Радостный ангелОказывается, и впрямь существуют люди, которые считают сказки вредными. Я говорю не о госте в зеленом галстуке — его я никогда не считал человеком; серьезная женщина написала мне, что детям нельзя давать сказки, даже если сказки — не выдумка. Почему же? А потому, что жестоко пугать детей. Точно так же можно сказать, что барышням вредны чувствительные повести, потому что барышни над ними плачут. Видимо, мы совсем забыли, что такое ребенок (на этом, собственно, и стоят столь прочно наши воспитательные системы). Если вы отнимете у ребенка гномов и людоедов, он создаст их сам. Он выдумает в темноте больше ужасов, чем Сведенборг; он сотворит огромных черных чудищ и даст им страшные имена, которых не услышишь и в бреду безумца. Дети вообще любят ужасы и упиваются ими, даже если их не любят. Понять, когда именно им и впрямь становится плохо, так же трудно, как понять, когда становится плохо нам, если мы по своей воле вошли в застенок высокой трагедии. Страх — не от сказок. Страх — из самой души. Дети и дикари пугливы — и правы. Они боятся этого мира, ибо он и впрямь опасен. Они не любят одиночества, ибо нехорошо, нет — очень плохо быть человеку одному. Дикарь страшится неведомого по той же причине, по какой агностик ему поклоняется — потому что оно существует. Сказки не повинны в детских страхах; не они внушили ребенку мысль о зле или уродстве — эта мысль живет в нем, ибо зло и уродство есть на свете. Сказка учит ребенка лишь тому, что чудище можно победить. Дракона мы знаем с рождения. Сказка дает нам святого Георгия. Сказка показывает нам ясные, светлые картинки и приучает к тому, что бесконечным страхам есть предел, у страшных врагов есть враги, а в мире есть тайны, которые сильнее и глубже, чем ужас. В детстве я глядел во тьму, пока она не становилась черным великаном (если на небе сверкала звезда, он был циклопом). Но сказки исцелили мою душу. Однажды утром я прочитал достоверный отчет о том, как мальчик, не старше меня, и не умней, и много беднее, победил такое же самое чудище, вооружившись лишь мечом, плохими загадками да храбростью. Иногда ночное море казалось мне драконом. Но я уже знал младших сыновей и портняжек, которым сразить дракона-другого не трудней, чем пойти к морю. Возьмите самую страшную сказку братьев Гримм — о молодце, который не ведал страха, и вы поймете, что я хочу сказать. Там есть жуткие вещи. Особенно запомнилось мне, как из камина выпали ноги и пошли по полу, а потом уж к ним присоединились тело и голова. Что ж, это так; но суть сказки и суть читательских чувств не в этом, — они в том, что герой не испугался. Самое дикое из всех чудес — его бесстрашие. Он хлопает чертей по плечу, предлагает им вина: и много раз в юности, страдая от какого-нибудь нынешнего ужаса, я просил у Бога его отваги. Если вы не читали сказку, прочитайте, там прекрасный конец: герой женился и узнал страх, когда жена окатила его водой. В одном этом больше правды о браке, чем во всех книгах о "проблеме пола", которых теперь так много. По углам детской кроватки стоят Персей и Роланд, Зигфрид и Георгий. Если вы уберете стражу, ребенок не станет разумней — просто ему придется прогонять бесов одному. В кого-в кого, а в бесов мы верим. Надежду отрицают все тверже, безнадежность — вне сомнений. Нынешние люди веруют только в погибель. Лучший из современных поэтов выразил эту веру в прекрасной, не лишенной сомненья строке: - Быть может, есть небо. Конечно, есть ад.
Мрачный взгляд на мир никогда не исчезал; новые тайноискатели и тайновидцы прямо с него и начинают. Не так давно вообще не верили в духов. Теперь все больше народу верит в нечистого духа. Многие ругают спиритов за то, что все у них как-то глупо — духи шутят, чуть ли не танцуют со столиками. Меня это не пугает; я был бы рад, если бы духи вели себя еще смешнее. Пусть шутят, только получше. Наша новая духовность важна и уныла. Языческие боги бывали распутными, христианские святые — слишком серьезньми, а духи эти и серьезны, и распутны; какая гадость! Ведь суть и ценность Рождества в том, что мифы о нем добры и радостны. Конечно, я верю в рождественского деда, но на святки надо прощать, и я прощаю тех, кто не верит. А если кто-нибудь не понял, почему я так сержусь, пусть прочитают, к примеру, "Поворот винта". Мало на свете книг, написанных так хорошо, но я далеко не уверен, что стоило ее писать. Повествуется там о двух детях, которые постепенно обретают и всеведение, и безумие под влиянием злых духов, слуги и служанки. Да, я не уверен, что Генри Джеймс должен был это издавать (нет, не покупайте, там все пристойно, это — про душу!), но я все же сомневаюсь и дам возможность оправдаться этому прекраснейшему писателю. Я приму его повесть и похвалю, если он напишет не хуже о детях и Санта Клаусе. Если он не захочет или не сможет — дело ясно. Нас занимают мрачные тайны, не занимают — добрые. Мы не поборники разума, а поклонники дьявола. Я думал обо всем этом, глядя на алое пламя в камине, осветившее комнату, словно радостный ангел. Наверное, вы не слыхали об ангелах радости. Зато вы слыхали о бесах уныния. Именно это я и хотел сказать.
Примечания:- Данный текст воспроизведен по изданию:
Честертон Г. К., Собр. соч.: В 5 т. Т. 5: Вечный Человек. Эссе / Пер. с англ.; Сост. и общ. ред. Н. Л. Трауберг. — СПб.: Амфора, 2000. - В бумажном издании этой странице соответствуют страницы: 362-364.
|
