ПРЕОДОЛЕНИЕ СУДЬБЫ В "УТЕШЕНИИ ФИЛОСОФИИ" БОЭЦИЯ
Ист.: http://marcobinetti.narod.ru/versiorus/alltexts/boethius.htm
"Утешение Философии" Боэция – книга, бывшая излюбленным чтением образованных людей в Средние Века,– завоевала себе прочную репутацию "книги Фортуны". Ее автор одними почитался как христианский святой и мученик, другими причислялся едва ли не к лучшим из римских философов, однако невозможно отрицать, что в самом тексте своего утешения-завещания Боэций ни разу не упоминает о Христе, а ссылки на Священное Писание приходится искать буквально между строк. Тем не менее, представления Боэция о судьбе в корне расходятся с теми, что веками формировались в языческом сознании и находили свое отражение в литературе. Его взгляд на место судьбы в структуре мироздания удивительно ясен и прост, так что его одного было бы достаточно для того, чтобы развеять всякие сомнения в приверженности автора "Утешения" христианству, более того, в том, что он остался убежденным христианином вплоть до трагического завершения своей жизни. Поэтому здесь мы хотели бы посмотреть на "Утешение Философии" как на книгу преодоления судьбы, преодоления фортуны, в конечном счете, как на книгу надежды, несовместимой с безысходной верой в слепой рок.
Несколько слов следует сказать о терминах, которые Боэций использовал для номинации судьбы в "Утешении Философии" и определить содержание, которое он в них вкладывал.
Основное слово, употребляемое Боэцием в этой смысловой сфере – это, безусловно, fortuna. Во всем тексте оно используется 57 раз (не считая двух случаев, где это же слово Боэций использует в значении "имущество", "материальное благосотояние"). Слово fatum в отношении частоты значительно уступает слову fortuna; Боэций использует его 19 раз, причем из них 15 раз только во фрагменте IV, pr. 6, имеющем ключевое значение для выяснения теории Боэции о судьбе. При этом в русском переводе Уколовой – Цетлина [i] оно 17 раз переводится как "судьба" и только по одному разу как "Рок" и "жребий".
Сложнее обстоит дело с термином fortuna. В указанном переводе оно 37 раз просто транслитерируется, т. е. передается русским словом ‘фортуна’, 10 раз переводится как "судьба", 4 раза – "счастье", 2 раза – "участь", по одному разу – "удача" и "ход жизни".
Кроме того, в тексте много раз используются слова с корнями fort- (fors) и fat-, такие как fortuita, infortunus, fors, forte, fatalis и т. д.
В целях большей терминологической ясности ниже мы употребляем слово ‘судьба’ исключительно для перевода слова fatum у Боэция, а термин fortuna передаем соответствующим ему русским словом ‘фортуна’.
Размышления о судьбе и фортуне у Боэция непрестанно соотносятся с понятием Божественного Провидения (providentia), причем по частоте употребления это слово совсем немного уступает фортуне (41 раз).
Свое понимание судьбы Боэций излагает устами Философии в шестом прозаическом фрагменте IV книги. Этот фрагмент имеет важное значение также и для понимания представлений Боэция о месте случайности в жизни человека.
Боэций представляет мир, полностью управляемый неким порядком (modus), установленным Божественной неподвижностью. "Заключенный в сферу своей простоты, <Божественный> разум содержит образ многообразия сущего, подлежащего управлению. Этот образ, когда рассматривается в чистом виде в самом Божественном разуме, называется Провидением, если же он сопрягается с вещами, подвластными Богу, то, как еще ведется от древних, называется судьбой… " [ii]
Таким образом, судьба является конкретным применением, развертыванием (explicatio) Провидения во времени и пространстве, тогда как Провидение представляет собой соединение (adunatio) этой временной последовательности в предзнании (prospectus) Божественного разума.
Мы видим, что Боэций, хотя и не отождествляет Провидение и судьбу, однако признает, что всё, подчиненное судьбе, подчинено и Провидению, которому подчинена и сама судьба. Более того, "некоторые вещи, подвластные Провидению, находятся выше линии судьбы" [iii] вследствие своей близости к Богу. Тем самым Боэций отрицает судьбу как некую самостоятельную, независимую силу.
Судьба у Боэция полностью утрачивает характер слепой и неуправляемой силы, довлеющей над человеком; напротив, она описывается как порядок (ordo), который, происходя из божественной простоты, содержится в самих вещах, то есть имманентен сущему. От Бога "берет начало замечательное чудо порядка судьбы, который, происходя от знающего, заставляет впадать в отчаяние незнающего" [Cons. IV, pr. 6 (30)].
Таким образом, фатальным этот порядок называется только в силу того, что воспринимается таковым самими людьми, тогда как правильнее было бы назвать его провиденциальным или божественным. Очевидно, именно сознавая это, более близкие к Богу субстанции избавляются от власти судьбы, ибо, пребывая в вечности, они каким-то образом непосредственно воспринимают эту неподвижную и простую форму, которая и есть Провидение.
Собственно говоря, и фортуна оказывается включенной в эту провиденциальную схему, будучи определяема линией судьбы. Фортуна представляется как иррациональная и немотивированная сила только из-за того, что людьми не познано ее разумное устройство. Однако, если признать последнее в отношении Фортуны, то собственно фортуной она быть перестает, так как утрачивает самоё свою суть, т. е. элемент случайности, индетерминированности.
Боэций, не колеблясь, исключает всякую случайность из своей философской системы. "[Божественный] порядок всё так располагает, что даже представляющееся отклонившимся от этого порядка, хотя и кажется чем-то иным, но все же остается порядком, чтобы не было места случайности в царстве Провидения" [iv] . В самом деле, невозможно, признавая единого всемогущего Бога, являющегося первопричиной всего сущего, допускать наличие в мире явлений и событий, не имеющих своей причиной Бога, да и вообще лишенных какой бы то ни было разумной причины.
Интересно, что для номинации случайности Боэций использует здесь слово temeritas, образованное от архаического *temus "тьма". В этом контексте выражение "ne quid in regno providentiae liceat temeritati" ("чтобы не было места случайности в царстве Провидения") приобретает некоторое созвучие со Священным Писанием: "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы" (1 Ин 1, 5). Случайность, фортуна, понятая абсолютно, является чем-то темным, смутным, неясным, что никак не может существовать одновременно с Божественной простотой и ясностью.
Отсюда ясно, что Боэций допускает Фортуну только как субъективное представление, как то, что недоступно человеческому разуму, но полностью подконтрольно Божественному Провидению, и именно в этом смысле говорит о Фортуне Философия, когда отрицает, будто ведет против нее безжалостную войну [Cons. II, pr. 8 (1)].
В вещах, однако, присутствует некоторая склонность к хаотическим и случайным изменениям, но "пребывающая в Божественном разуме простота извлекает из себя неизменный порядок причин, и этот порядок удерживает изменчивый мир в своей неизменности и подчиняет себе все вещи, находящиеся в движении" [v] .
У Боэция, тем не менее, присутствует и другое понимание случая, говоря о котором, он прямо ссылается на "Физику" Аристотеля, в которой содержится следующее определение: "Случай есть причина по совпадению для событий, происходящих по выбору цели" (Физика, II, 5, 197а) [vi] . Здесь под случаем подразумевается ситуация, когда "что-нибудь предпринимается ради какого-либо результата, но по некоторым причинам получается нечто иное" [Cons. V, pr. 1 (13)], т. е. "пересечение относительно независимых причинных рядов, порождающее неожиданный результат" [vii] . При этом такое, случайное, как кажется, событие, не является беспричинным, но лишь неожиданным, почему Философия и дает соответствующее определение случая как события, непредвиденного для человека, совершающего действие, но происшедшего в результате стечения причин (ex confluentibus causis) [Cons. V, pr. 1 (18)]. Однако надо всем этим царит все тот же порядок, ordo, исходящий из Провидения и располагающий всё во времени и пространстве.
Только в таком виде допускает Философия существование случайности, отвергая случай как "событие, свершившееся в результате лишенного смысла движения (temerario motu), а не вызванное согласованным рядом причин" [Cons. V, pr. 1 (8)].
"Кто осмелится утверждать, что в этом упорядоченном мире остается место для случайности (temeritati), если Бог всё располагает?!" [Cons. V, pr. 1 (8)] – восклицает затем Философия. Отметим, что вновь для негативной оценки случайности как проявления абсолютной беспричинности, бессмысленности, слепоты Боэций использует слова с корнем temer-, тогда как при позитивном понимании случая последний именуется casus или fors.
Признав Бога единственной причиной всего происходящего в мире, Боэций необходимо вынужден всё это происходящее признать благим ("omnem bonam prorsus esse fortunam" [Cons. IV, pr. 7 (2)]). Так же, как и случайность, "Бог удалил всякое зло из пределов своего государства посредством невозможности для сущего избежать судьбы" ("per fatalis seriem necessitatis") [Cons. IV, pr. 6 (56)]. Зло – такая же иллюзия, как и случай, ибо Бог всё направляет ко благу. "Тебе кажется, что на земле много зла", – поучает Боэция Философия, – "но если бы ты смог увидеть замысел Провидения, то бы понял, что зла нет нигде" [Cons. IV, pr. 6. (57)]. "Зло есть ничто, если его не может содеять Тот, Кто может всё" [Cons. III, pr. 12 (29)]. Боэций прибегает здесь к концепции "меонизма", согласно которой зло трактуется как небытие, недостаток блага.
Представляет интерес замечание А.Ф. Лосева о том, что Боэций, говоря о проблеме зла, совершенно не упоминает о грехопадении и христианском учении о первородном грехе, что не позволяет ему до конца объяснить нынешнее состояние мира. Слова Боэция о том, что никакого зла нет, или что зло бессильно А.Ф. Лосев считал слишком слабыми. С этим вполне можно согласиться, с той оговоркой, что утешение философией вообще не подходит для всеобщего употребления; тем же которые в состоянии принять его, размышления над ничтожностью зла могут показаться вполне убедительными. Не следует забывать, что Боэций не теоретизирует, а описывает свою собственную историю, находясь на краю гибели и ища объяснения тому, что случилось с ним самим.
Решив проблему случайности и зла при помощи Провидения и необходимости, Боэций немедленно оказывается перед другой проблемой: каким образом возможна какая-либо свобода человеческой воли в ситуации, когда Божественному Провидению заранее известен каждый поступок человека?
Из этого затруднения Боэций выходит при помощи различения видов знания, использовавшегося уже у неоплатоников. Бог определенно знает всё, что должно произойти, однако это предзнание "не сообщает вещам и событиям необходимости", но является "знаком необходимости их осуществления в грядущем". "Следовательно, то, что произойдет в будущем, не является необходимым до того момента, когда происходит, а не обретя существования, не содержит необходимости появления в грядущем" [Cons. V, pr. 4]. Бог пребывает в вечности, которая "есть совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни" [Cons. V, pr. 6 (4)]. Это не просто бесконечность, но совершенно иная природа. Бог обозревает всё происшедшее, происходящее и должное произойти как бы в едином мгновении – моменте вечности. Поэтому мы не говорим о "пред-видении" (praevidentia), но о "про-видении" (providentia) [Cons. V, pr. 6. (17)]. Бог, своим Провидением прозревая всё как бы в одном бесконечном настоящем, не изменяет сущности вещей и не соделывает их необходимыми. "Боэций тем самым ставит проблему возможности перерешения предрешенного, что составляет основание для важнейших христианских состояний: надежды и молитвы" [viii] .
Таким образом, мы видим, что понимание судьбы и фортуны в их языческом варианте совершенно чуждо Боэцию, и можно говорить об утверждении Боэцием приоритета свободы человеческих действий и благостного Промысла Божьего в отношении него, не насилующего его и хранящего от случайностей. Понятие судьбы совершенно утрачивает все черты, свойственные ему в античной мифологии – как безличность и неизбежную необходимость, так и иррациональность и индетерминизм. Она проистекает из провиденциальной формы, но не содержит абсолютной необходимости и неотвратимости, поэтому допускает изменения предопределенного во времени (хотя в вечности Бог знает всё определенно и однозначно) и делает возможной молитву и личный контакт с Богом. Вместе с тем, здесь нет и "личностно-волюнтаристической" тенденции (пользуясь термином В.П. Горана), поскольку судьба у Боэция неотделима от Божественного Провидения и не персонифицируется (собственно говоря, и персонификация Фортуны есть не более чем литературный прием и дань традиции). Свобода же, предоставляемая человеку, налагает также и огромную ответственность которую Боэций подчеркивает, завершая свое "Утешение": "Великая и невыразимая необходимость благочестия возложена на всё, ибо вы живете под оком всевидящего Судьи!" [Cons. V, pr. 6 (48)].
