Сергей Михайлович Соловьев

ИСТОРИЯ РОССИИ

с древнейших времен

Том 4

К оглавлению

Вернуться к предыдущей части текста

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВНУТРЕННЕЕ СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ОБЩЕСТВА ОТ КОНЧИНЫ КНЯЗЯ МСТИСЛАВА

МСТИСЛАВИЧА ТОРОПЕЦКОГО ДО КОНЧИНЫ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА

ТЕМНОГО (1228-1462)

Общий ход событий.- Причины усиления Московского княжества.- Московские волости.- Их судьба по княжеским завещаниям.- Способы их увеличения.Границы их.- Перемены в отношениях между старшим и

младшими князьями.Положение женщины в роде княжеском.- Служебные князья.- Титулы княжеские.Печати.- Посажение на стол.-Отношение к татарам.- Законодательная власть князя.- Финансы.- Богатство князей.- Жизнь русского князя на севере и юге.Положение дружины.- Войско.- Характер войны.-Города.Сельское народонаселение.- Казаки.- Бедствия политические и физические.Торговля.Деньги.- Искусство, ремесла.- Церковь.- Законодательные памятники.Международное право.- Правы.- Обычаи.- Литература.- Летописи.- Общий ход русской истории до образования Московского государства

Мы обозрели события более чем двухсотлетнего периода времени - от смерти Мстислава торопецкого до смерти Василия Темного. Мы остановились на смерти Удалого, потому что это был последний князь, который связывал еще судьбы обеих половин Руси, Северной и Южной, который, будучи представителем последней, оказал между тем сильное влияние и на судьбы первой, тогда как прежде, при Андрее Боголюбском и Всеволоде III, наоборот, Южная Русь подчинялась влиянию Северной, князь последней считался старшим, главным князем, без которого князья южные не могли обойтись, по собственному их признанию. Следя за внутреннею связью явлений, наблюдая за переходом от старого быта Руси к новому, от родовых княжеских отношений к единовластию, мы заметили в Северной Руси внутренние условия, благоприятствующие этому переходу, заметили несостоятельность Южной в этом отношении. Еще прежде Мстислава, при Романе Великом, можно заметить, что и в Южной Руси главная сцена действия готова уже оставить Приднепровье, славные горы Киевские и перенестись в богатую область Галицкую, издавна служившую посредницею между Русью и миром западным; Мстислав умирает в Галиче, и там же является достойный ему преемник в сыне Романовом Данииле. Не менее Мстислава доблестный, но не странствующий герой, подобный ему, Даниил отчинными преданиями привязан к одной известной области; он с ранней молодости не знает покоя, чтобы добыть отцовское наследие; добывши его, заботится об нем, устанавливает наряд внутренний, старается защитить от татар, ятвягов и Литвы, старается распространить свое влияние на севере и западе. Будущность Южной Руси в руках Даниила и его потомства, в котором историк надеется увидеть собирателей Русской земли на юге; но надежды эти оказываются обманчивыми. Южная Русь не собирается в одно самостоятельное целое; большая часть ее подчиняется князьям литовским, меньшая отходит к Польше. Литва и Русь соединяются с Польшею под одною династиею; но соединение это оказывается внешним, непрочным, слияния внутреннего, государственного и народного нет, и причина этого заключается в том, что большую часть владений князей литовских составляют русские области, большую часть их подданных составляет русское православное народонаселение, которое с самого начала, будучи затронуто в самом существенном своем интересе, должно было вступить в борьбу с католическими стремлениями Ягеллонов и преемников их. Историк должен со вниманием и участием следить за этою борьбою по тому великому значению, какое имела она, и особенно исход ее, на судьбы России, на судьбы Восточной Европы, но при этом внимании и участии он не может дать истории Юго-Западной Руси равного места, равного значения с историею Руси Северо-Восточной, где вследствие внутренних движений образовалось самостоятельное Русское государство, и важность Юго-Западной Руси, важность исхода борьбы ее с Польшей для судеб Восточной Европы условливается самостоятельным существованием Московского государства на севере; довольно сказать, что история Юго-Западной Руси после Гедимина и Казимира Великого немыслима одна, сама по себе, но только в связи с историею Литвы и Польши. Итак, если несправедливо, в научном отношении неверно и односторонне упускать из виду Юго-Западную Русь после отделения ее от Северо-Восточной, поверхностно только касаться событий ее истории, ее быта и отношений к Литве и Польше, тем более что ее быт представляет постоянно народные русские особенности и самая видная сторона ее отношений к Литве и Польше есть борьба для поддержания основ русской народности, то, с другой стороны, также несправедливо, также неверно историю Юго-Западной Руси ставить наряду с историею Северо-Восточной: значение Юго-Западной Руси остается всегда важным, но всегда второстепенным; главное внимание историка должно быть постоянно обращено на север.

Здесь благодаря Мстиславу торопецкому и Липецкой победе старший сын Всеволода III, Константин, усиливается не в пример перед братьями, которые как побежденные должны были удовольствоваться ничтожными волостями, данными из милости победителем. Но преждевременная смерть Константина помешала ему воспользоваться своим выгодным положением и упрочить могущество сыновей своих, которые должны были удовольствоваться одною Ростовскою волостью. Очередь усиливаться перешла к Юрию; но этот Всеволодович погиб от татар со всем семейством своим и двумя племянниками Константиновичами. Оставались еще трое Всеволодовичей, и старшим между ними был Ярослав. Этот князь уже давно из всех сыновей Всеволодовых отличался предприимчивым духом, охотою к примыслам; будучи еще только князем переяславским, он не отставал от Новгорода, все старался привести его в свою волю, несмотря на урок, заданный ему Мстиславом на Липице. По отношениям новгородским он завел ссору с Черниговом и, не надеясь получить скоро старшинства на севере, бросился на юг и овладел Киевом. Татары истреблением семейства Юриева очистили Ярославу великое княжение и обширные волости для раздачи сыновьям своим. Он отдал Суздаль брату Святославу, Стародуб - другому брату, Ивану; свою отчину, Переяславль, передал нераздельною старшему сыну Александру, остальных же пятерых сыновей поделил волостями из великого княжения, не давши ничего из него потомкам Константиновым. Неизвестно, что он дал второму сыну своему, Андрею, вероятно Юрьев, который уступил ему Святослав Всеволодович за Суздаль; третий сын, Константин, получил Галич, четвертый, Ярослав, - Тверь, пятый, Михаил, - Москву, шестой, Василий, - Кострому. Таким образом, вся почти Владимирская область явилась в руках сыновей Ярославовых: что могли предпринять против этих шестерых князей дядья их - князья суздальский и стародубский? Ясно, что при ослаблении родовых понятий по смерти Ярослава брат его Святослав не мог долго держаться на старшем столе, был изгнан Михаилом Ярославичем московским, а после даже лишился и Суздаля, который перешел к Ярославичам же, а Святослав и его потомство должны были удовольствоваться опять одним Юрьевом. При этом надобно заметить, что сыновья Ярославовы и по личному характеру своему были в уровень своему положению, могли только распространить и укрепить отцовское наследство, а не растратить его: Александр получил название Невского, в отваге Андрея нельзя сомневаться, когда он решился поднять оружие против татар; Михаил прозывается Хоробритом, Ярослав идет постоянно по следам отцовским, постоянно хлопочет о примыслах, хочет привести Новгород в свою волю, но не может этого сделать, потому что Василий костромской также не хочет спокойно смотреть на деятельность старших братьев. Кратковременная вражда между Александром Невским и братом его Андреем не могла принести вреда семье Ярославовой; важное значение Невского не ограничивается только подвигами его против шведов, немцев, литвы и благоразумным поведением относительно татар: в нем с первого же раза виден внук Всеволода III и дед Калиты; он страшен Новгороду не менее отца и деда; в великом княжении распоряжается по-отцовски; Переяславскую отчину без раздела отдает старшему сыну Димитрию, остальных сыновей наделяет волостями великокняжескими: Андрею отдает Городец с Нижним, Даниилу - Москву, выморочный удел Михаила Хоробрита. По смерти Невского Ярославу тверскому помешал усилиться Василий костромской, но сам умер скоро и беспотомственно, очистив таким образом старший стол для сыновей Невского; здесь повторяется то же явление: Димитрию переяславскому мешает усилиться Андрей городецкий; начинается продолжительная усобица, во время которой старшие Александровичи истощают свои силы, не могут сделать ничего для своего потомства, притом же сын Димитрия умирает бездетным; а между тем во время этой усобицы князей переяславского и городецкого в тиши усиливаются два княжества: Тверское - при сыне Ярослава Ярославича, Михаиле, и Московское - при младшем сыне Невского, Данииле. Соперничество между ними по этому самому необходимо; но будет ли это соперничество последним?

До сих пор при стремлении северных князей к примыслам, к увеличению своих волостей, своих материальных средств, они обыкновенно стараются привести в свою волю Новгород Великий, утвердиться здесь прочнее прежних князей; но борьба с Новгородом ни для одного из них не увенчивается полным успехом; средства князей еще не так велики, средства Новгорода обширны; притом же предприятие слишком важно, слишком громко, возбуждает внимание, опасение других князей, которые стараются ему воспрепятствовать. Московские князья при начале своего усиления поступают благоразумнее: вооружаются против ближайших соседей, слабых, с которыми легко сладить, притом же примыслы на их счет слишком далеки от главной сцены действия, не могут возбудить подозрения и сильного противодействия. Даниил Александрович вооружается против Рязани, берет в плен ее князя, упрочивает за своим княжеством Коломну, важный пункт при устье Москвы-реки в Оку; сын Даниилов Юрий обращается на другую сторону, берет Можайск у Смоленского княжества, также важный пункт при верховьях Москвы-реки. Гораздо заметнее, крупнее по тогдашним отношениям было приобретение Переяславля Залесского, доставшегося Даниилу по завещанию бездетного племянника Ивана Димитриевича: Андрей городецкий не хотел уступить Переяславля московскому князю; не хотел уступить ему его и Михаил тверской, когда стал великим князем владимирским, но Москва крепко держалась за свой примысл, несмотря на то что и ее князья, до самого Василия Темного, признавали Переяславль волостию великого княжения. Уже одно держание Переяславля могло повести к усобице между Москвою и Тверью кроме явного намерения Юрия спорить с Михаилом и о самом Владимире. Борьба сначала решилась было в пользу Твери; но мы уже видели, что все великие князья стремятся примыслить к своей отчине Новгород: не мог не последовать отцовскому примеру и Михаил тверской, ближайший сосед Новгорода. Но мы заметили также, что предприятие против богатого Новгорода было для князя довольно затруднительно: и теперь, стесненные Михаилом, новгородцы обращаются к Юрию московскому, и нет сомнения, что деньги их всего более помогли последнему успеть в Орде и сблизиться, породниться с семейством ханским, что и было причиною гибели Михаиловой. Но Тверь не пала вместе с Михаилом; Юрий, хлопотавший так много для примыслов, не разбиравший средств для них, проведший всю жизнь в беспокойствах, странствованиях, не воспользовался плодами своих тяжких и непривлекательных трудов, погиб беспотомственно в Орде от руки сына Михаилова. Но ему наследовал брат его Иоанн Калита, и если Александр Михайлович тверской получил от хана великое княжение Владимирское, то Калита перезвал к себе в Москву митрополита, что было важнее всяких ярлыков ханских. Борьба, следовательно, не кончилась; Калита ждал удобного случая, и вот в Твери вспыхнуло восстание, вырезали татар; Калита с татарским войском опустошил, обессилил вконец Тверское княжество и погубил потом Александра в Орде. Москва восторжествовала и, не имея более соперников, стала собирать Русскую землю.

Изложивши ход событий, вследствие которого княжество Московское усилилось на счет всех остальных княжеств и собрало около себя Русскую землю на севере, мы должны еще обратить внимание на некоторые обстоятельства, благоприятствовавшие усилению Москвы. Здесь, разумеется, прежде всего мы должны обратить внимание на географическое положение Москвы и ее области. Уже прежде, в своем месте, было замечено о важном значении Москвы как срединного, пограничного места между старою, Южною, и новою, Северною, Русью. Когда Южная Русь потеряла свое значение, княжества обессилели от усобиц, размельчения волостей и особенно от погрому татарского, после которого не было здесь более безопасности, то необходимо должно было усилиться переселение народа с юга на север, в места более безопасные, и первым пограничным княжеством было Московское: боярин Родион Несторович пришел из Киева в Москву на службу к ее князьям и привел с собою 1700 человек дружины; черниговский боярин Плещеев вследствие татарских опустошений также перешел в Москву. Но если переселялись дружинники, то нет основания полагать, что не переселялись люди других сословий. Притом же кроме Южной Руси в Московское княжество должно было стекаться народонаселение и из ближайших областей - Рязанской, Тверской, Ростовской, постоянно менее безопасных, чем область Московская; пограничная с степью, Рязанская волость часто терпела от татарских нападений, тогда как Москва после 1293 года до самого Тохтамышева нашествия не слыхала о них. Тверское княжество было страшно опустошено татарами и Калитою, потом здесь начинаются усобицы княжеские, заставлявшие жителей, по прямому свидетельству летописи, переселяться в другие области; в Ростовском княжестве насилия москвичей при Калите заставили многих жителей из городов и сел перейти в московские владения. Увеличение народонаселения в княжестве вместе с его продолжительною безопасностию увеличивало доходы княжеские, и отсюда объясняется, почему уже Калита был так богат, что мог покупать целые княжества, как Белоозеро, Углич и Галич; но что же заставило князей белозерского и галицкого продать свои волости Калите? По всем вероятностям, невозможность платить выходы ордынские. Обилие в деньгах не только позволяло московским князьям увеличивать свои владения внутри и удерживать за собою великокняжеское достоинство, задаривая хана и вельмож его; оно давало им еще новое средство увеличивать народонаселение своих волостей, скупая пленных в Орде и поселяя их у себя; так произошел особенный класс народонаселения - ордынцы, о которых часто упоминается в завещаниях и договорах княжеских; не говорим уже о том, что обилие в деньгах позволяло московским князьям давать переселенцам большие льготы, чем какие они могли получить в других областях, от других, менее богатых князей. Любопытно, что древние путешественники, хваля плодородие Владимирской и Нижегородской областей, называют область собственно Московского княжества малоплодородною. Мы знаем, что относительно плодородия почвы Владимирская область не имеет преимущества пред Московскою, и потому известие путешественников может быть объяснено только более ранним истощением московской почвы вследствие более раннего и более густого населения.

Кроме увеличения доходов, зависевшего от умножения народонаселения, казна московских князей должна была обогащаться также вследствие выгодного торгового положения их области, которая не только была посредствующею областию между севером и югом, но также благодаря своей реке посредствовала в торговом отношении между северо-западом и юго-востоком. Впоследствии мы видим большой торговый путь из Азии в Европу и обратно по Волге, Оке и Москве-реке; видим указания путешественников на важность торгового положения Московской области вследствие удобства речной системы; нет сомнения, что этот торговый путь существовал и в описываемое время, и прежде: этим объясняется, почему торговые новгородцы утвердили свое владение на Волоке Ламском, важном торговом пункте между рекою Москвою, притоком Оки, Ламою, притоком Волги, и озерною их областию. Но кроме Волжского торгового пути Москва-река имела важное торговое значение для Новгорода как путь в Рязанскую область, богатейшую естественными произведениями из всех областей Северо-Восточной Руси, по уверению путешественников, и особенно изобилующую медом и воском, а этими товарами, как известно, Россия чрез Новгород и Псков снабжала всю Европу.

Важно было положение Москвы в средине, на границе между Северною и Южною Русью, в политическом отношении; важно было посредничество ее речной области между юго-востоком и северо-западом в отношении торговом; думаем, что срединность положения ее между Северною и Южною Русью имела немалое значение и в отношении церковном. Всероссийские митрополиты, пребывавшие на юге, в Киеве, после того как этот город потерял значение, перешедшее на север, и после погрома татарского должны были обратить особенное внимание на Русь Северо-Восточную, куда, видимо, перенеслась главная сцена действия русского православного мира. Митрополиты начинают часто путешествовать с юга на север и наконец утверждают свое пребывание во Владимире Клязьменском; но в то же время, блюдя единство русской церкви, не переставая называться митрополитами киевскими и всея Руси, они не могли оставить без внимания и Руси Юго-Западной; в этом отношении Владимир не мог быть для них удобным местопребыванием, находясь слишком далеко на Северо-Востоке, тогда как Москва, пограничный город между старою и новою Русью вполне удовлетворяла потребности всероссийского митрополита, долженствовавшего одинаково заботиться и о севере и о юге.

Таковы были обстоятельства, содействовавшие усилению Московского княжества; обратимся теперь к рассмотрению волостей этого княжества и их постепенного увеличения. Вот Московские волости, как они, подробно исчисленные, являются в первый раз в завещании Иоанна Калиты. "Приказываю сыновьям своим, - пишет Калита, - отчину свою Москву, а вот как я разделил им волости". Из этих слов видим, что город Москва находится в общем владении сыновей завещателя; в таком же общем владении Москва продолжает находиться у всего потомства Калиты. Общее владение Москвою противополагается частному, отдельному владению каждого князя известными волостями, уделу. Эти уделы сыновей Калиты были следующие: удел старшего сына Симеона: Можайск, Коломна со всеми Коломенскими волостями, Городенка, Мезыня, Песочна, Середокорытна, Похряне, Устьмерска, Брошевая, Гвоздна, Иваны деревни, Маковец, Левичин, Скулнев, Канев, Гжеля, Горетова, Горки, село Астафьевское, село на Северьсце в Похрянском уезде, село Константиновское, село Орининское, село Островское, село Копотенское, селце Микульское, село Малаховское, село Напрудское у города. Удел второго сына, Иоанна: Звенигород, Кремична, Руза, Фоминское, Суходол, Великая свобода, Замошская свобода, Угожь, Ростовци, Окатьева слободка, Скирминовское, Тростна, Негуча; села: Рюховское, Каменичское, Рузское, Белжинское, Максимовское, Андреевское, Вяземское, Домонтовское, село в Заможской свободе, село Семцинское. Удел князя Андрея Иоанновича: Лопастна, Северска, Нарунижское, Серпухов, Нивна, Темна, Голичичи, Щитов, Перемышль, Ростовец, Тухачев; села: Талежское, Серпуховское, Колбасинское, Нарское, Перемышльское, Битяговское, Труфоновское, Ясиновское, Коломнинское, Ногатинское. Княгине с меньшими детьми завещаны: Сурожик, Мушкина гора, Радонежское, Бели, Воря, Черноголовль, на Вори - свободка Софроньевская, Вохна, Дейково Раменье, Данилищева свободка, Мишев, Селна, Гуслицы, Раменье; села: Михайловское, Луцинское, село у озера, село Радонежское, Дейгунинское, Тыловское, Ротожь, Протасьевское, Аристовское, Лопастенское, Михайловское на Яузе, два села Коломенских. В духовной у Калиты означены и прикупы его: село Аваковское в Новгороде, на Улале, Борисовское во Владимире, которые оба отданы князю Симеону, четыре села на Масе, Петровское, Олексинское, Вседобричь и Павловское; половина их была куплена, и половина выменена у митрополита; все они отданы князю Ивану. Два села: Варварское и Меловское у Юрьева - князю Андрею. Новое селце, купленное на Костроме, вместе с покупкою бабки Калитиной, жены Александра Невского, селом Павловским, завещатель отказал жене своей. Купленное в Ростове село Богородицкое отдано в поместье Бориску Воркову. Три селца, одно на Кержачи, другое Леонтьевское, третье Шараповское, отданы св. Александру на поминанье. Но в духовных Калиты умолчано о важных прикупах, о которых говорится в завещании Донского, - о Галиче, Белеозере и Угличе, остававшихся, по всем вероятностям, еще за прежними князьями своими на известных условиях; умолчано также и о другом прикупе - Кистме в Бежецком Верхе, которая впервые упоминается в завещании Василия Димитриевича.

В договоре великого князя Симеона с братьями встречаем уже новые села: Новое село на Купавне и Вышневское означены во владении великого князя; села: Михайловское, Микульское на Пруженке, Микифоровское и Парфеньевское - во владениях младших братьев - Ивана и Андрея. Из шестерых сыновей Симеона Гордого ни один не остался в живых; Симеон завещал весь свой удел, все свое движимое и недвижимое имение жене Марии, не означив в духовной, кому все это имущество должно принадлежать по ее смерти. Но добровольно или нет, Мария еще при жизни передала свои волости великому князю Иоанну, оставив за собой только два примысла мужа своего; да и те обязалась передать по своей смерти великой княгине Александре, жене Иоанновой, причем у великого князя не было никакого дележа с племянником Владимиром Андреевичем. Таким образом при Иоанне II две части Московского княжества (Коломенско-Можайская и Звенигородская), как они были при Калите, соединились опять в один участок. В завещании Симеона Гордого упоминаются следующие новые волости, ему принадлежавшие: Заячков, которым благословила его тетка, княгиня Анна, и Гордошевичи; потом села: Ивановское, село на Клязьме Хвостовское, Дейгунинское, село на Сулешне погосте; купли в Переяславле: село Самаровское, Романовское на Кержаче, Ортаковское в Юрьевской волости, село Семеновское во Владимирской волости, село на Костроме Александровское, село в Дмитрове и Заберег.

Иоанн II, умирая, разделил свой участок двоим сыновьям - Димитрию и Иоанну, и таким образом Московское княжество опять разделилось на три части, как по смерти Калиты: Коломенско-Можайский удел Симеонов отдан был старшему сыну Димитрию; здесь при исчислении Коломенских волостей между Каневом и Гжелею встречаем Каширу; примыслов Симеоновых - Заячкова и Заберега - нет, потому что они оставались при вдове Симеоновой, Марии; но неизвестно, почему нет других примыслов Симеоновых, равно села Астафьевского; зато встречаем названия новых волостей: село Малино, село Холмы, Мещерка у Коломны. Младший сын Иоанн получил прежний отцовский удел Звенигородский; здесь вместо Великая свобода встречаем название Истерва свободка; нет Угожа, Акатьевой свободки и Скирминовского; из сел нет Рузского, Белжинского, Вяземского, Семцинского, вместо которых встречаем: Михалевское, село на Репне в Боровеце, Милцинское, Выславское, Кузминское, Каринское и Козловское. Из мест Рязанских по сю сторону Оки дан Владимиру Андреевичу Новый городок на устье Поротли, а другие Рязанские места - князьям Димитрию и Иоанну; Димитрию же - село на Рокше Романовское, и Ивану - село Афинеевское да селце у Павловского села, само же село Павловское - св. Александру впрок - на память. Жене своей Александре Иоанн завещал село Семцинское, которого потому и недостает между волостями Ивановыми; потом из уделов обоих сыновей выделил ей волости в пожизненное владение, а после смерти ее они отходили к уделу того князя, у которого были взяты; из Коломенских волостей были ей выделены: село Лысцевское вместе с Похрянами, Песочною и Середокорытною; из Звенигородских: Угожь, Великая свобода Юрьева, село Кляповское и Белцинское с Новым селцем. В завещании Иоанна II встречаем также распоряжение относительно волостей мачехи его, жены Калиты, княгини Ульяны: волости ее - Сурожик и Лучинское - после ее смерти поступают к ее дочери, остальные же волости и пошлина в Москве, называемая осмничим, по ее смерти переходили к князьям Димитрию, Ивану и двоюродному брату их Владимиру Андреевичу.

Князь Иван скоро умер, и опять две части Московского княжества соединились в одних руках - Димитрия, как были они в руках отца его Иоанна; притом же Димитрий успел увеличить свои владения примыслами, которые делали не так чувствительным раздробление волостей на пять или даже на шесть участков - по числу сыновей его. Важнее всех примыслов было то, что старший сын Донского Василий получал Владимирскую великокняжескую область бесспорно, по завещанию отцовскому, что утешало его в лишении Можайской волости, которая вместе с Коломною доставалась до сих пор постоянно старшему. Относительно Москвы (в которой Димитрий владел только двумя частями, а третья принадлежала двоюродному брату его Владимиру Андреевичу) завещатель увеличил долго старшего, которому дана половина, а другим братьям - части остальной половины; встречаем в первый раз выражение старший путь. "Сына своего князя Василия, - говорит Донской, благословляю на старший путь в городе и в станах моего удела - двух жребиев половина, а трем сынам моим половина, и в пошлинах городских половина". Кроме того, на старший путь великому князю Василию отказано Василцево сто и Добрятинская борть с селом Добрятинским. Между Коломенскими волостями первое место занимает Мещерка, встречающаяся в первый раз в завещании отца Димитриева, потом Раменка, которой не встречаем прежде, по крайней мере в этой форме; из прежде известных Коломенских волостей нет Мезыни, Середокорытны, Горетовой, Горок; но зато встречаются новые волости: Кочема и Комарев с берегом. Из сел, принадлежавших прежде к уделу старшего сына, нет Астафьевского, села на Северьсце, Микульского и Напрудского; вместо них встречаем Митин починок, Жирошкины деревни, Хвостовское на Клязьме, встречающееся в первый раз в завещании Симеона Гордого. Надобно заметить также, что из Коломенских волостей Левичин, Скулнев и следующие за ними в завещании Донского названы деревнями. Подле Москвы великому князю Василию отказан луг великий за рекою.

Второму сыну, Юрию, отдан удел Звенигородский; здесь между прежними волостями встречаем новые: Сурожик и Бели, бывшие за княгинею Ульяною, потом Вышегород, Плеснь и Дмитриева слободка. Из московских сел Юрий получил только Михалевское и Домантовское с Ходынским лугом.

Для третьего сына, Андрея, уже надобно было выделить из прежнего удела Коломенско-Можайского Можайск с его волостями, которые теперь впервые перечисляются: Исмея, Числов, Боянь, Берестов, Поротва, Колоча, Тушков, вышнее Глинское, Пневичи с Загорьем, Болонеск; к Можайскому же уделу приданы были волости: Коржань и Моишин Холм, равно как отъездные волости: Верея, Рудь, Дордошевичи (примысл Симеона Гордого), Гремичи, Заберега (примысл Симеона Гордого), Сушов, село Репнинское, принадлежавшее прежде к уделу Звенигородскому. Из московских сел: Напрудское, принадлежавшее прежде к волостям старшего брата, Луцинское на Яузе с мельницею и Деунинское (оба из волостей княгини Ульяны), Хвостовское в Перемышле, луг Боровский и другой против Воскресенья; из юрьевских сел - село Алексинское на Пешке.

Так были разделены на три удела два участка Московского княжества, в буквальном смысле отчина и дедина Димитриева; но у Димитрия оставались еще другие сыновья, которым также надобно было назначать уделы, и для этого послужили примыслы. Летописи не говорят, каким образом был примышлен Дмитров; мы знаем только, что этот город вместе с Галичем находился во владении потомков Константина Ярославича; Галич был куплен Калитою, но князь его окончательно изгнан из своей волости Димитрием Донским; вероятно, в то же время приобретен был и Дмитров. Умирая, Донской отдает этот примысл четвертому сыну, Петру; волости Дмитревские означены следующие: Вышегород, Берендеева слобода, Лутосна с отъезцем, Инобаш; к этой небольшой волости приданы были еще старые места московские, большею частию волости княгини Ульяны: Мушкова гора, Ижва, Раменка, слободка княжа Иванова, Воря, Корзенево, Рогож или Ротож, Загарье, Вохна, Селна, Гуслица, Шерна-городок. Из московских сел: Новое и Сулишин погост (приобретение Симеона Гордого). Пятому сыну, князю Ивану, отделена была маленькая волость: Райменице с бортниками, село Зверковское с Сохонским починком, что отошло от князя Владимира Андреевича, и Сохна.

Кроме Дмитрова были окончательно примышлены при Донском Галич, Белоозеро и Углич: Галич отдан князю Юрию со всеми волостями и с теми селами, которые тянули к Костроме, - Никольским и Борисовским. Белоозеро отдано князю Андрею со всеми волостями, и Вольским с Шаготью, и с Милолюбским езом, и с слободками. Углич отдан князю Петру вместе с Тошною и Сямою. Потом прикуплены были села: Красное, Елизаровское и Проватово в Юрьеве, Васильевское в Ростове; все они отданы были старшему сыну Василию. Село Козмодемьянское в Юрьеве с починком Красного села за Везнею и село Богородицкое в Ростове отданы были сыну Юрию. Примышлены были волости изменника Ивана Вельяминова и одна из них - село в Гремичах - отдана была князю Андрею. Вероятно, при Донском же присоединены были к Московскому княжеству Калуга и Роща; вытяганы были у смольнян Тов (?) и Медынь, и все это отдано князю Андрею. Князю Петру был отдан примысл: село Богородицкое на Богоне в Юрьеве. Великой княгине Евдокии завещаны примыслы: Скирменевская слободка с Шепновым, Смоляные с Митяевским починком и с бортью, с вышегородскими бортниками, Кропивна с бортниками кропивенскими, исменскими, гордошевскими, рудскими, Железнова слободка с бортыо и селом Ивана Хороброва, Исконская слободка, Кузовская слободка; на Коломне примысл - Самойлецов починок с деревнями, Савельевский починок, Микульское село, Бабышево, Ослебятевское; из юрьевских покупок - Петровское село, Фроловское, Елох. Княгиня Федосья (должно быть, дочь Калиты от второй жены) отдала великому князю Суду на Белеозере, да Калашку и Слободку, а великую княгиню благословила Городком и Волочком; этими волостями, впрочем, она пользовалась во все продолжение жизни своей, после же смерти ее они отходили к великой княгине. Сама великая княгиня прикупила себе Лохно; кроме того, ей выделено было в пожизненное владение по нескольку волостей из удела каждого сына; из великокняжеской Владимирской области она получила в Переяславском уезде Юлку, в Костромском - Иледам с Комелою; из Галича - Соль; из Бела-озера - Вольское с Шаготью и Милолюбский ез; из владимирских сел - Андреевское; из переяславских - Доброе село; из Коломенского уезда - Канев, Песочну, а из сел: Малинское, Лысцево; из Звенигородского удела: Юрьеву слободу. Суходол с Истьею и с Истервою, села - Андреевское и Каменское; из Можайского удела: Верею, Числов, село Лучинское; из Дмитровского удела: Ижво да Сяму. Потом ей принадлежало село Репенское и московские села: Семцинское с Ходынскою мельницею, Остафьевское, Илмовское, наконец, Холхол и Заячков.

Василий Димитриевич примыслил к своим владениям богатые волости нижегородские, муромские и торусские, и все эти примыслы со всеми волостями, полученными от отца, мог оставить в нераздельности единственному сыну своему Василию, которому суждено было собрать княжество Московское, как оно было при Калите, вместе с примыслами всех преемников последнего. Но до нас дошло еще завещание Василия Димитриевича в пользу сына Ивана, умершего до рождения Василия: в этом завещании между Коломенскими волостями мы находим новые названия мест: Радокин с берегом, Крутинки. Из волостей, завещанных великой княгине Софье Витовтовне, встречаем новые названия: Оглоблино со всеми деревнями и с Ольхом, Колычевское с Змеевским, село в Левичине, принадлежавшее Ивану Вельяминову, с землею Чухистова и со всеми прикупами. Из московских сел, отказанных великому князю Василию Васильевичу, встречаем село Григорьевское Фаустова; но из сел самый богатый примысл Василия Димитриевича составляли владения знаменитого боярина Федора Свибла: эти села находились на Устюге, и в Отводном, и на Сяме, и в Ростове, и в Бежецком Верхе (Максимовское с деревнями), в Переяславле (Весьское с Радивоновским), на Москве Буйловское с Алексеевскою деревнею, да села: Тимофеевское - на Яузе, в Юрьеве - Чагино, Савельевское, Иворово, Карабузино, в Новгороде - Непейцино. Кроме того, великий князь купил Ухтюшку и приобрел Фоминские села дьяконовы: все эти примыслы отданы были в пожизненное владение великой княгине вместе с юрьевскими селами - Фроловским (с Ольхом), Петровским, Богородицким и Алексинским, которые Василий Димитриевич выменял у матери своей. Из нового примысла, княжества Нижегородского, великая княгиня получила Алачинские села, Монгач, Курмыш со всеми селами и пошлинами и Алгаш, из Муромской области - сельце. В опричнину (владение отдельное, которым можно было располагать по произволу) даны были ей два села Юрьевские - Богородицкое и Алексинское. Василий Димитриевич должен был также наделить и младшего брата своего Константина: ему даны были Тошна и Устюжна.

Во втором завещании, написанном в пользу сына Василия, находим некоторые перемены и новизны: сыну великий князь отказывает в городе на Москве: двор Фомы Ивановича у Боровицких ворот, да другой двор, что был за Михайлом за Вяжем, да новый двор за городом у св. Владимира, да примысл в Юрьеве - села Петровское и Алексинское; мы видели, что эти села отданы были по прежнему завещанию великой княгине, которой теперь из Коломенских волостей отданы Песочна, Брашева с селцем, и с Гвозднею, и с Иваном, Устьмерска и Гжеля с путями и селами (из коломенских сел не встречаем против прежнего Оглоблина, Колычевского и Змеевского); село Васильевское в Ростове (примысл Донского), по-прежнему все села Свибловские, подмосковные села - Митин починок и Семцинское с Самсоновым лугом; примысл Донского - слободку на Гуси, хотя это название и встречается здесь в первый раз; в Юрьеве примыслы Донского - село Красное с Проватовом и Елизаровским, прежние примыслы завещателя - Фроловское, Елох и Богородицкое, Устюшка на Вологде. Из великокняжеских волостей: из Костромы получала Иледам с Обнорою, Комелою и Волочком, Нерехту с варницами, бортниками, бобровниками и Княгининским селом; из Переяславля - Юлку и Доброе село; из Владимира - Андреевское село и Тошну, если великий князь выменяет ее у детей князя Владимира Андреевича; из Нижнего - Сокольское село и Киржанец; из Мурома - селце и Шатур. Из всех этих волостей Гжеля и Семцинское село были даны в опричнину.

Из новых примыслов, которых нет в прежнем завещании, упоминаются между коломенскими селами Окуловское и Захаровское; в Бежецком Верхе Кистма и села Антоновские, хотя и названные куплею Калиты, но встречающиеся в первый раз, Троицкая слободка - на Волге, Белеутовские (боярина Белеута) села - на Волоке и в Юрьеве слободе; под Москвою - село Крилатское, на Беле-озере - слободка, на Устюге - села Ивана Головина и Тутолмина-все эти примыслы были отказаны великой княгине.

Если два жребия, или участка, Московского княжества, соединенные при Димитрии Донском, по смерти его разделились на пять частей, то и третий участок князя Владимира Андреевича разделился также на пять частей - по числу его сыновей. Владимир Андреевич отказал вотчину свою Москву, свою треть, сыновьям - Ивану, Семену, Ярославу, Андрею, Василию, которые должны ведать ее по годам. Подобно Донскому, он благословил старшего сына Ивана на старейший путь в Москве и станах, дал ему конюший путь, бортников, садовников, псарей, бобровников, барашей и делюев. Дал ему Серпухов с волостями: Городец, Нарское, Нивна, Темна, Синилища, Гомонин, Ярославля слободка, Мокрая слободка,

Дягилева

слободка,

Львова, Верх-Москвиц слободка, Круглая и Остапкова слободки; из московских сел: Микулинское, Губкино, Немцово, Поповское и Коломенка с мельницею, Туловское со всеми деревнями; село Сесипетрово и Струпиково; князю же Ивану: Козельск, Гоголь, Алексин и купля Лисин.

Князю Семену: Боровск с волостями: Голчицы, Хопилева слободка, Истья с слободкою, Мушковы треть, половина Щитова; из московских сел: Выпряжково на Студенце с деревнями, Колычевское, мельница на Неглинной; в Юрьеве Польском 4 села: Варварское, Богоявленское, Попловское, Федоровское.

Князю Ярославу: Ярославль с Хотунью, Вихорну, Полянку, Ростунову слободку, Мошненскую слободку; из московских сел: Сарыевское, да Кирьясово с лугами, да на устье Мстица мельница. Семену и Ярославу вместе: Городец на Волге кроме мыта и тамги, которыми будет пользоваться княгиня, их мать; город же и станы князья разделят пополам со всеми пошлинами: Семену - станы по сю сторону Волги, пониже Городца, да Белогородье; Ярославу - станы по ту сторону Волги, повыше Городца, да Юрьевец; если же Белогородье окажется больше Юрьевца и Черняковой, то князь Семен придаст князю Ярославу Коряковой; если же Юрьевец и Чернякова окажутся больше Белогородья, то оставить по-прежнему, а Корякову разделить пополам вместе с слободками. Ез (рыбные ловли) оба князя устроят под Городцом вместе и делят себе добычу пополам. Но кроме этого раздела князю Семену одному дана на Городце Пороздна.

Князю Андрею: Радонеж, Бели, Черноголовль с численными людьми на Кержаче, Яковля слободка, Кишкина слободка, Тухачев; из московских сел: Михайловское с мельницею, Калиткиново, на Уче - Поповское да Илья Святый, селце Дмитрия Воронина, Четрековское и Мосейково - на Любосивли, Сакова деревня.

Князю Василию: Перемышль, Ростовец, половина Щитова, треть Добрятинская; из московских сел: Ясиновское с деревнями да Паншина гарь. Князьям Андрею и Василию вместе - город Углич.

Княгине Елене: Лужу, Козлов Брод, Бадееву слободку; слободы и волости Лужевские: Ловышина, Ярцева слободка, Сосновец, Турьи горы, Буболь, Вепрейка, Якимова слободка, Маковец, Сетунка, Терехова, Спиркова, Артемова слободка, Скомантова, Гриди Ярцева, Михалкова Степана Осипова, Дынка Мосолова, Гриди Федотова Лукина. Из московских сел: Коломенское со всеми лугами и деревнями, Ногатинское, Танинское с Кореевым, Косино с тремя озерами, Обухово, мельница на устье Яузы; Косино, Обухово и мельница даны в опричнину. Из сыновних уделов в пожизненное владение княгиня получила: из удела князя Ивана: Всходное с деревнями, Тетково озеро; из удела князя Семена: Омутское с деревнями и лугами; из удела князя Ярослава: Бовыкино и Долгое озеро на устье Лопастны; из удела князя Андрея - Вороновское, Ковезинское, радонежских бортников с деревнями и бортью; из удела князя Василья: Битягово, Домодедово; на Угличе - село Богородицкое. По смерти княгини Елены Коломенское село должно отойти к старшему ее сыну, князю Ивану, Ногатинское - к Семену, Танинское с Кореевым - к Василью; Козлов брод - пополам князю Ивану с братом Ярославом, равно как и Бадеева слободка, а Лужу со всеми волостями должны поделить на три части князья Семен, Андрей и Василий, кроме сел - Бубольского, Бенитского, Медкина и Дьяковского, в которых княгиня вольна.

Старшему сыну, князю Ивану, завещатель отказал в Москве дворы - Зворыкин, Игнатьев и Бутов сад; Семену и Ярославу - пополам двор великой княгини Марии (жены Симеона Гордого); Семену - за Неглинною Терехов сад; княгине с Андреем и Васильем - большой двор московский пополам; Ярославу, Андрею и Василью - Чичаков сад натрое. Соль на Городце князья Семен и Ярослав ведают заодно и добычу делят пополам, кроме Федоровской варницы.

Сравнивая волости, исчисленные в завещании Владимира Андреевича, с волостями, которые получил отец его по завещанию Калиты, мы видим, что князь Владимир успел значительно увеличить свой удел. Из этого удела еще при великом князе Иоанне II была потеряна Лопастна, отошедшая к Рязани, но она заменена была Новым городком на устье Поротли. Потом Владимир Андреевич вследствие завещания Калиты получил треть из волостей княгини Ульяны; великий князь Димитрий Донской дал ему Лужу и Боровск; племянник Василий Димитриевич дал ему Волок и Ржеву с волостями; но потом произошла у них мена: быть может, Василию не хотелось, чтоб волости серпуховского князя простирались так далеко на запад, по границам новгородским и тверским; он взял назад у дяди Волок и Ржеву и вместо первого уступил ему часть своих примыслов на востоке, именно Городец с волостями: Белгородьем, Юрьевцем, Коряковою и Черняковою слободами и Унжинскою тамгою, а вместо Ржевы- Углич с селом Золоторусским; наконец, на юге даны были Владимиру Андреевичу в удел и отчину: Козельск, Гоголь, Алексин и Лисин с куплею Пересветовою. Но умножение сел подмосковных, слобод в разных других местах, сел в Юрьеве нельзя приписать ничему иному, как покупкам со стороны Владимира Андреевича; в завещании своем он упоминает об одной покупке сына своего, князя Ивана,- доказательство, что князья еще при жизни отцов своих имели средства покупать себе волости.

В завещании Владимира Андреевича и в договорах его с великим князем Василием Димитриевичем останавливает нас еще одно обстоятельство: он получает от великого князя Углич; но мы видели, что этот город по завещанию Донского отказан был не Василию, а Петру Димитриевичу, князю дмитровскому. Эта мена волостей произошла вследствие составления удела для меньшего брата, Константина Димитриевича. Мы видели, что в первом завещании своем Василий Димитриевич отказывает на долю Константина Тошню и Устюжну; но этого было мало; все князья должны были участвовать в составлении удела, и вот бездетный князь Петр Димитриевич уступает младшему брату Углич, взамен получает от Юрия Шачебал и Ликурги, но и эти две волости уступает также Константину; кроме того, Юрий отдает Константину еще несколько своих Звенигородских волостей. За это, а может быть и за что-нибудь другое, Юрий получает от великого князя часть его примысла, Вятку, принадлежавшую к Суздальско-Нижегородскому княжеству. Но великий князь взял у Константина Углич и променял у Владимира Андреевича на Ржеву для Константина же, которому придал еще великокняжеские владения в Бежецком Верхе; Волок, выменянный на Городец, остался за великим князем. Такое распределение волостей существовало недолго по смерти князя Владимира Андреевича, ибо великий князь отобрал у его детей все свои пожалования: Углич, Городец, Козельск, Гоголь, Алексин, куплю Пересветову и Лисин, из которых Углич отдал опять брату Константину, вероятно, чтоб заставить его отказаться от своих притязаний на старшинство. Владимировичи не имели средств противиться великому князю и должны были отказаться от примыслов отцовских, и один из них, Ярослав, принужден был отъехать в Литву. Впрочем, великий князь дал им некоторое вознаграждение: отдавая Углич Константину, он взял у него Тошню и отдал Владимировичам, наказавши, однако, сыну своему в завещании выменять ее у них.

Так были распределены волости в Северо-Восточной Руси, когда малолетний Василий Васильевич сел на столе отца своего и начались знаменитые усобицы, поведшие к собранию почти всех волостей Московских в одно целое. Прежде всего должен был возникнуть вопрос о Дмитрове, выморочном уделе князя Петра Димитриевича; сначала он был, как видно, присоединен к волостям Василия Васильевича, но потом, после суда в Орде, Дмитров был отдан дяде Юрию в вознаграждение за потерю старшинства. Заключая договор с племянником после смерти Морозова и бегства своего из Москвы, Юрий уступил ему опять Дмитров, но зато взял Сурожик, село Лучинское, Шепкову, Шачебал, Ликурги, Костромские волости: Андому, Корегу, Борку, Березовец с Залесьем и Шиленгу, наконец, остальные великокняжеские владения в Бежецком Верхе, кроме волостей, уступленных прежде князю Константину, и кроме сел боярина Ивана Дмитриевича, которые Василий оставлял за собою, ибо "взял в своей вине".

Оба брата, и Юрий и Константин, несмотря на разницу в летах, умерли почти в одно время; выморочный удел бездетного Константина взял себе великий князь Василий; у Юрия оставалось трое сыновей. До нас дошло его завещание, но написанное гораздо прежде смерти, когда еще он владел Дмитровом, следовательно, до первого завладения Москвою. В этом завещании особенно замечательно то, что не сделано никакого различия между старшим и младшими братьями, участок Московский отказан всем трем сыновьям поровну, старшего пути нет; быть может, холодность к старшему сыну, Василию Косому, и особенная привязанность к младшему, Димитрию Красному, были тому причиною. Василий Косой получил Звенигород с волостями: Угожею, Плеснью, Дмитриевою слободкою, Тростною, Негучею, Андреевским; из московских сел: Домантовское да луга Тамашинские в Перерве; Димитрий Шемяка получил город Рузу с ее волостями: Юрьевою слободою, Замошьем, Кремичною, Скирмановом, Белми, Ростовцами, Фоминским, селом Михайловским и Никифоровским со всеми деревнями; из подмосковных волостей получил он бортников на той стороне Москвы-реки да луг против города. Димитрий Красный получил Вышгород с Коситским селом, Суходол с Истьею и с Истервою, с Уборичною слободкою, с Боровковою, Смоляную; из подмосковных волостей: село Михалевское, селце Сущевское у города, доблинских сокольников, бортников, псарей да луг Ходынский. Дмитров-город завещан троим сыновьям вместе, а из волостей Дмитровских Василью Косому: Селна, Гуслица, Вохна, Загарье, Рогожь, Куней; Шемяке: городок Шорна, Корзенева, Воря, Вышегород, Инобаж; Красному: Ижво, Мушкова, Раменка, Берендеево с слободкою Кузмодемьянскою, Лутосна, Куликова. Вятка отказана всем сыновьям вместе; но Галич со всеми волостями и доходами - одному Димитрию Красному. Троим сыновьям вместе Юрий отказывает двор свой, сад за городом на посаде и другой садик поменьше. Из этого завещания видим, что, кроме Вятки и Дмитрова, уступленных братом и племянником, Юрий не успел прикупить ничего к своему уделу, а потерял Сурожик (отданный, как видно, брату Константину); не упомянуты также в его завещании села Юрьевское и Ростовское. Иначе, как видно, распорядился Юрий перед смертию: Вышгород и Галич, волости Красного по прежнему завещанию, теперь видим у Шемяки; за Красным видим волости Бежецкие и Костромские, недавно приобретенные Юрием, кроме, однако, Шачебала, Ликургов и Андомы. Но смерть Юрия и вражда Косого с Василием Васильевичем послужили для последнего первым поводом к примышлению на счет живых князей: он отобрал у Косого его Звенигородскую волость; Шемяка, заключая договор с великим князем, отказался и от Звенигорода, и от Дмитрова, и от Вятки, а взял удел дяди Константина - Ржеву и Углич - да подмосковные волости - Зарыдалье, Сохну, Раменейцо, Осташевские деревни, Щукинское, Сурожик, Шепкову, Лучинское. После встречи при Костроме Косому отдан был Дмитров вместо Звенигорода, но, как мы видели, ненадолго.

Таким образом, удел Петра Дмитриевича и половина удела Юрия Дмитриевича были присоединены к Коломенскому великокняжескому уделу. Но уделы Серпуховской и Можайский оставались еще не тронутыми: первый вследствие беспотомственной смерти четырех сыновей Владимира Андреевича сосредоточился в руках единственного внука его Василия Ярославича; удел Можайский по смерти Андрея Димитриевича разделился на два удела: Можайский, доставшийся старшему сыну Андрееву - Ивану, и Верейский - младшему, Михаилу. Шурин великого князя Василий Ярославич отказался от всех пожалований, полученных дедом его от отца Василиева; но часть этих пожалований, именно Козельск с волостями - Серенском, Людимском, Коропками, Вырною, Пересветовою куплею, Алексином, Лисином и Свибловом, в Москве сочли нужным отдать Ивану Андреевичу можайскому. Союз Ивана Андреевича с Шемякою, имевший следствием взятие и ослепление великого князя, имел также следствием и присоединение Можайского удела к волостям Василиевым: в то время, когда Шемяка принужден был отказаться от Углича, Ржевы и Бежецка, можайский князь должен был уступить Козельск, Алексин и Лисин. Потом, отказавшись от союза с Шемякою, Иван Андреевич получил было за это снова Лисин и, кроме того, владения в Бежецком Верхе, как они были за Димитрием Красным (умершим в 1440 году и передавшим свои волости Шемяке), и половину Заозерья - волости кубенских князей; но скоро после, вследствие известных обстоятельств, Иван Андреевич лишился не только этих новых примыслов, но и своего удела Можайского. Все волости Шемяки еще прежде были присоединены к владениям великокняжеским. Оставались уделы Серпуховской и Верейский. После услуг, оказанных Василием Ярославичем великому князю, последний вспомнил, что серпуховскому князю недодана была его дедина: Углич, Городец, Козельск, и в вознаграждение за это отдал ему Дмитров, кроме того, из отобранных у Шемяки волостей - Суходол с Красным селом. По изгнании Ивана Андреевича можайского между шурином и зятем произошла мена волостями: Василий Ярославич отдал Дмитров назад великому князю и за то получил Звенигород с теми волостями, которые были за Косым, кроме Плесни и села Ершовского, потом Бежецкий Верх со всем и с селами тех бояр и детей боярских, которые пошли в изгнание с князем Иваном можайским, кроме сел, проданных уже московским боярам,- Толстикова и Башарова - и вотчинных деревень детей Сопрычиных. Но Василий Ярославич недолго пользовался этими волостями: сначала был принужден отдать назад Звенигород и Бежецкий Верх, а потом лишился и всех волостей своих.

Уцелел один удел Верейский; князь Михаил Андреевич не только сохранил свою отчину, но еще успел приобресть некоторые примысли: сначала верейский князь получил от Василия Васильевича в отчину и удел половину Заозерья, отчины заозерских князей; кроме того, к этой половине прибавлено было еще 100 деревень из половины великокняжеской, да за половину Кубены Михаил Андреевич получил из великокняжеских Заозерских волостей попригожу, на той стороне, которая приходилась к его отчине Белуозеру. Потом из Шемякиных волостей великий князь дал Михаилу Андреевичу Вышгород с волостями, путями и селами да из Звенигородских волостей - Плеснь, кроме Плесенского села, кроме того, Смоляные, Сохну, Зарыдалье, Зерем и тарусицких бортников. Ценность пожалования была увеличена еще тем, что Вышгород освобождался от выхода на пять лет и вся Верейская волость три года платила только полвыхода. Относительно распределения волостей в княжение Василия Васильевича любопытны духовные завещания двух княгинь: Елены, жены Владимира Андреевича, и великой княгини, Софьи Витовтовны, матери Василия Темного. Елена сочла нужным благословить своего господина великого князя Василия Васильевича селом Коломенским; внука своего Василия Ярославича она благословила селами: Омутским, Всходским, в Луже, селами Юрьевским, Деготским, Осеневским, Аврамовским, Михалковом, Миседским, Сосновским, в стану Московском, селом Туловским; сноху свою, жену князя Семена, Василису благословила селом Ногатинским с лугами и городскими Ногатинцами, в Луже, селом Бубольским и Бенитским; другую сноху, жену князя Василия, Ульяну, благословила селами Битяговом и Домодедовом, а в стану (Московском), селом Танинским да селом Богородским; внука князя Василия Ярославича благословила также селом Ковезинским в Радонеже; внуку княгиню Марью Ивановну, селом Вороновским в Дмитрове, в городе (Москве), местом под двором старым на Подоле, где были владычни хоромы, а по смерти княгини Марьи село и место, князю Василию Ярославичу. В этом завещании мы видим не все волости, которые получила Елена по духовной мужа своего, и, между прочим, не видим тех волостей, которые были даны ей в опричнину, как Обухово, Косино. С другой стороны, мы знаем, что княгини имели право располагать только теми волостями, которые были назначены им в опричнину, или своими собственными примыслами; каким же образом княгиня Елена располагает всеми своими волостями? Это явление можно объяснить только тем, что Елена пережила всех своих сыновей, которым должны были достаться ее волости, взятые из их уделов, а правила, по которому единственный внук ее Василий Ярославич должен был считаться необходимым наследником всех своих бездетных дядей, не было.

Духовное завещание великой княгини Софьи Витовтовны замечательно в двух отношениях: во-первых, по большому количеству прикупов, что показывает большие средства, которыми обладала завещательница; во-вторых, замечательно тем, что большая часть этих прикупов отказана одному любимому внуку князю Юрию Васильевичу. Княгини по завещанию мужей своих получали большие и богатые волости - некоторые из них в опричнину, большую часть в пожизненное владение; но доходы со всех волостей, равно как некоторые другие доходы, оставляемые умирающими князьями в пользу жен своих, давали последним средства прикупать волости, которыми уже они могли располагать по произволу, и смотря по привязанности увеличивать ими удел того или другого внука. В завещании княгини Софьи встречаем из 52 волостей не более шести, которые не были ее прикупами, именно села: Бабышевское, Лысцево, Ослебятевское, прикупы Димитрия Донского, завещанные им жене своей Евдокии и неизвестно по какому случаю перешедшие в полную собственность княгини Софьи, и потом опричнина последней - селце Семчинское с Самсоновым лугом и Гжеля. Первые три села она отказала снохе своей, великой княгине Марии Ярославовне, а последние- любимому внуку Юрию. Теперь следуют прикупы: коломенские села: Колычевское, Николцево, Липятинское, Чухистово, Окуловское и Репинское; юрьевские: Курчевское, Елецкое, Варварское; за Волгою на Шексне волость Устьугла, стан Веретейка со всеми деревнями - отказаны сыну, великому князю Василию. Коломенские прикупы: на Северьсце село Григорья Наумова да у Малина село Ивана Бункова - отказаны великой княгине Марии. Владимирский прикуп - села Толба, Вижекша и Головино -внуку Иоанну. Московский прикуп - села Поповское, Воробьеве с Семеновским и деревнями, на Похре село Мячково с Фаустовским, Ладыгинским, Левонтьевским, Тяжином и рыболовлими деревнями; коломенские села: Вилино, Кривцово, Бронниче, Чевырево, Марчуково, Рожок, починок у Щелина озера; юрьевские прикупы - Турабьевские села, потом: Кучка, Деревенька, Шадрино; костромские прикупы: Качаловское, Ушаковское, Святое; вологодские: Масленские села, Янгасарские, Говоровские - отказаны внуку Юрию, кроме трех сел юрьевских: Турабьевских Березников, Ратькова и Алексина; Алексино - княгине Евфросинии, Березники и Ратьково - великой княгине Марии, но по смерти их - князю же Юрию. Село Вышелес - внуку Андрею; прикуп на Волоке - Белеутовские села и Окораковские - внуку Борису.

Наконец, все уделы Московского княжества (кроме одного, Верейского) вместе со всеми примыслами в других областях собраны были Василием Темным, который, смещав все их вместе с великокняжескою областью Владимирскою, разделил между пятью сыновьями: старшего, Иоанна Васильевича, благословил великим княжением, третью в Москве, чем его самого благословил отец,Коломною, Владимиром, Переяславлем, Костромою, Галичем, Устюгом, Вяткою, Суздалем, Новгородом Нижним, Муромом, Юрьевом с Великою Солью, Боровском, Суходолом, Калугой, Алексином; из московских сел: Островским, Орининским, Константиновским, Малаховским, Красным над Великим прудом и лугом большим у города по реке Москве. Второго сына, Юрия, благословил в Москве третью, которая была за князем Владимиром Андреевичем; но Юрий должен был разделить эту треть с братом Андреем Большим и держать ее по годам. Кроме половины московской трети Юрий получил в Москве же год князя Константина Димитриевича, потом волости: Дмитров, Юлку, Серебож, Бускутово, Рожественое, Можайск, Медынь, Серпухов, Хотунь, все волости, завещанные ему бабкою Софьею Витовтовною, с придачею Шипиловского села к Турабьевским. Мы замечаем желание князей округлить свои уделы, не иметь в них волостей, принадлежащих другим князьям: так, например, князь Владимир Андреевич требовал от своего сына Ивана, чтоб тот отказался от прикупа своего, приходившегося в уделе другого сына, Ярослава, теперь по завещанию Софьи Витовтовны села князя Юрия приходились в Коломенском уделе великого князя Иоанна, вследствие чего Василий Темный дает последнему право выменять их у младшего брата без обиды. Третий сын, князь Андрей Большой, получил Углич, Устюжну, Рожалово, Кистму, Бежецкий Верх, Звенигород, у Москвы село Сущевское. Четвертый сын, князь Борис, получил в Москве год князя Ивана Андреевича можайского, Ржеву, Волок, Рузу. Если князь Юрий Васильевич благодаря особенной любви бабки своей с отцовой стороны получил большую часть ее многочисленных прикупов, то князь Борис был любимцем другой бабки - с материнской стороны, княгини Марьи Федоровны Голтяевой, и получил от нее также много волостей, без сомнения доставшихся ей после отца, боярина Федора Федоровича Голтяя-Кошкина и бездетных братьев; эти волости были: у Коломны села Проскурниковские да Введенские, на Городне деревня, на Москве за Похрою Разсудовские села Зверевское и Бирановское, во Владимире Симизинские села, Лазарское, Котязино, у Владимира Евнутьевское село, на Костроме, на Волге, Нижняя слобода, Базеевское, Мануиловское, на Вологде Турандаевское, Понизовное, Ковылинские села, Горка, на Шоме деревни да у Москвы село Шарапово, Лошаково, луг на Москве-реке под Крутицею, в Берендееве село Ростовцовское, в Кинеле Суровцово, Тимофеевское, Микульское, двор внутри города Москвы и дворы на посаде. Пятый сын, Андрей Меньшой, получил в Москве год князя Петра Дмитриевича, у Москвы село Танинское, Ясеневское, Раменейце, потом Вологду с Кубеною и Заозерьем, Иледам с Обнорою, Комелою и Волочком, Авнегу, Шиленгу, Пельшму, Бохтюгу, Ухтюшку, Сяму, Отводное с Перхушковскими селами, Тошну, Янгосар. Великая княгиня Мария получила в пожизненное владение: Ростов, т. е. ту часть города, которая была за Василием Темным, в остальной же части еще владели князья ростовские; по смерти великой княгини ее часть Ростова переходила к князю Юрию. Потом утверждались за нею купля ее Романов и устье Шексны; далее, великая княгиня получала волости по Волге и Шексне, которые были за князем Иваном можайским, вместе с селами, отобранными у изменившего боярина Петра Константиновичах Усть-Углы, Нерехту, у Москвы село Напрудское, мельницу Ходынскую с лугом Ходынским, Ногатинское, Новинки, Озерецкие села, Михалевское, Олешню, Лужские села, Павшинское, деревни боярина Петра Константиновича на Истре. Из уделов: из Коломенского: городок Брашову, с селцем, с Гвозднею и с Иваном, Устьмерску, Песочну, Малинские села, село Серкизовское с Мезынкою, Высокое, Шкинь, селце Федора Степанова, Свербеевское, Лысцевское, Бабышево у Коломны, Чухистово; в Переяславле: Рюминское, Маринину слободу, село Доброе; в Юрьеве: село Фроловское с Елохом, Красное, Курчево, Елцы, Варварино, Кузьмодемьянское, Голенищево, Добрыньское, Волстиново, Сорогошино, села Петра Константиновича: Матвеицово и Ворогово; в Суздале: Шокшов, Давыдовское; на Костроме: села Михайла Данилова, села Колдомские, данные ей Михаилом Сабуровым; на Устюге, в придачу к ее купле Леонтьевскому, Пятницкому и Вондокурью, село Мошемское и Дымкову сторону; из удела Андрея Большого: Елду, Кадку, Васильково; из удела князя Бориса: Издетемлю, Иудину слободу, Ядрово, село Андреевское во Ржеве; из удела Андрея Меньшого: Иледам с Комелою и Обнорою; из Нижнего Новгорода: села, которые были за великою княгинею Софьею Витовтовною, с Сокольским селцем и Керженцом; из Мурома - селце Муромское и Шатур. После составлена была еще приписная духовная грамота, по которой великой княгине отказаны: село Коломенское, Дьяковское, Хвостовское, луг князя Юрия Димитриевича против великокняжеского двора, Юрьевский луг Казначеев, два стана к Марининой слободе; в Переяславле Городище с деревнями Волнинскими да Бармазово с деревнями; в Муроме Почап, Заколпье, Черсово; на Коломне - село Оксинское с деревнями, также Мячково, купленное у Настасьи, жены Федора Андреевича, села на реке Москве, купленные у ее дочери. В Можайске: село Чертаковское, Белевицы, Исмейское село, мельницу под городом; села муромские и села в Вотском Стародубе, данные Анною, женою Василия Ивановича; села Долмата Юрьева в Хотунском, Растунове и Перемышле - в опричнину. Двор князя Ивана можайского в Москве отдан старшему сыну Ивану; двор серпуховских князей за Архангельским собором - сыну Юрию, а двор, данный ему бабкою у церкви Иоанна Предтечи, отдан великой княгине; двор Шемяки - Андрею Большому; опальные же дворы бояр Константиновичей - Петра, Ивана и Никиты, также за городом дворы отдаются в распоряжение великой княгине - кому из сыновей что даст. Села Окуловское и Репинское, которые великая княгиня дала Федору Басенку, а в духовной своей отдала в распоряжение великому князю, - эти села будут находиться у Басенка в пожизненном владении, а после смерти его отходят к великой княгине Марии.

Из этого обзора постепенного распространения, разделения и собирания Московских волостей мы видим, что в распространении Московского княжества завоевания играют весьма малую роль; первоначальное распространение на счет соседних княжеств - Смоленского и Рязанского, присоединение Можайска и Коломны с Вереею, Боровском, Лужею произошло силою оружия; но со времен Калиты распространение происходило преимущественно прикупами и примыслами особого рода, в которых оружие не участвовало. Московский князь скупает (отсюда название окупных князьков) отдаленные северо-западные и северо-восточные княжества, волости, как видно пустынные, бедные, которых князья не были в состоянии удовлетворять ордынским требованиям, а с другой стороны, не были в состоянии противиться ближайшим соседям, князьям более сильным. Таким образом, московские князья распространяют свои владения на счет слабых, раздробленных владений потомков Константина, Ивана Всеволодовичей, Константина Ярославича; Калитою куплены были Белоозеро, Галич, Углич; летописцы не говорят, как приобретен Дмитров; они говорят об изгнании из волости князей галицкого и стародубского при Донском; но волости стародубских князей не упоминаются среди волостей Донского и наследников его; следовательно, они оставались за князьями-отчичами, вошедшими в служебные отношения к московским князьям. Княжества Нижегородско-Суздальское и Муромское были заняты не силою оружия, только после нужно было в продолжение известного времени защищать этот примысл от притязаний прежних его князей; на юге московские князья распространяют свои владения на счет слабых, раздробленных областей Черниговско-Северских, на юго-востоке - на счет князей мещерских. Но в то время, когда волости присоединяются путем мирным, куплею или хотя насильственным, но без походов и завоеваний, продолжительные войны московских князей с соседними княжествами, хотя и оканчивавшиеся благополучно, не имели следствием земельных приобретений: так, ничего не было приобретено от Твери после счастливых войн с нею при Донском, ничего не было приобретено от Рязани после определения границ при Иоанне II; попытка приобресть волости Новгородские за Двиною при Василии Дмитриевиче не удалась. Кроме приобретения целых княжеств московские князья обогатились приобретением многих сел и мест. Мы знаем, что князья постоянно вносили в свои договоры условие - не приобретать волостей в чужих владениях, вследствие чего московские князья, несмотря на свои денежные средства, не могли купить волостей ни в Тверской, ни в Рязанской области; но им открыта была для прикупов великокняжеская область Владимирская, которою они постоянно владели, и мы видели из их завещаний, как они воспользовались этим, как преимущественно наполнили своими куплями уезд Юрьева Польского; вот также одна из причин усиления московских князей. Двояким путем князья московские приобретали села: куплею и отобранием у опальных бояр; так приобретены были села Вельяминовские, Свибловские, Всеволожские (Ивана Димитриевича), братьев Константиновичей. Границы Московского княжества при кончине Иоанна Калиты не совпадали даже с границами нынешней Московской губернии, ибо для этого недоставало ему Дмитрова, Клина, Волока Ламского; потом захватывали некоторую часть Тульской и Калужской губерний; но при кончине праправнука Калитина, Василия Темного, московские владения последнего не только обнимают всю нынешнюю Московскую губернию (кроме Клина), но простираются по губерниям: Калужской, Тульской, Владимирской, Нижегородской, Вятской, Костромской, Вологодской, Ярославской, Тверской.

Границы собственно Московского княжества на юго-востоке с Рязанскою областию определены в договорах рязанских князей с московскими: граница шла по реке Оке и Цне; прежние места Рязанские, от Коломны вверх по Оке, на стороне Московской: Новый городок, Лужа, Верея, Боровск - и все другие места на левой стороне реки принадлежат Москве, а вниз по Оке от Коломны по реку Цну и от устья Цны вверх все места на Рязанской стороне к Рязани, а на Московской - к Москве. Вследствие этого раздела Окою старые Рязанские места на правом берегу, бывшие до времен Иоанна II за Москвою, отошли к Рязани, именно: Лопастна, уезд Мстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубок, Броднич с местами. Места: Талица, Выползов, Такасов - отошли к Москве, равно как Мещера, купля Донского. Иначе, думаем, нельзя понимать этого места: "А межи нас роздел земли по реку по Оку, от Коломны вверх по Оце, на Московской стороне почен, Новый городок, Лужа, Верея, Боровск, и иная места Рязанская, которая ни будут на той стороне, то к Москве; а на низ по Оце, по реку на Тцну от усть Тцны вверх по Тцсне, что на Московской стороне Тцсны, то к Москве; а что на Рязанской стороне за Окою, что доселе потягло к Москве, почен, Лопастна и проч., та места к Рязани". Но спрашивается: каким образом Лопастна могла быть на Рязанской стороне, за Окою? Относительно Тулы новая трудность: "А что место князя великого Димитрия Ивановича на Рязанской стороне, Тула, как было при царице при Тайдуле, и коли ее баскаци ведали; в то ся князю великому Олгу не вступатся, и князю великому Димитрию". Тула называется местом великого князя Димитрия на Рязанской стороне, он от нее отступается - это понятно, но в то же время отступается от нее и великий князь Олег! В чью же пользу? Можно было бы предположить ошибку в договоре Донского и, основываясь на позднейших договорах рязанских князей с Василием и Юрием Дмитриевичами, принимать, что великие князья московские отступились от Тулы в пользу князей рязанских, ибо в этих позднейших договорах московские князья обязываются не вступаться в Тулу; но здесь опять затрудняет дело договор рязанского князя Ивана Федоровича с Витовтом, где встречаем следующее условие: "Великому князю Витовту в вотчину мою не вступатися Ивана Федоровича, в землю ни в воду, поколе рубежь Рязанские земли Переяславскые моее вотчины вынемши Тулу, Берестей, Ретань с Паши, Дорожен, Заколотен Гордеевской".

Любопытно, что в договорах московских князей с рязанскими не только Лопастна, но также Верея и Боровск называются старыми местами Рязанскими, тогда как, по свидетельству летописца под 1176 годом, Лопастна была волостию Черниговскою; но уже из этого самого свидетельства можно заметить, что рязанские князья начинают захватывать ближайшие к ним волости Черниговские, как, например, упоминаемый тут же Свирельск. По всем вероятностям, рязанцы захватили и Лопастну, и Верею, и Боровск, и Лужу вскоре после Батыева нашествия, когда Черниговско-Северское княжество опустело, раздробилось и обессилело.

Из новгородских договорных грамот мы знаем, что Волок, Вологда и Бежецкий Верх считаются до последнего времени владениями новгородскими; но в то же самое время в договорах и духовных грамотах великокняжеских мы видим, как великие князья распоряжаются и Волоком, и Бежецким Верхом, и Вологдою - знак, что здесь волости Новгородские находились в смесном владении с великокняжескими; и действительно, великий князь Василий Васильевич, утверждая Бежецкий Верх за Шемякою и братом его Дмитрием Красным, ставит условием договора, чтобы они держали эту волость по старине с Новым городом. Мы видели, что новгородцы хотели здесь размежеваться с великим князем; по Василий Васильевич Темный почему-то не хотел этого размежевания. На основании известия под 1220 годом, что великий князь Юрий Всеполодович велел племяннику, Васильку Константиновичу ростовскому, выслать против болгар полки из Ростова и из Устюга, мы заключили, что Устюг зависел от ростовских князей. Не знаем, удержали ли они Устюг во время своей слабости и зависимости от великих князей, или Устюг отошел к Владимирской области; знаем только, что Устюг является как город, принадлежащий князьям московским, впервые только в завещании Василия Темного, когда в первый раз города Владимирского княжества были смешаны с московскими и когда в первый же раз Ростов был отказан великим князем жене. Что касается общих русских границ на юго-востоке, то с большою вероятностию можно предположить, что они совпадали с границами епархии Рязанской и Сарайской, ибо последняя находилась уже в собственных владениях татарских. Этой границею в митрополичьих грамотах определяется река Великая Ворона, из тех же грамот узнаем, что христиане находились в пределе Черленого Яру (реки) и по караулам возле Хопра до Дону. На восточном берегу Дона, там, где эта река имеет ширину одинакую с шириною Сены в Париже, Рубруквис нашел русскую слободу, построенную Батыем и Сартаком; жители ее обязаны были перевозить через реку купцов и послов. Относительно этих границ важно для нас известие о путешествии Пимена митрополита в Константинополь. Митрополит отправился из Рязани сухим путем, взявши три струга и насад на колесах. Достигши Дона, путешественники спустили суда на реку и поплыли вниз. Вот как описывается плавание по Дону: "Путешествие это было печально и уныло, потому что по обеим сторонам реки пустыни: не видно ни города, ни села, виднеются одни только места прежде бывших здесь городов, красивых и обширных; нигде не видно человека, но зверей множество: коз, лосей, волков, лисиц, выдр, медведей, бобров, множество и птиц - орлов, гусей, лебедей, журавлей и разных других". Миновавши реки Медведицу, Высокие Горы и Белый Яр, также место древнего козарского Саркела, путешественники начали встречать татарские кочевья. Видно, что на Донской системе в конце XIV века крайним русским княжеством было Елецкое; кочевья же татарские начинались в нынешней земле войска Донского, около тех мест, где Дон находится в самом ближайшем расстоянии от Волги.

Касательно юго-западных границ с литовскими владениями мы знаем, что при Василии Дмитриевиче московском и Витовте литовском границею была назначена река Угра; но это определение односторонне. Мы видели также, как рязанский князь определил свои границы с Литвою; но из этого определения ничего понять нельзя. Из княжеских договоров и завещаний мы знаем, что Перемышль, Лихвин (Лисин), Козельск, Тросна считались в числе Московских волостей. Что же касается до земель присяжных князей Одоевских, Белевских, Воротынских, то здесь границ определить нельзя, потому что, по собственным словам Иоанна III, эти князья служили и его предкам и предкам Казимира литовского, на обе стороны, сообща; мы знаем также, что город Одоев, например, разделялся на две половины: одна принадлежала линии князей, зависевших от Москвы, а другая - линии князей, зависевших от Литвы. Из переговоров между московскими боярами и литовскими послами при Иоанне III мы знаем также, что договоры, заключенные с Литвою при Василии Дмитриевиче и сыне его Василии Темном, были невыгодны для Москвы, которая должна была тут уступить волости, принадлежавшие ей по прежним договорам, заключенным при Симеоне Гордом и брате его, Иоанне II. При Олгерде половина Серенска принадлежала Москве, а другая половина - Литве; в договоре Василия Темного с Казимиром Козельск был написан на обыск, т. е. по заключении договора должно было обыскать, кому этот город принадлежал прежде; но обыска не было, и Козельск остался за Москвою. Со стороны Смоленской или Верхнеднепровской области границею между московскими и литовскими владениями была сначала Угра, потом далее, на севере, границ Москвы и Твери с Литвою должно искать по водоразделу между речными областями Днепра и Волги. Границы между Литвою и новгородскими (с псковскими) владениями должны были оставаться те же самые, какие были между Смоленским и Полоцким княжествами и Новгородом. Как на востоке были волости, находившиеся в смесном владении у новгородцев и великих князей владимирских, например Торжок, Волок, Бежичи, так и на юге были такие же смесные владения у новгородцев и великих князей литовских; таковы были Великие Луки, Ржева (Новгородская) и еще волостей десять, менее значительных: все эти земли принадлежали к новгородским владениям, но дань и некоторые другие доходы шли с них великому князю литовскому; как в Торжке были два тиуна - новгородский и московский, так и на Луках сидели два же тиуна - новгородский и литовский, и суд у них был пополам. Без сомнения, такие отношения к Лукам, Ржеве и другим местам литовские князья наследовали от князей смоленских, которых княжеством они овладели. Такое явление, что волость принадлежала одному государству, а дань с нее шла другому, мы видим не в одних Новгородских областях: в договорах великих князей тверских с литовскими читаем: "Порубежные места, которые тянут к Литве или к Смоленску, а подать дают к Твери, должны и теперь тянуть по-старому, равно как те места, которые тянули к Твери, а подать давали к Литве или к Смоленску, тем и ныне тянуть по-прежнему и подать давать по-прежнему же".

Западные границы, границы Псковских волостей с Ливонским орденом, совпадали с нынешними границами Псковской губернии с Остзейским краем. Что касается границ Новгородской области со стороны шведских владений в Финляндии, то мы не имеем возможности определить их до 1323 года, к которому относится дошедший до нас договор великого князя Юрия Даниловича с шведским королем Магнусом. В этом договоре сказано, что Юрий с новгородцами уступили шведам три корельских округа: Саволакс, Ескис и Егрепя, вследствие чего и сделалось возможным определить границу.

Дошел до нас перечень и Новгородских Двинских волостей: Орлец, Матигоры, Колмогоры, Кур-остров, Чухчелема, Ухть-остров, Кургия, Княж-остров, Лисич-остров, Конечные дворы, Ненокса, Уна, Кривой, Ракула, Наволок, Челмахта, Емец, Калея, Кирия Горы, Нижняя Тойма. Потом из северных местностей упоминаются: Вельск, Кубена, Сухона, Кемь, Андома, Чухлома, Каргополь, Кокшенга и Вага. Из вятских городов упоминаются Орлов и Котельнич. На востоке определить границу трудно: знаем только, что на Суре был уже русский нижегородский город Курмыш.

Мы обозрели исторически распространение Московского княжества, усиление владельцев его волостями на счет других князей; но рядом с этим усилением московских и великих князей, разумеется, должно было идти изменение в отношениях между старшим и младшими князьями. Рассмотрим также и это изменение исторически; сперва обратим внимание на отношения князя московского и вместе великого князя владимирского к ближайшим родичам своим, удельным князьям, а потом на отношения его к дальним родичам, которые благодаря ослаблению родовой связи назвались, каждый в своей волости, великими князьями и пользовались одинакими правами с великим князем владимирским, хотя последний при удобном случае и старался приравнять их к своим удельным; таковы были князья тверской, рязанский, нижегородский.

В завещаниях своих великие князья определяют отношения между старшими и младшими сыновьями по старине; Калита говорит: "Приказываю тебе, сыну своему Семену, братьев твоих младших и княгиню свою с меньшими детьми: по боге ты им будешь печальник". Донской завещает детям: "Дети мои, младшие братья князя Василия, чтите и слушайте своего брата старшего, князя Василия, вместо меня, своего отца; а сын мой князь Василий держит своего брата князя Юрия и своих братьев младших в братстве без обиды". Против духовной Калиты в завещании Донского встречаем ту новость, что он придает волостей старшему сыну на старший путь. Одинакое наставление детям насчет отношений младших к старшему повторил и великий князь Василий Васильевич в своем завещании. Но описываемое время было переходным между родовыми и государственными отношениями; первые ослабели, вторые еще не утвердились; вот почему неудивительно встретить нам такие завещания княжеские, где завещатель вовсе не упоминает об отношениях младших сыновей своих к старшему: таковы завещания Владимира Андреевича и Юрия Дмитриевича. Можно было бы подумать, что так как эти завещания писаны младшими, удельными князьями, то они и не упомянули об отношениях между сыновьями, которые все были одинаково младшие братья относительно великого князя; но в таком случае они упомянули бы об обязанностях своих сыновей к этому великому князю, чего мы не находим; притом, например, Владимир Андреевич делает же различие между старшим своим сыном и младшими, назначает первому особые волости на старший путь, наконец, определяет обязанности сыновей к их матери, своей жене, говорит, чтоб они чтили ее и слушались, говорит, чтоб они жили согласно, заодно, и, однако, не прибавляет старой обычной формы - чтоб они чтили и слушались старшего брата, как отца.

Посмотрим теперь, как определялись обязанности удельных князей к великому в их договорах друг с другом. В договоре сыновей Калиты младшие братья называют старшего господином князем великим; клянутся быть заодно до смерти; брата старшего иметь и чтить вместо отца. Кто будет, говорят они, брату нашему старшему недруг, тот и нам недруг, а кто будет ему друг, тот и нам друг. Ни старший без младших, ни младшие без старшего не заключают ни с кем договора. Если кто станет их ссорить, то они должны исследовать дело (исправу учинить), виноватого казнить после этого исследования, а вражды не иметь друг к другу. Старший обязан не отнимать у младших волостей, полученных ими от отца: "Того под ними блюсти, а не обидети". Когда кто-нибудь из младших умрет, то старший обязан заботиться (печаловаться) об оставшемся после умершего семействе, не обижать его, не отнимать волостей, полученных в наследство от отца; не отнимать также примыслов и прикупов. Если старший сядет на коня (выступит в поход), то и младшие обязаны также садиться на коней; если старший сам не сядет на коня, а пошлет в поход одних младших, то они должны идти без ослушанья. Если случится какая-нибудь оплошность (просторожа) от великого князя, или от младших князей, или от тысяцкого, или от наместников их, то князья обязаны исследовать дело, а не сердиться друг на друга.

В договоре Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем встречаем уже важные дополнения: младший брат обязывается держать под старшим княженье великое честно и грозно, добра хотеть ему во всем: великий князь обязывается держать удельного в братстве, без обиды: "Тебе знать свою отчину, а мне знать свою". Заслышавши от христианина или от поганина что-нибудь доброе или дурное о великом князе, о его отчине или о всех христианах, младший обязан объявить ему вправду, без примышления, по крестному целованию, равно как и старший - младшему. Оба князя обязываются не покупать сел в уделах друг у друга, не позволять этого и своим боярам, не держать закладней и оброчников, не давать жалованных грамот; если случится иск одному князю на подданных другого, давать исправу. Младший обязан посылать своих воевод с воеводами великокняжескими вместе, без ослушанья; если кто-нибудь из воевод ослушается, то великий князь имеет право казнить его вместе с удельным. Если во время похода удельный князь захочет оставить кого-нибудь из своих бояр у себя, то он обязан доложить об этом великому князю, и оба распорядятся вместе, по обоюдному согласию (по згадце): кому будет прилично остаться, тот останется, кому ехать, тот поедет. Младший должен служить старшему без ослушанья, по згадце, как будет прилично тому и другому, а великий князь обязан кормить удельного князя смотря по его службе. Когда оба сядут на коня, то бояре и слуги удельного князя, кто где ни живет, должны быть под его знаменем. Если случится какое-нибудь дело между обоими князьями, то они отсылают для решения спора (для учинения исправы) своих бояр; если же бояре будут не в состоянии покончить дела, то едут к митрополиту, а не будет митрополита в Русской земле, то едут к кому-нибудь на третейский суд (на третей), кого сами себе выберут; и если который князь проиграет свое дело, то бояре его не виноваты в том.

Владимир Андреевич отказался от старшинства в пользу племянника, обязался признавать последнего старшим братом, но все же он был дядею Василию Димитриевичу, и потому договор, заключенный между ними, написан в более легких для серпуховского князя выражениях. Последний обязывается держать своего племянника, брата старейшего, честно, а слова грозно нет; великий князь обязывается держать дядю и вместе брата младшего в братстве и в чести без обиды. Во втором договоре старик дядя выговаривает даже себе право не садиться на коня, когда племянник сам не сядет; этот второй договор замечателен тем, что договаривающиеся уже хотят продлить и упрочить свои отношения: здесь в первый раз князья клянутся исполнять условия договора за себя и за детей своих. В завещании своем Владимир Андреевич приказывает жену, детей и бояр своих брату старшему, великому князю; если между детьми его случится какой-нибудь спор, то они для его решения посылают своих бояр; если и эти не согласятся между собою, то идут пред старую княгиню-вдову; которого сына княгиня обвинит, на том великий князь должен доправить, так, однако, чтоб вотчине их и уделам было без убытка. Относительно пользования уделами, Владимир Андреевич определяет, чтоб сыновья его не въезжали в уделы друг ко другу на свою утеху, т. е. на охоту, равно и в удел матери своей, разве получат позволение; не должны присылать в удел друг к другу приставов и не судить судов.

Димитрий Донской имел всю возможность привесть в свою волю двоюродного брата, который не имел средств бороться с владельцем двух частей Московского княжества и целого Владимирского; притом же серпуховской князь не имел права на старшинство ни в Москве, ни во Владимире. В других отношениях находился Василий Димитриевич к родным братьям, которых надобно было щадить, ласкать, чтоб заставить решиться сделать первый тяжкий шаг - отказаться от старшинства в пользу племянника. Отсюда понятно, почему в договорах Василия Димитриевича с братьями мы не находим тех резких выражений, тех прямых указаний на служебные отношения удельного князя к великому, какие встречаем в договорах Донского с Владимиром Андреевичем. Младшие братья обязываются держать Василия только вместо отца; Юрий Димитриевич в отдельном договоре своем с старшим братом обязывается держать его в старшинстве, и только; нет выражения честно и грозно, нет обязательства служить старшему брату.

Василию Димитриевичу не удалось склонить брата Юрия к уступке старшинства племяннику; отсюда усобица в княжение Василия Васильевича. Эта усобица кончилась торжеством нового порядка вещей, собранием уделов, но в продолжение ее великий князь иногда находился в затруднительных обстоятельствах и потому не мог слишком круто поступать с удельными. Дядя Юрий Димитриевич, принуждаемый отказаться от старшинства, хотя и называет племянника старшим братом, однако заключает с ним договоры как союзник равноправный, безо всякого определения, как он должен держать старшего брата; Юрий освобождает себя от обязанности садиться на коня даже и тогда, когда сам великий князь выступит в поход; относительно этого обстоятельства в первом договоре встречаем следующее условие: если Василий Васильевич сядет на коня, то Юрий посылает с ним своих детей, бояр и слуг; если великий князь пошлет в поход младших дядей своих или детей Юрия, то последний обязан выслать детей с боярами и слугами; если же великий князь посылает своих воевод, то и Юрий обязан выслать только своего воеводу с своими людьми. Во втором договоре: когда Василий сам сядет на коня или пошлет в поход дядю Константина, то Юрий высылает сына; если же великий князь пошлет двоюродных братьев или воевод, то Юрий высылает только воевод своих; если же великий князь пошлет одного сына Юриева на службу, то последний должен идти без ослушанья. Выражения честно и грозно в начале княжения Василия Васильевича не находим в договорных грамотах этого великого князя даже и с двоюродными братьями Андреевичами, встречаем только в договоре с князем Василием Ярославичем, внуком Владимира Андреевича; нет этого выражения и в договоре Андреевичей с Юрием; но после смерти Юрия оно является постоянно в договорах Василия Васильевича с удельными князьями.

Договоры великих князей московских с великими же князьями тверскими и рязанскими сходны с упомянутым выше договором великого князя Василия Васильевича с дядею Юрием, с тою только разницею, что Юрий, как удельный князь, не может сам собою, непосредственно, сноситься с Ордою, посылает дань чрез великого князя, тогда как великие князья тверской и рязанский сохраняют относительно татар вполне независимое от московского князя положение, сами знают Орду, по тогдашнему выражению. Если тверской князь и обязывается иногда считать московского старшим братом, то это определение отношений остается без дальнейшего объяснения. Относительно выступления в поход в договорах между великими князьями - московским, тверским и рязанским - встречаем обыкновенно условие, что если великий князь московский сядет на коня, то и другой договаривающийся великий князь обязан садиться на коня; если московский пошлет воевод, то и другой обязан сделать то же; только в договорах Димитрия Донского и сына его Василия с Михаилом тверским встречаем особенности: в первом тверской великий князь обязан садиться на коня и в том случае, когда выйдет на рать двоюродный брат московского князя Владимир Андреевич. В договоре Василия Димитриевича читаем: "Пойдет на нас царь (хан) ратию или рать татарская, и сяду я на коня сам с своею братьею, то и тебе, брат, послать ко мне на помощь двух своих сыновей да двух племянников, оставив у себя одного сына; если же пойдут на нас или литва, или ляхи, или немцы, то тебе послать детей своих и племянников на помощь; корм они возьмут, но иным ничем корыстоваться не должны. Также если пойдут на вас татары, литва или немцы, то мне идти самому к вам на помощь с братьями, а нужно будет мне которого брата оставить у себя на сторожу, и я оставлю. А к Орде тебе и к царю путь чист и твоим детям, и твоим внучатам, и вашим людям". Этот договор заключен совершенно на равных правах, даже у тверского князя более прав, чем у московского, без сомнения вследствие возраста Михаила Александровича: так, последний ни в каком случае не обязывается сам выступать в поход.

Что касается формы договорных грамот, то до времен великого князя Василия Димитриевича они обыкновенно начинались словами: "По благословению отца нашего митрополита"; первая дошедшая до нас договорная грамота, начинающаяся словами: "Божиею милостию и пречистыя богоматери", есть договорная грамота Василия Димитриевича с тверским князем Михаилом; постоянно же эта форма начинает встречаться в договорных грамотах со времен Василия Васильевича Темного, именно начиная с договора его с князем Василием Ярославичем серпуховским. После этих слов следуют слова: "На сем на всем (имярек) целуй ко мне крест (имярек)". Оканчиваются грамоты такими же словами: "А на сем на всем целуй ко мне крест по любви вправду, без хитрости". Когда вследствие известных стремлений вражда между родичами, между великим князем и удельными, дошла до крайности, когда мирились только по нужде, с враждою в сердце, с намерением нарушить мир при первом удобном случае, то начали употреблять более сильные нравственные средства, для того чтобы побудить к сохранению договора: явились так называемые проклятые грамоты. Но эти проклятые грамоты, это усиление нравственных принуждений не достигало цели и служит для нас только признаком крайнего усиления борьбы, при которой враждующие действовали по инстинкту самосохранения, не разбирая средств, не сдерживаясь никакими нравственными препятствиями. Что касается формы духовных завещаний княжеских, то они начинались следующими словами: "Во имя отца и сына и св. духа. Се аз грешный худый раб божий (имярек) пишу душевную грамоту, никем не нужен, целым своим умом, в своем здоровьи".

При обзоре распределения волостей княжеских мы видели, какую важную долю из них князья давали обыкновенно своим женам. Этому богатому наделению соответствовало и сильное нравственное и политическое влияние, какое уступалось им по духовным завещаниям мужей. Калита в своем завещании приказывает княгиню свою с меньшими детьми старшему сыну Семену, который должен быть по боге ее печальником. Здесь завещатель не предписывает сыновьям, кроме попечения, никаких обязанностей относительно жены своей, потому что эта жена, княгиня Ульяна, была им мачеха. До какой степени мачеха и ее дети были чужды тогда детям от первой жены, доказательством служит то, что сын Калиты, Иоанн II, не иначе называет свою мачеху как княгинею Ульяною только, дочь ее не называет сестрою; это объясняет нам старинные отношения сыновей и внуков Мстислава Великого к сыну его от другой жены, Владимиру Мстиславичу, мачешичу. Иначе определяются отношения сыновей к родным матерям по духовным завещаниям княжеским: Донской приказывает детей своих княгине. "А вы, дети мои, - говорит он, - живите заодно, а матери своей слушайтесь во всем; если кто из сыновей моих умрет, то княгиня моя поделит его уделом остальных сыновей моих: кому что даст, то тому и есть, а дети мои из ее воли не выйдут. Даст мне бог сына, и княгиня моя поделит его, взявши по части у больших его братьев. Если у кого-нибудь из сыновей моих убудет отчины, чем я его благословил, то княгиня моя поделит сыновей моих из их уделов; а вы, дети мои, матери слушайтесь. Если отнимет бог сына моего, князя Василия, то удел его идет тому сыну моему, который будет под ним, а уделом последнего княгиня моя поделит сыновей моих; а вы, дети мои, слушайтесь своей матери: что кому даст, то того и есть. А приказал я своих детей своей княгине; а вы, дети мои, слушайтесь своей матери во всем, из ее воли не выступайте ни в чем. А который сын мой не станет слушаться своей матери, на том не будет моего благословения".

Договор великого князя Василия Димитриевича с братьями начинается так: "По слову и благословению матери пашей Авдотьи". В договор свой с братом Юрием Василий вносит следующее условие: "А матерь свою нам держать в матерстве и в чести". Сыну своему Василий Димитриевич наказывает держать свою мать в чести и матерстве, как бог рекл; в другом завещании обязывает сына почитать мать точно так же, как почитал отца. Князь Владимир Андреевич серпуховской дает своей жене право судить окончательно споры между сыновьями, приказывает последним чтить и слушаться матери. То же самое приказывает сыновьям и Василий Темный. Относительно княгинь-вдов и дочерей их в завещании Владимира Андреевича находим следующее распоряжение: "Если бог отнимет которого-нибудь из моих сыновей и останется у него жена, которая не пойдет замуж, то пусть она с своими детьми сидит в уделе мужа своего, когда же умрет, то удел идет сыну ее, моему внуку; если же останется дочь, то дети мои все брата своего дочь выдадут замуж и брата своего уделом поделятся все поровну. Если же не будет у нее вовсе детей, то и тогда пусть сноха моя сидит в уделе мужа своего до смерти и поминает нашу душу, а дети мои до ее смерти в брата своего удел не вступаются никаким образом".

Мы видели, что волости, оставляемые княгиням, разделялись на такие, которыми они не имели права располагать в своих завещаниях, и на такие, которыми могли распорядиться произвольно; последние назывались опричнинами. Но кроме того, в Московском княжестве были такие волости, которые постоянно находились во владении княгинь, назначались на их содержание; эти волости назывались княгининскими пошлыми. Относительно их великий князь Василий Димитриевич в завещании своем делает следующее распоряжение: "Что касается сел княгининских пошлых, то они принадлежат ей, ведает она их до тех пор, пока женится сын мой, после чего она должна отдать их княгине сына моего, своей снохе, те села, которые были издавна за княгинями".

Во всех этих волостях княгиня была полною владетельницею. Димитрий Донской на этот счет распоряжается так: "До каких мест свободские волостели судили те свободы при мне, до тех же мест судят и волостели княгини моей. Если в тех волостях, слободах и селах, которые я взял из уделов сыновей моих и дал княгине моей, кому-нибудь из сирот (крестьян) случится пожаловаться на волостелей, то дело разберет княгиня моя (учинит исправу), а дети мои в то не вступаются". Владимир Андреевич распорядился так: "На мытников и таможников городецких дети мои приставов своих не дают и не судят их: судит их, своих мытников и таможников, княгиня моя".

Духовенство во имя религии поддерживало все эти отношения сыновей к матерям, как они определялись в духовных завещаниях княжеских. Митрополит Иона писал князьям, которые отнимали у матери своей волости, принадлежащие ей по завещанию отца: "Дети! Била мне челом на вас мать ваша, а моя дочь, жалуется на вас, что вы поотнимали у нее волости, которые отец ваш дал ей в опричнину, чтобы было ей чем прожить, а вам дал особые уделы. И это вы, дети, делаете богопротивное дело, на свою душевную погибель, и здесь, и в будущем веке... Благословляю вас, чтобы вы своей матери челом добили, прощение у ней выпросили, честь бы ей обычную воздавали, слушались бы ее во всем, а не обижали, пусть она ведает свое, а вы свое, по благословению отцовскому. Отпишите к нам, как вы с своею матерью управитесь: и мы за вас будем бога молить по своему святительскому долгу и по вашему чистому покаянию. Если же станете опять гневить и оскорблять свою мать, то, делать нечего, сам, боясь бога и по своему святительскому долгу, пошлю за своим сыном, за вашим владыкою, и за другими многими священниками да взглянувши вместе с ними в божественные правила, поговорив и рассудив, возложим на вас духовную тягость церковную, свое и прочих священников неблагословение".

Таковы были междукняжеские отношения в Северо-Восточной Руси. Мы видим, что переход родовых отношений в государственные, переход удельных князей из родичей в служебников, поскольку он выражается в договорных княжеских грамотах, совершается очень медленно благодаря именно долгому господству родовых княжеских отношений и вследствие того, что великий князь должен здесь усиливать свою власть на счет ближайших родственников, выгоды которых требуют поддержания старых родовых форм при определении отношений в договорах, хотя, разумеется, при перемене отношений на деле, при новых стремлениях и понятиях и самые родовые формы изменяются и показывают ясно разрушение старых отношений: так, например, выражения, встречающиеся в договорах описываемого времени, - держать дядею, держать племянником, держать братом ровным - не имеют смысла при родовых отношениях, где существуют только отношения отца к детям, где дядя есть отец, старший брат - отец, племянник, младший брат - сыновья. Обязательство удельного князя служить великому и обязательство последнего кормить удельного смотря по службе являются раз в договоре Димитрия Донского с двоюродным братом Владимиром Андреевичем и потом исчезают вследствие того, что Василий Димитриевич и Василий Васильевич находятся в менее выгодном положении относительно родичей. Даже довольно неопределенное выражение "держать великое княжение честно и грозно" утверждается не вдруг в договорных грамотах. Договоров служебных князей с теми князьями, к которым они вступали в службу с отчинами, из Северо-Восточной Руси до нас не дошло; но мы имеем довольное число таких договоров из Руси Юго-Западной. В 1448 году князь Федор Львович Воротынский, взявши город Козельск в наместничество из руки Казимира, короля польского и великого князя литовского, записался своему господарю без лести и без хитрости. Король Казимир в 1455 году пишет, что дал вотчину князю Воротынскому, узревши верную его службу. Договорная грамота князей новосильских и одоевских с Казимиром начинается тем, что означенные князья били челом господарю великому князю, чтобы принял их в службу. Тот пожаловал, принял их в службу, и они обязываются служить ему верно во всем, без всякой хитрости, и быть во всем послушными, давать ему ежегодную дань (полетное), быть в его воле, иметь одних друзей и врагов. Казимир с своей стороны обязывается держать их в чести и в жалованье, оборонять от всякого; обязывается и за наследников своих не нарушать договора, не вступаться в их отчину; в противном случае крестное целованье с них долой, и они становятся вольными; обязывается суд и исправу давать им во всяких делах чистые, без перевода; судьи королевские съезжаются с их судьями и судят, поцеловавши крест, без всякой хитрости; если возникнет у судей спор, то дело переносится на решение великого князя; споры самих князей между собою отдаются также на решение Казимира. Любопытно сравнить дошедшую до нас духовную грамоту Олгердова внука, князя Андрея Владимировича, с духовными грамотами московских князей; и в этих письменных памятниках, как во всяких других, высказывается различие в характере стран, где они писаны. И московские и южно-русское завещания начинаются словами: "Во имя отца, и сына, и св. духа", после чего в московских, как мы видели, означается, что завещатель находился в добром здоровье, душевном и телесном,- замечание, необходимое для того, чтобы духовная имела полную силу, и потом, без всяких околичностей, излагаются распоряжения завещателя. В духовной же Гедиминовича нет замечания о душевном и телесном здравии: вместо того завещатель распространяется, как он с женою и детьми приехал в Киев богу молиться, поклонился всем святыням, благословился у архимандрита Николая, поклонился гробам родственников и всех святых старцев и стал размышлять в своем сердце: сколько тут гробов, а ведь все эти мертвецы жили на сем свете и пошли все к богу! Пораздумав, что скоро и ему туда придется идти, где отцы и братья, князь почел приличным написать духовное завещание.

Мы видели, что прежде князь было общим, неотъемлемым названием для всех членов Рюрикова рода, а старший в этом роде князь назывался великим, причем мы видели, что название великий князь придавалось иногда и младшему в роде просто из учтивости, от усердия пишущего к известному князю. В описываемое время на севере при ослаблении родовой связи, родового единства, при стремлении князей к особности, независимости мы должны ожидать, что явится много князей, которые в одно и то же время будут величать себя названием великих, и не обманываемся в своих ожиданиях: князья московские носят это название по праву, обладая постоянно старшим столом Владимирским; но в то же самое время называют себя великими князья тверские и рязанские, в роде князей рязанских князья пронские, стремясь постоянно к независимости, называют себя также великими; наконец, видим, что по-прежнему и те младшие, удельные князья, которые в официальных памятниках никогда не смеют называть себя великими, в памятниках неофициальных из учтивости величаются этим названием: так, св. Кирилл Белозерский в духовной своей называет великим князем удельного можайского, Андрея Димитриевича. Прежде, когда все внимание обращалось на родовые отношения князей, а не на владения, старшему великому князю противополагались младшие; но теперь, когда родовые отношения стали рушиться, отношения же по владениям и зависимости начали выдвигаться на первый план, в противоположность великому князю для младших являются названия удельных и поместных князей. Мы видели, что и прежде некоторые князья назывались великими князьями всея Руси, как, например, Мономах, Юрий Долгорукий; в описываемое время из официальных памятников видим, что уже Иоанн Калита называется великим князем всея Руси и потом все его преемники. Из прежних названий княжеских встречаем господин; вновь являются господарь и государь. Что касается происхождения первого слова, то оно одинаково с происхождением слова князь: оспода означает семью, осподарь - начальника семьи, отца семейства; должно заметить также, что первое название употребительнее на юге, второе - на севере. Господин и господарь встречаются в соединении, например: "Занеже, господине князь великий, нам, твоим нищим, нечим боронитися противу обидящих нас, но токмо, господине, богом, и пречистою богородицею, и твоим, господине, жалованием нашего господина и господаря". Что значение слова господарь или государь было гораздо важнее значения прежнего господин, свидетельствует упорное сопротивление новгородцев ввести его в употребление вместо господин. Господарь противополагается служащим: "Кто кому служит, тот с своим господарем и едет". Для великих князей встречаем названия: великого государя земского, великого государя русского, великого господаря, самодержца. Самый полный титул великого князя московского для внешних сношений встречаем в договорной грамоте его с Казимиром, королем польским: "По божьей воли и по нашей любви, божьею милостью, се яз князь великий Василий Васильевич, московский и новгородский и ростовский и пермьский и иных". По-прежнему подданные, все остальное народонаселение, противополагаются князьям под названием черных людей.

При подлинных грамотах княжеских, дошедших до нас от описываемого времени, находятся печати князей с различными изображениями и надписями. На печати Иоанна Даниловича Калиты с одной стороны находится изображение Иисуса Христа, на другой - св. Иоанна; вокруг надпись: "Печать великого князя Ивана". У Симеона Гордого на одной стороне печати - изображение святого Симеона, на другой - надпись: "Печать князя великого Семенова всея Руси". У брата его Иоанна II на одной стороне печати - изображение святого Иоанна с надписью: "Агиос Иоанн", на другой - надпись: "Печать князя великого Ивана Ивановича". У Димитрия Донского на одной стороне печати - изображение св. Димитрия, на другой - надпись: "Печать князя великого Димитрия"; но на другой печати того же князя встречаем надпись с прибавлением: всея Руси. У Василия Димитриевича несколько печатей: на одной - изображение св. Василия Кесарийского и надпись: "Печать князя великого Васильева Димитриевича всея Руси"; на другой - изображение всадника с копьем, обращенным острием книзу; третья печать имеет изображение всадника с поднятым мечом, и разные другие. На печати Василия Темного виден всадник с копьем, находящимся в покойном положении, острием вверх. На печати тверского князя Бориса Александровича встречаем также изображение всадника с поднятым мечом.

И в описываемое время вступление князя на стол сопровождалось обрядом посажения. Вот как описывается посажение Александра Невского во Владимире: преосвященный Кирилл митрополит встретил его со крестами, со священным собором и со множеством людей и посадил его на великом княжении во Владимире, на стол отца его, с пожалованием царевым (ханским). Великий князь Василий Димитриевич был посажен на стол послом Тохтамышевым; Василия Васильевича посадил на стол посол ханский у Пречистыя, у золотых дверей. Таким образом, в этом самом обряде обозначалась ясно зависимость русских князей от ханов татарских; теперь, следовательно, для удовлетворительнейшего решения вопроса о значении князя на Руси в описываемое время мы должны постараться определить степень зависимости его от хана; зависимость эта выражалась ли только в необходимости требовать ханского утверждения, ханского ярлыка и в обязанности платить дань, или она имела влияние на внутреннюю деятельность князя, стесняла его? Здесь, разумеется, прежде всего должно решить вопрос о том, как хан мог наблюдать за деятельностию князя, имел ли он при нем постоянного представителя своего, наместника? В известном рассказе об Ахмате, баскаке курском, летописец говорит, что Ахмат держал баскачество Курского княжения, другие же татары держали баскачество по иным городам, во всей Русской земле и были велики. В повести о мучении св. Михаила Черниговского сказано, что Батый поставил наместников и властелей своих по всем городам русским. В известии о перечислении говорится, что численники поставили десятников, сотников, тысячников и темников и, урядивши все, возвратились в Орду. Под 1262 годом летописец говорит, что по всем городам русским был совет на татар, которых Батый и потом сын его Сартак посажали властелями по всем городам русским. Князья, согласившись между собою, выгнали татар, потому что было от них насилие: богатые люди откупали у татар дани и корыстовались при этом сами, а многие бедные работали в ростах. Тогда же, при изгнании и убиении татар, в Ярославле убили отступника Зосиму или Изосима, который с позволения посла ханского делал много зла христианам. В 1269 году великий князь Ярослав Ярославич, сбираясь идти на немцев, пришел в Новгород вместе с Амраганом, великим баскаком владимирским. Потом великий князь Василий Ярославич с тем же самым Амраганом воевал волости новгородские. Под 1275 годом упоминается о втором перечислении; под 1290 о восстании жителей ростовских на татар, которые были ограблены. После известия об Амрагане мы не встречаем на севере известий о баскаках, встречаем баскака только раз на юге, в Курской области; под 1284 годом ясный знак, что на севере баскаков больше не было, иначе летописи не могли бы умолчать о них в рассказе о событиях, в которых татары принимали важное участие, как, например, в борьбе между сыновьями Невского; упоминаются только одни послы, временно являвшиеся в русских городах. После 1275 года не упоминается более о перечислении - ясный знак, что ханы по разным причинам начали оказывать полную доверенность князьям и что последние взяли на себя доставку дани в Орду; но еще под 1266 годом летописец говорит об ослабе от насилия татарского по смерти хана Берге. Уже князь Андрей Александрович городецкий взводил в Орде обвинение на старшего брата Димитрия переяславского, будто тот не хочет платить дани хану; конечно, если бы в это время находился в России баскак или главный сборщик податей, дорога, то не родному брату пришлось бы доносить на Димитрия, и хан не стал бы основываться на одних Андреевых доносах; если же в этих делах были замешаны и баскаки и дороги, то каким образом летописец умолчал о них? Не умолчал же он о Кавгадые. Таким образом, через удаление баскаков, численников и сборщиков дани князья освобождались совершенно от татарского влияния на свои внутренние распоряжения; но и во время присутствия баскаков мы не имеем основания предполагать большого влияния их на внутреннее управление, ибо не видим ни малейших следов такого влияния.

На юго-западе самое подробное описание вступления княжеского на стол читаем в рассказе волынского летописца о вступлении Мстислава Даниловича на стол Владимирский, оставленный ему по распоряжению двоюродного брата Владимира Васильковича: Мстислав приехал в соборную церковь, созвал бояр и граждан, русских и немцев, которым прочли Владимирово завещание, и слышали все от мала до велика, после чего епископ благословил Мстислава крестом воздвизальным на княжение. Здесь, на юге, жители Бреста не хотели признавать Мстислава своим князем, не хотели исполнять завещания Владимирова; на севере не видим ничего подобного, не встречаем также известий о рядах или уговорах граждан с князьями; не встречаем известий о том, чтобы князья созывали веча и объявляли народу о походе. Князья по-прежнему чаще сами предводительствуют войском, чем посылают воевод; но ни в одном из них не замечаем такой охоты к бою, какую видели в князьях старой, Южной, Руси.

Законодательная деятельность князей выразилась в описываемое время на севере в уставной грамоте великого князя Василия Димитриевича на Двину, в судной грамоте великого князя Александра Михайловича, данной Пскову, и в уставной грамоте князя Константина Димитриевича, данной тому же городу. В 1395 году митрополит Киприан писал псковичам: "Слышал я, что суздальский владыка Дионисий, будучи во Пскове, составил грамоту и присоединил ее к грамоте великого князя Александра - по чему ходить, как судить, кого как казнить, да написал и проклятие на того, кто начнет поступать иначе. Дионисий владыка сделал это не свое дело, не по закону и не по правилам. Если великий князь Александр написал грамоту, по чему ходить, то волен, в том всякий царь в своем царстве, или князь в своем княженьи - всякие дела решить и грамоты записывать; так и великий князь Александр волен был написать грамоту, по чему ходить, на христианское добро, а Дионисий владыка вплелся не в свое дело, написал грамоту негодную, и я эту грамоту рушаю. Вы же, дети мои псковичи, как прежде ходили по грамоте князя великого Александра, как была это у вас старина так и теперь по той старине ходите; а грамоту Дионисиеву пришлите ко мне, я сам ее раздеру; та грамота не в грамоту, а что написал он там проклятие и неблагословение патриаршее, то я это проклятие снимаю и благословляю вас. Ходите, дети, по своему обычаю (по своей пошлине) и по старине суды судите: кого виноватого пожалуете, вольны, показните ли за какую вину, также вольны; делайте по старине, чисто и без греха, как и всякие христиане делают". О деятельности князя относительно суда и расправы так читаем в договоре Димитрия Донского с Владимиром Андреевичем серпуховским: великий князь говорит двоюродному брату: "Судов тебе московских без моих наместников не судить, а стану я судить московские суды, то я буду этим с тобою делиться. Если случится мне не быть в Москве, и ударит мне челом москвитин на москвитина, то я дам пристава и пошлю к своим наместникам, чтоб они решили дело вместе с твоими наместниками. Если же ударит мне челом кто из великого княжения на москвитина, на твоего боярина, то я пошлю за ним пристава, а ты пошлешь за своим своего боярина. Если же ударит мне челом мой на твоего, кто живет в твоем уделе, то я пошлю к тебе, а ты решишь дело; а ударит тебе челом твой на моего, кто живет в моем уделе и в великом княжении, то ты пошлешь ко мне, и я решу дело, а послать нам за ними своих бояр".

Мы видим, что по прошествии известного времени Россия освободилась от татарских численников и сами князья стали собирать дань со своих волостей и доставлять в Орду. О том, как собиралась дань в волостях, составлявших общее владение Калитина потомства, можно найти известия в условиях договора между Димитрием Донским и Владимиром Андреевичем серпуховским. "Если мне,говорит великий князь,- придется послать своих данщиков в город, и на перевозы, и в волости княгини Ульяны, то тебе своих данщиков слать с моими данщиками вместе, а в твой удел мне своих данщиков не всылать", следовательно, каждый удельный князь собирал в своем уделе дань независимо и потом отдавал ее великому князю для доставления в Орду. В другом договоре тех же князей говорится: "Что наши данщики сберут в городе (Москве), в станах и в варях, тому идти в мою (великого князя) казну, а мне давать в выход". После того как поголовное перечисление не возобновлялось более, то количество выхода, разумеется, стало зависеть от соглашений великих князей с ханами. Без сомнения, с самого начала великие князья предложили ханам большую сумму денег, чем та, которую доставляли татарские численники и откупщики; потом эта сумма должна была изменяться вследствие разных обстоятельств; так, например, мы видели, что иногда князья, соперничествуя из ярлыка, надбавляли количество выхода. Мамай требовал от Димитрия Донского дани, какую предки последнего платили ханам Узбеку и Чанибеку, а Димитрий соглашался только на такую дань, какая в последнее время была условлена между ним самим и Мамаем; нашествие Тохтамыша и задержание в Орде сына великокняжеского Василия заставили потом Донского заплатить огромный выход: была дань великая по всему княжению Московскому, говорит летописец, брали по полтине с деревни, давали и золотом в Орду. В завещании своем Димитрий Донской упоминает о выходе в 1000 рублей со всех волостей, принадлежавших его сыновьям; здесь доля каждого из пяти уделов определяется следующим образом: Коломенского - 342 рубля, Звенигородскою - 272, Можайского с отъездными местами - 235, Дмитровского -III, удела князя Ивана - 10 рублей. Доля выхода, падавшая на княжество Серпуховское, удел Владимира Андреевича, не могла быть здесь означена, и, таким образом, мы лишены средства сравнить Серпуховской удел с другими уделами Московского княжества относительно количества выхода и, следовательно, относительно материальных средств. Доля Серпуховского удела определена в договоре великого князя Василия Димитриевича с дядею Владимиром Андреевичем и в завещании последнего: эта доля состояла из 320 рублей; но количество всего выхода в обоих случаях означено другое, именно 5000 рублей; наконец, во втором договоре Василия Димитриевича с князем серпуховским встречаем известие о выходе в 7000 рублей; из тех же источников узнаем, что Нижегородское княжество платило выходу 1500 рублей. Известна также доля каждого из пяти уделов, на которые раздробилось Серпуховское княжество по смерти Владимира Андреевича: княгиня с своего участка платила 88 рублей, князь серпуховской - 48 рублей с половиною, князь боровский - 33 рубля, князь ярославский 76, князь радонежский - 42 рубля; князь перемышльский - 41 рубль; с Городца князья Семен и Ярослав платили 160 рублей в нижегородский выход (1500 рублей); с Углича - 105 рублей. Здесь останавливает нас малость доли князя Семена боровского - 33 рубля; любопытно также, что средства одного Городца превышали средства двух уделов князей Семена и Ярослава, Боровска и Ярославля. В эти уроки, в эту определенную сумму, которую должен был вносить каждый удел для выхода, не входила чрезвычайная дань, которую князья брали с своих бояр больших и путных по кормлению и путям. Это выражение: брать дань по кормлению и путям, также: брать дань на Московских станах и на городе на Москве, с противоположением дани, взятой на численных людях; выражение: положить дань на волости по людем по силе; наконец, выражение: потянуть данью по земле и по воде - все эти выражения уже показывают, что дань бралась не поголовно. Великий князь Василий Васильевич пишет в своем завещании: "Как начнут дети мои жить по своим уделам, то княгиня моя и дети пошлют писцов, которые опишут их уделы по крестному целованию, обложат данью по сохам и по людям, и по этому окладу княгиня и дети мои станут давать в выход сыну моему Ивану". Едигей в письме к великому князю Василию Димитриевичу говорит, что последний во всех своих владениях брал дань по рублю с двух сох, но серебра этого не присылал в Орду. Изменчивость выхода выражается обычным в княжеских договорах условием: "А прибудет дани больше или меньше, взять ее по тому же расчету" и т. п. Со времен Донского обычною статьею в договорах и завещаниях княжеских является то условие, что если бог освободит от Орды, то удельные князья берут дань, собранную с их уделов, себе и ничего из нее не дают великому князю: так продолжают сохранять они родовое равенство в противоположность подданству, всего резче обозначаемому данью, которую князья Западной Руси уже платят великому князю литовскому.

Кроме выхода, или дани, были еще другого рода издержки на татар, ордынские тягости и проторы. Таков был ям - обязанность доставлять подводы татарским чиновникам, содержание посла татарского и его многочисленной хищной свиты; наконец, поездки князей в Орду, где должно было дарите хана, жен его, вельмож и всех сколько-нибудь значительных людей; неудивительно, что у князей иногда недоставало денег, и они должны были занимать их в Орде, у тамошних бесерменских купцов, а чтобы заплатить потом последним, занимать у своих русских купцов; отсюда долги княжеские разделяются в их договорах на долг бесерменский и русский: князь звенигородский Юрий Димитриевич в договоре с племянником Василием Васильевичем говорит: "Что я занял у гостей и у суконников 600 рублей и заплатил твой ордынской долг Резеп-Хозе и Абипу в кабалы и на кабалах подписал это серебро, то ты сними с меня этот долг 600 рублей, а с теми гостями ведайся сам без меня; я только назову тебе тех людей, у которых я занял деньги". Как средства великого князя превосходили средства удельных, видно из того, что он нередко имел возможность жаловать последних, позволяя им известное время не платить выхода с целого удела или с части его.

Дань шла в казну княжескую тогда только, когда не было запросов из Орды, то есть когда считали возможным не удовлетворять этим запросам; постоянные же доходы княжеские состояли по-прежнему в пошлинах торговых, судных и доходов с земельной частной собственности. Торговые пошлины в княжеских договорах определяются таким образом: князья требуют обыкновенно друг от друга, чтобы новых мытов не замышлять, старые же, обычные, мыты состоят в следующих сборах: с воза пошлины деньга, с человека косток деньга, если кто поедет без воза, верхом на лошади, но для торговли, платить деньгу же; кто утаится от мытника, промытится, тот платит с воза промыты 6 алтын да заповеди столько же, сколько бы возов ни было; промыта состоит в том, когда кто объедет мыт; если же кто проедет мыт, а мытника у заставы (завора) не будет, то промыты нет; если мытник догонит купца, то пусть возьмет свой мыт, но промыты и заповеди здесь нет. С лодьи пошлина: с доски два алтына, со струга алтын. Тамги и осмничего берется от рубля алтын; но тамга и осмничее берется только тогда, когда кто начнет торговать; если же поедет только мимо, то знает свой мыт да костки, а других пошлин нет; если же кто поедет без торгу, то с того ни мыта нет, ни пошлин.

Кроме означенных пошлин в источниках упоминаются еще: гостиное, весчее, пудовое, пошлина с серебряного литья, резанка, шестьдесят, побережное, пятно (пошлина с положения клейма на лошадей), пошлины с соляных варниц (противень, плошки), сторожевое, медовое, езовое (пошлина с рыбных промыслов), закось, или закосная пошлина, поватажное, портное.

Из судных пошлин упоминаются: вина, поличное, безадщина, татин рубль, пересуд и проч. Наконец, упоминается пошлина с браков, или так называемая повоженная куница. В описываемое время не встречаем упоминания о двух отраслях княжеских доходов, которые под именем полюдья и погородья упоминаются в известной грамоте князя Ростислава смоленского. Обычай князей ездить на полюдье, т. е. объезжать свою волость, вершить дела судные и брать дары, упоминается еще в известиях Константина Багрянородного, потом встречаем упоминовение о нем в летописи в конце XII века, потом это название исчезает; но исчез ли обычай, и когда именно исчез? Этих вопросов решить не можем.

Мы видели, какою богатою земельною собственностию владели князья; произведения этих земель не только служили для продовольствия двора, но шли также в торговлю; на последнее указывает условие в договоре с рязанским князем, чтоб с торговых людей великокняжеских не брали мыта. В описываемое время встречаются известия об оброке, который должны были платить поселенные на землях люди два раза в год, весною и осенью на весенний и осенний Юрьев день. Одною из важнейших статей дохода было пчеловодство и варка меду; об этой статье князья постоянно упоминают в своих договорах и завещаниях. Потом упоминаются княжеские соляные варницы: в области Галицкой, так называемая Соль, в Нерехте, подле Юрьева упоминается Великая Соль, в Ростове - Ростовская Соль; на Городце Волжском князья имели также соляные варницы. О важности рыбной ловли для князей свидетельствует завещание серпуховского князя Владимира Андреевича о рыбной ловле под Городцом; он приказывает двоим сыновьям, чтоб они устроили себе общий ез и делили добычу поровну. Одною из важнейших отраслей звероловства была ловля бобров, для которой у князей был особый разряд служителей (бобровники); что бобры водились тогда поблизости Москвы даже, свидетельствует завещание князя Владимира Андреевича, который отказывает старшему сыну бобровников в станах Московских. Выгоды от звероловства и страсть к охоте придавали в глазах князей большую важность ловчему и сокольничему пути, т. е. праву промышлять над зверем и птицею; Симеон Гордый потребовал от братьев, чтоб они уступили ему на старейшинство оба этих пути в станах Московских, которые должны были находиться в общем владении; по завещанию Владимира Андреевича ни один из его сыновей не смел охотиться в уделе другого без позволения последнего. Что охота была псовая, свидетельствует название ловчих псарями; для ловли птиц употреблялись также и перевесы. Князья посылали толпы своих промышленников, ватаги, к Белому морю и Северному океану, в страну Терскую и Печерскую за рыбою, зверем и птицею: из грамоты великого князя Андрея Александровича узнаем, что уже тогда три ватаги великокняжеские ходили на море со своим ватамманом (ватагаманом, атаманом); Калита дает жалованную грамоту печерским сокольникам. В завещаниях и договорах княжеских упоминается о конюшем пути, о праве ставить и кормить своих коней; Иоанн Калита завещал одно свое стадце сыну Семену, другое - Ивану, а остальными приказал поделиться сыновьям и жене поровну. Симеон Гордый завещал своей жене 50 коней ездовых и два стада. Иоанн II отказал своим сыновьям пополам стада свои коневые, жеребцов и кобылиц; Донской разделил стада между сыновьями и женою. Владимир Андреевич серпуховской отказал свое стадо седельное - коней, лошаков и жеребцов, также кобылье стадо жене своей. Наконец, доходной статьею для князей являются сады, к которым причислено было известное число садовников.

Мы видели, что князья пользовались остатками своих доходов для приобретения имуществ недвижимых; о движимости их можно иметь довольно полное понятие из духовных завещаний. Иоанн Калита оставил после себя двенадцать цепей золотых, три пояса золотых, пояс большой с жемчугом и с каменьем, пояс золотой с капторгами, пояс сердоничный окован золотом, пояс золотой фряжский с жемчугом и каменьем, пояс золотой с крюком на червчатом шелку, пояс золотой царевский; две чаши золотые с жемчугом, два овкача золотых, две чашки круглые золотые, две чары золотые; блюдце золотое с жемчугом и каменьем, десять блюд серебряных, два чума золотых больших, два чумка золотых поменьше, коробочку золотую; после первой жены его, княгини Елены, остались вещи: четырнадцать обручей, ожерелье, монисто кованое, чело, гривна. Кроме того, Калита упоминает еще о золоте, которое он придобыл, и о серебряных сосудах. Из дорогого платья Калита оставил детям: кожух червленый жемчужный, кожух желтый объяринный с жемчугом, два кожуха с аламами и с жемчугом, коц великую с бармами, бугай соболий с наплечками, с жемчугом и каменьем, скорлатное портище, саженое с бармами, шапку золотую.

Все это движимое имущество разделено было между тремя сыновьями и женою; вещи первой жены пошли ее дочери. Доля князя Андрея Ивановича серпуховского досталась сыну его Владимиру; Симеон Гордый завещал все жене своей, от которой только некоторые вещи перешли к великому князю Иоанну II; последний оставил после себя три иконы, пять цепей золотых, из которых три с крестами, одну шапку золотую, одни бармы, четыре пояса, из которых два с жемчугом и каменьем, две сабли золотые, две обязи золотые, две серьги с жемчугом, два чекака золотых с каменьем и жемчугами, три овкача золотых, два ковша больших золотых, одну коробку сердоничную, золотом окованную, одну бадью серебряную с наливкою серебряною, один опашень скорлатный саженый, алам жемчужный, наплечки золотые с кругами, с каменьем и жемчугами, алам малый с жемчугами, чашку золотую и стакан цареградский, кованный золотом, блюдо серебряное с кольцами. Будущим зятьям своим великий князь оставил по цепи золотой и поясу золотому.

Димитрий Донской оставил после себя одну икону, одну цепь, восемь поясов, бармы, шапку золотую, вотолу саженую, снасть золотую, наплечки, алам, два ковша золотых.

Василий Димитриевич оставил своему сыну: страсти большие, крест патриарха Филофея, икону Парамшина дела, цепь кресчатую, шапку золотую, бармы, три пояса, коробку сердоничную, ковш золотой князя Симеона Гордого, сосуд, окованный золотом, каменный сосуд, присланный в подарок от Витовта, кубок хрустальный, присланный в подарок от польского короля. Удельный князь Юрий Димитриевич звенигородский оставил после себя три иконы, окованные золотом, три пояса и блюдо большое двухколечное.

Великая княгиня Софья Витовтовна оставила: ящик с мощами, икону, окованную на мусии, икону пречистыя богородицы с пеленою, большую икону богородицы степную с пеленою и с убрусцами, икону св. Козьмы и Дамиана, икону св. Федора Стратилата, выбитую на серебре. Кроме того, оставила два дубовых ларчика, большой и малый, большой ящик и коробью с крестами, иконами и мощами.

Великий князь Василий Васильевич Темный оставил пять крестов золотых: один из них Петра чудотворца, другой Парамшинский, третий патриарха Филофея; икону золотую и на изумруде, шапку, бармы, сердоликовую коробку и два пояса. Из этого перечисления мы видим, что движимое имущество великих князей московских вовсе не увеличивается после Калиты, напротив, уменьшается; бедность завещанных вещей особенно поражает нас в духовной Димитрия Донского, сына и внука его. Такое оскудение мы должны приписать, во-первых, разделению между сыновьями и передаче вещей дочерям; потом желанию князей увеличивать более недвижимую собственность, чем движимую; Тохтамышеву нашествию и большим издержкам в Орде после этого нашествия; большим издержкам в Орде при Василии Димитриевиче для приобретения ярлыков на Нижний Новгород и Муром; наконец, смутному княжению Василия Васильевича и тому, что Василий Косой и Шемяка грабили в Москве казну великокняжескую. Золотая шапка завещается постоянно старшему сыну, начиная с завещания Калиты; барм Калита не отказывает старшему сыну Семену, отказывает одежды с бармами младшим сыновьям; но с завещания Иоанна II мы видим бармы постоянно в числе вещей, завещаемых старшему сыну; также, начиная с завещания Иоанна II, к старшему сыну постоянно переходит коробка сердоничная или сердоликовая, золотом окованная; впрочем, и Калита упоминает о золотой коробочке, которую он завещал княгине с дочерьми. Благословение иконами встречаем впервые в завещании Иоанна II; замечательно, что оружие, именно две золотые сабли, встречаем только между вещами этого князя, равно как две серьги, завещанные сыновьям.

В духовной Димитрия Донского встречаем очень мало платья; в духовных Василия Димитриевича и Василия Темного вовсе не встречаем его. Движимое богатство князей Юго-Западной Руси состояло, как видно, в тех же самых вещах, как и на северо-востоке; так, мы видели, что князь Владимир Васильевич волынский пред смертию роздал бедным все свое имение: золото, серебро, дорогие камни, золотые и серебряные пояса, отцовские и свои; серебряные блюда большие и кубки золотые и серебряные побил и полил в гривны, так же поступил с золотыми монистами бабки и матери своей.

Жизнь русского князя на севере и юге в описываемое время мало чем разнилась от жизни прежних русских князей. Замечаем, что княжие имена выходят из употребления; князья обыкновенно называются именами, взятыми из греческих святцев; из старых славянских имен употребляются такие, которые принадлежали святым прославленным князьям, каковы: Владимир, Борис, Глеб, Всеволод. В потомстве Константина Всеволодовича встречаем только одного Мстислава; в потомстве Ярослава Всеволодовича находим одного Ярослава и одного Святослава; чаще встречаем княжие имена в областях, принадлежавших к старой Руси, Смоленской, Рязанской, Черниговской. Но если вышло из обычая давать князьям славянские языческие имена, то сохранялся обычай давать по два имени, хотя оба были взяты из греческих святцев; так, известно, что сын Василия Темного имел два имени - Иоанн и Тимофей, из которых употреблялось только одно первое. Восприемниками при крещении князей встречаем духовные лица: так, владыка новгородский Василий ездил во Псков крестить сына (Михаила) у князя Александра Михайловича тверского; митрополит Алексий крестил князя Ивана Борисовича нижегородского; у Димитрия Донского сына Юрия крестил св. Сергий Радонежский; у князя Василия Михайловича кашинского крестил сына Димитрия троицкий игумен Никон, преемник св. Сергия, вместе с бабкою новорожденного, великою княгинею Евдокиею; у Василия Васильевича Темного крестил сына (Иоанна) троицкий же игумен Зиновий. На княжеские крестины бывали большие съезды, приезжали князья-родственники с женами, братьями, детьми и боярами. Обряд пострига сохранялся. Касательно воспитания князей встречаем одно известие, что князь Михаил Александрович тверской ездил в Новгород к крестному отцу своему, владыке Василию, учиться у него грамоте; молодому князю было тогда семь лет. Между боярами княжескими упоминаются дядьки. Женились князья в первый раз от четырнадцатилетнего до двадцатилетнего возраста; как и прежде, свадьбы сопровождались богатыми пирами; как видно, венчались князья в том городе, где княжил отец невесты, у которого был первый пир, а потом все родные и гости пировали у женихова отца; так, Глеб Васильевич, князь ростовский, женил сына Михаила на дочери ярославского князя Федора Ростиславича, и венчание происходило у последнего в Ярославле, куда приехал отец женихов и много других князей и бояр; потом женихов отец задал большой пир в Ярославле же, почтил свата своего, князя Федора Ростиславича, и всех гостей - князей, бояр и слуг, брачные пиры назывались кашею. От обычая жениться в городе отца невестина происходит выражение, что такой-то князь женился у такого-то князя. Но понятно, что подобный обычай мог соблюдаться только тогда, как жених был еще князь молодой, ниже или равный по достоинству с отцом невесты, и когда последний был жив; но если женился князь не молодой уже или даже если молодой, но важнее тестя или брал сироту, то жених не ездил сам в город, невестин, а посылал за нею бояр своих: так, Симеон Гордый, великий князь московский, послал двух бояр привезти себе невесту из Твери, сироту, дочь князя Александра Михайловича. Димитрий Донской женился на дочери нижегородского князя Димитрия Константиновича, но свадьба была не в Москве и не в Нижнем, а в Коломне, на половине дороги, ибо из Москвы в Нижний путь шел Москвою-рекою и Окою мимо Коломны; выбор Коломны здесь объясняется тем, что оба великих князя не хотели нарушить своего достоинства. Московский не хотел ехать жениться в Нижний, а нижегородский не хотел ехать на свадьбу к дочери в Москву к шестнадцатилетнему зятю. Так и Александр Невский, взявши дочь у полоцкого князя, венчался с нею в Торопце, где был первый пир, и потом в Новгороде - другой. Венчали князей епископы; если в городе, где женился князь, не было епископского стола, то приглашался для венчания тот епископ, к епархии которого принадлежало княжество; так, венчать князя Василия Ярославича в Кострому приезжал епископ из Ростова. Из завещания великого князя Иоанна II мы видим, что было в обычае тестю дарить зятьев: так, великий князь назначает будущим зятьям в завещании по золотой цепи и по золотому поясу. Мы видели, что обычай давать приданое был уже и прежде; по теперь встречаем в источниках и самое это слово; так, Димитрий Шемяка в договоре с великим князем Василием Васильевичем упоминает о своем приданом, которое было означено в духовной грамоте его тестя и которое захватил брат его Василий Косой. Женились князья и в описываемое время, как мы уже могли усмотреть, в своем роде, потом часто женились на княжнах литовских и выдавали дочерей своих замуж в Литву; иногда женились в Орде на княжнах татарских; великий князь Василий Димитриевич отдал дочь свою Анну за греческого царевича Иоанна, сына Мануилова; наконец, князья женились на дочерях боярских и выдавали дочерей своих за бояр; дочь великого князя нижегородского Димитрия Константиновича была замужем за московским боярином Николаем Васильевичем, сыном тысяцкого Вельяминова; дочери московского боярина Ивана Димитриевича были - одна за сыном Владимира Андреевича серпуховского, Андреем, другая за одним из князей тверских; сын Донского князь Петр дмитровский женился на дочери московского боярина Полиевкта Васильевича; один из сыновей тверского великого князя Михаила Александровича женат был на дочери московского боярина Федора Андреевича Кошки, а внучка последнего была за князем Ярославом, сыном Владимира Андреевича серпуховского. Из примера Симеона Гордого видим, что князья вступали в брак иногда до трех раз; тот же великий князь Симеон развелся со второю женою своею Евпраксиею и отослал ее к отцу, одному из князей смоленских; князь Всеволод Александрович холмский также отослал княгиню свою к родным в Рязань.

О занятиях княжеских в описываемое время по характеру источников мы имеем меньше известий, чем в период предшествовавший. Против прежнего для князей прибавилась теперь новая, важная и тяжкая обязанность - это поездки в Орду; Иоанн Калита ездил туда девять раз; сын его Симеон Гордый в кратковременное княжение свое был там пять раз. Иногда князья отправлялись в Орду и с женами и с детьми, иногда собиралось по нескольку князей и ехали туда вместе; о князе Глебе Васильевиче ростовском говорится, что он с молодых лет служил татарам и много христиан избавил от их обид; иногда князья должны были отправляться с ханом в поход.

Волынский летописец говорит, что князь Даниил галицкий, поехавши однажды провожать свое войско, убил на дороге сам рогатиною три вепря, да отрок его - трех же. О племяннике Данииловом, князе Владимире Васильевиче волынском, говорится, что он был ловец добрый и храбрый, завидит вепря или медведя, не станет дожидаться слуг, но сам сейчас убьет всякого зверя. Не знаем, в такой ли степени северные князья разделяли эту страсть к охоте с своими южными соплеменниками мы видели, что князь Владимир Андреевич серпуховской запретил сыновьям в духовном завещании охотиться без позволения в чужих уделах; видели, что у князей были ловчие, псари и сокольники, которыми они дорожили; но, с другой стороны, мы знаем, что для князей охота составляла также промысел, что они посылали без себя своих ловчих добывать зверя и птицу. Так, в сказании о Луке Колоцком говорится, что когда сокольники удельного князя можайского Андрея Димитриевича выезжали по княжескому приказу с ястребами и соколами на ловлю, то Лука бил и грабил сокольников, ястребов и соколов себе брал, и случалось это много раз. Князь Андрей Димитриевич терпел иногда и посылал к Луке, но тот приказывал отвечать ему жестоко и сурово и сам не переставал бить и грабить не только сокольников, но и ловчих княжеских, отнимая у них медведей. Один из ловчих решился отомстить Луке и нашел удобный случай: поймавши однажды медведя лютого, он приказал вести его мимо Лукина двора; Лука, увидавши медведя, вышел сам к нему с служкою и приказал княжескому ловчему пустить зверя на дворе; тот воспользовался случаем и выпустил медведя прежде, чем Лука успел уйти в комнаты: зверь бросился на него и истерзал так, что слуги отняли его едва живого. Из этого рассказа видно, что ловили больших медведей живыми и употребляли их потом на утеху.

Как северные князья проводили свой день, видно отчасти из одного известия, именно из известия о Суздальской битве: здесь сказано, что великий князь Василий Васильевич ужинал у себя со всеми князьями и боярами и пир продолжался до глубокой ночи. На другой день по восшествии солнца (7 июля) великий князь приказал служить заутреню, после которой пошел опять уснуть. Видим, что по утрам к князю являлись сыновья его, бояре и другие люди с разными делами по управлению. Смерти княжеской предшествовало обыкновенно пострижение в иноки и в схиму; о кончине князя Димитрия Святославича юрьевского рассказывается, что когда ростовский епископ постриг его в иноки и в схиму, то он внезапно лишился употребления языка, потом опять стал говорить и, взглянувши на епископа радостными глазами, сказал ему: "Господин отец, владыка Игнатий! Исполни господь бог твой труд, что приготовил меня на долгий путь, на вечное лето, снарядил меня воином истинному царю Христу, богу нашему". Вот подробное описание кончины великого князя тверского Михаила Александровича: уже два года прошло, как Михаил отправил в Царьград послов с милостынею к соборной церкви св. Софии и к патриарху, по своему обычаю; император и патриарх приняли и отпустили послов тверских с большою честию, и патриарх отправил к Михаилу своего посла с иконою страшного суда, с мощами святых, с честным миром. Когда великий князь узнал, что послы приближаются к Твери, то велел им войти в город к вечеру: пришла ему мысль - встретив икону от святого места и приняв благословение от патриарха, не возвращаться более домой. На другой день утром, когда сыновья, другие князья, бояре и разные люди ждали его с делами по обычному городскому управлению, Михаил не велел уже никому входить к себе, а позвал одного епископа Арсения, которому объявил о намерении своем постричься, прося его, чтоб он не говорил об этом никому другому. Несмотря на то, уже по всему городу разнесся слух, что Михаил хочет оставить княжение и постричься в монахи. Народ изумился, иные не верили, но все собирались, как на дивное чудо; бояре и отроки его, склоняясь друг к другу, проливали слезы, плакала княгиня, молодые князья, но в присутствии Михаила никто не смел сказать ни слова, потому что все боялись его: был он человек страшный, и сердце у него точно львиное. Между тем послы из Царяграда вошли в город, неся священные подарки; епископ, все духовенство и множество народа вышли к ним навстречу со свечами и кадилами, вышел и сам великий князь, с трудом вставши с постели, и встретил послов на своем дворе у церкви святого Михаила. Поклонившись иконе, Михаил приказал отнести ее в соборную церковь св. Спаса, сам ее проводил туда и, когда икону поставили на приготовленное для нее место, вышел из церкви к народу, стал на высокую ступень и, поклонясь на все стороны, сказал: "Простите меня, братия и дружина, добрые сыны тверские! Оставляю вам любимого и старшего сына Ивана, пусть будет вам князем вместо меня, любите его, как и меня любили, а он пусть соблюдает вас, как я соблюдал". Народ отвечал горькими слезами и похвалами своему старому князю, который смиренно всем опять поклонился и пошел на пострижение в Афанасьевский монастырь, где за известную плату выпросился жить у одного монаха, именем Григория. На четвертый день он принял пострижение под именем Матвея и через восемь дней после этого обряда умер. В рассказе о кончине князя Димитрия Юрьевича Красного говорится, что его не хоронили семь дней, до тех пор пока приехал брат его Димитрий Шемяка; тогда отпели, положили в колоду, засмолили ее и повезли в Москву для погребения в церкви архангела Михаила - общем месте погребения всех потомков Калиты, как великих князей, так и удельных. Великий князь Василий Васильевич Темный, по словам летописца, хотел пред смертию постричься в монахи, но ему не дали воли; умер он в субботу, в третьем часу ночи, а на другой день, в воскресенье, схоронили его - следовательно, без особенных обстоятельств хоронили на другой день. На юго-западе погребение волынского князя Владимира описывается так: княгиня с слугами дверными омыли тело, обвили его аксамитом с кружевом, положили на сани и повезли во Владимир, где поставили в Богородичной церкви на сенях, потому что было уже поздно; на другой день совершено было погребение с обычными причитаниями. Похвала доброму князю в устах летописца мало рознится от прежней; но в ней не встречаем известных слов об отношениях к дружине; о великом князе Василии Ярославиче костромском говорится, что он был очень добродетелен, любил бога от всего сердца, без лукавства, был милостив, ко святым церквам прилежен, чтил много епископов как начальников и пастырей, любил и чтил и весь священнический и монашеский чин; был незлобив и легко прощал согрешающих пред ним. О князе Глебе Васильевиче ростовском говорится, что он пищи и питья не щадил и подавал требующим, много церквей построил и украсил иконами и книгами, священнический и монашеский чин очень почитал, ко всем был любовен и милостив, гордости ненавидел и отвращался от нее как от змия; когда умер, то немалую жалость и плач оставил по себе всем знающим его. Об одежде княжеской мы уже могли составить понятие при исчислении вещей, остававшихся после князей московских; в летописи при описании бегства князя Василия Михайловича кашинского сказано, что он убежал в одном терлике и без кивера. При описании наружности волынского князя Владимира Васильковича говорится, что он стриг бороду.

Изменения, происшедшие в междукняжеских отношениях должны были непременно отразиться и на положении дружины. Оседлость князей в одних известных княжествах должна была повести и к оседлости дружины, которая могла теперь приобресть важное первенствующее земское значение в качестве постоянных, богатейших землевладельцев, в качестве лиц, пользующихся наследственно

из Москвы; начиная с Иоанна Калиты, все московские князья постоянно удерживают за собою великокняжескую Владимирскую область; князья не позволяют чужим боярам покупать села в своих волостях; одни только московские бояре имеют постоянную возможность покупать села в области Владимирской, как принадлежащей постоянно их князьям, и мы видим, что они пользуются этим правом. Им выгодно, следовательно, удерживать Владимирскую область и вместе главное, первенствующее значение за

своими князьями, и мы видим, как они усердно об этом стараются. Как вместе с увеличением могущества князей московских усиливалось значение бояр их, видно из того, что великие князья нижегородский, тверской ищут родственных союзов с ними. Несмотря на скудость источников, дошедших до нас от описываемого времени, в них можно встретить довольно ясные указания на усилившееся значение бояр. Уже было упомянуто в своем месте, как переселение бояр с юга в Московское княжество помогло усилению последнего, а это самое усиление в свою очередь должно было привлекать к московским князьям отовсюду богатых, знатных и даровитых бояр; мы видели, какую службу отслужил Москве пришлец с юга - боярин волынский Боброк Дмитрий Алибуртович; но он не вдруг перешел с юга в Москву, а сначала был тысяцким у нижегородского князя Димитрия Константиновича. Здесь мы видим, как известное положение дружины на Руси способствовало усилению одного княжества на счет других, собранию земли Русской: вследствие единства рода княжеского в древней Руси земля сохраняла свое единство; дружинник, переходя от одного князя к другому, не изменял чрез это нисколько ни Русской земле, ни роду княжескому, владевшему ею нераздельно. Это право свободного перехода дружинники удержали и на севере: отсюда, как скоро они замечали невыгоду службы у слабого князя и выгоду у сильного, то свободно переходили к последнему, ибо здесь не было измены прежнему князю, а только пользование своим правом, признанным всеми князьями; так, мы видели, что великий князь Василий Дмитриевич, склонивши на свою сторону дружину нижегородского князя, овладел беспрепятственно его княжеством.

По родословным книгам, еще с князем Даниилом Александровичем приехал в Москву вельможа Протасий, предок знаменитых Вельяминовых; вернее, известие, что Протасий был тысяцким при Калите, после чего мы видим этот сан наследственным и для потомков Протасия. При одинаковой оседлости князей и бояр их в других княжествах подобные явления найдем не в одной Москве: так, выехал из Чернигова в Тверь Борис Федорович, прозвищем Половой, и был в Твери боярином; сын его также здесь боярином, внук, правнук и праправнук были тысяцкими. Кроме Вельяминовых мы видели целый ряд знатных фамилий, который продолжается от Калиты до праправнука его. Но подле этих, так сказать, коренных московских бояр мы видим постоянно приплыв пришельцев: приезжают служить московским князьям не только знатные люди из Юго-Западной Руси и из стран чуждых, но вступают к ним в службу князья Рюриковичи с юга и севера, Гедиминовичи из Литвы. Мы видели, к каким явлениям иногда подавал повод приезд нового знатного выходца, который хотел вступить в службу к князю только при условии высокого места; но, чтобы дать ему это место, нужно было взять его у другого старинного боярина, понизить последнего и вместе с ним целый ряд других бояр, занимавших места под ним,- это называлось на тогдашнем языке заездом: новый выходец заезжал старых бояр, которые обязаны были подвинуться, чтобы дать ему высшее место. Так, при Калите выходец с юга Родион Несторович заехал боярина Акинфа с товарищами. Тогда Москва не взяла еще явного перевеса над другими княжествами, Акинфу можно было пренебречь ею, и, раздосадованный заездом, он отъехал в Тверь; но после, когда Москва усилилась окончательно и боярские роды обжились в ней, тогда им невыгодно стало отъезжать отсюда; они в случае заезда скорее соглашались уступать высшее место пришельцу. Так, в княжение Донского выходец волынский Боброк заехал Тимофея Васильевича Вельяминова с товарищами, и тот уступил ему первое место; при Василии Димитриевиче литовский выходец, князь Юрий Патрикеевич, заехал также некоторых бояр, именно Константина Шею, Ивана Дмитриевича, Володимера Даниловича, Димитрия Васильевича, Федора Кошкина-Голтяя. Относительно этого заезда дошло до нас любопытное известие: князю Юрию Патрикеевичу князь великий место упросил, когда за него дал сестру свою великую княжну Анну (по летописям, дочь Марью). А брат был большой у князя Юрия Патрикеевича - Хованский; и Федор Сабур на свадьбе князя Юрия Патрикеевича брата большого посел Хованского (занял высшее место). И Хованский молвил Сабуру: "Посядь брата моего меньшего, князя Юрия Патрикеевича". И Федор Сабур молвил Хованскому: "У того бог в кике, а у тебя бога в кике нет" - да сел Хованского выше. "У того бог в кике" значит: у того счастье, судьба в кичке; кичка вместо: женщина, жена; князь Юрий получил высшее место по жене.

До нас дошла также любопытная местная грамота нижегородского великого князя Димитрия Константиновича: "Князь великий Дмитрий Константинович Нижнего Новгорода и городецкой и курмышской. Пожаловал есми бояр своих и князей, дал им местную грамоту по их челобитью и по печалованию архимандрита нижегородского печерского отца своего духовного Ионы и по благословению владычню Серапиона нижегородского и городецкого и сарского и курмышского: кому с кем сидеть и кому под кем сидеть. Велел садитись от своего места тысяцкому своему Дмитрию Алибуртовичу князю волынскому, а под Дмитрием садиться князю Ивану Васильевичу городецкому, да против его в скамье садиться Дмитрию Ивановичу Лобанову, да в лавке же под князем Иваном князю Федору польскому Андреевичу; да садитись боярину его Василью Петровичу Новосильцеву, да против в скамье садитись казначею боярину Тарасию Петровичу Новосильцеву. А пожаловал его боярством за то, что он окупил из полону государя своего дважды великого князя Дмитрия Константиновича, а в третие окупил великую княгиню Марфу. Да садитись боярину князю Петру Ивановичу Березопольскому, да садитись в лавке князю Дмитрию Федоровичу курмышскому. А к местной грамоте князь великий велел боярам своим и дьяку руки прикладывать, а местную грамоту писал великого князя дьяк Петр Давыдов сын Русин". Из этой грамоты мы видим, как в каждом княжестве сильнейшие князья примышляли себе волости, сводя их князей на степень слуг своих; здесь эти князья должны садиться ниже простых бояр, и в начале грамоты бояре вообще поставлены выше князей.

Кроме завещания Димитрия Донского и из других известий мы знаем, что бояре по-прежнему были думцами князя, князь думал, советовался с ними о делах. Начиная с Симеона Гордого, бояре являются свидетелями в княжеских духовных грамотах. Рязанский великий князь Олег Иванович в одной своей жалованной грамоте говорит: "Посоветовавшись (сгадав) с отцом своим, владыкою Василием, и с своими боярами (следуют имена их), дал я" и проч., но мы должны заметить, что в грамотах московских князей мы этого выражения не находим. Видим бояр, которые пользуются особенною доверенностию некоторых князей и чрез это обнаруживают большое влияние на дела: таков был Семен Тонилиевич при князе Андрее Александровиче, бояре Федор Андреевич и сын его Иван Федорович Кошка при Василии Димитриевиче, Морозов при князе Юрии Димитриевиче; мы видели, как влияние, переданное стариком Кошкою молодому (относительно) сыну своему, возбудило негодование старших, отразившееся и в летописи.

Разделение дружины на старшую и младшую сохраняется и в описываемое время, только с переменою некоторых названий. Старшая дружина по-прежнему носит название бояр, или боляр. Право бояр на свободный отъезд от одного князя к другому, от великого к удельному и наоборот, также от великого к великому же, от московского, например, к тверскому или рязанскому и наоборот, подтверждается во всех договорах княжеских. Князья обязывались в договорах своих не сердиться на отъехавших от них бояр, не захватывать их сел и домов, оставшихся во владениях прежнего

князя. Вследствие этого права бояр сохранять свои недвижимые имущества после отъезда в княжеских уделах постоянно могли находиться волости чужих бояр, несмотря на то что князья не позволяли чужим боярам покупать сел в своих уделах; волости чужих бояр могли находиться в княжеских уделах еще и потому, что известное княжество, например Серпуховское, принадлежало сначала одному князю, Владимиру Андреевичу, и бояре его могли свободно покупать села по всему княжеству, но по смерти Владимира Андреевича его владения разделились между сыновьями его на несколько особых уделов, бояре его также разошлись по сыновьям, причем легко могло случиться, что боярин остался служить старшему брату, серпуховскому князю, а село его, по новому разделу, очутилось в уделе князя боровского. Это обстоятельство заставило князей вносить в свои договоры условие, что бояре относительно суда и дани подведомственны тому князю, во владениях которого живут, где у них недвижимая собственность: князья обязываются ведать таких бояр судом и данью как своих; но в военное время бояре должны были идти в поход с тем князем, которому служили, в случае же осады города, в котором или близ которого они жили, они должны были оставаться и защищать этот город. В случае спорного дела между одним князем и боярином другого оба князя отсылали от себя по боярину для решения этого дела; если же посланные бояре не могли между собою согласиться, то избирали третьего судью; но всякое дело боярина с своим князем судит последний. За службу свою бояре получали от князей известные волости и села в кормление: Иоанн Калита в завещании своем упоминает о селе Богородицком, которое он купил и отдал Борису Воркову. "Если этот Ворков,- говорит великий князь,будет служить которому-нибудь из моих сыновей, то село останется за ним; если же перестанет служить детям моим, то село отнимут". Касательно пользования доходами с кормлений Симеон Гордый распоряжается так в своем завещании: "Если кто-нибудь из бояр моих станет служить моей княгине и будет ведать волости, то обязан отдавать княгине моей половину дохода (прибытка)". Димитрий Донской с двоюродным братом своим Владимиром Андреевичем уговорились так относительно боярских кормлений: "Если боярин поедет с кормленья от тебя ли ко мне, от меня ли к тебе, не отслужив службы, то дать ему кормленье по исправе, т. е. зато только время, какое он находился в службе, или он обязан отслужить службу". До нас дошли ввозные, или послушные, грамоты, дававшиеся при пожаловании кормлением: в них приказывалось жителям отдаваемой в кормление волости чтить и слушаться посланного к ним на кормление последний ведает их и судит, и тиунам своим ходить у них велит, а доход должен брать по наказному списку; волости жаловались в кормление с мытами, перевозами, со всеми наместничьими доходами в с пошлиною.

Между самыми старшими членами дружины, между боярами, встречаем различие: встречаем название больших бояр. Летописец говорит, что после убийства тысяцкого Алексея Петровича Хвоста большие московские бояре отъехали в Рязань. Димитрий Донской требует от двоюродного брата своего Владимира Андреевича, что в случае если он, великий князь, возьмет дань на своих боярах, на больших и на путных, то и удельный князь должен также взять дань на своих боярах смотря по кормлению и по путям и отдать ее великому князю. Великий князь Василий Васильевич договаривается с Шемякою, что если общие судьи их не согласятся то берут себе третьего судью, для чего берут сперва из бояр великокняжеских двоих да из бояр Шемяки одного большого. Кроме упомянутого условия Донского с Владимиром Андреевичем, мы не встречаем больше названия больших бояр вместе с путными; но вместе с путными боярами, или путниками, встречаем на первом месте бояр введенных. Относительно этих введенных и путных бояр мы постоянно встречаем условие, что когда в случае городовой осады бояре обязаны садиться в осаду или защищать тот город, в котором живут, бояре введенные и путники избавляются от этой обязанности. Кроме того, о путных боярах в договоре великого князя Василия Димитриевича с Владимиром Андреевичем серпуховским встречаем условие: "Если нам взять (дань) на своих боярах на путных, то тебе взять на своих боярах на десяти". В жалованной грамоте великого князя Василия Васильевича Троицкому Сергиеву монастырю в 1453 году читаем: "Если кто станет чего искать на игуменском приказчике, то сужу его я, князь великий, или мой боярин введенный". В родословной Кикиных говорится, что Логгин Михайлович Кикин был у великого князя Димитрия Иоанновича боярин введенный, или горододержавец, держал города Волок и Торжок без отнимки; сын Логгина, Тимофей, называется также боярином введенным.

Объяснить значение этих названий: боярин введенный и путный - мы можем только по соображению с другими подобными же названиями. Мы видели, что в одной грамоте на месте бояр введенных находятся большие, из чего имеем основание заключать, что оба этих названия были равнозначащи. После встречаем название дьяков введенных. Что же касается различия между боярами введенными, или большими, и путными, то его можно усмотреть в приведенном месте из договора Димитрия Донского с Владимиром Андреевичем: "Если великий князь возьмет дань на своих боярах, на больших и на путных, то и удельный князь должен также взять дань на своих боярах смотря по кормлению и по путям". Значит, большой боярин, или введенный, был именно горододержавец, получавший города, волости в кормление; путный же боярин получал содержание с известных доходных статей княжеских, или так называемых путей. Боярин путный должен был иметь поэтому какую-нибудь придворную должность: конюший боярин, например, пользовался доходами с волостей, определенных на конюший путь. Старинное слово: путь и настоящее наше доход (от доходить) выражают одно и то же представление.

Встречаем в описываемое время и название окольничего: так, оно находится в грамоте смоленского князя Федора Ростиславича 1284 года; в договорной грамоте Симеона Гордого с братьями. Серпуховской князь Владимир Андреевич сделал наместником в Серпухове окольничего своего, Якова Юрьевича Носильца; в рассказе о битве с Бегичем упоминается московский окольничий Тимофей (Вельяминов). В жалованной грамоте рязанского князя Олега Ивановича Ольгову монастырю в числе бояр, с которыми советовался при этом князь, упоминается Юрий окольничий. Этот Юрий занимает здесь шестое место, из чего можем заключить, что окольничие и в описываемое время, как после, хотя и причислялись к старшей дружине, составляли вместе с большими боярами (после просто с боярами) думу княжескую, однако занимали второстепенное место. В числе бояр в означенной Ольговой грамоте упоминается Манасия дядька, занимающий место выше окольничего, и Юрий чашник, следующий за окольничим. В другой рязанской грамоте выше чашника встречаем название стольника которое встречается и в московских грамотах. Эти оба звания определяются легко из самых слов, указывающих прямо на должность; но что была за должность окольничего? На нее мы встречаем указание в позднейших источниках, из которых видим, что окольничий употреблялся в походах царских, ездил перед государем по станам, и при этом случае иногда в окольничие назначались дворяне - ясный знак, что здесь окольничий представлял не чин только, а должность. Если мы сравним это известие о значении окольничих с известиями о значении бояр путных, то будем иметь основание принять их за тождественные, тем более что в каком отношении прежде находятся путники к боярам большим, или введенным, в таком же отношении после находим окольничих к боярам. Младшая дружина в противоположность старшей, боярам, носит общее название слуг и дворян; но в большей части памятников выделяются составные части младшей дружины, и первое место здесь, второе после бояр, занимают дети боярские - название, показывающее ясно, из кого составлялся этот высший отдел младшей дружины. Дети боярские имеют одинакое положение с боярами относительно права отъезда и волостей, не имея только права участвовать в думе княжеской.

Второй отдел младшей дружины составляют собственно так называемые слуги, слуги вольные, люди дверные, которые, по тогдашнему выражению, бывали в кормлении и в доводе и которые относительно свободного отъезда имели одинакое право с боярами и детьми боярскими, отличаясь от последних происхождением. От этих слуг вольных отличались слуги другого рода, промышленники и ремесленники, как-то: бортники, садовники, псари, бобровники, бараши, делюи, которые пользовались княжескими землями. Московские князья обязываются не принимать их в службу, блюсти заодно, земель их не покупать. Если кто из этих слуг не захочет жить на своей земле, то сам может уйти прочь, но земли лишается, она отходит к князю. Такого рода слуги обыкновенно называются в грамотах слуги под дворским, ибо находились под ведомством дворского; этим названием отличаются они от вольных слуг первого разряда, которые бывали в кормлении и в доводе. Наконец, у князей встречаем невольных слуг, холопей, которые могли употребляться в те же самые должности, в каких находились и слуги под дворским, равно и в высшие должности, по домовому и волостному управлению, например в тиуны, посельские, ключники, старосты, казначеи, дьяки; все эти должностные лица назывались большими людьми в отличие от простых холопей, меньших людей. Название гриди, гридьба исчезает, но встречается еще иногда название мужа.

На юго-западе встречаем также бояр, слуг и слуг дверных; между боярами встречаем лучших бояр; между слугами - дворных детей боярских. Со времени литовского владычества название бояр для старших членов дружины остается в областях русских, но при дворе великокняжеском оно исчезает, заменяется названием паны, паны рада. До нас дошли жалованные грамоты великих князей литовских вступавшим к ним в службу русским дружинникам. Если кто-нибудь из вельмож литовских свидетельствовал пред великим князем о знатности выходца, то последнего принимали и при дворе литовском соответственно его прежнему значению, как человека родовитого и рыцарского, равняли его в правах с князьями, панами и шляхтою хоругвенною. Новый слуга обязывался быть верным великому князю: с кем последний будет мирен, с тем и он должен быть мирен, и наоборот, и отправлять военную службу вместе с прочею шляхтою, князьями, панами и земянами. Из этого мы видим, как разделялись и назывались служилые люди (шляхта) при дворе великих князей литовских. Дошли до нас присяжные грамоты и тех вельмож, которым великие князья литовские давали держать города: новый державец обязывался держать город верно, не передавать его никакому другому государству, кроме великого княжества Литовского; в случае смерти великого князя город сдать его преемнику. О богатстве южнорусских, именно галицких, бояр можно иметь понятие из известия о взятии двора боярина Судислава, где найдено было много вина, овощей, корма, копий, стрел. Что бояре на юге получали от князей волости, об этом источники описываемого времени говорят ясно; Даниил Романович не велит принимать черниговских бояр, а раздавать волости галицким только; и вслед за тем встречаем известие, что доходы с Коломыйской соли шли на раздачу оружникам. Больному волынскому князю Владимиру донесли, что брат его Мстислав, еще не вступив в управление княжеством, уже раздает боярам города и села. От времен литовских дошли до нас известия о жаловании слуг землями в вечное владение; при этих пожалованиях определяется обязанность пожалованного являться на службу с известным количеством вооруженных слуг. Имения даются в вечное владение с правом передать их по смерти детям и ближним, с правом продать, подарить, распорядиться ими, как сочтут для себя полезнее; впрочем, Олгердов внук, князь Андрей Владимирович, пишет в своей духовной, что бояре, которым он дал имения, должны с этих имений служить жене его. Боярские вотчины в Юго-Западной Руси издавна были свободны от дани, не были тяглыми; в Смоленске дань (посощина) шла только с тех имений боярских, которые были пожалованы великим князем Витовтом и его преемниками.

По привилегии Казимира Ягелловича, данной литовским землям в 1457 году, князья, паны и бояре могли выезжать в чужие земли, кроме земель неприятельских, для приращения своего состояния и для подвигов воинских, с тем, однако, условием, чтоб в их отсутствие служба великокняжеская с их имений нисколько не страдала. Имуществами отчинными или пожалованными от Витовта они имеют право владеть так, как князья, паны и бояре польские владеют своими имуществами, имеют право их продать, променять, отчудить, подарить и всячески на свою пользу употребить. Подданные их освобождаются от всяких податей, платежей, поборов и серебщизны, от мер, которые называются дяклями, от подвод, от обязанности возить камень, бревна, дрова для обжигания кирпичей или извести, от кошения сена и проч., исключая работ, необходимых для построения новых крепостей и поправки старых; остаются также в силе старые повинности: постои, поборы, постройки новых мостов, поправки старых, исправление дорог. Их люди, зависимые и невольные, не могут быть принимаемы ни великим князем, ни его чиновниками. Если будет жалоба на кого-нибудь из людей их, то великий князь не посылает своего детского, но прежде будет потребована управа у господина, которому виноватый принадлежит, и только в том случае, когда в назначенный срок управа не будет учинена, детский посылается, но виноватый платит за вину только своему господину, а не кому-либо другому.

Мы видели на севере в числе бояр окольничих, стольников, чашников. Встречаем также должность конюшего, дворского. В современных источниках указана только одна обязанность дворского: ведать слуг княжеских - мастеровых и промышленных, но, конечно, деятельность его этим не ограничивалась. Встречаем казначеев, ключников, тиунов: все эти должностные лица могли быть из свободных и из холопей. Относительно ключников свободных в завещании князя Владимира Андреевича серпуховского находим следующее распоряжение: "Что мои ключники некупленные, а покупили деревни за моим ключем, сами ключники детям моим не надобны, а деревни их детям моим". В рассказе о Мамаевом побоище встречаем рынду, который тут имеет обязанность возить великокняжеское знамя. Из лиц правительственных находим древний сан тысяцкого и видим его уничтожение в Москве при Димитрии Донском. Не встречаем более посадников, вместо них находим наместников, волостелей, становщиков и околичников, которые различались друг от друга обширностию и важностию управляемых участков. В жалованных грамотах обыкновенно говорится, что наместники и волостели не въезжают в известные волости, не судят тамошних людей и не посылают к ним ни за чем. Великий князь Василий Димитриевич требует от дяди своего Владимира Андреевича, чтобы тот не судил судов московских без великокняжеских наместников; если в отсутствие великого князя из Москвы подаст ему просьбу москвич на москвича то он дает пристава и посылает к своим наместникам, которые должны разобрать дело вместе с наместниками удельного князя. Тиуны являются с прежним значением. При разбирательстве дел употреблялись чиновники: приставы, доводчики; селами управляли посельские, о которых нам прямо известно, что они могли быть из несвободных слуг княжеских; для письменных дел употреблялись дьяки и подьячие; дьяки употреблялись также и для дел посольских: так, Шемяка послал в Казань дьяка своего Федора Дубенского стараться о том, чтоб великого князя Василия Васильевича не выпускали из плена. Описи земель производились писцами. Для сбора разного рода податей существовал ряд чиновников под названием данщиков, боровщиков (от бора), бельщиков (от белки), ямщиков (от яма), бобровников, закосников, бортников.

На юго-западе до литовского владычества встречаем звание дворского, который имеет здесь важное значение и в мире, и на войне: дворский Григорий в Галиче вместе с епископом Артемием является на первом плане: оба противятся князю Даниилу Романовичу и потом оба являются к нему с предложенном принять город. Знаменитый Андрей, дворский Даниила, является на первом плане в походах; по всему видно, что вследствие влияния соседних государств, Польского и Венгерского, дворский в Галиче имел важное значение палатина. Важным сановником является на юге печатник (канцлер): печатник Кирилл послан был князьями Даниилом и Васильком в Бакоту исписать грабительства бояр и утишить землю; печатника встречаем и в Смоленске в конце XIII века. Видим и в Москве печатника, которым при Димитрии Донском был знаменитый священник Митяй. Встречаем и на юге стольников. Встречаем седельничего, но в другом, высшем значении, чем прежде, находим новое название снузников подле бояр; писец на юге употребляется в том же значении, в каком дьяк на севере.

Таков был состав дружины и собственно двора княжеского на севере и юге. Но кроме означенных званий и разделений и здесь, и там в описываемое время входят в число княжеских слуг князья же племени Рюрикова и Гедиминова, лишенные своих владений или по крайней мере лишенные прав независимых владельцев. Вначале, в описываемое время, эти князья не входят еще в общий служебный распорядок, составляют особый отдел дружины, причем, хотя не везде, становятся выше бояр. Князья условливаются друг с другом, что в случае отъезда князья служебные лишаются своих вотчин. Что же касается происхождения остальных членов дружины, то на севере она наполнялась выходцами из Южной Руси, из Литвы, из Орды и даже из Германии. На юге, во Владимире Волынском, видим немца Маркольта с важным значением; там же, в службе князя Владимира Васильковича, видим Кафилата, выходца из Силезии, потом прусса. В смутное время в Галиче важного значения достиг боярин Григорий, внук священника; вместе с ним упоминаются Лазарь Доможирич и Ивор Молибожич, люди низкого происхождения (племени смердья); но было ля это явление следствием смутного времени или могло случиться и при обыкновенном порядке вещей - этого решить нельзя. Мы видим, что люди знатного происхождения, но не достигшие еще звания члена старшей дружины образуют особый отдел в младшей дружине под именем детей боярских.

Кроме дружины войско по-прежнему составлялось и из городовых полков; полки, составленные из московских жителей, упоминаются в княжеских договорах обыкновенно под именем московской рати; Василий Васильевич Темный вывел против дяди Юрия московских гостей и других жителей. В жалованной грамоте Василия Темного Троицкому Сергиеву монастырю говорится о сельчанах, обязанных береговою службою. На юге Ростислав Михайлович черниговский собрал в Перемышль многих смердов для войны с Даниилом галицким, причем летописец говорит, что эти смерды составляли пехоту, которая дала победу Ростиславу; но в знаменитом Ярославском сражении тот же Ростислав вступил в битву с одною конницею, оставил пехоту у города и был побежден Даниилом, у которого была и конница и пехота. На севере, заслышав о приближении неприятеля, князья рассылали грамоты по всем волостям своим для сбора войска; но мы видели, как эти сборы были медленны, когда надобно было иметь дело с неприятелем, подобным Олгерду или Тохтамышу. Когда неприятель был уже близко, то из первых собравшихся ратников составляли сторожевой полк и отправляли в заставу, чтобы задержать по возможности врага. Выступив в поход, посылали наперед сторожи разведать о движениях неприятеля, добыть пленников, от которых можно было бы узнать все подробно; добыть пленника значило, по тогдашнему выражению, добыть языка. В походе войско кормилось на счет областей, чрез которые проходило: так, говорится, что великий князь Василий Васильевич, заключив перемирие с Василием Косым, распустил свои полки, которые разъехались все для собрания кормов. Пред вступлением в битву войско располагалось по-прежнему: в средине становился великий полк, по обе стороны его две руки - правая и левая, напереди передовой полк; видим употребление с большою пользою засад, или западных полков: засада решила Куликовскую битву в пользу русских; благодаря засаде начальник ушкуйников Прокопий с двумя тысячами войска разбил пять тысяч костромичей. По-прежнему пред началом битвы князья говорили речи. По-прежнему, видя бегство неприятеля, ратники бросались обдирать мертвых, иногда преждевременно, как, например на Суздальском бою; на юге и на севере видим старый обычай браниться с неприятелем. В южной летописи упоминается о русском бое как отличавшемся своими особенностями. Северный летописец по случаю битвы Василия Васильевича Темного с Василием Косым говорит, что литовский выходец, князь Иван Баба Друцкой, изрядил свой полк с копьями по-литовски, и этот литовский обычай противополагает русскому. Выражение: с копьями не может нам дать понятия об особенностях литовского боя, ибо и русские одинаково употребляли это оружие; так, например, при описании Куликовской битвы говорится, что задний ряд закладывал копья на плеча передним, причем у передних копья были короче, а у задних длиннее. Венгерский полководец отзывался о южнорусских ратниках, что они охочи до бою, стремительны на первый удар, но долго не выдерживают; южнорусские полки любили биться в чистом поле, на открытых местах; Даниил галицкий во время похода на ятвягов говорит своему войску: "Разве не знаете, что христианам пространство есть крепость, а поганым теснота". В северном летописце находим известие, что когда великий князь Василий Васильевич послал полки свои против татар к Оке под начальством князя звенигородского, то этот воевода испугался и возвратился назад; иначе поступили другие воеводы, князь Иван Васильевич Оболенский-Стрига и Федор Басенок, в войне новгородской: встретившись в числе двухсот человек с неприятелем, у которого было 5000 человек, они сказали: "Если не вступим в бой, то погибнем от своего государя великого князя", сразились и одержали победу. На юге сохранялся обычай, по которому князь должен был ехать впереди войска, потому что он был искуснее всех в ратном деле и его более всех слушались; так, князья русские и польские говорили Даниилу Романовичу: "Ты король, голова всем полкам; если пошлешь кого-нибудь из нас наперед, то войско не будет слушаться, ты знаешь воинский чин, ратное дело тебе за обычай, и всякий тебя постыдится и побоится; ступай сам напереди". И Даниил, урядивши полки, сам поехал напереди с одним дворским и небольшим числом отроков. На севере, по свидетельству сказаний о Мамаевом побоище, великий князь Димитрий, поездив немного впереди в сторожевых полках, возвратился в великий полк.

Вооружение на севере состояло из щитов, шлемов, рогатин, сулиц, копий, сабель, ослопов, топоров. Южный летописец так описывает вооружение полков Даниила галицкого: "Щиты их были, как заря, шлемы, как солнце восходящее, копья дрожали в руках их, как трости многие, стрельцы шли по обе стороны и держали в руках рожанцы свои, наложивши на них стрелы". В другой раз, вышедши на помощь к королю венгерскому, Даниил вооружил свое войско по-татарски: лошади были в личинах и коярах кожаных, а люди - в ярыках, сам же Даниил одет был по обычаю русскому: седло на коне его было из жженого золота, стрелы и сабля украшены золотом и разными хитростями, кожух из греческого оловира, обшит кружевами золотыми плоскими, сапоги из зеленого сафьяна (хза) шиты золотом; когда король попросился у него в стан, то Даниил ввел его в свою полату (палатку). И на юге между оружием попадается название рогтичи, или рогатицы, также мечи и сулицы. В духовной волынского князя Владимира упоминается броня дощатая. Из отнятых у неприятеля коней и оружия составляли сайгат. По-прежнему на юге употребляются стяги или хоругви, на севере они уже начинают называться знаменами: так, в сказании о Мамаевом побоище упоминается черное знамя, которое возили над великим князем. Для созвания войска на бой употреблялись трубы: Василий Васильевич Темный сам начал трубить войску, заслышав о приближении Косого.

Относительно характера войн должно заметить, что на севере (включая сюда область Северскую, Рязанскую и Смоленскую) из девяноста известий о войнах внутренних, или междоусобных, мы встречаем не более двадцати известий о битвах, следовательно, семьдесят походов совершено было без битв. Разделив описываемый период времени в 234 года на две равные половины, увидим, что в первую половину, до 1345 года, который придется в начале княжения Симеона Гордого, было только пять битв, остальные же пятнадцать относятся ко второй половине, и из этих пятнадцати почти половина, именно семь битв, приходятся на усобицу, происходившую в княжение Василия Темного между этим князем и его дядею и двоюродными братьями, - доказательство усиленного ожесточения к концу борьбы. На юге же в продолжение семнадцати лет, от 1228 года до Ярославской битвы, встречаем двенадцать известий о походах и между ними четыре известия о битвах, между которыми две были лютые - Звенигородская и Ярославская. О внешних войнах в описываемое время на севере встречаем около 160 известий, и в том числе около пятидесяти только известий о битвах; из этого числа битв более тринадцати было выиграно русскими. Из общего числа известий о войнах сорок пять относятся к войнам с татарами, сорок одно - к войне с литовцами, тридцать - с немцами ливонскими; остальные относятся к войне со шведами, болгарами и проч. На юге до литовского владычества встречаем сорок с чем-нибудь известий о войнах внешних, в том числе одиннадцать известий о битвах, из которых восемь были выиграны русскими. Во время междоусобных войн на севере встречаем раз тридцать пять известия о взятии городов, причем раз пять попадаются осады неудачные; во внешних войнах раз пятнадцать упоминается о взятии городов русскими, раз семь - неудачные осады; раз семнадцать русские отбили осаждающих от своих городов, раз около семидесяти упоминается о взятии русских городов, преимущественно татарами, во время нашествия Батыева, Тохтамышева, Едигеева. На юге во внешних войнах раз семь упоминается о взятии городов русскими, раза три - избавление русских городов от осады, раз неудачная осада русскими, раз одиннадцать - взятие городов русских неприятелем.

Касательно осад городов в самом начале описываемого периода мы уже встречаем известия о стенобитных орудиях, пороках, таранах, турах. Во время осады Чернигова Даниилом Романовичем галицким и Владимиром Рюриковичем киевским осаждающие поставили таран, который метал камнем на полтора перестрела, а камень был в подъем четырем мужчинам сильным. Ростислав Михайлович черниговский во время осады Ярославля галицкого употреблял пороки, или праки. Вот как описывается взятие приступом города Гостиного волынского войсками, отправленными на помощь к польскому князю Конраду: "Когда полки пришли к городу и стали около него, то начали пристроиваться на взятие города; князь Конрад ездил и говорил русским: "Братья моя милая Русь! потяните за одно сердце!" - и ратники полезли под забрала, а другие полки стояли неподвижно, сторожа, чтоб поляки не подкрались внезапно. Когда ратники прилезли под забрала, то поляки стали пускать на них камни, точно град сильный, но стрелы осаждающих не давали осажденным выникнуть из забрал; потом начали колоться копьями; много было раненных в городе от копий и стрел, и начали мертвые падать из забрал как снопы; таким образом взят был город и сожжен, жители перебиты и поведены в плен". На севере новгородцы, собираясь в поход под Раковор, приискали мастеров, которые стали чинить пороки на владычнем дворе. Во время осады Твери Димитрием Донским осаждающие окружили город острогом, приставили туры и приметали примет около всего города; эта осада продолжалась четыре недели, город не был взят, потому что тверской князь поспешил заключить мир с московским. Первым делом осаждающих было пожечь посад и все строения около осажденной крепости или города; но иногда это делали сами осажденные, приготовляясь к осаде. В рассказе об осаде Москвы Тохтамышем в первый раз упоминаются пушки и тюфяки, употребленные осажденными; тут же упоминаются и самострелы; осажденные кроме того, что бросали камни и стрелы, лили на осаждающих также горячую воду. Московский кремль ни разу не был взят силою, ибо Тохтамыш овладел им хитростию; Смоленск оба раза был взят Витовтом также хитростию; Тверь после татарского нашествия с Калитою ни разу не была взята; Новгород не был взят никогда; Псков выдержал шесть осад от немцев.

Относительно числа войск в описываемое время у нас еще менее точных известий, чем даже в период предшествовавший. Правда, мы имеем известие о числе русского войска, сражавшегося на Куликовом поле, но это известие почерпнуто из украшенных сказаний, и есть еще другие причины сомневаться в его верности. Когда великий князь Димитрий перевезся через Оку и сосчитал своих ратников, то нашел, что их более двухсот тысяч, причем великий князь жалел, что у него мало пехоты, и оставил у Лопасны великого воеводу своего Тимофея Васильевича, чтоб он провожал по Рязанской земле те пешие и конные отряды, которые будут приходить после. И действительно, потом сказано, что пришло к нему много пехоты, много житейских людей и купцов изо всех земель и городов, так что после их прихода насчиталось уже более 400000 войска. Но если мы примем в соображение, что Димитрий должен был ограничиться силами одного Московского и великого княжества с подручными князьями и отрядом двух Олгердовичей, что известие о приходе новгородцев более чем сомнительно, что на известии о тверской помощи также нельзя много настаивать, что о полках нижегородских и суздальских нет и помину, то известие о 400000 войска не может не показаться преувеличенным. В Суздальском бою с Василием Темным было только полторы тысячи войска, хотя с ним были тут князья можайский, верейский и серпуховской, недоставало одного Шемяки, чтоб все силы Московского княжества были в сборе. Новгородцы выставили против Василия Томного 5000 войска, и эту рать летописец называет великою вельми. Разумеется, мы не можем сравнивать похода Василия Темного на казанского хана с походом деда его Димитрия на Мамая: самые жалобы летописца на чрезмерное истощение областей Московских после Куликовской битвы показывают напряжение чрезвычайное.

Таково является, по источникам, состояние дружины и войска вообще. Что касается до остального народонаселения, городского и сельского, то города Северо-Восточной Руси в описываемое время представляются нам с другим значением, чем какое видели мы у городов древней, Юго-Западной Руси. Усобицы между князьями продолжаются по-прежнему, но города не принимают в них участия, как прежде, их голоса не слышно; ни один князь не собирает веча для объявления городовому народонаселению о походе или о каком-нибудь другом важном деле, ни один князь не уряживается ни о чем с горожанами. За Владимир и его область борются князья - переяславский и городецкий, московский и тверской, но расположение владимирцев к тому или другому сопернику никогда не кладется на весы для решения спора, как некогда расположение киевлян; ценя важность Владимира и его области, борясь за них, князья, однако, перестают жить в стольном городе отцов, остаются в своих опричнинах, это обстоятельство должно было бы дать владимирцам большую независимость при обнаружении своего расположения в пользу того или другого соперника: но ничего подобного не видим. Начинается усобица в Московском княжестве между дядею и племянником; один изгоняет другого из Москвы, как некогда из Киева, но о голосе москвичей ни слова, ни слова о том, чтоб князья-соперники прислушивались к этому голосу, спрашивали его; говорится о заговоре многих москвичей, бояр, гостей и чернецов в пользу Шемяки против Василия Темного, но ни слова о вече, о гласном выражении народного мнения, о распре сторон между гражданами, как это мы видели в старину на юге; два раза Москва, лишенная князей, предоставляется себе самой: во время Тохтамышева нашествия и после Суздальского боя, и ни в том, ни в другом случае ни слова о вече; летописец говорит только о волнении, которое в первом случае было утишено прибытием князя Остея. Три раза упоминаются веча, или восстания: два раза веча простых людей на бояр - в Костроме, Нижнем, Торжке, один раз вече в Ростове на татар; упоминаются и прежде советы на татар в городах, причем видим и участие князей; но в старых городах, Смоленске, Муроме, Брянске, жители вмешиваются в княжеские усобицы: смольняне не хотели иметь своим князем Святослава Мстиславича, и последний должен был силою сесть у них на столе; брянцы сходятся вечем на князя своего Глеба Святославича; в Муроме обнаруживаются две стороны, из которых одна стоит за князя Федора Глебовича, а другая - за Юрия Ярославича.

Но и в описываемое время существовал на севере город, который, несмотря на усилия Андрея Боголюбского, Всеволода III, сына его Ярослава, внука Ярослава, правнука Михаила, сохранил прежнее значение старших городов в областях, значение власти, сохранил прежний обычай, как на думу, на вече сходиться: то был Новгород Великий. Мы видели, как вследствие родовых княжеских отношений и усобиц явились ряды, как великие князья рядились с киевлянами, как после Всеволода Ольговича тиун в Киеве становился выборным от города; мы видели, что вследствие тех же самых обстоятельств, но еще более усиленных, явились ряды и в Новгороде, и здесь посадники и тысяцкие стали выборными. Мы видели, что начало рядов новгородских должно отнести ко временам Всеволода Мстиславича; но дошедшая до нас самая древняя из договорных грамот новгородских с великими князьями относится ко временам Ярослава Ярославича; после этого князя мы имеем целый ряд подобных грамот с малыми изменениями одна против другой, ибо новгородцы держались старины: новые отношения, явившиеся на севере, не могли дать им новых льгот; все старание их долженствовало быть направлено к тому только, чтоб удержать прежнее.

Так, в начале грамот новгородцы обыкновенно говорят, чтоб князь целовал крест на том, на чем целовали деды и отцы, держать Новгород в старине, по пошлине, без обиды; после исчисления всех условий говорится, что так пошло от дедов и отцов. В грамотах Ярослава Ярославича говорится только о крестоцеловании княжеском; но в грамотах сына его Михаила является уже и клятва новгородцев - держать княжение честно, по пошлине, без обиды; наконец, с того времени, как младшие, удельные, князья московские начали присягать - держать княжение старших честно и грозно, новгородцы также должны были внести в свои грамоты: грозно. Договор заключался от имени владыки, посадника, тысяцкого, соцких, от всех старейших, от всех меньших, от всего Новгорода. Владыка посылал князю благословение, остальные сановники и жители поклон.

По условиям, определявшим права князя как правителя, князь держал все волости новгородские не своими мужами, но мужами новгородскими. Мы не должны забывать, что под именем волостей разумелось тогда не только то, что мы теперь разумеем под этим названием, но также должности, доходы. Князь без посадника не раздавал волостей, не давал грамот. Князь рядил Новгород и раздавал волости, находясь в Новгороде, но не мог делать этого, находясь в Суздальской земле; без вины не лишал никого волости. На Немецком дворе князь торговал посредством купцов новгородских, не мог затворять двора, приставлять к нему приставов, нарушать договоров, заключенных с городами немецкими, должен был, по выражению грамот, блюсти новгородскую душу, т. е. не делать новгородцев клятвопреступниками перед немцами. Из этих условий видим, что давать грамоты, скреплять ими известные права - принадлежало князю только при участии посадника; но потом Новгород в этом отношении забыл старину, и грамоты стали даваться на вече без участия князя; так, дана была жалованная грамота Троицкому Сергиеву монастырю в следующей форме: "По благословению господина преосвященного архиепископа богоспасаемого Великого Новгорода владыки Еуфимия, по старой грамоте жалованной, пожаловали посадник Великого Новгорода Димитрий Васильевич и все старые посадники, тысяцкий Михайла Андреевич и все старые тысяцкие, и бояре, и житые люди, и купцы, и весь господин Великий Новгород на вече, на Ярославле дворе". Великий князь Василий Васильевич уничтожил эту новизну; в его договоре с новгородцами читаем условие: "Вечным грамотам не быть" - вместе с другим условием: "А печати быть князей великих". Понятно, что, присвоивши себе право давать грамоты от веча, без князя, новгородцы привешивали к этим грамотам и свою городовую печать.

По условиям, определявшим права князя как судьи, князь не судил суда без посадника; новгородцы обязываются не отнимать суда у великокняжеских наместников, исключая двух случаев: во-первых, когда придет весть о вторжении неприятеля; во-вторых, когда жители будут заняты укреплением города, и обвиненные или тяжущиеся не будут иметь времени отвечать перед судом. Сотские и рядовичи без великокняжеского наместника и без посадника не судят нигде. Зов к суду по волости производится посредством позовников великокняжеских и новгородских, в городе посредством подвойского великокняжеского и новгородского. Если князю донесут на кого бы то ни было, то он не дает веры доносу, прежде нежели исследуется дело; князь не посуживает грамот, т. е. не переменяет грамот, данных прежними князьями; не посужает ряду вольного, т. е. когда соперники полюбовно уладят дело между собою; не замышляет сам суда; не дает веры наветам холопа или рабы на господина; не судит ни холопа, ни рабы, ни половника без господаря их; дворяне княжеские из Новгородской волости за рубеж суда не выводят и не судят, вязчей пошлины не берут. Если случится суд великокняжескому человеку с новгородцем, то судят от великого князя боярин и от Великого Новгорода боярин, судят право, по крестному целованию. Если же заспорят, не смогут решить дела, то, когда великий князь, или его брат, или сын приедут в Новгород, тогда решат это дело. Судей своих по волости князь шлет на Петров день.

По условиям, определявшим доходы княжеские, князь получал дар от всех Новгородских волостей; в Торжке и Волоке держал тиуна в той части этих городов, которая ему принадлежала, а в Вологде тиуна не держал; на двух погостах, Имоволожском и Важанском, брал куны; когда князь ехал в Новгород, то брал дар по станциям (по стояниям), а когда ехал из Новгорода, тогда дара не брал. Судных пошлин новгородцы обязываются не утаивать, равно как всяких доходов и оброков княжеских. Пошлины великим князьям и митрополиту от владыки брать по старине. Крюк великим князьям по старине на третий год. Князь пользовался в назначенных местах правом косить сено, ловить зверей, рыбу, варить мед. Князь собирал дань в Заволоцких владениях Новгорода; но он или продавал (отдавал на откуп) эту дань Новгороду, или мог посылать и своего мужа, но только из Новгорода в двух насадах, и никак не с Низу, и потом посланный должен был возвращаться опять в Новгород, а не прямо к великому князю; раздавать даней на Низу князь не мог. В Вотскую землю князь посылал ежегодов. Дворяне княжеские и тиуны его имеют право брать прогоны; но дворяне не имеют права по селам брать подводы у купцов, разве только в том случае, когда надобно дать весть о приближении неприятеля. Ни князь, ни княгиня, ни бояре, ни дворяне их не могли в Новгородской волости держать сел, покупать их, принимать в дар, также ставить слобод и мытов.

Из всех этих условий видно, что Новгород не платил великому князю дани, исключая даней заволоцких, о которых упоминается еще под 1133 годом. Но мы видели, что в 1259 году наложена была на Новгород дань татарская, число; летописец говорит, что татары переписали дома христианские и что богатым было легко, а бедным тяжело; из последних слов можно видеть, что количество платимой суммы было одинаковое для всех жителей, дань была наложена без соображения с средствами плательщика. Но мы видели также, что татары скоро перестают сами сбирать дань и поручают это князьям, которые таким образом получают возможность распорядиться сбором дани по-своему; то же самое делают и новгородцы: они платят великому князю так называемый черный бор для хана и вносят в свои договоры условие: "Если приведется князьям великим взять черный бор, и нам черный бор дать по старине". Так, когда Димитрий Донской после Тохтамышева нашествия должен был дать в Орду большой выход, то послал и в Новгород брать черный бор. Как брался этот черный бор, мы знаем из данной новгородской грамоты великому князю Василию Васильевичу на черный бор по Новоторжским волостям: "Брать князя великаго черноборцам на Новоторжских волостях на всех, куда пошло по старине, с сохи по гривне новой, да писцу княжому мортка с сохи; а в соху два коня да третье припряжь, да тшан кожевничий за соху (идет), невод за соху, лавка за соху, плуг за две сохи, кузнец за соху, четыре пешци за соху, ладья за две сохи, црен за две сохи; а кто сидит на исполовьи, на том взять за полсохи; где новгородец заехал лодьею или торгует лавкою, или староста, на том не взять; и кто будет одерноватый, берет месячину, на том также не брать. Кто, покинув свой двор, вбежит во двор боярский или кто утаит соху и будет изобличен, тот платит за вину свою вдвое за соху". Таким образом, мы видим, что дань платилась с промыслов и определялась величиною средств промышленника, причем все промыслы приравнивались к сохе, которая выражала определенную величину средств, употребляемых при обработке земли.

Мы видели, что определение одних только финансовых отношений Новгорода к великим князьям можно отнести к временам Ярослава I, что определение остальных отношений, как мы встречаем его в договорных грамотах, должно быть отнесено ко временам позднейшим, началось не ранее княжения Ярополка Владимировича в Киеве. Начавшиеся с этих пор усобицы между Мономаховичами и Ольговичами и между разными линиями Мономахова потомства, частые перемены великих князей отразились в Новгороде, который постоянно признавал свою зависимость от великого князя, брал себе князя из его руки: и здесь начались волнения и усобицы, смены, изгнание князей, образовались партии, приверженные то к тому, то к другому из них; если сначала князья сменялись вследствие смен в Киеве, то потом начали сменяться вследствие торжества той или другой стороны в самом Новгороде; чиновники княжеские, посадники, тысяцкие стали выборными,

начали

сменяться вследствие торжества той или другой стороны, вследствие смены князей, с которыми стали заключаться договоры, ряды. Князья южные, занятые своими родовыми счетами и усобицами, смотрели равнодушно на утверждение такого порядка вещей в Новгороде; если Ольговичи уступали киевлянам выбор тиуна, то нет ничего удивительного, что другие южные князья легко соглашались и на новгородские условия; Изяслав Мстиславич одинаково ведет себя как на киевском, так и на новгородском вече. Но, с тех пор как приняли первенствующее положение князья северные, мы видим постоянное враждебное столкновение их с бытом Новгорода, развившимся, по всем вероятностям, полнее и определившимся точнее, нежели в других старых городах. Всеволод III привел было уже Новгород совершенно в свою волю, сын его Ярослав хотел сделать то же самое, хотел управлять Новгородом из пригорода Торжка: обоим помешал южный князь Мстислав; Александр Невский шел по следам предков; брат его Ярослав хотел привести Новгород в свою волю с помощию татарскою, но был остановлен братом Василием; Димитрий Александрович был остановлен в подобных же намерениях братом Андреем, Михаил тверской Юрием московским. Но московские князья, получивши первенство, изменяют поведение предшествовавших князей относительно Новгорода: они оставляют в покое его быт, не допускают только дальнейшего распространения новгородских прав, например освобождения от митрополичьего суда, и все внимание обращают только на то, чтоб получить с Новгорода как можно больше денег, овладеть его главными доходами, получаемыми с Заволочья. Калита сталкивается враждебно с Новгородом, и всякий раз за деньги, за то, что хочет взять с него больше положенного; он делает также первую попытку овладеть Заволочьем; сын его Симеон Гордый начинает княжение походом на Новгород из-за денег, из-за того, что новгородцы не хотят позволить ему собирать дань на Торжокских волостях. Димитрий Донской идет на Новгород, когда вследствие Тохтамышева нашествия он чувствует большую надобность в деньгах; Василий Димитриевич возобновляет попытку Калиты, хочет овладеть Заволочьем; Темный берет с Новгорода богатые окупы; но Темный уже сильнее всех своих предшественников, он освободился от родичей, собрал их уделы, у него нет соперников ни в Твери, ни в Нижнем, он не боится ни Литвы, ни Орды и потому может думать уже о последнем ударе Новгороду, об уничтожении его старого быта; он действительно думает об этом, но смерть мешает исполнению думы.

Уже давно, по всем вероятностям во второй четверти XII века, посадник в Новгороде стал выборным и занял место подле князя при суде и раздаче волостей, хотя при этом князь не потерял влияния при избрании посадника и не лишился права требовать его смены, объявивши только вину его: так, мы видим, что в 1171 году князь Рюрик Ростиславич отнял посадничество у Жирослава и выгнал его из города; князь Святослав Мстиславич не мог сделать того же с посадником Твердиславом, потому что вопреки условию хотел лишить его должности без вины; в описываемое время Александр Невский настоял на том, чтоб посадник Анания лишен был должности; брат Невского Ярослав требовал, чтоб трое бояр были лишены должности; новгородцы упросили его простить этим людям и удовольствоваться тем, что должность тысяцкого отдана была по его воле человеку, ему преданному. От начала XV века дошло до нас иностранное известие (Ланноа), что посадники и тысяцкие менялись ежегодно. Мы видим, что великие князья посылают в Новгород своих наместников; какое же было значение этих лиц? Под 1342 годом летописец указывает нам наместника великокняжеского Бориса, который вместе с владыкою Василием примирил враждующие стороны; под 1375 годом встречаем другое известие о наместнике: новгородцы, желая упросить владыку Алексея, чтоб он не оставлял епископии, стали вечем на дворе Ярослава и послали с челобитьем к владыке с веча наместника великокняжеского Ивана Прокшинича, посадника, тысяцкого и других многих бояр и добрых мужей; здесь, как и следует ожидать, наместник занимает место выше городских сановников. В описываемое время, когда попадаются известия о довольно значительных войнах новгородцев с шведами, ливонскими немцами, Литвою, войнах, которые объявлялись формально и оканчивались мирными договорами, можно усмотреть степень участия князя или наместника его во внешних сношениях, в решениях относительно войны и мира. Под 1242 годом встречаем известие, что после Ледового побоища немцы прислали в Новгород за миром с поклоном, без князя (Александра), и мир был заключен. Под 1256 годом встречаем любопытное известие, что Александр Невский выступил в поход с своими полками и новгородскими, причем новгородцы не знали, куда, на какой народ князь идет,- знак, что Александр не объявлял на вече о походе, не спрашивал согласия граждан на него. Ореховский договор со шведами, заключенный в 1323 году, начинается так: "Я, князь великий Юрий, с посадником Варфоломеем, тысяцким Аврамом и со всем Новгородом докончал с братом моим, свейским королем". Во времена московских князей, предоставивших Новгород самому себе, дававших литовским князьям право показнить новгородцев, если они сгрубят им, в это время, разумеется, вече получило большую свободу в определении своих внешних отношений: так, видим, что когда шведский король Магнус прислал в Новгород с требованием принять католицизм, грозя в противном случае войною, то в совещании по этому случаю видим владыку посадника, тысяцкого и всех новгородцев - о наместнике великокняжеском не упомянуто; а при заключении договора с князем Михаилом Александровичем тверским новгородцы вносят условие, чтобы великий князь без новгородского слова не замышлял войны. Но при этом князь не терял своего участия во внешних сношениях: в 1420 году Орден прислал послов в Новгород с предложением назначить съезд для мирных переговоров. В это время в Новгороде жил князь Константин Димитриевич, рассорившийся с братом, великим князем Василием; новгородцы приняли его в честь, дали ему пригороды, бывшие прежде за литовскими князьями, кроме того, по всей волости Новгородской сбор пошлины, называемой коробейщиною, но в то же время в Новгороде находился и наместник великого князя Василия, князь Федор Патрикеевич, и вот, по словам летописца, немецкие послы условились с князем Константином и со всем Великим Новгородом, что быть на съезд самому магистру, а князю Константину и новгородцам послать своих бояр, вследствие чего были посланы на съезд наместник великокняжеский князь Федор Патрикеевич, боярин князя Константина - Андрей Константинович, двое посадников и трое бояр новгородских. Наконец, из дошедших до нас договорных грамот новгородцев с Любеком и Готским берегом одна, относящаяся к концу XIII или началу XIV века, написана от имени великого князя Андрея, посадника, тысяцкого и всего Новгорода; в ней сказано, что гости будут на божиих руках, княжеских и всего Новгорода; другая грамота, относящаяся ко второй половине XIV века, половине московской, или наместнической, написана от имени архиепископа, посадника, тысяцкого и всего Новгорода.

Из двенадцати смут в Новгороде, о которых упоминает летописец в период от 1054 до 1228 года, только две не были в связи с княжескими переменами: восстание концов вследствие бегства Матея Душильчевича в 1218 году и восстание на владыку Арсения в 1228 году. В период от 1228 до 1462 года летописец упоминает 21 раз о смутах, из которых только четыре были в связи с княжескими отношениями. Большею частию новгородцы восстают на своих сановников, причем нельзя не усмотреть борьбы двух сторон, стороны лучших и стороны меньших людей. Мы видели, что и в период от 1054 до 1228 года посадники избирались обыкновенно из одного известного круга знатных фамилий; если при избрании в другие должности следовали тому же обычаю, то легко понять, какое значение должны были получить знатные фамилии, какие общие цели должны были они преследовать и какие волнения в городе должна была производить вражда некоторых из них друг с другом. Мы видели, к каким явлениям повела распря Степана Твердиславича с Водовиком в 1230 году; в 1255 г. лучшие люди составляют совет - побить меньших и ввести князя на своей воле; на разделение интересов обеих сторон летописец указывает также в известии о наложении дани татарской; то же самое видим и в смуте 1418 года. Но здесь рождается вопрос о происхождении бояр новгородских: было ли это название наследственным в некоторых фамилия или нет? Известно, что в нашей древней истории никогда и нигде боярское звание не было наследственным; боярами назывались старшие члены дружины, думцы, советники князя, который возводил в это звание, давал это значение или сыновьям своих старых бояр и дружинников вообще смотря по мере их достоинства, или людям, вновь вступающим в дружину смотря опять по достоинству и по разным другим условиям: разумеется, происхождение от знаменитого и любимого князем боярина давало его сыну большее право и легкость к достижению того же звания; но в случае нужды и детские могли стать боярами, как обещал сделать князь Владимир Мстиславич при известном случае. Но мы должны строго различать в источниках название боярина в значении старшего члена дружины, название, употребляющееся в противоположность с названиями других младших членов дружины, и то же самое название, употребленное в общем смысле, в смысле знатных, больших людей, в смысле дружины вообще, с противоположением ей всего остального народонаселения, людей простых, черных. Так, и в Новгородской летописи название бояр употребляется в общем смысле знатных людей, вячших, в противоположность меньшим, простым. Под именем бояр, или больших, вячших людей, в Новгороде разумеются все правительственные лица, как отправляющие свою должность, так и старые, члены всех тех знатных фамилий, которые успели сосредоточить в своем кругу правительственные должности. Сын посадника имел важное значение, как сын посадника, как сын при этом знаменитого, могущественного по своему влиянию человека, и вследствие этого принадлежал к числу больших, знатных людей, бояр; назывался боярином в отличие от обыкновенного, простого человека, а не потому он назывался так, что имел особый сан боярина или принадлежал к сословию бояр. Татары, боясь волнения народного в Новгороде, просят князя Александра, чтоб он приставил к ним сторожей, и князь велит стеречь их сыну посадничьему и всем детям боярским; потом, по смерти Александра Невского, новгородцы послали за братом его Ярославом сына посадничьего и лучших бояр.

Слово бояре в общем значении лучших, знатных людей, противополагаемых простым людям, употребляется не в одной Новгородской, но и во всех других летописях; понятно, что в других княжествах под именем бояр обыкновенно члены дружины противополагаются всему остальному народонаселению. Так, под 1315 годом летописец говорит, что князь Афанасий Данилович пошел из Новгорода в Торжок с новгородскими боярами без черных людей, при описании усобиц в Твери говорится, что тяжко было боярам и слугам, тяжко было и черным людям. О Димитрии Донском сказано, что он, желая предупредить Михаила тверского, привел по всем городам к присяге бояр и черных людей. При описании Раковорской битвы новгородский летописец говорит, что много пало добрых бояр, а иных черных людей без числа. Встречается и старинное название люди в значении простых, черных людей и в противоположность знатным, боярам, дружине вообще; так, говорится, что тверской князь Михаил Александрович, пожегши Дмитровские посады, волости и села, бояр и людей привел пленными в Тверь, а в Волынской летописи встречаем название простых людей в противоположность боярам. Наконец, в противоположность дружине все остальное народонаселение носит название земских людей. Таким образом, в противоположность князьям все не князья были смерды, черные люди; в противоположность боярам и дружине вообще все остальное народонаселение также носило название простых, черных людей; из этого народонаселения будут выделяться новые высшие разряды, или сословия, и все остальные низшие в отношении к этим новым разрядам будут называться также черными людьми. Так, в Новгороде при подробном перечислении слоев городового народонаселения после бояр встречаем житых людей, значительных по своему богатству, людей, которые, не принадлежа к городовой аристократии, к лицам и фамилиям правительственным, не принадлежали также и к купцам, ибо не занимались торговлею. За житыми людьми, или мужами, следуют купцы и, наконец, черные люди; под 1398 годом летописец говорит, что ко владыке новгородскому пришли бить челом посадники, бояре, дети боярские, житые люди и купеческие дети; иногда житые люди помещаются после купцов. Те же самые части городового населения, кроме житых людей, видим и во всех других городах Северо-Восточной Руси: когда князь Юрий Ярославич обновил запустелый Муром и поставил в нем свой двор, то ему подражали в этом бояре, вельможи, купцы и черные люди. В Москве купцы уже разделяются на гостей и суконников; московские князья в договорах своих условливаются обыкновенно гостей, суконников и городских людей блюсти вместе и в службу их не принимать. Последнее условие объясняется тем, что гости, суконники и вообще городские люди были люди данные, или тяглые, и позволение переходить им в дружину лишало бы князей главного источника доходов, лишало бы их средств платить выход в Орду. После, в XVII веке, мы увидим, какой страшный ущерб в московских финансах был произведен стремлением тяглых городских людей выйти из податного состояния вступлением в службу или зависимость от духовенства, бояр и служилых людей и какие сильные меры употребляло правительство для воспрепятствования этому выходу. То же самое побуждение заставляло князей и в описываемое время условливаться не принимать в службу данных людей, ни купцов, ни черных людей, ни численных, или числяков, и земель их не покупать; если же кто купил подобные земли, то прежние владельцы должны выкупить их, если могут, если же не будут в состоянии выкупить, то покупщики должны потянуть к черным людям; если же не захотят тянуть, то лишаются своих земель, которые даром переходят к черным людям,распоряжение, тождественное с позднейшими распоряжениями, по которым беломестцам, людям нетяглым, запрещалось покупать земли тяглых людей. То же самое побуждение заставляло московских князей условливаться не держать в Москве закладней и не покупать человека с двором; князья обязываются также не покупать земель ордынцев и делюев, которые должны знать свою службу, как было прежде, при отцах. Под именем делюев разумеются всякого рода ремесленные и промышленные люди, поселенные на княжих землях; ордынцами же называются пленники, выкупленные князьями в Орде и поселенные также на княжих землях.

Городское тяглое население по-прежнему разделялось на сотни: новгородцы говорят в своих грамотах, что купец должен тянуть в свое сто, а смерд в свой погост; здесь под смердом разумеется сельский житель. Московские князья в своих договорах говорят о черных людях, которые тянут к сотникам; иногда же говорят о черных людях, которые тянут к становщику: и здесь надобно, думаем, понимать так, что в первом случае говорится о городских людях, а во втором - о сельских. Сотник, или сотский, удерживает прежнее значительное положение свое в Новгороде; в начале договорных грамот с князьями говорится, что шлется князю благословение от владыки, поклон от посадника, тысяцкого и всех сотских. Но если купцы и вообще горожане тянули к своим сотским, то сотские должны были тянуть к тысяцкому; великий князь в договорах с удельными выговаривает, чтоб московская рать по-прежнему выступала в поход под его воеводою и чтоб князья не принимали к себе никого из этой рати; последнее условие показывает нам, что эта рать состояла из горожан; мы знаем также, что имя воеводы давалось преимущественно тысяцкому. Кроме собственных горожан, тянувших в городские сотни, могли жить в городе на своих дворах холопи и сельчане княжеские: так, Димитрий Донской условливается с Владимиром Андреевичем серпуховским послать в город (Москву) своих наместников, которые должны очистить холопей их и сельчан; от этого происходило, что в Москве находились дворы, которые тянули к селам.

На вятское устройство могут указать нам только первые строки послания митрополита Ионы, который обращается к троим воеводам земским, ко всем ватаманам, подвойским, боярам, купцам, житым людям и ко всему христианству.

В городовом быту Юго-Западной Руси до литовского владычества самым замечательным явлением был приплыв чуждого народонаселения - немцев, жидов, армян. Под 1259 годом волынский летописец сообщает нам любопытное известие о построении и населении города Холма: однажды князь Даниил Романович, охотясь, увидел красивое и лесное место на горе, окруженной равниною (полем): место ему полюбилось, и он построил сперва на нем маленькую крепость, а потом другую, большую и начал призывать отовсюду немцев и русских, иноязычников и поляков, и набежало много всяких ремесленников от татар: седельники, лучники, тулники, кузнецы, медники, серебряники, закипела жизнь, и наполнились дворами окрестности города (крепости), поле и села. Князь Мстислав Данилович для выслушания завещания брата своего Владимира Васильевича созывает во Владимире Волынском горожан (местичей) - русских и немцев; на похоронах Владимировых плакали немцы, сурожцы и жиды. Во время литовского владычества жиды получили большие льготы; по грамоте Витовтовой, данной в 1388 году, за убийство, нанесение раны, побоев жиду виноватый отвечает так же, как за убийство, раны, побои, нанесенные шляхтичу; если христианин разгонит жидовское собрание, то наказывается по обычаю земскому и все его имущество отбирается в казну; за оскорбление, нанесенное школе жидовской, виноватый платит великокняжескому старосте два фунта перцу. Жида можно заставить присягнуть на десяти заповедях только при важном иске, где дело идет не меньше как о 50 гривнах литого серебра; в других же случаях жид присягает перед школою, у дверей. Жида-заимодавца нельзя заставить выдать заклад в субботу. Если христианин обвинит жида в убийстве христианского младенца, то преступление должно быть засвидетельствовано тремя христианами и тремя жидами добрыми; если же свидетели объявят его невинным, то обвинитель должен потерпеть то же наказание, какое предстояло обвиненному. Во время литовского владычества города русские стали получать право немецкое, магдебургское. Ставши королем польским, Ягайло немедленно, в 1387 году, дал Вильне магдебургское право; великий князь Сигизмунд Кейстутович в 1432 году подтвердил это пожалование грамотою на русском языке: вследствие этого жители Вильны, как римской, так и русской веры, высвобождались из-под ведомства воевод, судей и всяких чиновников великокняжеских и во всех делах расправлялись перед своим войтом. От того же Сигизмунда жители Вильны, как ляхи, так и русы, получили право безмытной торговли по всему княжеству Литовскому, весчую и другие пошлины в своем городе, а великий князь Казимир Ягайлович освободил их от обязанности доставлять подводы. В привилегии короля Казимира, данной литовским землям в 1457 году, городские жители сравнены в правах с князьями, панами и боярами, кроме права выезжать за границу и кроме управы над подвластными людьми. Старый Полоцк, имевший одинакий быт с Новгородом Великим, сохраняет этот быт или по крайней мере очень заметные следы его и при князьях литовских. Так, видим, что он заключает договоры с Ригою, с магистром ливонским и привешивает к этим договорам свою печать. Король Казимир в своей уставной грамоте Полоцку говорит: "Приказываем, чтобы бояре, мещане, дворяне городские и все поспольство жили в согласии и дела бы наши городские делали все вместе согласно, по старине, а сходились бы все на том месте, где прежде издавна сходились; и без бояр мещанам, дворянам и черни сеймов не собирать". Для сбора денег на короля устроен был в Полоцке ящик за четырьмя ключами: ключ боярский, ключ мещанский, ключ дворянский и ключ поспольский; для хранения ключей избирались из всех этих сословий по два человека добрых, годных и верных, которые один без другого ящика не отпирали. Кто были эти дворяне? Без сомнения, служня прежних полоцких князей.

Внешний вид русского города не разнился от внешнего вида его в прежде описанное время. В Москве явилась каменная крепость (кремль) только в княжение Димитрия Донского; мы видели, как во время Тохтамышева нашествия москвичи хвалились, что у них город каменный, твердый и ворота железные. В 1394 году задумали в Москве копать ров от Кучкова поля в Москву-реку: много было людям убытка, говорит летописец, много хором разметали, много трудились - и ничего не сделали. Через пять лет после заложения московского кремля заложен был и каменный кремль нижегородский. Заложение обширной крепости в Твери летописец приписывает еще св. Михаилу Ярославичу; но под 1368 годом встречаем известие, что в Твери срубили деревянную крепость и глиною помазали; потом князь Михаил Александрович велел около крепостного вала выкопать ров и вал засыпать от Волги до Тмаки, а в 1394 году тот же князь велел рушить обветшалую стену и тут же рубить брусьем. Как видно, кремль Донского был единственною каменною крепостью во всем Московском княжестве; в Серпухове князь Владимир Андреевич построил крепость дубовую. Гораздо более известий о городских постройках встречаем в летописях новгородских и псковских: в 1302 году заложена была в. Новгороде каменная крепость; в 1331 владыка Василий заложил город каменный от Владимирской церкви до Богородичной и от Богородичной до Борисоглебской, и в два года строение было окончено; а юрьевский архимандрит Лаврентий поставил стены около своего монастыря в сорок сажен, с заборалами; в 1334 году владыка покрыл свой каменный город, а в следующем году заложил острог каменный от Ильинской церкви к Павловской. В 1372 году выкопали ров около Людина конца, Загородья и Неревского конца; в 1383 выкопали ров около Софийской стороны, к старому валу; в 1387 сделали вал около Торговой стороны. В 1400 владыка Иоанн заложил каменный детинец. Иностранному путешественнику Ланноа (в начале XV века) Новгород показался удивительно огромным, но дурно укрепленным; Псков, по его отзыву, укреплен был гораздо лучше. Действительно, мы часто встречаем известия о городовых постройках в Пскове: в 1309 году здесь заложена была стена плитяная от Петропавловской церкви к Великой-реке; в 1374 году псковичи заложили четвертую стену плитяную от реки Псковы до Великой, подле старой стенки, которая была с дубом немного выше человеческого роста, а через год поставили два костра каменных на торгу; в 1387 году поставили три каменных костра у новой стены на приступе; в 1394 выстроили перши, или перси; в 1397 четыре костра каменных; в 1399 заложена новая стена с тремя кострами; в следующем году поставлены два новых костра, а в 1401 году пристроили новую стену к старой подле реки Великой; в 1404 заложили новую стену каменную подле реки Псковы и старой стены, толще и выше последней, и покрыли ее; в 1407 выстроили стену против персей от гребли сторожевой избы толще и выше; в 1417 наняли мастеров, выстроили стену и поставили костер: в Петров пост кончили строение, а в Успенский оно упало; в 1420 поставили новый костер и выстроены были новые перши: строили их 200 человек, которые взяли у Пскова за работу 1000 рублей, да тем, которые плиту обжигали, дали 200 рублей; но через три года строение распалось. В 1452 году урядили новую стену у першей и в ней 5 погребов; в 1458 надделали над старою стеною новую и дали за это мастерам полтораста рублей. Кроме самих Новгорода и Пскова в их волости видим и несколько других каменных городов: Копорье, Орешек, Ямский город, Порхов, Изборск, Гдов; как легко и скоро строили деревянные крепости, видно из известия под 1414 годом, что псковичи поставили город Коложе в две недели; деревянную московскую крепость Калиты начали рубить (строить) в ноябре и кончили в начале весны следующего 1338 года.

В Новгороде от 1228 до 1462 года было выстроено не менее 150 церквей, включая монастырские и исключая поставленные на месте старых, обветшалых; из этого числа не менее 100 каменных; в период предшествовавший, как мы видели, было построено около 70 церквей, и так как число церквей, построенных при св. Владимире и Ярославе I, нельзя простирать далеко за 20, то число всех церквей новгородских в половине XV века можно полагать около 230; любопытно, что в продолжение первых 42 лет - от 1228 до 1270 года - летописец упоминает о построении только двух церквей в Новгороде. Во Пскове в описываемое время построено было 35 церквей, из них 23 каменные, две деревянные и о десяти неизвестно. В Москве летописец упоминает о построении только пятнадцати каменных церквей: из этого видно, как отстал главный город Северо-Восточной Руси от Новгорода и даже от Пскова; о количестве церквей московских в половине XIV века можно судить по известию о пожаре 1342 года: сказано, что погорел город Москва весь и церквей сгорело 18. В Нижнем Новгороде в конце XIV века было 32 церкви. Упоминаются мостовые в Пскове: например, в 1308 году посадник Борис замыслил помостить торговище, и помостили, и было всем людям хорошо, заключает летописец; в 1397 году снова помостили торговище; но мы видим, что от Пскова или Новгорода никак нельзя заключать к другим городам, да и во Пскове мостили только торговую площадь, где было беспрерывное стечение народа, для которого, разумеется, было хорошо, когда он не был принужден стоять по колена в грязи. Эта мостовая была, разумеется, деревянная, ибо каменной не было здесь и в XVII веке. В Новгородской и Псковской летописях находим известие о построении мостов с некоторыми подробностями: например, в 1435 году наняли псковичи наймитов сорок человек строить новый мост на реке Пскове; балки должны были доставить наймиты сами, а рилини, городни и дубья были псковские; наймитам заплачено было 70 рублей; в 1456 году намостили мост большой через реку Пскову и дали мастерам 60 рублей, да потом еще прибавили 20. Из городских частей упоминаются в Новгороде концы, улицы, полуулицы, улки.

Что касается до внешнего вида юго-западных русских городов, то мы знаем отзыв венгерского короля о Владимире Волынском, что такого города не находил он и в немецких землях; городские стены и на юге, как на севере, утверждались пороками и самострелами. В Холме при Данииле Романовиче среди города была построена башня высокая, с которой можно было стрелять по окрестностям, основание ее было каменное, вышиною 15 локтей, а сама была построена из тесаного дерева и выбелена, как сыр, светилась на все стороны; подле нее находился колодезь, глубиною в 35 сажен. В поприще от города находился столп каменный, а на нем орел каменный изваян, высота камню 10 локтей, с головами же и подножками -12.0 князе Владимире Васильковиче летописец говорит, что он много городов срубил; между прочим, в Каменце поставил столп каменный, вышиною в 17 сажен, так что все удивлялись, смотря на него. Столица великого княжества Литовского, Вильна, в начале XV века состояла из дурных деревянных домов, имела деревянную крепость и несколько кирпичных церквей.

Так как и в описываемое время, кроме стен и церквей, остальное строение в русских городах было почти исключительно деревянное, то и теперь пожары должны были свирепствовать по-прежнему. О московских пожарах летопись упоминает в первый раз под 1330 годом; в 1335 году Москва погорела вместе с некоторыми другими городами; в 1337 был новый большой пожар, причем сгорело 18 церквей; после пожара пошел сильный дождь, и что было вынесено в погреба и на площади, то все потонуло. В 1342 подобный же пожар; в 1357 Москва сгорела вся с 13 церквами; в 1364 году загорелась Москва во время сильной засухи и зноя, поднялась буря и разметала огонь повсюду; этот пожар, начавшийся от церкви Всех святых, слыл большим; в 1388 сгорела почти вся Москва; в 1389 сгорело в Москве несколько тысяч дворов; подобный же пожар в 1395 году; потом упоминается о пожаре в Москве в 1413, 1414, 1415, в 1422, 1441; в 1445 знаменитый пожар после Суздальского бою; в 1453 выгорел весь кремль; в 1458 сгорело около трети города. Таким образом, в 130 лет 17 больших пожаров - по одному на 7 лет. В Новгороде в 1231 году сгорел весь Славенский конец; пожар был так лют, говорит летописец, что огонь ходил по воде через Волхов; в 1252 году опять погорело Славно; в 1261 сгорело 80 дворов; в 1267 сгорел конец Неревский, причем много товара погорело на Волхове в лодьях, все сгорело в один час, и многие от того разбогатели, а другие многие обнищали; в 1275 погорел торг с семью деревянными церквами, четыре каменные сгорели да пятая немецкая; в 1299 году ночью загорелось на Варяжской улице, поднялась буря, из Немецкого двора перекинуло на Неревский конец, занялся большой мост, и была великая пагуба: на Торговой стороне сгорело 12 церквей, в Неревском конце - 10. В 1311 году было три сильных пожара: сгорело 9 церквей деревянных, 46 обгорело; потом упоминается сильный пожар под 1326 годом; такой же - под 1329, 1339; в 1340 году упоминается об одном из самых лютых пожаров: между прочим, погорел владычный двор и церковь св. Софии, из которой не успели вынести всех икон; большой мост сгорел весь по самую воду; всех церквей сгорело 43, по другим известиям - 50, а людей погибло 70 человек; по иным известиям, сгорело 48 церквей деревянных и упало три каменные. В 1342 году, во время большого пожара, сгорело три церкви и много зла случилось; люди не смели жить в городе, перебрались на поле, а иные жили по берегу в судах, весь город был в движении, бегали больше недели, наконец, владыка с духовенством замыслили пост и ходили со крестами по монастырям и церквам. В 1347 году погорело шесть улиц; в 1348 два пожара: во второй горело на пяти улицах, сгорели 4 деревянные церкви; в 1360 погорел Подол с Гончарским концом, причем сгорело семь деревянных церквей; в 1368 году был пожар злой, по выражению летописца: погорел весь детинец, владычный двор, церковь св. Софии сгорела, часть Неревского конца и Плотницкий конец весь, а в следующем году погорел конец Славенский; через год новый пожар: погорел весь Подол и некоторые другие части города; в 1377 году сгорело семь церквей деревянных и сгорели три каменные; в 1379 сгорело 8 улиц и 12 церквей; в 1384 был пожар в Неревском конце, сгорело две церкви; в следующем году сгорело два конца - Плотницкий и Славенский, весь торг; каменных церквей сгорело 25, деревянных 6; начался пожар в середу утром, горело весь день и ночь и в четверг все утро, людей сгорело 70 человек. В 1386 году сгорел конец Никитиной улицы; в 1388 году погорела Торговая сторона: сгорело 24. церкви и погибло 75 человек. В 1391 сгорело 8 деревянных церквей, по другим известиям - 15, сгорело 3 каменные, по другим известиям - семь, людей погибло 14 человек; в том же месяце погорел весь Людин конец с семью деревянными церквами и четырьмя каменными; в 1394 погорел владычный двор с околотком, сгорело 2 церкви деревянные и 8 каменных сгорело; в 1397 погорел берег; в 1399 был пожар в Плотницком конце, Славенский сгорел кесь, сгорело 22 каменные церкви, сгорела одна деревянная; в 1403 году опять погорела часть Плотницкого конца, а Славенский сгорел весь, причем сгорело 15 каменных церквей, по другим известиям, каменных - 7, а деревянных - две; в 1405 - два пожара: на Яневой улице сгорело 15 дворов, потом погорел Людин конец, часть Прусской улицы, часть детинца, сгорело 5 деревянных церквей и одна каменная, сгорело каменных 12, причем погибло 30 человек; в 1406 погорел княжой двор, а в следующем году погорел Неревский конец, сгорело 12 церквей каменных, и в том числе св. Софии, сгорело 6 деревянных; в 1414 погорел Неревский конец, пять деревянных церквей сгорело, 8 каменных сгорело; в 1419 погорело два конца - Славенский и Плотницкий с 24 церквами; в 1424 погорела Торговая сторона и Людин конец весь; в 1434 погорели два конца; в 1442 было три сильных пожара в одном месяце. Таким образом, в Новгороде в описываемое время приходилось по одному сильному пожару на 5 лет. Под 1391 годом встречаем в летописи известие о средстве, которое придумали новгородцы для предупреждения пожаров: после большого пожара, бывшего в этом году, они взяли у св. Софии с полатей десять тысяч серебра, скопленных владыкою Алексеем, и разделили по 1000 рублей на каждый конец: на эти деньги поставили костры каменные по обе стороны острога у всякой улицы. Во Пскове упоминается десять больших пожаров, в Твери - семь, два-в Смоленске, два - в Торжке и по одному - в Нижнем, Старице, Ростове, Коломне, Муроме, Корельском городке, Орешке, Молвотичах. Что касается народонаселения городов, то под 1230 годом говорится, что в Смоленске погибло от мору 32000 человек; в Новгороде в 1390 году, по одному иностранному известию (Кранца), погибло от мору 80000 человек; в Москве во время Тохтамышева взятия, по одним известиям, погибло 24000 человек, по другим - вдвое меньше.

Земельные участки, принадлежащие к городу, назывались его волостями, а совокупность всех этих участков называлась уездом, название уезда происходит от способа, или обряда, размежевания, который назывался разъездом, межевщик - разъезжиком, или заездником, межевать - разъезжать, следовательно, все, что было приписано, примежевано к известному месту, было к нему уехано, или заехано, составляло его уезд, что было отписано, не принадлежало к нему, было отъехано, составляло волости отъездные. Но уездом называлась не одна совокупность мест, волостей, принадлежавших городу: такое же название могла носить и совокупность мест или земель, принадлежавших к известному селу, и действительно, мы встречаем село с уездом. В правительственном отношении уезд разделялся на волости, волости на станы, станы на околицы; населенные места в уезде носили различные названия: встречаем городки, слободы, слободки, села, селца, деревни, починки села, новоселки, встречаем села, принадлежащие к слободкам, села в слободах, деревни, принадлежащие к селам, к починкам. Известно, как обширна была волость Новгорода Великого; по давно утвердившемуся в нашей науке мнению, Новгородские волости исстари делились на пять больших частей, или пятин, которые соответствовали разделению Новгорода на пять концов, так что жители каждой пятины ведались у старосты того городского конца, к которому их пятина принадлежала. Об этом прямо и ясно говорит Герберштейн; из русских источников, в житии св. Саввы Вишерского читаем, что преподобный, имея нужду в земле для построения монастыря, посылал для испрошения этой земли в Славенский конец. Сохранились даже в списках и грамоты, данные правлением конца Вишерскому монастырю на земли, концу принадлежавшие. Здесь могут возразить, что в означенных грамотах дело идет не о пятинных отношениях к концу, а просто о землях, находившихся недалеко от Новгорода (в 7 верстах) и принадлежавших Славенскому концу. Но известно, что области пятин, как, например, Обонежской (в которой находились Вишерские земли), начинались непосредственно от Новгорода, что в Обонежской пятине были погосты, находившиеся еще ближе к Новгороду, чем Вишерские земли, например Деревяницкий, Волотовский.

И в описываемое время видим, что князья и вообще землевладельцы стараются увеличивать народонаселение льготами, которые они дают пришлым людям: в княжение Димитрия Донского какой-то Евсейка вздумал переселиться из Торжка в великокняжескую вотчину, на Кострому, и великий князь освободил его от всех податей, кроме оброка по 5 куниц на год; кроме того, приказал его блюсти дяде своему Василию тысяцкому. При уступке земельного участка монастырю или какому-нибудь частному лицу князья обыкновенно помещают в своих жалованных грамотах то условие, что если землевладелец населит данный участок, то население освобождается на несколько лет от всех податей или тягостей, причем различаются два случая: если землевладелец перезовет на свой участок прежде живших на нем людей, старожилцев, или перезовет выходцев из других княжеств, инокняженцев: для последних льгот было больше, давалась им свобода от всех податей на двойное количество лет в сравнении с первыми, обыкновенно на десять лет вместо пяти; в случае успешного заселения данного участка землевладелец получал новые льготы, новые награды; так, например, монахи Кириллова монастыря за то, что полученную ими пустошь распахали, людей собрали, селце и деревни нарядили, получили от великого князя Василия Васильевича льготу: никому из чиновников не велено было ездить на это селце и деревни и останавливаться в них, брать кормы, проводников, подводы. Условия, на которых пришлые люди поселялись на пустых участках, разумеется, зависели от взаимного соглашения их с землевладельцами: они могли обрабатывать землю за известную плату от владельца, по найму, и назывались наймитами, могли пользоваться землею, уплачивая владельцу ее половину собираемых произведений, и потому назывались половниками, треть произведений - почему назывались третниками, крестьянин, занявший при поселении деньги у землевладельца, назывался серебряником, наконец, встречаем название рядовых людей - от какого-нибудь, нам неизвестного, ряда, или договора. Мы видим из княжеских грамот, что эти люди переходили с одной земли на другую, из одного княжества в другое, перезывались; понятно, что самые льготы, которые они получали при заселении пустых участков, побуждали их к переходам: ибо, живя на одном месте, по истечении известного срока, например десяти лет, они лишались льгот, и им выгодно было перейти на другое место, заселив которое они получали опять льготы. Впрочем, видим уже ограничение произвольного перехода сирот,

или хрестьян (так называлось тогда сельское народонаселение), определением срока для него: сирота мог оставлять землю, отказываться, только осенью, по окончании полевых работ, именно за две недели до Юрьева дня и неделю спустя после Юрьева дня осеннего, причем серебряники должны были заплатить свое серебро. Потом видим запрещение перехода или перезыва крестьян в виде льготы для известного землевладельца: так, например, великий князь Василий Васильевич пожаловал игумена Троицкого Сергиева монастыря и братию, запретив переход крестьянам-старожилцам из монастырского села Присек и деревень, к нему принадлежащих. Дальнейшим ограничением было запрещение землевладельцам, которых земли были освобождены от общего княжеского суда и пошлин, принимать к себе тяглых волостных людей, тянувших судом и пошлинами к князю, они должны были довольствоваться только перезывом инокняженцев: так, Иоанн Калита запретил юрьевскому архимандриту принимать на свои земли тяглых волоцких людей и выходцев из Московского княжества; так, великий князь Василий Димитриевич постановил это условие при позволении митрополиту Фотию купить деревню в волости Талше. Наконец, иногда князь не только позволял известному землевладельцу не отпускать от себя крестьян, но давал право возвращать и тех, которые прежде вышли: так, великий князь Василий Васильевич дал это право игумену Троицкого Сергиева монастыря относительно людей, вышедших из монастырских сел в Углицком уезде. Что же касается до отношений переходного сельского народонаселения к землевладельцам, то мы знаем, что некоторым из последних князья жаловали право суда над поселенными на их землях людьми, кроме душегубства и суда смесного; в последнем случае землевладельцы эти судили вместе с наместниками и волостелями княжескими или их тиунами; иногда жаловалось право суда, кроме душегубства, разбоя и татьбы с поличным.

Но подле этого переходного сельского народонаселения мы видим народонаселение несвободное, принадлежащее землевладельцам; так, в жалованных грамотах землевладельцам отличаются люди, купленные ими, от тех, кого они перезовут, или старожилцы и пришлые люди отличаются от окупленных; князья в своих договорах отличают холопей своих от сельчан, говорят о своих бортниках и оброчниках купленных, о людях купленных, о людях деловых, которых они прикупили или за вину взяли себе, о людях полных (рожденных в холопстве), купленных грамотных (отдавшихся добровольно в холопство по кабальным грамотам). Из зависимых людей упоминаются также закладни, или закладники, которые на известных условиях заложились за Другого, так как главным побуждением к закладничеству было желание освободиться от повинностей, лежавших на свободном и самостоятельном человеке, то князья и условливаются не держать закладней в городе (Москве). Таким образом, мы должны отличать в описываемое время людей свободных и самостоятельных, людей несамостоятельных (каковы были закладни) и, наконец, людей несвободных, которые могли быть вечно или временно несвободны смотря по тому, родились ли они в несвободном состоянии, были куплены, попались в плен или отдались добровольно в холопство на ограниченное число лет. Для первых встречаем название людей полных, челяди дерноватой, выражение: послать на отхожую - значило освободить подобных людей. Замечательно, что вместо человек вольный говорилось: "Человек великого князя". Что касается положения холопа, то новгородцы в своих договорах требуют, чтобы донос холопа, или раба, на господина не имел силы и чтобы судьи не судили холопа и половника без господаря.

Говоря о разных слоях народонаселения в древней Руси, мы не можем обойти вопроса о том: кто и как мог владеть земельною собственностию? Кроме людей служилых и духовенства в числе землевладельцев видим и гостей: под 1371 годом находим известие, что в Нижнем Новгороде был гость Тарас Петров, который выкупил из плена своею казною множество всяких чинов людей и купил себе вотчину у великого князя, шесть сел за рекою Кудьмою. Но значение гостя в летописи не определено: иногда гости употребляются вообще в смысле торговых людей, купцов, иногда в значении лучших, богатейших купцов; в новгородских памятниках гости не составляют особого разряда, везде видим только купцов. Но естественно, что только богатейшие купцы, гости, могли приобретать земельную собственность, ибо они одни только по своим средствам могли, не оставляя торговли, заниматься и сельским хозяйством, тогда как купцы незначительные не были в состоянии в одно время и торговать в лавке и жить в селе. Кроме того, столкновение государственных интересов должно было уже в описываемое время вести к тому, что купцам нельзя было владеть земельною собственностию, ибо всякий землевладелец должен был служить государству, а купец был человек данный, плативший в казну деньги с своего промысла; если купец становился землевладельцем, то он относительно государственных требований должен был совмещать в себе два характера: человека служилого и человека данного; но понятно, что он не мог удовлетворить вместе этим двум требованиям; мало того, мы видели, что по финансовым требованиям он не мог бросить торга и перейти в служилые люди, ибо князья клялись друг другу не принимать к себе в службу торговых людей. Все землевладельцы необходимо должны были перейти в служилые люди, ибо государство не хотело между служилыми и промышленными людьми признавать никакого другого разряда: так, после, по Уложению, дети неслужилых отцов, купившие вотчины, должны были записаться в царскую службу; в противном случае вотчины отбирались у них в казну. Класса землевладельцев, живущих на своих землях, не могло образоваться в описываемое время, ибо и теперь, как прежде, продолжалась постоянная колонизация северо-восточных пространств, постоянное переселение, брожение; земледельцу невыгодно было оставаться долго на одном месте по самому качеству почвы на северо-востоке, которая нигде не обещала продолжительного плодородия; чрез несколько времени после первого занятия, после выжиги леса, требовала уже больших трудов, и земледельцу выгодно было оставлять ее и переходить на новую почву. Кроме того, во все продолжение древней русской истории мы видим стремление менее богатых, менее значительных людей закладываться за людей более богатых, более значительных, пользующихся особенными правами, чтобы под их покровительством найти облегчение от повинностей и безопасность. Стремление это мы видим и в других европейских государствах в средние века; оно естественно в новорожденных обществах, при отсутствии безопасности, когда правительство, законы еще не так сильны, чтоб дать покровительство, безопасность всем членам общества. Таким образом, выгодно было земледельцам переходить на земли богатых и знатных землевладельцев, архиереев, монастырей, вельмож, ибо кроме вышеупомянутых льгот при первом поселении поселенцы пользовались еще льготами, заключавшимися в разных правах, которые имели те или другие землевладельцы, а главное - пользовались покровительством сильных людей. При обращении внимания на отличительную черту нашей древней истории, на колонизацию страны, легко решается вопрос о том, как произошла поземельная собственность и различные ее виды. Как только Северо-Восточная Русь выступает на историческую сцену, так мы видим в ней сильную колонизацию, происходящую под покровительством князей; если бы мы даже не имели определительных известий об этой колонизации, то мы необходимо должны были бы предположить ее, ибо история застает Северо-Восточную Русь финскою страной, а потом видим ее славянскою; следовательно, допустив даже, что финское народонаселение не исчезало, но ославянивалось, мы должны допустить сильную славянскую колонизацию. Но эта колонизация происходила не в доисторические времена, когда "живяху кождо с родом своим на своих местех"; она происходила на памяти истории, когда Северо-Восточная Русь составляла уже определенную область, княжество, где владела известная линия княжеская; следовательно, колонизация не могла происходить без ведома и влияния известного правительства. Ростов Великий существовал до призвания князей; ему принадлежала обширная, малонаселенная, но определенная область. Для потомков первых насельников, городских и сельских, земля находится в общем владении; на это указывает обычный способ владения землями, принадлежавшими общинам городским и сельским. Но остаются обширные ненаселенные пространства, никому не принадлежащие, т. е. принадлежащие городу Ростову, а в Ростове находится высшее правительственное лицо, князь, который управляет всею областью посредством своих чиновников, волостелей, следовательно, никакая дальнейшая перемена, никакие новые права и отношения не могут произойти без ведома, без распоряжения княжеского; положим, что сначала князь распоряжается в области не без ведома и участия старшего города, но, конечно, мы не имеем никакого права думать, чтобы после Андрея Боголюбского и Всеволода III князья распоряжались чем бы то ни было с ведома и согласия ростовцев. Прежде всего князья могли распоряжаться землею, принадлежащею их волости, отдавая ее в полное владение членам своей дружины с правом населять ее всякого рода людьми, вольными и невольными; могли распоряжаться землею отдавая ее духовенству; наконец, могли продавать ее богатым купцам, или гостям, подобным вышеупомянутому Тарасу Петрову, которые имели возможность населить купленную землю,- вот разные виды происхождения частной земельной собственности, вотчин. Но с одной стороны, мы видели, что для жителей городов и сел существовала исконная привычка смотреть на земли, принадлежавшие их городам и селам, как на общее достояние; земля принадлежала общине, а не отдельным членам ее; когда же община потеряла свое самостоятельное значение перед князем, то земля, естественно, стала государевою; с другой стороны, земли оставалось все еще много; как частные люди, землевладельцы старались населить принадлежавшие им участки, перезывая к себе отовсюду земледельцев; так точно старалось и правительство о населении остававшихся у него пустых земель. Являлись насельники, земледельцы и принимались с радостию; но каким же образом они селились? Они не покупали земель у правительства, ибо, во-первых, им не было никакой выгоды покупать, когда они могли пользоваться землею без покупки и потом, найдя землю неудобною, переселяться на новые места. Если подобные поселенцы оставались долго на занятых ими участках, то, разумеется, эти участки переходили к их детям безо всяких новых форм и сделок; но ясно, что как у правительства, так и у насельников сохранялось вполне сознание, что занятые последними земли не составляют их полной собственности, не суть их вотчины, не пожалованы им за службу, не куплены ими, но уступлены только в пользование, хотя правительству и выгодно, чтоб это пользование продолжалось как можно долее, переходило из рода в род. Вот происхождение так называемых черных, или государственных, земель. Что сказано о селах, то должно быть применено и к городам, ибо города населялись точно так же, как села. Известный промышленник селился в городе на отведенной ему от правительства земле, ставил двор, оставлял эту землю и двор в наследство детям, передавал их за деньги, продавал другому подобному себе лицу - правительство не вступалось, лишь бы только эта черная земля не сделалась белою, не перешла бы к кому-нибудь в виде полной частной собственности: отсюда все известные распоряжения о непокупке земель черных людей, т. е. о непереводе собственности государственной в частную.

Кроме повинностей, означенных выше в статье о доходах княжеских, в описываемое время встречаем известия о других обязанностях сельского народонаселения, например, об обязанностях город делать, двор княжой и волостелин ставить, коня княжого кормить, сено косить, на охоту ходить по приказанию ловчих княжеских (на медведя и на лося), давать корм, подводы и проводников князю, воеводам, наместникам, волостелям тиунам и всякого рода чиновникам и посланцам княжеским.

Кроме означенных слоев народонаселения в первый раз в описываемое время, именно в конце первой половины XV века, встречаем название казаков рязанских, которые пришли на помощь к рязанцам и москвичам против татарского царевича Мустафы; они пришли вооруженные сулицами, рогатинами и саблями.

Мы видели старание князей умножать народонаселение в своих княжествах; теперь обратим внимание на обстоятельства, препятствовавшие этому умножению, на бедствия - политические (войны междоусобные и внешние) и физические (голод, мор и другие). Мы видели на севере в описываемое время 90 усобиц, в продолжение которых Владимирская область (с Переяславлем, Костромою и Галичем) терпела 16 раз, Новгородская - 15, Московская - 14, Тверская - 13, Смоленская, Рязанская и Двинская - по 9 раз, Северская и Суздальско-Нижегородская - по 4, Ярославско-Ростовская - 3, Вятская - 2, Псковская - 1; таким образом, Владимирская область, более других терпевшая от усобиц, подвергалась опустошениям по одному разу почти в 15 лет, относительно же всей Северной России придется по одной войне с лишком на два года. Опустошениям от внешних врагов Новгородская область подвергалась 29 раз, Псковская - 24, Рязанская - 17, Московская - 14, Владимирская и Нижегородская - по 11, Северская - 8, Смоленская и Тверская - по семи, Ярославско-Ростовская - 4, Вятская - 1; следовательно, Новгородская область, более других, по-видимому, терпевшая от внешних войн, подвергалась неприятельским нашествиям по одному разу на 8 лет. Круглое число неприятельских нашествий будет 133; из этого числа на долю татарских опустошений приходится 48, считая все известия о тиранствах баскаков в разных городах; приложив к числу опустошений от внешних врагов число опустошений от усобиц, получим 232, следовательно, придется по опустошению почти на каждый год. Но понятно, чго на этих одних цифрах нельзя основать никаких выводов; так, например, Новгородская и Псковская области терпели больше всех других от нашествий внешних врагов, и, несмотря на то, Новгород и Псков оставались самыми богатыми городами во всей Северной России, ибо Псков во все это время был только раз во власти врагов, которые, впрочем, как видно, не причинили ему большого вреда: Новгород же ни разу не доставался в руки неприятелю; большая часть нашествий немецких, шведских и литовских, от которых терпели Новгород и Псков, ограничивались пограничными волостями их и нисколько не могут идти в сравнение с нашествием Батыя, с двукратным татарским опустошением во время усобиц между сыновьями Невского, с опустошением Тверской области татарами и Калитою, с нашествием Тохтамыша, Едигея. Также обманчивы приведенные цифры и относительно восточных областей; так, например, цифры показывают что Московское княжество подвергалось большим опустошениям, чем княжество Тверское; но рассмотрение других обстоятельств, и именно когда и какого рода опустошениям подвергались оба соперничествующие княжества, совершенно изменяет дело: Тверское княжество подверглось страшному опустошению вконец от татар и Калиты при князе Александре Михайловиче; потом, не успело оно оправиться от этого бедствия, начинаются усобицы княжеские, заставляющие народ выселяться из родных пределов в другие княжества, тогда как Москва не терпит опустошений от внешних врагов от Калиты до Донского, а усобицы начинаются в ней только в княжение Василия Васильевича, когда она уже воспользовалась временем отдыха и взяла окончательно верх над всеми другими княжествами. Цифры показывают, что более частым нападениям внешних врагов подвергались пограничные области на юго-востоке и северо-западе - Рязанская, Новгородская и Псковская; Рязанская - от татар, Новгородская и Псковская - от шведов, немцев и Литвы - и числовое большинство остается на стороне северо-западных границ. Но мы заметили, что нашествий шведских и немецких нельзя сравнить с татарскими; с другой стороны, не должно преувеличивать и вреда, который Россия претерпевала от татар; не должно забывать, что иго тяготело особенно только в продолжение первых 25 лет, что уже в 1266 году летописец извещает об его ослаблении, что уже в конце XIII века исчезают баскаки и князья сами распоряжаются относительно выхода; что после татарских опустошений, которые были следствием усобицы между сыновьями Невского, до опустошения Тверской области татарами с Калитою и после этого вплоть до Тохтамышева нашествия, в продолжение, следовательно, с лишком 50 лет, за исключением пограничных княжеств Рязанского и Нижегородского, Северо-Восточная Россия не слыхала о татарских нашествиях, а потом, кроме Тохтамышева, Едигеева и Улу-Махметова нашествия, набеги касались только границ, и по-прежнему терпело от них преимущественно княжество Рязанское. Вообще с цифрами в истории надобно обходиться очень осторожно.

Обратимся к физическим бедствиям. Под 1230 годом летописец говорит о голоде, свирепствовавшем во всей России, кроме Киева: в половине сентября мороз побил весь хлеб в Новгородской области, и отсюда началось горе большое, говорит летописец: начали покупать хлеб по 8 кун, кадь ржи - по 20 гривен, пшеницы - по 40 гривен, пшена - по 50, овса - по 13; разошелся весь город наш и вся волость, и наполнились чужие города и страны братьями нашими и сестрами; оставшиеся начали мереть: трупы лежали по улицам, младенцев грызли псы; ели мох, сосну, кору липовую, лист разный; некоторые из черни резали живых людей и ели, другие обрезывали мясо с трупов, иные ели лошадей, собак, кошек; преступников казнили, вешали, жгли, но встало другое зло: начали зажигать домы людей добрых, у которых чуяли рожь, и грабили имение их; между родными не было жалости, сосед соседу не хотел отломить куска хлеба; отцы и матери отдавали детей своих из хлеба в рабство купцам иноземным; по улицам скорбь при виде трупов, лежащих без погребения, дома тоска при виде детей, плачущих по хлебе или умирающих с голоду; цены возвысились, наконец, до того, что четвертую часть кади ржи начали покупать по гривне серебра. Архиепископ Спиридон поставил скудельницу и приставил человека доброго и смиренного, именем Станил, возить в нее мертвецов на лошади со всего города; Станил возил целый день беспрестанно и навозил 3030 трупов; скудельница наполнилась, поставили еще другую и наклали 3500 трупов. Псковский летописец рассказывает об этом голоде у себя в тех же чертах; его особенно поразило то, что в великий пост люди ели конину. "Написал бы еще кой о чем похуже, да и так уже горько",- оканчивает он свой рассказ. В Смоленске выстроено было четыре скудельницы, в которых было положено 32000 трупов. В 1251 году пошли дожди в Новгородской области, подмочили хлеб и сено, осенью мороз побил хлеб; в 1291 году то же самое; в 1303 году там же зима была теплая, не было снегу через всю зиму, и люди хлеба не добыли. В 1309 году был голод сильный и по всей Русской земле, потому что мышь поела всякий хлеб. В 1331 году была большая дороговизна в Русской земле: это голодное время слыло под названием рослой ржи. В 1364 году с половины лета стояла мгла, зной был страшный, леса, болота и земля горели, реки высохли; в следующем году то же самое, и отсюда сильный голод. Осенью 1370 года было снегу много, и хлеб пошел под снег; но зима была теплая, весь снег сошел в самом начале великого поста, и хлеб был сжат в великий пост; летом в солнце показались места черные, как гвозди, мгла была такая, что на сажени нельзя было ничего перед собою видеть, люди сталкивались лбами, птицы падали с воздуху людям на головы, звери смешивались с людьми, медведи и волки бродили по селам, реки, болота, озера высохли, леса горели, голод был сильный по всей земле. В 1373 году при сильном зное не было ни капли дождя во все лето. Летом 1407 года было сумрачно и дождливо, крылатый червь летел от востока на запад, поел деревья и засушил их; в 1409 году множество людей померло от голоду; в 1412 дороговизна в Нижнем Новгороде; в 1418 году снег выпал 15 сентября, шел трое суток и покрыл землю на 4 пяди, пошли морозы; но потом стало тепло, снег сошел, но хлеба сжали мало после снега, и начался голод по всей Русской земле. В 1421 году свирепствовал голод в Новгороде и по всей Русской земле, много людей померло с голоду, другие ушли в Литву, иные померзли на дороге, потому что зима была очень холодна; в Москве оков ржи покупали по полтора рубля, в Костроме - по два рубля, в Нижнем - по шести; во Пскове тогда клети были полны хлеба от прежних лет, и вот пошли ко Пскову новгородцы, корела, чудь, вожане, тверичи, москвичи, просто сказать, пошел народ со всей Русской земли, и нашло его множество, стали покупать рожь во Пскове, по волостям и пригородам и возить за рубеж, цены поднялись, зобница ржи начала продаваться по 70 ногат, жита - по 50, овса по 30, вследствие чего псковичи запретили вывозить хлеб за рубеж, а нахожих людей стали выгонять изо Пскова и изо всех волостей; иные разошлись, а которые остались во Пскове, тех множество перемерло, и наклали их в одном Пскове четыре скудельницы, а сколько погибло по пригородам и волостям - тем и числа нет. Осенью 1429 года земля и леса горели, дым стлался по воздуху, с трудом можно было видеть друг друга, от дыму умирала рыба и птица, рыба после того пахла дымом два года; следствием такой погоды был голод сильный по всей земле Русской; в 1436 году мороз побил хлеб в жатвенную пору, и была большая дороговизна; зимою 1442 года лютые морозы много причинили зла людям и животным; в 1444 году опять лютая зима и дороговизна сена; под 1446 годом новгородский летописец говорит, что в его области хлеб был дорог не только этого году, но в продолжение 10 лет, две коробьи по полтине, иногда больше, иногда меньше, а иногда и вовсе негде купить; была скорбь сильная: только и слышно было, что плач да рыдание по улицам и по торгу, многие от голоду падали мертвые, дети перед родителями, отцы и матери перед детьми; многие разошлись в Литву, к немцам, бусурманам и жидам, из хлеба отдавались в рабство купцам.

Перейти к следующей части текста