Юрий Степанов

«Образ врага-инородца» в представлении русских консерваторов и правительственной политике второй половины ХIХ в.

Вторая половина ХIХ в. выявила и обострила множество проблем, таившихся в недрах российского общества. Преобразования пореформенных лет спровоцировали разлом общества, обнищание большей части населения, «беспорядочное и мятежное» революционное движение. Обострение в чрезвычайных ситуациях т. н. «национального вопроса» — закономерность не только отечественной, но и мировой истории. Ксенофобия, национализм, антисемитизм становятся шлюзами, через которые выходит наружу колоссальная энергия массового недовольства, а поиск внутреннего врага — виновника всех бед, неустройств и беспорядков — приобретает эпидемический характер. Волны антисемитизма и национализма затрагивали и европейские страны: в Германии после финансового кризиса 1873 г., позднее во Франции[1] в связи с делом Дрейфуса, но особенно это было характерно для многонациональных государств с низкой правовой культурой и отсутствием традиций общественного компромисса, к числу коих и относилась пореформенная Россия.

Образованное русское общество второй половины ХIХ в., естественно, не могло обойти вниманием столь злободневную тему, как «племенной вопрос». Несмотря на бдительный присмотр властей, национальная проблематика получила постоянную прописку на страницах, журналов и газет, брошюр и солидных (хотя бы по объему) трудов. Правительство, в свою очередь, очень нервозно реагировало на «неправильную», с его точки зрения, постановку вопроса, применяя к «провинившимся» весь комплекс запретительных или прямо репрессивных мер, но остановить вал «изысканий» в области национальных отношений не могло.

Многочисленные опусы русских консерваторов смутных времен Александра II и Александра III позволяют воссоздать тот образ «инородца», врага государства и православия, который определял весь спектр идей «охранителей» не только на излете девятнадцатого столетия, но и много позже (в частности, среди черносотенцев, в послереволюционной эмиграции, в сочинениях некоторых наших современников).

Вопросом вопросов для консервативной элиты было отношение общества к власти и церкви — «палладиуму России». Поскольку «в ХIХ веке власть все время противостоит посторонним и враждебным ей силам»[2], то консервативная интеллигенция пыталась объяснить этот факт. Сложность адаптации государства к новым отношениям, возникшим после интенсивных и чрезвычайно глубоких реформ, воспринималась ими крайне болезненно. Объективные трудности модернизации рассматривались в качестве внешнего фона, а вина за ослабление государства, революционный террор, кризис православной идеологии возлагались на неуловимого, и коварного врага, естественно, «неправославного и нерусского». Современный исследователь И. Л. Волгин отмечал: «Идея единства и неразделимости власти, исходящей из одного источника и сосредоточенного в одних (желательно мудрых) руках…переживет и ХVIII, и ХIХ столетия. Во всякой попытке раздробить или хотя бы создать систему противовесов будет усматриваться частный или корпоративный интерес»[3]. Ослабление власти и особенно покушения на нее воспринимались теоретиками российского самодержавия как намеренный подрыв основ исторического бытия коренного населения враждебными «инородцами»[4]. Более того, обер-прокурор Святейшего Синода, один из виднейших представителей русской консервативной мысли — К. П. Победоносцев утверждал: «Несмотря на злоупотребления власти и даже по причине этих злоупотреблений…вера народа в своих государей не потерпела никакого ущерба»[5]. Абсолютизм, таким образом, воспринимался консерваторами как форма самовыражения духа и характера русского народа, как окончательный итог его государственного гения, который ни при каких обстоятельствах не может быть подвергнут ревизии.

В зависимости от ситуации враждебные намерения приписывались тому или иному народу, социальному слою или общественному движению, часто аксиоматично, вне всякой зависимости от реальных обстоятельств и доказательств[6]. Тот же Победоносцев, будучи наставником Великого князя Александра Александровича, в письме подопечному от 17. 05. 1879 настаивал: «О нынешних смутах, злодействах и заговорах мнение было и есть такое, что в центре всего этого дела — польский комитет….Все эти социалисты — не что иное, как собаки, спущенные с цепи, они работают бессознательно не на себя, а для польского гнезда, которое рассчитало свой план очень ловко <…> c помощью наших государственных людей, как, например, Валуев»[7]. «Польская угроза» особенно мусировалась в консервативных кругах со времени польского восстания 1863 г. При каждом революционном акте тщательно выискивался след инородцев[8].

«Иноверие», «инородчество» и свободный образ мыслей (к примеру, веротерпимость) оказывались для монархистов типичными признаками полной неблагонадежности. Именно по этим параметрам и отделяли русские консерваторы «своих» от «чужих». При этом водораздел между «своими» и «чужими» был гораздо сильнее выражен в консервативной элите и правительственных верхах, чем в простонародье. Б. Н. Миронов справедливо подчеркивал, что «установка «мы» – русские и «они» – нерусские – никогда не имела у русских, в особенности у крестьянства, столь абсолютного значения как у большинства европейских народов. Под словом «мы» русские признавали не только этнически чистых русских, но и соседей, если они подчинялись русскому царю»[9]. Правда, подчеркивая, что «…поведение русских по отношению к другим народам, характеризовалось терпимостью и восприимчивостью...», исследователь оговаривается, что исключением можно считать лишь евреев[10]. Коренящийся в глубинах народной ментальности архетип о исконной богоотверженности евреев становился предметом историософии охранителей и образом действия в правительственной идеологии и практике.

И официальная власть, и консервативные идеологи главнейшей национальной задачей русского народа объявляли поддержание исторически правомерной монархической государственности, а все народы империи делили на лояльные и нелояльные по отношению к власти. «Россия создана и поддерживается русским по племени и православным по вере народом, сплоченным в Православную церковь. Созданию этого государства…помогали некоторые другие племена, нам союзные, сходящиеся с нами иногда до полного братства, особенно, когда они православны[11]. Далее в состав государства вошли некоторые народности, или безразличные к России, или, наконец, прямо относящиеся к ней враждебно», — писал Л. А. Тихомиров[12]. Этот своеобразный манифест консервативных сил содержал в себе важнейший тезис русских консерваторов, звучавший, если отбросить некоторые интеллектуальные изыски, прямолинейно и жестко: национальные вопросы в России должны решаться в соответствии с участием каждой отдельной народности в достижении общегосударственных задач. Естественно, что при такой постановке вопроса некоторые народы империи изначально признавались «антигосударственными». Подобное воззрение было свойственно не только представителям консерватизма, но и коренилось в народном сознании: «…два основных критерия национальности господствовали в сознании русского народа принадлежность к православию и подчиненность православному русскому царю», – констатировал. Б. Н. Миронов[13].

В отношении «иноплеменных» народов к России усматривалась двоякая опасность: претензия на собственное государство и космополитизм. Польская народность воспринималась как чуждая национальным интересам России уже по той причине, что имела богатое историческое прошлое, собственную государственность, не скрывала своего подчеркнутого высокомерия по отношению к русским, стремления к независимости и сохранению католицизма как основы духовного уклада нации. Участие поляков в революционном движении, с точки зрения представителей консервативной идеологии прямо указывало на их сепаратистские, антиимперские и антирусские стремления.

Революционное, а шире и все общественное движение рассматривалось монархистами как инспирированное из-за рубежа и тайно поддержанное в России врагами веры и государства[14].

Несколько по иному рассматривалась нелояльность евреев. Если все поголовно поляки подозревались в стремлении к расчленению империи и созданию «Великой Польши от моря до моря», то еврейско-российской диаспоре ставилось в вину поголовное ростовщичество, грабеж и спаивание русских крестьян, намеренные и злобные козни «кагала» против православных (классический пример — т. н. дело Бейлиса), но главное то, что им было «…важно поддержать космополитизм империи, но не саму империю…»[15]. Влиянию иудаизма приписывалось даже то, что «у иных…православие является в виде каких-то вариаций на мечты евреев о пришествии Мессии»[16]. Объективно, главным препятствием для интеграции евреев в русское общество была не национальная, а вероисповедная «чуждость». Так называемые «выкресты», т. е. крещеные евреи имели некоторую возможность для карьеры и продвижения по социальной лестнице. По мнению Миронова, – «крещеные евреи имели те же права, что и русские, и иногда делали исключительную карьеру на светской, военной или религиозной службе. Среди евреев известны генералы, адмиралы, министры и даже епископы. Например, внук крещеного еврея Александр Кржижановский (1796 – 1863) стал архиепископом»[17].

Поскольку стержнем рассуждений консервативных мыслителей всегда было противопоставление исторического опыта событиям современности, то для обоснования своих постулатов привлекались примеры мудрости правителей прошлого, в частности, в их отношении к некоторым национальностям. Так, Тихомиров многозначительно указывает на следующую историческую легенду: «Некто Эдлак подал царю (Петру I. – Ю. С.) проект о переселении в Россию тысячи евреев для обогащения казны. Царь, прочтя проект, изорвал его, автора же уволил с следующими словами: «Народ мой и без того плутоват, а дозволь я переселиться евреям, они окончательно его развратят»[18].

Многие приверженцы «охранительного» начала были людьми образованными[19] и признавали низкую экономическую и политическую мобильность русского населения. Обер-прокурор Святейшего Синода прямо писал: «В решении вопросов промышленных, точно так же как и политических, нужно поменьше выезжать на общих местах и фразах. Чудо…как заманчивы идеи всеобщего мира и братства между народами, полной свободы международной торговли, но все это идеалы, к которым может только стремиться человечество, но если мы во имя этих идеалов будем забывать свои насущные интересы, то право никак красотой Европы не убедим, а добьемся, однако, что нас же будут обирать и над нами же будут смеяться…Весь вопрос в том, что при свободном соперничестве должны соперничать равный с равным, а где силы не равны, там не может быть и свободной конкуренции»[20]. Подобным образом утверждалась невозможность для России быть на равных с более сильными в промышленном отношении народами.

Признавая падение авторитета православной церкви в русском обществе, тот же Победоносцев, объяснял это тем, что, ранее «никогда не было такого размножения сект всякого рода, как в наше время господствующей повсюду цивилизации и усиливавшегося общения между народами»[21]. Н. Х. Бунге — министр финансов в царствование Александра III — отмечал «низкую конкурентоспособность» православного духовенства в сравнении с представителями других христианских конфессий: «…православное духовенство в деле религиозной пропаганды, несмотря на покровительство, оказываемое ему законом, никогда не отличалось миссионерским подвижничеством, каким славится католицизм и протестантское подвижничество»[22]. Осознавалась в консервативных кругах, как неизбежность постепенного уничтожения сословного строя, так и смены общественной элиты: «Дворянство, наследственная аристократия, конечно, почти во всей Европе, утратили свою силу и обаяние; но взамен их там выступила другая аристократия — аристократия ума, знания, таланта, словом аристократия народной интеллигенции. Вот с нею-то труднее управиться»[23].

Политическая и гражданская индифферентность коренного населения рассматривалась как приверженность устоям, историческим традициям быта, веры и государства, т. е. как особенности русской цивилизации, не свойственные другим народам и государствам. Признавая, что почти все силы русских ушли на создание и поддержание колоссальной империи, консерваторы, считали это величайшим историческим деянием русского народа, сознательно отказавшегося от любого рода политических идей и свободы вероисповедания. Идейная, политическая, социальная, экономическая и духовная активность «инородцев», усилившаяся в ХIХ в., вносила, с точки зрения приверженцев имперской идеи, серьезную дисгармонию в привычный миропорядок общества и государства. Инертность самих русских, прежде всего в политическом отношении, оставляла нишу для проникновения в общественное сознание «чуждых идей», носителями которых были нерусские и неправославные народы или космополитическая интеллигенция, считали охранители. По логике этих последних, высокий уровень образования, политическая активность и сочувственная поддержка Запада позволяли «чужим» влиять на формирование общественного сознания «своих», русских, причем в последние десятилетия ХIХ в. эта тенденция проявлялась особенно заметно. Требование со стороны «чужих» гражданского и национального равенства, рассматривался консерваторами как хорошо продуманный шаг к «захвату власти», ибо «очевидно, что национальное равенство, например, евреев и русских было бы не что иное, как экспроприация всех исторических трудов русского народа в пользу ничего для России не делавшего народа еврейского»[24]. Распространение в России либеральных и революционных идей, по мнению русских монархистов, играло на руку инородцам и значительно поколебало чистоту православия и веру в богоизбранность монарха, что порождало опасность перерождения русского общества. Такой апостол абсолютизма как Тихомиров заявлял: «Современные русские, несомненно, крайне развращены, так что и говорить об их «этике» может казаться и стыдно говорить. Но должно вспомнить, что это состояние «греховное», а не возведенное в норму. Русский сбился с пути, потерял рамки жизни, необходимые для воспитания, и вот почему он стал так деморализован…русский по характеру своей души, может быть только монархистом или анархистом»[25]. Разрушение вековых сдерживающих начал (православия и самодержавия), по мнению охранителей, неизбежно приведет к хаосу и гибели России[26].

Умнейшие из теоретиков монархизма понимали невозможность в конце ХIХ в. тотального стеснения нерусских народов и допускали возможность для них культурно-хозяйственной автономии, но одновременно с этим настаивали, что «требования враждебных народов на равенство и справедливость безосновательны: правительство всякой страны, еще не находящееся в полном разложении, имеет прямую обязанность пресечь — если нужно — все подобные упражнения в политике»[27].

Необходимо отметить, что «охранители» не были изолированной и незначительной в идейном отношении группой, напротив, многие их высказывания соответствовали умонастроениям в обществе. В кризисные периоды идеология исключительности российского православно-самодержавного государства находила понимание и сочувствие широкой публики. Подсознательное восприятие России как «осажденной крепости» было одним из устойчивых архетипов национального самосознания, достаточно вспомнить многие страницы «Дневника писателя» Ф. М. Достоевского. Попытки образованного меньшинства «мыслить по европейски», избегая национальных стереотипов, немедленно квалифицировались как измена идеалам и противопоставлялись образу мыслей народа как хранителя «мудрости веков». Победоносцев в письме С. А. Рачинскому от 15. 02. 1880. исчерпывающим образом «охарактеризовал» своих либеральных противников: «Все превратились в каких-то обезьян, утративших здравый смысл: только в родниках народной души и есть спасение»[28].

Великий В. О. Ключевский, объясняя парадоксы национального самосознания, отмечал, что причиной их можно считать «противоречия в этнографическом составе Русского государства на Западных и Восточных азиатских окраинах: там захвачены области и народности с культурой гораздо выше нашей, здесь гораздо ниже. Там, мы не умели сладить с покоренными, потому, что не могли подняться до их уровня, здесь не хотим ладить с ними потому, что презираем их и не умели поднять их до своего уровня. Там и здесь неровня нам, и потому наши враги»[29]. С другой стороны, как писал Б. Н. Чичерин «…исторически сложившийся тип отношения власти к государству, географические условия России, особенности русского национального характера более всего соответствовали абсолютистскому режиму»[30].

Русско — еврейские отношения всегда были особой темой, особым предметом исследования «охранителей» и особым элементом в правительственной идеологии и политике. В начале ХIХ в. русское правительство некоторое время придерживалось идеи полного слияния еврейского населения с «коренным». Согласно замыслу последовала некоторая либерализация еврейского законодательства. Александр I пытался привить возбудить интерес еврейского населения к земледельческому труду. По «Положению для евреев» от 9 декабря 1804 г. им разрешалось приобретать незаселенные земли в черте оседлости с правом использования труда наемных рабочих-христиан[31]. Статья № 40 от 13 апреля 1835 г., принятого Николаем I, содержала целый перечень льгот для евреев. Желающих заниматься земледелием: освобождение от подушной подати на 20 лет, от рекрутской повинности на 25-50 лет, от денежных земских повинностей на 10 лет. В соответствии с со статьей № 47 еврей, приобретавший участок земли и поселивший на нем не менее 50 единоверцев, получал право на личное почетное гражданство, а если 100 чел., то потомственное почетное гражданство[32].

Либеральные меры были предприняты и в области образования. Законом от 9 декабря 1804 г. евреям разрешалось обучение в начальных училищах, гимназиях и университетах наравне с другими подданными[33]. Это право подтверждалось и в законодательстве Николая I. С 1844 г. в губерниях постоянной еврейской оседлости[34] начала создаваться сеть казенных еврейских училищ[35]. Правительство Александра II продолжило этот курс. В 1844 г было отменено секретное предписание 1844 г. о запрете приема евреев на гражданскую службу, приняты законы о об уравнениях в правах с остальным населением при призыве на военную службу[36], о разрешении проживать вне черты оседлости купцам первой гильдии, лицам, имеющим ученую докторскую степень[37], евреям –ремесленникам, уволенным из армии нижним чинам[38].

Благостная картина гуманного законодательства была нарушена с началом воцарения Александра III. В апреле 1881 г. погромы прокатились по югу России, охватили десятки населенных пунктов в шести губерниях. Масштабы и последствия побоища значительно превосходили аккермановский (1862 г.) и одесский (1871 г.) погромы[39]. Убийство Александра II и вступление на престол Александра III ознаменовалось еврейскими погромами в Киеве. По утверждению начальника Киевского жандармского управления погром произошел при поддержке и попустительстве генерал — губернатора Дрентельна[40].

Одной из причин перемены правительственного курса был антисемитизм, имевший во властных структурах имел крепкие корни[41]. Правительство оказалось в двойственном положении: тяготясь ролью «защитника иудеев», оно было вынуждено принять меры для решения «еврейского вопроса». Если первоначально «власти восприняли антиеврейское движение как следствие революционной пропаганды и заняли решительную позицию»[42], то вскоре «в «верхах» возобладало другое мнение». Это мнение выразил министр внутренних дел Александра III Н. П. Игнатьев. В марте 1882 г. встревоженный погромной кампанией крупнейший банкир барон Г. О. Гинцбург обратился со всеподданнейшей запиской к императору, где просил принять меры в защиту единоверцев. Текст записки Игнатьев снабдил весьма красноречивыми замечаниями. Так, обращение Гинцбурга к самодержцу «с мольбой о милосердии и спасении» вызвала раздраженную инвективу министра внутренних дел: «В этом бедственном положении если и признать его действительно существующим — виноваты сами евреи, возбудившие своими незаконными действиями и экономическим гнетом на христиан общую ненависть населения…Администрации совершенно невозможно предвидеть где произойдет взрыв народной ненависти, ограждая каждого еврея…конвоем»[43].

По поручению императора Александра III Игнатьев «приступил к пересмотру еврейского законодательства. В октябре 1881 года под председательством одного из высших чинов МВД Д. В. Готовцева был образован Комитет о евреях, который пришел к выводу об ошибочности традиционной политики к лицам иудейского вероисповедания. Задача полного слияния евреев с остальными российскими подданными…была признана нереальной»[44]. Подобное решение полностью противоречило задачам государства в области национальной политики. Именно после Великих реформ 1860-х гг. перед властью остро стояла проблема унификации законодательства и уравнения подданных в основных гражданских правах.

Далее 1880-е годы ознаменовались новым витком антиеврейского законодательства. В мае 1882 – изданы законы о сокращении черты оседлости и ограничения проживания евреев; вне ее; введена новая процентная норма для в средних учебных заведениях (в черте оседлости-1%, в столицах-3%, в других городах-5%). В 1891 г. из Москвы выслали более 10 т. евреев-механиков, ремесленников, мастеров, которых с 1865 г. было разрешено проживание; В 1892 последовал запрет на участие в органах местного самоуправления[45]. После погромов 1881 — 1882 гг. ежегодно выезжало из страны 50-60 т. человек. В1891 г. эмигрировало 110 тыс., а в 1892 — 137 т. Основной поток направлялся в США. В православие крестились в среднем 936 евреев ежегодно[46].

Логика (точнее алогичность) представлений высших государственных чинов о существе иудейской проблемы очевидна из замечаний Н. П. Игнатьева к указанной записке барона Г. О. Гинцбурга. Если банкир полагал, что «гражданское положение массы еврейского населения в России, в которое оно поставлено законодательством, заставляет смотреть на евреев, как на людей отверженных»[47], находя в этом одну из причин погромов, то министр, со своей стороны, утверждал: «Напротив — народ потому и нападает на евреев, что считает их привилегированными…»[48]. Антиеврейское движение в низах, таким образом, определяется Игнатьевым, как справедливый народный гнев, находящий если не сочувствие, то поддержку в верхах. Во всеподданнейшей записке графа Игнатьева самодержцу это тезис получает развернутое содержание. Намекнув Александру III на наглость «представителя всемирного еврейского союза», посмевшего непосредственно обратиться к русскому царю, министр внутренних дел утверждал «необходимость твердо и неуклонно следовать по начертанному ВАШИМ ИМПЕРАТОРСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ пути и возможно скорее избавить…коренное население от еврейского гнета»[49]. В речи перед представителями еврейской общественности[50], в число которых входили тот же Г. О. Гинцбург, С. С. Поляков, А. М. Варшавским и пр. Игнатьев заявил: «…Долгое совместное житье с евреями вкоренило убеждение в местном населении, что нет закона, который бы еврей не смог обойти….Старайтесь отыскивать себе производительные, трудовые занятия бросайте шинкарство, ростовщичество»[51]. Впрочем, понимание существа «еврейского вопроса» имперским министром мало, чем отличалось от понимания его самим императором, убежденным в виновности евреев в их собственном положении[52].

Непоследовательность национальной политики правительства вообще и в отношении евреев в частности вызывала порой раздраженные инвективы апостолов российского консерватизма, один из которых, Л. А. Тихомиров справедливо замечал: «Русско-еврейские отношения представляются в такой схеме: мы то ограничиваем, то расширяем права евреев и в общей сложности сами не знаем, чего хотим, не имеем никакой ясной цели…»[53]. Замешательство и шараханье властей противопоставлялись неуклонному продвижению евреев к власти. «Евреи, напротив, систематически и без отклонений стремятся к увеличению своих прав, в то же время не поступаясь своим еврейским status in statu. При таком отношении стремлений история евреев в России, конечно, была историей постепенного усиления их. Постепенного захвата ими России», — полагал все тот же Тихомиров[54].

«Покушения» инородцев на власть и веру — устойчивый образ в представлении российских консерваторов, тщательно культивируемый и поддерживаемый десятилетиями и тайно или явно поддерживаемый властью. В решении т. н. «племенных» вопросов российская политическая элита пользовалась наиболее архаичными, средневековыми представлениями о способах и возможностях решения национальных проблем. Кроме всего прочего, это значительно затрудняло создание в стране реального правового государства и управление империей.

Эпоха Александра III, по словам Л. П. Гроссмана «…усвоила политический эклектизм, лоскутно сочетающий Византию и русскую избу»[55]. Одной из главных особенностей этого «политического эклектизма» стало сочетание промышленной модернизации со стремлением сохранить прежний, средневековый уровень представлений об основах «племенных» отношений и сущности национальной политики государства. Экономическое развитие страны было невозможно без создания равных конкурентных условий для всех народов и наций империи. Хозяйственная мобильность еврейского населения в огромной степени содействовала финансовому и хозяйственному преуспеванию России. Подтверждением тому были высказывания современников: «не будь еврея, крестьянину и некому, и негде было бы продать избыток своего ничтожного хозяйства, неоткуда было бы достать денег. Запретить евреям таскаться со двора на двор, от села к селу, с базара на базар, значило бы разом остановить промышленность целого края, которую одни они только поддерживают», — писал один из исследователей того времени[56]. «Справедливость требует признать, — свидетельствовал другой очевидец, — что одни только евреи сообщают Бессарабии торговое движение, и без них был бы совершенный…»[57].

Более чем сомнительной выглядела попытка правительства взять на себя роль защитника коренного населения от экономического «гнета еврейского капитала». Огромные денежные суммы, накопленные преуспевающими еврейскими предпринимателями и банкирами, шли на строительство железных дорог, фабрик, заводов, создание акционерных обществ и банков, что более соответствовало интересам промышленного развития страны, чем попечительство власти, которая к 1891 г. довела крестьян страну до голода и мора. Конец ХIХ столетия в России — завершение эпохи первоначального накопления капитала, социального расслоения, распада привычных экономических связей в обществе. На этом этапе развития капитализма невозможно избежать обеднения части общества, коррупции и мошенничества, сенсационных обогащений и столь же внезапных банкротств. Естественно, что на рядовом населении все эти процессы сказывались самым тяжелым образом. Но капитализм космополитичен по своей сущности, всякая попытка придать ему национальную окраску — либо определенный политический заказ, либо дань национальной мифологии и стремление выместить на «инородцах» раздражение за тяготы жизни, либо сознательная попытка устранить удачливых конкурентов. В этом отношении характерен одесский погром 1871 г. Торгово-промышленные успехи евреев на юге России привели к постепенному вытеснению греков из внешней торговли. Греки и нашли повод для избиения своих прямых конкурентов, а позже к ним присоединились «добровольцы» из числа «коренного» населения[58]. Собственные промахи в формировании гарантий социальной защиты для населения власть пыталась объяснить подрывной деятельностью «инородцев», однако острота проблем этим нисколько не снижалась.

Национальная политика правительства, совпадая с чаяниями русских монархистов, носила, тем не менее, глубоко антинациональный характер. Пытаясь задушить ростки политического, гражданского и национального самосознания «инородцев», власть фактически провоцировала их на радикальные действия[59]. Не случайно, что количество евреев и поляков, участвующих в революционном движении значительно увеличилось к началу ХХ столетия. Более того, рост национального самосознания значительно вырос у народов Закавказья, Средней Азии, других регионов. Если до 1860 г. большинство народов империи не ощущали национального гнета и не участвовали в революционном движении, то к началу ХХ в. на первые места в оппозиционных движениях вышли представители ранее пассивных в политическом отношении народов: латыши, армяне, грузины[60]. Союз с русскими националистами оказался гибельным для самой власти. Если на начальном этапе правительство прибегла к национализму как средству самосохранения, то первым же непредвиденным им последствием этой политики стало то, что «…затормозить развитие национальных движений удалось лишь на сравнительно короткое время в значительной степени» поскольку модернизация, охватившая империю, подспудно создавала предпосылки для нового подъема национальных движений»[61].

Национальные суеверия, воплощенные в идеологии русских консерваторов, поддержанных властью, оказались подобными червю, подтачивавшему самую сердцевину империи. Пытаясь подавить рост национального самосознания народов империи, российская политическая элита невольно создавала условия, при которых, по словам американского историка Э. Тадена: «Консервативная и националистическая интеллигенция проиграла в борьбе против вестернизации и русского радикализма»[62].

56.

Taden E. C. Conservative nationalism in ninteenth-centurу Russia. Seatle, Univ. of Washington Press, 1964. P. VII.

«Консервативная и националистическая интеллигенция проиграла в борьбе против вестернизации и русского радикализма».

Карьера П. И. Рачковского // Былое. 1918. № 2. С. 79.

Агафонов В. К. Заграничная охранка. Пг., 1918.

Лейкина В. Р. Покушение на царскую яхту // Каторга и ссылка. 1931. № 3.

См. Зайончковский Кризис самодержавия на рубеже 1870 – 180-х гг. М., 1964. С. 177– 178.

[1] Европейские правительства во второй половине ХIХ в завершали создание унифицированного законодательства, интегрируя свои национальные меньшинства. Многие национальные эксцессы были связаны именно с этим фактом. Б. Н. Миронов писал: «Изменение национального курса правительства происходило также под влиянием национальной политики в европейских государствах, где модернизация началась раньше и во второй половине ХIХ в. вступила в заключительную фазу. Например, Франция и Англия интегрировали свои национальные меньшинства в существенно большей степени, чем Россия, а Австрия и Германия с 1860–х гг. проводили более или менее успешную политику по созданию современных наций в империи. Политика «культуркампфа» в Германии, которая проводилась Бисмарком с целью устранить сепаратистские движения католиков, превратить страну в единую, централизованную империю, вероятно, послужила непосредственным толчком для изменения национальной политики в России». (См.: Миронов Б. Н. Миронов Б. Н. социальная история России периода империи (ХVIII – начало ХХ в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб., 2000. Т. 1. С. 42).

[2] Волгин И. Л. Метаморфозы власти. Покушения на российский трон в ХVIII–ХIХ вв. М., 1994. С. 18.

[3].Волгин И. Л. Указ. соч. С. 26.

[4] Статус инородца был введен в сословном законодательстве в 1822 г. Распространялся на малые народы Сибири, европейского севера, Кавказа, калмыков, евреев, затем жителей Средней Азии. По закону инородцы разделялись на оседлых, кочевых и бродячих, крещеных и некрещеных.

[5] Начало царствования Николая II и роль Победоносцева в определении политического курса самодержавия (Сост. Ю. Б. Соловьев) // Археографический сб. за 1972 г. М., 1974. С. 317. В новейшем издании очень точно определяется суть мировоззренческой политики русских консерваторов на примере Победоносцева, осознававшего «власть как изначальную и вечную основу самого человеческого бытия. Без твердой государственной политики общество не может функционировать как живой социальный организм». ( См. Русский консерватизм ХIХ столетия. Идеология и практика. М., 2000. С. 291).

[6] В. В. Розанов писал о «Московском сборнике» (своего рода credo Победоносцева): «Он поступает как маг. Развернул широкое полотно своих вдохов, не объясняя, не доказывая, почти только поэтизируя. Все его статьи похожи на resume председателя суда: в них нет прения сторон, борьбы, защиты и обвинения, и главное, не представлены сами материалы судебного разбирательства, рассказы и свидетельства очевидцев-обывателей. Я говорю — это ряд знойных схем, почти без всякого фактического материала». См.: Розанов В. В. Около церковных стен // Победонсцев pro et contra. Спб., 1996. С. 301.

[7] Победоносцев К. П. Письма Александру III. М., 1925 – 1926. Т. 1. С. 209.

[8] Не случайно, что русские революционеры стремились не поручать наиболее значимые для них террористические акты нерусским по национальности. Консервативным идеологам для призыва к решительной борьбе с крамолой было важно уверить себя и окружающих в коварстве и неуловимости врага, его способности проникать всюду, несмотря ни на какие ухищрения властей. «Все мы, весь народ, вся земля русская, живем…в ежеминутном страхе»…что «нет нового убийцы, подкупленного главными-то злодеями?»,— писал обер-прокурору П. Д. Голохвастов. См.: К. П. Победоносцев и его корреспонденты. М.; Пг., Т. 1. Пт. 1. С. 8 — 9.

[9] См.: Миронов Б. Н. Миронов Б. Н. социальная история России периода империи (ХVIII – начало ХХ в.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. СПб., 2000. Т. 1. С. 43.

[10] Там же.

[11] «Полное братство не помешало, тем не менее, правительству Александра II издать в 1867 г. закон о запрете печатания книг и преподавания на белорусском языке. На украинском языке запрещались издание книг для народа и сценические постановки. (См.: Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 37).

[12] Тихомиров Л. А. Критика демократии. М., 1997. С. 404.

[13] Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 34.

[14] Например, М. Н. Катков в письме министру внутренних дел П. А. Валуеву доказывал, что т. к. в православной России нет и не может быть оснований для революционного движения, то любые подобного рода эксцессы следует считать «идейно и финансово инспирированными из-за рубежа как европейски организованную против нас революцию». (См.: Куркин И. В., Мохначева М. П. Проблемы истории России в консервативной публицистике второй половины ХIХ — начала ХХ вв. М., 1990. С. 17. Курьезом мании тайного заговора можно считать мнение историка — монархиста Д. И. Иловайского, что деятельность «Народной воли» финансируется английским правительством. См.: Иловайский Д. И. М. Н. Катков Историческая поминка // Русский архив. 1897. №1. С. 128; В тоже время, участие евреев в революционном движении консервативные идеологи стремились увязать с влиянием еврейского капитала.

[15] Тихомиров Л. А. Указ. соч. С. 404.

[16] Там же. С. 363.

[17] Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 31. Замечу только, что на мой взгляд исследователь несколько преувеличивает возможность для служебного роста, поскольку сталкивались с подозрительностью и недоброжелательством.

[18] Там же. С. 487. [19] К. П. Победоносцев, свободно владея основными иностранными языками, великолепно знал отечественную и зарубежную литературуи читал даже К. Маркса (См: Рабкина Н. А. Константин Петрович Победоносцев // Вопросы истории. 1995. № 2. С. 65) неизвестно знал ли об этом факте Н. А. Бердяев, усмотревший некоторое идейное между родоначальником теории коммунизма и Обер-прокурором Святейшего Синода: «Подобно Марксу смотрит он на человеческое общество, как на механику сил» (См.: Бердяев Н. А. Нигилизм на религиозной почве // Победоносцев: pro et contra. Спб., 1996. С. 261). Националист по свойству характера и образа мыслей Победоносцев, в подтверждение собственных идей, нисколько не затруднялся использованием трудов сионистских авторов. Так, статьи «Великая ложь нашего времени» и «Печать», вошедшие в «Московский сборник», «есть во многом вольный перевод фрагментов книги Макса Нордау «Ложь предсоциалистической культуры». См.: Сергеев С. М. Константин Петрович Победоносцев // Великие государственные деятели России. М., 1996. С. 444.

[20] [Победоносцев К. П., И. К. Бабст] Письма о путешествии государя наследника СПб., 1864. С. 177-178

[21] Победоносцев К. П. Сочинения. СПб., 1996. С. 176. Отмечу, что революционное и либеральное движение консерваторы считали сектой, вроде хлыстов. Только более опасной.

[22] ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 617 (1). Л. 12.

[23] Никитенко А. В. Дневник. М., 1956. Т. 3. С. 130.

[24] Тихомиров Л. А. Указ. соч. С. 542.

[25] Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 406.

[26] В частности, Победоносцев был убежден, что вне православия и самодержавия русский человек способен лишь к разрушению. Эту убежденность он высказывал с афористической емкостью: «Да знаете ли вы, что такое Россия? Ледяная пустыня, а по ней ходит лихой человек». (См.: Гипиус З. Дмитрий Мережковский. Живые лица. Тбилисси, 1991. Т. I. С. 230-231.

[27] Там же. С. 403.

[28] К. П. Победонсцев в письмах к друзьям…// Вопросы истории. 1989. № 4. С. 277.

[29] Ключевский В. О. Литературные портреты. М., 1990. С. 442.

[30] Цит. по: Китаев В. А. От фронды к охранительству (из истории русской либеральной мысли). М., 1972. С. 131.

[31] ПСЗ-1. Т. 28. № 21547. (Чтобы направить поток евреев-колонистов на незаселенные земли правительство с 1807 г. насильно выселяло евреев из городов и сел).

[32] ПСЗ-2. Т. 10. Отд. 1. № 804.

[33] ПСЗ-1. Т. 28. № 21547.

[34] Черта оседлости — право российских подданных еврейской национальности на проживание только в 15 –и губерниях империи (Бессарабской, Виленской, Витебской, Волынской, Киевской, ковенской, Минской, могилевской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсоноской, Черниговской), как месте постоянного проживания еврейского населения. Начало черты оседлости было положено указом Екатерины II от 23 декабря 1771 г.

[35] ПСЗ-2. Т. 19. Отд. 1. 18420.

[36] По данным Н. П. Игнатьева по состоянию на 1881 г. число евреев, уклонившихся от обязательной военной службы, составило 34 %., тогда как христиан только 6%. См. Источник. 1993. № 3. С. 57.

[37] По закону «О преимуществах евреев, получивших высшее образование, а равно служащих при еврейских учебных заведениях» от 27 ноября 1861 г. евреи, имеющие высшую ученую степень, получали право на поступление на службу во все государственные учреждения без ограничения места их пребывания чертой оседлости и право на проживание во всех губерниях империи вместе с членами своих семей и домашней прислугой из числа лиц иудейского происхождения. (См.: ПСЗ-2. Отд. 2. № 37684). В 1860-1870-е гг. действие этого закона было распространено на евреев, окончивших курс в высших учебных заведениях. Помощников аптекарей, фельдшеров, дантистов и акушеров.

[38] «На штык можно опереться, на него нельзя сесть»…С. 71 (Прим.).

[39] См. «На штык можно опереться, на него нельзя сесть» // Источник. 1993. № 3. С. 54.

[40] См.: Новицкий В. В. Из воспоминаний жандарма. М.; Л., 1929. С. 180.

[41]. Н. А. Рабкина преувеличивала, когда писала, что «Победоносцев — первый идеолог государственного антисемитизма», «вместе с журнальным диктатором, реакционным публицистом Катковым…Победоносцев открыл зеленую улицу для воспитания ненависти к интеллигенции в массовом сознании» (См.: Рабкина Н. А. Константин Петрович Победоносцев // Вопросы истории. 1995. № 2. С. 65), поскольку юдофобия в той или иной степени всегда была структурным звеном в идеологии русских государственных чиновников. Впрочем, сам обер-прокурор подобные обвинения отвергал, считая их сознательной ложью «образованного общества»: «так, взвели на меня жидов, и печать, и Финляндию — и вот еще духоборов — дела, в коих я несколько не повинен // Тверской П. А. Из деловой переписки с К. П. Победоносцевым. 1900 — 1904 гг. // Вестник Европы. 1907. Кн. 12. С. 654.

[42] Погром в уездном Нежине Черниговской губернии, начавшейся 21 июля 1881 г., был жестоко подавлен войсками уже на следующий день. См.: Источник. 1993. № 3. С. 69 (прим.).

[43] «На штык можно опереться…». С. 56.

[44] Там же. С. 55.

[45] Там же.

[46] См.: Johnson P. Une Histoire des Juifs. Paris, 1989. P. 394 — 395.

[47] «На штык можно опереться….». С. 57.

[48] Там же. С. 57. (Замечания Н. П. Игнатьева).

[49] «На штык можно опереться…». С. 60.

[50] Состоялась, вероятно, в апреле 1881 г.

[51] «На штык можно опереться…»….С. 62.

[52] Там же. Некоторые расхождения в политических действиях и свойствах характера русских самодержцев почти не касались отношения к «инородцам». Например, Рескрипт Александра II председателю комитета министров П. П. Гагарину от 13 мая 1866 г. призывал «охранять русский народ от зародышей вредных лжеучений». ПСЗ-2. Т. 46. Отд 1. С. 547. Его сын действовал вполне в духе этой инструкции.

[53] Тихомиров Л. А. Указ. соч. С. 490 — 491.

[54] Там же.

[55] Гроссман Л. П. Достоевский и правительственные круги 1870-х годов // Литературное наследство. 1934. № 15. С. 119.

[56] Цит. по: Кандаль Ф. Очерки времен и событий из истории российских евреев (часть вторая: 1772 — 1882). Иерусалим, 1990. С. 216.

[57] Там же.

[58] Кандаль Ф. Указ. соч. С. 225 — 226.

[59] Ограничение в конце ХIХ столетия автономии Финляндии привело к национальному брожению и в этом, прежде тихом регионе.

[60] Примечательно, что вина за революционное движение, падение самодержавия и даже возникновение фашизма русскими монархистами возлагалась на…евреев: «При Николае I первом еврейство было лояльным по адресу империи, при последних царствованиях оно перешло на сторону революции, чтобы в этой революции потерять еще больше чем другие народы России. Ибо Гитлер был тоже последствием русской революции». (Cм.: Солоневич И. Народная монархия. Минск, 1998).

[61] Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 43.

[62] Taden E. C. Conservative nationalism in ninteenth-centurу Russia. Seatle, Univ. of Washington Press, 1964. P. VII.