Анри де Токвиль

ДЕМОКРАТИЯ В АМЕРИКЕ

К оглавлению

Номер страницы после текста на этой странице.

КНИГА ПЕРВАЯ

Введение

Среди множества новых предметов и явлений, привлекших к себе мое внимание во время пребывания в Соединенных Штатах, сильнее всего я был поражен равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на все течение общественной жизни. Придавая определенное направление общественному мнению и законам страны, оно заставляет тех, кто управляет ею, признавать совершенно новые нормы, а тех, кем управляют, вынуждает обретать особые навыки.

Вскоре я осознал, что то же самое обстоятельство распространяет свое воздействие далеко за пределы сферы политических нравов и юридических норм и что его власть сказывается как на правительственном уровне, так и в равной мере в жизни самого гражданского общества; равенство создает мнения, порождает определенные чувства, внушает обычаи, модифицируя все то, что не вызывается им непосредственно.

Таким образом, по мере того как я занимался изучением американского общества, я все явственнее усматривал в равенстве условий исходную первопричину, из которой, по всей видимости, проистекало каждое конкретное явление общественной жизни американцев, и я постоянно обнаруживал ее перед собой в качестве той центральной точки, к которой сходились все мои наблюдения.

Затем, когда мысленным взором я обратился к нашему полушарию, мне показалось, что я и здесь могу выделить нечто подобное тому, что я наблюдал в Новом Свете. Я видел равенство условий, которое, не достигая здесь, в отличие от Соединенных Штатов, своих крайних пределов, ежедневно приближалось к ним. И мне представилось, что та самая демократия, которая господствовала в американском обществе, стремительно идет к власти в Европе.

В этот период у меня и созрела мысль написать данную книгу.

Мы живем в эпоху великой демократической революции; все ее замечают, но далеко не все оценивают ее сходным образом.

Одни считают ее модным новшеством и, рассматривая как случайность, еще надеются ее остановить, тогда как другие полагают, что она неодолима, поскольку представляется им в виде непрерывного, самого древнего и постоянного из всех известных в истории процессов.

Я мысленно возвращаюсь к той ситуации, в которой находилась Франция семьсот лет тому назад: тогда она была поделена между небольшим числом семейств, владевших землей и управлявших населением. Право властвовать в то время передавалось от поколения к поколению вместе с наследственным имуществом; единственным средством, с

помощью которого люди воздействовали друг на друга, была сила; единственным источником могущества являлась земельная собственность.

В тот период, однако, стала складываться и быстро распространяться политическая власть духовенства. Ряды духовенства были доступны для всех: для бедных и богатых, для простолюдина и сеньора. Через Церковь равенство стало проникать внутрь правящих кругов, и человек, который был бы обречен влачить жалкое существование в вечном рабстве, став священником, занимал свое место среди дворян и часто восседал выше коронованных особ.

В связи с тем что со временем общество становилось более цивилизованным и устойчивым, между людьми стали возникать более сложные и более многочисленные связи. Люди начали ощущать потребность в гражданском законодательстве. Тогда появляются законоведы. Они покидают свои неприметные места за оградой в залах судебных заседаний и пыльные клетушки судебных канцелярий и идут заседать в королевские советы, где сидят бок о бок с феодальными баронами, облаченными в горностаевые мантии и доспехи.

В то время как короли губят себя, стремясь осуществить свои грандиозные замыслы, а дворяне истощают свои силы в междуусобных войнах, простолюдины обогащаются, занимаясь торговлей. Начинает ощущаться влияние денег на государственные дела. Торговля становится новым источником обретения могущества, и финансисты превращаются в политическую силу, которую презирают, но которой льстят.

Мало-помалу распространяется просвещенность; пробуждается интерес к литературе и искусству; ум становится одним из необходимых условий успеха; знания используются в качестве средства управления, а интеллект обретает статус социальной силы; просвещенные люди получают доступ к делам государства.

По мере того как открываются новые пути, ведущие к власти, происхождение человека теряет свое значение. В XI веке знатность считалась бесценным даром. В XIII веке ее уже можно было купить. Первый случай возведения в дворянство имел место в 1270 году, и равенство, наконец, проникло в сферу власть имущих с помощью самой аристократии.

В течение минувших семисот лет иногда случалось так, что дворяне, сражаясь против авторитета королевской власти или соперничая между собой, предоставляли народу возможность пользоваться значительным политическим влиянием.

А еще чаще мы видим, как короли открывали доступ в правительство представителям низших классов с целью унизить аристократию.

Во Франции короли играли роль самых активных и самых последовательных уравнителей. Когда они бывали честолюбивыми и сильными, они старались поднять народ до уровня дворянства; будучи же сдержанными и слабыми, они позволяли народу самому брать над ними верх. Одни из них помогали демократии своими дарованиями, другие — своими недостатками. Людовик XI и Людовик XIV заботились о том, чтобы у трона не было никаких соперников, уравнивая подданных сверху, а Людовик XV в конце концов сам со всем своим двором дошел до полного ничтожества.

С того времени как граждане получили право землевладения не только на условиях ленной зависимости и накапливаемые ими движимое имущество и состояния в свою очередь стали придавать владельцам общественный вес и открывать им доступ к власти, любые изобретения в области ремесел и любые усовершенствования в торговле и промышленности не могли одновременно не порождать новых факторов, способствовавших упрочению равенства людей. Начиная с этого момента все технологические открытия, все вновь рождающиеся потребности и все желания, требующие удовлетворения, становятся этапами пути, ведущего ко всеобщему уравниванию. Стремление к роскоши, любовь к войне, власть моды — все самые мимолетные, как и самые глубокие страсти человеческого сердца, казалось, объединились для того, чтобы сообща способствовать обнищанию богатых и обогащению бедных.

С тех пор как работа интеллекта превратилась в источник силы и богатства, все развитие науки, все новые знания, всякую новую идею можно рассматривать в качестве зародыша будущего могущества, вполне доступного для народа. Поэтическая одаренность, красноречие, цепкость памяти, светлый ум, огонь воображения, глубина мысли — все эти дары, розданные небесами наугад, приносили пользу демократии даже тогда, когда ими овладевали ее противники, они все равно работали на демократию, наглядно

воплощая идею природного величия человека. Таким образом, торжество цивилизации и просвещения одновременно знаменовало собой победоносное шествие демократии, а литература была открытым для всех арсеналом, где слабые и бедные ежедневно подбирали для себя оружие.

Когда пробегаешь глазами страницы нашей истории, в ней трудно встретить сколь-либо значительные события, происходившие в течение последних семисот лет, которые не сыграли бы своей благотворной роли для установления равенства.

Крестовые походы и войны с Англией опустошают ряды дворянства и приводят к разделу их земельных владений; институт городских коммунальных советов внедряет практику демократической свободы в самой цитадели феодальной монархии; изобретение огнестрельного оружия уравнивает простолюдина с дворянином на полях сражений; изобретение книгопечатания обеспечивает равные возможности для умственного развития людей; созданная почтовая служба доставляет средства просвещения как к порогу хижины бедняка, так и к парадным дворцов. Протестантизм утверждает, что все люди в равной мере способны найти путь, ведущий на небеса. Америка со времени ее открытия предоставляет людям тысячу новых способов сколачивать состояния, позволяя даже никому не известным авантюристам обретать богатство и власть.

Если вы станете рассматривать с интервалом в пятьдесят лет все то, что происходило во Франции начиная с XI века, вы не преминете заметить в конце каждого из этих периодов, что в общественном устройстве совершалась двойная революция: дворянин оказывался стоящим на более низкой ступени социальной лестницы, а простолюдин — на более высокой. Один опускается, а другой поднимается. По истечении каждой половины столетия они сближаются и скоро соприкоснутся.

И этот процесс показателен не только для Франции. Куда бы мы ни кинули наши взоры, мы увидим все ту же революцию, происходящую во всем христианском мире.

Повсеместно самые различные события, случающиеся в жизни народов, оказываются на руку демократии. Все люди помогают ей своими усилиями: и те, кто сознательно содействует ее успеху, и те, кто и не думает служить ей, равно как и люди, сражающиеся за демократию, а также люди, провозгласившие себя ее врагами. Все они бредут вперемешку, подталкиваемые в одном направлении, и все сообща трудятся на нее: одни — против своей воли, а другие — даже не осознавая этого, будучи слепыми орудиями в руках Господа.

Таким образом, постепенное установление равенства условий есть предначертаная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию.

Благоразумно ли считать, что столь далеко зашедший социальный процесс может быть приостановлен усилиями одного поколения? Неужели кто-то полагает, что, уничтожив феодальную систему и победив королей, демократия отступит перед буржуазией и богачами? Остановится ли она теперь, когда она стала столь могучей, а ее противники столь слабы?

Итак, куда же мы идем? Никто не может сказать, ибо нам уже не с чем сравнивать нашу современность: условия существования людей в христианских нациях в настоящее время стали более равными, чем они бывали когда-либо в какой-либо стране мира. Поэтому уже достигнутая нами ступень величия не дает возможности предвидеть то, что еще может свершиться.

Вся эта предлагаемая вниманию читателей книга была целиком написана в состоянии своего рода священного трепета, охватившего душу автора при виде этой неудержимой революции, наступающей в течение столь многих веков, преодолевающей любые преграды и даже сегодня продолжающей идти вперед сквозь произведенные ею разрушения.

Богу вовсе не нужно возвышать свой собственный глас для того, чтобы мы обнаружили верные приметы его воли. Для этого нам достаточно наблюдать за привычными природными процессами и улавливать постоянно действующую тенденцию развития событий. Даже не слыша гласа Творца, я знаю, что звезды движутся в небесном пространстве по тем орбитам, которые были начертаны его перстом.

Если долговременное наблюдение и непредвзятые размышления привели в настоящее время людей к признанию того, что прошлое и будущее нашей истории в равной мере определяются постепенным, последовательным наступлением равенства, одно это открытие уже придает данному процессу священный характер событий, предопределенных волей верховного Владыки. Желание сдержать развитие демократии, следовательно, представляется борьбой против самого Господа, и народам не остается ничего другого, кроме как приспосабливаться к тому общественному устройству, которое навязывается им Провидением.

То состояние, в котором в данное время находятся христианские народы, как мне кажется, являет собой ужасающее зрелище; течение, захватившее их, уже достаточно сильно для того, чтобы невозможно было его остановить, но еще не слишком стремительно и им еще можно как-то управлять: судьба народов находится в их собственных руках, но вскоре она станет им неподвластна.

Обучать людей демократии, возрождать, насколько это возможно, демократические идеалы, очищать нравы, регулировать демократические движения, постепенно приобщать граждан к делам управления государством, избавляя их от неопытности в этих вопросах и вытесняя их слепые инстинкты осознанием своих подлинных интересов; изменять систему правления сообразно времени и месту, приводя ее в соответствие с обстоятельствами и реальными людьми, — таковы важнейшие из обязанностей, налагаемые в наши дни на тех, кто управляет обществом.

Совершенно новому миру необходимы новые политические знания.

Но именно об этом мы почти не задумываемся: оказавшись на стремнине быстрой реки, мы упрямо не спускаем глаз с тех нескольких развалин, что еще видны на берегу, тогда как поток увлекает нас к той бездне, что находится у нас за спиной.

Ни у одного из народов Европы та великая социальная революция, о которой я намерен писать, не протекала столь стремительно как у нас, однако она всегда шла здесь наугад.

Главы нашего государства никогда не думали о том, чтобы подготовиться к ней заблаговременно; она совершалась вопреки их воле или же без их ведома. Самые могущественные, самые интеллектуально и нравственно развитые классы не пытались овладеть ею с тем, чтобы ее направлять. Поэтому демократия была предоставлена власти диких инстинктов; она выросла, как те дети, лишенные родительской заботы, которые воспитываются на улицах наших городов, узнавая только пороки и убожество общества. Ее существование, по-видимому, еще не вполне осознается людьми, как вдруг она неожиданно захватывает власть. Тогда каждый раболепно стремится исполнить малейшее ее желание; ей поклоняются как воплощению силы; затем, когда она слабеет из-за собственной невоздержанности, законодатели начинают обдумывать неблагоразумные проекты ее уничтожения, вместо того чтобы попытаться наставить и исправить ее, и, не желая преподавать ей науку управления, они помышляют лишь о том, как бы отстранить ее от власти.

В результате в жизни общества происходит демократическая революция, не сопровождаемая при этом тем преобразованием законов, идей, обычаев и нравов, которое необходимо для достижения целей данной революции. Таким образом, мы получили демократию, не имея того, что должно смягчать ее недостатки и подчеркивать ее естественные преимущества, и, уже изведав приносимое ею зло, мы еще не знаем того добра, которое она должна дать.

Когда королевская власть, поддерживаемая аристократией, мирно управляла народами Европы, общество, несмотря на все свои лишения, чувствовало себя счастливым в такие моменты, которые с трудом можно понять и оценить в наши дни.

Могущество отдельных подданных играло роль неодолимой преграды, мешающей государю становиться тираном, и короли, к тому же чувствуя, что в глазах толпы они обрели почти божественные атрибуты, находили в том самом уважении, которое они вызывали, поддержку своему желанию не злоупотреблять собственной властью.

Сохраняя огромную дистанцию между собой и народом, вельможи тем не менее проявляли к его судьбе такую же доброжелательную, спокойную заинтересованность, с какой пастух относится к своему стаду, и, не считая бедняков себе ровней, они рассматривали заботу об их участи как обязанность, возложенную на господ самим Провидением,

Не представляя себе какого-либо иного общественного устройства и не мечтая вообще о возможности когда-либо стать равным со своими начальниками, народ принимал их благодеяния и не обсуждал их права. Он любил их тогда, когда они оказывались милосердными и справедливыми, и без ропота, не испытывая низменных чувств, подчинялся их суровости как неизбежному злу, посылаемому ему десницей самого Господа. Обычаи и нравы, кроме того, в определенной степени ограничивали тиранию, утвердив своего рода законность в мире, основанном на насилии.

Поскольку дворянину и в голову не приходила мысль о том, что кто-то захочет вырвать у него те привилегии, которые он считал принадлежащими ему по закону, и поскольку крепостной рассматривал свое более низкое положение как проявление незыблемости порядка вещей, можно представить себе, что между этими двумя классами, наделенными столь различными судьбами, могла устанавливаться своего рода взаимная благожелательность. В те времена общество знало неравенство и лишения, но души людей не были испорченными.

Людей развращает не сама власть как таковая и не привычка к покорности, а употребление той власти, которую они считают незаконной, и покорность тем правителям, которых они воспринимают как узурпаторов и угнетателей.

Одним принадлежало все: богатство, сила, свободное время, позволявшее им стремиться к утонченной роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью и культивировать искусство; тяжелый труд, грубость и невежество были уделом других.

Однако в этой невежественной и грубой толпе встречались люди, обладавшие живыми страстями, великодушными чувствами, глубокими убеждениями и природной доблестью.

Подобным образом организованное общество могло быть устойчивым, могущественным и, что особенно характерно, стремящимся к славе.

Но вот различия по чину начинают терять четкость, высокие барьеры между людьми становятся ниже; поместья дробятся, власть переходит в руки многих, распространяется образованность, и интеллектуальные способности людей уравниваются. Социальное устройство становится демократическим, и демократия в конечном счете мирно утверждает своей влияние на политические институты и общественные нравы.

В данной связи я вполне представляю себе такое общество, в котором каждый, относясь к закону как к своему личному делу, любил бы его и подчинялся бы ему без труда; где власть правительства, не будучи обожествляемой, пользовалась бы уважением в качестве земной необходимости; где любовь, питаемая людьми к главе государства, была бы не страстью, а разумным, спокойным чувством. Когда каждый человек наделен правами и уверен в неотъемлемости этих прав, между всеми классами общества может установиться мужественное доверие и своего рода взаимная благосклонность, не имеющая равным образом ничего общего ни с чувством гордыни, ни с низкопоклонством.

Осознав свои истинные интересы, народ понял бы, что для наслаждения теми благами, которые дает общество, ему необходимо принять возложенные на него обязанности. Свободная ассоциация граждан в этом случае могла бы играть роль могущественных вельмож, защищая государство и от опасности тирании, и от угрозы вседозволенности.

Я понимаю, что в подобным образом устроенном демократическом государстве общество не станет неподвижным, но движение внутри его социальной ткани может быть отмечено упорядоченностью и поступательностью. Если в таком обществе и будет меньше блеска славы, чем в аристократии, то оно все же не будет знать столь крайней нужды; наслаждения в нем станут более умеренными, а благосостояние — более доступным; знания людей будут менее обширными, но и невежество станет менее распространенным; чувства утратят свою силу, но манера поведения станет более сглаженной; пороки и недостатки будут чаще встречаться среди людей, но преступность станет более редким явлением.

Вместо прежнего энтузиазма и страстности убеждений просвещенность и опытность граждан будут подчас побуждать их идти на великие жертвы. Поскольку всякий человек, в равной мере чувствуя свою слабость и потребность в себе подобных, поймет, что он получит их поддержку только при условии, что сам будет готов оказывать им по-

мощь, граждане без труда осознают, что их личные интересы прочно связаны с интересами общественными.

Такая нация, говоря в целом, будет менее блистательной, менее прославленной и, возможно, менее сильной, но большинство ее граждан будут процветать, и народ обнаружит миролюбие своего нрава не по причине того, что он отчаялся добиться для себя лучшей доли, но потому, что осознал, как хорошо ему живется.

Хотя в подобном порядке вещей отнюдь не все было бы хорошим и полезным, общество по крайней мере могло бы заимствовать из него все то, что представляет интерес и пользу, и люди, навсегда отказываясь от тех социальных преимуществ, которые порождались аеистократическим устройством, взяли бы у демократии все то хорошее, что она может им предложить.

А мы, избавляясь от социального устройства, доставшегося нам от предков, и беспорядочно отметая прочь их политические институты, их идеи и нравы, — что мы взяли взамен?

Престиж королевской власти исчез, но сама она не была замещена его величеством законом; в наши дни народ презирает власть, но боится ее, и благодаря этому она может вытянуть из него больше, чем могла в былые времена, когда он относился к ней с уважением и любовью.

Я замечаю, что мы уничтожили могущество определенных личностей, способных по отдельности сражаться против тирании, но я вижу, что правительство оказалось единственным наследником всех тех прерогатив, которые были отняты у семейных кланов, корпораций и частных лиц. Таким образом, гнетущая порой, но часто охранительная сила небольшого числа граждан была заменена беспомощностью всех.

Раздробление состояний уменьшило дистанцию, отделяющую бедняка от богача, но, сближаясь, они, по-видимому, обнаруживают все новые и новые причины, заставляющие их питать взаимную ненависть, и, бросая друг на друга взгляды, полные страха и зависти, они отталкивают один другого от власти. Как для одного, так и для другого идея права еще не существует, и обоим сила представляется единственным веским аргументом, имеющимся у них в настоящее время, а также единственной гарантией будущего.

Бедняк унаследовал большую часть предрассудков своих отцов, утратив их убеждения; он столь же невежествен, но лишен их добродетелей. В качестве основы своих действий он принял доктрину личного интереса, не понимая должным образом этого учения, и его эгоизм ныне носит столь же непросвещенный характер, как и прежняя преданность бедняков своим господам, готовых жертвовать собственными интересами.

Общество сохраняет спокойствие, но не потому, что оно осознает свою силу и свое благополучие, а, напротив, потому, что оно считает себя слабым и немощным; оно боится, что любое усилие может стоить ему жизни: всякий человек ощущает неблагополучие общественного состояния, но никто не обладает необходимыми мужеством и энергией, чтобы добиваться его улучшения. Желания, сожаления, огорчения и радости людей не создают ничего ощутимого и прочного, подобно тому как страсти стариков приводят их лишь к бессилию.

Таким образом, отказавшись от всего того блага, которое могло содержаться в старом общественном устройстве, и не приобретя ничего полезного из того, что можно было бы получить в нашем нынешнем положении, мы, любуясь собой, остановились посреди руин старого режима и, видимо, желаем остаться здесь навсегда.

Не менее прискорбная ситуация наблюдается и в духовной жизни общества.

Демократия Франции, которую то сдерживали в ее продвижении, то бросали на произвол судьбы, делая игралищем своих необузданных страстей, опрокинула все, что только попалось ей на пути, и расшатала то, что она не сумела уничтожить. Она не завоевывала общество постепенно с целью мирного установления своей власти; напротив, она беспрестанно продвигалась вперед, порождая беспорядки и грохот сражений. В пылу борьбы каждый человек, побуждаемый экстремизмом суждений и высказываний своих противников, склонен перешагивать естественные границы собственных убеждений, теряя из виду сам предмет своих исканий и пользуясь языком, плохо выражающим его подлинные чувства и тайные движения души.

Отсюда проистекает то странное смятение умов, наблюдать которое мы ныне принуждены.

Я напрасно напрягаю свою память, не находя в ней ничего, что заслуживало бы большей печали и жалости, чем то, что происходит на наших глазах. Начинает казаться, что в наши дни распалась естественная связь между воззрениями и склонностями людей, между их поступками и убеждениями. Наблюдавшееся во все времена гармоническое соответствие между человеческими чувствами и идеями представляется уничтоженным, и создается впечатление, что все законы нравственной сообразности упразднены.

Среди нас еще встречаются ревностные христиане, чьи души любят подкреплять свою религиозную веру истинами загробной жизни, христиане, которые, без сомнения, с благосклонным воодушевлением поддержат идею человеческой свободы как источника всякого нравственного величия. Христианство, провозгласившее равенство всех людей перед Господом, не должно отвращать лицезрение картины равенства всех граждан перед законом. По странному стечению обстоятельств, однако, религия в данный момент находится в союзе с теми силами, которые ниспровергаются демократией, и потому религии часто приходится отвергать любезное ее сердцу равенство и проклинать свободу как своего врага, тогда как, взяв ее за руку, она могла бы благословить ее во всех ее устремлениях. Рядом с подобными набожными людьми я вижу других, взоры которых устремлены не столько к небу, сколько к земле. Это — поборники свободы, они отстаивают ее не только потому, что видят в ней источник наивысшего человеческого благородства и доблести, но в особенности потому, что рассматривают ее как средство обретения максимальных выгод. Они искренне хотят помочь ей утвердить свою власть для того, чтобы люди вкусили ее блага. Я считаю, что этим последним следовало бы в спешном порядке обратиться за помощью к религии, ибо они должны знать, что царства свободы нельзя достичь без господства нравственности, так же как нельзя сделать нравственным общество, лишенное веры. Но они видели верующих в рядах своих противников, и этого достаточно, чтобы одни нападали на религию, а другие не осмеливались ее защищать.

В минувшие столетия низкие, продажные души превозносили рабство, тогда как независимые благородные сердца вели безнадежную борьбу за спасение человеческой свободы. В наши дни, однако, часто бывает так, что люди, наделенные природным благородством и отвагой, придерживаются убеждений прямо противоположных их собственным склонностям, восхваляя то низкопоклонство и ту душевную низость, которых они сами никогда не ведали. Иные же, напротив, говорят о свободе так, словно они лично смогли ощутить ее святость и величие, и шумно требуют соблюдения тех прав человека, которых они сами никогда не признавали.

Я вижу также добродетельных и кротких людей, моральная чистота и мирный нрав, зажиточность и образованность которых делают их естественными лидерами той округи, в которой они проживают. Питая искреннюю любовь к отчизне, они готовы ради нее идти на великие жертвы; тем не менее цивилизация часто имеет в их лице своих противников. Они смешивают ее недостатки с ее достоинствами, и в их сознании идея зла неразрывно связана с идеей нововведений.

Рядом с этими я вижу других, тех, кто, пытаясь во имя прогресса сделать людей материалистами, хочет найти пользу, не обременяя себя заботами о справедливости, науку свободную от религиозных убеждений, и благосостояние, обособленное от добродетели. Эти люди называют себя борцами за современную цивилизацию и часто становятся ее вождями, захватывая освободившиеся места, которых они совершенно недостойны.

Итак, что же с нами происходит?

Верующие сражаются против свободы, а друзья свободы нападают на религию; бла- / городные, великодушные люди превозносят рабство, а души низменные и угодливые ратуют за независимость; честные и просвещенные граждане становятся врагами всяк-го прогресса, тогда как люди, лишенные нравственности и чувства патриотизма, объявляют себя апостолами цивилизации и просвещения!

Не происходило ли нечто подобное во все времена? Всегда ли люди, как в наши дни, имели перед глазами мир, начисто лишенный всякой логики, мир, где добродетель бездарна, а талант бесчестен, где любовь к порядку неотличима от тиранических наклонностей, а святой культ свободы — от пренебрежительного отношения к законности, где

совесть отбрасывает лишь неверный отсвет на поступки людей, где ничто более не представляется ни запрещенным, ни разрешенным, ни порядочным, ни позорным ни истинным, ни ложным? '

Должен ли я полагать, что Творец создал человека только для того, чтобы позволить ему до конца своих дней сражаться с той нищетой духа, которая нас окружает? Я не могу в это поверить: Господь уготовил европейским народам более прочное и более спокойное будущее. Я не знаю его замыслов, но я не перестану в это верить только потому что не могу их постичь, и я предпочту усомниться в моих собственных умственных способностях, нежели в его справедливости.

В мире есть одна страна, где та великая социальная революция, о которой я говорю по-видимому, почти достигла естественных пределов своего развития. Она совершалась там простым и легким способом, или, вернее сказать, эта страна пользуется результатами той демократической революции, которая происходит у нас, не изведав самого революционного переворота.

Иммигранты, обосновавшиеся в Америке в начале XVII века, каким-то образом смогли отделить демократические принципы от всего того, против чего они боролись в недрах старого общества Европы, и сумели перевезти эти принципы на берега Нового Света. Там, произрастая свободно, в гармоническом соответствии с нравами, эти принципы мирно развивались под сенью законов.

Мне представляется, что мы, без сомнения, подобно американцам, рано или поздно достигнем почти полного равенства условий существования людей На этом основании я отнюдь не прихожу к заключению, что в один прекрасный день мы с неизбежностью будем вынуждены признать все те же самые политические выводы которые в сходной общественной ситуации были сделаны американцами. Я весьма далек от мысли, что они нашли ту единственную форму правления, которая только и может быть создана демократией; вполне достаточно и того, что в обеих странах законы и нравы определяются одной и той же исходной первопричиной, и мы поэтому с глубоким Пересом должны следить за тем, что же именно она порождает в каждой из этих стран.

Поэтому я исследовал Америку не только для того, чтобы удовлетворить свое вполне законное любопытство, но и хотел извлечь из этого те полезные уроки которые могли бы нам пригодиться. Представление о том, будто я намеревался написать панегирик, — ничем не обоснованное заблуждение; любой человек, который станет читать эту книгу, может полностью удостовериться, что ничего подобного у меня и в мыслях не было. Не собирался я также превозносить и формы их государственного правления как таковые, ибо лично я принадлежу к числу людей считающих, что законы почти никогда не являются абсолютно совершенными. Я даже считаю, что не вправе предлагать свои суждения относительно того, несет ли социальная революция, наступление которой мне представляется неотвратимым добро или же зло всему человечеству. Я принимаю эту революцию как факт уже свершившийся или готовый вот-вот свершиться, и из всех народов, испытавших ее потрясения, я выбрал тот, у которого процессы ее развития протекали самым мирным путем и достигли при этом наивысшей степени завершенности, с тем чтобы внимательно рассмотреть ее закономерные последствия и, насколько это возможно изыскать средства, с помощью которых из нее можно было бы извлечь пользу для людей. Я признаю, что в Америке я видел не просто Америку: я искал в ней образ самой демократии, ее основные свойства и черты характера, ее предрассудки и страсти. Я хотел постичь ее с тем, чтобы мы по крайней мере знали, что от нее можно ожидать и чего следует опасаться.

Поэтому в первой части данной работы я попытался показать, какое направление естественным образом принимает законотворческая деятельность демократии, почти бесконтрольно предоставленная в Америке своим страстям и своим инстинктам какие процессы она вызывает в органах государственного управления, а также показать в целом, сколь огромную власть она обретает в области политики. Я хотел узнать что хорошее и что плохое порождается демократией. Я внимательно исследовал, к каким мерам предосторожности прибегали американцы с тем, чтобы ею руководить, а какими мерами они пренебрегали, и я попытался установить, какие условия позволяют демократии управлять обществом.

Во второй части данной работы я хотел живописать то влияние, которое равенство условий жизнедеятельности людей и господство демократии оказывают на гражданское состояние американского общества: на его обычаи, идеи и нравы. Однако со временем я почувствовал, что тот пыл, с коим я принялся за осуществление этого замысла, стал во мне охлаждаться. Прежде чем я смогу выполнить поставленную перед самим собой задачу, моя работа окажется почти бесполезной. Другой автор вскоре должен представить читателям изображение основных черт американского характера и, окутав картину весьма серьезную тему легкой вуалью, придать истине такое очарование, которого я никогда не сумел бы достичь1.

Я не знаю, удалось ли мне доходчиво изложить то, что я видел в Америке, но я искренне желал этого и сознательно никогда не поддавался искушению подгонять факты к идеям, вместо того чтобы подчинять сами идеи фактам.

Когда какое-либо положение могло быть подтверждено документами, я старался прибегать к помощи подлинных текстов, а также к наиболее достоверным и авторите-ным трудам2. В примечаниях я даю ссылки на свои источники, и каждый может их проверить. Когда речь заходила о взглядах, политических традициях и нравах, я пытался советоваться с самыми осведомленными людьми. В наиболее важных или сомнительных случаях я не удовлетворялся показаниями одного свидетеля, но принимал решения не иначе, как основываясь на данных, предоставленных множеством свидетелей.

Здесь необходимо, чтобы читатель поверил мне на слово. В поддержку собственных высказываний я часто мог бы ссылаться на известные авторитеты или же по крайней мере на имена людей, вполне заслуживающих известности, но я сознательно воздерживался от этого. В гостиной чужеземец нередко узнает от хозяина дома столь важные истины, что ими, быть может, человек не стал бы делиться даже со своими друзьями; с гостем можно облегчить душу, отказавшись от вынужденного молчания и не опасаясь его бестактности из-за кратковременности его пребывания. Выслушивая все эти откровения, я тотчас же их записывал, но они навсегда останутся среди моих бумаг; я скорее предпочту, чтобы пострадало качество моего изложения, чем пополню собой список имен тех путешественников, которые расплачивались за оказанное им великодушное гостеприимство тем, что огорчали своих хозяев, ставя их в неловкое положение.

Я знаю, что, несмотря на все мои старания, раскритиковать эту книгу будет проще всего, если кому-то захочется это сделать.

Внимательный читатель, я полагаю, обнаружит в работе одну основную мысль, связующую, если можно так выразиться, все ее части между собой. Однако темы, освещаемые в книге, столь разнообразны и многочисленны, что человек, вознамерившийся найти противоречия между каким-либо отдельным фактом и всей 'совокупностью приводимых мною фактов, между отдельной мыслью и всем комплексом идей, преуспе-

1 В то время когда я опубликовал первое издание данной работы, господин Гюстав де Бомон, мой напарник по путешествию в Америку, еще продолжал трудиться над своей книгой, которая называлась «Мери, или Рабство в Соединенных Штатах» и которая затем была издана. Главной своей задачей господин де Бомон считал необходимость привлечь общественное внимание к рабству, подчеркнув бедственное положение негров в лоне англо-американского общества. Его сочинение представило в новом, ярком свете феномен рабства — жизненно важную для объединенной республики проблему. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что книга господина де Бомона, вызвав живой отклик среди тех читателей, которые искали в ней источник сильных эмоций и наглядности изображения, должна также обрести более солидную и прочную репутацию в кругу тех читателей, которые выше всего ценят искренность суждений и глубину постижения встины. — Здесь и далее прим. автора.

Я всегда с благодарностью буду вспоминать ту любезность, с которой мне была предоставлена возможность пользоваться документами законодательных и исполнительных органов страны. Из числа американских государственных деятелей мне особенно хотелось бы поблагодарить господина Эдварда Ливингстона, тогда занимавшего пост государственного секретаря (ныне чрезвычайного и полномочного посла США в Париже). Во время моего пребывания в американской столице господин Ливингстон благосклонно передал мне большую часть документов, освещающих деятельность федерального правительства, кторого имеются в моем распоряжении. Господин Ливингстон принадлежит к числу тех редких людей, чьи собственные сочинения вызывают у нас такую симпатию, что мы восхищаемся ими и питаем к ним уважение прежде, чем получаем возможность лично познакомиться с ними. Осознание того, что ты должен испытывать чувства признательности к такому человеку, доставляет подлинное наслаждение.

ет в этом без труда. Поэтому мне хотелось бы, чтобы мою работу читали с тем же настроением, с которым она писалась, и чтобы эту книгу оценивали лишь по тому с впечатлению, которое она оставляет, ибо я сам приходил к тем или иным сужд основываясь не на отдельных доводах, а на их сумме.

Не следует также забывать, что автор, желающий быть понятым, должен вь: -все теоретические последствия, вытекающие из каждой его идеи, часто доводя границ невероятного и неосуществимого, так как если в практической деятель иногда необходимо отказываться от законов логики, то в процессе общения сделать невозможно, и люди обнаруживают, что им почти столь же трудно быть непоследовательными в словах, как быть последовательными в своих поступках.

В заключение мне хотелось бы самому привлечь внимание читающей публики к тому обстоятельству, которое многими будет рассматриваться в качестве основного статка данной работы. Эта книга не рассчитана на вкусы тех или иных конкретно дей; работая над ней, я не намеревался ни служить какой-либо из партий, ни сражать^ оной; не культивируя свое особое мнение, я постарался заглянуть дальше, чем это дд ют приверженцы различных партий: их интересует лишь завтрашний день, тогда мне хотелось задуматься о будущем.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

ВНЕШНИЕ ОЧЕРТАНИЯ СЕВЕРНОЙ АМЕРИКИ

Две обширные территории, образующие Северную Америку: одна простирается к полюсу, другая — кэкватору. —Долина реки Миссисипи. —Следы земных катаклизмов. —Побережье Атлантическою океана, где возникли первые колонии. — Различия между Южной и Северной Америкой в эпоху их открытия. — Леса Северной Америки. —Прерии. — Кочевые племена туземцев. — Их наружность, нравы и языки. — Следы неизвестного народа.

Внешние очертания Северной Америки отмечены некоторым своеобразием, что невольно бросается в глаза.

В расположении земель и вод, гор и долин ощущается какая-то целенаправленность, какой-то логический порядок. Даже в путанице предметов и явлений окружающего мира, в их чрезвычайном многообразии обнаруживается этот порядок.

Северная Америка подразделяется на две обширные и практически равновеликие территории.

Одна из них простирается до Северного полюса и омывается на западе и востоке двумя великими океанами. В своей южной части эта территория образует треугольник стороны которого, имеющие неровные очертания, пересекаются ниже канадских Великих озер.

Вторая территория начинается там, где кончается первая, и занимает все оставшееся пространство континента.

Одна часть Северной Америки несколько смещена к полюсу, а другая — к экватору. 5 Земли первой части тянутся на север с едва приметным уклоном, и создается впечатление, что это равнины или плоскогорья: и действительно, на этом обширном участке земной поверхности вы не встретите ни высоких гор, ни глубоких долин.

То тут, то там, причудливо изгибаясь, бегут реки, речушки, ручейки; они то пересекаются, то сливаются, то расходятся в разные стороны и вновь сближаются, пропадают в многочисленных болотах, теряются в созданном ими самими и наполненном влагой лабиринте и лишь после бесконечного блуждания впадают наконец в Полярное море. Великие озера, обрамляющие эту территорию на юге, расположены, в отличие от большинства озер Старого Света, не между скалами и холмами — их берега плоские и всего лишь на несколько футов возвышаются над поверхностью воды. Каждое из этих озер напоминает наполненную до краев огромную чашу: малейшие изменения в геологической структуре Земли могли бы вызвать низвержение их вод либо в сторону Северного полюса, либо к тропическим морям.

Вторая часть Североамериканского континента более пересеченная и лучше приспособлена для постоянного обитания человека. Две горные цепи пересекают ее по всей длине: одна, носящая название Аллеганских гор, протянулась вдоль всего побережья Атлантического океана, другая же простирается параллельно южным морям.

Территория между этими двумя горными хребтами занимает 228 343 квадратных лье1, что почти в шесть раз превышает площадь, занимаемую Францией2.

1 1 341 649 миль. См.: Дарби. Обзор Соединенных Штатов, с. 499. (Библиографические сведения о работах, на которые ссылается А. де Токвиль, даны в переводе на русский язык. — Прим. ред.) Я перевел мили в лье при условии, что каждое лье состоит из 2 000 туазов.

2 Площадь Франции составляет 35 181 квадратное лье.

Все это обширное пространство представляет собой одну огромную долину, которая раскинулась без преград между округлыми горными вершинами Аллеган и хребтами Скалистых гор.

В глубине этой долины течет широкая река. В эту реку со всех концов стремительно несутся потоки вод, низвергающиеся с горных вершин. В прежние времена французы в память о своей потерянной родине называли ее рекой Святого Людовика; индейцы же торжественно именовали ее Отцом вод, или Миссисипи. Миссисипи берет свое начало на стыке двух огромных территорий, о которых шла речь выше, в верхней части плоскогорья, разделяющего их.

Возле Миссисипи зарождается еще одна река3, впадающая затем в Полярное море. Сама же Миссисипи какое-то время словно бы колеблется, выбирая, куда устремить свой путь: не раз она возвращается назад, и лишь после того, как ее течение замедляется среди озер и болот, она наконец решается, в какую сторону направить свои воды, и медленно прокладывает себе дорогу на юг.

То спокойная в своем глинистом ложе, которое создала для нее природа, то вздыбленная бурей, Миссисипи орошает более тысячи лье земель, расположенных по ее течению4.

В шестистах лье5 от устья глубина Миссисипи составляет в среднем уже около пятнадцати футов, и суда водоизмещением в триста тонн могут свободно проходить до двухсот лье вверх по течению.

Пятьдесят семь крупных судоходных рек несут свои воды в Миссисипи. Один из ее притоков имеет протяженность в 1300 лье6, другие — в 900 лье7, в 600 лье8, в 500 лье9, и четыре реки — по 200 лье10, не говоря уже о бесчисленном множестве ручейков, сбегающих к ней со всех сторон. ,

Кажется, что долина, орошаемая Миссисипи, создана именно для нее. В окрестностях реки природа неистощима в своем плодородии; по мере же удаления от берегов силы, питающие растительный мир, ослабевают, земли истощаются, все чахнет или вовсе гибнет. Нигде в мире великие земные катаклизмы не оставили столь заметных следов, как в долине Миссисипи. Весь облик этого края свидетельствует о том, что может сотворить вода: как бесплодие, так и изобилие зависят только от нее. Волны первобытного океана устлали эту долину толстыми слоями плодородной земли и долгое время разравнивали их. По правому берегу реки простираются бескрайние равнины, сливающиеся как бы в единое необозримое пространство, похожее на поле, по которому земледелец прошелся своим плугом. По мере приближения к горам поверхность земли становится все более неровной и бесплодной. Здесь в почве словно пробуравлена тысяча скважин, и то тут, то там вырисовываются первобытные скалы, напоминающие кости огромного скелета какого-то существа, чья плоть давно истлела от времени. Превратившийся в песок гранит и причудливой формы камни покрывают всю поверхность земли; эта местность словно завалена обломками гигантского здания, среди руин которого лишь кое-где пробиваются тощие побеги неведомых растений. Вглядевшись повнимательнее в эти камни и в этот песок, в самом деле легко заметить, что все они имеют абсолютно ту же природу, что и бесплодные и полуразрушенные вершины Скалистых гор. Снеся верхние слои почвы на дно долины, воды, естественно, принялись уносить в своих потоках и куски самих скал, скатывая их по соседним склонам; сталкиваясь между собой и дробясь, они усеяли подножья гор обломками с их собственных вершин*".

3 Ред-Ривер.

4 2500 миль, или 1032 лье. См.: Уорден. Описание Соединенных Штатов, т. I, с. 166. 51364 мили, или 563 лье. Там же, т. I, с. 169.

6 Миссури. Там же, т. I, с. 132 (1278 лье). {

7 Арканзас. Там же, т. I, с. 188 (877 лье).

' Ред-Ривер. Там же, т. I, с. 190 (598 лье).

9 Огайо. Там же, т. I, с. 192 (490 лье).

10 Иллинойс, Сен-Пьер, Сент-Франсис, Де-Мойн. Приводя выше данные о протяженности рек, я брал за основу официально принятую милю (statute mile) и почтовую милю в 2000 туазов.

* Звездочкой обозначены отсылки к примечаниям А. де Токвиля, помещенные в конце каждой книги. — Прим. ред.

И все же долина Миссисипи — самое прекрасное творение, когда-либо созданное Господом для обитания людей, хотя в то же время можно сказать, что она все еще являет собой не более чем огромную пустыню.

У восточных склонов Аллеганских гор, между их подножием и Атлантическим океаном, тянется длинная полоса скал и песка, которую море, покидая этот край, словно оставило там по забывчивости. В среднем ширина этого участка земли не превышает 48 лье12, тогда как его длина составляет 390 лье13. Почва в данной части Американского континента плохо поддается обработке, а растительность края скудна и однообразна.

Вот этот-то негостеприимный берег и стал главным объектом приложения человеческой энергии. Именно эта полоска высушенной земли стала колыбелью, а затем и домом для английских колоний, которым впоследствии предстояло превратиться в Соединенные Штаты Америки. Именно это место является сегодня, как и прежде, средоточием могущества Северной Америки, в то время как где-то на ее окраинах почти незаметно накапливаются истинные силы великого народа, которому бесспорно принадлежит будущее континента.

Когда европейцы высадились на Антильских островах, а позднее и на побережье Южной Америки, им показалось, что они попали в сказочный мир, воспетый поэтами. Море сверкало, переливаясь всеми возможными тропическими красками, и благодаря удивительной прозрачности воды взору мореплавателей впервые открылись тайны морских глубин 4. То тут, то там виднелись небольшие островки, напоминающие корзины благоухающих цветов, плывущие по спокойной глади океана. Весь этот райский уголок, казалось, был создан для нужд и наслаждений человека. Большинство деревьев было увешано съедобными плодами, а те из них, которые не могли принести человеку непосредственной пользы, очаровывали его взор яркостью и разнообразием оттенков. В рощах среди увитых цветущими лианами душистых лимонных деревьев, диких смоковниц, мирт с круглыми листьями, акаций и олеандров несметное множество птиц, совершенно неизвестных в Европе, блистало пурпурным и лазурным оперением, завершая своим чудесным пением гармонию исполненной движения и жизни природы*.

Смерть таилась под этим переливающимся всеми красками покровом, однако тогда этого никто не замечал; к тому же и сам воздух этих мест был напоен каким-то невероятным дурманом, заставляющим человека жить одним лишь только настоящим и беспечно забывать о будущем.

Северная Америка была совершенно иной — здесь все казалось значительным, серьезным, торжественным; можно сказать, что эта земля словно была создана для того, чтобы стать царством разума, в то время как Южная Америка оставалась обиталищем чувств и эмоций.

Бурный, покрытый мглою океан омывал побережье Северной Америки, гранитные скалы и песчаные берега обрамляли ее; прибрежные леса раскидывали свою мрачную и меланхоличную листву: взору открывались одни лишь сосны, лиственницы, зеленые дубы, дикие оливковые деревья и лавры.

За первым лесным поясом начинался центральный массив деревьев с тенистыми кронами — это были самые гигантские деревья, какие только можно встретить в обоих полушариях земного шара. Платаны, Каролинские биньонии, клены и виргинские тополя смешались здесь с дубами, буками и липами.

Здесь, как и в лесах, уже укрощенных человеком, смерть без устали наносила свои удары; однако никто не задумывался о том, чтобы убирать следы ее разрушений. Остатки мертвых деревьев и растений образовывали завалы, которые наслаивались один на другой; требовалось слишком много времени, чтобы превратить все это в прах и дать место новой поросли. Но даже в самой глубине этих завалов ни на минуту не прекраща-

12100 миль.

13 Приблизительно 900 миль.

14 Вода в Карибском море настолько прозрачна, говорит Малът-Брюн, т. Ш, с. 726, что в ней можно различить кораллы и рыб на глубине в 60 саженей. Издали кажется, что корабль словно парит в воздухе, и что-то похожее на головокружение охватывает путешественника, когда сквозь толщи кристально прозрачной воды он видит подводные сады, в которых блестят золотые рыбки и переливаются раковины среди зарослей разнообразнейших морских водорослей.

лось зарождение новой жизни. Ползучие растении и всевозможные травы пробивались к свету сквозь препятствия; они стлались по земле возле поваленных деревьев, проникали в их трухлявую сердцевину, приподнимали и разрушали усохшую кору, которая все еще покрывала эти останки, расчищая таким образом путь для своих молодых побегов. В известном смысле смерть способствовала здесь утверждению жизни. Жизнь и смерть сосуществовали в этих лесах, словно желая соединить и перепутать свои деяния.

В этих лесах царили глубокий сумрак и вечная влага, создаваемая тысячью мчащихся в разные концы ручейков, бег которых еще не пыталась изменить рука человека. Лишь изредка можно было увидеть какие-то цветы, дикие плоды или же стайку птиц.

Шум падающего старого дерева, грохот водопада, мычание буйволов и отзвук прокладывающего себе дорогу ветра были единственными звуками, нарушавшими тихое безмолвие природы.

На восток от великой реки леса мало-помалу начинали редеть, и их сменили бескрайние прерии. Природа ли в бесконечном своем многообразии отказалась разбросать по этой плодородной долине семена деревьев, или же леса, покрывавшие эти земли, были некогда истреблены человеком? Ни предания, ни научные изыскания не дают нам ответа.

И тем не менее эти обширные пустоши сохранили следы присутствия человека. На протяжении многих веков несколько кочевых племен бродило под сенью лесов и по степным пастбищам. Эти дикари, кочевавшие от устья реки Святого Лаврентия до дельты Миссисипи, от Атлантического океана до Тихого, были в чем-то схожи между собой, что свидетельствовало об их общих корнях. Однако они отличались от всех других известных на земле человеческих рас15: они не были ни белыми, как европейцы, ни желтыми, как большинство азиатов, ни черными, как негры; их кожа имела красноватый оттенок, у них были длинные блестящие волосы и скуластые лица с тонкими губами. Языки, на которых говорили дикие племена Америки, имели единую грамматическую основу, хотя и разнились отдельными словами. Грамматические правила построения этих языков несколько отличались от известных доселе правил, определявших формирование человеческой речи.

Идиоматика языка коренных жителей Америки явилась, по всей видимости, результатом употребления ими каких-то особых языковых конструкций, что свидетельствует о довольно высоком уровне их интеллекта; современные же индейцы этим, похоже,, не отличаются*.

Быт североамериканских народов во многом отличался от быта, характерного для народов древнего мира: создается впечатление, что они, живя в глубине своих пустынь и не имея связей с более цивилизованным миром, беспрепятственно воспроизводили себе подобных. У них совершенно отсутствовали расплывчатость и неопределенность в понимании добра и зла; им были чужды свойственные народам, некогда цивилизованным, но потом вновь превратившимся в варваров, продажность и развращенность, обычно соседствующие с невежеством и грубостью нравов. Индеец всем обязан исключительно самому себе: он сам — творец своих достоинств, пороков и предрассудков; впитанная с детства неукротимая независимость — вот суть самой его натуры.

Грубость простого народа в цивилизованных странах вызвана не только его невежеством и бедностью, но и тем, что эти люди, будучи невежественными и бедными, повседневно сталкиваются с просвещенными и богатыми слоями населения.

Осознание своей неудавшейся судьбы и бессилия, которые простолюдин постоянно сопоставляет с благополучием и могуществом отдельных ничем от него не отличающихся представителей рода человеческого, возбуждает в его сердце гнев и страх, а чувство собственной неполноценности и зависимости раздражает и унижает его. Это состояние души отражается на манере его поведения и речи; простолюдин одновременно и дерзок, и подобострастен.

Впоследствии было обнаружено некоторое сходство наружности, языка и обычаев североамериканских индейцев и тунгусов, манчу, монголов, татар и ряда других кочевых племен Азии. В силу того что эти народы проживают в относительной близости от Берингова пролива, можно предположить, что в древности они могли заселить безлюдный Американский континент. Однако наука пока еще не сумела дать окончательный ответ на этот вопрос. См. по данной теме: Малып-Брюн, т. V; сочинения господина Гумбольдта; Фишер. Предположения относительно происхождения американских аборигенов; Эйдер. История американских индейцев.

Справедливость этого утверждения легко доказать путем простого наблюдения. Народ в целом гораздо грубее в странах, где сильна аристократия, нежели в любых других, а в богатых городах — грубее, чем в деревне.

В тех местах, где много богатых и сильных людей, слабые и бедные испытывают как бы чувство угнетенности из-за своего низкого положения. Не находя никакой возможности достигнуть равенства, они и вовсе разувериваются в себе и теряют всякое человеческое достоинство.

В диких племенах подобных пагубных последствий жизненных контрастов не встретишь: хотя все индейцы поголовно невежественны и бедны, они тем не менее равны и свободны.

Когда появились первые европейцы, туземец Северной Америки еще не знал цену богатства и был равнодушен к тому благополучию, которое цивилизованный человек достигал с его помощью. Однако в нем не было никакой грубости. Напротив, его поведение отличала некая внутренняя сдержанность и своеобразная аристократическая вежливость.

Мягкий и гостеприимный в мирное время, безжалостный на войне, индеец готов был умереть с голоду, чтобы помочь страннику, постучавшемуся вечером в дверь его хижины, и в то же время он мог преступить все пределы жестокости, на которую только способен человек, и теми же руками растерзать живым своего пленника. Ни в одной из самых известных республик античного мира не было более неустрашимых, более гордых и более свободолюбивых людей, чем индейцы, обитавшие в диких лесах Нового Света16.

Европейцы, высадившиеся на побережье Северной Америки, не произвели на них ровно никакого впечатления; их присутствие не возбудило в индейцах ни зависти, ни страха. Какое воздействие могли оказать европейцы на подобных людей? Индейцы умели жить, не испытывая особых потребностей; страдали не жалуясь и умирали с песней на устах". Как и все прочие представители многочисленного рода человеческого, эти дикари верили в существование лучшего мира и поклонялись Богу — создателю Вселенной, называя его по-разному. Их представление о великих духовных истинах было в целом весьма простым и философичным*.

Хотя народ, который мы здесь описываем, по всем своим чертам и является первобытным, не вызывает сомнения тот факт, что на этой территории еще до появления индейцев существовал и другой народ, более цивилизованный и развитый во всех отношениях.

В предании, широко распространенном среди большей части индейских племен, обитающих вдоль побережья Атлантического океана, говорится, хотя и весьма туманно, что некогда этот народ проживал на западе от реки Миссисипи. По всему течению реки Огайо и в центральной долине до сих пор часто попадаются холмы, возведенные человеком. Если раскопать эти холмы, то в их центральной части можно, как правило, найти человеческие кости, необычные инструменты, оружие, всевозможную домашнюю утварь, сделанную из некоего металла и нередко предназначенную для каких-то неведомых современному человеку целей.

Нынешние индейцы не в состоянии пролить свет на судьбы этого неизвестного народа. Те, кто жил триста лет тому назад, в эпоху открытия Америки, тоже не оставили о нем никаких сведений, на основании которых можно было бы построить хоть какую-то гипотезу. Предания, эти преходящие и постоянно возрождаемые памятники первобытного мира, также ничего для нас не проясняют. Между тем на этом континенте жили

16 Среди ирокезов, подвергшихся нападению превосходящих сил противника, говорил президент Джефферсон («Записки о Виргинии», с. 148), были старики, гордо отказавшиеся спасаться бегством и не желавшие сохранять свою жизнь, когда их родным краям грозила гибель; эти старики презирали словно древние римляне при осаде Рима галлами. И далее, на с. 150: «Не было случая, чтобы индеец, попавший в руки своих врагов, просил сохранить ему жизнь. Напротив, он словно сам искал смерти от рук победивших его людей, всячески оскорбляя и провоцируя их».

17 См.: Лепаж-Дюпратц. История Луизианы; Шарлевуа. История Новой Франции; Письма преподобного Хеквельдера. Труды Американского философского общества, т. I; Джефферсон. Записки о Виргинии, с. 135—190. Слова Джефферсона имеют большой вес в свете личных заслуг писавшего, его неординарного положения и особенностей того практичного и реалистического века, в котором он писал.

тысячи наших собратьев — в этом-то уж сомневаться не приходится. Но когда они появились в этих краях? Каково было их происхождение, их судьбы, их история? Когда и как они погибли? Вразумительно ответить на эти вопросы не может никто.

Странная вещь! Некогда существовавшие в мире народы настолько затерялись в прошлом, что даже неизвестно, как они назывались; их языки утеряны, слава о них канула в Лету, словно звук, не отраженный эхом; и при всем том я не знаю ни одного народа, который не оставил хотя бы одну могилу, напоминающую о его пребывании на этом свете. Так уж получается, что изо всех памятников человеку самым долговечным оказывается тот, который красноречивее прочих свидетельствует о его бренности и беспомощности.

Хотя обширный край, описанный выше, был заселен множеством туземных племен, можно смело утверждать, что в эпоху его открытия он представлял собой истинную пустыню. Индейцы занимали его, но не владели им. Только земледелие дает человеку право на землю — а первые жители Северной Америки промышляли охотой. Свойственные этим людям неукротимые страсти и устойчивые предрассудки, пороки*и, пожалуй, еще более варварские добродетели предопределяли их неизбежную гибель. Истребление индейских племен началось сразу же, как только первые европейцы высадились на побережье Америки, и с тех пор не прекращалось вплоть до наших дней. Судьба, забросившая индейцев на богатейшие просторы Нового Света, казалось, выделила им краткий срок пользования этими богатствами, и они жили на этой земле словно в ожидании чего-то. Эти берега, столь благоприятные для развития торговли и промышленности, эти глубокие реки, эта неистощимая в своем плодородии долина реки Миссисипи — словом, весь этот континент, казалось, был создан для того, чтобы стать колыбелью еще не родившейся великой нации.

Именно здесь цивилизованным людям предстояло попытаться создать общество, основанное на принципиально новых устоях, и, применив теории, прежде либо вовсе не известные миру, либо признанные неосуществимыми, явить человечеству такой удивительный строй жизни, к которому вся предыдущая история никак его не подготовила.

Глава II

ПРОИСХОЖДЕНИЕ АНГЛО-АМЕРИКАНЦЕВ И КАК ОНО СКАЗАЛОСЬ НА ИХ БУДУЩЕМ

О том, почему необходимо знать происхождение народов для понимания их общественного строя и законов. —Америка — единственная страна, на примере которой можно ясно увидеть начальный этап становления великого народа. — В чем состояло сходство людей, заселивших английскую часть Америки. — В чем заключалось их различие. — Замечание, касающееся всех европейцев, поселившихся на побережье Нового Света. — Колонизация Виргинии. — Колонизация Новой Англии. — Характерные особенности первых жителей Новой Англии. — Их прибытие. — Первые законы. — Общественный договор. — Уголовный кодекс, заимствованный из законов Моисея. — Религиозная одержимость. — Республиканский дух. — Тесная связь между приверженностью религии и духом свободы.

Рождается человек. Его первые годы проходят неосознанно, в играх и забавах. Он растет, мужает. Наконец, мир открывает перед ним свои двери, он входит в него и вступает в общение с себе подобными. И тогда к нему впервые начинают приглядываться, изучать его, и многим кажется, что те пороки и добродетели, которые будут ему свойственны в зрелом возрасте, зарождаются именно теперь.

В этом-то, на мой взгляд, и состоит серьезное заблуждение.

Вернитесь назад. Посмотрите внимательно на ребенка, когда он еще у материнской груди. Постарайтесь увидеть, как внешний мир впервые отражается в еще затуманенном зеркале его разума; отметьте его первые сильные впечатления; вслушайтесь в первые произнесенные им слова, которые свидетельствуют о пробуждении пока еще дремлющей силы его разума, и, наконец, поприсутствуйте при первых испытаниях, которые предстоит выдержать, и только в этом случае вы поймете, в чем источник его предрассудков, привычек и страстей, которые он пронесет через всю свою жизнь. Можно сказать, что человек становится самим собой уже с пеленок.

Нечто аналогичное происходит и с нациями. Происхождение всегда накладывает отпечаток на народы. Обстоятельства, в которых рождаются нации и которые служат их становлению, оказывают воздействие на все их будущее развитие.

Если бы мы могли вернуться в тот период, когда возникло то или иное общество, и посмотреть на его первые исторические памятники, то мы непременно, я в этом не сомневаюсь, отыскали бы первопричины предрассудков, привычек и пристрастий, распространенных в данном обществе, — словом, все то, что составляет национальный характер. Мы смогли бы также найти объяснение обычаям, которые будто бы совершенно не соответствуют тому, что принято сегодня; законам, которые, казалось бы, несовместимы с признанными в наше время нормами; противоречащим друг другу взглядам, которые то и дело встречаются в обществе, словно некие остатки цепей, хотя и свисающих по-прежнему со сводов древнего здания, но уже давно ничего не поддерживающих. Это могло бы объяснить судьбы отдельных народов, которых невидимая сила словно увлекает к некой цели, неведомой им самим. Однако до сих пор для подобного анализа общества не хватает фактов. Стремление познать самих себя приходит к народам лишь по мере их старения, поэтому, когда они наконец задумываются о необходимости взглянуть на свою колыбель, время уже заволокло ее дымкой, а невежество и тщеславие окутало вымыслом, за которым истина потерялась окончательно.

Америка оказалась единственной страной, где стало возможным наблюдать естественное и спокойное развитие общества и где удалось точно определить то влияние, которое оказал начальный период его становления на будущее штатов.

В эпоху, когда европейцы высадились на побережье Нового Света, основные черты их национального характера были уже вполне сформированы; каждый из европейских народов имел свое особое, отличное от прочих лицо. А так как все они уже достигли того уровня развития цивилизации, когда человек созревает для изучения самого себя, то они оставили нам достоверное описание своих взглядов, нравов и обычаев. Таким образом, люди, жившие в XV веке, практически столь же хорошо нам знакомы, как и наши современники. Америка в полной мере дает нам увидеть то, что из-за невежества или варварства первобытных людей скрыто от наших глаз.

Нашим современникам, недалеко отстоящим от эпохи зарождения американского общества и, следовательно, имеющим о нем весьма детальное представление и одновременно достаточно далеким от тех времен, что позволяет им реально оценивать полученные результаты, казалось, дано было заглянуть дальше своих предшественников в события человеческой истории. Провидение вложило в наши руки факел, которого недоставало нашим отцам и который позволил нам различить в свершившихся судьбах нации первопричины, сокрытые от наших предков плотной завесой прошлого.

Когда, глубоко изучив историю Америки, начинаешь внимательно анализировать ее политический и общественный строй, убеждаешься в достоверности следующей истины: не существует ни одного принципа, ни одной привычки, ни одного закона — я бы даже сказал: ни одного события, — которые нельзя было бы без труда объяснить, зная начальную стадию становления этого общества. Те, кто полностью прочтет эту книгу, обнаружат, что в данной главе содержится основа всего того, о чем пойдет речь в дальнейшем, а также ключ к пониманию практически всего предлагаемого сочинения.

Эмигранты, которые в различные периоды занимали земли, входящие сегодня в состав американского Союза, во многом отличались друг от друга. Разнились также их цели, да и принципы управления, которыми они руководствовались.

Вместе с тем эти люди имели и немало общего, ибо все они находились в одинаковом положении.

Пожалуй, самым прочным и самым долговременным связующим звеном между людьми является язык. Все эмигранты говорили на одном языке, все они были детьми одного народа. Родившиеся в стране, испокон веков бурлившей вследствие борьбы между различными партиями, в стране, где всевозможные группировки были вынуждены поочередно просить защиты у закона, эти люди прошли серьезную политическую закалку в суровой школе, и поэтому они гораздо лучше, нежели большинство народов Европы, понимали, что такое права человека и принципы истинной свободы. Во времена первых поселений общинное правление, этот прообраз свободных институтов власти, уже глубоко вошло в обычаи англичан, и, таким образом, внутри самой монархии Тюдоров уже утвердился принцип народовластия.

Это была эпоха самого разгара борьбы различных религиозных направлений, всколыхнувшая весь христианский мир. Англия с каким-то исступлением устремилась на это новое для нее ристалище. Ее жители, всегда отличавшиеся степенностью и рассудительностью, посуровели и стали склонны к спорам. Интеллектуальные битвы привели к росту образованности и культуры англичан. В результате обсуждения религиозных тем их нравы становились значительно чище. Все эти черты, свойственные данной нации, в большей или меньшей степени были характерны и для тех из ее сыновей, которые отправились искать счастья по другую сторону океана.

Здесь было бы уместно сделать одно замечание, которое нам послужит и впоследствии и которое применимо не только к англичанам, но также и к французам, испанцам и ко всем европейцам в целом, обустраивавшимся друг за другом на берегах Нового Света. Все новые европейские колонии если и не являли собой пример развитой демократии, то имели по крайней мере ее зачатки. Это объяснялось двумя причинами: можно утверждать, что у основной массы эмигрантов, покидавших свою родину, полностью отсутствовало чувство какого-либо превосходства над другими. Конечно, в изгнание отправляются отнюдь не самые счастливые и богатые люди, однако именно бедность, так же как и невзгоды, является лучшей в мире порукой равенства между людьми. Случалось, правда, что и знатные господа переселялись в Америку вследствие политических или религиозных междуусобиц. Вначале здесь были приняты законы, устанавливающие

социальную градацию, однако вскоре стало очевидным, что американская почва совсем не приемлет землевладельческую аристократию. Выяснилось, что для возделывания этой непокорной земли требовались постоянные и заинтересованные усилия самих владельцев. Выходило так, что, даже если земельные участки и были обработаны наилучшим образом, все равно урожай был не настолько велик, чтобы обеспечить достаток одновременно как владельцу земли, так и самому фермеру. И земля попросту дробилась на небольшие владения, которые обрабатывали сами собственники. Аристократия же всячески старается приобрести именно землю, она оседает на этой земле и чувствует в ней свою опору; аристократия возникает и существует не только благодаря привилегиям или принадлежности к определенному роду, но и потому, что обладает земельной собственностью, передаваемой по наследству. Именно поэтому аристократия держится за землю, зависит от нее и на нее опирается. В одной и той же нации могут быть обладатели огромных состояний и люди, живущие в крайней нищете; но если эти состояния не представляют собой земельных владений, то можно сказать, что в этом обществе есть и бедные, и богатые, но настоящей аристократии, в сущности, нет.

Итак, английские колонии в эпоху своего становления походили на членов одной семьи. Вначале все они, казалось, были созданы для того, чтобы явить собой пример торжества свободы, но не аристократической свободы их матери-родины, а буржуазно-демократической свободы, полного воплощения которой еще не встречалось в истории человечества.

Вместе с тем на этом однообразном фоне стали проявляться весьма заметные различия, на которые необходимо указать.

В большом англо-американском семействе можно вычленить две основные ветви, которые существуют и развиваются, так и не слившись окончательно: одна — на юге, а другая — на севере страны.

Первая английская колония была основана в Виргинии: эмигранты прибыли туда в 1607 году. В то время в Европе господствовало убеждение в том, что главное богатство народов состоит в обладании золотыми приисками и серебряными рудниками. Это фатальное заблуждение нанесло больший урон, чем война и все дурные законы вместе взятые, приведя к разорению верившие в это европейские страны и к гибели множества людей в Америке. Поэтому в Виргинию отправляли прежде всего именно искателей золота1 — людей без средств и с плохой репутацией, чей неуемный и буйный нрав нарушал спокойствие только что родившейся колонии2 и ставил под сомнение ее будущее.

Вскоре за ними начали приезжать мастеровые и земледельцы — люди, более спо-койньге и более нравственные, но практически ничем не отличавшиеся от низших слоев английского общества3. Ни единого благородного помысла, ни одной возвышенной цели не лежало в основе создаваемых ими поселений. Едва только возникла эта колония, как в ней было введено рабство4. Именно это чрезвычайно важное обстоятельство и оказало огромное влияние на характер, законы и все будущее Юга.

Рабство, которому мы дадим объяснение ниже, обесчещивает труд; оно вводит элементы праздности в общество, а вместе с праздностью — невежество и спесь, нищету и

1 В хартии, дарованной английским королем поселенцам в 1609 году, среди прочего говорилось о том, что колонистам вменяется в обязанность выплачивать королю Англии пятину от добываемого в колониях золота и серебра. См. Маршалл. Жизнь Вашингтона, т. I, с. 18—66.

2 Значительную часть новых колонистов, говорит Стит в «Истории Виргинии», составляли беспутные молодые люди из хороших семей, которых родители отправляли за море с тем, чтобы спасти их от грозящей им постыдной участи. Среди других поселенцев были бывшие слуги, злостные банкроты, развратники и тому подобные люди, больше способные грабить и разрушать, нежели упрочивать положение колонии. Ими верховодили бунтарски настроенные люди из той же среды, с легкостью толкавшие эту разношерстную толпу на всевозможные безрассудные и злые поступки.

С историей Виргинии можно познакомиться, обратившись к следующим сочинениям: Стит. История Виргинии со времени первых поселений в 1624 году; Уильям Стит. История Виргинии; Беверли. История Виргинии с самого раннего периода (переведенная на французский язык в 1807 году).

3 Определенное число состоятельных англичан приехало на жительство в эту колонию несколько позднее.

4 Рабство было введено к 1620 году после прибытия голландского корабля, высадившего двадцать негров на берега реки Джеймс. По этой теме смотрите сочинение Чалмера.

роскошь. Оно нервирует силы разума и усыпляет человеческую активность. Воздействие рабства в сочетании с английским характером является объяснением нравов и социального устройства Юга.

Что же касается Севера, то здесь на той же исходной английской основе проявилось нечто совершенно противоположное. Тут я позволю себе остановиться на некоторых частностях.

Именно в северных английских колониях, более известных как штаты Новой Англии5, сформировались те два или три основных принципа, на которых сегодня основывается теория общественного развития Соединенных Штатов.

Принципы, возобладавшие в Новой Англии, сначала получили распространение в соседних штатах, а затем, проникая все дальше и дальше, дошли до самых отдаленных районов страны и, наконец, если так можно выразиться, завладели всей конфедерацией. В настоящее время их влияние вышло далеко за ее пределы и распространилось на весь Американский континент. Культуру Новой Англии можно сравнить с костром, зажженным на вершине холма, который, дав тепло окружающим, все еще окрашивает своим заревом далекий горизонт.

Основание Новой Англии было совершенно новым явлением: все здесь было особенным и самобытным.

Вначале почти во всех колониях селились бедные и необразованные люди, которых нищета и беспутство гнали из страны, где они родились, или же это были стремящиеся к наживе спекулянты и изворотливые предприниматели. Есть колонии, которые не могут похвастаться даже таким происхождением своих поселенцев. Так, например, Санто-Доминго было основано пиратами. Да и в наше время население Австралии пополняют в основном уголовные суды Англии.

Все эмигранты, расселившиеся на побережье Новой Англии, принадлежали в метрополии к более или менее обеспеченным слоям населения. Их смешение на американской земле было с самого начала явлением необычным: они создали общество, в котором не было ни знатных господ, ни простого народа, — другими словами, у них не существовало ни богатых, ни бедных. По отношению к их общей численности среди эмигрантов встречалось значительно больше просвещенных людей, нежели среди населения любой европейской страны нашего времени. Все они почти без исключения получили весьма передовое образование, и многие из них прославились в Европе своими талантами и ученостью. Другие колонии были основаны безродными авантюристами; поселенцам же Новой Англии были свойственны порядок и высокая нравственность, которые они перенесли с собой на эту землю. Они переселялись в пустынные края, с женами и детьми. Но что особенно отличало их от прочих колонистов, так это сама цель их переселения в Америку. Отнюдь не крайняя необходимость заставила их покинуть родину; они оставляли там весьма высокое общественное положение, об утрате которого можно было пожалеть, и надежные средства к существованию. Они переселялись в Новый Свет вовсе не с тем, чтобы улучшить свое положение или приумножить состояние, — они отказывались от теплоты родной земли потому, что, повинуясь зову разума и сердца и терпя неизбежные для переселенцев мытарства и невзгоды, стремились добиться торжества некой идеи.

Эмигранты, или, как они сами вполне заслуженно называли себя, пилигримы, принадлежали к той секте в Англии, которая за строгость своих нравственных принципов была названа пуританской. Пуританизм был не только религиозной доктриной; по своим идеям это религиозное течение во многом смыкалось с самыми смелыми демократическими и республиканскими теориями. Вследствие этого пуритане приобрели себе заклятых и опасных врагов. На родной земле пуритан преследовало правительство, их строгим нравам претила повседневная жизнь того общества, в котором они жили, и пуритане стали искать для себя такую дикую отдаленную землю, где можно было бы жить сообразно собственным принципам и свободно молиться Богу.

Несколько цитат помогут лучше понять дух этих благочестивых искателей приключений, чем все то, что мы можем о них рассказать.

5 Штаты Новой Англии расположены к западу от Гудзона. Сегодня их насчитывается шесть: 1) Коннектикут, 2) Род-Айленд, 3) Массачусетс, 4) Вермонт, 5) НьюТэмпшир, 6) Мэн.

Историк Натаниел Мортон, изучавший первый период существования Америки, так начинает свое повествование6: «Я всегда считал, что мы, отцы которых при основании этой колонии были свидетелями столь многочисленных и столь памятных проявлений милости Божьей, должны увековечить эти знаки Господни, написав об этом. То, чему свидетелями явились мы сами, и то, что услышали от отцов наших, мы обязаны передать нашим детям с тем, чтобы поколения, идущие нам на смену, научились славить Господа; с тем, чтобы семя Авраамово, рабы Его, сыны Иакова, избранные Его, вечно вспоминали чудеса Его, которые Он сотворил... (Псал. 104, 6, 5). И должны узнать они, как Бог перенес в пустыню виноградную лозу и посадил ее и выгнал язычников; как Он очистил для нее место и утвердил корни ее, оставил ее расти и покрывать собою самые отдаленные земли (Псал. 79, 9, 10); и не только это должны знать они, но и то, как Он вел народ Свой в жилище святыни Своей и насадил его на горе достояния Своего (Исход, 15, 17). Эти деяния должны стать известны всем, чтобы восхвалять за них Господа, как Он того достоин, и чтобы хоть часть лучей славы Его осветили бы имена почитаемых святых, которые служили Ему».

Читая это вступление, невольно проникаешься настроением религиозным и одновременно торжественным; от строк словно веет духом древности, каким-то библейским благовонием.

Вера, воодушевляющая писателя, возвышает его слог. В ваших глазах, как и в его собственных, пилигримы уже не выглядят горсткой искателей приключений, отправившихся за моря в поисках счастья; они как бы превратились в зерна, посеянные рукой Господней на земле, предопределенной Им для того, чтобы там родился великий народ.

Автор продолжает, следующим образом описывая отплытие первых эмигрантов7:

«...И оставили они этот город (Делфт-Халефт), который послужил им местом передышки; между тем они сохраняли спокойствие, ибо знали, что они суть лишь странники и чужеземцы на этом свете. Ничто земное не связывало их, они возводили очи свои к небесам — к своей дорогой родине, — где Господь воздвиг для них Свой святой город. Наконец они прибыли в гавань, где их уже ожидал корабль. Множество друзей, которые не смогли последовать за ними, желали по крайней мере проводить их. Миновала бессонная ночь — прошла она в дружеских изъявлениях, благочестивых речах и других проявлениях истинной христианской любви. На следующее утро они взошли на корабль. Провожавшие их друзья последовали за ними, и тут послышались глубокие вздохи, изо всех глаз полились слезы, все начали обнимать друг друга и истово молиться, что не могло не растрогать даже посторонних свидетелей этого прощания. Но вот подали сигнал к отплытию, и пилигримы упали на колени, и их пастырь, подняв к небу глаза, полные слез, поручил их милосердию Божьему. И наконец, простились они друг с другом, и слова прощания для многих из них звучали, возможно, в последний раз».

Эмигрантов насчитывалось приблизительно сто пятьдесят человек, включая всех — мужчин, женщин и детей. Цель их путешествия состояла в том, чтобы на берегах Гудзона основать свою колонию. Однако после долгого блуждания в океане они были вынуждены пристать к бесплодным берегам Новой Англии в том месте, где сегодня расположен город Плимут. До сих пор посетителям показывают ту скалу, на которой высадились странники8.

«Но прежде, чем продолжать, — говорит цитируемый историк, — попробуем на мгновение представить себе истинное положение этих несчастных людей и подивимся милости Господа, спасшего их9.

Итак, переплыв огромный океан, они достигли наконец цели своих странствий, но не было там ни друзей, которые могли бы встретить их, ни жилища, в котором они на-

в Мемориал Новой Англии. Бостон, 1826, с. 14. См. также: Хатчинсон. История, т. II, с. 22.

7 Мемориал Новой Англии, с. 22.

" Эта скала сделалась предметом поклонения в Соединенных Штатах. Я видел ее обломки, бережно хранимые во многих городах страны. Не является ли это красноречивым свидетельством того, что могущество и величие человека заключены прежде всего в его душе? Камень, к которому всего лишь несколько мгновений прикасались ноги горсточки несчастных, становится знаменитым, он привлекает к себе взоры великого народа, его обломки почитаются как святыня, и даже пыль его превращается в достояние нации. А между тем, что стало с порталами множества дворцов? И кто беспокоится об этом?

9 Мемориал Новой Англии, с. 35.

шли бы себе приют. Зима здесь была в самом разгаре, а тем, кому знаком наш климат, известно, сколь суровы зимы в наших краях и какие ураганы свирепствуют в это время. Зимой трудно добраться и до знакомых мест, но несравненно труднее устроиться в новых. Их взорам представилась страшная и скорбная пустыня, полная хищных зверей и диких людей, о численности и свирепости которых они не имели тогда ни малейшего представления. Мерзлая земля была покрыта лесом и кустарником, и все вокруг было мрачно и негостеприимно. А за их спинами простирался безбрежный океан, отделявший их от цивилизованного мира. Им оставалось лишь обратить свои взоры к небу, чтобы хотя бы там найти немного успокоения и надежды».

Не следует думать, что пуритане были благочестивы лишь умозрительно или что они совершенно отстранились от мирских дел. Пуританизм, как я уже отмечал выше, являлся политическим течением в той же мере, что и религиозным. Едва успев высадиться на этом негостеприимном берегу, описанном Натаниелом Мортоном, эмигранты сразу же поспешили организоваться в общество, заключив с этой целью соглашение следующего содержания10:

«Мы, нижеподписавшиеся, предприняв во славу Божью, для распространения христианской веры и славы нашего отечества путешествие с целью основать первую колонию на этих далеких берегах, настоящим торжественно и в полном согласии между собой и перед лицом Бога заявляем, что решили объединиться в гражданский политический организм для лучшего самоуправления, а также для достижения наших целей; в силу этого соглашения мы введем законы, ордонансы и акты, а также сообразно с необходимостью создадим административные учреждения, которым мы обещаем следовать и подчиняться».

Это произошло в 1620 году. С того времени поток эмигрантов не иссякал. Религиозные и политические страсти, раздиравшие Британскую империю в течение всего царствования Карла I, гнали на берега Американского континента все новых и новых сектантов. В Англии главный очаг пуританизма по-прежнему оставался среди людей, принадлежавших к среднему сословию; большинство эмигрантов были выходцами именно из этой среды. Население Новой Англии быстро увеличивалось, и в то время, когда сословная иерархия в метрополии все еще деспотически размежевывала людей, колония все больше и больше являла собой однородное во всех отношениях общество. Демократия, о какой античный мир не осмеливался даже мечтать, вырвалась из недр старого феодального общества во всем величии и во всеоружии.

Английское правительство, довольное тем, что бациллы беспорядков и новых революций удалялись от него на значительное расстояние, хладнокровно взирало на эту многочисленную эмиграцию. Оно даже способствовало ей всеми средствами и, казалось, нимало не заботилось о судьбах тех, кто отправлялся искать на американской земле убежища от жестоких английских законов. Пожалуй, правительство воспринимало Новую Англию как страну, находящуюся во власти фантастических мечтаний, которую можно отдать искателям новизны с тем, чтобы они свободно экспериментировали с ней.

Английские колонии — и это было одной из главных причин их процветания — всегда пользовались большей внутренней свободой и большей политической независимостью, нежели колонии других стран. Но ни в одной части страны принцип свободы не осуществлялся столь полно и столь широко, как в штатах Новой Англии.

В то время всеми признавалось, что земли Нового Света должны принадлежать той европейской нации, которая первая их открыла.

На этом основании к концу XVI века практически все побережье Северной Америки стало владением английской короны. Способы, использовавшиеся британским правительством для заселения этих новоприобретенных территорий, были самыми различными: в одних случаях король передавал определенную часть земель Нового Света в подчинение назначенному им губернатору, который должен был управлять ими от имени короля и в соответствии с его непосредственными распоряжениями"; аналогичная

10 Эмигранты, основавшие штат Род-Айленд в 1638 году, те, кто поселился в Ныю Хейвене в 1637, первые жители Коннектикута, появившиеся там в 1639, и те, что основали Провиденс в 1640, тоже начали с того, что составили общественный договор, который затем был передан на утверждение всем заинтересованным сторонам. Питкин. История, с. 42,47.

" Так, например, было со штатом Нью-Йорк.

система колониального владения была принята всеми остальными европейскими государствами. В других случаях король предоставлял часть территории страны в собственность отдельным лицам и компаниям12. При этом вся полнота гражданской и политической власти сосредоточивалась в руках одного или нескольких лиц, которые под надзором и контролем правительства продавали земли и управляли местными жителями. И наконец третья система заключалась в предоставлении определенному числу эмигрантов права учреждать гражданское политическое общество под покровительством метрополии, а также права самоуправления во всем, что не противоречило английским законам.

Подобная форма управления колониями, столь благоприятствующая развитию свободы, была применена на практике лишь в Новой Англии13.

: В 1628 году14 такая хартия на колонию была пожалована Карлом I эмигрантам, ехавшим обосновываться в Массачусетсе.

Однако чаще всего хартии даровались колониям Новой Англии значительно позже их основания, когда существование колонии становилось уже свершившимся фактом. Города Плимут, Провиденс, Нью-Хейвен, штаты Коннектикут и Род-Айленд15 были основаны без всякого содействия и практически без ведома Англии. Новые поселенцы создали свои сообщества самостоятельно, не получив на это никаких полномочий метрополии, хотя они и не отрицали ее верховенства, и только лишь тридцать или даже сорок лет спустя, уже при Карле II, королевская хартия узаконила их существование.

Таким образом, изучая первые документы истории и законодательства Новой Англии, зачастую бывает сложно проследить ту связь, которая соединяла эмигрантов со страной их предков. То и дело обнаруживаешь, что они проявляют свою суверенность: сами назначают должностных лиц, заключают мир и объявляют войну, регламентируют деятельность полиции, принимают законы, как если бы они были подвластны одному лишь Богу16.

Самым необычным и в то же время наиболее поучительным является законодательство той эпохи. Именно в нем по преимуществу следует искать ключ к той великой социальной загадке, которую в наше время представляют собой для всего мира Соединенные Штаты.

Среди вышеупомянутых исторических документов необходимо в особенности выделить в качестве одного из наиболее характерных для данного периода свод законов, которые издал в 1650 году небольшой штат Коннектикут17.

Законодатели Коннектикута18 прежде всего занялись уголовным законодательством; при составлении законов у них появилась весьма странная идея почерпнуть их из Священного Писания: «Кто будет поклоняться иному Богу, кроме Господа нашего, —

12 Подобным образом дело обстояло в Мэриленде, в Северной и Южной Каролине, в Пенсильвании и в Нью-Джерси. См.: Питкин. История, т.1, с. 11—31.

13 В сочинении, озаглавленном «Историческое собрание государственных бумаг и других подлинных документов, предназначаемых в качестве материала для истории Соединенных Штатов Америки», подготовленном Эбенезером Хэзардом и опубликованном в Филадельфии в 1702 году, содержится очень большое число документов, ценных своим содержанием и достоверностью и относящихся к первому периоду становления колоний; в частности, среди них находятся различные хартии, пожалованные колониям английской короной, а также первые акты их правительств.

Обратитесь также к анализу всех этих хартий, произведенному господином Стори, судьей Верховного суда Соединенных Штатов, во введении к его «Комментарию к Конституции Соединенных Штатов».

Из всех этих документов следует, что принципы представительного управления и внешние формы политической свободы были известны во всех колониях практически с момента их зарождения. Эти принципы получили большее развитие на Севере, чем на Юге, но тем не менее в общем виде они существовали повсюду.

14 См.: Пшпкин. История, т.1., с. 35. См. также: Хатчинсон. История колонии Массачусетс, т. I, с. 9.

15 См. там же, с. 42—47. - г

16 При принятии законов по уголовному и гражданскому судопроизводству жители Массачусетса отошли от существовавших в Англии обычаев: в 1650 году имя короля еще не появилось во вступительной части судебных постановлений. См.: Хатчинсон, т. I, с. 452.

" Кодекс 1650 года, с. 28 (Хартфорд, 1830).

18 См. также в «Истории» Хатчинсона, т.1, с. 435—456, анализ уголовного кодекса, принятого в 1648 году колонией Массачусетс; этот кодекс составлен, исходя из тех же основных положений, что и кодекс Коннектикут.

говорят они вначале, — будет предан смерти». Далее следует десять или двенадцать подобных положений, целиком взятых из книг Второзакония, Исхода и Левита.

Богохульство, колдовство, прелюбодеяние19, изнасилование карались смертью, равно как и оскорбление, нанесенное сыном своим родителям. Законодательство грубого и полуцивилизованного народа было, таким образом, перенесено в просвещенное и нравственное общество, и поэтому нигде больше не складывалось такого положения, когда смертная казнь была столь широко предусмотрена законами и столь мало применима к виновным. Составляя данный свод уголовных законов, законодатели были озабочены прежде всего необходимостью поддержания нравственности и добропорядочности в обществе. Как следствие они постоянно вторгались в область человеческих чувств, и не было почти ни одного греха, который им не удавалось бы превратить в предмет судебного разбирательства. Читатель, видимо, отметил, с какой строгостью наказывались прелюбодеяние и изнасилование. Самые обычные отношения между людьми, не состоящими в браке, строго пресекались. За судьями закреплялось право применять к виновному одно из трех наказаний: денежный штраф, порка или брак20, причем, если верить протоколам тогдашних Нью-Хейвенских судов, дела подобного рода вовсе не были редкостью. В судебном решении от 1 мая 1660 года записано, что одна девушка была приговорена к денежному штрафу и подвержена суровому внушению лишь за то, что она сказала несколько нескромных слов молодому человеку и позволила себя поцеловать21 . Кодекс 1650 года изобилует также и предупредительными мерами. Леность и пьянство подвергались, согласно этим законам, строгому наказанию22. Трактирщики не имели права давать посетителю больше вина, нежели полагалось по закону; малейшая ложь, если она могла нанести вред кому-либо, влекла за собой штраф или телесное наказание23. В других местах кодекса законодатели, совершенно забыв, что в Европе они сами же защищали великие принципы религиозной свободы, предусматривали наложение денежного штрафа с целью заставить людей присутствовать на богослужении24 и даже вводили весьма суровые меры наказания25, вплоть до смертной казни, тем христианам, которые молились Богу иначе, чем они сами26. Рвение этих законодателей к регламентации всех и вся иногда приводило к тому, что они принимались за совсем уж недостойные дела. Так, например, в том же своде законов есть закон, запрещающий употребление табака27. Не следует, впрочем, забывать, что эти либо

19 Прелюбодеяние наказывалось смертью и согласно законам Массачусетса. Хатчинсон в первом томе на странице 441 говорит о том, что действительно несколько человек были подвергнуты смертной казни за это преступление. Он, в частности, приводит в этой связи любопытный случай, который произошел в 1663 году. Замужняя женщина находилась в любовной связи с неким молодым человеком. Затем она овдовела и вышла за него замуж. Прошло много лет, однако в обществе зародилось подозрение о некогда существовавшей между ними близости. Они подверглись уголовному преследованию, были заключены в тюрьму и едва не оказались приговоренными к смертной казни.

20 Кодекс 1650 года, с. 48. По-видимому, иногда случалось и так, что судьи назначали столь различные наказания одновременно, о чем свидетельствует решение одного из судов, вынесенное в 1643 году (Нью-Хейвенская старина, с. 114), в котором определено, что Маргерит Бедфорд, уличенная в предосудительных поступках, должна была подвергнуться телесному наказанию, а затем выйти замуж за Николаса Джеммингса, своего любовника.

21 Нью-Хейвенская старина, с. 104. См. также в «Истории» Хатчинсона, т. I, с. 435, многочисленные примеры аналогичных судебных решений.

22 Там же, 1650, с. 50,57.

23 Там же, с. 64.

24 Там же, с. 44.

25 Так было не в одном только Коннектикуте. В числе прочих обратитесь к закону, изданному 13 сентября 1644 года в Массачусетсе, по которому анабаптистов приговорили к изгнанию. Собрание официальных документов по истории штата, т. I, с. 538. См. также закон, опубликованный 14 октября 1656 года и направленный против квакеров. «Ввиду того, — говорится в нем, — что недавно возникла секта проклятых еретиков, или так называемых квакеров...». Далее следует перечисление чрезвычайно внушительных сумм штрафов, которым подвергнутся капитаны кораблей, если будут перевозить квакеров в Америку. Квакеры, которым удастся проникнуть в страну, будут приговорены к телесному наказанию и заключены в тюрьму для принудительных работ. За распространение своих убеждений при задержании в первый раз они должны будут уплатить штраф, во второй раз — подвергнуться тюремному заключению, а в третий — выселению из данной провинции. См.: Собрание официальных документов, т. I, с. 630.

25 Согласно уголовному законодательству штата Массачусетс, католические священники, которые вновь появлялись в колонии после того, как были оттуда изгнаны, приговаривались к смертной казни. 27 Кодекс 1650 года, с. 96.

странные; либо тиранические законы принимались отнюдь не принудительным путем: они одобрялись свободным голосованием всех заинтересованных в них граждан; не следует также упускать из виду то, что в этом обществе нравы были еще более строгими и более пуританскими, нежели сами законы. Так, например, в 1649 году в Бостоне сформировалось вполне серьезное общество, целью которого была борьба против светской блажи — ношения длинных волос28*.

Подобные несуразицы, бесспорно, постыдны для разумного человека; они свидетельствуют о ничтожестве нашей натуры, которая не в состоянии осознать до конца, что такое истина и справедливость, в результате чего человек зачастую вынужден делать выбор между двумя крайностями.

Наряду с этим уголовным законодательством, в котором столь глубоко отразились как ограниченность сектантского мироощущения, так и все воспламененные гонениям, и не перестающие будоражить души людей религиозные страсти, появилось в какой-то степени обусловленное ими собрание законов политического характера. Составленные двести лет тому назад, эти законы по своему духу свободы ушли далеко вперед по сравнению с нашим временем.

Общие принципы построения современных конституций, которые большинство европейцев XVII века понимало с трудом и которые лишь частично восторжествовали в тот период в Великобритании, были полностью признаны в Новой Англии и закреплены ее законами: участие народа в общественных делах, свободное голосование по вопросу о налогах, ответственность представителей власти перед народом, личная свобода и суд присяжных — все это было воспринято единодушно и реально введено в жизнь в Новой Англии.

Эти исходные принципы получили здесь самое широкое применение и распространение, тогда как в Европе ни одна нация на это не решилась.

В Коннектикуте избирательный корпус изначально состоял из всех граждан, проживавших в данном штате, что, впрочем, совершенно понятно29. У этого нарождающегося народа тогда еще господствовало почти полное равенство между людьми в том, что касалось их имущественного положения и тем более уровня их интеллектуального развития30.

В тот период в Коннектикуте подлежали избранию все должностные лица исполнительной власти, вплоть до губернатора штата31.

Все граждане в возрасте старше шестнадцати лет были обязаны носить оружие; они составляли народную милицию, сами назначали из своей среды офицеров и должны были находиться в постоянной готовности к защите отечества.

Законы Коннектикута, так же как и законы других штатов Новой Англии, отражают зарождение и развитие той общинной независимости, которая и в наши дни по-прежнему является основой американской свободы и инструментом ее воплощения в жизнь.

В Европе политическая жизнь большинства стран начиналась на верху официальной пирамиды и затем постепенно, да и то не в полной мере, охватывала все ячейки общества.

В Америке же, напротив, община была образована раньше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат — прежде, чем вся конфедерация.

К 1650 году в Новой Англии община полностью и окончательно утвердилась. Община была тем местом, которое объединяло и крепко связывало людей и где они могли проявить свои интересы и пристрастия, осуществить свои права и выполнить обязанности. Внутри общины кипела истинная и активная политическая жизнь, вполне демократическая и республиканская по своей сути. Колонии пока еще продолжали признавать верховную власть метрополии, штаты по-прежнему управлялись по законам монархии, однако республика уже полнокровно развивалась в рамках общины.

28 Мемориал Новой Англии, с. 316. 73 Конституция 1638 года, с. 17.

30 В 1641 году Генеральная ассамблея Род-Айленда при полном согласии установила демократическую форму правления в штате и заявила, что власть возлагается на корпус свободных граждан, которые обладают исключительным правом издавать законы и следить за их исполнением. — Кодекс 1650 года, с. 70.

31 Питкин. История, с. 47.

32 Конституция 1638 года, с. 12.

Община выбирала должностных лиц всех уровней, устанавливала местные налоги, а также взимала все прочие33. В общинах Новой Англии не было принято никаких законов о представительных органах. Любые общинные дела, затрагивающие интересы всех ее жителей, обсуждались, как в Афинах, на центральной площади или на общем собрании. *»

Когда внимательно изучаешь законы, которые принимались в течение всего первого периода существования американских республик, невольно поражаешься государственной мудрости законодателей, воплощавших в жизнь передовые теории.

Очевидно, что американские законодатели понимали обязанности общества в отношении своих членов гораздо шире и возвышеннее, нежели европейские законодатели того времени, и предъявляли к обществу такие высокие требования, от выполнения которых в других частях света оно пока еще уклонялось. В штатах Новой Англии бедняки были на полном обеспечении общества34 с момента его возникновения; строгие меры принимались для того, чтобы поддерживать в надлежащем состоянии дороги — для наблюдения за ними назначались даже специальные чиновники35; в публичные реестры общин заносились результаты обсуждения гражданами различных вопросов, факты смерти, бракосочетания и рождения членов общины36; для ведения этих реестров специально назначались регистраторы37. Существовали также чиновники, на которых возлагалась задача управления невостребованными наследствами. Другие чиновники занимались тем, что следили за соблюдением границ передаваемых по наследству земельных владений. Главной функцией ряда должностных лиц было поддержание общественного порядка в общине38.

Закон предусматривал тысячи самых различных мер, чтобы удовлетворить множество уже существующих или возможных социальных потребностей, о которых во Франции и в наше-то время имеется лишь весьма смутное представление.

Однако самобытность американской цивилизации с самого начала наиболее ярко проявилась в предписаниях, касающихся общественного образования.

«Принимая во внимание, — говорится в законе, — тот факт, что Сатана, враг рода человеческого, находит в невежестве людей свое самое мощное оружие, и заботясь о том, чтобы знания, принесенные сюда нашими отцами, не отошли в небытие вместе с ними; принимая во внимание то, что в воспитании детей прежде всего заинтересовано государство, мы, с помощью Божьей...»39. Далее следуют положения, предписывающие создание школ во всех общинах и обязывающие всех жителей под угрозой крупных штрафов взять на себя содержание этих школ. Аналогичным образом в наиболее густонаселенных районах создавались высшие школы. Муниципальные власти должны были следить за тем, чтобы родители отправляли своих детей в школы; эти власти пользовались правом налагать штраф на тех родителей, которые не выполняли данного требования; в случае же, если подобное неповиновение продолжалось, общество принимало на себя роль семьи, забирало ребенка на свое попечение и лишало отцов этих детей прав, которыми их наделила сама природа и которыми они столь дурно пользовались40. Читатель, несомненно, обратил внимание на преамбулу данных ордонансов: в Америке к просвещению ведет именно религия, тогда как к свободе человека направляет соблюдение им законов Божьих.

Когда, бросив, таким образом, беглый взгляд на американское общество 1650 года, обращаешься к положению в Европе, и в особенности к той ситуации, которая сложилась на всем континенте в ту же эпоху, тебя охватывает глубокое изумление: в начале XVII века повсюду на развалинах олигархической и феодальной свободы средневековья восторжествовала абсолютная монархия. В этой блестящей и просвещенной Европе идея прав человека совершенно игнорировалась — как никогда более;

33 Кодекс 1650 года, с. 80.

34 Там же, с. 78.

35 Там же, с. 49.

36 См.: Хатчинсон. История, т. I, с. 455.

37 Кодекс 1650 года, с. 86.

38 Там же, с. 40.

39 Там же, с. 90.

40 Там же, с. 83.

никогда еще народы не принимали столь слабого участия в общественной и политической жизни своих государств; никогда еще принципы истинной свободы не занимали столь мало умы людей. И все это тогда, когда все эти принципы, неизвестные европейским нациям либо презираемые ими, были провозглашены в пустынных краях Нового Света и легли в основу будущего развития великого народа. Самые смелые теории, созданные человеческим разумом, получили применение на практике в этом столь простом на первый взгляд обществе, которое ни один государственный деятель, без всякого сомнения, даже не удостоил бы своего внимания. Отдавшись на волю своей самобытности, человек, пользуясь лишь одним воображением, создал экспромтом беспрецедентное законодательство. При этой безвестной демократии, которая еще не дала миру ни одного генерала, ни одного философа или великого писателя, человек имел возможность встать в присутствии свободных граждан и При всеобщем одобрении дать следующее прекрасное определение свободы:

«Нам не следует заблуждаться относительно того, что мы понимаем под нашей независимостью. В самом деле, существует своего рода порочная свобода, которой пользуются как животные, так и люди и которая состоит в том, чтобы поступать сообразно собственным желаниям. Такая свобода враждебна любой власти; ее трудно подчинить каким-либо правилам; при ней мы опускаемся все ниже и ниже; она — враг истины и мира; даже Господь счел необходимым воспротивиться ей! Но одновременно существует свобода гражданская и нравственная; сила, воплощающаяся в единении всех; сила, которую самой власти предназначено охранять: эта свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое. Эту святую свободу мы обязаны защищать от любых случайностей и в случае необходимости жертвовать за нее собственной жизнью»41.

Я уже сказал довольно много, чтобы представить в истинном свете характер англоамериканской цивилизации. Она есть результат (данное исходное положение должно постоянно присутствовать в ходе любых размышлений) двух совершенно различных начал, которые, кстати говоря, весьма часто находились в противоборстве друг с другом, но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы.

Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами. С одной стороны, их сдерживали оковы определенных религиозных верований, а с другой — они были совершенно свободны от каких-либо политических предрассудков.

Отсюда и появились две различные, но вовсе не противоречащие друг другу тенденции, отпечаток которых нетрудно заметить повсюду — как в нравах общества, так и в его законах.

Эти люди способны приносить в жертву религиозным убеждениям своих друзей, свою семью и свою родину; можно предположить, что они поглощены поиском некоего интеллектуального блага, за которое готовы заплатить столь дорогую цену. Между тем, оказывается, что они практически с той же настойчивостью стремятся добиться не только морального удовлетворения, но и материальных благ, ища счастья на том свете и одновременно благополучия и свободы на этом.

Политические убеждения и созданные человечеством законы и институты превращаются в их руках в нечто столь податливое и гибкое, что, кажется, они могут принимать любой оборот и как угодно комбинироваться.

Перед этими людьми рушатся все преграды, сковывавшие общество, в котором они родились; устаревшие взгляды, в течение долгих веков влиявшие на мир, постепенно исчезают; перед ними открываются практически безграничные возможности, напоминающие некое бесконечное пространство без горизонта. Человек устремляет свой разум к этому полю деятельности, он исхаживает его вдоль и поперек, однако, достигнув границ мира политики, он невольно останавливается. Трепеща, он отказывается использовать свои самые устрашающие возможности, он больше не хочет ни сомневаться, ни создавать нечто новое, он даже воздерживается от желания приподнять завесу, закры-

41 Мэзер. Великие деяния Христа в Америке, т. II, с. 13. Эта речь была произнесена Уинтропом. Его обвиняли в том, что, будучи должностным лицом, он совершил ряд беззаконных действий; однако после произнесения речи, из которой взят данный отрывок, он был оправдан под всеобщие рукоплескания, и с тех пор его всегда переизбирали губернатором штата. См.: Маршалл, т. I, с. 166.

вающую святилище, — исполненный уважения, он преклоняет колени перед истинами, которые принимает беспрекословно.

Таким образом, в мире нравственности все упорядочено, согласовано, предусмотрено и решено заранее. В мире же политики все находится в постоянном движении, все оспаривается, все как-то неопределенно; в одном — пассивное, хотя и добровольное повиновение, в другом — независимость, недоверие к опыту и горячее отрицание любого авторитета.

Эти две тенденции, столь противоположные на первый взгляд, не наносят друг другу никакого вреда, напротив, они развиваются в полном согласии и даже как бы оказывают поддержку одна другой.

Религия видит в гражданской свободе благородное выражение человеческих способностей, а в политическом мире — поле деятельности, предоставленное человеческому разуму Создателем. Свободная и могущественная в своей сфере, полностью удовлетворенная отведенным ей в обществе местом, религия прекрасно осознает, что ее империя окажется более прочной, если она станет властвовать, опираясь лишь на собственные силы, и господствовать над сердцами без какой-либо поддержки извне.

Свобода же видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав. Она воспринимает религию как блюстительницу нравственности, а саму нравственность считает гарантией законности и залогом своего собственного существования*.

ПРИЧИНЫ НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ АНГЛО-АМЕРИКАНСКИХ ЗАКОНОВ И ОБЫЧАЕВ

Что сохранилось от аристократических институтов при самой полной демократии. — Почему это произошло. —Необходимость различать, что имеет пуританское начало, а что пришло из аристократической Англии.

Читатель не должен делать из всего изложенного слишком общие и слишком безо* говорочные выводы. Безусловно, общественное положение, религиозные убеждения и нравы первых эмигрантов оказали колоссальное воздействие на судьбы их нового отечества. Тем не менее не от их воли зависело создание такого общества, где они сами стали бы исключительными его творцами с самого начала. Никто не способен полностью освободиться от своего прошлого. Поселенцам не раз случалось смешивать, как сознательно, так и безотчетно, те убеждения и обычаи, которые были свойственны только им самим, с другими убеждениями и обычаями, которые они получили в процессе образования или почерпнули из национальных традиций страны, откуда они были родом.

Таким образом, желая составить правильное представление о современных англо-американцах, нужно уметь точно различать, что имеет пуританские корни, а что — английские.

В Соединенных Штатах нередко можно столкнуться с законами или обычаями, которые существенно отличаются от всего того, что их окружает. Создается впечатление, что эти законы составлены в духе, совершенно противоположном тому, который господствует в американском законодательстве в целом; что эти обычаи как бы противоречат всей атмосфере, присущей данному обществу. Если бы английские колонии были основаны в менее просвещенную эпоху или если бы их происхождение терялось в глубине веков, то тогда задача, скорее всего, оказалась бы неразрешимой.

Для того, чтобы пояснить свою мысль, приведу здесь один пример.

Гражданское и уголовное законодательства американцев признают всего лишь две меры пресечения: тюремное заключение или внесение залога. Согласно процедуре, ответчику вначале предлагается внести залог, если же он отказывается это сделать, то подлежит тюремному заключению. После этого рассматриваются обоснованность и тяжесть выдвинутого обвинения.

Совершенно очевидно, что подобное законодательство направлено прежде всего против бедняка и благоприятно только лишь для богача.

Бедняк далеко не всегда может найти необходимую для залога сумму, даже если речь идет о гражданском деле; кроме того, если он должен дожидаться судебного решения в тюрьме, то вынужденное бездействие вскоре в любом случае приведет его к нищете.

Богачу же, напротив, в гражданских делах всегда удается избежать заключения. Более того, если он и совершил правонарушение, то легко может избежать грозящего ему наказания: после того как он представил залог, он без труда исчезает. Таким образом, можно утверждать, что для него все наказания, определяемые законом, сводятся всего лишь к простому денежному взысканию, то есть обычному штрафу42. Ничто не несет на себе большей печати аристократического духа, нежели подобное законодательство!

Однако в Америке законы составляются бедными, которые, естественно, стараются сохранить за собой наибольшие общественные привилегии и преимущества.

Объяснение этому феномену следует искать в Англии: законы, о которых идет речь, — английские43 . Американцы приняли их без каких-либо изменений, несмотря на то что они прямо противоречат общему содержанию их законодательства и всем их убеждениям.

Народ менее всего склонен менять как свои обычаи, так и свое гражданское законодательство. Гражданские законы досконально известны лишь юристам, то есть тем, чей прямой интерес заключается в сохранении их в том виде, в котором они уже существуют, независимо от того, хороши эти законы или плохи, — по той лишь простой причине, что они их прекрасно знают. Большая же часть населения знакома с законами лишь весьма приблизительно; люди сталкиваются с ними только в конкретных случаях, с трудом воспринимают их общую направленность и потому подчиняются им совершенно бездумно.

Я привел здесь всего лишь один пример, тогда как мог бы перечислить их значительно больше.

Картина, которую являет собой американское общество, словно бы покрыта, если так можно выразиться, слоем демократии, из-под которого время от времени проступают старинные, аристократические краски.

42 Безусловно, существуют такие преступления, по которым не предусматривается никакого залога, однако число их весьма незначительно.

43 См.: Блэкстон и Делолм, кн. I, гл. X.

Глава III ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ АНГЛО-АМЕРИКАНЦЕВ

Общественный строй обыкновенно возникает как следствие какого-либо события, иногда учреждается законодательным путем, а большей частью является результатом соединения этих двух обстоятельств. Однако, как только он сформируется, он сам начинает порождать большинство законов, обычаев и взглядов, определяющих поведение нации; то, что не является производным от него самого, он стремится изменить.

Следовательно, для того чтобы понять законодательство и обычаи того или иного

народа, необходимо начать с изучения его общественного строя.

ОСНОВОПОЛАГАЮЩАЯ ОСОБЕННОСТЬ ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ АНГЛО-АМЕРИКАНЦЕВ — ЭТО ЕГО СУГУБО ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ НАЧАЛО

Первые эмигранты в Новой Англии.. — Равенство между ними. —Аристократические законы,

введенные на Юге. Эпоха революции. — Изменение законов о наследовании. — Последствия этою

изменения. — Равенство в самом полном объеме в новых штатах Запада. — Равенство в уровне

образованности.

Можно было бы сделать немало важных замечаний по поводу общественного строя англо-американцев, однако необходимо особо остановиться на самом важном.

Общественный строй англо-американцев в высшей степени демократичен. Такой --- ~~ ~"«™*ания колоний; в настоящее же время он стал еще более демократичным.

В предыдущей главе я говорил о том, что первые эмигранты, поселившиеся на побережье Новой Англии, были во многих отношениях равны между собой. В этой части Союза никогда не чувствовалось ни малейшего влияния аристократии. Да здесь никогда и не могло быть никакого иного влияния, кроме влияния разума. Народ привык почитать некоторых знаменитостей как символы просвещенности и добродетели. Отдельные граждане приобрели над ним определенную власть, которую не без основания можно было бы назвать аристократической, если бы она неизменно передавалась от отца к сыну.

Так обстояло дело к востоку от Гудзона; на юго-западе от этой реки и вплоть до Флориды мы видим нечто совершенно другое.

В большинстве штатов, расположенных на юго-западе от Гудзона, поселились богатые землевладельцы. Они принесли с собой аристократические принципы и вместе с ними — английские законы о наследовании. Я говорил о причинах, препятствующих возникновению в Америке могущественной аристократии. Эти причины, хотя и существовавшие в местах поселений к юго-западу от Гудзона, все же имели там меньшее значение, нежели в восточных от реки территориях. На Юге один человек, используя труд невольников, мог обрабатывать огромные пространства земли. Как следствие, в этой части Американского континента жили в основном богатые землевладельцы. Однако они не пользовались тем влиянием, каким располагает аристократия в Европе, посколь-

ку у них не было никаких привилегий; в результате того, что земля воэделывалась с помощью рабского труда, они не имели арендаторов, и, следовательно, сама система патроната здесь отсутствовала. Тем не менее крупные землевладельцы, жившие к югу от Гудзона, представляли собой высшее сословие, которому были свойственны особые убеждения и пристрастия и которое становилось в центре политической жизни общества. Это была весьма своеобразная аристократия, мало отличавшаяся от основной массы населения, чьи интересы и вкусы она легко воспринимала, не возбуждая ни у кого ни любви, ни ненависти — иными словами, она была слаба и не слишком живуча. Именно этот класс и возглавил на Юге восстание: Американская революция обязана ему своими самыми великими людьми.

В эту эпоху все общество пришло в движение: народ, во имя которого велась война, народ, ставший могущественным, возжелал действовать самостоятельно; у него пробудились демократические инстинкты. Сломив иго метрополии, люди почувствовали вкус ко всяким проявлениям независимости: влияние отдельных личностей стало ощущаться все меньше и меньше и постепенно сошло на нет; и обычаи, и законы начали гармонично развиваться в едином направлении к общей цели.

Однако последним шагом к равенству стал закон о наследовании.

Меня удивляет тот факт, что юристы, как современные, так и прошлых времен, не признавали того огромного влияния, которое оказывали законы о наследовании1 на развитие человеческих отношений. Верно, что эти законы относятся к гражданскому законодательству, но на самом-то деле их следовало бы поставить во главу угла всех политических установлений, ибо они самым непредвиденным образом воздействуют на общественный строй, при котором живут те или иные народы, тогда как политические законы являются простым отражением этого строя. Кроме того, законы о наследовании имеют бесспорное и постоянное влияние на все общество, они в некотором смысле воздействуют на целые поколения задолго до их рождения. Эти законы дают человеку почти божественную власть над будущим ему подобных. Законодатель, единожды установив порядок наследования имущества гражданами, затем отдыхает на протяжении столетий. Запустив механизм в действие, он может сидеть сложа руки: машина уже движется собственным ходом по намеченному заранее пути. Задуманная определенным образом, она объединяет, концентрирует, группирует вокруг отдельных лиц сначала собственность, а вскоре и власть; она в какой-то степени порождает земельную аристократию. Если же в конструкцию данной машины заложены другие принципы и если цель ее создания иная, то ее воздействие оказывается еще более быстрым: она разделяет, распределяет, размельчает имущество и могущество. Иногда случается так, что она наводит страх быстротой своего движения: уже и не надеясь приостановить ее ход, люди стараются по крайней мере как-то затруднить ее работу, воспрепятствовать ей; они делают попытки противостоять ее действию — но, увы, тщетные старания! Она дробит все, что ей ни попадается, на мелкие части, видны лишь разлетающиеся в стороны осколки. Она неустанно то поднимается вверх, то вновь опускается на землю до тех пор, пока эта земля не превратится в зыбкую и практически неосязаемую пыль, на которой устраивается поудобнее демократия.

В тех случаях, когда закон о наследовании позволяет и, тем более, требует равного раздела имущества отца между детьми, последствия его применения могут быть двоякими; необходимо четко различать их между собой, хотя цель у них одна и та же.

В соответствии с законом о наследовании смерть каждого владельца влечет за собой коренные изменения в собственности: имущество не просто меняет владельца, но меняет, так сказать, и свою природу, ибо оно беспрерывно дробится на все более и более мелкие части.

1 Под законами о наследовании я подразумеваю все законы, главной задачей которых было определение судьбы имущества после смерти его владельца.

К их числу относится и закон о субституциях; этот закон, по правде сказать, хотя и препятствует собственнику распоряжаться своим имуществом при жизни, но одновременно обязывает владельца сохранять его только лишь для того, чтобы оно без ущерба перешло к наследнику. Основной целью закона о субституциях все-таки является распределение имущества после смерти владельца, остальное же есть лишь средство для достижения данной цели.

Именно в этом и заключается непосредственный, реально ощутимый результат применения данного закона. В тех странах, где законодательство устанавливает равенство при разделе наследства, имущество и особенно земельные владения должны, таким образом, постоянно сокращаться в размерах. Между тем последствия подобного законодательства становились бы заметными лишь спустя длительное время, если бы закон действовал только сам по себе, потому что редко какая семья имеет более двоих детей (например, в такой густонаселенной стране, как Франция, в среднем на семью приходится трое детей); разделив между собой состояния отца и матери, дети вряд ли окажутся беднее, чем каждый из родителей в отдельности.

Однако закон о равном разделе наследства оказывает свое воздействие не только на судьбу имущества: он влияет и на сами души владельцев, вызывая игру страстей, которая сказывается на его осуществлении. Таковы косвенные последствия закона, приводящие к быстрому разрушению крупных состояний, и в особенности крупных землевладений.

У тех народов, у которых закон о наследовании исходит из права первородства, земельные владения наиболее часто переходят от поколения к поколению, не подвергаясь дроблению. Таким образом, владение землей порождает фамильный дух. Семья — это земля, которой она владеет, земля — это семья; земля увековечивает фамилию рода, его происхождение, его славу, его могущество и его добродетели. Она является бессмертным свидетелем прошлого и ценным залогом будущего существования семьи, рода.

Закон о наследовании, устанавливающий равный раздел имущества, уничтожает ту тесную связь, которая существовала между принадлежностью к конкретному роду и сохранностью земельного владения; земля перестает олицетворять собою семью, род, поскольку, неизбежно подвергаясь разделу через одно или два поколения, она, естественно, должна уменьшиться в размерах и в конце концов совершенно исчезнуть. Сыновья крупного землевладельца, если их число невелико или если им сопутствует удача, конечно, могут еще сохранять надежду стать не менее богатыми, нежели их родители, однако они не смогут обладать той же собственностью, которой владели их предки: их богатство непременно будет состоять из других элементов, нежели состояние родителей.

Таким образом, как только вы лишите землевладельцев их громадной заинтересованности в сохранении земли, что обусловлено их чувствами, воспоминаниями, гордостью и честолюбием, можно быть совершенно уверенными в том, что рано или поздно они продадут свои владения; их будет толкать к продаже земли немалая финансовая заинтересованность, так как движимое имущество обеспечивает своему владельцу большие проценты, нежели любое другое, и тем самым в большей степени способствует удовлетворению повседневных потребностей и желаний человека.

Оказавшись хотя бы единожды поделены, крупные землевладения уже не воссоздаются вновь в своем первоначальном виде, так как мелкий землевладелец получает, если соотнести размеры земли и его доходы, большую прибыль от своего надела2, нежели крупный собственник от своих владений, поэтому-то он и продает свой участок значительно выгоднее, чем последний. Таким образом, экономические расчеты, побудившие богатого человека продать свои обширные земельные владения, тем более не позволят ему приобретать маленькие участки земли с целью впоследствии воссоздать из них большие.

То, что называется чувством рода, на самом деле не что иное, как тщеславие. Каждый стремится продлить свой род, дабы достичь в некотором смысле бессмертия, воплотившись в своих потомках. Когда чувство рода пропадает, с особенной силой проявляется эгоизм человека. Род воспринимается как нечто весьма размытое, неопределенное и неясное, каждый человек думает лишь о собственном благополучии в повседневной жизни и о том, чтобы просто обзавестись потомством.

Таким образом, никто не заботится об увековечении своего рода, а если и заботится, то чаще всего другими средствами, нежели сохранение земельной собственности.

Итак, закон о наследовании не только делает трудным сохранение в целости родовых земельных владений, но и лишает собственников даже желания это делать; он в известной степени заставляет их содействовать своему же собственному разорению.

2 Я не хочу сказать, что мелкий землевладелец качественнее возделывает почву, но он делает это старательнее и с большим усердием, компенсируя своим трудом нехватку умения в обработке земли.

Закон о равном разделе имущества действует двояким образом: влияя на собственность, он оказывает воздействие и на человека; оказывая воздействие на человека, он не может не затронуть и собственность.

Своим двойным воздействием закон наносит огромный ущерб институту земельной собственности и приводит к быстрому уничтожению как самих родов, так и их состояний3 .

Нам, французам XIX века, постоянным свидетелям политических и социальных перемен, происходящих в результате действия закона о наследовании, не подобает ставить под сомнение его значение. Ежедневно мы видим, как этот закон то тут, то там проявляется на нашей земле, разрушая стены наших домов и уничтожая ограждения вокруг наших полей. Вместе с тем если по закону о наследовании и совершено немало дел в нашей стране, то впереди таких дел еще больше. Действию этого закона во многом препятствуют наши воспоминания, наши убеждения и наши привычки.

В Соединенных Штатах его разрушительная сила уже почти достигла своих пределов. И именно в этой стране и следует изучать основные результаты применения этого закона.

Английское законодательство о передаче имущества по наследству было ликвидировано в эпоху революции практически во всех североамериканских штатах.

Закон о субституциях был изменен таким образом, чтобы практически никак не стеснять свободное обращение имущества*.

Ушло первое поколение, начался раздел земель. С течением времени данный процесс развивался все быстрее и быстрее. Сегодня, по прошествии всего лишь шестидесяти лет, общество стало уже совершенно неузнаваемым; почти все семьи крупных землевладельцев растворились в общей массе населения. В штате Нью-Йорк, где в свое время насчитывалось довольно большое количество крупных землевладельцев, лишь двое умудрились уцелеть в готовом поглотить их водовороте. Дети богатых граждан стали сегодня коммерсантами, адвокатами, врачами. Многие из них канули в полную безвестность. Последние следы высокого общественного положения и знатности, унаследованных от предков, были уничтожены; закон о наследовании свел всех к единому уровню.

Это вовсе не означает, что в Соединенных Штатах, да и в других местах нельзя встретить богатых современников. Напротив, я, пожалуй, даже не знаю другой такой страны, где бы любовь к деньгам занимала столь прочное место в сердцах людей и где бы открыто высказывалось столь глубокое презрение к теории о неизменном имущественном равенстве. Однако состояния обращаются в этой стране с невероятной быстротой, а опыт свидетельствует о том, насколько редко случается, чтобы два поколения подряд пользовались привилегией быть богатыми.

Эта картина, какой бы красочной она ни была, тем не менее дает лишь самое приблизительное представление о том, что происходит в новых штатах Запада и Юго-Запада Америки.

К концу прошлого столетия предприимчивые искатели приключений начали проникать в долину Миссисипи. Это стало как бы новым открытием Америки, и вскоре туда хлынуло большое число эмигрантов; из пустынных необжитых мест стали вдруг доходить вести, что там появились какие-то неизвестные общины. Штаты, которых не было и в помине всего несколько лет тому назад, прочно заняли свое место в американском Союзе. Именно в западных территориях развитие демократии достигло своего наивысшего уров-

3 В силу того, что земля является самой надежной формой собственности, время от времени появляются богатые люди, которые охотно готовы потерять значительную часть своих доходов с тем, чтобы быть уверенными в оставшихся. Однако подобные случаи являются исключением. Любовь к недвижимости обыкновенно встречается у людей бедных. Мелкие земельные собственники, у которых меньше знаний, меньше фантазии и меньше пристрастий по сравнению с богатыми владельцами, обыкновенно заботятся лишь о том, чтобы расширить свои владения, и, таким образом, зачастую случается, что наследство, брак или же удача в коммерции постепенно открывают перед ними возможности добиться своей цели.

Наряду с тенденцией, ведущей к тому, что люди дробят свои землевладения, существует и другая тенденция, которая ведет к накоплению земли. Данная тенденция, будучи достаточной для того, чтобы воспрепятствовать дроблению земельных владений до бесконечности, тем не менее не является настолько сильной, чтобы способствовать возникновению крупных состояний и тем более сохранению таких земельных состояний в руках одного рода.

ня. В этих штатах, возникших в какой-то степени по воле случая, люди расселились на занятых ими землях совсем недавно. Они были едва знакомы друг с другом, и никто не знал прошлого своего ближайшего соседа. Население этой части Американского континента, таким образом, избежало влияния не только знати или крупных богачей, но и так называемой аристократии от природы, то есть людей, своим происхождением связанных с просвещением и добропорядочностью. Здесь никто не пользовался тем большим уважением, которое вызывается памятью людей о прошедшей перед их глазами жизни, отданной на благо других. В новых штатах Запада есть просто жители, но общество как таковое здесь пока еще не сложилось.

Однако в Америке люди имеют не только одинаковые состояния; они до известной степени равны и в своем интеллектуальном развитии.

Я не думаю, что где-либо в мире существуют государства, где пропорционально численности населения встречалось бы столь мало полных невежд и столь же мало ученых, как на Североамериканском континенте.

Начальное образование в этой стране доступно всем и каждому. Высшее образование не доступно практически никому.

Данную ситуацию легко понять; она явилась неизбежным результатом всего того, о чем говорилось выше.

Почти все американцы довольно-таки зажиточны, поэтому они легко могут приобрести начальные элементы человеческих знаний.

Однако в Америке мало богатых людей, в силу чего практически все американцы вынуждены заниматься какой-либо профессиональной деятельностью. Между тем любая профессия требует предварительного обучения. Таким образом, приобретению общеобразовательных знаний американцы могут посвящать лишь первые несколько лет своей жизни: уже в пятнадцать лет они начинают свою профессиональную деятельность, и, как следствие, получение ими образования завершается чаще всего именно в ту пору жизни, когда у нас оно лишь только начинается. Если же американец продолжает учиться и дальше, то чаще всего он сосредоточивается лишь на предметах конкретных, от которых впоследствии может получить выгоду. Он рассматривает науку с сугубо деловой точки зрения, извлекая из нее только то, что может принести непосредственную пользу в настоящий момент.

В Америке большинство ныне богатых людей были когда-то бедными; практически все, кто сейчас бездельничает, в юности трудились не покладая рук. Поэтому если у человека и могла быть когда-то тяга к знанию, то у него не было времени заниматься своим образованием, а когда у него наконец появилось свободное время, то исчезло само желание.

В Америке вообще нет такого слоя людей, которые могли бы вместе с состоянием и возможностью иметь свободное время передать в наследство потомкам свою любовь к знаниям и которые почитали бы за честь заниматься умственным трудом.

Стало быть, американцы и не хотят посвящать себя этому труду, и не имеют возможности им заниматься.

В этих условиях в Соединенных Штатах установился некий средний уровень знаний, к которому все как-то приблизились: одни, — поднимаясь до него, другие, — опускаясь.

В результате здесь можно встретить огромную массу людей, у которых сложилось почти одинаковое понимание религии, истории, наук, политической экономии, законодательства, государственного устройства и управления.

Разум дается человеку Богом — один получает больше, другой — меньше, — и человек не в силах противодействовать такому неравенству; это было и будет всегда.

Однако, как по крайней мере видно из сказанного выше, хотя умственные способности людей по воле Создателя и остаются неодинаковыми, люди вместе с тем получают равные возможности для своего развития.

Итак, в Америке аристократическая элита, будучи весьма слабой уже в момент своего зарождения, в настоящее время если до конца еще и не уничтожена, то по меньшей мере ослаблена до такой степени, что вряд ли можно говорить о каком-либо ее влиянии на развитие событий в стране.

Напротив, время, события и законы создали такие условия, в которых демократический элемент оказался не только преобладающим, но и, так сказать, единственным. В американском обществе не заметно ни фамильного, ни сословного влияния, здесь даже очень редко случается, чтобы какая-то отдельная личность имела вес в обществе долгое время.

Американский общественный строй, таким образом, представляет собой чрезвычайно странное явление. Ни в одной стране мира и никогда на протяжении веков, память о которых хранит история человечества, не существовало людей, более равных между собой по своему имущественному положению и по уровню интеллектуального развития, другими словами — более твердо стоящих на этой земле.

ВЛИЯНИЕ АНГЛО-АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВЕННОГО СТРОЯ НА ПОЛИТИЧЕСКУЮ ЖИЗНЬ СТРАНЫ

Совсем нетрудно предположить, каким образом общественный строй может повлиять на политическую жизнь страны.

Было бы совершенно непонятно, если бы равенство, характерное для различных сфер человеческой жизни, не коснулось бы в конце концов и мира политики. Невозможно представить себе, чтобы люди, равные между собой во многих отношениях, в одной какой-то области оставались навечно неравными, поэтому, естественно, со временем они должны добиться равенства во всем.

Между тем мне известны всего два способа, которыми можно достичь равенства в политической сфере: нужно или дать все права каждому гражданину страны, или же не давать их никому.

Тем из народов, которые пришли к такому же общественному строю, какой существует у англо-американцев, оказывается чрезвычайно сложно заметить некую границу между верховной властью, принадлежащей всему населению, и единоличной абсолютистской властью.

Вряд ли стоит отрицать, что при описанном мною выше общественном строе может с одинаковой легкостью быть как первый, так и второй результат.

И действительно, существует некое настойчивое и закономерное стремление человека к такому равенству, которое пробуждает в людях желание стать сильными и уважаемыми в обществе. Это страстное желание служит тому, что незначительные люди поднимаются до уровня великих. Однако в человеческих душах живет иногда и некое извращенное отношение к равенству, когда слабые желают низвести сильных до собственного уровня, и люди скорее готовы согласиться на равенство в рабстве, чем на неравенство в свободе. Это вовсе не означает, что люди, живущие при демократическом общественном строе, с легкостью пренебрегают свободой; напротив, им свойственна инстинктивная склонность к ней. Однако обретение свободы отнюдь не является главной и постоянной целью их жизни. Единственное, что они любят безгранично, — так это равенство; эти люди как-то внезапно, под влиянием сиюминутных импульсов, устремляются к свободе, и если они все же не достигают своей цели, то безропотно покоряются судьбе; им ничего не нужно, кроме равенства, и они скорее согласились бы погибнуть, чем лишиться его.

С другой стороны, когда все граждане более или менее равны между собой, им становится сложно защищать свою независимость от нажима властей. Никто из них не оказывается достаточно сильным, чтобы успешно сопротивляться поодиночке, поэтому, лишь объединяя свои усилия, сообща, люди способны гарантировать себе сохранение свободы. Однако подобное объединение сил достижимо далеко не всегда.

Таким образом, на основе одного и того же общественного строя народы могут добиться двух основных результатов: эти результаты кардинально разнятся между собой, но источник у них один.

Первыми столкнулись с этой описанной мною опасной альтернативой англо-американцы; они были вполне счастливы, избежав неограниченной, абсолютистской власти. Обстоятельства, происхождение, образование и в особенности нравы позволили им ввести у себя и сохранить верховную власть всего народа.

Глава IV

О ПРИНЦИПЕ НАРОДОВЛАСТИЯ В АМЕРИКЕ

Всеобъемлющее господство принципа народовластия в американском обществе. — Применение

американцами данного принципа до революции. — Влияние революции на развитие принципа

народовластия. — Постепенное и неуклонное снижение ценза.

Говоря о политических законах Соединенных Штатов, следует непременно начать с концепции народовластия.

Принцип народовластия, который в той или иной степени всегда заложен в основу любых общественных институтов, обычно почти невидим. Ему подчиняются, хотя его и не признают, а если все же иногда случается извлечь его на свет божий, то тотчас же люди торопятся вновь скрыть его во мраке святилища.

Воля народа есть, пожалуй, один из тех лозунгов, которым интриганы и деспоты всех времен и народов наиболее злоупотребляли. Одни считали, что эта воля выражается одобрением, исходящим от отдельных продажных приспешников власти; другие видели ее в голосах заинтересованного или боязливого меньшинства; некоторые даже находили, что- воля народа наиболее полно проявляется в его молчании и что из самого факта его повиновения рождается их право повелевать.

В Америке, в отличие от других стран, принцип народовластия претворяется в жизнь открыто и плодотворно. Он признается обычаями страны, провозглашается в ее законах, он свободно эволюционирует и беспрепятственно достигает своих конечных целей.

Если на свете существует такая страна, в которой можно по достоинству оценить принцип народовластия, где можно изучить его в применении к общественной деятельности и судить как о его преимуществах, так и о его недостатках, то этой страной, бесспорно, является Америка.

Как я уже говорил ранее, многие колонии Новой Англии с момента их появления руководствовались принципом народовластия. Меж тем в то время было еще очень далеко до того, чтобы этот принцип стал столь доминирующим в управлении страной, как это имеет место сейчас.

Два препятствия — одно из них внешнее, другое внутреннее — сдерживали его всеохватывающее поступательное развитие.

Принцип народовластия не мог открыто появиться в законах, так как колонии еще продолжали формально подчиняться метрополии, и его были вынуждены скрывать, провозглашая лишь на провинциальных собраниях и главным образом в общинах, где он тайно таким путем развивался.

Американское общество того времени еще не было достаточно подготовлено к тому, чтобы принять этот принцип со всеми вытекающими последствиями. Просвещенные люди в Новой Англии и богатые граждане в штатах, расположенных к югу от Гудзона, в течение длительного времени оказывали, как это уже было описано мною в предыдущей главе, своего рода аристократическое влияние на общество, направленное на сосредоточение всей власти в руках единиц. Еще далеко было то время, когда все общественные должностные лица стали выбираться, а все граждане считались избирателями. Избирательное право было повсеместно ограничено определенными рамками и конкретным избирательным цензом. Данный ценз весьма мало применялся на Севере и гораздо больше — на Юге.

Вспыхнула Американская революция. Принцип народовластия вышел за пределы общины и распространился на сферу деятельности правительства; все классы пошли на уступки ради торжества этого принципа; во имя него сражались и побеждали; он стал наконец законом законов.

Внутри американского общества произошли столь же быстрые изменения. Закон о наследовании завершил уничтожение местного влияния.

К тому времени, когда воздействие законов и результаты революции стали мало-помалу очевидными для всего общества, демократия уже одержала безоговорочную победу. Демократия восторжествовала на деле, захватив власть в свои руки. Против нее не дозволялось даже вести борьбу. Высшие сословия подчинились ей безропотно и без сопротивления, как злу, сделавшемуся отныне неизбежным. С ними произошло то, что случается обычно с теми, кто теряет свое могущество: на первый план выходят чисто эгоистические интересы каждого в отдельности, а поскольку власть уже невозможно вырвать из рук народа и поскольку массы не вызывают у них столь глубокой ненависти, чтобы не подчиняться им, постольку они решают добиваться во что бы то ни стало благосклонности народа. В результате самые демократические законы один за другим были поставлены на голосование и одобрены теми самыми людьми, чьи интересы страдали от этих законов в наибольшей степени. Действуя таким образом, высшие сословия не возбудили против себя народного гнева; напротив, они сами ускорили торжество нового строя. И — странное дело! — демократический порыв всего неудержимее проявлялся в тех штатах, где аристократия пустила наиболее глубокие корни.

Штат Мэриленд, основанный в свое время знатными дворянами, первый провозгласил всеобщее избирательное право1 и ввел в систему управления штатом демократические формы.

Когда какой-либо народ пытается изменить действующий в стране избирательный ценз, можно предположить, что рано или поздно он отменит его полностью. Таково одно из неизменных правил жизни любого общества. Чем больше расширяются избирательные права граждан, тем больше потребность в их дальнейшем расширении, поскольку после каждой новой уступки силы демократии нарастают и одновременно с упрочением новой власти возрастают и ее требования. Чем больше людей получает право избирать, тем сильнее становится желание тех, кто еще ограничен избирательным цензом, получить это право. Исключение становится, наконец, правилом, уступки следуют одна за другой, и процесс развивается до тех пор, пока не вводится всеобщее избирательное право.

В наши дни принцип народовластия настолько полно воплощается в жизнь в Соединенных Штатах, насколько это только можно себе представить. Он был очищен от всевозможных вымыслов, которые старались создать вокруг него в других странах; постепенно, в зависимости от обстоятельств, он начинает проявляться в самых разнообразных формах: то народ в полном составе, как это было в Афинах, сам устанавливает законы; то депутаты, избранные на основе всеобщего избирательного права, представляют этот народ и действуют от его имени и под его непосредственным контролем.

Существуют такие страны, в которых власть, находясь как бы вне общественного организма, воздействует на него и вынуждает его следовать по тому или иному пути развития.

Существуют также и другие страны, где власть поделена и находится частично в руках общества, а частично — вне его. Ничего похожего в Соединенных Штатах вы не увидите; общество здесь действует вполне самостоятельно, управляя собой само. Власть исходит исключительно от него; практически невозможно встретить человека, который осмелился бы вообразить и в особенности высказать соображение о том, чтобы искать ее в ином месте. Народ участвует в составлении законов, выбирая законодателей; участвует он и в претворении этих законов в жизнь — путем избрания представителей исполнительной власти. Можно сказать, что народ сам управляет страной, ибо права, предоставленные правительству, весьма незначительны и ограниченны; правительство постоянно чувствует свою изначальную связь с народом и повинуется той силе, которая создала его. Народ властвует в мире американской политики словно Господь Бог во Вселенной. Он — начало и конец всему сущему, все исходит от него и все возвращается к нему*.

1 Поправки к конституции штата Мэриленд, сделанные в 1801 и в 1809 годах.

ГлаваV

НЕОБХОДИМОСТЬ ИЗУЧИТЬ ПРОИСХОДЯЩЕЕ В ОТДЕЛЬНЫХ ШТАТАХ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПЕРЕЙТИ К ОПИСАНИЮ УПРАВЛЕНИЯ ВСЕМ СОЮЗОМ

В данной главе предполагается определить, какова та форма правления, которая установилась в Америке на основе принципа народовластия, рассмотреть присущие ей средства воздействия, ее трудности, преимущества и недостатки.

Первый недостаток состоит в следующем: устройство Соединенных Штатов чрезвычайно сложное; в этой стране одновременно существует два различных общества, которые, если можно так выразиться, втиснуты одно в другое. И мы видим здесь два правительства, полностью отделенных друг от друга и практически независимых: одно из них носит самый обычный характер, оно имеет весьма широкие функции и обеспечивает удовлетворение потребностей общества; тогда как другое — особое, сфера его деятельности ограничена и охватывает лишь самые общие интересы всей страны. Одним словом, это двадцать четыре небольших суверенных штата, составляющих один большой Союз.

Рассматривать Союз в целом, не изучив как следует отдельные штаты, — это значит вступить на путь со множеством препятствий. Форма федерального управления Соединенными Штатами появилась на свет последней; она является не чем иным, как разновидностью республики, которая впитала в себя все политические принципы, распространившиеся в обществе еще до ее возникновения и продолжающие существовать независимо от нее. Федеральное правительство, как я только что сказал, всего лишь исключение, тогда как правительство штата — явление обычное. Писатель, который пожелал бы описать общий вид подобной картины, не обрисовав прежде ее конкретных деталей, неизбежно впал бы в расплывчатость или в повторы,

Великие политические принципы, лежащие в основе системы управления современной Америки, зародились и получили свое развитие в рамках штата — сомневаться в этом не приходится. Таким образом, чтобы найти ключ к пониманию всего целого, следует рассмотреть систему управления штата как такового.

Штаты, составляющие в настоящее время американский Союз, имеют в том, что касается их видимого устройства, некую общность характеристик. Их политическая и административная жизнь сосредоточена в трех основных центрах деятельности, которые можно было бы сравнить с различными центрами нервной системы, управляющими движениями человеческого тела.

На первом уровне находится община, далее — округ и, наконец, — штат.

ОБЩИННАЯ СИСТЕМА В АМЕРИКЕ

Причины, побуждающие автора начать рассмотрение политических институтов с общины. — Община встречаетсяу всех народов. — Трудности установления и сохранения общинной свободы. — Ее значение. — Причины, по которым главным объектом анализа общинного устройства автор

избрал штаты Новой Англии.

Я не случайно начал исследование политических институтов Соединенных Штатов с общины.

Община является тем единственным объединением, которое так хорошо отвечает самой природе человека, ибо повсюду, где бы ни собирались вместе люди, община возникает как бы сама собою.

Таким образом, общинное устройство существует у всех народов, независимо от их обычаев и законов. Есть королевства и республики, создающиеся человеком; община же, кажется, прямо выходит из рук Божьих. И хотя община существует с тех пор, как появились люди, общинная свобода остается чем-то редким и хрупким. Страна всегда в состоянии создать большие политические организмы, потому что обыкновенно находится определенное число людей, просвещенность которых до известной степени способна заменить опыт в делах. Община же складывается из элементов более грубых, зачастую не поддающихся воздействию законодателя. Трудности в установлении независимости общины, вместо того чтобы сокращаться по мере роста просвещенности народов, напротив, возрастают. Наиболее цивилизованное общество с трудом переносит попытки общины добиться независимости; оно восстает, сталкиваясь с многочисленными проблемами, и приходит в совершенное отчаяние, разуверившись в успехе значительно раньше, чем достигнет окончательного результата.

В числе всех прочих видов независимости независимость общины, столь трудно утверждаемая, более всех подвержена вмешательству властей. Сами по себе институты общинной власти совершенно не способны противостоять сильному и предприимчивому правительству; для того чтобы успешно защищать себя, им необходимо всесторонне развиваться и воспринимать те взгляды и обычаи, которые распространены по всей стране. Таким образом, до тех пор пока независимость общины не войдет в обычай общества, ее можно без труда уничтожить, а стать обычной для общества она может только после того, как долгое время просуществует в законах.

Итак, общинная свобода не поддается, если так можно выразиться, стараниям людей. Поэтому весьма редки случаи, когда независимость общины устанавливается людьми: она возникает словно сама по себе и развивается почти незаметно в недрах полудикого общества. И только при непрерывном воздействии законов и обычаев обстоятельств и в особенности времени ее удается наконец укрепить. Можно утверждать, что ни один из народов Европейского континента не знает, что такое независимость общины.

Между тем, именно в общине заключена сила свободных народов. Общинные институты играют для установления независимости ту же роль, что и начальные школы для науки; они открывают народу путь к свободе и учат его пользоваться этой свободой, наслаждаться ее мирным характером. Без общинных институтов нация может сформировать свободное правительство, однако истинного духа свобод она так и не приобретет. Скоропреходящие страсти, минутные интересы, случайные обстоятельства могут создать лишь видимость независимости, однако деспотизм, загнанный внутрь общественного организма, рано или поздно вновь появится на поверхности.

Для того чтобы сделать предельно понятными для читателя те общие принципы, на которых формируется политическое устройство общины и округа в Соединенных Штатах, я считаю полезным взять за образец какой-нибудь штат, подробно рассмотреть все то, что там происходит, и затем дать беглый обзор в целом по всей стране.

Для этой цели я избрал один из штатов Новой Англии.

Община и округ в различных частях Союза устроены по-разному, хотя легко заметить, что в пределах всего государства в основе образования как общины, так и округа лежали более или менее сходные принципы.

Однако, как мне кажется, в Новой Англии эти принципы получили наибольшее развитие и привели к более глубоким результатам, чем где бы то ни было. Они проявляются здесь несколько рельефнее, если можно так выразиться, и потому стороннему наблюдателю их легче разглядеть.

Общинные институты Новой Англии являют собой стройную и законченную систему; они имеют давнюю историю; они черпают свою силу в законах и, в еще большей степени, в обычаях; они оказывают колоссальное воздействие на все общество в целом.

По всем этим причинам они заслуживают нашего самого пристального внимания.

РАЗМЕРЫ ОБЩИНЫ

Община Новой Англии (Township) является чем-то средним между кантоном и коммуной во Франции. Обычно в такой общине насчитывается от двух до трех тысяч жителей1, таким образом, с одной стороны, она не настолько велика, чтобы интересы ее жителей слишком различались, а с другой стороны, община достаточно густо населена, так что здесь всегда можно найти людей, способных управлять ею.

ОБЩИННЫЕ ВЛАСТИ В НОВОЙ АНГЛИИ

В общине, как и везде, народ — источник всей власти. — В рамках общины народ самостоятельно решает все свои основные проблемы. — Отсутствие муниципального совета. — Наибольшая доля общинной власти сосредоточена в руках выборных лиц (select-men). — Деятельность выборных лиц. — Общее собрание жителей общины (Town-Meeting). — Перечисление всех должностей, к существующих в общине. — Обязательные функции и функции оплачиваемые.

В общине, как, впрочем, и повсюду, народ является источником власти в обществе, однако более непосредственно, чем в общине, он нигде не осуществляет свою власть. В Америке народ является хозяином, которому следует повиноваться в той мере, в какой только это возможно.

В Новой Англии при обсуждении дел, касающихся всего штата, большинство действует через представителей. Такой порядок диктуется необходимостью. Однако в общинах, где законодательная и исполнительная власти максимально приближены к населению, принцип представительства совершенно не используется. Здесь не существует муниципального совета; корпус избирателей после назначения должностных лиц общины сам направляет их деятельность во всем, что не подчинено законам штата, которые исполняются общинными властями прямо и безоговорочно2.

Подобный порядок настолько несовместим с нашими представлениями и в такой степени противоречит нашим привычкам, что здесь необходимо привести несколько примеров, дабы сделать его по возможности более понятным.

В общине существует множество самых разнообразных должностей, характерной особенностью которых является узкая специализация, дробление функций, в чем мы сможем убедиться ниже. Вместе с тем значительная доля исполнительной власти сосредоточена в руках нескольких ежегодно избираемых членов городского управления, называемых select-men3.

Законы штата возлагают на этих выборных лиц определенный круг обязанностей. Для их исполнения они не должны испрашивать разрешения у своих избирателей, но уклонение от исполнения обязанностей лежит на личной ответственности выборных лиц. Так, например, один из законов штата предписывает им составление списков избирателей в своих общинах. Если же они не делают этого, то считаются виновными в правонарушении. Однако во всех делах, находящихся в исключительном ведении общинных властей, члены городского управления являются исполнителями воли народа, подобно тому как, скажем, у

1 В 1830 году в штате Массачусетс было 305 общин, а количество жителей составляло 610 014 человек, таким образом, на каждую общину приходилось 2000 жителей.

2 Эти правила не применимы в отношении больших по своим размерам общин. Крупные общины обычно имеют мэра и двухпалатный муниципальный совет. Однако подобное устройство является исключением и должно быть разрешено в законодательном порядке. См. закон от 22 февраля 1822 года, регулирующий отправление власти в городе Бостоне. Законы Массачусетса, т. II, с. 588. Это касается лишь крупных городов. Вместе с тем нередко случается, что и в маленьких городах существует особая система управления. В 1832 году в штате Нью-Йорк насчитывалось 104 общины, которые имели особое управление («Справочник» Уильямса).

3 В маленьких общинах избирается трое членов городского управления, в самых крупных — девять человек. См.: «Должностное лицо городского управления», а также основные законы штата Массачусетс, касающиеся выборных лиц:

закон от 20 февраля 1786 года, т. I, с. 219; от 24 февраля 1796 года, т. I, с. 488; от 7 марта 1801 года, т. И, с. 45; от 16 июня 1795 года, т. I, с. 475; от 12 марта 1808 года, т. II, с. 186; от 28 февраля 1787 года, т. I, с.302; от 22 июня 1797 года, т. I, с. 539.

нас есть мэр, исполняющий решения, принимаемые муниципальным советом. Чаще всего они действуют под свою личную ответственность и в большинстве случаев исполняют свои обязанности, просто следуя тем принципам, которые были ранее одобрены. Но коль скоро они захотят внести то или иное изменение в сложившийся порядок или решатся начать нечто новое, они обязаны обратиться за разрешением к народу — источнику своей власти. Предположим, что речь идет о создании новой школы. В установленный день члены городского управления созывают в заранее определенном месте всех избирателей. На этом собрании они оповещают присутствующих о возникшей потребности в школе, затем предлагают, каким образом это можно осуществить, определяют, сколько на это потребуется денег, а также указывают место, которое они наметили для будущего строительства здания. Собрание, обсудив все подробно, принимает предложение в целом, утверждает местоположение будущей школы, определяет размеры налога и вновь вверяет исполнение своей воли членам городского управления.

Собрание общины (town-meeting) может созываться только членами городского управления, однако к ним можно обратиться с просьбой о его созыве. Если десять собственников составляют новый проект и хотят представить его на одобрение общины, то прежде всего они просят созыва всех жителей общины, и члены городского управления обязаны подчиниться этому требованию; за ними сохраняется лишь право председательствовать на собрании4.

Подобные обычаи в политике и в общественной жизни, безусловно, очень далеки от наших. В данный момент я не собираюсь ни давать им свою оценку, ни объяснять скрытые причины, которые их порождают и поддерживают, — ограничусь лишь их описанием.

Члены городского управления избираются ежегодно в апреле или в мае месяце. В это же время собрание общины избирает множество других муниципальных чиновников5, на которых возлагаются весьма важные административные обязанности. Одни, называемые асессорами, должны устанавливать размеры налогов; на других — сборщиков — возлагается обязанность взимать эти налоги. Офицер, называемый констеблем, исполняет полицейские обязанности; он следит за порядком в общественных местах и способствует исполнению законов. Секретарь городского управления ведет протоколы собраний, регистрирует все дела общины и составляет акты гражданского состояния. Казначей хранит денежные фонды общины. Прибавьте к этим чиновникам также и попечителя бедных, в чрезвычайно сложные обязанности которого входит приведение в исполнение законов, касающихся неимущих; уполномоченных по делам школ и общественного образования; инспекторов дорог, надзирающих за состоянием больших и малых путей сообщения, — и вы получите полный список административных чиновников. Однако разделение функций на этом не заканчивается: среди муниципальных должностных лиц6 встречаются еще и приходские уполномоченные, обязанностью которых является определение расходов на исполнение религиозных обрядов; всевозможные инспектора, которые должны руководить действиями жителей в случае пожара или же следить за сбором урожая, или же наблюдать за правильностью проведения границ между владениями и разрешать возникающие время от времени споры в этой области, или же, наконец, надзирать за правильным обмером лесов и инспектировать соблюдение весов и мер.

Всего в общине насчитывается девятнадцать основных должностей. Каждый житель общины под угрозой штрафа обязан принимать на себя отправление этих обязанностей, но большинство из них оплачивается, с тем чтобы неимущие граждане были в состоянии отдавать исполнению этих обязанностей свое время без ущерба для себя. Впрочем, по американской системе, выплата фиксированного жалованья чиновникам не предполагается. Каждое действие должностного лица имеет свою оплату, и, таким образом, чиновники получают вознаграждение сообразно вложенному ими труду.

4 См.: Законы Массачусетса, т. I, с. 150, закон от 15 марта 1786 года. :

5 Там же.

6 Все эти должностные лица реально существуют в пойВЩЙйшой жизни общины. Чтобы подробнее ознакомиться с функциями этих чиновников, см. книгу «Должностное лицо городского управления», написанную Айзеком Гудвином и изданную в Вустере в 1827 году, а также сборник общих законов штата Массачусетс в трех томах. Бостон, 1823 год.

67 -

ЖИЗНЬ ОБЩИНЫ

Каждый человек есть лучший судья в том, что касается его одного. — Неизбежное следствие осуществления принципа народовластия. — Претворение в жизнь данных принципов в американских

общинах. — Община Новой Англии абсолютно самостоятельна во всех делах, касающихся

непосредственно ее самой, и подвластна штату во всех остальных сферах. — Обязательства

общины по отношению к штату. — Во Франции правительство направляет своих чиновников

в общины. — В Америке община использует своих чиновников в общегосударственных целях.

Ранее я уже говорил о том, что вся англоамериканская политическая система построена на принципе народовластия. На каждой странице этой книги будут описаны все новые и новые сферы приложения этой доктрины.

В странах, где господствует принцип народовластия, каждый человек обладает равной долей этой власти и каждый в одинаковой степени участвует в управлении государством.

Таким образом, предполагается, что каждый человек является столь же просвещенным, столь же добродетельным и столь же сильным, сколь и другие, ему подобные.

Почему же в таком случае он подчиняется обществу и где находятся естественные пределы подобного повиновения?

Он подчиняется обществу совсем не потому, что менее других способней управлять государственными делами, и не потому, что менее других способен управлять самим собой, — он повинуется обществу потому, что признает для себя полезным союз с себе подобными и понимает, что данный союз не может существовать без власти, поддерживающей порядок.

Таким образом, во всем том, что касается взаимных обязанностей граждан по отношению друг к другу, он оказывается в положении подчиненного. Однако во всем том, что касается лишь его самого, он остается полновластным хозяином: он свободен и обязан отчитываться в своих действиях только лишь перед Богом. Отсюда вытекает правило, что каждый человек есть лучший и единственный судья в том, что касается его собственных интересов, и что общество только тогда имеет право направлять его действия, когда этими действиями он может нанести обществу ущерб, или же в том случае, когда общество вынуждено прибегнуть к помощи этого человека.

В Соединенных Штатах данная концепция принята повсеместно. Далее я буду говорить о том широком влиянии, которое оказывает эта концепция даже на самые обыкновенные поступки человека. Ну а пока продолжим разговор об общине.

Община, рассматриваемая в целом, а также по отношению к центральному правительству, является не более чем обыкновенной единицей, поэтому к ней также применима описанная мною выше теория.

Итак, независимость общины в Соединенных Штатах логически вытекает из самого принципа народовластия; все американские республики в той или иной степени признали эту независимость, однако в штатах Новой Англии обстоятельства оказались особенно благоприятными для ее развития.

В этой части Союза политическая жизнь зародилась непосредственно в рамках самой общины; с известными оговорками можно было бы утверждать, что с момента своего образования каждая из данных общин являла собой независимую нацию. Когда впоследствии английские короли потребовали свою долю верховной власти в американских колониях, они ограничились тем, что сосредоточили в своих руках лишь центральную власть. Они оставили общину нетронутой. Сейчас общины Новой Англии находятся в подчиненном положении, однако вначале они не подчинялись никому или же если и подчинялись, то весьма незначительно. Таким образом, они не получили власть извне; наоборот, они сами как бы уступили часть своей независимости штату. Это очень важное различие, которое читатель должен всегда иметь в виду.

Община только тогда подчиняется штату, когда речь идет о таком интересе, который я бы назвал общественным, то есть когда дело касается не только ее самой, но также и других общин.

Во всем же, что относится непосредственно к самой общине, она по-прежнему остается независимой единицей, и среди жителей Новой Англии вряд ли найдется хотя бы один человек, который признавал бы за правительством штата право вмешиваться в управление сугубо общинными делами. здрк

Мы видим, что общины Новой Англии занимаются куплей и продажей собственности, предъявляют иски и защищаются в судах, увеличивают или же уменьшают размеры своего бюджета, и никакая другая административная власть даже и не помыслит этому препятствовать.

Что же касается обязательств, общих для всего штата, то общины обязаны их выполнять. Так, например, если штат нуждается в деньгах, то община не вольна решать, оказывать ему содействие или отказать в такой помощи8. Если штат намерен провести новую дорогу, то община не вправе противиться ее проведению через свою территорию. Если полицией устанавливается то или иное новое правило, то община должна ввести его и у себя. Если штат намерен организовать школьное обучение по единому плану на всей своей территории, то община обязана создавать предписанные законом школы9. Когда речь пойдет о системе управления в Соединенных Штатах в целом, мы увидим, кто и как в самых различных случаях заставляет общины подчиняться. Я хотел бы здесь просто отметить, что у общины есть определенные обязательства. Эти обязательства весьма ограниченны, однако правительство штата, налагая их, всего лишь устанавливает сам принцип взаимоотношений; что же касается непосредственного выполнения данных обязательств, то здесь уже община вновь вступает в свои собственные права. Так, например, размер налогов действительно определяется законодательным собранием штата, однако облагает ими и взимает их сама община; наличие школы является обязательным условием, однако именно община строит, оплачивает строительство и управляет этой школой.

Во Франции сборщик налогов назначается государством, чтобы взимать общинные пода^ та; в Америке же сборщик налогов назначается общиной, но взимает подати для государства.

Таким образом, у нас центральное правительство отправляет своих чиновников в общину, тогда как в Америке община использует своих чиновников в общегосударственных целях. Уже один этот факт свидетельствует о том, до какой степени различаются между собой эти два общества.

ОБЩИННЫЙ ДУХ В НОВОЙ АНГЛИИ

Почему община Новой'Англии столь любима теми, кто в ней живет ? — Почему в Европе так трудно

создаются общины? — Общинные права и обязанности, содействующие зарождению общинного духа в Америке. — Понятие отечества в Соединенных Штатах гораздо

полнее выражено, нежели в других странах. — В чем проявляется общинный \

дух в Новой Англии. — Благоприятные последствия его проявления в Новой Англии. >

В Америке существуют не только общинные институты, то также и общинный дух, который поддерживает общину и придает ей живительную силу.

Община Новой Англии имеет два преимущества, которые всегда, где бы с ними ни сталкивались, вызывают живой интерес людей: это — независимость и власть. Правда, сфера деятельности общины ограниченна, и она не в состоянии выйти за ее пределы, но внутри этой сферы община совершенно свободна в своих действиях. Уже одна эта независимость придает ей большой вес, несмотря на численность ее населения и на размеры занимаемой ею территории.

Необходимо помнить, что люди обычно тяготеют к силе. В покоренной стране любовь ктзоему отечеству неизбежно и весьма быстро ослабевает. Житель Новой Англии привязан к своей общине не столько потому, что он здесь родился, сколько потому, что он видит в этой общине свободную и сильную корпоративную структуру, частью которой он является и которая заслуживает того, чтобы приложить усилия для участия в управлении ею.

В Европе нередко случается так, что даже те, кто стоит у власти, сожалеют об отсутствии общинного духа, поскольку все признают тот факт, что он является важным элементом поддержания общественного порядка и спокойствия; однако они не знают, каким путем можно создать этот общинный дух. Они боятся, что, сделав общину сильной и независимой и поделившись с ней властью, они ввергнут страну в анархию. Между тем,

7 См.: Законы Массачусетса, закон от 23 марта 1786 года, т. I, с. 250. ' Там же, закон от 20 февраля 1786 года, т.1, с.217. а 9 Там же, закон от 25 июня1789 года и от 8 марта 1827 года, т. I, с. 367 и т. III, с. 179.

изымите у общины ее силу и независимость, и вы найдете в ней лишь управляемых, но тогда уже не рассчитывайте встретить здесь граждан.

Кстати, обратите внимание на одну важную деталь: община Новой Англии устроена таким образом, что, вызывая в сердцах людей горячую к себе привязанность, она отнюдь не разжигает честолюбивых помыслов граждан.

Чиновники округа не избираются, и власть их ограниченна. Сам штат имеет всего лишь второстепенное значение; его существование незаметно и тихо. Находится весьма мало людей, которые пожелали бы нарушить спокойствие своей жизни и удалиться от того места, где сосредоточены их непосредственные интересы, с тем чтобы получить право участвовать в управлении делами штата.

Те, кто руководит федеральным правительством, достигают могущества и почета, однако число людей, имеющих возможность влиять на его деятельность, весьма невелико. Президент — это очень высокая должность, которую можно получить лишь в преклонном возрасте; других значимых правительственных постов достигают либо по воле случая, либо уже после того, как человек прославился на каком-либо другом поприще. Добиться этих должностей, руководствуясь лишь неуемным честолюбием, невозможно. Именно в общине, где идет повседневная жизнь и складываются простые человеческие отношения, у людей возникает стремление заслужить уважение окружающих, появляется потребность удовлетворить свои истинные интересы, вырисовывается жажда власти и славы. Страсти, столь часто нарушающие спокойствие общества, приобретают здесь совершенно иной характер, поскольку они проявляются у домашнего очага, как бы в лоне собственной семьи.

Смотрите, с каким искусством в американской общине все заботятся о рассредоточении, если можно так выразиться, власти для того, чтобы заинтересовать как можно больше людей в делах общества. Помимо того что сами избиратели время от времени занимаются различными вопросами управления общиной, существует множество всевозможных должностей, множество различных чиновников, и все они представляют, в пределах своей компетенции, мощную корпорацию, от имени которой выступают! Как много людей используют таким образом в собственных интересах власть общины, будучи в ней лично заинтересованными!

Разделение муниципальной власти, согласно американской системе, между большим числом граждан совершенно не вызывает опасений, что в общине возникнет слишком много должностей. В Соединенных Штатах справедливо полагают, что любовь к родине есть своего рода культ, который люди тем искреннее исповедуют, чем чаще они его отправляют.

Таким образом, жизнь общины не замирает ни на секунду; она ежедневно проявляется то в исполнении той или иной обязанности, то в использовании того или иного права. Постоянная вовлеченность в политику вызывает в обществе непрерывное и размеренное движение, активизирующее, его жизнь, не нарушая в то же время его спокойствия.

Причины, по которым американцы привязываются к тому месту, где они живут, похожи на те, что вызывают у горцев любовь к своему краю. Их отечество имеет свои особые отличительные черты, в нем больше выразительности, чем в других местах.

Общины Новой Англии обычно живут весьма счастливо. Общинные власти, которые они сами себе выбирают, вполне соответствуют их представлениям. В условиях полного спокойствия и материального благополучия, господствующих в Америке, муниципальная жизнь редко нарушается бурями. Ведение общинных дел не требует особого труда. Кроме того, люди давно приобщились к политике, вернее, они были политически вполне образованными уже тогда, когда впервые ступали на эти земли. В Новой Англии деление на сословия уже давно исчезло даже из самой памяти людей, поэтому в общине не существует такого положения, когда какая-то группа стремится подчинить себе всех остальных, а если к отдельным людям проявляется несправедливость, то это почти незаметно на фоне всеобщего удовлетворения жизнью.

И если органы управления общиной все же допускают промахи, что, разумеется, не так уж сложно заметить, то промахи эти не воспринимаются как нечто особо значимое, поскольку жители общины сами создали свои органы управления и, гордясь ими, как родители детьми, прощают им многое, как бы худо они ни работали. Да и в любом случае гражданам не с чем их сравнивать. Даже в то время, когда Англия господствовала над всеми колониями, народ сам обстоятельно решал все общинные дела. Народовластие в

общине, таким образом, не тблько*лсущ<€С№у^ет издавна, но и является основой основ самого ее существования.

; Гражданин Новой Англии привязывается к своей общине потому, что она сильна и неуязвима; он интересуется ее делами, поскольку участвует в ее управлении; он любит ее потому, что здесь ему не приходится жаловаться на свою судьбу; он видит в ней осуществление своих честолюбивых чаяний и надежд; он вмешивается в любое, даже самое мелкое происшествие в жизни общины, ибо в этой доступной ему, пусть и ограниченной сфере деятельности он учится управлять обществом; он привыкает к установившемуся порядку, который только и может обеспечить свободное развитие общества без каких-либо социальных потрясений; он проникается духом этого порядка, приобретает к нему вкус, начинает понимать гармоничную структуру власти и получает, наконец, ясное и реальное представление о природе своих обязанностей и объеме своих прав.

ОБ ОКРУГЕ В НОВОЙ АНГЛИИ

Сходство округа в Новой Англии с округом во Франции. — Сугубо административные

причины его создания. — Отсутствие представительных органов. — Округ управляется

назначаемыми, а не выборными должностными лицами.

Американский округ во многих отношениях чрезвычайно похож на округ во Франции. Как и границы французского округа, его границы устанавливались совершенно произвольно. Он представляет собой некое административное образование, различные части которого не имеют между собой чем-либо обусловленных связей, а жителей не роднят с ним ни их привязанности, ни воспоминания, ни общность образа жизни. Таким образом, округ был создан исключительно в административных интересах.

Община имела слишком ограниченные размеры для того, чтобы здесь можно было отправлять правосудие. Как следствие, округ становится первым судебным центром. Каждый округ имеет свой суд10 , шерифа, обеспечивающего выполнение судебных решений, а также тюрьму, в которой содержатся преступники.

Общины, входящие в состав округа, испытывают те или иные потребности почти в одинаковой мере, и потому было делом совершенно естественным создание некоего средоточия власти для того, чтобы обеспечить их удовлетворение. В Массачусетсе подобная власть сосредоточена в руках определенного числа должностных лиц, которых назначает губернатор штата с согласия11 действующего при нем совета12 .

Власти округа имеют весьма ограниченные полномочия, распространяющиеся лишь на незначительное число определенных заранее случаев. Для управления повседневными делами вполне достаточно штата и общины. В округе занимаются лишь подготовкой проекта бюджета всего округа, который затем утверждается голосованием в законодательном собрании штата1 . В Америке нет никакой ассамблеи, прямо или косвенно представляющей округ.

Строго говоря, округа в политическом смысле не существует.

В большинстве американских конституций можно заметить наличие двойственной тенденции, которая побуждает законодателей разделять исполнительную власть и концентрировать законодательную. Община Новой Англии имеет свойственную только ей жизненную основу, которой ее нельзя лишить. В округе же подобную жизнь пришлось бы создавать фиктивно, в чем не ощущалось совершенно никакой надобности: общины, объединенные вместе, составляют штат, который является носителем государственной власти; вне общинной и государственной сфер действуют, если можно так выразиться, лишь личностные силы.

10 См. закон от 14 февраля 1821 года. — Законы Массачусетса, т. I, с. 551.

11 См. закон от 20 февраля 1819 года. —Законы Массачусетса, т. И, с. 494.

12 Совет, существующий при губернаторе, является выборным органом.

13 См. закон от 2 ноября 1791 года. — Законы Массачусетса, т. И, с. 61.

ОБ УПРАВЛЕНИИ В НОВОЙ АНГЛИИ

Деятельность исполнительной власти в Америке протекает совершенно незаметно. — Причины

этого. — Европейцы считают, что свободы можно добиться, отняв у власти некоторые из ее прав;американцы обеспечивают разделение власти. — В сущности, практически все управление

сосредоточено в пределах общины и распределено между общинными чиновниками. — Отсутствие административной иерархии как в самой общине, так и в образованиях, стоящих над

ней. — Причины этого.— Как все же получается, что штат управляется

единообразно. — Кто обладает правом обязывать власти общины и округа действовать

в соответствии с законами. — Соединение исполнительной и судебной властей. —Результат

распространения принципа выборности на всех должностных лиц. — Мировые судьи в Новой >

Англии. —Кем они назначаются. — Управление округом.— Обеспечение управления общинами. —

Сессионный суд. —Его деятельность. — Кто передает дела в суд. — Право надзора и право

жалобы, осуществляемые раздельно, как и все прочие административные функции. — Донос,

поощряемый выплатой доносчикам части взыскиваемого штрафа.

Европейца, путешествующего по Соединенным Штатам, более всего поражает отсутствие того, что у нас называется правительством или администрацией. В Америке существуют писаные законы, исполнение которых заметно в повседневной жизни. Все вокруг вас находится в непрерывном движении, однако нигде не виден источник этого движения. Рука, управляющая общественным механизмом, неизменно сокрыта от глаз.

Вместе с тем, подобно тому как все люди для выражения своих мыслей вынуждены прибегать к использованию определенных грамматических конструкций и форм языка, так и все общества, для того чтобы существовать, обязаны подчиняться определенной власти, поскольку без нее наступает анархия. Данная власть может распределяться самыми различными способами, однако необходимо, чтобы она все же где-нибудь существовала.

У нации есть два способа ослабить силу власти.

Первый способ состоит в ослаблении власти в самих ее основах, причем в этом случае общество подчас лишается права и возможности защищать самое себя: подобное ослабление власти и есть то, что в Европе обычно называется установлением свободы.

Существует также и второй способ уменьшить роль власти в обществе: он заключатся не в том, чтобы лишить общество ряда его прав, и не в том, чтобы парализовать его действия, а в том, чтобы рассредоточить эту власть, передав ее в разные руки, увеличить число должностных лиц, признавая за каждым из них всю полноту власти, необходимую для выполнения порученных ему обязанностей. У некоторых народов подобное рассредоточение государственной власти еще может вести к анархии; однако само оно не таит в себе ровным счетом ничего анархического. Следует сказать, что в результате такого разделения сила власти становится менее непреодолимой и не столь опасной, но при этом власть вовсе не разрушается.

Революция в Соединенных Штатах была плодом зрелого и продуманного стремления к свободе, а не какого-то неопределенного, инстинктивного желания независимости. Она отнюдь не была вызвана стремлением к беспорядку; напротив, она шла под знаком любви к порядку и законности.

В Соединенных Штатах никто и не считал, что человек в свободной стране может иметь право делать абсолютно все, что захочет; напротив, у него как у гражданина появились еще более разнообразные, чем у кого-либо в других странах, обязанности; не было даже намерения ни оспаривать тот принцип, что власть принадлежит обществу, ни оспаривать у общества его права на власть; ограничились лишь тем, что осуществление этой власти стало раздельным. Этим путем хотели достичь того, чтобы авторитет власти был высок, а влияние должностного лица — незначительно, с тем чтобы общество, продолжая оставаться свободным, вместе с тем хорошо управлялось.

В мире не существует другой такой страны, где закон был бы столь всесилен, как в Америке, такой страны, где право применять закон принадлежало бы такому большому числу людей.

Исполнительная власть в Соединенных Штатах отличается тем, что внутри нее нет ни централизации, ни иерархии: именно поэтому она столь незаметна. Власть существует, но неизвестно, где ее искать.

Выше мы смогли убедиться в том, что общины Новой Англии не находятся ни под чьей опекой. Они самостоятельно заботятся о своих собственных интересах.

И наконец, на муниципальных чиновников также нередко возлагается обязанность способствовать исполнению общих законов штата или же самим приводить их в исполнение1 .

Помимо принятия общих законов, штат иногда занимается регламентацией деятельности полиции; однако обычно именно община и ее должностные лица вместе с мировыми судьями, исходя из местных нужд и вникая в частные подробности жизни общества, устанавливают определенные правила и издают распоряжения, касающиеся общественного здравоохранения, обеспечения должного порядка в обществе и чистоты нравов граждан общины15.

И наконец, общинные должностные лица самостоятельно, без каких-либо указаний со стороны, принимают меры к удовлетворению неожиданно возникающих в обществе потребностей, что случается довольно часто".

Из всего нами сказанного следует, что в Массачусетсе исполнительная власть почти полностью сосредоточена в самой общине17, хотя она распределяется здесь между целым рядом чиновников.

Во французской общине, строго говоря, есть только один административный чиновник — сам мэр.

В общине Новой Англии, как мы видели, их насчитывается по крайней мере девятнадцать человек.

Эти девятнадцать должностных лиц в большинстве случаев совершенно не зависят друг от друга. Закон точно определил круг обязанностей каждого из них. При исполнении своих обязанностей они всесильны и не подчиняются никакой другой власти в общине.

Если же присмотреться к тому, что происходит за пределами общины, то окажется, что признаки административной иерархии едва заметны. Иногда случается так, что должностные лица округа изменяют решение, принятое общинами или общинными властями18, но в целом можно утверждать, что власти округа не имеют права вмешиваться в деятельность общины19. Они могут давать ей распоряжения лишь тогда, когда речь идет о делах, касающихся всего округа. .

Должностные лица общины, как и чиновники округа, обязаны в очень редких случаях, заранее определенных законом, сообщать о результатах своих действий представителям центрального правительства20. Вместе с тем центральное правительство не име-

14 См. в книге «Должностное лицо городского управления» преимущественно понятия: выборные члены городской управы (select-men), податные чиновники (assessors), сборщики налогов (collectors), лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог (surveyors of highways)... Один пример из тысячи: штат запрещает без необходимости путешествовать в воскресенье. За исполнением этого закона наблюдают особые общинные чиновники — десятские (tythingmen).

См. закон от 8 марта 1792 года. —Законы Массачусетса, т. I, с. 410. Члены городского управления составляют избирательные списки для выборов губернатора и сообщают результаты голосования секретарю республики. Закон от 24 февраля 1796 года. — Там же, т. I, с. 488.

15 Например, члены городского управления выдают разрешения на строительство водостоков и канализационной сети, определяют места для размещения скотобоен или таких коммерческих предприятий, чье соседство может нанести вред. См. закон от 7 июня 1785 года, т. I, с. 193.

16 Например, члены городского управления в случае появления заразных заболеваний следят за состоянием здоровья членов общины, принимая с этой целью совместно с мировыми судьями все необходимые в подобных случаях меры. Закон от 22 июня 1797 года, т. I, с. 539.

" Я говорю почти потому, что существует ряд ситуаций в жизни общины, которые регулируются либо мировым судьей в пределах его компетенции, либо группой мировых судей, собравшихся в главном городе округа. Например: лицензии на право торговать выдаются мировыми судьями. См. закон от 28 февраля 1787 года, т. I, с. 297.

" Например: лицензия на право торговли выдается лишь тому, кто может представить свидетельство о достойном поведении, выдаваемое членами городского управления. В случае, если в выдаче подобного свидетельства отказано, человек имеет право жаловаться мировым судьям, собравшимся на общую сессию суда, и судьи могут выдать ему эту лицензию. См. закон от 12 марта 1808 года, т. II, с. 186. Общины имеют право издавать свои своды правил (by-laws) и обязывать жителей исполнять их под угрозой штрафа, размеры которого определены заранее. Однако эти своды должны быть утверждены на сессии суда. См. закон от 23 марта 1786 года, т. I, с. 254.

19 В Массачусетсе административные власти округа нередко рассматривают жалобы на действия должностных лиц общины и дают свое заключение. Однако, как мы увидим далее, они занимаются рассмотрением жалоб как представители судебной, а не исполнительной власти.

20 Например: общинные школьные комитеты обязаны ежегодно представлять отчет секретарю республики о состоянии дел в школе. См. закон от 10 марта 1827 года, т. III, с. 183.

ет представителя, в чьи обязанности входила бы разработка общих положений о деятельности полиции или же ордонансов о проведении в жизнь законов; оно не располагает также чиновниками, которые бы постоянно сотрудничали с властями округа и общины, осуществляли надзор за их действиями, направляли их деятельность и наказывали их за ошибки. fi

Из вышесказанного следует, что в Новой Англии не существует центра, где сосредоточивались бы все нити исполнительной власти.

Каким же образом тогда удается управлять обществом более или менее единообразно? Каким образом можно заставить повиноваться округа и их должностных лиц,

общины и их чиновников?

В штатах Новой Англии законодательная власть распространяется на более широкий круг вопросов, нежели у нас. Законодатель проникает, так сказать, в самую сердцевину управления обществом, определяя все до самых мельчайших подробностей; закон одновременно устанавливает как основные положения, так и средства их воплощения в жизнь; тем самым закон штата строго и четко выявляет те многочисленные обязанности, которые ложатся на нижестоящие органы власти и их чиновников.

Из этого следует, что если все нижестоящие по отношению к штату административные образования и их должностные лица будут следовать в своих действиях закону, то во всех сферах общества жизнь будет идти единообразно; и все-таки остается неясным, каким образом можно обязать эти образования и их должностных лиц подчиняться

закону.

В целом можно утверждать, что в распоряжении общества есть всего два способа

заставить должностных лиц повиноваться.

Общество может предоставить одному из них безраздельную власть над всеми остальными, а также право лишать их должности в случае неповиновения.

Однако далеко не всегда можно воспользоваться тем или другим cuunjuum. Право руководить чиновником подразумевает также право смещать его с должности, если он не выполняет отдаваемых ему приказов, или же повышать его по службе, если он старательно исполняет свои обязанности. Между тем выборное должностное лицо нельзя ни сместить, ни повысить. В самой природе выборной должности заложен принцип несменяемости до окончания срока полномочий. И действительно, выборное должностное лицо может ничего не ожидать и никого не бояться, кроме своих избирателей, если все государственные должности занимаются в результате выборов. Таким образом, среди чиновников не может существовать никакой иерархии, потому что невозможно одного и того же человека наделить двойным правом: и приказывать, и эффективно наказывать за неповиновение — и потому, что нельзя к власти распоряжаться добавить власть награждать и наказывать.

Страны, вводящие принцип выборности должностных лиц на нижних уровнях правительственного механизма, неизбежно оказываются перед необходимостью применять судебные санкции в качестве средства административного воздействия.

Сразу это определить нельзя. Стоящие у власти считают своей первой уступкой согласие на выборность всех должностных лиц, а второй — подчинение выборного чиновника постановлениям судей. Они равно опасаются и того, и другого нововведения, а так как от них обычно больше добиваются первой уступки, нежели второй, то они вводят выборность должностных лиц, сохраняя их независимость от судей. Между тем, каждая из этих мер — это то единственное, что может уравновесить другую. Необходимо отдавать себе отчет в том, что выборная власть, которая не подчиняется судебным органам, рано или поздно ускользнет от всякого контроля или же будет уничтожена. Между центральной властью и выборными административными органами единственными посредниками могут служить судьи. Только они в состоянии заставить выборного чиновника повиноваться, не нарушая при этом прав избирателей.

Таким образом, распространение судебной власти на мир политики должно находиться в прямой связи с расширением выборности органов власти. Если же эти два элемента не существуют одновременно, то государство приходит в конце концов либо к анархии, либо к рабству.

Во все времена отмечалось, что судебная деятельность довольно-таки слабо подготавливала людей к практической административной работе.

Американцы переняли у своих английских предков один из институтов, который не имеет аналогов нигде на Европейском континенте, а именно — институт мировых судей.

Мировой судья находится где-то посередине между светским человеком и чиновником, между административным должностным лицом и судьей. Мировым судьей обычно становится образованный, но не обязательно хорошо разбирающийся в законах гражданин. В его обязанности входит лишь осуществление полицейских функций, а это требует прежде всего здравого смысла и честности, нежели знаний. Мировой судья вносит в административный процесс, в котором он принимает участие, требование соблюдать определенные формы и гласность, что делает его помехой для любых проявлений деспотизма; вместе с тем он не становится рабом буквы закона, что обычно превращает любого чиновника в человека, мало способного к отправлению своих функций.

Американцы ввели у себя институт мировых судей, одновременно совершенно лишив его аристократического характера, отличавшего этот институт в метрополии.

Губернатор Массачусетса21 назначает во всех округах определенное число мировых судей на семилетний срок22.

Кроме того, из числа этих мировых судей он назначает троих, которые образуют в каждом округе то, что известно под названием сессионного суда.

Мировые судьи принимают непосредственное участие в процессе управления. Иногда им поручается вместе с выборными чиновниками принимать определенные административные акты23, в других же случаях в их обязанности входит формирование судов, на заседаниях которых представители власти вкратце излагают обвинение в адрес гражданина, отказывающегося повиноваться законам, или сам гражданин заявляет о тех или иных злоупотреблениях должностных лиц. Однако свои наиболее важные административные обязанности мировые судьи отправляют в ходе заседания сессионных судов.

Сессионный суд заседает два раза в год в главном городе округа. В Массачусетсе именно на этот суд возложена обязанность держать в повиновении максимальное число24 государственных чиновников25.

Необходимо обратить особое внимание на тот факт, что в Массачусетсе сессионный суд является одновременно и административным учреждением в прямом смысле слова и политическим судом.

Мы уже говорили о том, что округ26 существует только в качестве административной единицы. И сессионный суд как таковой ведает лишь теми немногими делами,

21 Далее мы поясним, что такое губернатор штата; но уже сейчас необходимо сказать, что губернатор представляет в своем лице исполнительную власть штата.

22 См. конституцию штата Массачусетс, гл. II, разд. I, § 9; а также гл. III, § 3.

23 Один пример из многих: иностранец приезжает в общину из страны, в которой свирепствует некая заразная болезнь. Он заболевает. Двое мировых судей могут, по рекомендации членов городского управления, дать распоряжение шерифу округа перевезти больного в другое место, где за ним будет установлен надзор. Закон от 22 июня 1797 года, т. I, с. 540.

Вообще мировые судьи вмешиваются во все важнейшие административные дела, придавая им полусудебный характер.

Я говорю максимальное число потому, что в действительности некоторые административные правонарушения подлежат ведению обычных судов. Например, если община отказывается создавать необходимые фонды для содержания своих школ или же назначать школьный комитет, то она приговаривается к весьма суровому денежному штрафу, и это решение принимается высшим судом (supreme judicial court) или судом, разбирающим лишь бытовые дела (common pleas). См. там же, закон от 10 марта 1827 года, т. III, с. 190. Или же когда община не делает боевых запасов на случай войны. См. закон от 21 февраля 1822 года, т. II, с. 570.

25 В рамках своей компетенции мировые судьи принимают участие в управлении общинами и округами. Обыкновенно самые важные решения в общинной жизни никогда не принимаются без участия хотя бы одного мирового судьи.

26 Рассматриваемые сессионным судом дела, касающиеся округа, сводятся к следующему:

1) строительство тюрем и зданий судов;

2) рассмотрение проектов бюджета округа (утверждаемых законодательным собранием штата);

3) распределение установленных в рамках той же процедуры налогов (путем голосования);

4) выдача некоторых категорий патентов;

5) строительство и ремонт дорог в округе.

которые касаются одновременно интересов нескольких общин или же всех общин одного округа и которые, следовательно, нельзя поручить ни одной из общин в отдельности.

Таким образом, в делах, относящихся к компетенции округа, обязанности сессионного суда сводятся к чисто административным, и если суд и вводит нередко в свою процедуру те или иные судебные формы, то с единственной целью прояснить для себя дело27 и для того, чтобы тем самым предоставить гарантии тем общинам, совместные дела которых рассматриваются. Однако в случае необходимости обеспечить надлежащее управление внутри общины, суд практически всегда выступает в роли органа правосудия и лишь в чрезвычайно редких ситуациях — в качестве административного учреждения.

Главная трудность заключается в том, чтобы обязать общину, обладающую практически полной независимостью, исполнять общие законы штата.

Мы уже видели, что общины обязаны ежегодно назначать определенное число должностных лиц, называемых податными чиновниками, для обложения населения налогами. Община может попытаться избежать уплаты налога тем, что не назначит этих чиновников. В этом случае сессионный суд приговаривает ее к суровому денежному штрафу28, причем данный штраф раскладывается на всех жителей общины без исключения. Шериф округа в качестве судебного чиновника обеспечивает исполнение приговора. Таким образом, в Соединенных Штатах исполнительная власть старается, причем весьма ревностно, оградить себя от посторонних взглядов. Административное распоряжение почти всегда прячется в этой стране за постановление суда; от этого распоряжение лишь приобретает еще большую силу, силу, фактически непреодолимую, какой люди обычно наделяют закон.

Такой порядок вещей легко проследить и понять. Обязанности общины в большинстве случаев определены четко и ясно: это простой и непреложный факт, это принцип, а не его детальное осуществление29. Трудности проявляются тогда, когда приходится заставлять повиноваться не саму общину, а ее чиновников.

Все неблаговидные поступки, которые может совершить общинное должностное лицо, в конечном итоге, сводятся к следующему:

чиновник может исполнять предписания закона с большим рвением, но не очень старательно;

он может вовсе не исполнять этих предписаний;

и наконец, он может делать то, что и вовсе запрещено законом.

Подсудными являются лишь действия должностного лица в двух последних случаях. Основанием для судебного вмешательства должно служить лишь наличие явного и несомненного факта нарушения.

Так, например, если члены городского управления не исполняют всех требуемых законом формальностей в ходе общинных выборов, то их можно подвергнуть денежному взысканию30.

Однако если должностное лицо исполняет свои обязанности бездумно, если оно проводит в жизнь предписания закона без должного рвения и усердия, то суд на него воздействовать никак не может.

Сессионный суд, хотя и наделен административными функциями, в данном случае бессилен заставить чиновника исполнять должным образом свои обязанности. Лишь опасения отзыва могут предотвратить нарушения подобного рода, а сессионный суд, не

27 Так, например, если речь идет о дороге, то сессионный суд может разрешить практически все трудности по ее строительству на основании решения присяжных.

28 См. закон от 20 февраля 1786 года, т. I, с. 217.

29 Существует косвенный способ заставить общину повиноваться. Например, закон обязывает общины содержать дороги в надлежащем состоянии. Если же они не сочли нужным проголосовать за создание фондов, необходимых для этого, то общинный чиновник, в чьи обязанности входит надзор за дорогами, имеет право своей властью собрать причитающиеся средства. А так как он сам тоже отвечает перед гражданами за плохое состояние дорог и в свою очередь может предстать перед сессионным судом по их требованию, то можно быть уверенным, что он обязательно использует в общине то исключительное право, которое дано ему законом. Так сессионный суд, угрожая чиновнику, принуждает к повиновению всю общину. См. закон от 5 марта 1787 года, т. I, с. 305.

30 Законы Массачусетса, т. II, с. 45.

имея никакого отношения к формированию общинной власти, не может отозвать чиновников, которых не он назначил.

Кстати, чтобы убедиться в небрежности или нерадивости того или иного должностного лица, необходим постоянный надзор за деятельностью нижестоящих чиновников. Вместе с тем сессионный суд, собираясь всего лишь два раза в год, надзора не осуществляет; он лишь решает переданные на его рассмотрение дела по фактам правонарушений.

Единственной гарантией активного и разумного выполнения чиновником вверенных ему обязанностей является ничем не ограниченное право смещения их с должности, что не во власти судебных органов.

Во Франции мы пытаемся найти эти гарантии в административной иерархии; в Америке же их видят в выборности должностных лиц.

Итак, подводя итог вышесказанному, можно в нескольких словах сказать следующее.

Если государственный чиновник в Новой Англии совершает преступление при исполнении своих служебных обязанностей, то он всегда предстает перед обычным судом.

Если же он совершает административную ошибку, то его наказывает суд, имеющий чисто административный характер; а в тех случаях, когда дело весьма серьезное или не терпит отлагательства, судья выполняет функции данного чиновника31.

И наконец, чиновник, виновный хотя бы в одном из тех неявных нарушений, не поддающихся определению или оценке органами правосудия, ежегодно предстает перед судом, решения которого не подлежат обжалованию и который может сразу же лишить чиновника всяких полномочий, ибо его полномочия кончаются одновременно с прекращением действия его мандата на власть.

В данной системе, бесспорно, немало существенных достоинств, однако на практике встречаются определенные трудности, на которые необходимо указать.

Я уже отмечал, что административный или так называемый сессионный, суд не имеет права надзора за должностными лицами общины; он может действовать лишь в том случае, если, выражаясь юридическим языком, дело передано в суд. Вот именно в этом-то и заключается слабое звено всей системы.

Американцы Новой Англии не стали учреждать при сессионном суде прокурорского надзора32, и необходимо признать, что учредить его им было весьма непросто. Если бы они ограничились тем, что разместили в каждом главном городе округа чиновника-обвинителя, не придав ему одновременно помощников в общинах, то каким образом этот обвинитель смог бы знать больше о том, что творится в округе, нежели сами члены сессионного суда? Если же в каждой общине он имел бы своих агентов, то в его руках сосредоточилась бы самая страшная форма власти — власть управлять от имени правосудия. Законы, между тем, суть продолжение обычаев, а ведь ничего похожего в английском законодательстве не существовало.

Таким образом, американцы разделили право надзора и право обвинения, как и все остальные административные функции в обществе.

Члены расширенной коллегии присяжных, согласно закону, обязаны предупреждать суд, при котором эта коллегия создана, о всякого рода правонарушениях, совершаемых в округе33. Существует несколько видов крупных административных правонарушений, по которым именно атторней обязан официально возбуждать судебное дело34. И все же обязанность наказывать правонарушителей чаще всего возлагается на фискальных чиновников, занимающихся сбором денежных штрафов. Таким образом, казначей общины обязан преследовать в судебном порядке большую часть административных прав нарушений, которые совершаются на его глазах.

31 Например, если община упорно отказывается выбирать податных чиновников, то сессионный суд назначает их сам; причем чиновники, назначенные таким образом, имеют все те же права, что и выборные должностные лица. См. вышеприведенный закон от 20 февраля 1787 года.

32 Я говорю именно при сессионном суде. Дело в том, что при обычных судах существует чиновник, выполняющий отдельные функции атторнея.

33 Присяжные заседатели обязаны, например, извещать суд о плохом состоянии дорог. — Законы Массачусетса, т. I, с. 308.

34 Если, например, казначей округа совершенно не представляет отчетов. — Законы Массачусетса, т. I, с. 406.

Однако американское законодательство обращено в первую очередь к частным интересам35; и именно с этим основополагающим принципом постоянно приходится встречаться при изучении законов Соединенных Штатов.

Американские законодатели весьма мало верят в человеческую честность, однако они всегда исходят из разумности людей. Как следствие, они очень часто полагаются на то, что частный интерес послужит исполнению законов.

Когда в результате злоупотребления административной властью серьезно и ощутимо страдает частное лицо, все прекрасно понимают, что его личный интерес, его заинтересованность неизбежно побудит его подать жалобу. *

Между тем, несложно предвидеть, что, если предписание закона, каким бы оно ни ни было полезным для общества, совершенно не затрагивает интересов отдельных лиц, каждый подумает о том, стоит ли ему выступать в роли обвинителя. Именно поэтому, да еще и при условии своеобразного молчаливого сговора, законы легко могут выйти из употребления.

В результате существующей системы, толкающей людей на крайности, американцы вынуждены заинтересовывать доносителей, предлагая им в отдельных случаях часть взимаемых штрафов36.

Этот способ весьма опасен: исполнение закона сопровождается моральным разложением людей.

Над должностными лицами округа, строго говоря, уже не существует никакой иной административной власти, кроме власти правительства.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ УПРАВЛЕНИИ СОЕДИНЕННЫМИ ШТАТАМИ

Отличия систем управления в штатах, входящих в состав Союза. — Чем дальше к югу, тем общинная жизнь становится менее активной и менее полной. — Возрастание роли чиновника, сужение власти избирателей. — Административные функции переходят от общины к округу. —

Штаты Нью-Йорк, Огайо и Пенсильвания. — Принципы

административного устройства, свойственные всему Союзу в целом. — Выборы

государственных чиновников и их несменяемость в должности. — Отсутствие

иерархии. —Введение институтов судебного воздействия в систему управления.

Выше я уже обещал, что, рассмотрев подробно устройство общины и округа в Новой Англии, я сделаю общий обзор того, что происходит в остальной части Союза.

По мере продвижения к югу общинная жизнь становится заметно менее активной; в общине меньше должностных лиц, и у них меньше прав и обязанностей; жители уже не могут непосредственно влиять на дела общины; общинные собрания, или ассамблеи, проводятся значительно реже, и круг обсуждаемых на них вопросов заметно сужается.

35 Один пример из тысячи: если частное лицо, проезжая по неисправной дороге, ломает свой экипаж или получает телесные повреждения, то он имеет право обратиться в сессионный суд с требованием возмещения своих убытков у той общины или округа, которые отвечают за состояние данной дороги. — Законы Массачусетса, т. I, с. 309.

36 В случае нашествия неприятеля или в случае вооруженного восстания, если общинные чиновники не доставляют милиции боеприпасы или прочие необходимые им вещи, община может быть присуждена к уплате штрафа в размере от 200 до 500 долларов (1000—2700 франков).

Естественно, что в этой ситуации вряд ли кто будет заинтересован или просто захочет выступить в роли жалобщика. Поэтому закон добавляет: «Все граждане будут иметь право требовать наказания подобных проступков, причем половина взимаемого штрафа должна поступать в пользу обвинителя». См. закон от 6 марта 1810 года, т. II, с. 236.

Подобные положения нередко встречаются и в законах штата Массачусетс.

Иногда бывает и так, что закон таким способом заставляет не частное лицо обвинять государственного чиновника, а чиновника — призывать к ответственности частных лиц. Например, если житель отказывается выполнить возложенную на него часть работы по благоустройству проезжей дороги, то инспектор, наблюдающий за дорогами, обязан возбудить против него дело, и если он добивается его осуждения, то получает половину взыскиваемого с виновного штрафа. См. вышеупомянутые законы, т. I, с. 308. >/Ш

Как следствие, власть выборных чиновников существенно возрастает, тогда как влаегб самих избирателей уменьшается; общинный дух здесь менее очевиден и менее силен37.

Эти различия становятся заметными в штате Нью-Йорк и уже совсем резко проявляются в штате Пенсильвания; однако при продвижении к северо-западу они вновь делаются менее ощутимыми. Большинство эмигрантов, основавших штаты Северо-Запада, были выходцами из Новой Англии; они перенесли в свое новое отечество привычную им систему управления. Община в штате Огайо во многом напоминает общину штата Массачусетс.

Мы уже видели, что в Массачусетсе община — это основа основ управления обществом. Она является тем центром, где сосредоточены как все интересы, так и все чувства людей. Однако положение существенно меняется, когда попадаешь в штаты, где люди менее образованны и, следовательно, община в целом менее способна к разумным действиям и у нее меньше возможностей обеспечить надлежащее управление. Итак, по мере удаления от штатов Новой Англии та роль, которую играла община, до некоторой степени переходит к округу. Округ превращается в крупную административную единицу, власти которой становятся промежуточным звеном между правительством штата и простыми гражданами.

Я уже говорил о том, что в Массачусетсе дела округа ведутся сессионным судом. Сессионный суд состоит из определенного числа должностных лиц, назначаемых губернатором и состоящим при нем советом. Округ не имеет представительных органов, а его бюджет утверждается законодательным собранием штата.

В таком большом штате, как Нью-Йорк, а также в штатах Огайо и Пенсильвания, наоборот, жители каждого округа выбирают определенное количество депутатов, из которых формируется представительный орган — совет округа38.

Совет округа располагает, в известных пределах, правом облагать налогами своих жителей — в этом случае он выступает как настоящий законодательный орган. Одновременно совет округа является и исполнительным органом, нередко участвует в управлении общинами, заметно ограничивая их полномочия, так что, по сравнению с Массачусетсом, местные общины пользуются значительно меньшей властью.

Таковы главные отличительные черты, характерные для устройства общины и округа в различных штатах федерации. Если бы в мои намерения входило описать более детально различные формы отправления власти, то мне пришлось бы указать на еще большее число расхождений. Однако в мои задачи не входит составление курса американского государственного права. Я полагаю, что уже сказал достаточно для того, чтобы стало понятным, на каких общих принципах строится управление обществом в Соединенных Штатах. Эти принципы претворяются в жизнь по-разному и в различных частях страны приводят к более или менее разным результатам, хотя, по существу, они повсюду одни и те же. Законы отличаются по форме, но их питает общий дух.

Несмотря на то что общины и округа устроены не везде одинаково, можно утверждать, что повсюду в Соединенных Штатах в основе их организации лежит одна и та же идея: каждый человек есть лучший судья тому, что касается лишь его самого, и поэтому

3' Более подробно см.: Поправки к законам штата Нью-Йорк, ч. I, гл. XI, названную «О полномочиях, обязанностях и привилегиях городов», т. I, с. 336—364.

См. также в сборнике «Дайджест законов Пенсильвании» статьи: «Податные чиновники», «Сборщики налогов», «Констебли» (Constables), «Инспекторы по делам бедноты» (Overseers of the poor), «Лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог». И в сборнике под названием «Акты общего содержания штата Огайо» закон от 25 февраля 1834 года касательно общин, с. 412. И наконец, специальные постановления, касающиеся различных государственных должностей, как, например, чиновники городской управы (Township's clercs), члены правления (Trustees), инспекторы по делам бедноты, инспекторы состояния ограждений и границ (Fence-Viewers), оценщики собственности (Appraisers of property), городской казначей (Township's Treasurer), констебли, лица, наблюдающие за состоянием проезжих дорог.

38 См.: Поправки к законам штата Нью-Йорк, ч. I, гл. XI, т. I, с. 340; там же, гл. XII; там же, с. 366; там же, «Акты штата Огайо». Закон от 25 февраля 1824 года касательно окружных уполномоченных (county commissioners), с. 263.

См.: в «Дайджесте законов Пенсильвании» статьи: «Нормативы окружного представительства» (County-Rates), «Квоты» (Levies), с. 170.

В штате Нью-Йорк каждая община избирает депутата, который одновременно принимает участие как в управлении округом, так и в управлении общиной.

он лучше, чем кто-либо другой, способен позаботиться об удовлетворении своих потребностей. Следовательно, в обязанности и общины, и округа входит обеспечение своих собственных интересов. Штат правит, но не управляет. Встречаются, конечно, исключения из этого правила, но противоречий этому правилу вы не найдете нигде.

Первым следствием данного подхода было то, что жители стали самостоятельно избирать всех представителей исполнительной власти и в общине, и в округе или по крайней мере отбирать этих должностных лиц исключительно из своей среды.

А поскольку должностные лица повсюду являются выборными или как минимум несменяемыми, в Соединенных Штатах нигде не могла возникнуть иерархическая структура власти. В этой стране существует почти столько же независимых чиновников, сколько и должностей. Исполнительная власть оказалась рассредоточена среди множества людей.

Так как в стране полностью отсутствует административная иерархия и должностные лица являются выборными и несменяемыми вплоть до окончания срока действия их полномочий, появляется необходимость в большей или меньшей степени приобщать судебную власть к сфере управления. Отсюда в свою очередь возникает система наложения штрафов, с помощью которых нижестоящие образования и их представители понуждаются к исполнению законов. Эта система применяется во всех штатах Союза без исключения.

Впрочем, право пресечения должностных правонарушений или право выступать, в случае необходимости, в роли исполнительной власти принадлежит в различных штатах различным категориям судей.

Англо-американцы взяли институт мировых судей из общего источника; мировые судьи существуют повсюду в Соединенных Штатах. Однако их роль не везде одинакова.

Мировые судьи повсеместно оказывают содействие в управлении общинами и округами39, либо непосредственно участвуя в процессе управления, либо подвергая преследованию тех, кто совершил те или иные должностные проступки и нарушения; вместе с тем в большинстве штатов наиболее серьезные из этих проступков и нарушений все же передаются на рассмотрение обычных судов. Таким образом, избрание должностных лиц или их несменяемость, отсутствие административной иерархии, введение судебного контроля над нижестоящими образованиями в системе управления государством — таковы основные признаки, отличающие американскую систему исполнительной власти на всей территории государства от штата Мэн до штата Флорида.

В отдельных штатах можно наблюдать зарождающиеся элементы централизации исполнительной власти. В этом направлении наиболее далеко продвинулся штат Нью-Йорк, г,

В штате Нью-Йорк чиновники центрального государственного аппарата в некоторых случаях осуществляют надзор и контроль за функционированием нижестоящих эшелонов власти40. В других случаях они формируют нечто вроде апелляционного суда

На Юге есть даже отдельные штаты, где на судебных чиновников округа (county-courts) возложены все, даже самые мелкие, обязанности. См.: Законы и постановления штата Теннесси, статьи: «Судебные органы», «Налоги»...

40 Например, управление общественным образованием сосредоточено в руках правительства. Законодательное собрание назначает администрацию университета, так называемых регентов. Губернатор и вице-губернатор штата непременно входят в их число (Поправки к законам, т. I, с. 456). Регенты университета ежегодно посещают колледжи и академии, представляя затем законодательному собранию отчет о состоянии дел; подобный надзор не является формальным по следующим, весьма специфическим, причинам: колледжам, с целью получения статуса юридического лица (корпорации), обладающего правом продавать, покупать и владеть собственностью, требуется хартия, которая дается лишь по представлению регентов. Кроме того, ежегодно штат распределяет между колледжами и академиями определенные суммы денег из специального фонда, созданного для поощрения образования. Распределяют эти суммы опять-таки регенты. См. главу XV «Народное образование». — Поправки к законам, т. I, с. 455.

Комиссионеры по делам общественных школ также обязаны один раз в год представлять отчет о состоянии дел смотрителю школ республики. Там же, с. 488.

Кроме того, аналогичный доклад подается ежегодно и о численности и положении беднейших слоев населения. Там же, с. 631. ,

для решения конкретных дел41 . В штате Нью-Йорк судебные санкции используются в качестве административных мер меньше, чем где-либо в других местах. Право преследования за должностные правонарушения предоставлено меньшему числу лиц42.

В незначительной степени аналогичная тенденция наблюдается и в ряде других штатов43. Однако в целом можно утверждать, что отличительной чертой исполнительной власти в Соединенных Штатах является ее крайняя децентрализация.

О ШТАТЕ

Я уже писал об общинах и их управлении, теперь мне остается описать лишь штат и его правительство.

На данной теме я могу остановиться лишь вкратце, не опасаясь оказаться непонятым: то, что я намерен рассказать, изложено во всех писаных конституциях, которые всякий может без труда найти44. Концептуальная основа этих конституций весьма проста и рациональна.

Большинство содержащихся в них положений принято всеми нациями, имеющими конституции, а потому они нам в достаточной степени знакомы.

Таким образом, я ограничусь здесь лишь самым кратким изложением. Впоследствии я постараюсь дать оценку тому, о чем сейчас намерен сказать.

ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ ШТАТА

Разделение законодательного корпуса на две палаты. — Сенат. — Палата представителей. —

Различные функции палат.

Законодательная власть штата вверена двум палатам; первая из них называется сенатом.

Сенат — это прежде всего законодательный орган, хотя изредка он выполняет функции исполнительной или судебной власти.

В соответствии с конституциями различных штатов45 сенат осуществляет административные функции разными способами, однако чаще всего он внедряется в сферу исполнительной власти путем участия в назначении должностных лиц.

Он принимает на себя часть обязанностей судебной власти, вынося постановления по ряду правонарушений политического характера, а также иногда разрешая некоторые гражданские дела46.

41 Если кто-то считает себя пострадавшим в результате тех или иных действий комиссионеров по делам школ (которые принадлежат к числу общинных должностных лиц), он может обратиться с жалобой на них к смотрителю школ, чье решение является окончательным. — Поправки к законам, т. I, с. 487.

В законах штата Нью-Йорк время от времени встречаются положения, аналогичные тем, которые только что приведены мною в качестве примеров. Однако в целом подобные попытки централизации власти редки и малоэффективны. Возлагая на высших должностных лиц штата право надзора и руководства низшим звеном должностных лиц, штат не дает им в то же время права вознаграждать или наказывать последних. Практически никогда не бывает так, чтобы один и тот же человек обладал правом давать приказ и одновременно правом наказывать за неповиновение; в результате, располагая правом приказывать, он не может заставить человека подчиниться своему приказу.

В 1830 году смотритель школ в своем ежегодном докладе законодательному собранию пожаловался на то, что многие комиссионеры по делам школ не передали ему, несмотря на его настойчивые требования, отчетов, которые они были обязаны ему представить. «Если подобное упущение повторится вновь, — добавил он, — я буду вынужден, согласно закону, подать на них жалобу в соответствующий суд».

41 Так, например, в каждом округе на атторнея (district-attorney) возложена обязанность производить взыскание всех штрафов, сумма которых превышает пятьдесят долларов, в том случае, если данное право не было прямо возложено законом на другое должностное лицо. — Поправки к законам, ч. I, гл. X, т. I, с. 383.

43 В Массачусетсе мы находим немало признаков централизации исполнительной власти. Например, школьные комитеты в общинах обязаны ежегодно составлять отчет о своей деятельности и передавать его секретарю штата. — Законы Массачусетса, т. I, с. 367.

44 См. текст конституции штата Нью-Йорк.

45 В Массачусетсе сенат не имеет никаких административных функций.

46 Как в штате Нью-Йорк.

Число его членов всегда невелико.

Палата представителей — вторая составная часть законодательного собрания — никакой исполнительной деятельностью не занимается, а в правосудии принимает участие, лишь обвиняя перед сенатом государственных чиновников.

Условия выборов членов обеих палат практически повсюду одинаковые. И те и другие избираются на основе единой процедуры одними и теми же гражданами.

Единственное различие между ними заключается в том, что сенаторы обыкновенно выбираются на более длительный срок, нежели члены палаты представителей. Последние редко остаются на своем посту больше одного года, тогда как сенаторы чаще всего избираются на два или три года.

Предоставляя сенаторам привилегию быть избранными на многолетний период и частично обновляя их состав, закон позаботился о том, чтобы сохранить в среде законодателей ядро, состоящее из людей, уже опытных в делах и способных оказывать полезное влияние на вновь избранных.

Разделив законодательный корпус на две палаты, американцы не ставили перед собой задачи превратить одну в наследственное, а другую — в выборное учреждение; они также не намеревались сделать одну палату аристократической, а другую — демократической. Не задавались они и целью найти в первой опору для правительства, а второй оставить защиту интересов и чаяний народа.

Единственными положительными результатами создания в современных Соединенных Штатах двухпалатной структуры явились разделение законодательной власти с тем, чтобы сдерживать деятельность политических органов, и учреждение апелляционного суда для проверки законов.

Время и опыт доказали американцам, что, помимо вышеназванных преимуществ, разделение законодательной власти есть первейшая необходимость для общества. Пенсильвания, единственная из всех объединенных в Союз республик, предприняла вначале попытку создать однопалатный орган. Сам Франклин, находившийся во власти логических построений, вытекающих из концепции о народовластии, способствовал осуществлению этого намерения. Однако вскоре потребовалось изменить закон и создать две палаты. Принцип разделения законодательной власти получил, таким образом, последнее признание; отныне можно считать, что разделение законодательной деятельности между несколькими органами является доказанной необходимостью. Данная теория, практически неизвестная античным республикам, возникла в мире чуть ли не случайно, как, впрочем, открылось и большинство других великих истин. В наше время она наконец принята в качестве аксиомы политическими науками.

ОБ ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТИ ШТАТА

Что такое губернатор штата. — Каково положение, занимаемое им по отношению к законодательному корпусу. — Каковы его права и обязанности. — Его зависимость от народа.

Губернатор является представителем исполнительной власти штата. Я не случайно употребил здесь слово «представитель». Губернатор штата в действительности представляет исполнительную власть, но вместе с тем круг его прав в сфере исполнения ограничен определенными рамками.

Губернатор как высшее должностное лицо поставлен рядом с законодательным собранием для того, чтобы сдерживать законодательную власть и выступать в роли советчика. Он обладает правом «отлагательного вето», которое позволяет ему по своему усмотрению останавливать или по крайней мере тормозить те или иные действия законодательного корпуса. Он докладывает законодательному собранию о нуждах штата и предлагает те средства, которые он считает необходимыми для их удовлетворения. И естественно, он является единственным исполнителем решений законодательных органов касательно всех тех начинаний, которые затрагивают интересы всего штата в целом47 . В отсутствие законодательного собрания он должен предпринимать все возмож-

47 На практике не всегда только лишь губернатор осуществляет решения законодательного собрания. Нередко случается так, что, принимая какое-либо постановление, законодатели одновременно назначают специальных чиновников для наблюдения за его выполнением.

ные меры с тем, чтобы оградить штат от любых насилз^Ст^енных потрясений и непредвиденных опасностей.

Губернатор сосредоточивает в своих руках всю военную мощь штата. Он является командующим милицией штата и главой вооруженных сил.

В том случае, когда нарушается общественная воля, воплощенная со всеобщего согласия в законах, губернатор сам лично возглавляет все вооруженные подразделения штата с тем, чтобы подавить сопротивление закону и восстановить должный порядок.

Губернатор не принимает никакого участия в управлении общинами и округами, или, вернее, имеет к этому лишь косвенное отношение, назначая мировых судей, которых сам же потом не имеет права отзывать48.

Губернатор — выборное должностное лицо. Обычно он избирается на один или два года и таким образом остается в постоянной и прочной зависимости от избравшего его большинства

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЕЦЕНТРАЛИЗАЦИИ ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТИ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Различие, которое необходимо проводить между правительственной и административной централизацией. — Отсутствие в Соединенных Штатах административной централизации наряду

с сильной централизацией правительственной власти. — Некоторые негативные последствия, 1 .-„ вытекающие из крайней административной децентрализации в Соединенных Штатах. —

Преимущества подобного порядка вещей с административной точки зрения. — По сравнению

с Европой власть, управляющая американским обществом, менее упорядочена, менее осведомлена

и менее вооружена знаниями, но значительно более могущественна. — Политические преимущества

такого положения дел. — В Соединенных Штатах понятие отечества очень близко всем. —

Растущая необходимость в местных институтах власти по мере демократизации

общественного строя. — Причины этого.

«В наши дни постоянно говорят о централизации, однако никто не старается вникнуть в смысл этого понятия.

Между тем, существует два совершенно различных типа централизации, которые йе следует путать.

Есть определенные интересы, общие для всех слоев общества, такие, как, например, установление общих законов и взаимоотношения с иностранцами.

Есть также интересы, присущие каким-то отдельным слоям общества, как, например, те или иные действия и начинания общины.

Правительственная централизация, по моему мнению, — это сосредоточение власти в едином центре или в одних руках для защиты первой группы интересов.

Под административной централизацией я подразумеваю подобную же концентрацию власти с целью защиты второй группы интересов.

Есть ряд признаков, по которым эти два вида централизации совпадают. Однако, рассматривая в комплексе те вопросы, которые находятся в компетенции каждой из них в отдельности, можно без труда различить их между собой.

Правительственная централизация, и это понятно, приобретает небывалую силу в соединении с административной централизацией. В этом случае она приучает людей полностью и постоянно отказываться от проявления собственной воли, приучает подчиняться, причем не единожды и не по одному конкретному поводу, но во всем и всегда. Она не просто подчиняет людей себе, укрощая их с помощью силы, — она использует также их приверженность собственным привычкам; вначале она действует изолированно, на каждого в отдельности, а затем и на массу в целом.

Эти два вида централизации связаны между собой и содействуют друг другу, вместе с тем я не могу сказать, что они неразделимы.

При Людовике XIV Франция оказалась свидетельницей величайшей централизации правительственной власти, которую только можно себе представить, ибо один и тот же человек издавал общие законы и одновременно обладал правом их толковать; представлял Францию за рубежом и действовал внутри страны от ее же имени. «Государство — это я», — говорил он и был совершенно прав.

48 Во многих штатах мировые судьи назначаются не губернатором.

Однако при Людовике XIV административная централизация была значительно слабее, нежели в наши дни.

Сегодня мы видим, что в такой стране, как Англия, где централизация правительственной власти доведена до чрезвычайно высокой степени, государство действует словно один человек; по своей воле приводит в движение колоссальные массы людей, везде и всюду, где только пожелает, собирает силы и использует все свое могущество.

Между тем в Англии, свершившей за последние пятьдесят лет столь великие деяния, полностью отсутствует централизация административной власти.

Со своей стороны, я не могу даже представить, чтобы нация смогла существовать и в особенности достигнуть процветания без сильной централизации правительственной власти.

Вместе с тем я считаю, что централизация административной власти способна лишь раздражать людей, которые этой власти подчиняются, потому что она постоянно стремится ослабить у них общинный дух. Централизация административной власти действительно может способствовать объединению на определенном этапе и в определенном месте всех сил нации, однако она оказывает негативное воздействие на обновление этих сил. Таким образом, она превосходно может обеспечить какому-то человеку мимолетное величие, но вовсе не прочное благосостояние целого народа.

Следует с большой осторожностью внимать тем, кто утверждает, что государство не способно функционировать без централизации, — в этом случае, сами того не осознавая, люди обычно ведут речь о централизации правительственной власти. Германская империя — непрерывно повторяют они — так никогда и не смогла воспользоваться всеми своими возможностями. Но в чем причины этого? А в том, что силы нации никогда не были централизованны; в том, что государство так и не смогло заставить своих граждан повиноваться основным законам; в том, что разрозненные части этого великого целого всегда обладали либо правом, либо возможностью отказывать в своем содействии представителям общенациональной власти даже в тех делах, которые представляли интерес для всех жителей, — другими словами, в том, что не существовало централизации правительственной власти. Аналогичное замечание может быть отнесено и к средневековью: причиной всех несчастий и бед феодального общества явилось то, что власть не только управлять, но и править была распылена среди множества людей и осуществлялась множеством самых разнообразных способов. Отсутствие какой-либо централизации правительственной власти мешало народам Европы того периода решительно продвигаться к той или иной цели.

Мы видели, что в Соединенных Штатах совершенно не существовало централизации административной власти, да и признаки иерархии властей были лишь слабо заметны. Децентрализация достигла здесь такого уровня, что, будь это в Европе, ни одна нация не миновала бы при этом огромных трудностей, и даже в Америке подобная децентрализация в отдельных случаях причиняет весьма ощутимое зло. Вместе с тем централизация правительственной власти в Соединенных Штатах чрезвычайно высока. И легко доказать, что силы нации здесь более сплочены, чем в любой из старых европейских монархий. Дело не в том, что в каждом штате есть единственный орган, издающий законы, и не в том, что существует лишь один мощный источник политической активности общества, а в том, что в целом здесь избежали объединения многочисленных ассамблей округов из опасения, что эти ассамблеи могут попытаться выйти за пределы своей компетенции и тем самым нарушат надлежащее функционирование правительства. В Америке нет власти, способной противодействовать законодательному собранию штата. Ничто не может помешать его действиям: ни привилегии, ни неприкосновенность местных властей, ни личные влияния, ни даже авторитет разума, потому что оно является представителем большинства, претендующего на то, что только оно является единственным носителем этого разума. Таким образом, действия законодательного собрания ничем не ограничены, и оно руководствуется лишь своей волей. Рядом с ним и под его рукой всегда находится представитель исполнительной власти, который с помощью вполне реальных сил должен принуждать к повиновению недовольных.

В деятельности правительства слабых звеньев очень мало.

Американские республики не имеют постоянных вооруженных сил, чтобы усмирять недовольные меньшинства, но, поскольку эти меньшинства до сих пор еще ни разу не вступали в открытую борьбу, необходимость в постоянной армии пока и не ощущалась.

Для воздействия на своих граждан штат чаще всего использует чиновников округа или общины. Так, например, в Новой Англии именно общинный податный чиновник облагает налогами, общинный сборщик налогов взимает их, общинный казначей передает эти деньги в государственную казну, а возникающие по ходу дела претензии передаются в суды общей юрисдикции. Данный способ собирать налоги медлен и неудобен; он постоянно затрудняет нормальную деятельность правительства, нуждающегося в больших денежных поступлениях. В общем, было бы естественным стремиться к тому, чтобы правительство во всех тех областях, которые необходимы для его жизнедеятельности, располагало бы собственными чиновниками, отобранными им самим, сменяемыми только по его решению, а также способными к быстрым действиям. Однако при той организации центральной власти, которая существует в Америке, всегда можно, в случае необходимости, без промедления применить более решительные и более эффективные методы.

Следовательно, вовсе не по причине полного отсутствия централизации в Соединенных Штатах, как это нередко утверждается, могут погибнуть республики Нового Света. Правительства американских штатов не только нельзя назвать слабо централизованными — напротив, они излишне централизованы, и я впоследствии докажу правомерность подобного утверждения. Законодательные собрания ежедневно присваивают себе какие-то отдельные элементы правительственной власти; они стремятся поглотить их, как это в свое время сделал французский Конвент. И государственная власть, централизуемая подобным образом, постоянно переходит из рук в руки, потому что она подчиняется воле народа. Нередко ей недостает мудрости и предусмотрительности потому, что она в состоянии делать все, что ей заблагорассудится. В этом-то и заключается наибольшая для нее опасность. Таким образом, именно благодаря своей силе, а вовсе не из-за собственной слабости государство подвергается опасности когда-нибудь погибнуть,

Децентрализация административной власти имеет в Америке ряд самых различных последствий.

Мы уже видели, что американцы практически полностью изолировали местные власти от правительства, перейдя, как мне кажется, всякие границы здравого смысла, и порядок, пусть даже и во второстепенных по значимости вещах, тем не менее отвечает интересам всей нации49.

Вследствие того, что штат не имеет собственных административных чиновников, занимающих конкретные должности в тех или иных населенных пунктах, которых он может заставить проводить на местах общую политику, он редко делает попытку установить единые для всей территории правила функционирования полиции. Между тем, потребность в такого рода правилах ощущается достаточно сильно, и европеец весьма часто отмечает их отсутствие. Этот бросающийся в глаза поверхностный беспорядок убеждает его с первого взгляда в том, что в этом обществе царит полная анархия, и, лишь внимательно всмотревшись в то, что происходит, он начинает понимать, что его первое впечатление было совершенно ложным.

Некоторые начинания, представляющие интерес для всего штата, тем не менее не удается реализовать потому, что не существует общенациональной администрации, которая была бы в состоянии этим заняться. Предоставленные заботам общин, округов и их выборных и временных представителей, эти начинания остаются либо совсем безрезультатными, либо результат оказывается недолговременным.

Сторонники централизации в Европе утверждают, что правительство способно лучше управлять общинами, нежели они могли бы делать это сами; это, может быть, и верно, когда представители центральной власти являются людьми просвещенными, а жители общин — необразованны; когда центральная власть деятельна, а граждане — инертны; когда правительство привыкло повелевать, а народ — повиноваться. Разумеет-

49 Власти штата, хотя и не занимаются сами по себе управлением, все же не должны, на мой взгляд, отказываться от права контроля над местными властями. Например, я думаю, что представитель правительства, занимающий определенную должность в каждом округе, мог бы сообщать суду обо всех правонарушениях, которые совершаются в общинах и округах; разве это не привело бы к установлению единого порядка, при том что местная независимость от этого нисколько бы не пострадала? Между тем, в Америке ничего похожего не существует. Над окружными судами нет вышестоящего органа, а сведения о правонарушениях административного характера, которые им положено пресекать, попадают сюда в достаточной степени случайно.

ся, что с ростом централизации усиливаются и эти два процесса, то есть все большая активность, с одной стороны, и полная неспособность действовать, — с другой, становятся очевидными. •

Но в том случае, когда народ образован, хорошо знает, чего он хочет, и привык заботиться о своих интересах, как это происходит в Америке, ничего подобного, я считаю, быть не должно.

Напротив, я совершенно убежден, что объединенная сила граждан всегда окажется более способной обеспечить общественное благосостояние народа, нежели правительственная власть.

Признаюсь, однако, что весьма трудно точно указать тот способ, с помощью которого можно пробудить спящий народ, вызвать у него те или иные желания и дать ему знания, которых он был лишен; убедить людей в том, что они сами должны заниматься собственными делами, — это, не стану скрывать, задача архисложная. Нередко людей значительно проще заинтересовать мелочами придворного этикета, нежели ремонтом их собственного дома.

Одновременно я считаю, что в тех случаях, когда центральная власть утверждает, что она может полностью заменить собой свободное участие непосредственно заинтересованных в том или ином начинании людей, она либо ошибается сама, либо желает ввести в заблуждение вас.

Центральная власть, какой бы просвещенной и искушенной она не представлялась, ни в состоянии одна охватить все частности жизни великого народа. Она не может этого сделать потому, что подобная задача превосходит все пределы человеческих возможностей. Когда такая власть стремится только лишь своими силами создать и привести в действие бесчисленное множество различных общественных механизмов, она должна либо довольствоваться весьма неполными результатами, либо ее усилия будут просто тщетны.

Действительно, в условиях централизации легко удается достигнуть некоего единообразия внешних проявлений человеческой активности, что приводит людей к удовлетворению этим единообразием как таковым, вне зависимости от того, чего оно касается. Это напоминает богомольцев, которые поклоняются изображению Божьему, забывая о Нем самом. Централизация без труда придает видимость упорядоченности в повседневных делах, при ней можно умело и обстоятельно руководить деятельностью полиции, охраняющей общество, пресекать небольшие беспорядки и незначительные правонарушения, поддерживать общество в некоем статус-кво, что, в сущности, не является ни упадком, ни прогрессом, поддерживать в общественном организме своего рода административную дремоту, которую правители обычно любят называть «надлежащим порядком» и «общественным спокойствием»50 . Одним словом, централизация является превосходным тормозом в любых начинаниях, а не стимулом для их осуществления. Когда же возникает необходимость привести в движение глубинные силы общества или же резко ускорить его развитие, централизованная власть незамедлительно теряет всякую силу. Как только ей для проведения каких-либо мер становится необходима поддержка граждан, все, к своему удивлению, обнаруживают слабость этого гигантского механизма, который разом оказывается совершенно бессильным.

Иногда случается, что централизованная власть, не находя другого выхода, делает отчаянные попытки призвать граждан себе на помощь, вместе с тем говоря им: вы будете действовать так, как я хочу; столько, сколько мне потребуется, и именно в том направлении, которое я изберу сама. Вы будете заниматься исполнением отдельных дел, не стремясь к управлению целым; вы будете работать, находясь в неведении, и лишь впоследствии вы сможете судить о моей деятельности по ее результатам.

' ж Как мне кажется, Китай представляет нам наиболее яркий образец того общественного благосостояния, которое может дать своему народу лишь чрезвычайно централизованная власть. Путешественники утверждают, что китайцам присуще спокойствие, лишенное счастья; у них есть промышленность, однако она стоит на месте; общество стабильно, но бессильно; порядок в нем существует, но отсутствуют нравственные принципы. В Китае дела всегда идут достаточно хорошо, но никогда —очень хорошо. Я полагаю, что, когда Китай окажется открытым для европейцев, они встретят здесь самую совершенную модель централизации исполнительной власти, которая только существует в мире.

Однако на таких условиях добровольное содействие человека получить невозможно. Человеку необходима свобода действий, сознание ответственности за свои дела. Человек так уж устроен, что предпочитает оставаться в бездействии, нежели двигаться не по своей воле к неизвестной ему цели.

»* Я не стану отрицать, что в Соединенных Штатах часто сожалеют об отсутствии единообразных правил, с которыми каждый из нас как бы сверяет свои поступки.

В этой стране время от времени можно столкнуться с яркими примерами беззаботности и социальной апатии. Изредка выявляются постыдные изъяны, которые вступают в кричащее противоречие с окружающей их цивилизацией.

Нередко полезные начинания, требующие для их успешного завершения постоянного внимания и особой точности исполнения, в конце концов прерываются на полпути, так как в Америке, как и в других странах, люди нередко действуют под влиянием момента и подчиняясь внезапным порывам.

Европеец, привыкший всегда чувствовать рядом с собой чиновника, готового вмешаться во все что угодно, довольно трудно привыкает к сложному механизму общинной власти. В целом можно утверждать, что в Америке на детали деятельности государственной полиции, делающей жизнь приятной и удобной, никто не обращает абсолютно никакого внимания. Вместе с тем основные гарантии прав человека в обществе существуют здесь так же, как и во всех других государствах. В Америке власть, управляющая штатом, менее упорядочена, менее осведомлена, менее вооружена знаниями, однако она в сто раз могущественнее, чем в Европе. Не существует другой такой страны в мире, где бы люди предпринимали в конечном итоге столько усилий, чтобы достичь общественного благосостояния. Я не знаю другого такого народа, который бы создал такое великое множество школ, дающих столь высокие результаты; храмов, так соответствующих религиозным потребностям верующих; общинных дорог, находящихся в столь великолепном состоянии. Так что в Соединенных Штатах не следует искать единообразия и постоянства взглядов, мелочной заботы о частностях жизни, совершенства административной процедуры51; что в этой стране действительно можно найти — так это образец власти правда несколько дикой, но исполненной могущества и жизни, подверженной всяким случайностям и вместе с тем действенной и мобильной.

Впрочем, я признаю, если угодно, что общины и округа в Соединенных Штатах управлялись бы с большей пользой центральной властью, расположенной вдали от них и остающейся для них чужеродной, нежели чиновниками, избранными из их собственной среды. Если потребуется, я даже могу признать тот факт, что в Америке жизнь была бы более спокойной и безопасной, если бы в этой стране общественные ресурсы использовались благоразумнее и рассудительнее, если бы управление всем государством было сосредоточено в одних руках, И все же политические преимущества, получаемые американцами от существующей у них системы децентрализации власти, заставляют меня предпочесть подобное устройство любому другому отличающемуся от него.

51 Один талантливый писатель, сравнивая финансовую систему Соединенных Штатов и Франции, показал, что ум не всегда может заменить собой знание фактов, и справедливо обвинил американцев в том, что бюджеты их общин достаточно беспорядочны. Приводя в качестве примера бюджет одного из департаментов Франции он добавляет: «Благодаря централизации, этому достойному удивления творению великого человека, муниципальные бюджеты как больших городов, так и самых скромных, расположенных как на одном конце королевства, так и на другом, составлены на основе единой методики и по единой схеме». Конечно, я восхищаюсь подобным результатом централизации, но в то же время вижу, что большинство французских коммун, чья бухгалтерская отчетность столь совершенна, абсолютно не знают своих истинных интересов и находятся во власти столь глубокой апатии, что общество здесь скорее прозябает, нежели живет. С другой стороны, я наблюдаю, что в аналогичных американских общинах, бюджет которых составлен без всякой методики и, тем более, не по единому образцу население образованно, деятельно и предприимчиво; я вижу, как общество непрестанно трудится. Это явление не перестает поражать меня: на мой взгляд, основная цель хорошего правительства состоит в том, чтобы добиться благосостояния народа, а вовсе не в том, чтобы установить некий порядок среди нищих людей. Итак, я спрашиваю себя, нельзя ли приписать одной и той же причине процветание американской общины в сочетании с видимым беспорядком в ее финансах и бедственное положение коммуны во Франции при совершенстве ее бюджета. Во всяком случае, я с подозрительностью отношусь к проявлению добра, сопровождаемого стольким злом, и легко мирюсь со злом, которое окупается стольким добром.

И наконец, что мне до того, что где-то существует власть, всегда деятельная, заботящаяся о том, чтобы я спокойно жил в свое удовольствие, власть, которая опережает каждый мои шаг, чтобы отвратить от меня все опасности раньше, чем у меня возникнет необходимость даже задуматься о них, если эта власть, избавляя меня от малейших за->/ труднений, одновременно становится полноправной властительницей моей свободы и моей жизни, если она настолько подчиняет себе любое движение в обществе и даже само его существование, что все вокруг нее чахнет, когда хиреет она сама; что все спит, когда засыпает она; что все гибнет, едва смерть настигнет ее?

В Европе встречаются страны, жители которых, считающие себя чем-то вроде поселенцев, равнодушны к судьбам той земли, на которой они живут. Любые, даже самые крупные перемены происходят в их стране без их содействия; они зачастую даже не знают определенно, что произошло; они лишь догадываются, ибо случайно где-то слышали разговор о каком-то событии в стране. Более того, благосостояние их деревни, полиция на их улице, участь их церкви и их прихода совершенно не волнуют людей; они полагают, что все это принадлежит некоему могущественному чужеземцу, который зовется Правительством. Они пользуются этими благами как чужим имуществом; у них нет понимания того, что все это принадлежит им самим, как нет и желания что-либо улучшить. Это безучастие к своей судьбе заходит настолько далеко, что, даже если их собственная безопасность или безопасность их детей подвергается угрозе, вместо того чтобы отвратить эту угрозу, они складывают руки и ждут, когда же вся страна целиком придет к ним на помощь. Впрочем, эти люди, хотя и полностью пожертвовавшие своей свободной волей, все же любят повиноваться не более других. Правда, они готовы под-\J чиняться указаниям чиновника, но как только сила удаляется от них на некоторое расстояние, они начинают вызывающе игнорировать закон, словно побежденного ими врага. Таким образом, они постоянно колеблются между раболепием и бурным своеволием.

Когда нации доходят до такого положения, они должны пересмотреть свои законы и свои обычаи, иначе они обречены на гибель, так как источник общественных добродетелей здесь, по всей видимости, иссяк: и хотя в этих странах еще есть подданные, граждан вы уже не встретите.

Я бы даже сказал, что народы, находящиеся в таком состоянии, могут легко стать жертвой завоевателя. Если они и не исчезнут с лица земли, то лишь потому, что оказались в окружении себе подобных или даже еще более слабых, нежели они сами, наций; или потому, что у них еще сохранился некий необъяснимый инстинкт любви к отечеству, некая бессознательная гордость за свою страну, за ее имя, некое смутное воспоминание о ее прошлой славе. И хотя они не испытывают привязанности к чему-то определенному, этих ощущений бывает достаточно, чтобы в случае необходимости пробудить в них порыв к самосохранению.

Было бы ошибочным успокаивать себя на том основании, что некоторые народы проявляли чудеса героизма, защищая свое отечество, в котором они жили словно чужеземцы. Присмотревшись внимательнее, мы увидим, что главной побудительной силой в подобных ситуациях почти всегда оказывалась религия.

Долговечность, слава и процветание нации сделались для них священными догматами, и, защищая свою родину, они защищали тот священный город, гражданами которого они все являлись.

Население Турции никогда не принимало никакого участия в управлении общественными делами. Между тем, турки совершали великие дела, поскольку в завоеваниях султанов они усматривали торжество магометантва. Сегодня влияние религии постепенно ослабевает, остается один лишь деспотизм, — и нация в результате гибнет.

Монтескье, признавая за деспотизмом особую, лишь ему присущую силу, оказывал ему, как мне думается, незаслуженную честь. Деспотизм сам по себе не может быть прочной основой общества. Всмотревшись повнимательнее, начинаешь понимать, что абсолютистские правительства процветали столь продолжительное время благодаря религии, а не страху.

Как бы мы ни старались, мы никогда не найдем по-настоящему сильного общества, не опирающегося на свободное волеизъявление людей. В мире не существует ничего иного, кроме патриотизма или религии, что могло бы заставить самых различных граждан в течение долгого времени сообща стремиться к общей цели.

Законы не в состоянии оживить угасающие верования, однако именно они могут ' вызвать интерес граждан к судьбе своей страны. Именно законы способны пробудить и

направить в нужное русло этот неосознанный инстинкт любви к отечеству, который фактически никогда не покидает человеческое сердце, и, соединив этот инстинкт с определенными взглядами, чаяниями и укоренившимися привычками, превратить его в осознанное и прочное чувство. И пусть не говорят, что уже поздно даже пытаться это сделать: нации стареют совершенно иначе, чем люди. Каждое новое родившееся поколение есть как бы новый народ, попадающий в руки законодателя.

В Америке я восторгаюсь более всего не административными, а политическими последствиями децентрализации. В Соединенных Штатах чувство родины ощущается повсеместно. Родина — это предмет заботы для всех, начиная с общины и кончая Союзом в целом. Человек живет интересами своей страны, как своими собственными. Он гордится славой своей нации, достигнутыми ею успехами, в которых он видит частичку своего труда, и это его возвышает; он радуется всеобщему процветанию, которое распространяется и на него самого. Он испытывает к своей родине такое же чувство, как к собственной семье. И вместе с тем он интересуется делами государства, движимый определенными эгоистическими побуждениями.

Зачастую европеец видит в государственном чиновнике лишь силу; американец же видит в нем право. Таким образом, можно утверждать, что в Америке человек никогда не подчиняется другому человеку, а повинуется лишь правосудию или закону.

И хотя он нередко о себе слишком высокого мнения, это всегда сказывается на нем благотворно. Он бесстрашно полагается на свои собственные силы, которых, как. ему кажется, хватит на все. Например, у некоего частного лица созрела мысль о реализации какого-то начинания, которое, скажем, имеет прямое отношение к общественному благосостоянию, — однако ему даже в голову не приходит идея обратиться к государственным властям за содействием. Он объясняет свой план, берется сам его осуществить, зовет себе на помощь других людей и борется один на один со всеми препятствиями. Безусловно, нередко случается так, что он добивается меньших успехов, чем это получилось бы, будь на его месте государство. Однако, в конце концов, общий итог всех частных начинаний во многом превосходит то, что могло бы сделать государство. ч

Так как местная власть находится в непосредственной близости от тех, кем она управляет, и так как она некоторым образом представляет их самих, то ни ревности, ни ненависти она ни у кого не вызывает. А вследствие того, что ее средства ограниченны, всякий чувствует, что он не может полагаться исключительно на нее.

Когда же эта власть действует в пределах своей компетенции, она никогда не остается в одиночестве, как это нередко случается в Европе. Никто не думает, что раз в дело вмешался представитель государства, то полномочия частных лиц кончились. Напротив, всякий направляет действия этого должностного лица и содействует ему всеми силами.

Когда индивидуальные силы объединяются с общественными, зачастую удается добиться того, чего самая сконцентрированная и самая деятельная власть была бы не в состоянии сделать*.

Я мог бы привести большое количество фактов, подтверждающих сказанное мною, однако я предпочитаю ограничиться единственным примером, выбрав тот, который мне лучше всего знаком.

В Америке в распоряжении властей находится весьма мало средств для раскрытия преступлений и поимки преступников.

Административной полиции здесь не существует, о паспортах никто понятия не имеет. Криминальную полицию в Соединенных Штатах нельзя даже сравнивать с нашей: представители атторнейской службы весьма немногочисленны, причем они далеко не всегда имеют право возбуждать дело; расследование обычно ведется недолго и устно. Однако я сомневаюсь, что в какой-либо другой стране преступление столь же редко остается безнаказанным.

Причина такого положения заключается в том, что в этой стране все люди заинтересованы в представлении доказательств правонарушения и в поимке преступника.

За время моего пребывания в Соединенных Штатах я был свидетелем того, как жители округа, где было совершено серьезное преступление, стихийно образовали несколько комитетов с целью поймать виновного и отдать его под суд.

В Европе на преступника смотрят как на несчастного человека, делающего все возможное, чтобы спасти себя от представителей власти, причем население в некотором

смысле присутствует при этом поединке. В Америке же он считается врагом рода человеческого, и против него восстает все население.

Я полагаю, что местные институты власти приносят пользу всем народам, однако никто не испытывает в них большей нужды, чем народ, живущий при демократическом общественном строе. *

В аристократическом государстве всегда можно с уверенностью рассчитывать на сохранение известного порядка в условиях свободы.

Если правительи рискуют потерять слишком многое, то порядок приобретает для них огромное значение.

Можно также утверждать, что при аристократическом правлении народ защищен от крайних проявлений деспотизма, потому что всегда находится некая организованная сила, способная оказать сопротивление деспоту.

Демократическое же государство, не имеющее местных институтов власти, совершенно не гарантировано от подобного зла.

Как же можно научить массу людей пользоваться свободой в больших делах, когда они не привыкли к ней в малых?

Как противиться тирании в стране, где каждый слаб, а люди в целом не объединены никакими общими интересами?

И те, кто опасается своеволия, и те, кто боится абсолютистской власти, должны, таким образом, сообща стремиться к постепенному развитию свободы на местах.

Впрочем, я совершенно убежден, что именно те страны, в которых сформировался демократический общественный строй, более, чем другие, рискуют попасть в оковы централизации исполнительной власти.

Для этого существует целый ряд причин, и в числе прочих следующие.

У этих стран появляется постоянная тенденция сосредоточивать всю правительственную мощь в руках единой власти, непосредственно представляющей народ, потому что без такого понятия, как народ, остаются лишь отдельные, равные между собой граждане, сливающиеся в общую массу.

Между тем, когда у этой власти уже есть все атрибуты правительственного органа, ей становится весьма сложно противиться желанию проникнуть в самые мелочи управления, и поэтому она обязательно рано или поздно находит для этого повод. Мы были свидетелями подобного развития событий в своих собственных странах.

Во времена Французской революции существовало два противоположных по своему направлению движения, которые не следует смешивать: одно из них создавало благоприятные предпосылки для развития свободы. А другое — для деспотизма.

В старой монархии все законы издавал исключительно сам король. На более низком уровне власти сохранились какие-то остатки провинциальных институтов управления, уже наполовину уничтоженных. Эти провинциальные институты были слабо связаны между собой, плохо руководимы и нередко просто абсурдны. В руках аристократии они иногда даже превращались в орудие угнетения.

Революция выступила как против королевской власти, так и против провинциальных органов управления. Она одинаково возненавидела все, что ей предшествовало, — и абсолютистскую власть, и то, что могло смягчить ее жестокость. Результатом Революции было одновременно и создание республики, и централизация власти.

Этот двойственный характер Французской революции был ловко использован сторонниками абсолютистской власти. Когда вы видите, сколь рьяно они защищают централизацию административной власти, вы думаете, что они трудятся на пользу деспотизму? Ничуть, они защищают одно из величайших завоеваний Революции*. Так они могут оставаться популярными среди народа и вместе с тем быть противниками предоставления прав этому народу, скрытыми прислужниками тирании и громогласными сторонниками свободы.

Я побывал в двух странах, где система местных свобод применяется очень широко, и я слышал мнения различных сторон по этому поводу.

В Америке я столкнулся с людьми, которые тайно стремились к уничтожению демократических институтов в своей стране. В Англии я встретился с теми, кто резко нападал на власть аристократии. Однако ни в одной из этих стран я не нашел человека, который отрицал бы, что местные свободы являются великим благом для общества.

И в той и в другой стране я слышал о множестве различных причин, которыми объяснялись те или иные пороки государства, однако среди них никто и никогда не упоминал местных свобод.

Я слышал, как многие граждане, говоря о величии и процветании своей родины, приводили немало доводов в пользу этого; тем не менее все они ставили на первое место, выделяя в качестве основного преимущества их страны, существование местных свобод.

Можно ли после всего этого предположить, что факты, единодушно признаваемые столь несхожими между собой людьми, имеющими различные религиозные убеждения и политические принципы, факты, о которых они лучше всего могут судить, ибо постоянно и ежедневно сталкиваются с ними в жизни, оказались ложными?

Только те народы, у которых местные институты управления либо слабо развиты, либо вовсе отсутствуют, отрицают их пользу; это означает, что их хулят лишь те, кто совершенно незнаком с ними.

Глава VI

СУДЕБНАЯ ВЛАСТЬ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА ПОЛИТИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО ОБЩЕСТВА

Англо-американцы сохранили все отличительные черты судебной власти, которые присущи ей

и в других странах. — Однако они придали ей большой политический вес. — Как это произошло. — В чем

судебная система англо-американцев отличается от судебных систем в других странах. — Почему

американские судьи имеют право признавать законы неконституционными. — Каким образом

американские судьи используют это право. —Меры предосторожности, принимаемые

законодателями для предупреждения злоупотреблений этим правом.

Я счел необходимым посвятить отдельную главу рассмотрению системы судебной власти в Соединенных Штатах. Ее политическое значение настолько велико, что, на мой взгляд, говорить о ней мимоходом означало бы умалить ее роль в глазах читателей.

Федерации, помимо Америки, были и в других местах; республики существовали во многих странах, а не только на берегах Нового Света; система представительных органов принята в нескольких государствах Европы; однако я не знаю, чтобы когда-то в какой-либо стране мира система судебной власти была бы создана на тех же принципах, что и американская.

Иностранцу сложнее всего понять в Соединенных Штатах именно организацию правосудия. Можно сказать, что нет такого политического события, по поводу которого он не слышал бы ссылок на авторитет судьи, из чего иностранец, естественно, заключает, что в Соединенных Штатах судья представляет собой одну из важнейших политических сил общества. Когда же затем он начинает изучать устройство судов, то поначалу не обнаруживает ничего, кроме чисто судебных атрибутов и норм. Ему кажется, что судьи вмешиваются в государственные дела не иначе как случайно, хотя такие случайности повторяются ежедневно.

Когда Парижский парламент, делая свои замечания, отказывает в регистрации того или иного указа или же когда он вызывает на свое судебное заседание провинившегося чиновника, в этом видят открытую политическую деятельность судебной власти. Ничего похожего в Соединенных Штатах не наблюдается.

Американцы сохранили все характерные черты, свойственные судебной власти, и точно определили сферу ее деятельности.

Первое отличительное свойство судебной власти у всех народов заключается в том, что она служит арбитром в спорных случаях. Для того чтобы суд начал разбирать какое-либо дело, необходимо наличие спорной ситуации. Чтобы появился судья, должен быть судебный процесс. До тех пор пока закон не дает оснований считать ситуацию спорной, судебная власть не имеет возможности вмешиваться в нее. Подобная ситуация может уже возникнуть, однако судебная власть как бы не замечает ее. Когда судья, ведя какое-либо дело, ставит под сомнение закон, имеющий отношение к данному делу, он тем самым расширяет сферу своей компетенции, но не выходит за ее пределы, поскольку, для того чтобы выразить свое мнение о деле, он вынужден в той или иной степени выразить свое суждение и о законе. Если же он дает оценку закону, не относящемуся к конкретному судебному процессу, то в этом случае он полностью выходит за рамки своей компетенции и вторгается в сферу деятельности законодательной власти.

Второе отличительное свойство судебной власти состоит в том, что она выносит свое решение по конкретным делам, но не по общим положениям. Когда при разрешении частного вопроса судья выступает против какого-либо общего принципа, будучи

убежден, что, разбив в процессе разбирания дела каждый довод, вытекающий из этого принципа, он уничтожит сам принцип, то в данном случае судья остается в пределах естественной для него сферы деятельности. Если же судья непосредственно выступает против какого-либо общего положения и уничтожает его безо всякой связи с тем или иным конкретным делом, тогда он выходит из тех рамок, которые определены для судебной власти по общему согласию всех народов: он становится более важным, а может быть, даже и более полезным лицом, нежели просто судья, однако он одновременно перестает быть представителем судебной власти.

Третьей отличительной чертой судебной власти является то, что она может действовать лишь в том случае, когда к ней обратятся, или, говоря языком юриспруденции, когда в суде возбуждается дело. Данное свойство не столь характерно для судебной власти, как два предыдущих. Однако я полагаю, что, несмотря на исключения, эту черту можно считать весьма существенной. По своей природе судебная власть статична — для того чтобы она пришла в движение, ее необходимо подтолкнуть. Ей сообщают о преступлении — и она наказывает виновного, ее призывают к восстановлению справедливости — и она ее восстанавливает, ей предъявляют документ—и она разъясняет его содержание. Вместе с тем сама она не начинает ни преследования преступников, ни поиска фактов несправедливости, ни изучения этих фактов. Судебная власть нарушила бы некоторым образом свою природную пассивность, если бы сама проявляла инициативу и критически оценивала законы.

Американцы сохранили за судебной властью эти три отличительные черты. Судья в Соединенных Штатах может высказываться только тогда, когда возникает спорная ситуация; он занимается лишь конкретными случаями и начинает действовать, только если в суде возбуждается дело.

Следовательно, американский судья ничем не отличается от судей в других странах. Вместе с тем он облечен огромной политической властью.

Отчего это происходит? Он действует в тех же пределах и использует те же средства, что и другие судьи; почему же он обладает властью, которой лишены они?

Причина этого заключается в единственном факте: американцы признали за своими судьями право обосновывать свои решения, исходя в первую очередь из конституции, а потом уже из законов, — другими словами, они дозволили судьям руководствоваться лишь теми законами, которые, на их взгляд, не противоречат конституции.

Насколько мне известно, подобного права добивались и судьи других стран, однако они его так и не получили. В Америке же оно признается всеми властями, там вы не встретите ни одной партии, ни одного гражданина, который бы стал оспаривать данное положение.

Объяснение этому можно найти в основных принципах, на которых построены все американские конституции.

Во Франции конституция незыблема или, по крайней мере, считается таковой. Никакая власть не в состоянии что-либо изменить в ней — такова общепринятая теория*.

В Англии за парламентом признается право вносить изменения в конституцию. Следовательно, в Англии конституция может подвергаться изменениям до бесконечности, или, точнее, ее не существует вовсе. Парламент, будучи законодательным органом, является одновременно и учредительным собранием".

В Америке политические теории отличаются большей простотой и рациональностью.

Конституция в Америке не считается незыблемой, как во Франции; она не может быть пересмотрена выборной властью, как в Англии. Она является самостоятельным творением, отражающим волю всего народа; она обязательна для законодателей так же, как и для простых граждан. Вместе с тем она может быть изменена по воле всего народа в соответствии с установленными правилами и в заранее определенных случаях.

Следовательно, в Америке конституция может видоизменяться, однако до тех пор,г пока она существует, она является источником всякой власти, в ней заключается единственная господствующая в обществе сила.

, Легко понять, каким образом вышеупомянутые различия отражаются на положении и правах судебных учреждений в трех названных мною странах.

Так, если бы во Франции суды могли не повиноваться законам на том основании, что они находят их противоречащими конституции, то в этом случае учредительная

власть действительно оказалась бы в их руках, так как они одни располагали бы правом толковать конституцию, положения которой не могут быть никем изменены. Следовательно, они заняли бы место всего народа и стали бы господствовать в обществе в той мере, которую бы допустила присущая любой судебной власти слабость.

Я понимаю, что, лишая судей права объявлять законы неконституционными, мы тем самым косвенно даем законодательным органам возможность изменять конституцию, потому что их больше не сдерживают никакие правовые барьеры. Однако все же лучше дать право изменять конституцию, отражающую волю народа, тем, кто пусть далеко не полностью, но все же представляет этот народ, нежели тем, кто представляет лишь самих себя.

Было бы еще более неразумным давать английским судьям право выступать против воли законодательных органов, потому что парламент, принимающий законы, создает и конституцию, и, следовательно, закон, исходящий от трех властей, ни в коем случае нельзя назвать неконституционным.

Ни то, ни другое из вышеприведенных рассуждении неприменимо к Америке. В Соединенных Штатах конституция господствует над законодателями точно так же, как и над простыми гражданами. Таким образом, конституция есть основной закон государства, который не может быть изменен никаким другим законом. Поэтому совершенно правильно, что суды в первую очередь подчиняются конституции, отдавая ей предпочтение перед другими законами. Это вполне соответствует самой сути судебной власти, поскольку естественным правом каждого судьи является отбор среди нормативных актов тех, с которыми он наиболее тесно взаимосвязан.

И во Франции конституция является основным законом государства, и судьи имеют такое же право принимать ее за основу при вынесении своих приговоров. Вместе с тем, осуществляя это право, они не могут не посягать на другое право, более священное, нежели их собственное, — а именно на право общества, от имени которого они действуют. В этом случае доводы рядового человека должны отступать перед доводами Государства.

В Америке, где народ всегда может, изменив свою конституцию, привести судей к повиновению, подобной угрозы нечего опасаться. В этом отношении политика и логика сходятся, а народ и судьи пользуются каждый своими правами.

Когда в суде Соединенных Штатов ссылаются на закон, который судья находит не соответствующим конституции, он может отказаться его применять. Это право есть только у американских судей, и оно дает им большое политическое влияние.

В действительности существует довольно мало законов, которые по своей природе могли бы длительное время ускользать от критического взгляда судьи, потому что лишь очень немногие из этих законов не затрагивают личных интересов, тем более что стороны в судебном процессе располагают правом ссылаться на любой закон.

Между тем, как только судья отказывается применить какой-либо закон в ходе судебного разбирательства, тут же моральное воздействие данного закона сужается. И тем людям, права которых этот закон ущемляет, приходит в голову мысль, что наконец появилась возможность избавиться от обязанности повиноваться ему. В этой ситуации заметно возрастает количество судебных процессов, и закон теряет свою силу. Тогда происходит одно из двух: либо народ вносит изменения в свою конституцию, либо законодательная власть отменяет данный закон.

Таким образом, американцы предоставили своим судам огромную политическую власть. Вместе с тем судьи имеют право выступать против какого-либо закона только путем использования судебного механизма. Этим в значительной степени уменьшается опасность, которую таит в себе подобная власть.

Если бы судья имел право ставить под сомнение закон теоретически или же в общем плане, или, если бы он мог просто по своей инициативе надзирать за действиями законодателей, он стал бы, таким образом, играть одну из ведущих ролей на политической сцене. Сделавшись сторонником или же противником той или иной партии, он стал бы вовлекать в политическую борьбу все те страсти, которые обычно раздирают страну. Однако когда судья высказывает недоверие закону в рамках некоего таинственного судопроизводства, да еще и в применении всего лишь к частному случаю, то он отчасти скрывает от общественного мнения все значение своей акции. Его приговором затрагиваются лишь те или иные частные интересы, тогда как сам закон при этом страдает как бы случайно.

да? Кроме того, закон, раскритикованный подобным образом, продолжает существовать: его моральное воздействие уменьшается, однако на практике он вовсе не теряет своей силы. Если же закон все же прекращает свое существование, то это происходит постепенно, шаг за шагом, в результате непрерывно наносимых ему ударов со стороны судебных органов.

Кроме того, совсем нетрудно понять, что если закон подвергается критике в ходе судебного разбирательства частного случая и если судебный процесс против закона тесно связан с процессом против человека, то не так-то легко — ив этом можно быть уверенным — сделать законодательство объектом нападок. При такой системе законодательство не является открытой мишенью и для повседневных нападок со стороны различных партий. На ошибку законодателя указывается в том случае, когда в этом есть реальная необходимость, поскольку в судебном процессе всегда исходят из достоверности фактов, поддающихся необходимой проверке.

Вполне возможно, что подобная процедура американских судов, прекрасно отвечающая требованиям поддержания порядка, также способствует в полной мере обеспечению свободы.

Если бы судье полагалось выступать против законодателей только в ходе открытой, лобовой атаки, то временами он не отваживался бы на это или же, напротив, под влиянием своей партийной принадлежности нападал бы на них повседневно. В этом случае получалось бы так, что законы, принятые слабой властью, подвергались бы непрерывным нападкам, а законам, вводимым сильной властью, безропотно бы подчинялись. Иными словами, те законы, которые было бы полезнее всего соблюдать, часто могли бы служить объектом нападения, и, наоборот, повиновались бы тем законам, именем которых можно было бы легко угнетать.

Однако американский судья был выведен на политическую арену помимо его воли. Он препарирует закон лишь потому, что ему необходимо вынести решение по конкретному судебному делу, а не принять такого решения он не имеет права. Политический же вопрос, который судья должен решать, взаимосвязан с интересами сторон, и он не властен обойти его, не нарушив тем самым справедливости. Выполняя свои непосредственные функции, вмененные ему в обязанность в соответствии с должностью, судья выполняет и свой гражданский долг. Совершенно естественно, таким образом, что судебный надзор за законами, осуществляемый судами, не может охватить все законы без исключения, так как есть и такие законы, которые никогда не смогут дать повод для критики именно в такой четко определенной форме, как судебный процесс. А если же подобное и случится, то вполне допустимо, что не найдется никого, кто захотел бы передать дело в суд.

Американцы часто сталкивались с этим недостатком, но тем не менее оставили средства воздействия на закон в незавершенном виде из опасения придать им излишнюю силу, которая в любом случае может представлять собой значительную опасность.

Вместе с тем, даже оставаясь в определенных границах, право американских судов объявлять тот или иной закон не соответствующим конституции служит все же одной из самых мощных преград, которые когда-либо возводились против тирании политических органов.

ПРОЧИЕ ПРАВА, ПРЕДОСТАВЛЕННЫЕ АМЕРИКАНСКИМ СУДЬЯМ

В Соединенных Штатах все граждане имеют право возбуждать дело против должностных лиц

в обычных судах. — Как они пользуются этим правом. — Статья 75-я французской конституции

VIII года. — Американцам и англичанам непонятен даже смысл этой статьи.

Я не знаю, нужно ли говорить о том, что у такого свободного народа, как американцы, все граждане обладают правом возбуждать дело против того или иного должностного лица в обычном суде и что все судьи имеют право выносить обвинительный приговор в отношении государственных служащих, — настолько это естественно.

Предоставление судам права наказывать представителей исполнительной власти в случаях нарушения ими закона отнюдь не является особой прерогативой судебных органов. Напротив, лишение их данного права означало бы нарушение самой природы правосудия. -чс.

Я не замечал, чтобы в Соединенных Штатах установление ответственности всех должностных лиц перед судом приводило бы к ослаблению правительственной власти.

Напротив, мне показалось, что, сделав это, американцы подняли уважение народа к тем, кто им управляет, поскольку представители власти всячески стараются ничем не навлекать на себя критику.

Я также не замечал, чтобы в Соединенных Штатах велось много политических процессов, и я без труда могу это себе объяснить. Любой судебный процесс, независимо от его характера, — всегда сложное и дорогостоящее дело. Легко выдвигать обвинения против должностного лица в газетах, однако для передачи дела в суд нужны серьезные основания. Поэтому, для того чтобы начать судебное преследование какого-либо чиновника, необходимы прежде всего веские причины для жалобы, тогда как чиновники, опасающиеся такого судебного преследования, сделают все, чтобы не дать таких оснований.

Это не зависит от существующей в Америке республиканской формы правления; такое же может ежедневно происходить и в Англии.

Оба эти народа вовсе не думали, что смогут обеспечить свою свободу и независимость, позволив предавать суду самых высокопоставленных представителей власти. Они считали, что свобода будет гарантирована скорее в том случае, если все граждане будут хорошо осведомлены о мелких судебных процессах, которые ведутся ежедневно, чем изредка узнавать о крупных, которые почти не проводятся, а если и проводятся, то слишком поздно.

В средние века, когда поймать преступников было чрезвычайно сложно, судьи, к которым некоторые из них все же иногда попадали, часто старались подвергнуть этих несчастных самым ужасающим наказаниям, что, однако, не приводило к сколько-нибудь заметному сокращению преступлений. Со временем человечество признало тот факт, что, делая правосудие более неотвратимым и одновременно более мягким, его превращают в реально действующую силу.

Американцы и англичане полагают, что к произволу и тирании следует относиться как к воровству, то есть, иными словами, облегчать их преследование в судебном порядке и смягчать наказание.

На VIII году существования Французской республики была составлена конституция, статья 75-я которой гласила: «Представители правительства, за исключением министров, могут подвергаться преследованию за свои действия, относящиеся к их служебным обязанностям, лишь в результате постановления Государственного совета; в этом случае дело подлежит возбуждению в обычных судах».

Конституция VIII года уже канула в Лету, однако данная статья сохранилась; на нее и по сей день постоянно ссылаются, чтобы отвергать справедливые требования граждан.

Я нередко пробовал объяснить американцам и англичанам смысл 75-й статьи, но это всегда оказывалось для меня весьма трудным делом.

Им прежде всего представлялось, что Государственный совет Франции — это какой-то высший суд, созданный в самом центре королевства, а его функции предварительного заслушивания жалобщиков казались им проявлением тирании.

Но когда я пытался объяснить им, что Государственный совет отнюдь не является судебной инстанцией в буквальном смысле слова, а относится к административным органам, члены которого находятся в полном подчинении короля, так что король, самодержавно приказав совершить беззаконие одному из своих служителей, называемому префектом, своей верховной властью может приказать другому служителю, называемому государственным советником, воспрепятствовать наказанию первого. Когда я указывал им на человека, пострадавшего в результате королевского распоряжения и вынужденного обращаться к тому же королю за разрешением призвать на помощь правосудие, они отказывались поверить в существование подобных чудовищных нелепостей и обвиняли меня во лжи и невежестве.

В старину при монархическом строе нередко случалось так, что парламент издавал постановление об аресте государственного чиновника, который совершил то или иное правонарушение. Иногда в это дело вмешивался сам король и приказывал прекратить начатый процесс. В этом случае деспотизм проявлялся открыто и повиновение оказывалось результатом подчинения силе.

Мы же, как оказалось, отошли далеко назад от того, чего добились наши отцы: мы допускаем, чтобы под видом правосудия и от имени закона возникали такие ситуации, с которыми наши предки мирились только под давлением неприкрытого насилия. t«

ГлаваУИ О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЮСТИЦИИ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Что автор понимает под политической юстицией. — Что такое политическая юстиция во Франции,

в Англии, в Соединенных Штатах. — В Америке политический суд рассматривает лишь дела

государственных должностных лиц. — Отстранение от должности как одна из мер наказания,

наиболее часто применяемая политическим судом. — Политическое судопроизводство как обычное

средство воздействия на должностных лиц со стороны правительства. — Политическая юстиция,

существующая в Соединенных Штатах, — сильнейшее орудие в руках большинства,

несмотря на свою мягкость, а возможно, и благодаря ей.

Под политической юстицией я понимаю имеющую временный характер судебную функцию органов политической власти.

Правительствам, обладающим неограниченной властью, не нужно придавать судебным мерам какие-либо чрезвычайные формы: монарху, именем которого вершится правосудие и который является полновластным хозяином судебной системы, как, впрочем, и всего остального, нет надобности искать оправдания своим действиям, так как данная ему власть сама по себе есть его гарант. Единственное опасение, которое может у него возникнуть, заключается в том, что в действительности не будет соблюдаться даже видимость правосудия и что вместо того, чтобы утвердить его власть, ее обесславят.

Но во многих свободных странах, где большинство совершенно не имеет возможности оказывать давление на суды так, как это сделал бы абсолютный монарх, иногда случалось, что судебная власть на время вверялась органам, непосредственно представляющим общество. Считалось, что лучше объединить на короткое время разные власти, нежели нарушить основополагающий принцип правительственного единства. Англия, Франция и Соединенные Штаты закрепили законодательным путем введение политического судопроизводства, — было бы любопытно проанализировать, к каким результатам пришли эти три вышеупомянутые великие державы.

Палата лордов в Англии и палата пэров во Франции образуют высшие уголовные суды1 своих стран. Они не рассматривают всех без исключения дел политического характера, но имеют право это делать.

Наряду с палатой пэров и палатой лордов в этих странах есть органы политической власти, обладающие правом предъявлять обвинение. Единственное различие, которое существует в этом отношении между двумя странами, заключается в следующем: в Англии члены палаты общин могут обвинять в палате лордов всех, кого им только заблагорассудится, тогда как во Франции члены палаты депутатов могут привлекать к ответственности лишь королевских министров.

В остальном же и палата лордов, и палата пэров могут использовать любые нормы уголовного законодательства для наказания правонарушителей.

В Соединенных Штатах, как и в Европе, одна из палат законодательного корпуса облечена правом возбуждать дело, а другая — правом выносить приговор. Палата представителей указывает виновного, а сенат определяет ему наказание.

Однако никто, кроме членов палаты представителей, не имеет права обращаться в сенат с целью возбуждения дела, а обвинения палаты представителей могут быть направлены только против государственных должностных лиц. Таким образом, компетенция сената несколько уже, чем компетенция палаты пэров во Франции, однако палата

1 Кроме того, палата лордов в Англии является последней апелляционной инстанцией в некото-рых гражданских делах. См.: Блэкстон, кн. III, гл. IV.

представителей пользуется правом обвинения более широкого круга лиц, чем наши депутаты.

Вместе с тем самое существенное различие между Америкой и Европой состоит в следующем: в Европе политические суды могут применять любые нормы уголовного законодательства. В Америке же политический суд, после того как он принял решение сместить с официальной должности обвиняемого и объявил его недостойным занимать в будущем любые политически значимые посты, исчерпывает свои полномочия и дело передается в суды общей юрисдикции.

Предположим, что президент Соединенных Штатов совершил преступление, квалифицируемое как государственная измена.

Палата представителей выступает в роли обвинителя, сенаторы принимают решение отстранить его от должности, а затем он предстает перед судом присяжных, который обладает исключительным правом лишить его свободы или даже жизни.

Это обстоятельство окончательно и в деталях проясняет интересующий нас вопрос.

Установленная законом система политической юстиции в Европе имела целью привлечение к ответственности особо важных преступников, независимо от их происхождения, социального статуса или уровня их власти в государстве. Чтобы достичь этого, верховному органу политической власти в определенные моменты предоставляются все прерогативы судов.

Законодатель, таким образом, превратился в судью: он получил возможность устанавливать факт преступления, квалифицировать его и определять для правонарушителя меру наказания. Давая законодателю права судьи, закон возложил на него и все судейские обязанности и предписал ему соблюдать все формальности, которые обычно присущи правосудию.

Когда французский или английский политический суд привлекает к ответственности государственного чиновника и выносит ему обвинительный приговор, самим этим фактом он лишает его должности и может объявить его недостойным занимать подобные должности в будущем. Однако такие политические меры наказания, как смещение с должности и запрет занимать ее впоследствии, являются следствием приговора, но не содержатся в самом приговоре как таковом.

В Европе, таким образом, судебно-политическое решение является скорее актом правосудия, нежели административной мерой.

В Соединенных Штатах дело обстоит совершенно иначе, в чем легко убедиться: судебно-политическое решение представляет собой прежде всего административную меру, а не акт правосудия.

Бесспорно, что решение сената по своей форме имеет все свойства судебного постановления. Для того чтобы принять его, сенаторы должны действовать в соответствии с присущими судебной практике торжественностью и формальностями. Это решение имеет признаки судебного и по характеру своей мотивировки: как правило, в процессе принятия решения сенаторы должны исходить из факта нарушения норм общего права. Однако суть самого решения является чисто административной.

Если бы американские законодатели действительно стремились облечь орган политической власти широкими судебными полномочиями, они бы не ограничили сферу его деятельности привлечением к ответственности лишь государственных должностных лиц, потому что самые опасные враги государства могут вообще не занимать никакой государственной должности. И это в первую очередь относится к тем республикам, где поддержка той или иной партии является главным источником могущества и где наибольшей властью часто располагают те, кто официально не занимает никаких важных постов.

Кроме того, если бы американские законодатели собирались предоставить самому обществу право предупреждать крупные преступления так, как это происходит в результате деятельности судов, то есть внушая людям страх перед наказанием, то они бы разрешили политическим судам использовать все меры, предусмотренные уголовным законодательством. Однако законодатели дали этим судам лишь некое весьма несовершенное оружие, которое не способно воздействовать на наиболее опасных преступников. Да и что значит лишение права занимать государственные должности для того, кто стремится ниспровергнуть сами законы? . ;

Следовательно, главной задачей политической юстиции в Соединенных Штатах является лишение власти тех, кто неправильно использует ее, а также гарантия того, что и впоследствии данный гражданин не будет облечен подобной властью. Из этого явствует, что решение политического суда есть не что иное, как административный акт, выраженный в торжественной форме судебного постановления.

Таким образом, американцы создали какую-то смешанную систему: они придали процедуре отстранения от должности сугубо судебно-политический характер и вместе с тем отняли у политической юстиции возможность применять наиболее суровые меры наказания.

Исходя из этого, мы можем видеть, насколько все становится взаимосвязанным: находится объяснение тому, почему по американским конституциям все гражданские должностные лица подлежат юрисдикции сената и почему это не относится к военным, хотя их преступлений следует опасаться еще больше. В гражданской сфере у американцев практически все государственные должностные лица несменяемы: одни занимают свои должности пожизненно, другие получают полномочия от избирателей, и, следовательно, их нельзя ликвидировать. Поэтому, для того чтобы лишить власти этих государственных служащих, их всех необходимо предать суду. Между тем военные подчиняются главе государства, который в свою очередь является гражданским должностным лицом. Следовательно, всякий удар, направленный против него, распространяется и на всех военных2.

Если теперь мы начнем сравнивать результаты, к которым приводят или могут привести действия как европейской, так и американской системы, то обнаружим, что и здесь есть весьма существенные различия.

Во Франции и в Англии политические суды рассматриваются в качестве чрезвычайного средства, которое общество должно использовать для своего спасения лишь в периоды величайшей опасности.

Нельзя отрицать тот факт, что политический суд, по крайней мере такой, каким его видят в Европе, нарушает консервативный принцип разделения власти и является постоянной угрозой свободе и жизни людей.

В Соединенных же Штатах политический суд лишь косвенно затрагивает принцип разделения власти и вовсе не угрожает жизни граждан; в отличие от Европы, не нависая дамокловым мечом буквально над всеми головами, он карает только тех, кто, вступая в ту или иную государственную должность, заранее готов к его суровым мерам.

Политический суд в Соединенных Штатах одновременно и менее грозен, и менее действен.

Кроме того, законодатели Соединенных Штатов рассматривали его не в качестве чрезвычайного средства спасения общества в случае великих бедствий, а как обычное средство управления страной.

С этой точки зрения политический суд, видимо, оказывает более существенное воздействие на общественное устройство Америки, чем на общественное устройство Европы. В самом деле, не следует заблуждаться относительно кажущейся мягкости американского законодательства в том, что касается судебмо-политических решений. Прежде всего следует отметить, что в Соединенных Штатах суд, который выносит судебно-политические решения, состоит из тех же элементов и подвержен тем же влияниям, что и орган политической власти, имеющий право обвинения, и это неизбежно приводит к разгулу мстительных межпартийных страстей. Таким образом, хотя политические судьи в Соединенных Штатах не могут назначать столь суровые наказания, к каким прибегают политические судьи в Европе, в Америке существует значительно меньше шансов быть оправданным ими. Осуждение менее грозное, однако скорее всего неизбежное.

Европейцы, учреждая политические суды, имели своей главной целью наказать виновных; американцы стремились отнять у них власть. В Соединенных Штатах су-дебно-политическое решение является, некоторым образом, превентивной мерой. Следовательно, здесь судья не должен быть накрепко связан точной дефиницией состава преступления.

Нет ничего страшнее расплывчатости определений так называемых политических преступлений, которые даются в американских законах. «Преступления, за которыми

2 Это вовсе не означает, что офицера можно лишить его звания, но это значит, что его можно отстранить от командного поста. 4iw

может последовать осуждение президента, — говорится в Конституции Соединенных Штатов, разд. IV, ст. 1, — суть государственная измена, взяточничество или другие важные преступления и проступки». Большинство конституций американских штатов еще более расплывчаты и неясны.

«Государственные должностные лица, — говорится в конституции штата Массачусетс, — могут быть привлечены к ответственности за преступное поведение, которым они отличились, а также за плохое управление»3. «Всякий чиновник, который поставил Государство в опасность плохим управлением, взяточничеством или другими проступками, — говорится в конституции штата Виргиния, — может предстать в качестве обвиняемого перед палатой представителей». Есть конституции, которые вообще не указывают никаких видов преступлений с тем, чтобы оказывать давление на государственных должностных лиц, поскольку круг действий, за которые они могли бы нести ответственность, совершенно не ограничен4.

Однако осмелюсь заметить, что именно мягкость американских законов в этой области придает им особенно грозный характер.

Мы уже видели, что в Европе отстранение государственного чиновника от должности и политический запрет занимать подобную должность в будущем есть всего лишь \i одно из последствий определенного ему наказания, тогда как в Америке это и есть само наказание. Из этого вытекает следующее: в Европе политические суды облечены страшными правами, которыми они не всегда знают, как пользоваться; случается, что они вовсе не определяют наказания из опасения наказать слишком сурово. В Америке же никто не останавливается перед наказанием именно потому, что оно не вызывает ужаса у человечества: приговорить политического противника к смерти с целью лишить его власти есть ужасающее убийство в глазах всех людей; однако объявить своего противника недостойным распоряжаться властью и лишить его этой власти, оставив ему свободу и жизнь, может показаться честным результатом борьбы.

Между тем данное решение, принимаемое столь просто, не становится от этого меньшим несчастьем для тех, на кого оно распространяется. Крупные преступники, бесспорно, не обратят никакого внимания на эти напрасные проявления строгости закона, тогда как обыкновенные люди будут видеть в нем акцию, имеющую целью уничтожить их положение в обществе, запятнать их честь и приговорить их к постыдной бездеятельности, которая для них страшнее самой смерти.

Таким образом, воздействие, оказываемое решением политических судов на жизнь общества, в силу того что оно кажется менее пагубным, делается от этого еще более значительным. Механизм принятия судебно-политического решения не касается непосредственно тех, кем управляют; однако он полностью передает тех, кто управляет, во власть большинства; право принимать судебно-политические решения отнюдь не дает законодательному органу той огромной власти, которой он может пользоваться только в кризисных ситуациях; оно дает законодателям умеренную и упорядоченную власть, осуществляемую ежедневно. Если сила меньше, то, с одной стороны, ею удобнее пользоваться, а с другой — ею легче злоупотреблять.

Поэтому, лишая политические суды права устанавливать чисто судебные наказания, американцы, как мне кажется, скорее предотвратили ужасающие последствия тирании законодательных органов, нежели тиранию как таковую. И если взвесить все «за» и «против», то еще неизвестно, не окажется ли политический суд в том виде, как его понимают в Соединенных Штатах, самым грозным оружием, которое когда-либо было предоставлено в распоряжение большинства.

Думаю, будет легко определить момент, когда американские республики начнут приходить в упадок; для этого достаточно будет знать, увеличилось или нет количество политических процессов в судах*.

3 Гл. I, раздел II, §8.

4 См. конституции штатов Иллинойс, Мэн, Коннектикут и Джорджия.

100