Андрей Суздальцев

СВЕТ СВЯТЫНИ

К оглавлению

РЕСТАВРАЦИЯ БАБОЧКИ

Если ты был в Эрмитаже, то, наверное, знаешь картину Рембрандта «Возвращение блудного сына». Если не был, то наверняка видел ее в репродукциях. А если не видел в репродукциях, то, может быть, смотрел «Солярис» Тарковского. То место, когда Крис возвратился из Космоса на Землю и падает перед отцом на колени, а тот обнимает его за плечи. Это и есть композиция «Возвращения» Рембрандта - примерно, то же самое изображено на картине. Искусствоведы говорят, что она потемнела, что раньше краски на ней были ярче, светлее. Что сегодня на ней не все можно различить. И мне кажется, что и само содержание евангельской истории о возвращении блудного сына, вдохновившее великого голландского художника, тоже потемнело от долгого обитания среди людей, которые часто ее повторяют (особенно в церкви), но не смотрят на нее глазами любви. А ведь именно такой взгляд делает темную картину светлой, напряженные отношения – спокойными и мрачные обстоятельства – разрешимыми. Так что же там случилось с Отцом и сыном, который назван блудным, т.е. блуждающим, заблудившимся? Если взглянуть на этот рассказ внимательно, дружественно, заново.

А случилась вот что. В декорациях Иудеи двухтысячелетней давности разыгралась история, которую можно назвать архетипической или, как сказал бы психолог, базовой. Пока сын был маленьким мальчиком, он был счастлив от близости отца, от всего, что ему несла эта близость – любовь, защищенность, опору, крышу над головой, образ доброй силы, образ Космоса, который дружествен к тебе, хранит и любит тебя каждой травинкой, каждым ручейком и каждой звездой. Конечно, за порогом дома бывают и бури и грозы, но отец всегда придет на помощь, и одно это знание делает тебя неуязвимым.

Но вот мальчик подрос. И он сказал отцу – дай мне то, что мне следует по завещанию. Я хочу уйти. Он услышал об иных ценностях – о деньгах, женщинах, которых можно купить, дальних странах, куда можно пойти или поплыть, обо всем, что так манит всех нас с 14 примерно лет.. Но самое главное, он услышал, что он – не такой, как отец, что он – отдельно. И что эта отдельность дает ему право распоряжаться своей жизнью так, как он сам, а не отец, пожелает. И в том, что он услышал, очень много нужного и просто необходимого для дальнейшего роста. Во- первых – представление о свободе выбора. Во- вторых, о собственных твоих силах. В третьих, о всем небывалом, что тебя ждет, когда ты пойдешь туда, где еще не был. Но есть одна вещь, одно условие, при котором все это нужное, все это необходимое для роста – обречено. Это утрата единства. Единства с отцом. С тем, через кого пришла к тебе Жизнь. Кто охранял тебя и направлял. И вот, трещина начинает расширяться. Космос, который был надежен и любящ, становится опасным и враждебным. Люди, которые знали тебя как единого в любви с отцом, увидев тебя отрекшимся от него, отрекаются от тебя. Ведь блудный сын, на самом-то деле сказал – отныне я отделен от Любви, твоей, отец. Беда не в том, что он пошел за новым миром и за новыми событиями, а в том, что при этом он утратил внутреннее единство с Любовью, с отцом. Дело в том, что отвергнув любовь космоса и отца, он утратил себя самого. Став другим, он и стал другим по отношению к любви, к единству мира. Сначала другим, а потом – чужим.

Привело это к краху. Деньги, которые ему дал отец, кончились, а вместе с ними кончились веселье, друзья, женщины. И пришлось работать, пришлось пасти свиней и голодать. Пришлось есть ту пищу, которую ели свиньи…

И вот тут-то происходит замечательная вещь. В притче сказано, что однажды наступил день, и - неизвестно что именно там случилось накануне и что привело блудного сына к пробуждению – но только однажды он пришел в себя. Что же это значит? Прежде всего, что однажды он ушел от себя. Однажды он потерял себя. Не только Отца. Одно вытекло из другого. Что дальше жизнь, которую он вел, была не его жизнью. Как это понимать? спросишь ты. Как можно жить чужой жизнью? А очень просто – копируя модели поведения, принятые сегодня в социуме. Кто-то копирует кайф приятеля-наркомана, кто-то карьеру удачливого бизнесмена, кто-то ломится певцы на телевидение, потому что другие так делают. Одним словом, пока ты делаешь так, как делают другие, ты перестаешь быть самим собой, уходишь от себя, теряешь себя. И сначала это интересно. Но потом наркоман оказывается в психушке, телевидение про тебя забывает, и ушедший сын вынужден есть из корыта со свиньями. Значит ли это, что никому не надо подражать? Нет, конечно. Но условие остаться при этом самим собой - все то же. Не терять контакта со своей внутренней глубиной, со своим духовным домом, со своей уникальной душой, пребывающей с этим домом Любви - в единстве. Тогда это будет – твоя собственная жизнь, твоя духовная родина, связь с Началом всего.

Наши земные отцы далеко не всегда совершенны. Я, например, вырос с отчимом, который меня недолюбливал. И это внесло во всю мою жизнь огромные трудности. (Отца, кстати, я все же нашел, и счастлив от этого). Да, они не всегда совершенны, наши отцы, но они всегда осуществляют картину связи, или образ (икону) связи с Началом. С нашей общей глубиной, духовным отечеством, с тем, что никогда не предаст, всегда поддержит, всегда ждет, когда ты вернешься, чтобы принять утраченную силу. Так иногда плохая фотография все же содержит черты оригинала. Но существует и много достойных, любящих отцов на свете, и это, как говорится, факт.

И если Фрейд в Эдиповом комплексе и описал подсознательное враждебное отношение к отцу, то описание это относится как раз к тому этапу, когда сын решает уйти из дома. Но есть еще два этапа. Возвращение к себе. И возвращение к Началу. Об этом писали во все века лучшие писатели мира – Гомер, Джойс, Шекспир…

И знаешь, что сказал Отец блудному сыну, когда тот со словами покаяния и надежды, заученными наизусть во время дальней обратной дороги, вернулся? Ничего. Кинулся ему на грудь - как говорит притча – обнял, и молчал. Потому что самое главное приходит в тишине. Просто однажды в тишине мы приходим в себя, наставляемые внутренней своей мудростью, и возвращаемся к себе самим, возвращая единство с природой, горами, деревьями – с каждой травинкой, каждой бабочкой и начинаем действовать . И тогда мы возвращаемся на свою духовную Родину, и она обнимает нас, окутывает облаком любви, не произнося ни одного слова укора, вообще ничего. Просто любовь, а потом играет музыка в честь нашего возвращения, и, наверное, самые веселые и могучие ангелы держат в руках смычки, исполняя ее. И тогда мы рождаемся еще раз на свет. И у новой нашей жизни нет конца, потому что мы нашли свое единство со Всем, и стали частью его. А потому просто не осталось того места, где мы могли бы пропасть.

ДВЕ ЗАПОВЕДИ И ЖЕЛТАЯ ПОДВОДНАЯ ЛОДКА

Евангелие от Матфея повествует о том, как один из слушателей Иисуса обратился к нему с просьбой назвать главную заповедь в законе. «Учитель, - спросил он, - какая наибольшая заповедь в законе?» И Иисус ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим». И добавил: вторая же, подобная ей: «возлюби ближнего твоего, как самого себя». На этих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.

Из десятков и сотен заповедей, т.е. предложений израильской религиозной мысли Учитель из Назарета выделил всего две и дал понять, что исполнения их достаточно для Спасения. Для того, чтобы обрести самое заветное из того, к чему устремлены все сокровенные человеческие помыслы – счастье, покой и полноту Жизни. По-другому это состояние Евангелие называет Царством Небесным.

Всего две заповеди. Соблюди их, и ты найдешь, все, что искал сам, и что искали все до тебя. Найдешь то, что предлагали тебе все великие пророки и учителя. На тебе исполнятся все чаяния и мечты человечества, тысячелетиями ищущего «рецепт» счастья и бессмертия. Соблюди их и Благая Весть осуществится на тебе.

Но что значит – соблюди? Что, вообще, значит слово заповедь. Приказ? Рецепт? Предложение? Наверное, это прежде всего призыв. И соблюсти его - значит откликнуться на него.

У многих ли это получилось? Это можно проверить следующим образом. Давайте посмотрим, сколько из наших знакомых находятся в любви, сострадании, всепрощении, в полноте жизни, в счастье. Короче говоря, сколько из них уже сейчас, находясь в гуще нашей жесткой и подчас непростой жизни, пребывает в Царстве. Много ли?

Эти заповеди обращены к нам точно также, как к тому законнику, который задал вопрос Иисусу. И поэтому либо мы ими не воспользовались, либо не знаем, как это делается. Христос не предлагает ничего неисполнимого. Евангелие – реалистичная книга. Быть может, самая реалистичная из всех когда-либо написанных книг. И ее предложения не могут быть невыполнимы, или превышать человеческие возможности. Все что там говорится - это руководство к действию, приносящему обещанный результат. И это гарантировано жизнью, смертью и воскресением Сына Божьего, пришедшего на Землю для того, чтобы мы научились жить так, как Он предложил нам. Жить в полноте счастья и свободы. Потому что именно счастья прежде всего желает Бог людям.

Что же нам мешает выполнить эти заповеди? Что нам мешает обрести счастье?

«Возлюби ближнего как самого себя». Что это значит? Я хочу сказать, что это значит на практике? Прежде всего, мне предлагается возлюбить самого себя. И уже потом разделить эту любовь с моим другом, с женой, с незнакомым мне человеком – с любым. Но разве любить себя хорошо? Разве это не эгоизм? Разве это не потакание свои инстинктам? Разве не сказано Учителем прямо противоположное : отвергни самого себя. Что-то здесь не стыкуется… Что?

Я постараюсь говорить как можно проще, никому ничего не навязывая. Человек состоит из недостатков и святости. Или, другими словами, из любви и страха. Или - из своей божественной сущности и искаженной человеческой сущности. И пока я отождествляю себя с конечным миром своих недостатков, грехов, пока я вижу себя как существо ограниченное желаниями есть пить и размножаться – во всех их всевозможных и изобильных вариациях – я еще не знаю себя. Желания есть пить и размножаться – от Бога. Но ограничение себя этими желаниями и жизнь построенная лишь на удовлетворении их – не от Бога. К тому же, слишком сильно желая секса – я служу не себе и не богу, а сексу. Слишком сильно желая денег, я начинаю работать на них, а не наоборот. Тем не менее я- Творец. Это мне дар от Бога. И поэтому своими желаниями вещей конечных я творю для себя то, что называю своей жизнью. Но творчество это пошло по ложному пути.

Слишком сильное желание – недостаток. Его называют алчностью. И если я буду честен с собой я найду еще много недостатков или грехов, которые и определяют мою жизнь. Да, - скажет привычно сокрушенно кое-кто – все мы грешники. Но что это значит? Что значит признать себя грешником? Это значит что я воспринимаю жизнь через систему кривых зеркал – недостатков. Ибо мой недостаток, грех, не позволяет мне видеть дерево как оно есть, любимую, как она есть, ближнего, как он есть и себя, как я есть. Потому что у меня на носу очки, искажающие мое видение. И каждый недостаток – алчность, похоть, зависть, лень – работают, как эти очки, мешающие мне видеть реальность. Дело в том, что имея этот инструмент на носу, я вижу сам себя как свое эго. В лучшем случае мой ближний просвечивает сквозь мой недостаток некоей призрачной фигурой.

И точно также дело обстоит с моей собственной божественной, бессмертной, творческой глубиной – она мне просто неизвестна. Собственно говоря, реализуя систему своих недостатков, я лишь воображаю, что вижу жизнь, а на самом деле вижу стенки подводной лодки. Есть такая песенка у Битлз: We are all in the yellow submarine – мы все в желтой подводной лодке. Однажды мне пришлось признаться, что со мной дело обстоит именно так. И этот день я считаю решающим в понимании смысла заповеди: Возлюби ближнего, как самого себя.

Ведь любить самого себя - это как раз и значит отказаться от оболванивающего меня оптического прибора, отказаться от системы кривых зеркал своих недостатков, перестать отождествлять их с собой. Не говорить, что существо, которым владеют и распоряжаются ограниченные желания и цели – есть я. Полюбить другое существо - то бессмертное и любящее начало, скрытое в моей душе, ту великолепную сущность, высвободить которую и пришел Христос. Это и есть я. Вот кто я на самом деле.

«Возлюби ближнего как самого себя». Это значит отыщи и возлюби себя – образ и подобие бесконечного любящего Бога – и никогда не забывай, кто ты есть такой на самом деле. Помни, что слова Господа: отвергнись самого себя означают не отвержение от этой твоей бессмертной сущности, а предложение покинуть замкнутые стены подводной лодки и выбраться туда, где сияет синее небо, в котором кружатся птицы, туда, где плещет бесконечный океан и горят звезды. Найди это в себе и только после этого ты увидишь, что это бесконечное чудо сокрыто в любом человеке, в твоем ближнем. И если он о нем не знает – раздели это знание с ним, потому что отныне ты у же не сможешь не любить его.

Человек подводной лодки, даже если и утверждает, что любит другого, любит не его а его «подводную лодку». Такая ограниченная «любовь» всегда зависима и ищет собственной выгоды. И сколько бы я не говорил, что люблю тебя, на самом деле я буду утверждать, что мне от тебя нужно что-то такое, что мне самому недостает до счастья, как я его на сегодня понимаю. Любовь в подводной лодки это не любовь, а зависимость, порожденная моим эгоизмом. Потому что подводная лодка другого для меня не прозрачна. Потому что я слеп. И об этом говорит Христос: они утверждают, что зрячи, а на самом деле слепы. В тот день, когда я увидел, что я слеп и нахожусь в yellow submarine я начал просыпаться.

Легко ли выбраться из состояния непрозрачности, слепоты. Легко ли покинуть стены греха? Если есть желание, то легко. Если оно отсутствует, то невозможно. Желание дает Господь. И осуществление этого желание дает Господь. Все, что для этого нужно он даст.

Но даже когда желание исчезает и жизнь становится невыносима, я могу обратиться к нему – снова и снова! – и силы придут, ноша моя будет легка. И я продолжу путь в свободу.

Иногда мне кажется, что в заповеди: возлюби ближнего, как самого себя, - запятая не нужна. Древние переписчики вообще не ставили знаков, и поэтому я оставляю для себя возможность прочитать эту заповедь еще и так: полюби ближнего в качестве самого себя. Греховный разрыв и фрагментация мира – основная причина всех бед, на которые обрекло себя человечество от первого шага гордыни, от того эпизода, когда Адам сказал: путь будет так, как я хочу, а не Ты, Господи. Смерть, войны, болезни, экологическая катастрофа – все это последствия такого «автономного» положения каждого человека. Автономность-гордыня приводит к заключению себя в подводную лодку и отождествлению своей жизни с мрачным подводным плаваньем. Но Христос в день Тайной Вечери дает возможность вернуться к новой Цельности – через Него. Он говорит в своей последней «священнической» молитве, обращаясь к Отцу: Да будут все едино, как Ты Отче во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал меня. И вне подводных стен мы уже едино: без потери личности ты - это я, а я это ты. Мы знаем эти слова - это слова любви, которые могут вырваться на самом ее пике, из самой ее глубины, когда любящий говорит их своей возлюбленной. «Ты – это я». Но глубина любви это и есть единственная реальность – все остальное иллюзии, порожденные искривленным видением через «оптику» греха. И поэтому возлюбить ближнего в качестве самого себя это войти в реальность, в единое Тело Христово.

Но никакая заповедь не работает отдельно от других. И поэтому Бог предлагает любить Себя, чтобы осуществились все заповеди. Ибо Он источник моих сил и моего вдохновения. Но Он не живет где-то отдельно от меня. Он живет в глубине души моего ближнего и моей собственной. И любя своего ближнего, я люблю в нем эту глубину, я люблю Бога, сделавшего эту глубину своим Домом. И только таким образом я осуществляю свое право на счастье и Царство, которое уже теперь со мной на Земле.

Мне нравится песенка про желтую подводную лодку. Там история немного о другом, я просто воспользовался образом. Но теперь, звуча из радиоприемника, она мне напоминает что место мое – наверху, там где синее небо и летают птицы.

ПУТИ ПОДЛИННОСТИ

(доклад на международной конференции

«Богословские перспективы современной культуры»,

14-15 ноября 2008 г. Москва))

Мне кажется, что основной вопрос, который следует обсуждать – это не вопрос о том, почему Церковь находится в кризисе – потому что кризис это основное ее состояние, и иногда даже плодотворное – а вопрос о том, почему в мире, куда она послана как учитель и носитель небесной истины, люди не только не стали жить лучше, спокойнее, осознаннее, - а напротив того: еще никогда на земле не гибло столько людей, причем от рук своих же собратьев, как в двадцатом веке. В прошлом веке люди уничтожили 100 миллионов себе подобных, часть человечества уничтожила другую свою часть числом 100 миллионов человек. Остальные проблемы общества я не буду перечислять, вы их все хорошо знаете. Я хочу обратить ваше внимание на то, что общество, совершающее такие действия по отношению к своим членам, что человечество в том виде, в котором оно сейчас есть на земле, - может быть названо только безумным или тяжело больным. И, когда я читаю современную прессу, слышу умные речи президентов и епископов, я спрашиваю себя, если вы так все хорошо знаете, то отчего мы не только не становимся лучше, но, кажется, необратимо приближаемся к самоуничтожению. И думаю, что за духовное нездоровье людей отвечает Церковь.

Есть один хороший вопрос, который человек задает себе, когда запутался: «что я сделал, чтобы оказаться в этой тяжкой ситуации?» Это вопрос творческий, а не вопрос пассивной жертвы, в которую так удобно играть в политике, в том числе и церковной. Но Церковь не жертва, а Творец. Во всяком случае таково ее предназначение. Отчего же ее творчество не может защитить людей на земле, если ей от Бога даны столь великие полномочия и возможности? Мне кажется, Церкви стоит задать себе вопрос: что я сделал такого, что сделало церковь бессильной изменить мир к лучшему. Какие действия я предпринял как член церкви, чтобы положение вещей в мире стало катастрофическим? Почему я не научил людей перестать убивать и ненавидеть друг друга? Почему я подталкиваю их к этому? Или м.б. я сам убийца?

Века проходят за веками и пора бы уже констатировать, что то богословие, которое осталось в официальной Церкви практически без изменений за последние века, за исключением не привившихся одиночных прозрений, тот язык, на котором Церковь общается с миром – не сработал за все это время. Наверное, это безумие, рассчитывать, что когда-нибудь он сработает, что одни и те же действия могут приводит к разным результатам. Следовательно, нужны перемены. Причем не внешние, не идущие на поводу у политики и экономики, а продиктованные изнутри области Священного бытия. Я снова говорю о Церкви как о Творце. И здесь мы стоим перед выбором – либо мир творит Церковь, либо Церковь творит мир.

Незадолго до смерти Антоний Сурожский произнес горькую фразу: боюсь, мы упустили время, чтобы стать из церковной организации Церковью. Так вот – творчество может исходить не от церковной организации, но только от Церкви, опирающейся на вещи недетерминированные, абсолютные, или, как прежде говорили, небесные. На то, чем нельзя манипулировать и что нельзя использовать. Вот такая-то невидимая церковь и может творить мир, но не творит. Скорее мир творит ее. Что же ей мешает совершать основную свою задачу, умножать территорию любви.?

Есть две знаменитые книги в составе Ветхого Завета – Книга Экклезиаста и книга Иова. Я хочу рассмотреть их как две парадигмы духовного мирочувствия, как два условия к двум видам творчества.

Книга Экклезиаста, ее пафос и печальная мудрость устремлены на то, что в мире не происходит и не может произойти ничего нового. Все вы помните эти великие пессимистические строки о том, что все повторяется и все возвращается на круги своя и что новое это не новое, а то, что уже было в мире. Как ни странно, именно двадцатый век с его практикой массового тиражирования книг, вещей, предметов, форм поведения, одежды позволяет взглянуть на книгу Экклезиаста более, что ли углубленно, более контрастно. В некотором огрублении книга Экклезиаста представляет картину огромного печатного станка мироздания, который производит, скажем, газету за один комический год, а когда год кончается, станок начинает эту газету (пусть даже с некоторыми разночтениями) повторять. Отсюда только шаг до антично-ницшеанского Вечного Возвращения. Итак, происходит тиражирование бытия. «Что было, то и будет», говорит Экклезиаст. То же самое может сказать человек, стоящий, у печатного станка, наблюдая как с него сходят копии книжек – собственно, тираж, – одна за другой. И если во время создания великой книги Экклезиаста было трудно увидеть главный вопрос, то в двадцатом веке с его технологиями, он просится на уста: где же подлинник. Мы имеем дело с тиражом, с оттисками, с множительной техникой, с копиями – где же подлинник? Причем не будем торопиться и называть подлинником компьютерный исходник – это тоже вещь, подлежащая размножению, собственно, вторичная копия.

Вальтер Беньямин, замечательный филолог и мыслитель двадцатого века впервые поставил вопрос о судьбе искусства в эпоху развития множительной техники. И у него речь идет как раз о подлиннике и его судьбе. Удивительно, что материалисту и марксисту Беньямину для прояснения отношений между подлинником и оригиналом пришлось прибегнуть к совсем не научному понятию «ауратичности». Он говорил, что подлинник обладает некой аурой подлинности, единичности, уникальности, а тираж такой аурой не обладает. Скажем Монна Лиза в Лувре имеет эту ауру, а ее изображение в книгах по искусству и на открытках, в журналах, - этой ауры не имеет. Но что тираж имеет тоску по этой утраченной ауре, т.е. тоску обрыва, ауру страдальческую. Таково видение замечательного исследователя, которое на сегодняшний день кажется устарело-романтичным. Дело в том, что сегодня мало кого интересует вопрос, где же подлинник Мерседеса или доллара, или тех форм поведения – моды, бизнеса, спорта – которые рядовые члены общества воспроизводят, не задумываясь. Где подлинник изображенного на иконе, где подлинник церковных событий, правил, действий, которые воспроизводят прихожане, потому что так правильно и потому что так благочестиво? Мы живем в самодостаточном и торжествующем мире копий И мы можем это только констатировать, просто увидеть, что это есть, не давая этому оценок, иначе мы опять запутаемся в мысли, которая мыслит саму себя и заставляет либо бороться с неправильными условиями , либо писать сотни и тысячи книг по богословию, которые всем хороши, но, тем не менее, не в состоянии предотвратить человечество от самоубийства, а тогда, в чем же их практическая цель?

Экклезиаст говорит о самоцитируемости мира. О том, что мир тиражирует самого себя и общается сам с собой при помощи цитат, неких мудрых или глупых фрагментов информации, взятых в кавычки и готовых ко множественному повторению. И если внимательно приглядеться к жизни церкви за последние века ее существования, то мы увидим, что церковь - это царство цитат. Большинство священников и проповедников не делятся своим духовным опытом, не открывают врата своей неизреченной словом личности, не передают Христа от сердца к сердцу – они цитируют. Цитируют все, что угодно: как им кто-то что-то сказал, цитируют евангельские тексты, цитируют Святых отцов, цитируют запомнившиеся места из современных кинофильмов, цитируют услышанные разговоры, цитируют стиль поведения, цитируют то, чему их учили в богословии и в семинарии, цитируют заблуждения и слишком человеческую мудрость, обретенную ими в своей семье, школе, библиотеке, Интернете и так далее. И это основная форма общения церкви с прихожанами, которые тоже набиты цитатами – поведенческими, бытовыми, церковными, социальными. Я не против цитат, в них есть педагогический смысл, и как педагогический прием, образовательный прием они полезны, но все дело в том, что они совсем не работают в тех ситуациях, когда речь идет о жизни и смерти. В них нет для этого силы. В них есть видимость мудрости, но нет мудрости, в них есть видимость логичности, но нет Логоса, в них есть видимость избавления, но нет жизни. Короче говоря, в цитате нет подлинника, подлинности. Я здесь оговорюсь – под цитатой я имею в виду не только отрезок текста (устный или письменный), но и любое воспроизводство и тиражирование: бытовой приоритет кока-колы или жвачек, воспроизведение модной одежды или потребление модного бренда, формы манипуляции общественным сознанием, речи церковных деятелей, сделанные по стандарту и зачастую не ими самими, этические и духовные нормы общества, которые принято воспроизводит, не задумываясь ( я бы сказал, не просыпаясь). Есть собственно два вида людей – человек творческий и человек цитаты. Цитата с ее свойствами потребляемости, повторяемости и прокатности (от выражения взять напрокат) – лучший инструмент неосознанности, сна на ходу, автоматического действия, которое по определению превращает людей в автоматы, послушные далеко не благостной энергии. Так вот цитата хороша лишь тогда, когда она направляет к подлиннику, к тому, кто когда-то эти слова произнес или эту моду ввел. Только тогда цитата может работать на пробуждение, на осознание себя в реальности, а не в сновидческом царстве цитат, обладающем гипнотической и суггестивной убедительностью. И до тех пор, как бы говорит нам Экклезиаст и за ним повторяет настоящее время, - до тех пор, пока мы находимся в царстве самовоспроизводящихся цитат, ничего нового не произойдет, а произойдет то, что уже происходило. Люди будут убивать и предавать друг друга во все больших количествах, церковь будет объяснять, что лучшее – впереди, а не сейчас (почти как коммунисты), бедняки озлобляться и переходить в категории бомжей и алкоголиков, а богачи стреляться на золотых унитазах. Некая мартица будет воспроизводиться раз за разом, предлагая и осуществляя власть над нетворческим обществом и ожесточая ее до таких масштабов, скрытых стерильностью и плиткорректностью, которых человечество еще не занло. Скажу проще – еще никогда общество не было столь удобным и добровольным объектом для манипуляций над собой, что оббъясняеттся не ви последнюю очередь тем, что человечество становится покрытым одной энергоинформационной структурой – Интернет, телевиденье, массовая печать. Вот уж станок цитат – непревзойденный. И ежели цветущая, деловая и бодрая Москва внешне и противоречит моим размышлениям, то все мы прекрасно знаем вещество в котором она живет. Имя ему – страх, хотя бы от мирового кризиса, не говоря обо всем остальном.

Обратите внимание, что никто из великих Учителей не оставлял после себя текстов, почти никто. Во всяком случае, мы не знаем текстов Пифагора, Сократа, Будды, Христа. Почему? Да чтобы избежать попыток механического воспроизводства ИСТИНЫ. Цитирования. Чтобы невозможно было идентифицировать текст с ИСХОДНИКОМ, слова с Истиной. Учение Христа анти-цитатно в принципе, потому что смысл его, вообще, лежит за поверхностью слов. Подлинник этого учения – сам Христос, которого, как не силься, процитировать нельзя, это все равно, что процитировать мироздание. Цитата - это прежде всего словесная и мыслительная операция, а Христос существует по ту сторону мысли и слова – в Отце, в области дословесного и невыразимого. Взгляд Учителя приобщал к Истине, к глубинам Его собственного бытия больше любого словесного высказывания. Поэтому он ничего не говорил Пилату на вопрос, что есть истина. Такой ответ был бы пущен на цитаты, стал бы словесным объектом. Отождествление Бога со словесным объектом, а человека со своими словами и мыслями вот основная беда церкви. Потому что ни Бог и ни человек не тождественны словам и мыслям. Они – больше, они – другое. Словами, мыслям тождественно человеческое эго, а для Христа слова и мысли не больше, чем инструмент, предназначенный в основном «для внешних, которым все в притчах».

Мир цитат можно сравнить с миром твердых тел, самодостаточных объектов, а богословие цитат можно назвать Эвклидовым богословием. И это Эвклидово богословие явно перестало справляться с задачами, которые ставит перед ним мир. Богословие твердых тел больше не работает, потому что не имеет силы, как любая цитата. Настало время либо отказаться от богословия цитат, найти новую речь, новое отношение к миру, либо признать, что церковная организация так и не смогла превратиться в Церковь.

Я хочу сказать, что путь к такому богословию уже намечен, и сделано это в книге Иова. Прежде, чем мы заговорим о ней, хочу обратить ваше внимание на одно парадоксальное явление. Если на Востоке учитель не просветлен, то что он может сказать о просветлении? Привести цитату? К такому учителю вряд ли пойдет серьезный ученик, взыскующий истины. Вот почему дзенские учителя, вообще с подозрением относящиеся к языку, к его формулировкам по поводу Абсолюта, говорят – встретил Будду, убей Будду! Повстречал объект, откажись от него. Увидел понятие о Боге, цитату, слова – откажись от них. Но в христианской Церкви это совершенно нормальное явление. Большинство священников - люди не познавшие Царства, не встретившие Христа, не пережившие серьезного опыта единения через Христа со всем, с Отцом, с другими людьми, с мирозданием. Не совершившие того, к чему Христос призывал в последний день своей земной жизни. Человек может передать только то, что имеет. И такие проповедники передают только то, что имеют – не свой опыт слиянности со Христом, а чужие цитаты, зачастую взятые из трудов таких же, лишенных подобного опыта священников.

Такие богословы напоминают друзей Иова. Они приходят к нему, когда его душа томится и страждет и пытаются ему помочь. Каким же образом они хотят осуществить эту миссию милосердия? При помощи прямого цитирования. Они напоминают Иову те или иные места из Священного Писания, но это не может его вылечить, не может ему помочь, убрать бесконечную боль душевную, физическую и духовную. И это естественно, потому что, как мы уже говорили, цитата хороша в педагогике, но в вопросах жизни и смерти она не помогает, в ней просто нет для этого силы. Потому что она – не подлинник. А Иов жаждет встречи с Подлинником, с Богом. Друзья говорят – да ты, наверное, где-то там согрешил, просто не заметил, потому тебе и досталось. Но у Иова одна правда, одно внутренне знание, и никакие слова его не вылечат, ему нужны не слова пусть даже принадлежащие самому Богу, ему нужен - Источник этих слов. И Бог приходит. И Иов переживает опыт Встречи, во время которого все вопросы снимаются, и он понимает, что эти вопросы не более, чем ловушка ограниченного ума, кстати говоря, цитатного по преимуществу, и в этом дословесном опыте Иов переживает главное в своей жизни. Встреча с Подлинником делает его самого подлинным.

Кажущейся сейчас наивной теория теократии юного Владимира Соловьева, изложенная в его французской книге «София» содержит в себе глубокую мысль. Члены мирового правительства там подбираются по одному неожиданному свойству – степени влюбленности такого человека в Софию-Премудрость. Личной приобщенности к Источнику. Несмотря на утопичность этой концепции, в ней, так же как и в книге Иова находится, на мой взгляд, центральная идея, которой Церковь может воспользоваться, если захочет – личное, любовное отношение к Богу, как основа всего. Не имитация его, не болезненные проекции человеческого и эмоционального на Бога, не создание Бога цитат, человеческого и слишком человеческого, а выход во внесловесный мир Божественного присутствия. Александр Мень в одной из последних своих статей также предлагал утопический проект – учителя, которые воспитывают будущих членов общества должны проходить жесточайший конкурс и в дальнейшем их зарплата должна быть самой высокой в мире. Этот проект осуществлен не был. Но ведь его можно предложить и для церкви и для воспитания и подготовки священства. Потому что миллион прежних священников будет воспроизводить прошлые модели развития общества, которые и привели церковь к утрате тайны и энергии помощи, а следовательно этот миллион ничего изменить к лучшему не сможет, а «влюбленный в Софию», а священник –Иов – не будут воспроизводить никаких моделей, но будут отсылать к Подлиннику, к первоисточнику, переводить с его Божественного «языка» на ущербный человеческий, но Подлинник будет просвечивать и в этой ущербности, потому что перевод будет восходить к Первоисточнику.

Другое дело, захочет ли Церковь меняться. Но это уже личный вопрос каждого к самому себе, потому что церковь – это мы, а еще уже, Церковь – это я.

И подводя итоги, скажу, что если церковь не осознает себя как творец, то она так и останется заложником. Мира, греха, собственных недостатков. А Творцом она может стать лишь отказавшись от основной своей природы явленной в ней как в церковной организации – отказавшись от цитаты. Ибо цитата всегда пассивно-жертвенна, вторична – творит же новое - духовный опыт почерпнутый в дословесном пространстве Бога и переданный другим, уже неважно каким именно способом. Потому что человек переживший такой опыт становится носителем бессловесной истины, обретает способность раскавычивать священные цитаты и делать их жизнью.

Благодарю за внимание.

ПОДМЕНА

Когда в конце 19 века Фридрих Ницше сказал: «Бог умер», он сказал правду. Он определил дух времени и человеческий выбор. Именно люди, пользуясь коллективным сознанием, доминирующим в то или иное время, вправе создать для себя ту или иную реальность – либо с Богом, либо без Него. Поэтому Ницше просто констатировал наступление новой человеческой реальности – то, что отныне люди решили считать правдой и то, что ложью. Мне всегда эта фраза немецкого философа приводила на память другую, евангельскую - «Вот оставляется вам храм ваш пуст». Ее произнес Иисус в конце своего служения как раз перед тем, как рассказать ученикам о последних временах и их знамениях.

Что значит «храм оставляется пуст»? Это значит, что не приняв Благой вести, народ Израиля не принял и Того, от Кого она исходила – Бога. Он решил жить не в Божьей реальности, проповеданной Сыном Божиим, а в своей собственной, человеческой. А в этой человеческой реальности было очень много слов о Боге, было много жертв Богу, Храм и город на праздники не вмещали всех паломников, приходящих из самых отдаленных уголков Палестины; фарисеи - учили, молитвы - звучали, и обряды - совершались. И все же слова «оставляется храм ваш пуст», почти равнозначные высказыванию «ваш Бог умер», потому что его больше нет с вами, потому что вы сами утратили Его, -- эти слова прозвучали. И, наверное, здесь впервые с ослепительной наглядностью была проведена граница между человеческой «реальностью» и «религией» с одной стороны и Божественной Реальностью, Присутствием самого Отца Небесного – с другой.

Оказывается можно даже не заметить потери Бога, как не заметили этого израильтяне Не уловить момента, когда это произошло. (Так что в известном смысле Ницше всем нам следует поблагодарить - он этот момент зафиксировал и в колокол ударил).

Последние дни настанут, - скажет Иисус чуть ли не на следующий день после слов об опустевшем Храме, - когда умножится беззаконие. Мы помним десять заповедей –Закон, данный людям через Моисея. «Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй…» И, конечно же, вся земная история была, в основном, нарушением этого закона, и тем не менее, она продолжалась по милости Божьей. Но если нарушение этих заповедей было явным, то нарушение одной из первых и важнейших (второй) – «Не произноси имени Бога твоего всуе» – было не столь очевидно. Наоборот, тот, кто чаще всех говорил о Боге, считался самым благочестивым.

И вот тут-то и произошла подмена, приведшая к порогу катастрофы. Потому что в первых трех заповедях речь идет как раз о Боге и об отношениях с Ним, источником Реальности. И когда заповедь предостерегает от упоминания Имени Божьего всуе, - смысл ее в том, чтобы не употреблять Имени машинально, неосознанно, при помощи автоматической цитатности, заученно. Не подменять тайну и святыню Его реального присутствия – словом о Нем. Цитатой о Нем, заученным, не углубленным произнесением Его имени. Машинальное произнесение сакральных, священных слов осуществляет катастрофическую подмену «означаемого» «означающим», Бога – словом. (В святом слове – это одно и то же. Имя Бога есть Бог, его присутствие, - учит Библия)

И эта подмена – только начало всех остальных. Потому что, подменив живое Присутствие Бога среди нас словом о Нем, мы утрачиваем смысл Его имени, а вслед за этим смысл всех остальных вещей и имен, которые нас окружают. Если мы не переживаем Таинственное Присутствие Начала Начал среди нас, то со временем мы теряем способность переживать и ту изначальную реальность вещей, которую Он вдохнул в них. И мы больше не видим облаков, птиц в небе, деревьев в роще. Осиянного смысла Творения. И самое трагическое заключается в том, что мы не видим друг друга. Утратив священное переживание Бога, священное присутствие Реальности, мы утрачиваем способность видеть человека, потому что его присутствие мы тоже подменили словом, не имеющим больше своего сакрального значения. Или проще, утратившим возвышенность и серьезность как свой стержень, что не отменяет радости от слова.

Сейчас я поясню, что я имею в виду. Я совсем не призываю к тому, чтобы напрягаться при слове «Бог» или любом человеческом имени и пытаться увидеть в этом что-то потустороннее. Но я всегда инстинктивно внутренне противился, когда Николая называли Колькой, Александру – Сашкой, а Евдокию Дунькой. Глубина сразу же снималась и наверх шла плоская двухмерная реальность. Отсутствие Иного. Помните, что пели Ангелы, когда Бог родился на земле? «Свят, Свят, Свят Господь Бог Саваоф!» Святой по- еврейски – Кадош, Кадеш, что значит – Другой во всем, Иной, не такой как мы, Неизреченный. Имя «Бог» может только указать на неизреченную сакральную глубину. Вернее, слово «Бог» окутывается облаком святыни только тогда, когда мы помним об этой грозной и радостной неизреченности. Если святыня и глубина слова ушли, то оно, это слово, это имя, превращается в значок, образующий нашу человеческую, «слишком человеческую» двухмерную реальность. То же относится и ко всему, с чем мы призваны жить, что предназначено любить – к облакам, животным, морям, деревьям, нашим близким. Либо мы видим их священное, от Бога идущее бытие – играющее, бессмертное, радостное, либо имеем дело со словами-именами, мертвыми словами-значками, при помощи которых, комбинируя и рекомбинируя их, создаем тот или иной вид человеческой реальности, при котором «оставляется вам храм ваш пуст». Собственно этим сейчас и занимается телевидение, реклама и большая часть современного мейн-стрима в искусстве. Подменой реальности и изгнанием Бога. Не впрямую – через яркие картинки, не имеющие опоры в сакральном .

Вот почему Ж. Деррида говорит, что в мире не существует ничего, кроме языка. В котором Бог – просто одно из слов. В отношении современного мира он почти полностью прав. И это обстоятельство – и симптом, и знамение и беззаконие.

Почему осуществилось беззаконие? Почему люди не узнали Спасителя и продолжают не узнавать его? Конечно, можно отделаться привычной фразой – «по грехам», но думаю, что такая цитатная фраза ничего в сердце не оживит и не пробудит. Произошло это потому, что в реальности, выстроенной при помощи словесных кодов, места для внесловестной Реальности Христа, не процитированной, а просто осуществленной вопреки всему, такого места в словесной человеческой реальности не оказалось. Между тем, когда Он лежал в яслях, не зная и не произнося слов, он УЖЕ БЫЛ. Об этом хорошо писал Т.С. Элиот – великий англо-американский поэт. Поэтому можно знать Библию наизусть, но Бога не встретить. И такое бывало. Можно так и прожить со словами о Боге, ни разу не ощутив Его Самого в себе.

Вы думаете, что поддельная реальность быстро обнаружится? Вряд ли. Достаточно вспомнить о том, сколько веков земля считалась центром солнечной системы и - что самое удивительное – это утверждение сопровождалось математическими и астрономическими доказательствами лучших умов. «Не богохульствуй! Земля – центр Вселенной». Поддельная реальность всегда заявляет, что она – самая истинная. Так делали и большевики, и фашисты, и современные знатоки политического конструирования. Так сделали фарисеи, осудив Христа на казнь. Так как же распознать эту фальшь, это «беззаконие», эту выстроенную человеком больную реальность?

Отсутствием святыни.

Которое ведет за собой отсутствие любви.

Которое ведет за собой отсутствие реальности. Слепоту. Сон наяву. Вседозволенность. Утрату энергии и жизни. И так далее.

…Несколько лет назад я пошел на пьесу театра Но. Спектакль привезли японцы и показывали его в рамках Чеховского фестиваля, проходящего в Москве. Народу в зале было много. Зрелище считалось престижным. И вот спектакль начался. Это был странный театр. Фигуры почти не двигались, музыка небольшого оркестра, расположившегося тут же на сцене, казалась заунывной и однообразной. Шли минуты, а на сцене ничего не происходило. Несколько жестов за целый час и все. Зал пустел на глазах. Я высидел до конца, и вдруг, ближе к завершению, меня озарило. Я понял, что имею дело не с обычной пьесой, а с сакральным действом. Фигуры на сцене напоминали действующих лиц византийских икон – статуарных, окутанных вечностью, пребывающих вне времени, предстоящих Богу. Актеры Но находились внутри священного молитвенного созерцания. Они предлагали зрителю разделить это предстояние перед Богом, перед Святыней. Они предлагали причаститься Вечности. И тут у меня словно открылись глаза. Я увидел, я восхитился, я ожил. И ожила сцена, музыка и сами актеры. Я вошел в реальность того, что было на сцене.

Точно так же как нетерпеливые зрители, уходящие из театра Но, мы можем смотреть на мир вокруг нас, не улавливая его святого начала, не слыша смысла его святой музыки, не видя в нем Бога. И тогда мы – слепы. Мы можем общаться друг с другом, но не видеть друг друга, потому что общаемся не по любви, которая сама – святое имя Бога, а потому что так надо. Мы можем говорить «люблю» и не идти дальше самого слова. Мы можем говорить «Господь», и так и остаться с мертвым словом на кончике языка. Словом, утратив святыню как ключ к реальности, мы спим наяву и общаемся с призраками. А потом мы уходим из Театра. И многие уходят, так и не поняв, где именно они побывали и какие возможности этот Театр им предоставлял.

Вот почему важно пережить встречу с Богом в сердце, а не с чужих, даже самых прекрасных слов. Вот почему важно САМОМУ прикоснуться к Нему, а не просто повторять, что Бог это все. Потому что слова взаимозаменяемы, а прикосновение к Живой Истине - нет.

Современный социум, устав от святынь поддельных, изгнал из себя святыню первоначальную. Вместе с ней ушла любовь. Та самая, о которой сказано Христом, что она оскудеет по причине умножения беззакония. Что ж, оно умножилось. Не будем думать, что любовь ушла только из социума. Она ушла и из многих храмов. И многие церкви полны народом, словами любви, но пусты для Бога, Который - не слова. Знаете, Конфуций говорил, что в мире, где слова употребляются неправильно, не может быть гармонии и даже относительной справедливости. А слова употребляются неправильно, когда, забыв свое святое происхождение, они начинают не указывать на Реальность, а подменять ее. И тогда, по выражению С.С. Аверницева – «все больше ничего не значит». Ни убийства, ни жертвы, ни катастрофы. Такой модальности человеческого восприятия, пожалуй, в мировой истории еще не зафиксировано. Подмена сработала во всю силу.

У нас еще есть время и возможность убрать свои человеческие коды и впустить к себе ТО, ЧТО ЕСТЬ НА САМОМ ДЕЛЕ. Любовь, Присутствие, глубину. У нас есть еще немного времени, и Христос, как Странник, стучится в дверь этого мира. И если мы расслышим этот стук и выйдем к Нему наружу, то катастрофа может оказаться преодоленным кризисом и началом новой жизни. Той, о которой сказано, что у нее нет конца.

ПОИСК ПОДЛИННИКА

Недавно я был в церкви, где венчался мой друг. Было много музыки, улыбок, света, торжественности, вспыхивали блицы цифровых видеокамер, вспыхивали и все шло прекрасно, пока я не начал замечать, что эти вспышки каким-то образом меня настораживают. Внушают легкую тревогу, беспокойство даже. И я спросил себя – почему? Я подумал, что вот друзья и родственники разойдутся, перегонят изображение на компьютер, на флешки, отнесут в фотографию или напечатают сами, и на свет появятся десятки красочных изображений. Ага… вот тут что-то начало выяснятся с моим беспокойством. …Появятся десятки изображений этого замечательного события, произойдет его умножение, тиражирование, копирование… И вот тут-то вопрос, тревожащий меня, сформировался окончательно – а какое из изображений будет главным, подлинным, передающим суть происходящего, а не его внешнюю глянцевую достоверность? И я понял – ни одно! Потому что ни на одном оригинал не отразился. И тогда я спросил себя, а где же он – оригинал? В чем подлинность события? И я ответил – в святыне происходящего, в присутствии Бога, ради которого венчание и происходит. Вот центр события, его подлинник – двое связывают свою общую жизнь с Господом, впуская его в эту общность и просят о верности, любви, чистоте и мире. Но Бога фотоаппаратом не взять, а снимал народ так густо, что казалось – это и есть самое важное из происходящего. Не то, что происходит сейчас, а то, что потом можно будет разглядывать, любуясь на оптические ракурсы.

Вот так мы и уходим от общения с подлинностью и предпочитаем общаться с внешними лаковыми изображениями события. Откуда это взялось? Откуда это нежелание общаться с подлинным, главным?

Второй мой друг живет в Германии. Он получает кое-какие деньги от государства, позволяющие ему заниматься любимым делом, а также имеет право на бесплатное лечение. И только потому, что его отец – еврей. Германия покаялась, она признала свою неправоту, она совершила действия не на словах, а на деле, компенсируя евреям тот страшный ущерб, который этот народ понес в то время, когда у власти стояли фашисты. И после покаяния страна стала развиваться стремительно. На глазах она поднялась из руин и теперь занимает ведущие позиции в мире.

Что же это за штука, покаяние, и почему я начал свой рассказ со сцены во время венчания? Да по одной простой причине. Покаяние – это способность за тысячами внешний растиражированный массовым и индивидуальным сознанием лакированных картинок (фотографий) личной или общественной жизни – увидеть подлинник, оригинал, святыню народа или святыню личности. Это действие, которое дает возможность уйти от нарядных глянцевых копий, в которых нет силы и выйти к истинному положению дел. Покаяние это встреча с самим собой не в мечтах, а на самом деле. Ведь если я не узнаю правду о себе, пусть даже и болезненную, если я не увижу свои ошибки и свою святыню, не пойму ради чего я здесь, на земле, и не постигну, что именно мне мешает быть счастливым, то дальше я так и буду блуждать в неопределенных туманах и лживых успехах. Потому что не встретившись с самим собой, как я могу встретиться с жизнью или другим человеком? Кто именно будет с ними встречаться? Глянцевая фотка? Покаяние, в конце концов – выход в реальность. Можно сколько угодно говорить о Святой Руси, пропагандировать и искать национальную идею, можно подсчитывать сколько народа сейчас в церкви, но это все не будет иметь силы, если народ не встретился сам с собой, а Церковь тоже этого не сделала.

За огромный период российской истории народом и церковью накоплен огромный склад ошибок. И говоря об этом, я говорю не о таинственном Теле Христовом, а о той Церкви, которая живет в социуме и руководствуется той или иной позицией по отношению к нему. Достаточно вспомнить, что большую часть двадцатого века церковная организация сотрудничала с безбожным государством, причем столь успешно, что органы государственной безопасности и церковные структуры буквально взаимопроникли друг в дружку, а глава церкви награждал генералов КГБ церковными знаками отличия (сам видел). И если мы хотим добраться до церковной святыни, до подлинника, а не любоваться куполами, праздниками и телевизионными программами с прямой трансляцией Пасхи, то нужно этот внешний, почти рекламный слой пройти и добраться до оригинала, до Подлинника, до Господа. А для этого нужно пройти и слой тех изображений, про которые вспоминать не хочется. Сотрудничество с режимом, указом Ленина обрекшим на уничтожение десятки тысяч священников по всей российской земле, которых топили, резали, душили, расстреливали и закапывали заживо. Эти фотографии я тоже видел.

Да, народ может ошибаться, да, церковные руководители тоже люди. Кто же их в этом упрекнет? Но, не покаявшись, до правды и Бога не добраться, потому что Бог живет где угодно, только не в неправде. Потому что, по определению, Бог – это Тот, Кто есть, а неправда это то, чего нет. Эти две «вещи» просто несовместимы. А если до Бога не за чем добираться, то страна остается без Святыни, без того, что греет и одушевляет не только двух любящих, только что обвенчавшихся людей в дальнейшей жизни, но и целые народы, целые исторические эпохи. Одно вытекает из другого. Либо имеем дело с глянцем, либо со святыней, а путь один – встреча с реальностью, покаяние, метанойя, обращение, по-гречески. К чему обращение? К реальности. К правде о себе и своей стране.

Но это те, прежние были неправы, а мы ничего такого не делали – с безбожной властью не сотрудничаем и священников не убиваем. Но вот тут–то все и начинается – сначала подумаем, чем именно отцы были неправы, а потом зададим этот же вопрос уже самим себе – глядишь, и заработает духовное зрение.

Великий русский философ Чаадаев в своем первом «Философском письме» утверждает, что Россия всегда была страной без памяти, что, если в Европе память о собственной истории и традиции живет и действует, то в России она куда-то девается, и оттого мы не можем извлечь из прошлого нашей страны опыта, как это сделал Запад, чтобы не наступать и дальше на грабли. То есть – Запад опять таки, анализирует, кается и процветает, а мы нет. (Загляните не в Москву, а в глубинку). Но в дальнейших письмах Чаадаев пишет, что Россия предназначена для того, чтобы преподнести человечеству великий урок, и философ смотрит на родную страну, словно предчувствуя ее величие.

В каком же его письме была правда, в первом или в остальных? А ответ на этот вопрос зависит от нас с вами, о того, признаем ли мы свои ошибки перед людьми и Богом, встретимся ли с Подлинником, со святыней, или и дальше будем довольствоваться растиражированными копиями с нее. Но это в фотографии копии хороши, а в жизни они приводят туда, где царствует дух лжи и разрушения. Для того, чтобы в этом удостовериться, давайте просто еще раз вспомним историю нашей страны за прошлый век.

ИОВ – ВЫХОД ЗА КРАЙ ЦИТАТЫ

Христианство в кризисе и мир в кризисе. Можно сколько угодно отрицать это, ссылаясь, например, на то, что во все предшествующие эпохи были свои кризисы, но жизнь продолжалась, что конец мира уже ждали несколько раз, но ничего страшного не случилось, что все это - дело обычное. Но даже если это дело обычное, даже если это некие «объективные» параметры истории, то я все равно позволю задать себе детский вопрос: а что же в этом хорошего? Что хорошего в том, что миром руководят страдания и жажда власти, и какие утешения приносят цифры погибших в первой мировой и во второй мировой войнах – все эти десятки миллионов? Что хорошего в том, что дети болеют спидом, а на дорогах гибнут сотни тысяч человек ежегодно. Что, наконец, хорошего в том, что у двухсот самых богатых людей мира сосредоточено столько же денег, сколько у всех остальных? И пусть это, так или иначе, при некоторых разночтениях, было всегда, но что в этом хорошего? Разве это не значит, что ни тогда, ни сейчас огонь Божий не просветил мир? Почему? Неужели зря нес свои глаголы жизни вечной рыбакам и миру потрясающий душу и сердца Иисус Назарянин?

И глянцевые журналы эпохи пост-пост – мне отвечают: давай больше не будем говорить на эту тему. Или будем говорить так, чтобы ты же сам и получил от разговора удовольствие. Смотри, на наших страницах нет ни болезней, ни старости, ни смерти. Исключительно красивая и благоухающая самой лучшей парфюмерией юность. Мы – новая государственная идеология. Разве ты не хочешь жить в радости? Забыть о смерти? Болезнях? Проблемах?

А христиане, вооруженные до зубов цитатами, просто отмахиваются от моих несовременных мыслей, не удостаивая серьезным ответом, ссылаясь на какую-нибудь цитату, где оптимистично говориться о вечной и обостряющейся борьбе добра и зла и конечной победе добра.. Но это не их слова, это – цитата. Это не их глубина, это – цитата. Это не их духовный опыт, это всего-навсего чужая цитата, основной феномен эпохи постмодерна.

Ибо эта эпоха живет в реальности чужих слов и чужих цитат, и не зря ее апостол французский философ Ж. Деррида однажды сказал: «нет ничего, кроме текста».

Что же произошло в современном мире и в нашем восприятии - не происходит, уже произошло? Праздники эпохи пост, например, стали значительно важнее тех исторических событий, которым они посвящены. Празднование Рождества, поездки, походы, фейерверки, магазины, теле-шоу стали намного важнее той «сухой информации», которая изложена в Евангелиях, где речь идет о том, что Бесконечное, Невероятное, Запредельное вошло в жизнь людей, стало ее частью, поставило каждого перед выбором – принять эту Весть или отвергнуть. Они эту весть приняли… в форме чужих цитат.

И это еще не все. Самое удивительное заключается в том, что слова о Боге стали важнее, чем сам Бог. Цитаты о Боге заменили все, что только можно заменить. Они заменили даже то, чего заменить, казалось, было никак нельзя. Они заменили собственно бытие наше в пространстве Бога. Встречу нашей глубины с глубиной Бога – то, ради чего мы сюда и пришли. Цитаты и чужие парадигмы подменили смысл жизни, который не надо искать в словах, ибо расположен он в молчаливой глубине, в бездне и океане без дна, который живет в каждом человеческом сердце без исключения. Точно там же, где находятся все ответы на все вопросы, где нет смерти и боли, где плачущие блаженны, а Тот, Кто это произнес, Он и есть единство и бесконечность твоего сердца.

Но все это вчерашний день. Сегодня не надо ничего спрашивать у Бога, потому что на все уже есть ответы, которые можно читать и цитировать, испытывая и собственную значимость и, отчасти, защищенность.

В свое время я считался «углубленным христианином». Я цитировал Августина, Кьеркегора, Бердяева, все что угодно. Я сшил себе золотой генеральский мундир из этих цитат. Я сиял в нем как Сальвадор Дали в своем золотом пиджаке на королевском приеме, и мне это очень нравилось. Но потом я оказался в глубоком кризисе. И цитаты перестали работать. У них не достало сил вытащить меня на поверхность. И поэтому мне пришлось отказаться от «золотого пиджака». Это было непросто, но, слава Богу, у меня хватило на это смирения. Мне пришлось вместо него сшить себе весьма скромный наряд из собственного духовного опыта. Он был небросок, но именно в нем таились силы, и именно он помог мне преодолеть кризис. Там, где чужое сияние не сработала, сработала собственная, скромная свеча, собственноручно зажженная от Источника.

«Нет ничего, кроме текста», - говорит Деррида, и он прав. В конце концов, в данный момент, читая эти строки, вы имеете дело и с текстом, и с цитатами. Больше того, все, что вы знаете о мире, все, на что вы ориентируетесь в вашем поведении, вся шкала ваших моральных или аморальных ценностей – все это однажды пришло к вам как рассказ в форме устной или письменной речи. Поэтому, все, из чего состоит ваше знание – есть текст, усвоенный вами и воспроизводимый вами. И в силу самого этого механизма воспроизведения чужого рассказа, он не может быть ничем иным, кроме цитат. И в силу этой же причины в мире ничего нового нет и быть не может. На Востоке это называется Колесо Сансары. Самая печальная книга Библии, книга Экклезиаста, повествует как раз об этом. И правда постмодерна как раз и заключается в том – нравится нам это или нет – что мы оказались в мире цитат, в мире бесконечных повторений, того, что уже было сказано, пересказано. Истории о жизни подменили жизнь. Это прекрасно знают все любители сериалов. Но и собственная их жизнь, цитирующая чужие установки, не менее призрачна, чем мерцание цветного экрана среди бездны черного космоса. Все это – эпоха пост, эпоха цитат. Эпоха чужой, не своей, жизни.

Однажды Рильке, великий немецкий поэт, сказал, что важно прожить свою жизнь и создать свою собственную, а не чужую смерть. Я не буду теоретизировать на эту тему, я просто склонен думать, что свою смерть, не заемную, не процитированную, а свою собственную, создали Христос, Ян Гус, Жанна д’Арк, Александр Мень, Махатма Ганди и другие, те кто ушел от цитат…

Смерть это вообще, конец цитирования. Но и после смерти душа может остаться в мире чужих цитат, в мире иллюзий, в мире эго, так и не встретив собственной за-словесной любви, безмолвной правды о себе самом и о Боге. Вероятно, это и есть ад, из которого еще предстоит выбираться.

И тем не менее, Деррида прав: ничего нет вне текста. И если мы остаемся в мире логики и в мире «христианства твердых тел», то мы вынуждены с этим согласиться. Ибо это правда. Это несомненная правда нашего эго. Но я знаю одного человека, который этого не сделал, не сдался самой неопровержимой логике слов, и тем самым подписал приговор эпохе постмодерна, его стилю внешнего мышления и его интеллектуальной логике, жалящей собственный хвост. Его имя - Иов.

Как вы помните, его постигли несчастья, несмотря на то, что он был праведником. Погибло имущество, дом, стада, погибли его дети, и, наконец, тяжкая болезнь поразила его самого. И вот, находясь в бездне отчаяния и горя, он сидит, как нам говорит Библия, на пепелище, на свалке, и вопрошает Бога – за что? И к нему приходят его друзья, чтобы утешить его. Это умнейшие люди своего времени, это интеллектуалы, знающие о Боге все, что можно было знать на тот момент, и они начинают свои утешения. Как вы думаете, чем они пользуются? Ну да, цитатами. Умными, тонкими, глубокими. Но Иов остается безутешен. Потому что у него своя бессловесная правда – невыносимая боль, тяжкое физическое страдание, но самое главное – мука от одной мысли, что Бог, в которого он верит, может быть бесчеловечным, злым Богом. И поэтому цитаты друзей разбиваются о правду Иова. О неистовство его вопроса. Да, слова и цитаты многое говорят малому я, нашему эго, но они не отвечают на вопрос Иова, который превышает все вместе взятые цитаты в мире – Кто Ты, Господи? И кто я? И поэтому Иов вне зоны цитат. Он обращен к Первоисточнику. Он взывает к Нему, а не к цитатам о Нем. И Тот отвечает. Ответ Ег в Библии заключен в слова, но это явно не главный ответ Бога. Главный его ответ в том, что Иов, имея в виду открывшееся как бесконечный бутон, духовное зрение, говорит: теперь мои глаза видели Тебя. И в этой встрече-ответе Иов видит свое бесконечное бытие, которое не может потерпеть никакого урона, потому что оно принадлежит Богу. Это встреча вне круга цитат. Это ответ из Первоисточника. Это ответ, рожденный из глубины собственного сердца, оттуда, где пребывает Бог. И Бог говорит друзьям Иова: попросите, чтобы Иов помолился о вас, потому что вы говорили обо мне не так верно, как говорил он.

Считается, что эпоха пост- ставит вопросы правильно. Но мудрец Кришнамурти однажды сказал: «На правильно поставленный вопрос не может быть ответа». Имея в виду, что на правильный вопрос нет ответа на уровне слов. Вопрос Иова был поставлен правильно, и он получил ответ, превышающий слова – ответ самого Бытия. Цитата же- это орудие и оружие нашего малого я, нашего эго. Для духовного Я, для образа и подобия, ее недостаточно. В мире духа цитата сомнительна, как сомнительно и само эго.

Я не против цитат. Но цитата только тогда не гибельна, не несет в себе семени смерти и иллюзии, когда в ней, как в абажуре горит огонь собственного духовного опыта, собственной обретенной духовной реальности – огонь прикосновения к Богу, следствие встречи с Ним. Выньте лампу из абажура, и вы получите чужую, погасшую, ставшую лживой цитату. Не отождествляйте ее с собой!

Я убежден, что христианство в кризисе еще и потому, что вместо самого Бога мы несем слова о Нем, несем людям ее величество Цитату. Вместо света и любви – рассуждения о свете и любви. А там, где в кризисе дух, в кризисе будет и мир. И это вопрос, обращенный не к социуму, не к формации, не к церкви как идеологическому институту, которым она настолько полюбила становиться в последнее время, что Антоний Сурожский написал незадолго до смерти: как бы нам не упустить момент, когда Церковь из церковной организации могла бы действительно стать Церковью. Это вопрос - к личности, ко мне. Это выбор. Что же я выберу, что понесу дальше в свою жизнь и жизнь других людей – вторичность цитаты или, вместе с Иовом, реальность Первоисточника.

ИГРЫ РАЗУМА, ИЛИ ПЛАЦКАРТНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Мы напряженного молчанья не выносим…

О. Мандельштам

Я сижу в вагоне поезда Москва-Петербург. Я пришел раньше других пассажиров, и теперь наблюдаю, как они входят в вагон, отыскивают свои места, раздеваются и засовывают чемоданы и сумки в багажные отсеки, и вообще, всячески хлопочут. Все они, особенно молодые, заряжены одним ритмом, одной энергией, которая плещется в них, переливается через край, выплескивается в шутках, смехе, энергичных движениях. Но вот все расселись, провожающие вышли из вагона, и поезд медленно трогается и плавно набирает скорость. И вот тут-то начинает происходить нечто для меня непонятное. Нечто смешное и отчасти настораживающее.

Оказавшись наедине с собой и своей неподвижностью, которую диктует положение тебя в качестве пассажира на пронумерованном и весьма ограниченном месте, пассажиры, как по команде лезут в сумки, карманы, достают мобильные телефоны и утыкаются в них. Выглядит это странно. То ли смешно, то ли жутковато. Психоз набирает силу и большинство начинает кому-то звонить и сообщать, что они уже в поезде и уже едут. Потом, когда коллективный обзвон завершен, владельцы мобильников сидят какое-то время довольно таки бессмысленно уставясь в экранчики и вцепившись в свои игрушки как в спасательные круги. У кого-то там крутится игра, а у кого-то и нет, но надо же что-то продолжать делать, участвовать в «активной жизни», словом оставаться самим собой, а иначе… Иначе мы рискуем остаться в тишине.

Так почему же мы так боимся тишины и покоя? Почему мы чувствуем дискомфорт, когда оказываемся наедине сами с собой. Почему становится так отчаянно неудобно, когда жизнь предоставляет нам такую возможность? Недавно переиздали замечательную книжку бельгийского писателя Мориса Меттерлинка, того самого, чья пьеса про Синюю птицу до сих пор идет на многих сценах мира. Книжка называется «Сокровище смиренных», и в ней есть еще один рассказ о поезде. О том, как два пассажира, оказавшись в одном купе, начинают чувствовать непонятный дискомфорт от тишины и неподвижности. Мобильных тогда еще не было, и поэтому оба спешат завести разговор. Какой именно – неважно. Самый пустой и ничтожный – лишь бы не остаться в этой самой тишине, от которой им страшно, лишь бы только не молчать. Что же тут происходит? – Они боятся остаться наедине с тихой истиной о себе, - говорит писатель. – Истина – безмолвна, - продолжает он, - и оказаться в безмолвии наедине с самим собой достаточно страшно. Почему? Да потому что нам с самими собой откровенно скучно и мучительно неинтересно, и нам нужен – другой, чтобы сбежать от собственной никчемности и пустоты. Это - во-первых.

А во-вторых, кто сказал, что нам нужна истина о себе и о мире, кто сказал, что мы так уж жаждем услышать ее тихое, не знающее начала и конца присутствие, объединяющее весь мир своей красотой и творческой силой – и звезды, и деревья и моря и твоего соседа по путешествию? Иногда, в стихах, в музыке или в минуты влюбленности промелькнет ее присутствие, улыбнется тебе волшебной улыбкой, блеснет невиданной картинкой, ну и довольно, и хватит.

Но разве мы и так не живем в истине, не в реальности? – спрашиваем мы себя. И я отвечаю - нет. По большей части мы убегаем от нее, сами того не замечая.

Давайте немного поразмышляем. Совсем чуть- чуть. Мы общаемся друг с другом и миром на 90 процентов при помощи интеллекта. Разговариваем с другими, заказываем билеты, спрашиваем дорогу, пишем рефераты, сдаем экзамены и т.д. и т. п. – все это интеллект, вещь хорошая, но ограниченная. Теперь спросим себя - в каком времени он существует? И будем вынуждены ответить, что в прошедшем. Потому что интеллект – это просто память, это память о накопленной в прошлом информации. И поэтому, когда я опираюсь на интеллект – а делаю я это большую часть дня – я, ну, никак не могу находиться в точке «сейчас и здесь», где и располагается само событие, сама реальность . Потому что я нахожусь в интеллекте, а он находится в прошлом, в том, что прошло, чего сейчас уже нет. Одним словом я нахожусь в том, чего нет, нахожусь в некотором виртуальном пространстве, хитро отделенном от того, которое существует на самом деле. В этой виртуальной паузе много чего крутится – таблица умножения, память о тусовках, недавний разговор, правила поведения, мотив Б.Г., убеждение, что Бритни Спирс – отстой, память о моих обидах или радостях, телепрограмма и т.д. И пока я общаюсь с другим, я вовсю включаю в разговор свою память, свой виртуал, а другой подпитывает его своим виртуалом. Поэтому психологи и говорят, что люди слышат собеседника приблизительно на 5-7 процентов. Остальное, 95 процентов – свои собственные мысли. Поэтому я утверждаю, что все мы большую часть времени находимся внутри большой виртуальной машины (без всякой там электронной «Матрицы») которую сами же и создаем. И нас всех (почти всех) это устраивает – вот что поразительно. Больше того – подсев на суету, как на иглу, мы едва выносим тишину и неподвижность. А если уж мы в тишине оказались - на помощь приходит мобильный, наушники или карманный компьютер…

У тишины есть одно интересное свойство. Она выволакивает человека из памяти, из прошлого, из виртуала, из путаницы мыслей и чувств и стремится поставить его в ситуацию «здесь и сейчас», в ситуацию реальности. Тишина стремится вернуть человеку его право быть, предлагая отказаться на миг от требования «иметь». Я помню, как однажды шел по Невскому, думал о десяти вещах одновременно, и вдруг настала тишина, и сквозь меня и улицу и людей вокруг заструилась беззвучная музыка, и мир приобрел глубину, тайну и смысл, а сквозь меня текла сама Жизнь, и ничего мне больше в эти секунды не было надо. - Пусть только это остается», - бормотал я, - все остальное не важно, пусть только это остается. Потому что это и было счастье, от которого я заплакал. И я надел темные очки, чтобы не пугать прохожих своим непонятным им счастьем. Тишина окутала меня тогда, и я – очнулся, и я - увидел. Перечитайте стихотворение Пушкина «Пророк» - оно об этом. О том, как ты оказываешься в реальности, большей, чем бытовая, замотанная, шумная, замученная и запрограммированная.

«В тишине Бог произносит свое слово», - сказал другой поэт. В тишине творится смысл нашей жизни, и мы встречаемся сами с собой как с тайной и радостью. И может быть, однажды услышав в тишине слово о себе самих, мы не захотим больше с ним расставаться, потому что это выход из бытового мелководья в Океан жизни, и лучшие из его островов нам еще предстоит открыть.

ОБОРОТНАЯ И ЛИЦЕВАЯ СТОРОНЫ КОВРА

Идею второго шанса, как и третьего и сотого, как мне кажется, выдумали сами люди для того, чтобы осложнить себе жизнь, потому что, как сказал поэт – в основе жизни лежит простота, но людям сложное понятней. С таким же успехом люди некогда утверждали, что земля плоская, а потом, что она круглая, а потом, что она то ли вытянутая, то ли сплюснутая – и это не сказалось на их жизни отрицательно. Более того, когда думали, что земля плоская – это подтверждалось астрономическими расчетами. И когда поняли, что она круглая – это тоже подтверждалось астрономическими расчетами. Отсюда ясно, что доказательства того, что люди считают истиной, всегда найдутся. Важно поверить, что ты ей обладаешь, и как только ты это сделаешь, аргументы в пользу твоей истины возникнут самые неопровержимые.

И все же… Идея второго и первого шансов важна лишь потому, что она предполагает существование некой очень важной цели, которой можно добиться, а можно и не добиться. И если этой заманчивой цели – съемки у знаменитого режиссера, престижной работы, выигрыша в казино, победы в конкурсе, миллиона долларов – можно добиться, и она, эта цель – главное, что у меня есть на сегодня в жизни, то все остальное время, пока я ее добиваюсь – это, так сказать, не жизнь, а черновой и подготовительный ее вариант. Обратим внимание, что время потраченное на приближение к цели – основное время жизни, а следовательно, большая часть жизни таким образом это не жизнь, а подготовка к ней. Вот когда я использую свой шанс и добьюсь. Вот тогда будет жизнь. Но часто такая жизнь так и не наступает. Она просто кончается, не начавшись. Потому что большая ее часть проходит в попытках использовать шанс, в попытках добиться цели.

И вот здесь я вспоминаю высказывание одного восточного мудреца: Роза не пытается цвести – она просто цветет. Так вот – мудрый человек не пытается использовать очередной шанс, чтобы добиться какой-то цели в жизни – он живет.

Я однажды задумался, сколько же шансов было у меня появиться на свет с точки зрения теории вероятности. Сколько шансов было у моей мамы приехать в город Ростов. поступить там в Университет. Попасть именно на тот студенческий бал, где к ней подошел мой будущий отец. И так далее. А у отца – сколько шансов было попасть в тот же Ростов, тоже поступить, не сговариваясь с мамой, на филологический факультет, пойти однажды на тот же бал и понравится первой красавице факультета. Думаю, что все вместе составляет шанс ничтожно малый. Идем дальше. Ведь для того, чтобы появился я, должны были появиться на свет и таким же чудесным образом отыскать друг друга в огромном лабиринте жизни и родители моего отца и родители моей мамы. А так же родители их родителей… Вы чувствуете, как мои шансы обрести жизнь на все больше тают? …А так же родители тех родителей и родители родителей других родителей… и т. д., т.п. на многие тысячи лет назад. Все они должны были чудом встретить друг друга - осуществив тысячи и миллионы совпадений и используя миллиарды случайностей. И вот, мое появление на свет становится с точки зрения теории вероятности практически равно нулю. Если отматывать в ту сторону, то про мое появление на свет следует сказать – так не бывает. Или – так бывает только в кино. И тем не менее я есть. Сижу и пишу эту статью. Несмотря на то, что у меня не было ни одного шанса.

Что же здесь происходит? Вероятно, есть жизнь видимая – логическая. И есть жизнь невидимая, как, скажем, любовь, – чудесная, та, про которую рассказывают сказки и говорят поэты. К которой обращены молитвы и интуиция. И поэтому наша видимая. просчитанная и материальная жизнь напоминает мне изнанку ковра. На ней вы увидите кучу грубых ниток, узелков, сцепок и переплетений и даже можете угадать некий очень грубый рисунок, который ковер изображает. Собственно, на этом можно остановиться и сказать – это и есть жизнь. Все понятно, что с чем связывается и какие нити куда идут. Но есть еще и лицевая сторона, которая использует не только технологии и логику – они для нее вещи служебные, но и логику, и любовь и вдохновение художника – и вот перед вами волшебный сад, или корабли в океане, или Единорог и Лев в Райском саду. Я хочу обратить ваше внимание, что тыльная сторона возникла уже после того, как лицевая была задумана. Что тыльная сторона – служебна, и что оттуда лицевой стороны не видно. Но не будь лицевой, тыльная вообще бы не возникла. Так вот идея моего появления на свет была задумана и осуществлена любовью Творца еще до того, как появились все эти переплетения нитей (моя родословная) на тыльной стороне жизни. Тыльная сторона жизни, изнанка, воображает, что цель – это использовать шанс, чтобы нитка пошла направо, а не налево. А лицевая понимает, что цель это быть, сиять, быть в лучах жизни и любви Творца, осуществляющего свой великолепный замысел о тебе.

В том то и дело, что в притче о чудесном улове Христос находится на лицевой стороне жизни, а Петр на тыльной. И поэтому, когда профессиональный рыбак Петр говорит Христу: учитель, мы всю ночь трудились, мы использовали шанс за шансом, мы их все перепробовали и ничего не поймали, а в ответ слышит – отплыви и забрось сети еще раз, он понимает, что это глупо. Он профессионал. Он использовал все свои шансы. Результат ноль. И все же он отвечает: Хорошо, учитель, хоть это и нелепо с нашей рыбацкой точки зрения ( с точки зрения оборотной стороны ковра жизни) и сделаю это ПО СЛОВУ ТВОЕМУ. И он отплывает, и он забрасывает сеть, и он вытаскивает его полной рыбы. Потому что лицевая сторона – ясновидящая, и на ней Петр ВЫТАСКИВАЕТ СЕТЬ С РЫБОЙ. Но он ее сначала не видел, потому что уперся носом в тыльную. А когда вытащил сети, прозрел. И упал перед чудом, которое увидел, на колени.

Поэтому нет первого и второго шанса. Нет и сотого. А вернее, все они есть, но они не так важны. Есть всего два выбора – пробовать на тыльной стороне на свой страх и риск добиваться конечных и ограниченных результатов, связывая и развязывая нитки вслепую, причем все время, ушедшее на достижение «главной цели» жизнью-то и не считать, и есть второй выбор. Прислушаться к глубинам своего сердца, которые хорошо знают о лицевой стороне, войти туда, обратиться к захватывающей и простой цельности жизни, помолиться и услышать ответ. И сказать – вот теперь, по слову Твоему, я закину сети еще раз и именно там и тогда, где Ты сказал. Не чтобы добиться очередной цели, а чтобы осуществить свою причастность к вытканному Чуду жизни. И если для этого надо вязать узелки и продевать нитки, осуществляя всю эту техническую работу, я готов. Потому что именно так я творю свою истинную жизнь.

И тогда с нашим обычным зрением происходят чудеса. И понимаешь, что не только твоя жизнь состоит из двух сторон – видимой и невидимой, материальной и духовной, но и жизнь любого человека, облака, озера или птицы. Любого камня, звезды, любой травинки. И вот тогда-то мир начинает сиять и ничего в нем не остается лишнего, если вы видите Главное - то, о чем Сент Экзюпери сказал – самого главного обычными глазами не увидишь. Но для глаз творчества и любви, устремленных в глубину бытия, оно доступно, - добавим мы.

ОБРАТНАЯ ПЕРСПЕКТИВА ПЛАЧА

С заповедями блаженства мне пришлось совершить целое путешествие. Это было путешествие по моей жизни и по их, заповедей, смыслу. Поэтому о заповедях мне будет удобней говорить от первого лица. Пожалуй, никакой другой фрагмент Евангелия не звучал так радостно и ликующе сначала. Но очень быстро эта радость и ликование сменились недоумением и вопросом: а как же все это понимать?

И вообще, почему кто-то называет эти слова Христа, с которых начинается его знаменитая Нагорная проповедь, заповедями, а кто-то уточняет, что это не заповеди в строгом смысле слова, а обетования, т.е. обещания? Но тогда что конкретно они обещают? Какие условия ставят и ставят ли? И самый главный вопрос: как эти слова, эти заповеди, эти обетования приложить к жизни, сделать их не только предметом для размышлений, но и ввести в практику, потому что христианство и все, что с ним связано: радость, честность, полнота, сила – это не образ мысли, а образ жизни.

И все-таки, для этого нужно было сначала уяснить хотя бы приблизительно, о чем же здесь идет речь. А вот это-то уяснить было, слава Богу, очень трудно, почти невозможно. Чуть позже я постараюсь объяснить, почему сейчас я испытываю радость в связи с этим, а пока расскажу о том, как я путешествовал по смыслам заповедей блаженств.

Впервые их текст я встретил в детстве, читая замечательного «Тома Сойера», где герой изнывая от скуки и отчаяния, пытался выучить урок Закона Божьего с этими самыми заповедями. Я сам тогда учился в школе, и настроение Тома было мне близко и понятно. Точно так же мы тогда усваивали историю партийных съездов. С тех самых пор заповеди стали для меня на долгое время синонимом всего непонятного и скучного в религии. Собственно говоря, во многом сейчас у меня то же самое настроение. Духовный опыт нельзя позаимствовать, выучить, взять у другого – это превратится либо в интеллектуальные упражнения, если происходит по доброй воле, либо в смертельную скуку, если случается по воле семьи или социума. Но… однажды ты рискуешь отправиться в самостоятельное плавание, и тогда твоя жизнь меняется, а то, что казалось скучным и непонятным, начинает сиять. Впрочем, не становясь более понятным, чем прежде, для логического ума. Но духовный опыт это вовсе не логический ум. И вот почему я выражаю радость по поводу «непонятности» заповедей блаженств. Ведь есть у человека такое свойство: то, что понял интеллект – мое, теперь это можно положить на полочку и забыть. В Евангелии это не проходит. Здесь понимание входит сразу в три сосуда – дух, душу и тело, и переливается из одного в другое постоянно. Собственно это и называется целостной, а не разорванной жизнью. Целостной – ис-целяющей, здоровой.

В практике японского дзен-буддизма есть такое упражнение. Учитель предлагает ученику подумать и показать ему, например, хлопок в ладоши одной ладонью. Такие упражнения называются коанами. Ученик уединяется и начинает размышлять на тему этого самого загадочного хлопка. Время от времени ему кажется, что он нашел ответ, но каждый раз учитель отвергает его решение как неправильное. Ученик концентрируется на задаче еше больше и размышляет о ней день и ночь. Все его существо рвется к ответу и ищет его. (Я описываю идеальный вариант). И тем не менее, у ученика ничего не получается. - Да есть ли ответ? - думает он. Однако Мастер утверждает, что ответ есть. И тогда ученик снова включает весь свой интеллект, всю свою логику, весь свой ум, и когда это опять ни к чему не приводит, интуитивным броском, во внезапной вспышке озарения постигает правильный ответ, и в ту же секунду видит, что на уровне бытового, логического, линейного мышления этот коан неразрешим. И он впервые понимает, что духовная вселенная не может быть выражена в логических терминах и не может быть правильно передана в человеческих словах, потому что они слишком ограничены.

Именно поэтому Христос пользуется притчами, а не логикой, иносказаниями, а не лобовыми поучениями, именно поэтому многие Его слова звучат загадочно и противоречиво. Эта противоречивость, возникшая как результат передачи абсолютной истины при помощи ограниченных слов, в русской иконе, например, выражается при помощи техники «обратной перспективы». Это когда отдаленный предмет виден более ясно, чем приближенный и понимаешь, что художник изображает мир не оставаясь на одном месте, как фотоаппарат на штативе, а словно путешествуя в пространстве. Обратная перспектива – это тоже духовная техника противоречия, коана. Это – духовная реальность, а не Эвклидово пространство. Смыслы здесь меняются местами.

Я хочу подвести простой итог всем эти рассуждениям. Сознание Духа это не наше обычное мышление. Не его обычное состояние. Этим сознанием Духа каждый из нас обладает, но не каждый в состоянии воспользоваться. В Библии эта мысль выражена другими словами: Мои мысли не ваши мысли, - говорит Господь. И добавляет, что Его мысли далеки от наших, как небо от земли. Речь здесь идет о наших рациональных, по большей части эгоистических, ограниченных, служебных мыслях на фоне Его бесконечной внесловесной мудрости, к которой слова могут лишь указать дорогу.

И вот бытовое сознание (мое в данном случае) год за годом кружит вокруг заповедей блаженств, примагниченное тем, что ему так и не удалось интеллектуально их освоить, «заиметь» и присоединить к своему умственному багажу. Т.е. сделать мертвыми. И тут я снова повторю – слава Богу. И поэтому оно (сознание) продолжает к заповедям возвращаться и применять их к конкретным ситуациям. Оно начинает делать их частью жизни, проживать. Собственно говоря, таким образом слово и становится плотью, а заповеди постигаются. Уже не умом – духом.

Обычное сознание говорит: «Блаженны плачущие» и останавливается на слове «блаженны». Это слово ему нравится, нетрудно понять, почему. Если ты плачешь, а при этом блажен, то это хорошо. Правда, непонятно, почему для этого нужно плакать. Ну, наверное, тут есть какое-то таинственное условие, - продолжает размышлять бытовое сознание, - если ты будешь плакать, то ты каким-то образом обретешь радость. А тут уже недалеко до знаменитой реплики красноармейца Сухова в «Белом солнце пустыни», когда на вопрос бандита, как он желает умереть – сразу или сначала хочет помучаться, он отвечает: лучше, конечно, помучаться. Значит, блаженство без плача как-то не проходит, и скорее всего, и не бывает, - продолжает свое дело бытовое сознание. Дальше: плачущие блаженны, ибо они утешатся – что это значит? Блаженны они сейчас, но утешатся-то они позже, когда-то потом. Так как же они могут быть блаженны сейчас, если утешение придет потом, а сейчас никакого утешения и вовсе нет, а один только плач. Почему же тогда он, плачущий, назван блаженным, если плач его в данный момент безутешен. От сознания, что когда-то в далеком будущем его нынешняя боль каким-то непонятным образом вознаградиться? Но эта мысль вряд ли способна вызвать блаженство. Это всего лишь мысль. И потом это слишком напоминает коммунистическую идеологию – вот мы гибнем и страдаем, недоедаем и друг друга расстреливаем, но впереди наших детей, а может, и некоторых из нас ждет светлое будущее. И вот, глядя на все эти блаженства, понятые средним ограниченным сознанием и в его рамках истолкованные, Фридрих Ницше справедливо спрашивает: Если вы христиане, и если у вас есть все эти замечательные вещи – воплощение, воскресение, жизнь вечная, - отчего же вы так унылы, почему вы так любите плач?

Нет, что-то здесь не стыкуется. И я спрашиваю себя – что? Является ли первая часть этой заповеди условием для второй, или вторая часть условием для первой. И понимаю, что здесь связь не причинно-следственная, другая. Что здесь есть ключ, но находится он во вне-логической сфере. Где? В личности Иисуса Христа. Вынесенной за пределы земной логики. Отказывающейся говорить о небесном человеческими словами, потому что ученики все равно не понимают, даже когда он говорит им о земном. Хорошо, но как же этим ключом воспользоваться?

Построим еще одну логическую цепочку с захватом вне-логической сферы. Блажен ли Бог? Да. Сын Божий является ли Богом? Да. Блажен ли Христос как Сын Божий, как Бог? Да!

Я, приняв Христа, в свое сердце, обретаю ли блаженство? Да! Почему же я тогда его не чувствую? – Во-первых, иногда чувствую, а во-вторых, меня закрывают от этого блаженства, этой радости не что иное, как уроки моего ограниченного сознания, стереотипы мышления, взятые мной когда-то у кого-то, у кого угодно, но не из Евангелия. Ибо мои мысли и есть моя реальность – то, что я утверждаю о себе и других в этом мире. И если я утверждаю, что я несчастен, и что в этом мире, который во зле лежит, счастье невозможно, то Бог не будет опрокидывать мои убеждения, он дал мне возможность выбирать свою реальность и проживать ее. Но Он не перестает предлагать Свою собственную.

Итак – блаженство уже живет во мне, если я живу во Христе. Это его дар, это природа Его жизни, это Его заповедь. И поэтому даже в самом сильном горе, плаче и отчаянии, если я с Ним, то это не просто бессмысленный тупиковый плач и отчаяние – это плач, просветленный светом жизни вечной и светом бесконечной любви. И поэтому я утешусь не когда-то, а утешаюсь прямо сейчас тем, что я нахожусь в Христовой полноте, Его избыточной жизни, которая наполняет меня тихой и ликующей радостью, не отменяя плач, но преображая его. Преображая непростые обстоятельства наших жизней, наши болезни, тяжести, неудачи, поражения – в смысл, радость и свет. Заповеди блаженства перестают быть нонсенсом, коаном лишь при одном условии – Христос рядом. Его жизнь – одна на вас двоих, одна на нас всех. Вот тут-то заповедь из сплошного противоречия начинает восходить на высоту духовного света, покидая область линейного мышления. Я – уже имею блаженство внутри, ибо оно вне времени. Но для того чтобы испытать его, пережить его мне недостаточно только этих заповедей. Мне нужно пробовать все Евангелие провести в жизнь, весь его дух, а не отдельные фрагменты и рекомендации.

Но тогда зачем нам эти заповеди, если блаженство уже живет в нас?

Дело в том, что эту радость, это блаженство можно встретить только в Реальности. Не в той, доступной нашему рациональному, бытовому мышлению реальности, а в той, которая есть Любовь. Вне Реальности будет не блаженство, а кайф, развлечение, удовольствие. Понятно, что речь идет не о них. Так вот, слова, в которых выражены заповеди Блаженства, их «условия» - это никакие не условия, это – опознавательные знаки нахождения в Реальности. По ним я могу откорректировать свой духовный уровень. Если я плачу, но не отчаиваюсь, не падаю духом, но продолжаю радоваться, если меня преследуют за мою веру, а я остаюсь в мире и любви, если я предпочитаю быть миротворцем, а не передавать сплетни, то я на верном пути. Условие же у обетований блаженства, у заповедей одно – присутствие Христа в моей жизни. При этом условии невероятные и противоречивые вещи становятся возможны, и я начинаю видеть то, к чему раньше был слеп, потому что на этом пути функция порождает орган – открывается духовное зрение. И не только видеть, но и проживать увиденное.

Я немного рассказал о своем пути и об одной только заповеди. Духовный путь каждого не похож на другой и неповторим. И мне кажется, что именно он называется участием в Жизни, с большой буквы.

КТО ТЫ, ЭРИК КЛЭПТОН?

В Москву приезжает Эрик Клэптон – лучший гитарист мира, легендарный музыкант, символ целой музыкальной эпохи. Мы идем с приятелем по московскому переулку, и он рассказывает мне о музыке Эрика. Он тоже музыкант, и ему в игре Клэптона видятся и открываются такие профессиональные дали, о которых я, простой дилетант без музыкального образования, могу лишь догадываться. Правда, я их все равно чую, эти дали, но чую – интуитивно. Этим чувством Бог не обидел. Потом мой товарищ говорит: Знаешь, только у Клэптона есть «Грэмми» с такой мотивировкой – «За победу над самим собой».

Я сначала не понимаю, но потом до меня доходит, что речь шла о пристрастии музыканта к наркотикам, которое Клэптон преодолел. Такие победы всегда меня восхищали и продолжают восхищать. Но сейчас речь не об этом. Чем дальше мы шли, тем более непонятная картина передо мной вырисовывалась. Я представил себе на манер электронной игры маленького эрика клэптона, который борется с другим маленьким эриком клэптоном (тем самым, который пристрастен к наркотикам) и одолевает его при помощи то ли подножки, то ли другого хитрого приема. Но тут откуда-то прибегает третий эрик клэптон (бизнесмен) и одолевает того эрика, который только что был победителем. И это еще не все. Из-за условного угла воображаемой электронной игры, повисшей передо мной в летнем воздухе переулка, вырывается еще с полдюжины маленьких эриков, и, раздавая тумаки и оплеухи, стремятся к вожделенной победе над собой. Сказано же «За победу над собой». А это значит, что в эрике был один эрик, который победил и второй тоже был, тот, который проиграл. А где двое эриков, там и пятеро окажется, и шестеро.

Смешная картинка, конечно, но некоторую реальность, с которой мы имеем дело, она все же отражает. Во всяком случае, вместе с Клэптоном мы вполне можем задать себе вопрос, где же находится наше основное Я. Кто ты, Эрик Клэптон? Великий музыкант? Неплохой бизнесмен? Нежный отец? Верный друг? И кто я сам? – журналист? Филолог? Ведущий радиопрограммы? Дурачащийся с приятелем весельчак? Поэт, предпочитающий уединение и тишину? С кем общаются люди, говоря о том, что они общаются со мной?

Конечно, существует социальное ролевое поведение, некие шаблоны определенных действий в определенной социальной среде. Эти роли – общие для всех, и они отчасти полезны, ибо облегчают общение, упрощают мое поведение в той или иной ситуации. Они практичны, и, в общем-то, всем хороши, кроме того, что они – это не я. Но вот в чем беда - со временем эти роли встраиваются в меня, как программы в компьютер и начинают не только управлять мной, но еще и претендовать на то, что они-то и есть – я. И многие с этим ощущением соглашаются. Вернее эти общие программы их в конце концов уговаривают и – ломают. А для того, чтобы как-то ощутить свою непохожесть на других и уникальность, одним словом, компенсироваться – можно сделать небывалую татуировку не на левом, скажем, плече, как у Вики, а под лопаткой или еще где-нибудь, где никто еще не делал. Потому что это и есть я. Ни на кого теперь не похожий…

Кто же я есть на самом деле? И как мне меня, незнакомого мне, но истинного, встретить? Как сориентироваться в этой толпе эриков, александров, марин и даш? С татуировками и без. Кто из них – я?

.

Однажды в Норвегии произошла такая история.

Пер Гюнт молодой норвежский крестьянин, познакомился на танцах с Сольвейг, простой девочкой из соседнего поселка, а потом отправился покорять мир. Он путешествует, становится купцом, переживает массу приключений, богатеет, разоряется, и, наконец, на старости лет возвращается к себе на родину в горы, и там вдруг встречает Смерть. И та говорит ему - пора, Пер Гюнт, я пришла за тобой. Он потрясен и молит об отсрочке.

"Хорошо, - говорит Смерть, - ты ее получишь, но при одном условии. До вечера ты должен вспомнить хотя бы один эпизод из своей жизни, где ты был самим собой. Если не вспомнишь, я приду и заберу тебя. Пер Гюнт рад - это легко. Он всегда был самим собой. Он согласен.

Но вот что поразительно - целый день он пытается вспомнить хоть один случай, когда бы он был вполне самим собой, и не может. Говоря современным языком - всю свою жизнь он отрабатывал чужие ролевые социальные программы. Он не был собой - никогда. И он понимает, что погиб.

Внезапно в горах он набредает на жилище женщины с огромными прекрасными глазами, и та узнает его и окликает по имени. Оказывается, это та самая девочка по имени Сольвейг, с которой он когда-то давным-давно в молодости танцевал. И он рассказывает ей, что должен вечером умереть, потому что он никогда не был самим собой.

-"Нет, ты не умрешь", - говорит ему Сольвейг. - Потому что есть на земле место, где ты всю жизнь был самим собой."

Пер Гюнт не верит, он спрашивает где находится это место. И тогда Сольвейг показывает на свое сердце.

-"Здесь, - говорит она, - здесь ты был самим собой всю жизнь, дорогой мой мальчик".

И Смерть отступает. Потому что в любящем сердце Пер Гюнт действительно был самим собой все это время. Потому что любовь – это реальность. Первая и последняя. Примерно так. Я давно не перечитывал эту пьесу Генриха Ибсена, но суть ее для меня в этом. Суть в том, что пребывание в Реальности, в самоидентификации Ибсен связывает с пребыванием в любви. Себя истинного можно найти лишь в любви. И лучше не ждать, что тебя полюбит одна на миллион, по имени Сольвейг, а дарить любовь самому.

Ведь если я смотрю на мир без любви, я не вижу мира. И если я смотрю на своего друга без любви, я не вижу своего друга. И если я смотрю на себя в зеркало без любви, то моя встреча с собой может так и не состояться. Потому что без любви я выпадаю из реальности. Иногда такое случается, и всю свою жизнь человек проживает как чужую, так и не встретившись с собой. Но мир состоит из любви, - говорят поэты, святые и философы. Бог есть Любовь, - говорит Библия. Поэтому шанс для встречи с собой всегда есть.

Просто учись любить. И если ты думаешь, что уже умеешь это делать, позволь мне не поверить. Хотя, может быть, ты уже светишься неуловимым и притягательным светом, может быть, одно твое присутствие делает людей счастливыми, может быть, вся твоя жизнь превратилась в сплошное чудо? Тогда я ошибся, и ты, действительно научился любить, ты увидел мир вокруг себя таким, как он есть на самом деле – сияющим и совершенным, и ты встретился, наконец, с самим собой.

ПОЛЕТЫ НАЯВУ

Я хочу рассказать две короткие истории про горы. Одна из гор была рукотворной и называлась Вавилонской башней. Библия говорит, что однажды люди решили увековечить память о себе, о своем могуществе, о своих человеческих возможностях. Они собрались вместе и начали строить башню, которая будет доставать до неба, до Бога. Они строили ее день и ночь, пустив в ход все свои возможности, великолепный инженерный расчет, знание местности, вдохновенную работу исполнителей, и верхушка колоссального сооружения уже начала уходить за облака. Еще немного и люди сравняются высотой и величием с небом, где, как они думали, обитает Бог. И в случае успеха, они действительно продемонстрировали бы великие возможности, которыми обладает человек. Но проект все же не удался. Почему? Потому что люди перестали понимать друг друга. Они вдруг заговорили на разных языках. Понятно, что команда, состоящая из людей, говорящих на разных языках, такой сверх-проект как вавилонская башня, довести до конца не сумела. А ведь до начала строительства все они говорили на одном языке, потому что, - сообщает Библия, - на земле тогда был один язык и одно наречие.

Дело в том, как мне кажется, что если я противопоставляю себя Главному, тому ради чего я здесь на Земле, тому самому глубинному и ценному во мне, откуда идет моя радость, моя любовь к другим людям, моя сила, я перестаю понимать другого человека. Потому что если это противопоставление меня и Основы жизни происходит, я , собственно, кроме себя самого никого не вижу и не слышу. Проще говоря, если я противопоставляю себя Богу, я все больше и больше начинаю быть эгоистом, отдельным от мира и от людей. Настолько отдельным, что перестаю понимать сначала язык природы, а потом и язык своих друзей, хотя они говорят также, как и я – по-русски. Просто каждый из нас слышит свое, про себя, потому что про других ему это уже не так интересно. И я не только не понимаю, о чем поют птицы и говорит ветер, не только не могу ухватить английскую речь, но мне все труднее услышать, что именно мне говорит мой друг, мама, девушка, несмотря на то, что они говорят на том же языке, что и я – на русском. Потому что на пути противопоставления себя Главному - понимание утрачивается. Происходит распад. Башня остается недостроенной. Жизнь неосуществленной.

Есть один шуточный совет, как быстрее всего выучить иностранный язык – влюбиться в иностранца. И я не раз убеждался в практичности этого предложения. Одна моя знакомая, влюбившись в тяжелоатлета Марио, выучила итальянский за месяц. Тот кого я люблю, становится для меня прозрачен. Я хочу его понять, потому что у нас есть то, что нас уже объединяет крепче слов – наша любовь. Слова подстроятся под любовь, они помогут нам быть едиными. Там где появляется любовь, люди, говорящие на разных языках начинают говорить на одном. Там где есть эгоизм и злоба, противопоставление себя и мира, даже те, кто говорит на одном языке, перестают понимать друг друга. История Вавилонской башни говорит о истории утраченного единства – языкового, человеческого, смыслового. О том, что с тех пор мир стал похож на разлетающуюся вселенную – все более фрагментарным, автономным, конкретным и слабым. И все же единство не ушло из мира. И оно по-прежнему живет на небе.

…Однажды я оказался у друзей в горах на Красной Поляне, модном сегодня курорте, где катаются на лыжах всякие знаменитые люди. Тогда там было малолюдно. Однажды вечером один мой новый знакомый предложил научить меня летать на параплане, и на следующий день мы отправились в горы. Там мой учитель объяснил мне все, что мне надо было знать про полеты. Потом он показал, как это делается. Я видел, как он легко оторвался от земли и повис в синем-синем небе. Его крошечная фигурка плавно парила над кафе, которое отсюда казалось не больше спичечного коробка, над горной речкой, над вершинами деревьев, поднималась и опускалась в синеве, а над ней светился лоскут парашютной ткани.

После этого я тоже попытался взлететь. Я делал все, как надо, но каждый раз в последний момент мои ноги словно цеплялись за землю и, путаясь в стропах, я катился по склону вниз. И вот на третьей попытке я спросил себя: в чем дело? Что со мной происходит? Почему я не могу взлететь. Я стоял на склоне и там, далеко внизу текла речка, виднелся маленький замок на склоне горы, бродили крошечные коровы. И вдруг я понял. Пока я смотрел туда, вниз, я был отдельным, я боялся. Я был один, такой маленький и такой уязвимый на этом склоне, и я еще никогда не летал на параплане, и я не хотел, чтобы из-под ног уходила эта надежная теплая земля с такой близкой зеленой травой. Я не хотел быть там, где невозможно ни на что опереться. Я не хотел терять свою отдельность и свою надежность. Я понял. И тогда я перестал смотреть вниз. Я посмотрел на небо. Оно было – одно на всех. И я сказал себе: Пойми, твое место – там. В этой синеве – одной на всех, на всех птиц и всех людей, и все горы, и всех коров, и лошадей внизу. Иди туда. Туда - в одно на всех. И я побежал, глядя в эту синеву, где летали птицы, и земля ушла из-под ног, и я взлетел. Но прежде чем я взлетел на параплане, я уже взлетел внутри себя, в своей мысли, в своем воображении, взлетел над страхом и отдельностью, препоручив себя Единству мира, которое в тот день я видел как синий купол неба. Ощущение единства дало мне силы, и воздух поднял меня. Ни с чем не сравнится радость, которую я тогда испытал. А после полета я говорил со своим учителем полетов наяву. Мы говорили по-русски, но словно на новом языке, потому что теперь я знал, что такое повернуть в восходящем потоке, двигаться, ни на что не опираясь, и пролететь над рекой…

И теперь, когда мне предстоит совершить какое-то важное действие, сопряженное с риском, я говорю себе: не смотри вниз, где все отдельно, посмотри в небо, одно на всех, и – взлетай. Такие слова я называю молитвой. И она способна поднять меня над землей и совершить невозможное.

Две горы. На одной, рукотворной, человек собирается продемонстрировать свою мощь, соперничая с Богом, и теряет единство с миром, общий язык с людьми, утрачивает любовь и терпит поражение. На другой, опираясь на Главное, на небо, на Бога, как он его понимает, преодолевает страх и взлетает выше горы. И, наверное, это не только две горы, но и два способа жизни: один - тупиковый, ограниченный, замкнутый на себе и другой – наполненный полетом и опорой на невидимое единство мира, возносящий человека в небо, которому нет конца.

ПОСЛАНИЕ МАДОННЫ

Мадонна приехала в Москву, подняв шлейф скандала и споров между верующими. Сначала подрались ее телохранители в гостинице, а еще до этого выступила Католическая церковь с призывом игнорировать концерт Мадонны Чикконе в Москве, потом высказались мусульмане, а потом и Православная церковь - в форме демонстраций против выступления в Лужниках и в виде заявления в лице о. Всеволода Чаплина , о том, что певица, исполняющая одну из своих песен с бутафорского, подсвеченного стразами креста, нуждается в духовной помощи. (Хотя, заметим в скобках, сама певица о помощи не просила и ставить ей диагноз не предлагала никому. Но о. Всеволод Чаплин почему-то решил, что он лучше знает, кто нуждается в помощи, а кто нет – обычная некорректность человека, уверенного в своей официально утвержденной «духовности»).

Мне все чаще кажется, что не стоит определять Жизнь в ее течении с позиций «правильно-неправильно» или «хорошо-плохо», потому что то, что вчера было хорошо, слишком часто сегодня становится плохо, а завтра снова хорошо. Так было, скажем, с коммунистическим режимом в России или с союзом СССР с Германией, а потом с ней же – войной.

Мне кажется куда более продуктивным подходом - определять события Жизни, как послание. И не кому-нибудь, а лично мне. Любое событие несет в себе такое послание. Жизнь все время разговаривает со мной, обменивается своими SMS-ками, просто для понимания их нужен дешифровальный код. Поэтому, давайте-ка попробуем расшифровать при помощи этого кода, какое же именно послание принесла певица Мадонна.

Что мы о ней знаем? Что в двадцать лет она появилась в Нью-Йорке с 37 долларами в кармане и сумкой в руках – всем своим багажом. Что следующие 10 лет были периодом стремительного восхождения на вершины Олимпа шоу бизнеса и триумфальным отстаиванием почетного места в обители звездных небожителей. Еще мы знаем, что эта певица любит раздеваться на сцене и шокировать публику откровенно рискованными с точки зрения традиции сексуальными эскападами – мастурбацией, имитацией однополого секса и прочими откровенными представлениями на сцене. Что она постоянно в конфликте с Католической церковью, хотя сама – католичка.

Ну, где же ключ к шифру, где? Ведь он где-то здесь, совсем рядом. Может быть, вот это ее высказывание - «Я обожаю власть, власть для меня это самое главное»?

А ведь если я стремлюсь удержать власть, мне нужно использовать маску, манипуляцию и найти источник энергии. Где вы видели политика без маски и актера без грима? Любой президент в наше время становится актером, вживается в образ. Без этого власть не сохранить. Другое дело, что настоящая жизнь никогда не утверждает своей власти – ни солнце, ни ручей, ни цветок. Им этого не надо. Они блаженны оттого, что они есть. И в этом они схожи со всеми просветленными людьми мира, которых никакая внешняя власть не интересует, от Христа и св. Франциска до современных незнакомцев духа – Александра Меня и Григория Померанца.

Итак – маска. И Мадонна чередует ряд масок, примеряя на себя образы великих женщин – Греты Гарбо, Марлен Дитрих, Мерилин Монро. Она взбалтывает и микширует эти образы, въевшиеся в подсознание зрителя, как коктейль, и добивается успеха. Впрочем, это операция такого рода, что одна английская романистка спрашивает, а где же сама мадам Чикконе? Есть ли она на свете? Или она – это всего лишь набор масок?

Второе - манипуляция. Манипуляция вещь опасная, потому что лишает свободы. Тот, кто манипулирует толпой, становится заложником толпы. В случае Мадонны – зрительской, в случае президентов, бонапартов и фюреров – человеческим стадом. Это общеизвестно.

И третье, самое главное – источник энергии, аура силы.

И тут Мадонна проявляет гениальную находчивость. Она чует места и символы силы. Она прекрасно понимает, что самыми мощными энергоносителями являются сакральные, священные символы. Плюс символы сексуальные – символы огромной силы Жизни, ее репродуцирования, возобновления на биологическом уровне. Но сами эти символы ни за что не принесли бы ей успеха. Успех принесла атака на эти символы. Вот тут они и стали отдавать в виде скандала и шумных споров свою энергию., накопленную веками. (Об этом секрете, кстати, прекрасно знали и Герострат, и создатель «Кода да Винчи»).

Мне всегда было интересно, почему Церковь столь яростно и бурно реагирует на подобные малозначимые с точки зрения Веры и Духа вещи. На «Последнее искушение Христа», на «Код Да Винчи», на гастроли Мадонны. Ну что мы не знаем, что ли, про все эти сексуальные разночтения? Про то, что в мире полно атеистов или тех, которые думают о Христе Бог весть что. Все это есть и никого не волнует. Чего же боится Церковь?

Я вам открою небольшой секрет. Церковь боится конкуренции. А теперь самое время пояснить, что я имею в виду. Церковь Духа, Церковь Любви и глубины, та, которая существует в сердцах верующих – от папы до дворника – ничего не боится и ни с кем не ведет конкурентной борьбы. Для нее певица Мадонна – такая же вечная и бессмертная драгоценность, как и любой живущий на земле человек. Но, увы, существует церковь внешняя, обрядовая, идеологическая, и – скажем это слово – стремящаяся к власти не меньше певицы Мадонны. Именно она-то и ввязывается в поверхностные споры об использовании сакральной символики в личных целях, ибо это утечка энергии из ее идеологического резервуара.

Впрочем, сегодня уже не совсем понятно, кто кому больше делает рекламу – Церковь Мадонне или Мадонна Церкви. Те, кто поднимают шум вокруг гастролей, знают что делают – рекламируют себя за счет певицы. Это как журналисты и кинозвезды – делают свое хлопотливое, но общее дело.

Ну и теперь пора дешифровать послание Мадонны. Хотя предварительно вспомним вот еще что. Она в детстве бесконечно любила мать. Она была еще совсем маленькой, когда мать умерла от рака. И она испугалась. Она поняла, что есть смерть и ужас одиночества. Незащищенность. Она попыталась опереться на отца, но тот привел в дом мачеху. Тогда маленькая Мадонна, спасаясь от страшного Ничто, начинает боготворить монахинь, которые учат ее про рай и ад. В этом ей какое-то время видется спасение от страха и смерти. «Они казались мне совершенством», - скажет она. Но страх не уходил.

И вот тогда последовал взрыв, вызов, опрокидование всех моделей поведения, которые ей навязывало общество и попытка создания своих – ценой отрицания традиционных установок жизни, насмешки над Адом и Богом-директором. «Церковь, которая учит всему этому – вине, аду, мукам, греховности секса – не может быть права, ее Бог не истинный» - заявляет певица.

Итак, расшифрованное послание Мадонны для меня звучит примерно так:

«Обрядовая церковь, которая предлагает мне страх, вину, адские муки, и Бога, который готов меня наказывать за секс, - не та Церковь, которая может мне помочь. Поэтому я создам свою внешнюю церковь, бунтуя против власти, навязанной мне». И она ее создала. Как в свое время это сделали, скажем… большевики, опираясь, кстати, тоже на опыт внешнего аспекта Православной церкви – те же поверхностные представления о святыне, страхе, наказании, аде, Царстве Божьем на земле – коммунизме.

Иесть и еще один ключ к расшифровке, который предлагает такое дальнейшее прочтение: «Но есть Церковь глубины - сообщество людей, объединенных верой в радость, бессмертие и любовь, в то Главное где мы все – Одно, то, что живет в глубине человеческого сердца, принявшего весть о Спасении, прямо сейчас, здесь, в самой гуще нашей повседневной жизни. На концерте и в танц-поле, в метро и в университете, в школе и на первом свидании. И там нет место для скандалов, конкуренции, обрядовой бутафории, эксплуатации сакральных предметов и игры с секс-символикой. Там не нужно ничего внешнего, поверхностного. Там свет и жизнь. И свет этот светит изнутри, и никакая мгла его не погасит. И в эту церковь вхожи все мы. Поверхностно или реально – это уже зависит от нас.

ПРИРОДА-ХРАМ ИЛИ ЗЕМЛЯ, КОТОРАЯ КРИЧИТ

У одного английского писателя-фантаста1 есть повесть о том, как некий профессор сверлил Землю. Он исходил из предположения, что Земля – это не просто сгусток планетарного вещества, несущийся в пространстве, а живое существо. Что ее жизнь и отличается и похожа на жизнь человека. И профессор решает войти в контакт с этой жизнью, «достучаться» до нее. Для этого, решает он, необходимо просверлить толстую кожу Земли, и тогда она почувствует «укол» и закричит. Странному профессору никто не верил, пока однажды на какой-то там день работы бурильной вышки Земля не закричала. Ее крик был страшен. Земля ушла из-под ног людей, и они на какое-то время лишились слуха. Земля, действительно, оказалась живой. Ей, действительно, было больно.

Наш профессор открыл то, что люди знали давным-давно, но к 19 веку успешно забыли. Потому что к 19 веку представление о природе больше напоминает представление о фабрике, о мастерской, и здесь я позволю себе процитировать слова замечательного нашего философа Григория Померанца: «Когда природа была храмом, каждое дерево имело некоторое лицо, некую живую душу, и встреча с деревом могла быть счастьем и откровением. В природе, ставшей мастерской, это труднее почувствовать, и странно, непривычно звучат слова князя Мышкина: «Разве можно видеть дерево и не быть счастливым?»

Земля – действительно одухотворена. Не случайно на Руси ее называют матерью. Более того – одухотворен весь космос, каждая планета, каждая звезда. Но если в романе 19 века Земля крикнула один раз, то в реальности 20 и 21 веков она кричит и стонет, не переставая. Землетрясения, цунами, вымирающие виды животных, моря нефти, вылитые в океан, радиактивные отходы, затопленные на его дне, продырявленная атмосфера, грядущее потепление планеты…- Земля перестает быть для человека удобным местом обитания, и в ближайшие 20-30 лет жить на ней станет крайне неуютно, если только чего-то не произойдет, чего-то такого, что у всех вертится на языке, но с я зыка не срывается, потому что пока что мы еще живем, пока что мы еще дышим и как-то сводим концы с концами, ну, и ладно. А после нас хоть потоп. И он придет, если мы не постараемся вспомнить, что же такое Творение, Космос, Земля, что это означает на языке Божественном, а не на вымирающем и ограниченном человеческом.

Космос создавался в радостной игре и избытке, и он создавался Художником, а точнее говоря, цитируя Библию (Премудрость, 8 – 30) Художницей. Так названа творческая сила, Премудрость, через которую осуществлялось Творение. Но если полотно Рембрандта или Ван-Гога продолжает жить, несмотря на то, что создатель забыл про него, то отношения Творения и Творца в забвении невозможны. Перечитаем замечательный 103 Псалом, эту великолепную поэму, посвященную творению, горам, звездам, птицам, антилопам, зайцам, и вот что мы там найдем: «Сокроешь лицо свое – мятутся; отнимешь дух их -= умирают, и в персть свою возвращаются. Пошлешь дух твой – созидаются, и Ты обновляешь лицо земли». Творение пронизано жаром вечно и ежесекундно поддерживающей его Божественной творческой силы, и если поток ее прервется, то Творение перестанет существовать. Или, выражаясь немного другим языком, можно сказать, что в каждой частице Космоса закодирована информация о Боге, весть о Творце.

На каком же звене творения может прерваться этот дух, этот творящий Поток, и есть ли вообще такое звено? Да, такое звено есть, и имя ему – Человек.

Именно на человека возложена Богом ответственность быть проводником Божественного импульса в творение, ответственность быть «Мессией Природы» по выражению одного из богословов. Человек, снимающий с себя эту ответственность, человек, забывший о своем предназначении возделывать природу и нести ей откровение, по словам апостола Павла, подписывает сам себе смертный приговор, потому что – не будем забывать об этом – сам он – часть природы, и в этом смысле земля ему, действительно мать.

Но если Бог пронизывает своей силой всю природу, то именно она превращается в вернейшее место не только свидетельствования о Боге, но и о пребывании Бога среди своих творений. Как храм организован человеком для того, чтобы все в нем говорило о Боге, так и природа организована Богом так, чтобы все в ней говорило об ее Творце. И человеку вдумчивому и верующему, человеку созерцательному это начинает становиться ясным. И тогда видно, почему святой Франциск называет Солнце братом, а воду сестрой. Почему подсолнух все время поворачивает голову вослед Солнцу, почему Солнце столь прекрасно и почему оно дарит жизнь и тепло, ничего не требуя взамен. Становится понятным, почему на дне океана или даже озера живет тайна и почему вода - это жизнь. Если хотите, все творение – это система подсказок о Главном. Система отсылок к Главному – к Божественному присутствию и собственной божественной глубине, которую подразумевает «образ и подобие». И вся Библия говорит на языке этих отсылок и подсказок, включая призыв Христа быть похожими на Солнце и относиться к завтрашнему дню так, как это делают, птицы. А с другой стороны без этого своего «храмового» контекста непонятной становится природа. А человек, по отношению к ней, незрячим.

В детстве я всегда узнавал одежду своей матери и запах своей матери. Став взрослым, я все яснее вижу, что природа – это не только «одежда» и «запах» Творца, но и место Его присутствия. Вот почему в Библии источники поют о Господе, а горы возносят ему хвалу. Само их бытие столь красноречиво свидетельствует о красоте и премудрости Создателя, что уподобляется библейским писателем гимну в Его честь, да собственно говоря, оно таковым и является. Но подобное познается подобным. Для того, чтобы узнать мать по запаху или шуму одежды надо было, по крайней мере, ее любить. Сознавать свое ошеломительное единство с ней. То же я могу сказать о Творце и о способности человека увидеть его в природе. Надо сказать, что это же предложил Господь Иову, которому стал отвечать из бури. «Кто ты такой, что делаешь со мной это?» - взывает к Богу Иов, и Бог отвечает ему. Он отвечает ему сначала на языке Творения, предлагая рассмотреть потрясающую красоту и силу двух своих созданий – Левиафана и Бегемота, и сквозь мощь и великолепие этих созданий увидеть Его самого. И оттолкнувшись от творения, Иов, наконец, «видит» Самого Бога. И тогда все его вопросы умолкают, потому что он встречает Любовь, дающую всему жизнь и смысл и снимающую все вопросы, потому что она превышает тот мир, в котором возможны вопросы и ответы, причины и следствия, разделенность и фрагментарность.

«Все, что не есть Бог - ничто и в ничто должно быть вменяемо», - сказал один святой.2 И если «вынуть» Бога из Творения, то остаток мертвой пыли, действительно должен быть вменяем в ничто. Так что же, «невынимаемое», Божье, светится и просвечивает в природе и в человеке? – Любовь, Красота, Жизнь, Гармония. Это и есть присутствие Бога. И Природа этому не противится. Но этому может воспротивиться человек, одаренный свободной волей. И вот тогда-то природа перестает быть храмом и местом Божьего присутствия. Тогда-то она и превращается в мастерскую и к ней начинают относиться так, как сейчас у нас, в России – как к месту, где скоплены вещества, которые можно безнаказанно распродавать, добывать, превращать в отходы. Тогда-то «мессия природы» превращается в наемника, «которому овцы не свои». Тогда-то происходит дальнейшее отчуждение от себя и Бога, тогда то нарушается основное, что обеспечивает радость и смысл бытия – Единство. С Богом и его Творением.

Вернемся немного назад. Современная наука говорит, что Вселенная антропна, человеко- подобна, соотнесена с человеком. Каким образом. Дело в том, что вся красота и мудрость Вселенной, все это сияние звезд, восходы и закаты, синева моря и беспредельная широта небес могут быть восприняты в таком качестве только человеком. Его глаз, инструмент выполненный таким образом, что на определенные вибрации атомов и фотонов он реагирует таким способом, что создает в человеке эти удивительные картины. Глаз настроен на волну света. Если бы он воспринимал свет как частицу (а свет проявляет себя и как волна и как частица), то вселенная бы погасла, ее просто некому было бы созерцать. И это лишь один из примеров, который говорит о том, что Творение было осуществлено, «под человека». Больше того, Вселенная – это часть Человека, по выражению Бердяева. Это продолжение человека, продолжение Тела Христова (Об этом много писал французский антрополог и богослов Тейар де Шарден). С другой стороны вот о чем молит Иисус: Да будут все едины, как Ты Отче, во Мне и Я в Тебе, так и они да будут в нас Едины. И мы едины с Отцом во Христе. И мы едины целиком, вместе с природой. Мы все вместе создаем Одно, духовное Единство.

Человечество пыталось долго жить, опираясь на свои силы, на свою интеллектуальную трактовку того, что сказал Христос, и на сегодняшний день оно в кризисе и проигрыше, на краю гибели. То, что оно сделало до сих пор, в итоге привело его в тупик. И сейчас на уровне всей Земли происходит то, что происходило с Израилем, когда он отошел от жизни с Богом и обратился от Божественной к своей человеческой мудрости – он оказался в изгнании. И для того, чтобы эта история не повторилась со всем человечеством, необходима новая духовность, та, которая заработает. Вечно новая духовность, идущая от Бога, а не от человеческого эгоизма. Восприятие космоса, Земли, как храма, вместилища Божественной жизни и красоты. Это мы можем осуществить, это нам по силам, время еще осталось, хотя его немного.

УТОПИЯ И ГРАД НЕБЕСНЫЙ

Есть названия мест и городов, которые звучат призывно и чарующе почти для любого человека: Китеж, Атлантида, Шамбала, Город Солнца, Утопия… Но чаще всего нотка печальной неосуществимости, прекрасной невозможности сопутствует этим именам. Имя острова, изобретенного христианином и святым Томасом Мором – Утопия – даже стало нарицательным и используется при обозначении грандиозных, великолепных, но, к сожалению, неосуществимых проектов. ( Заметим в скобках, что Утопия это не то, что тонет, подобно Атлантиде, а то, чему на Земле нет места. Греческое слово состоит из отрицательной приставки у- и корня «топос» - место). Что же такого притягательного в этих именах? Да то, что они олицетворяют понятие о счастье, которое неосуществимо в условиях исторической земной реальности. Можно сказать, что это проекты счастливого местопребывания человечества в земных условиях. На эту тему писали: Платон, Компанелла, Фурье, Маркс, Чернышевский и множество писателей-эзотериков. Все эти проекты предлагали рецепты, пользуясь которыми можно построить идеальное общество – общество коммунизма Маркса, города будущего социалиста Чернышевского, идеальный город Платона, прекрасный остров Фурье, и ни один из рецептов не сработал. Что ж, давайте, наконец, зададимся вопросом: ВОЗМОЖЕН ЛИ НА ЗЕМЛЕ СЧАСТЛИВЫЙ ГОРОД? Счастливое место, в котором живут счастливые люди? Или это всего лишь еще одна греза человечества, еще одна фантазия, которая хоть и способна на время согреть сердце, но осуществиться не в состоянии, потому что на земле такие проекты в принципе не проходят?

И зададим еще один очень серьезный вопрос – не является ли христианство с его учением о Царстве Небесном и Новом Иерусалиме одним из таких неосуществимых проектов, золотой сказкой, утопической фантазией? Ведь две тысячи лет срок немалый даже в виду успокоительного цитирования бесспорных слов о том, что «христианство только начинается» (А. Мень) или библейской метафоры, говорящей о том, что для Бога тысяча лет как взмах ресницы. Для Бога – да, для меня – нет. В таком ключе и контексте цитировать эти замечательные слова значит - опасно приближаться к философии марксистско-ленинского коммунизма, которая гласит, что светлое будущее будет обязательно построено, хотя бы и на жертвах и костях тех людей, которые его НИКОГДА НЕ УВИДЯТ. Каждый человек проживает неповторимую жизнь, и вопрос стоит так: возможно ли ему в этой жизни стать свидетелем счастливого места, такой среды обитания, где живут счастливые люди? И больше того – возможно ли ему самому стать гражданином такого счастливого «Города»? Или христианству суждено прямо сейчас возглавлять список самых великих утопий мира, по-прежнему, по-коммунистически отсылая вопрошающего к счастливому будущему?

Что такое город вообще? Некое место, огражденное стеной для безопасности и дающее приют своим гражданам. Так все начиналось. Города росли и множились, и очень быстро выяснилось, что город – изобретение двуликое. С одной стороны вся современная культура с ее высочайшими взлетами мысли и творчества возникла именно в городах, с другой - город явился тем местом, где взросли и процветают проституция, наркомания, воровство, коррупция, психические болезни, аборты. Не будем забывать, что первым убийцей стал не кочевник Авель, а оседлый Каин.

Я думаю, что не скажу ничего нового, утверждая, что человек может расти в две стороны – внутреннюю и внешнюю, духовную и материальную. И история человечества, его «внешний облик» как раз зависит от того, какому именно росту на данном этапе отдается предпочтение. С этой точки зрения мы можем определить город как внешнее «разрастание человека». Не зря большинство древних городов уподоблялись мужчине или женщине. Это и сейчас звучит в таких сакрально-шуточеых именах, как Одесса-мама, Ростов – папа, Киев – мать городов русских. Человек «разрастается» городами, определяя их как человеческие организмы. Но, по-существу, города служат внешним усовершенствованиям человеческих свойств и потребностей: защиты от другого, возможности созидания отдельной семьи, возможности уединения, гарантии пропитания. Если выразится категоричнее, жестче – современный город это огромный протез к человеческому телу. Точно так же, как самолеты, автомобили, дома, поезда, компьютеры. Как все то, что обеспечивает внешнее, целевое и насильственное подчинение материи человеческим нуждам. Собственно говоря, почти вся нынешняя цивилизация и построена на этой внешней прибавочной материи, которая развивает функции тела за счет внешнего усовершенствования человека. То есть – движение городской цивилизации, в основном, осуществляется по линии – от себя, вовне.

Существует и подводное, обратное движение в городе, движение вовнутрь. Это поэзия, философия, молитва, размышление, чтение. Это то, из чего проистекает лучшее среди людей, то, что и есть достоинство и осуществление человека, все это – следствие движения вовнутрь. Но надо сказать, что обратное, центробежное движение с каждым годом набирает силу, приводя человека уже не в материальную, а в виртуальную среду обитания – приводя его в ту среду, которой в реальности не существует, но которую человек все больше приучается называть реальностью. Можно ли это разрастание изменить, направить в сторону центра, духа, Бога?

После Дарвина долгое время считалось, что окружающая среда формирует организмы. Но последние исследования показывают обратное. Новейшие исследования показывают, что именно организмы осуществляют формирование окружающей среды. И она подтверждается со стороны самых разных наук. Город – это среда обитания, осуществленная, в основном, внешним, материальным человеком. Вот почему проекты Маркса, Фурье, Чернышевского остаются такими унылыми – они рассчитаны на все тот же материальный, обусловленный и детерминированный мир, в котором отсутствует тайна, озарение, не называемое ни одним человеческим словом счастье быть, короче говоря, отсутствует чудо. Зато гражданам утопии обеспечена еда, достаток, жилье, безопасность, возможность плодиться и размножаться. Город становится идеальным протезом. Но есть и другой выход…

Вернемся к Библии и посмотрим, что она предлагает. В самой последней ее книге «Апокалипсисе» речь идет о таинственном городе, Новом или Небесном Иерусалиме, который предстоит внутреннему взору апостола Иоанна, вознесенному Ангелом на высокую горную вершину. «И я, Иоанн, увидел святой город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный, как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния (шатер, жилище, помещение для богослужения. Примеч. наше - А.С.) Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут его народом, и сам Бог будет с ними Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло. …И(Ангел) вознес меня в гору и показал мне великий город Иерусалим, который нисходил с неба от Бога».

Дальше Иоанн говорит о том, что через город течет река жизни, что в него не войдет ничто грешное, что вдоль улиц его цветет и плодоносит древо Жизни. И еще о том, что солнца там не будет, потому что город освещаем Божьей славой. И что времени там не будет тоже.

Я сделал попытку представить , как выглядит этот загадочный город с материалистических позиций, т.е. реконструировал его буквально исходя из тех цифр и данных, которые упомянуты в «Апокалипсисе» в 21 и 22-х главах. Выглядело это впечатляюще. Примерно так – однажды в дневном или ночном небе покажется неизвестный объект, величиной всего лишь немного уступающий Луне. Он будет кубической формы и длина ребра его составит приблизительно 2400 км. Он будет сиять драгоценными камнями – сапфирами, аметистами, топазами. В него будут входить, непонятно каким образом преодолевая силу притяжения, спасенные народы и цари. Конструкция зависнет над землей и приведет к необратимым для земли последствиям, по сравнению с которыми теракты, войны и катастрофы покажутся детской шалостью. Это с материальной точки зрения. Это с точки зрения горожанина, для которого город – это среда обитания разросшаяся вовне. Но в Евангелии нам даны другие измерения и другая мера – духовная.

Как известно, скорость духа превышает скорость света. Что при этом происходит? Из теории Эйнштейна мы знаем, что при достижении скорости света время останавливается, а пространство начинает выворачиваться. То есть внутреннее становится внешним. Огромное сжимается, невидимое выходит на первый план и становится главным. Вот с этой-то засветовой и духовной точки зрения и может быть понятен образ Нового Иерусалима, данный библейским писателем при помощи языка символов, никак не сводимых к буквальному прочтению. Новый Иерусалим – это среда обитания духа устремившегося вовнутрь, к своему центру, к Богу, к Царству Небесному, про которое сказано, что оно уже внутри нас. Не будет когда-нибудь, не осуществится, как коммунизм, на наших костях для того, чтобы благодарные потомки могли безбедно блаженствовать, а уже есть, уже наступило. И каждый волен войти в него и начать свой вход прямо сейчас, не дожидаясь перемен снаружи, не надеясь, что кто-то придет и все устроит, не делая ставку на то, что с неба в один прекрасный момент опустится некий материальный город, в котором все будет готово для счастливой жизни. Там, внутри, в бесконечной беспредельности духа, в Новом Иерусалиме действительно не будет смерти и горя, там действительно время перестает течь, там ждут всех нас, туда устремленных, великие и радостные открытия, которые уже начались, и сделавшись реальностью свет этой жизни начнет изменять тебя самого и твою жизнь на земле. И это может произойти сегодня - на улице, в метро, на работе, за ужином, во время свидания, в час молитвы…

Новый Иерусалим – наоборотен по сравнению с Городом. Он не наращивает протезы, а раскрывает внутреннюю беспредельность человеческих сил, дарованных Богом. Сил творчества, жизни, любви. Собственно говоря, это и есть единственно реальный город в мире. Потому что реальность идет от Бога , а не от человеческих сновидений наяву. А в реальности не будет ни смерти, ни слезы, ни времени, ни даже нужды в материальном Солнце. Потому что, когда вы любите, вам всегда светло, и вы бессмертны, и время стоит на месте. Это преддверие небесного города, это его предчувствие, это с ним соприкосновение.

Как же попасть в этот город? Ответ тут один - стать его гражданином сегодня. Стать жителем города любви, пойти за Христом, начать созидать себя в качестве нового человека. И мы помним закон – человек формирует свою среду обитания. Новый Иерусалим должен быть сформирован нами – жителями его в этом веке и в вечности. Мы знаем, что христианство не утопия, мы уже сегодня жители счастливых мест обитания, несмотря на то, что внешняя среда говорит прямо противоположное, потому что христианство становится утопией лишь в том случае и в том месте, где оно названо утопией – в конкретном человеческом сердце. Там, где оно названо и прожито как реальность – оно осуществляется. И тогда свет внутреннего Города светит во тьме, и тьма Города внешнего не может его объять.

СВЕТ СВЯТЫНИ

Несколько дней назад я получил по электронной почте анкету с вопросами, касающимися проблем, которые стоят сегодня перед поэзией и остальными искусствами. Надо было ответить, что мешает двигаться, развиваться современной литературе, музыке, театру, живописи… Ведь с одной стороны Москва буквально лопается от новых книг, шоу, концертов, театральных постановок, а с другой – утрата качества, развлекалочка любой ценой, все более примитивный юмор, все более плоские тексты. Загнивающая империя всегда требует «хлеба и зрелищ», обнаженного тела и гладиаторов, крови и секса. Включите телевизор, и вы все это увидите. И все это – ровно ничего не значит, как сказал замечательный культуролог Сергей Аверинцев. Ничего не значит кровь, ничего – секс, ничего – смерть. Завтра будут другие, причем снова - как бы виртуальные, ничего не значащие. Вероятно, у сегодняшнего очередного застоя культуры ( а следовательно – застоя жизни) есть несколько причин, и о них можно говорить умно и выразительно, но мне хотелось бы обозначить главную из них. Я, пожалуй, назову ее сразу – отсутствие святыни.

А теперь, когда я произнес это высокопарное и немодное слово «святыня», давайте попробуем вспомнить, что же оно значит. С чего бы начать? С монастыря? Попробуем. Месяц назад Москва стала свидетелем невиданного зрелища. Очередь жаждущих поклониться мощам св. Спиридона, привезенным из Греции, тянулась вдоль стен Данилова монастыря, уходила по трамвайной линии в сторону Варшавского шоссе, пропадала из глаз, и снова возвращалась. Затрудняюсь определить ее длину. Знаю только, что люди стояли в ней по 6-7 часов. И днем и ночью. Для того только, чтобы на миг войти в церковь и приложиться к мощам святого. Казалось бы – вот оно благочестие, вот оно поклонение святыне. Но так ли это? Откуда возникла очередь? Почему? Да потому что прошел слух, что св. Спиридон помогает в денежных делах и, вообще, в бизнесе. И вот тут-то сразу возникает вопрос – это поклонение мощам или стремление уладить свои земные дела по-быстрому? Никто в очереди ничего про Спиридона не знал. Ни что он проповедовал, ни где служил, ни как он умер. Знали, что он – это деньги! Так разве это была очередь к святыне? Нет, что-то в истории с монастырем и святыней не сходится. Не к святыне шли люди – к машинке, которая благополучно решит их финансовые трудности. Поставь там автомат с надписью – «нажми кнопку и обретешь благополучие» – очередь бы выстроилась та же самая.

Это не значит, что в Церкви нет святыни. Это значит лишь то, что мы сбили прицел.

Так что такое святыня? Наверное, это все же то, чему поклоняются бескорыстно. Это то, от чего не ждешь получить чего-то в первую очередь, а то, во имя чего хочется - отдавать. Это как с музыкой. Если она тебя заводит и ты начинаешь танцевать, то отдаешь и силы и время, но не жалеешь об этом, а наоборот радуешься этой отдаче. А еще точнее – это как влюбленность, когда готов тому, в кого влюблен – отдавать, отдавать, отдавать. И с каждой такой отдачей чувствуешь себя все сильнее и богаче, все счастливее. Парадокс, правда? Или это звездное небо ночью, когда вдруг видишь его, словно впервые, ощущаешь его бесконечность и красоту и благодарен тому, кто все это придумал. Или творчество, когда художник или музыкант отдают себя зрителям, и чем больше отдают, тем больше получают, причем не в денежном только эквиваленте.

И второе. Настоящая святыня это то, что важнее жизни и важнее смерти. Большее, чем жизнь и большее, чем смерть. Потому что настоящая святыня не только бессмертна, но она сама и является источником жизни. Ее называют по разному – Дао, Истина, Бог, Дух. Но суть одна =- она начало и невидимая основа, которая способна дать жизни смысл и бесконечную глубину. И человек на меньшее не согласен, потому что он сам – существо бесконечное. Но он часто не подозревает об этом. Короче говоря, человек не подозревает, что в его сердцне и душу вложена бесконечная глубина, перед которой можно склониться в благоговении. Но глубина эта, внутренняя святыня видна редко, потому что для того чтобы ее увидеть надо быть честным с собой. Это трудно. Проще творить лжесвятыни. И весь двадцатый век был этим занят. Сначала святыней стал «народ», потом его вождь - Ленин, потом Гитлер и Сталин, а мавзолей - центральным святым местом России. Сейчас даже этого нет. Сейчас и лже-святыни все больше какие-то бойкие, быстро преходящие – BMW последней модели, чемоданчик с долларами, престижная работа, знакомство с очередной «пластмассовой» «звездой» экрана. Сами скороспелые «звездочки», слушая которых и наблюдая за визгом зала, мне хочется сказать – ребятки, да как же вы дали-то себя так легко провести? Это же отстой. Наполовину глупые, наполовину истерические святыньки.

Святой, по-библейски на иврите - «кадош», что значит – иной, ни в чем не похожий на все обычное и знакомое, привычное и заезженное. Не похожий на нас с вами – обычных, расчетливых, эгоистичных, суетливых, потребляющих наркоту, травку, колу, гамбургеры, друг дружку, жадных до удовольствий, от которых назавтра похмелье. На нас с вами, живущих от 60 до 90 лет, и это в лучшем случае, а то значительно меньше. Поэтому он, святой, как невероятный праздник, который отличается от всего обычного, от всего конечного, рассыпающегося. Он из другого мира. Но фокус в том, и мы – и мы чувствуем это, хотя и стесняемся об этом говорить – и мы тоже из другого мира. Поэтому святыня – родина нашей бессмертной душе.

Не может быть великой литературы без этой родины, ни кино, ни театра, не может быть достоинства человеческого без нее, не может быть

Святыня начинается с боли и любви. Мне было пять лет, когда однажды я увидел, как плачет моя бабушка. Мы жили бедно, и она , плача, не переставала есть хлеб – она жила в те времена, когда его не всегда хватало. Удивительно, но эта картинка сопровождала меня всю жизнь. Я чувствовал, что с этим надо что-то делать. Нельзя, чтобы человек плакал и при этом ел хлеб из-за того, что хлеб может в любую минуту кончиться. Это было неправильно. Во мне родилась боль и желание что-то менять в мире. Я прикоснулся к святыне. Она заговорила со мной. Она сказала, что жизнь – это святое. Что к ней нужно относиться с благоговением. Что все мы – чудо. Каждый из нас.

И так было всегда. Святыня это не то, что используют. Святыня это то, что вдохновляет. На стихи Пушкина, на романы Толстого и Достоевского, на музыку, на живопись, на жизнь. В жизни каждого человека случаются моменты, когда жить больше не за чем. Неважно какова причина – СПИД, депрессия, автокатастрофа, потеря родных, уход любимого человека. И тогда перестают помогать деньги. И тогда перестает помогать новый «вольво», и тогда не излечивают ни Багамы, ни Таити. И только одна сила способна тогда даровать Жизнь, осуществить ее возрождение - святыня. Та самая, что всегда находится рядом. В вашей душе. Прямо в сердце.

МИСТЕР СТРИП И ОСОБЕННОСТИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ НАГОТЫ

Как-то мой друг, специалист по знаковым системам и автор десятков работ по эстетике и семиотике позвонил мне и пригласил на… стриптиз. «Это не просто раздевание, - прокомментировал он, - это спектакль, который поставила одна моя знакомая, очень талантливая режиссер». До этого кадры со стрип-танцами я видел только на экране, в кадрах всяких боевиков и детективах – там обязательно один из центральных психологических эпизодов с участием главного героя происходит на фоне мелькающих голых красоток, короче говоря, я согласился. Мы встретились, поднялись в затемненный и подсвеченный зал со столиками, дорожкой для прохода участниц, стрип-шестом и качелями, уселись за столик, и представление началось.

Не помню точно, сколько человек участвовали в спектакле и в чем заключался сюжет, помню только, что вначале постановка, осуществленная под руководством талантливой знакомой моего друга, особого впечатления на меня не произвела. Полуобнаженные и обнаженные девушки, запудренные то ли светом прожекторов, то ли каким-то порошком, ослепительно белые и контрастные на фоне мерцающей и темной глубины зала, эдакие булгаковские геллочки-ведьмочки, пританцовывая, ходили туда-сюда по дорожке, громко бухала группа ударных, потом стали раскачиваться качели с задранными к небу молочными ногами, и какая-то обнаженная дива (кажется по знаку режиссерши, узревшей моего друга) села за наш столик. Она была гола и устрашающе прекрасна. Черно-красные губы, обнаженная грудь… – и ничего живого. Вот что поражало больше всего – ничего живого. Сплошная маска. Было такое ощущение, что мы имели дело с ожившим манекеном. И тогда я задумался. Что происходит? Куда ушла жизнь?

Я стал следить за представлением внимательней. И постепенно кое-что стало проясняться. Среди участниц были просто девушки с хорошими фигурами, но были и те, кто умел танцевать. Причем - танцевать виртуозно. Так вот – девушки с хорошими фигурами были – действительно голыми, ну, как бы это сказать – обыкновенными голыми девушками, что ли, а та, что вилась в танце, и ритм пробегал по ее обнаженному телу, вылепливая, словно скульптор, все новые и новые жесты, ракурсы и позы и она, наращивая драйв, подчинялась творческой силе скульптора-ритма с таким безупречным тактом, что, казалось, за спиной у нее временами начинали плескаться крылья, – она голой не была. Она была – одетой. Во что? Дайте подумать… Да! В свое искусство! В творчество.

К наготе и красоте в России особое отношение. Всего перечислять не буду, вспомню лишь пару примеров. «Она покоится стыдливо в красе торжественной своей» - это Пушкин. По правилам той моды светские красавицы были сильно оголены. Плечи, грудь… Но та, о которой Пушкин пишет, - и обнаженная, была одета. Она покоилась - в «красоте», в невидимом и все же лучистом облаке прекрасного ореола, или, как мы сейчас скажем – «ауры», которая и переводила обнаженное тело из физиологического плана – в план эстетический, а для Пушкина - и божественный. Давайте скажем так – кому-то это творческое облако красоты присуще, т.е. у кого-то оно есть, и тогда, даже обнаженная, эта женщина будет одета в сияние, а у кого-то оно отсутствует, и обнажение будет смотреться либо как что-то неодухотворенное, физиологическое, либо как маска.

И мне кажется, что любовь не допускает голого тела. Если двое любят друг друга, то они обязательно впустят в свою жизнь то волшебное сияние, о котором пишет Пушкин, и «оденут» в него друг-друга. В таких отношениях анатомическая «голость» просто невозможна. Вероятно одна из тайн брака заключается как раз в этой вечной непорочности, детской целомудренности, которая приходит вместе с любовью. И тогда анатомия и физиология отходят на задний план, а вперед выходит таинственное мерцание, которое мы «видим» надо всеми действительно любящими парами, мужчинами и женщинами, юношами и девушками и даже пожилыми людьми.

Вы видели ореолы вокруг голов святых на иконах? Так вот – на самом деле это изначальная одежда каждого человека. «Торжественная краса», о которой сказал Пушкин. Любовь и одевает другого в такой ореол. (Спросите молодую мать – сияет ее младенец или нет, и она вам скажет). В такой же ореол одевает творчество, как одело оно танцующую на дорожке девушку в невидимый глазу и все же вполне ощутимый наряд искусства.

Человек по природе своей не может быть голым. Это мы сами придумали непристойную наготу. На самом деле сначала ее не было. Каждый был одет в золотое сияние. Об этом пишет Библия.

Жил в прошлом веке удивительный священник и богослов, которого современники сравнивали по образованности и разносторонности интересов с Леонардо да Винчи. Его имя – Павел Флоренский. Он однажды сказал такое – человек без одежды – недочеловек. Это значит, что человек, не укрытый либо красивой одеждой, либо сиянием любви или творчества, которое работает как его первоначальная одежда – еще не вполне человек. Ему еще надо расти и развивать в себе это сияние, эту невидимую одежду. «Одежда своими складками повторяет те складки и переливы ауры, которые были присущи первым людям» - так и ли примерно так объясняет изменения в моде отец Павел Флоренский.

Короче говоря, если твоя душа не любит, не творит и не сияет – ты все еще гол, как тот самый голый король из сказки Андерсена. И пусть ты – президент, миллионер или супер-модель – это ничего не значит. Потому что рано или поздно обязательно найдется ребенок, который увидит тебя и скажет : А король-то голый! И это будет чистая правда.

И еще, думаю, что Любовь обнажить невозможно. Она и на Кресте, на Распятии сияет своей драгоценной парчой, несмотря на то, что распинали рабов – обнаженными, но человек по имени Иисус был не преступником и не рабом, он был - воплощением любви. И именно поэтому сегодня это Распятие, это тело, с которого содрали одежду и прибили к кресту, светится с икон.

А девушка все танцевала и танцевала, мелькали ее босые ступни, ангелы восходили на небо и сходили с неба, и спектакль, наконец-то, удался, и она была одета во все драгоценные ткани Востока и Запада, Юга и Севера. И соткала их она сама – прямо на наших глазах.