Гилберт К. Честертон

ЖРЕЦ ВЕСНЫ

Перевод Натальи Трауберг. Оп.: Русская мысль, 24.4.1997.

Солнце стало ярче, а воздух - теплее как раз перед Пасхой. Но обновление это дышит ссорой, ибо великие армии вечно стоят друг перед другом, и люди никогда не устанут спорить, Пасха ли совпала с весной или весна — с Пасхой.

Только две вещи могут насытить душу — повесть и личность; да и повесть, собственно говоря, должна быть о личности. Конечно, можно услаждаться и абстракцией — математикой, логикой, шахматами. Но чисто духовные услады подобны чисто телесным. Это просто услады, хотя порой и очень сильные; увеличиваясь, но не меняясь, они не приведут к радости. Человек, которого вот-вот повесят, а может наслаждаться едой, особенно — любимым блюдом; может он наслаждаться и спором со священником, особенно — о любимой ереси. Но будет ли он наслаждаться, зависит не от ереси и не от блюда, а от состояния его души, готовящейся к событию. Событие же переполняет душу, ибо это — конец повести, а иногда и конец личности.

Именно эта истина слишком проста для ученых. Именно здесь они сбиваются с пути, рассуждая не только об истинной, но и о ложной вере; так что изучение мифологии становится похожим на миф. Не буду говорить о том, что они неправы, отождествляя Христа с легендами об умирающих и воскресающих растениях, словно Адониса или Персефону. Речь пойдет об ином: даже Адониса они понимают неверно. Начнем с того, что увядающий овощ не так занимателен, чтобы скрывать его под личиной прекрасного юноши, который сам по себе много интереснее. Если Адониса связывали с листопадом - и цветением первых цветов, мысль шла иначе. Она шла так, как идет у детей и у молодых поэтов и у всех здравомыслящих людей.

Очень трудно объяснить это людям, утратившим здравый смысл.

Человеческий мозг подвержен странным и кратким приступам сна. Город разума, море воображения окутывает туча, будь то кошмар атеизма или греза язычества. Просыпаясь по утрам, мы часто произносим слова, которые имеют смысл лишь на диком языке ночи; так и здесь — выходя из транса глупости, мы произносим связную, но идиотскую фразу. К несчастью, в отличие от утренних снов, ее не забывают за завтраком. Бессмысленный афоризм, придуманный во сне, вплетается в дневные, разумные мысли. Все наши споры усложнены фразами, которые не просто неверны, но и вообще никогда не имели смысла; не просто ненужны, но и вообще никогда не могли принести пользы. Мы узнаём их, как только слышим о "выживании сильнейших", что означает "выживание выживших"; о "продвижении по пути прогресса", что значит "...по пути продвижения"; о "мыслящем меньшинстве", что значит "те, кого дураки считают умными", или "те, кто так глуп, что считают умными себя".

Нынешние люди твердят одну дурацкую фразу, которая особенно меня раздражает. Она возникла в опопуляренной науке прошлого века, особенно — в той, что изучала религии и мифы. Фраза эта выглядит примерно так: "Этот бог (или герой) на самом деле представляет солнце"; "Аполлон, убивающий Пифона, означает лето, сменяющее зиму"; "король, убитый в западном краю, — символ заката". Мне кажется, даже те ученые, чей череп подобен кастрюле, могли бы понять, что человек так не мыслит и не чувствует. Представьте себе, что очень древний человек вышел погулять, с немалым интересом взглянул на горящий в небе круг и сказал очень древней женщине: "Знаешь, дорогая, тут надо поосторожней. Дети и рабы так прозорливы, еще заметят эту штуку. Давай-ка не будем ее называть. Всякий раз, как я нарисую мужчину, убивающего змея, ты поймешь, что я имею в виду. Они совсем непохожи, вот никто и не догадается. Будет у нас с тобой маленькая тайна. Дети и рабы подумают, что я увлечен рассказом о драконе и боге, а ты знай, что на самом деле я вспомнил этот желтый диск". Не нужно заниматься мифологией, чтобы увидеть: это миф. Обычно его называют солярным, солнечным мифом.

Конечно, все было как раз наоборот. Боги не были символами солнца; солнце было символом бога. Древний человек мечтал о богах и героях, ибо на то человеку и дана голова. Он видел солнце во всей его славе, или ясный день, или скорбный закат и говорил: "Таков мой бог, когда он убивает змея" или "весь мир истекает кровью, когда умирает бог".

Человек никогда не бывал таким противоестественным, чтобы поклоняться природе. Даже склонные к тучности (как я, например) не поклонялись шарообразному солнцу или круглолицей луне. Даже любители изысканной утонченности не верили, что дриада тонка, как прутик. Мы, люди, не поклонялись природе, и причина проста: мы напечатлели на ней свой образ, как Бог напечатлел Свой образ на нас. Мы приказали солнцу остановиться; мы пригвоздили его к щитам, ибо небесная звезда подвластна нам, как морская. Если же мы не могли обуздать какие-то силы, мы создавали тех, кто их обуздывал. Юпитер — не гром; гром — это поступь и слава Юпитера. Нептун — не море; море — дом Нептуна. Древний человек говорил о волнах: "Только наш Мумбо может создать гору из воды"; он говорил о солнце: "Только великий Джумбо достоин такой короны".

Мое мнение о мифах до глупости, до огорчения просто. Мы не поймем мифов, пока не увидим, что один из них — не миф. Фальшивые деньги — ничто, если нет настоящих. Языческие боги ничто для тех, кто не знает Бога. Примем Бога, пусть ложного, — и мир встанет на место, то есть на второе место. Примем Бога, и мир склонится перед Ним, Даруя цветы весной и пламя зимой. Когда поэт говорит: "Моя любовь как роза, роза красная...", — он славит не розу. Когда мы говорим "Пасхальное солнце", мы славим не солнце. Вера снисходит до одежд природы, даже христианство облачается в снег Рождества и в подснежники Пасхи. Глядя на залитые солнцем поля, я знаю, что радуюсь не только весне — весна, вечный повтор, могла бы и прискучить. Кто-то идет по этим полям, увенчанный цветами; и радуюсь я вечной надежде и воскресению мертвых.