en Uruguay: Ensayo y entrevistas a once comunidades culturale, Felipe Arocena and Sebastián Aguiar, 2007 Ediciones Trilce, Montevideo, Uruguay.
[115] В. Потапов. Песня странника. С. 384
[116] С.Ф.Рыбин. Труд и мирная жизнь. С. 227.
[117] Газета Юга, №3 (464) от 16 января 2003 г. «Правда.Ру».
[118] "Los Rusos", pp. 51-56.
[119] "Los Rusos", p. 161.
[120] В.Потапов. Песня странника. С. 241.
[121] Ф. М. Путинцев. Политическая роль и тактика сект. С. 469
[122] М.Ю. Крапивин, А.Я. Лейкин, А.Г. Далгатов. Судьбы христианского сектантства в России (1917 – конец 1930-х годов). С 224
[123] В. Иванов. Перевернутое небо. «Звезда», 2009, № 11
[124] Uruguayos con sangre rusa, Un Solo Pais: Diverso, Dinamico, Creative, Integrado; Uruguay, November 2005 (Page 4).
[125] Multiculturalismo en Uruguay: Ensayo y entrevistas a once comunidades culturale, Felipe Arocena and Sebastián Aguiar, 2007 Ediciones Trilce, Montevideo, Uruguay, р. 164.
[126] http://vrn.best-city.ru/articles/?id=277.
