Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь

Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: Украина в 20-м веке, Россия в 20-м веке.

Елена Борисёнок

ФЕНОМЕН СОВЕТСКОЙ УКРАИНИЗАЦИИ 1920-1930 ГОДЫ

К оглавлению

 


Глава 2
СУЩНОСТЬ УКРАИНИЗАЦИИ: ПРОБУЖДЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО НАЧАЛА ИЛИ ПРИНУДИТЕЛЬНАЯ «УКРАИНОПЛЯСКА»?

Основные направления украинизации

За пределами Советской Украины

К НАЧАЛУ 1920-х гг. вне границ Украинской ССР оказались достаточно обширные территории, населенные украинцами. Они входили в состав трех государств – Польши, Чехословакии и Румынии. Украинцы в Польше проживали на территории Восточной Галиции и Западной Волыни. Массив украинских земель межвоенной Польши достигал 130 тыс. кв. км, там проживало 10 млн. украинцев (около 30% населения Польши){222}.

Румыния оккупировала Буковину и часть Бессарабии. По официальным румынским источникам, общая численность украинцев в этой стране достигала 580 тыс. человек. По данным украинских демографов, их количество в межвоенной Румынии приближалось к миллиону{223}.

К созданной в 1918 г. Чехословакии отошли Закарпатская Украина и Пряшевщина. Территория Закарпатья (в Чехословакии эти земли именовались Подкарпатской Русью) составляла 11,4 тыс. кв. км, Пряшевщины – 3,5 тыс. кв. км. По переписи 1930 г. там проживало соответственно 438 тыс. и 87 тыс. восточнославянского населения{224}.

Политика, проводимая этими государствами в отношении украинского населения, значительно отличалась от национальной политики в СССР. Так, польские власти стремились с помощью различных тактик не допустить единения национально ориентированной части общества на украинских землях. Между Галицией, где национальное движение было развито сильнее, и другими украинскими землями была создана своеобразная «граница», препятствовавшая распространению галицийских печатных изданий, нейтрализующая влияние политических организаций и т. п. Основные усилия правительства были направлены на политическую ассимиляцию украинцев.

Тогда еще свежи были воспоминания о войне между Польшей и ЗУНР в 1918-1919 гг. Польское правительство вынуждено было учитывать стремление к независимости политических сил Западной Украины. Чтобы стабилизировать ситуацию, на украинских землях проводилась «смешанная репрессивно-либеральная политика»: подавление любых радикальных проявлений украинской политической активности и одновременно достаточно либеральное отношение к украинским силам, лояльным польскому государству{225}. В целях усиления польского элемента поощрялась колонизация украинских земель польскими переселенцами, этот процесс был приостановлен только после переворота 1926 г. и установления режима «санации».

Что касается языка, то в 1924 г. был принят закон, объявлявший государственным языком польский, при этом допускались некоторые исключения в воеводствах с преимущественно украинским населением. Например, судопроизводство и делопроизводство велось на польском языке, но выступать в судах можно было и на украинском; апелляции же разрешалось подавать только на польском и т. п. Большая часть украинских школ переводилась в разряд двуязычных с преобладанием польского языка, упразднялись украинские кафедры во Львовском университете.

В Румынии в отношении украинцев проводился жесткий курс на румынизацию культурной и религиозной жизни. Специальным декретом от 1924 г. румынское министерство просвещения обязывало «граждан румынского происхождения, которые утратили свой родной язык» отдавать своих детей учиться только в школы с румынским языком обучения.

Иной была ситуация в Закарпатье. Согласно решениям Парижской мирной конференции, в присоединенном к Чехословакии Закарпатье надлежало создать автономную единицу под названием Подкарпатская Русь. Здесь следовало установить наибольшую степень самоуправления, совместимую с единством чехословацкого государства{226}. Однако вплоть до конца 1930-х гг. обещанная автономия так и не была введена (автономной Подкарпатская Русь стала только в 1938 г., после Мюнхена). В Закарпатье чехословацкие власти позволяли пользоваться языком по собственному выбору, что привело к широкому развитию как украинофильского, так и русофильского течений. Что касается русинов, то чехословацкая администрация отождествляла их с малороссами-украинцами. Впрочем, ни о какой насильственной украинизации речи не было, официально поддерживались все национально-культурные направления{227}.

Неудивительно, что в этих условиях национально ориентированные этнические украинцы, проживавшие за пределами УССР, с большим вниманием следили за событиями на Большой Украине. Для многих из них к середине 1920-х гг. стало очевидно, что созданная большевиками Украинская ССР была единственным украинским государственным образованием и могла сыграть в будущем важную роль в судьбе украинского народа. Большевики же рассчитывали использовать УССР в качестве путеводной звезды движения к социализму для западных украинцев, не забывая при этом и об ослаблении восточноевропейских политических режимов, в первую очередь Польши. Политика коренизации придавала социалистическому выбору, к которому призывали большевики, привлекательность в глазах украинцев.


Перетягивание границ

УКРАИНИЗАЦИЯ – одна из региональных форм коренизации – была методом реализации советской политики национального строительства. Как уже говорилось, направления украинизации отражали четыре основных признака сталинского определения нации: общность территории, общность языка, общность экономической жизни и общность психического склада, проявлявшаяся в общности специфических особенностей национальной культуры. Рассмотрим их подробнее и начнем с границ Украинской ССР.

Признав неизбежность самостоятельного существования Украины, 6 января 1919 г. большевики провозгласили ее Социалистической Советской Республикой. Требовалось очертить ее территориально. Как известно, западная граница УССР была определена по итогам советско-польской войны. Согласно Рижскому мирному договору от 18 марта 1921 г. граница между Украиной и Польшей устанавливалась по реке Збруч.

Вопрос же о границах Украины с другими советскими республиками решался позже. 10 марта 1919 г. украинский Совнарком утвердил «Договор о границах с Российской Социалистической Советской Республикой», по которому административные границы украинских земель, входивших ранее в состав Российской империи, т. е. 9 бывших губерний (Киевская, Херсонская, Подольская, Волынская, Харьковская, Полтавская, Черниговская, Екатеринославская и Таврическая), были признаны государственными. В следующем году в состав Украины вошел также так называемый Донецкий округ.

Особое территориальное урегулирование 1924-1926 гг. должно было максимально подогнать границы УССР, определившиеся в 1919-1921 гг., к национально-этническим границам (по заключению известного российского этнолога СВ. Чешко, Сталин этнизировал нацию{228}).

В начале 1923 г. украинские руководители представили в Москву проект пересмотра украинских границ. Они предлагали присоединить к Минской губернии часть Словечанской и Юровской волостей Коростенского повета Волынской губернии{229}, требуя взамен от РСФСР значительную часть Курской, Воронежской и Брянской губерний{230}. В то же время уже с 1921 г. Краевой экономический совет Юго-Востока России поднимал вопрос о возвращении Юго-Востоку «поспешно отделенных от него Таганрогского, Александро-Грушевского и Каменского районов»{231}.

После ряда согласований и запросов местных российских властей в апреле 1924 г. постановлением Президиума ЦИК СССР была создана специальная комиссия по урегулированию границ между РСФСР, Украиной и Белоруссией. Комиссия работала долго, заседания ее проходили в ожесточенных спорах, поскольку российские губернские власти были настроены резко против украинского проекта. Вокруг проблемы границ УССР развернулась упорная борьба партийного начальства двух республик. Харьковские вожди умело оперировали лозунгами советской национальной политики, ссылались на решения XII съезда партии о «коренизации» и на волеизъявление украинского населения спорных районов{232}.

Украинская сторона подчеркивала несовпадение этнографических границ Украины с границами девяти губерний, составивших УССР. «Еще при создании Украинской Социалистической Советской Республики, – подчеркивали в Харькове, – встал вопрос о несовпадении этнографических границ Украины с границами девяти губерний, заселенных в большинстве украинцами… Было решено этот вопрос отнести на более позднее время, когда, по окончании гражданской войны и укреплении советского строя, его можно будет решить во всей полноте после длительного и спокойного освещения со стороны этнографических и экономических данных»{233}. Именно этот этнографический момент был для украинской стороны главной официальной причиной пересмотра российско-украинских границ. Предметом бесконечных прений стали данные о численности и процентном соотношении проживающего в приграничной зоне украинского и русского населения. Обосновывая свои территориальные притязания, украинские власти ссылались на авторитетное мнение двух крупнейших украинских историков – академиков Д.И. Багалея и М.С. Грушевского, которые специально по этому случаю представили небольшие исторические справки.

Багалей, в частности, писал: «Всем хорошо известно, что границы губерний, как в пределах России, так и в пределах Украины, не имеют под собой национальной хозяйственно-экономической почвы»{234}. Поэтому в основу государственного размежевания молодых советских республик должны быть положены принципы исторические, географические, этнографические, лингвистические и экономические. В своих выкладках академик уделил основное внимание этнографическим моментам и языку. Он подчеркивал, что «часть… уездов Курской и Воронежской губерний являлись в отношении колонизации продуктом смешанной великорусско-украинской колонизации с очевидно преобладающим количественно украинским этнографическим элементом…»{235}. Таким образом, по мнению ученого, спорная территория, если рассматривать вопрос с точки зрения этнографии, должна отойти к Украинской ССР. Багалей доказывал также «общность хозяйственно-экономической жизни» этой части Курской и Воронежской губерний со «Слободянщиной и Харьковщиной», ибо «первые… поселенцы принесли с собою в этот край свой общеукраинский хозяйственный уклад и культурно-бытовые формы с право– и левобережной Украины, откуда они сюда перешли… Этнографические черты всего этого населения также были более или менее одинаковыми, и это население чувствовало себя единым народом, который имел отличительные черты от населения великорусского»{236}.

Грушевский основное внимание уделил истории украинской колонизации. Ссылаясь на собственную «Историю Украины-Руси», бывший глава Центральной Рады, возвратившийся на Украину в марте 1924 г., рассматривал процесс «украинского движения на восток» начиная с конца XVI и вплоть до XIX века. В начале XVII века граница украинской колонизации, по мнению ученого, проходила по линии: Путивль – Старый Оскол – Костелки – Полтава – Старобельск – Богучар. После казацких войн с Польшей в первой половине XVII века «развернулось еще большее движение на восток» – на Дон, по реке Тихая, Сосна, Острогоща. В конце XVIII и XIX веке с ликвидацией Крымского ханства это «расселение», согласно Грушевскому, проникает дальше на юг, «занявши всю территорию Азовского побережья и хребта Яйли». В результате «образовалась огромнейшая, необыкновенно однородная по языку и в этнографическом отношении область так называемого юго-восточного украинского наречия»{237}.

Отрицая сложный характер колонизационных процессов указанных территорий, Грушевский в своей записке делал вывод о необходимости «восстановления справедливости»: «Как будто бы настало время объединить край по принципам экономической и культурной целесообразности, порвав совершенно со случайными и механичными губернскими делениями, и соответственно размежевать и восточные границы Украинской Республики в целях достижения более планового производства и культурного развития»{238}.

Однако желание местных чиновников сохранить существующую территорию российских губерний не уступало стремлению Украины расширить свои границы. Российская сторона ссылалась на «этнографическую чересполосность», затрудняющую разрешение вопроса о границах с точки зрения национального состава населения спорной территории. Причем такая чересполосность, указывали губернские власти, была характерна и для приграничных районов Украины. Одновременно они ссылались на то, что отторжение территории может нанести ущерб экономике российских губерний, в частности сахарной промышленности, а также изучению Курской магнитной аномалии{239}. Более того, курские большевики выдвинули контрпредложение, выразив пожелание присоединить к своей территории часть Черниговской губернии{240}.

После разбора мнений обеих сторон последовали бесконечные согласования и уточнения. В конце концов 16 октября 1925 г. председатель ЦИК СССР М.И. Калинин подписал постановление об урегулировании границ УССР с РСФСР и БССР. Белоруссия получала небольшую часть Волынской губернии, РСФСР – часть территории Донецкой губернии, УССР – небольшую часть Мозырского округа БССР, часть Гомельской, Брянской, Воронежской и Курской губерний. Пожелания украинских властей при этом были удовлетворены лишь в малой степениa href="#c_241">{241}, но формальное следование национальному принципу в территориальном устройстве государства в 1920-е гг. еще сохранялось, и вопрос о границах еще оставался предметом для обсуждения.

Вполне логично, что в подобных условиях украинские руководители не оставляли попыток расширить территорию республики. Уже в мае 1927 г. ЦК КП(б)У направил в ЦК ВКП(б) докладную записку по этому вопросу. Ссылаясь на то, что на непосредственно прилегающей к УССР территории РСФСР оставалось около 2 миллионов украинцев, расселенных компактными группами в Курской, Воронежской губерниях и Северо-Кавказском крае, украинский ЦК предлагал передать Украине часть районов Курской и Воронежской губерний, заселенных, по мнению Харькова, украинцами, а также вернуть УССР Шахтинский и Таганрогский округа{242}.

Не прошло и года, как в апреле 1928 г. на повестке дня Политбюро ЦК КП(б)У вновь стоял вопрос об урегулировании государственной границы между УССР и РСФСР. Пользуясь тем, что в центре началась подготовка к созданию Центрально-Черноземной области, Харьков опять выдвинул свои претензии – на этот раз только на часть Воронежской и Курской губерний. Украинские лидеры ссылались на «грубое извращение национальной политики партии по отношению к украинскому населению в Курской и Воронежской губерниях»: как доказывал украинский нарком просвещения Н.А. Скрыпник, украинизация там якобы не проводилась{243}. К тому же, по мнению вождей украинских большевиков, в экономическом плане указанные территории имели «гораздо больше общих черт с приграничными округами УССР». Таким образом, заключало украинское Политбюро, «проведение государственной границы между УССР и РСФСР по этнографическому принципу вполне совпадает с сельскохозяйственными и экономическими районами»{244}.

Украинские лидеры обратились со своими требованиями в Секретариат ЦК ВКП(б), куда и было отправлено соответствующее письмо{245}. Кроме того, они пытались решить вопрос не только официальным путем: сохранился черновик письма тогдашнего украинского партийного лидера Л.М. Кагановича Сталину. В этом документе Каганович просил выслушать мнения украинских партийных руководителей «по национальному вопросу», частью которого он считал «вопрос о передаче Украине украинских уездов Воронежской и Курской губерний»{246}.

Однако интересы республиканской элиты противоречили интересам центрального руководства, и обе попытки украинцев оказались безуспешными. Вопрос об «украинских уездах Курщины и Воронежчины» волновал не только партийных руководителей Украины, но и украинскую интеллигенцию. Вопрос о судьбе этих районов был задан Сталину 12 февраля 1929 г. во время встречи генерального секретаря ВКП(б) с украинскими писателями. Сталин ответил, что «этот вопрос несколько раз обсуждался у нас» и решено было ничего не менять: «слишком часто меняем границы – это производит плохое впечатление и внутри страны, и вне страны»{247}. Было упомянуто также, что у «некоторых русских это [изменение границ. – Е. Б] вызывает большой отпор» и с этим «надо считаться». «У нас каждый раз, когда такой вопрос ставится, начинают рычать: а как миллионы русских на Украине угнетаются, не дают на родном языке развиваться, хотят насильно украинизировать и т. д.»{248}, – рассуждал Сталин. Но с точки зрения вождя, в СССР нет никаких границ: «С точки зрения национальной культуры, и с точки зрения развития диктатуры, и с точки зрения развития основных вопросов нашей политики и нашей работы, конечно, не имеет сколько-нибудь серьезного значения, куда входит один из уездов Украины и РСФСР»{249}.


Украинизация системы управления

ОПРЕДЕЛИВ ТЕРРИТОРИЮ национальной республики, центральная власть в русле усилий по коренизации создавала и соответствующую украинскую номенклатуру. Первые шаги в этом направлении были сделаны на VII конференции КП(б)У в апреле 1923 г. Украинский партийный форум поручил местному Наркомпросу разработать план украинизации государственного и хозяйственного аппарата.

По мнению украинского партийного руководства, более или менее благополучная картина складывалась в системе образования, тогда как государственные и партийные органы требовали особого внимания. Глава украинского Совнаркома Х.Г. Раковский характеризовал ситуацию такими словами: «…У нас в центральных органах, т. е. в комиссариатах, в правлениях трестов, в кооперации, исключая сельскохозяйственную, – число украинцев, знающих и понимающих по-украински, чрезвычайно мало. Может быть 1/5, 1/8 и даже иногда 1/10 всех служащих…». Несколько лучше обстояло дело на периферии, где число украинцев в государственных учреждениях уже превышало 50%{250}.

Для осуществления коренизации был принят ряд директивных решений, самым известным из которых является постановление от 1 августа 1923 г. «О мерах обеспечения равноправия языков и о помощи развитию украинского языка». Исходя из сложившейся ситуации, высшие республиканские органы власти – ЦИК и СНК – признали недостаточным формальное равенство между украинским и русским языками. «Вследствие относительно слабого развития украинской школы и украинской культуры вообще, вследствие отсутствия необходимых учебных пособий, отсутствия достаточно подготовленного персонала, жизнь, как показал опыт, приводит к фактическому преобладанию русского языка»{251}, – отмечалось в документе.

Было решено «избрать в качестве преимущественного для официальных сношений – украинский язык»{252}, хотя по-прежнему на Украине господствующее положение занимали оба языка – украинский и русский. Согласно этому постановлению вновь поступающие на государственную службу должны в течение 6 месяцев изучить украинский язык (для других – «тех, кто уже находится на службе» -был определен срок в 1 год, в противном случае им грозило увольнение), делопроизводство предполагалось также перевести на украинский язык, ввести украинский язык в партийных школах, реорганизовать государственное издательство и т. п.{253}

Были разработаны конкретные мероприятия по реализации постановления 1923 г., в том числе создание целой системы комиссий по украинизации. В 1923-1924 гг. при ЦК КП(б)У действовала Комиссия по национальному вопросу и Специальная комиссия по украинизации профсоюзов, при СНК УССР – Комиссия по претворению в жизнь декретов XII съезда по национальному вопросу, при ВУЦИК – Центральная комиссия по делам национальных меньшинств. С 1925 г. структура комиссий изменилась. При украинском ЦК теперь действовала Комиссия Политбюро ЦК КП(б)У по украинизации со специальными подкомиссиями (по украинизации партии, народного просвещения, государственного аппарата, печати, профсоюзов, армии). При Совнаркоме была образована Центральная всеукраинская комиссия украинизации советского аппарата, возглавляемая председателем Совнаркома УССР В.Я. Чубарем. На местах действовали губернские и окружные комиссии, во всех наркоматах -специальные комиссии по украинизации{254}.

Однако, как показало время, первоначальные установки были недостаточно продуманными. Украинское партийное руководство встало перед необходимостью разработки нового декрета по украинизации и определения новых сроков «полной украинизации». Это было вызвано угрозой одновременного увольнения значительного числа служащих, не овладевших украинским языком. Об этом стало известно Сталину, и руководству КП(б)У пришлось оправдываться и обещать смягчить требования к государственным чиновникам{255}.

30 апреля 1925 г. появилось новое постановление ЦИК и СНК УССР, предписывавшее всем государственным учреждениям и государственным торгово-промышленным предприятиям перейти на украинское делопроизводство не позднее 1 января 1926 г. Кроме того, постановление призывало увеличить тиражи учебных изданий и художественной литературы на украинском языке. На рабоче-крестьянскую инспекцию возлагалась обязанность проведения периодических проверок украинизации советского аппарата{256}.

Необходимо упомянуть и еще один документ, касающийся украинизации, – постановление ВУЦИК и СНК УССР от 6 июля 1927 г., кодифицировавшее все законодательство в этой сфере. Согласно постановлению, все правовые документы государственных органов следовало публиковать на двух языках – украинском и русском, внутреннее делопроизводство велось на украинском языке, а сотрудники, не выучившие украинский язык в установленные сроки (или настроенные против украинизации), увольнялись без предупреждения и выходного пособия{257}.

Однако и данное постановление опять пришлось корректировать. В июле 1928 г. Центральная всеукраинская комиссия по украинизации при СНК УССР издала специальную инструкцию. В этом документе говорилось о трудностях с подбором высококвалифицированных кадров, владеющих украинским языком, для работы в государственных учреждениях СССР, действовавших на территории УССР. Для этих учреждений допускалось – временно – ведение делопроизводства на двух языках (русском и украинском). В целях обеспечения учреждений высококвалифицированными кадрами инструкция разрешала принимать на работу людей, не владевших украинским языком, но с условием, чтобы они в течение года язык все-таки выучили{258}.


Украинизация просвещения, науки и культуры

ВЫШЕУКАЗАННЫЕ ПРАВОВЫЕ АКТЫ существенно изменили статус украинского языка, они не просто его «легализовали», но даже предоставили ему определенные преимущества. По справедливой оценке О.А. Остапчук, «политика украинизации стала самым масштабным языковым экспериментом, продемонстрировав возможности активного воздействия на языковые процессы, причем как внешние, связанные с функционированием языков, так и внутренние, затрагивающие глубинные основы языка»{259}. Активно велась работа по кодификации литературных норм, по упорядочению лексики и орфографии. В 1921 г. был открыт Институт украинского научного языка, который разрабатывал научную терминологию.

Для осуществления задуманного необходимо было также унифицировать украинское правописание. С 1925 г. при украинском Совнаркоме работала Государственная комиссия для разработки правил правописания украинского языка{260}. В 1927 г. была проведена так называемая Правописная конференция, на которой предметом обсуждения стала единая система орфографии{261} (она была введена в действие в 1928 г. постановлением СНК УССР){262}.

Весьма важно то обстоятельство, что в 1920-е гг. были созданы условия, позволявшие основной части населения УССР овладеть письменным украинским языком. Именно украинский язык с середины 1920-х гг. преимущественно использовался при ликвидации безграмотности. Так, в 1925/1926 учебном году на Украине существовало 13 350 ликбезов на украинском (на русском таких ликбезов насчитывалось только 3312){263}. В 1927 г. 78% всех ликбезов проводили обучение на украинском{264}.

Была создана система обучения на украинском, причем охватывающая все уровни – от начальной школы до высшей. Особенно впечатляющие результаты были достигнуты в сфере украинизации начального образования. К 1930 г. на Украине насчитывалось 14 430 украинских начальных школ (русских – 1504){265}. В школах другого типа результаты не были столь показательными, однако, например, уже к 1925/1926 учебному году профшколы по языку обучения были на 51,9% украинскими и только на 27,6% – русскими{266}. Определенные успехи были достигнуты и в украинизации высшей школы. По состоянию на 1927 г. среди институтов было 14 украинских, 2 российских и 23 двуязычных{267}.

Однако практическое осуществление курса украинского руководства на коренизацию было чрезвычайно непростой задачей. Украинизация государственных учреждений и партийного аппарата на Украине зачастую шла не так, как планировали в Харькове. Темпы преобразований оказались значительно ниже предполагаемых. С одной стороны, катастрофически не хватало большевистских кадров, знающих украинский язык. В мае 1923 г. второй секретарь ЦК КП(б)У Д.З. Лебедь направил записку в комиссию Политбюро ЦК КП(б)У по разработке мероприятий практического проведения национальной политики с предложением в короткий срок «взять на учет всех членов партии, говорящих на украинском языке, и членов партии – коренных украинцев… выяснить украинских работников, говорящих на украинском языке, отозванных и откомандированных на территории других республик»{268}. Особенно остро ощущалась нехватка украиноязычных преподавателей в совпартшколах.

Два года спустя, в апреле 1925 г., Политбюро ЦК КП(б)У на своем заседании постановило «ввиду острого недостатка в коммунистическом университете и совпартшколах в преподавателях, владеющих украинским языком, настойчиво просить ЦК РКП об откомандировании на Украину всех товарищей, оканчивающих Свердловку, Университет Зиновьева, Институт Красной Профессуры и Коммунистическую Академию и знающих украинский язык»{269}.

Особенно напряженной была ситуация на местах. Например, когда в августе 1924 г. в одном из городов Черниговской губернии было получено предписание вести делопроизводство на украинском языке, местные партийные власти «бросились искать украинцев, могущих хотя бы чему-нибудь научить по-украински. Нет никого. Наконец нашли кого-то, но оказался исключенным из профсоюза, как чуждый элемент. Пришлось пойти на поклон – предложить принять вновь его в профсоюз – учи только. Разве не анекдот!»{270}

Особенно остро ощущалась нехватка преподавателей, знающих украинский язык, и учебников на украинском языке. Чтобы восполнить нехватку украинских кадров и сломить сопротивление старой профессуры, не желавшей переходить на украинский, привлекались украинские ученые, работавшие за границей, прежде всего в Галиции. Особенно много кадров из-за рубежа привлек к работе в вузах Н.А. Скрыпник в период своего руководства Наркомпросом в 1927-1933 гг.{271}

Изменялся и социальный состав студенчества: на смену интеллигенции и мещанству, в массе своей русскоязычным, пришла рабочая и крестьянская молодежь. При этом четко проявлялась тенденция увеличения численности украинцев среди студентов за счет уменьшения количества евреев и русских. К 1928 г. число украинцев среди студентов вузов достигло 54%, в техникумах – 63%{272}. А к следующему учебному году показатель для вузов стал еще выше – 62,8%, в 1930 г. – свыше 70%{273}. Еще одним полем украинизации стала наука. Здесь также возросло число научных сотрудников – украинцев (с 28% в 1925 г. до 45,9% в 1929 г.){274}.

Помимо науки и просвещения, украинизация затронула все стороны культурной жизни республики. На украинский язык переводились произведения русской и зарубежной классики, выросло количество периодических изданий и увеличились их тиражи. К 1928 г. выходило 58 газет на украинском языке, что составляло 68,8% от их общего количества в УССР{275}. Быстро росло количество книжной продукции на украинском языке. Если в 1927 г. она составляла 53,9%, то в 1931 г. – уже 76,9%{276}. Интенсивно шел процесс создания украинской литературы и искусства.


Украинизация в Красной Армии

ПОЛИТИКА УКРАИНИЗАЦИИ велась и в Красной Армии. В 1923 г. согласно декрету ЦИК и СНК СССР от 8 августа армия перешла на территориальную систему комплектования. В декабре этого же года решением Реввоенсовета СССР армия перешла на национально-войсковой принцип строительства. Под непосредственным руководством главы Реввоенсовета Л.Д. Троцкого была принята первая программа национально-войскового строительства в СССР.

Как известно, Троцкий был сторонником создания в республиках национальных армий, которые должны были составить общесоюзную Красную Армию. Это должно было продемонстрировать нерусским народам последовательность советской власти в решении национального вопроса. К тому же, по мысли Троцкого, такие армии могли очень пригодиться для мировой революции.

Однако в целом центральное партийное руководство во главе со Сталиным относилось к идее создания национальных войсковых центров и армий негативно: они опасались, что такие армии подпадут под влияние сепаратистов, и соглашались лишь на организацию национальных частей{277}.

Первоначальная программа не была выполнена. Уже в марте 1924 г. она была пересмотрена и существенно ограничена, а центр тяжести в деле организации национальных войсковых частей был перенесен на восток. При непосредственном участии М.В. Фрунзе специальной комиссией во главе с Ф.Э. Дзержинским была подготовлена другая – пятилетняя – программа национально-войскового строительства (1924-1929), в основе которой лежал принцип единства советских вооруженных сил. Фрунзе прямо указывал на опасность тенденции «к превращению национальных формирований в ядро национальных армий», подчеркивал ошибочность такой позиции, ее несоответствие «классовым интересам рабочих и крестьян»{278}.

В соответствии с программой в течение пяти лет предполагалось украинизировать четыре территориальные дивизии. Национальный подход предусматривал комплектацию украинским красноармейским и командно-политическим составом, использование украинского языка командованием, в политработе, украинизацию военных школ. В середине 1920-х гг. красноармейский состав частей и объединений Украинского военного округа стал в большинстве своем украинским{279}.

Однако темпы украинизации в Красной Армии были значительно ниже, чем в других сферах, особенно это касается изучения украинского языка командным составом. Красноармейский командно-политический состав с трудом переходил на украинский, а подготовка украинских кадров была явно недостаточна. Так, в 1925 г. в украинизированных дивизиях 40,9% командиров и 37,1% политработников вообще не владели украинским языком{280}. А в 1926 г. выпуск украинизированных военно-учебных заведений смог бы покрыть нехватку кадров только в двух дивизиях{281}.

В мае 1927 г. РВС СССР утвердил шестилетний план национально-войскового строительства на 1927-1933 гг., в соответствии с которым национальными должны были стать еще две территориальные дивизии. Однако выполнение этого плана тоже наткнулось на значительные препятствия. Проверка 1929 г. показала, что командный состав с трудом овладевал украинским языком, при этом чем выше была категория комсостава, тем меньше там использовали и понимали украинский{282}. Украинизация невольно приводила к обострению отношений между русскими красноармейцами, пополнявшими кадровые и специальные части, и украинцами. Украинские исследователи приводят немало примеров стычек между красноармейцами на бытовом уровне. При этом русские вполне могли назвать украинский язык «петлюровским» и «китайской грамотой», а украинцы настаивали на необходимости «все украинизовать»{283}.


Неукраинцы в УССР. Украинцы в союзных республиках

СОСТАВНОЙ ЧАСТЬЮ коренизации была политика в отношении национальных меньшинств. Каждая из вошедших в состав Советского Союза национальных республик была многонациональной. Так, на Украине проживали, помимо украинцев и русских, евреи (по переписи 1926 г. они составляли 5,4% населения), поляки (1,6%), немцы (1,3%), молдаване (0,8%), греки (0,3%), болгары (0,3%), белорусы (0,2%) и др.{284}

Разрешать организационные, просветительные, правовые вопросы национальных групп должны были специально созданные при высших республиканских органах власти комиссии и отделы. С апреля 1921 г. при НКВД УССР работал отдел национальных меньшинств, осуществлявший контрольно-административные функции. В сентябре 1923 г. была создана Центральная комиссия по делам национальных меньшинств при ВУЦИК, куда входили представители национальных меньшинств, проживавших на Украине. При отделе пропаганды и агитации ЦК КП(б)У работало национальное бюро{285}.

Для реализации провозглашенного принципа равноправия наций и недопустимости какого-либо ограничения прав национальных меньшинств на Украине были созданы национально-территориальные административные единицы. Количество их было немалым. Если на 1 апреля 1925 г. на Украине действовали 188 национальных сельсоветов, то к началу 1930 г. их насчитывалось 1121. Кроме того, на тот момент в республике насчитывалось 26 национальных районов. При этом следует учитывать, что национальные районы не были мононациональными. Поэтому, например, в рамках польского национального района могли действовать немецкие сельсоветы, а в болгарском – русские и немецкие{286}. В этих национально-территориальных образованиях школы, газеты, органы власти и т. п. должны были использовать язык большинства населения (т. е. немецкий, польский, болгарский и т. п.).

С другой стороны, немало этнических украинцев проживало за пределами УССР: в Воронежской и Курской губерниях, в Северо-Кавказском крае, в Сибири, на Дальнем Востоке, в Казахской АССР. После создания СССР Народный комиссариат национальностей РСФСР, курировавший работу с национальными меньшинствами, был упразднен. Отныне эта обязанность переходила в руки Совета национальностей ЦИК СССР. Но если Наркомнац мог опереться на сеть местных отделов, то подобная структура при Совете национальностей не предусматривалась, что существенно усложняло ситуацию.

Вопросы повышения культурного уровня и уровня образования национальных меньшинств курировал один из главков Наркомпроса – Центральный совет по просвещению национальных меньшинств{287}. Работа на местах велась в разных направлениях: открывались национальные школы, курсы, библиотеки, детские и дошкольные учреждения, издавалась литература.

В большинстве случаев успехи в осуществлении коренизации зависели от наличия профессионально подготовленных кадров и местных активистов. Их недостаток существенно затруднял работу. Конечно, определенную помощь (в основном литературой и кадрами) оказывал украинский Наркомпрос{288}. Однако местные российские партийные и советские власти далеко не всегда проявляли заинтересованность в организации украинских школ, ведении культработы на украинском языке и т. п., так что полученные результаты зачастую не оправдывали возложенных надежд.


Экономический аспект украинизации

КАК УЖЕ ОТМЕЧАЛОСЬ, на XII съезде партии в 1923 г. Сталин подчеркивал, что политика коренизации должна выравнять экономический и социальный уровень разных наций. «Равенство правовое мы провозгласили и проводим его, – объяснял генеральный секретарь, – но от правового равенства, имеющего само собой величайшее значение в истории развития советских республик, все-таки далеко до равенства фактического»{289}.

Фактическое равенство понималось Сталиным прежде всего как равенство экономическое. Поэтому экономическое развитие республик имело не меньшее значение, чем культурное развитие: «…На школах тут далеко не уедешь, они, эти самые школы, развиваются, язык тоже развивается, но неравенство фактически – это основа всех недовольств и всех трений. Тут школами и языком не отговоришься, тут нужна действительная, систематическая, искренняя, настоящая пролетарская помощь с нашей стороны трудящимся массам отсталых в культурном и хозяйственном отношении национальностей. Необходимо, чтобы, кроме школ и языка, российский пролетариат принял все меры к тому, чтобы на окраинах, в отставших в культурном отношении республиках… добиться того, чтобы в этих республиках были устроены очаги промышленности»{290}.

Таким образом, составной частью политики коренизации стала политика выравнивания экономического уровня республик, развитие промышленности, строительство заводов и фабрик. Решалась эта задача путем индустриализации и создания «национальных отрядов рабочего класса». Если к выравниванию культурного уровня республик приступили (или должны были приступить) уже после XII съезда, то экономический аспект коренизации стал реализовываться фактически после разработки стратегии форсированной индустриализации, сформулированной Сталиным в речи на пленуме ЦК ВКП(б) 19 ноября 1928 г.

В период индустриализации (и, конечно, коллективизации) Украина испытала на себе все преимущества и недостатки курса центрального партийного руководства на форсированное экономическое развитие. Темпы экономического роста на Украине были весьма высокими, и согласно данным, достоверность которых признают современные украинские историки, к 1940 г. промышленное производство выросло в 7,3 раза по сравнению с показателями 1913 г.{291} В 1932 г. УССР производила 70% угля, железной руды и чугуна, а также 63% стали по всему СССР{292}. Из 35 промышленных объектов первых пятилеток 12 приходилось на Украину{293}. Были построены три крупнейших металлургических завода (Запорожсталь, Криворожсталь, Азовсталь), Днепрогэс, Днепровский алюминиевый комбинат, Краматорский завод тяжелого машиностроения, Харьковский тракторный завод. Были реконструированы Луганский паровозостроительный завод и четыре металлургических завода (в Макеевке, Днепродзержинске, Днепропетровске, Коммунарске). Помимо Днепрогэса было построено множество электростанций: Штеровская, Зуевская, Криворожская, Северскодонецкая, Киевская, Харьковская, Днепродзержинская ГРЭС, Краснозаводская ТЭЦ в Харькове, Киевская ТЭЦ.

Однако советский вариант индустриализации предусматривал преимущественное развитие отраслей тяжелой промышленности (энергетики, металлургии, машиностроения, химической промышленности). Это обуславливала необходимость строительства военно-промышленного комплекса и создания базы для индустриального развития других секторов производственной деятельности. Поставленные задачи решались при помощи крайне централизованной системы управления экономикой и путем концентрации огромных материальных ресурсов на нескольких ключевых участках.

На Украине основное внимание уделялось Донецко-Днепровскому угольно-металлургическому комплексу, имевшему первостепенное значение для промышленности всего Союза. Из-за такой экономической стратегии региональная диспропорция развития промышленности Левобережной и Правобережной Украины продолжала сохраняться. В то же время Украина оставалась важной базой развития сельскохозяйственного производства: по данным СВ. Кульчицкого, в 1933 г. Украина дала 317 млн. пудов хлеба, в 1935 г. -462 млн., в 1938 г. – 545 млн. пудов{294}.

Экономический прогресс Украинской ССР был заметнее на фоне того, что западноукраинские земли оставались в индустриальном плане гораздо менее развитыми. Так, промышленность украинских регионов Польши специализировалась в основном на переработке сельскохозяйственной продукции. По переписи 1931 г. из 730 тыс. наемных работников 332 тыс. работали в сельском хозяйстве{295}. В Румынии украинские земли также оставались слаборазвитыми, а промышленные предприятия – мелкими и полукустарными. Крупные же заводы и фабрики вывозились в центральные районы Румынии, как это произошло с Аккерманскими трамвайными мастерскими, прядильной фабрикой, оборудованием Измаильского и Ренийского портов {296}. Никаких крупных промышленных объектов не было построено и в чехословацком Закарпатье. В 1930 г. доля промышленной продукции в совокупном общественном продукте края равнялась 2%, а численность занятых в промышленности составляла 16 тыс. человек {297}.

На этом фоне успехи экономического развития Советской Украины производили большое впечатление. При этом следует учесть, что экономические задачи решались в рамках единого пространства. СССР выступал как единый народнохозяйственный комплекс, а не как совокупность республиканских хозяйственных единиц. Это объяснялось многими факторами и прежде всего самими условиями форсированной индустриализации, дефицитом капитальных вложений и материальных ресурсов и, как следствие, сложившейся крайне централизованной системой управления экономикой. Несомненно, единое экономическое пространство должно было стать еще одной мощной объединяющей силой для республик, как и единая партийная система.


Этносоциальные факторы украинизации

В 1920-1930-Е ГГ. СОЦИАЛЬНЫЙ ОБЛИК Украины сильно изменился. Предусмотренная курсом коренизации политика выравнивания экономического уровня республик дала свои плоды. Бурное экономическое развитие, ставшее возможным благодаря большевистской индустриализации, приводило к изменению национального облика рабочего класса и городского населения Украины. Если перепись населения 1926 г. в УССР показала низкий процент украинцев среди рабочего класса и служащих (урбанизация украинского населения достигала всего 11%), то к концу 1930-х гг. положение резко изменилось. К 1939 г. численность украинцев среди рабочих достигала 66,1%, служащих – 56%{298}. Вообще на 1939 г. доля рабочих среди украинцев составляла 29%, служащих – 13% и колхозников – 55%{299}.

Быстрыми темпами шел прирост рабочих украинского происхождения на заводах Донбасса и Днепропетровского региона. Например, в 1930 г. 80% вновь завербованных рабочих для шахт Донбасса составляли выходцы из украинского села{300}. В 1932 г. украинцы составляли половину – 50% – всех шахтеров УССР, 53% всех металлургов, 58% тружеников химической промышленности, 77% работников железорудной промышленности, столько же – железнодорожников{301}.

С другой стороны, повысился спрос на высококвалифицированные кадры, что в условиях коренизации способствовало количественному росту украинской интеллигенции. Украинизация, по замыслу ее творцов, должна была способствовать росту национального, но при этом непременно советского образованного слоя. Предполагалось использовать старые кадры, доказавшие свое лояльное отношение к новой власти, а параллельно воспитывать новое поколение украинских ученых, писателей, художников и т. д.

Привлечение западноукраинской интеллигенции к активному участию в культурной жизни Советской Украины было не случайным. Прежде всего этих людей отличала активная позиция, и они были настроены работать на благо украинской нации даже в рамках советской украинизации. Большевики же остро нуждались в украинских культурных кадрах: людей интеллигентных профессий, владеющих украинским языком, на Большой Украине явно не хватало, а политика коренизации требовала все больше и больше украинских учителей, литераторов, художников, артистов…

Большое внимание к украинскому языку, в том числе внедрение его в делопроизводство, появление украинских школ, институтов, театров, издание литературы на украинском – все это создавало иллюзию движения к подлинной национальной государственности на Украине. Украинизация внесла разлад в ряды сторонников национальной идеи в эмиграции, убедив многих украинских деятелей в том, что «советская Украина является последней надеждой создать истинную государственность, поэтому казалась бессмыслицей оппозиция к ней», особенно когда крестьянские волнения начали затухать{302}.

Курс большевиков на коренизацию дал возможность национально настроенной украинской интеллигенции «вести свою деятельность в более легальных формах, нежели до этого», что наряду с постоянными репрессивными мерами ГПУ привело к существенному ослаблению деятельности украинских националистических группировок как на территории УССР, так и за границей{303}. Как справедливо отмечают украинские историки, украинизация явно способствовала повороту части оппозиции «лицом к власти»{304}. В мае 1924 г. Всеукраинская конференция КП(б)У приняла так называемое «Воззвание к украинской интеллигенции». Этот документ призывал украинскую эмиграцию вернуться на родину и принять активное участие в строительстве новой жизни.

Украинизация образования и науки, всей культурной жизни республики требовала большого количества специалистов. Поэтому 6 августа 1925 г. комиссия по украинизации Политбюро ЦК КП(б)У специально рассматривала вопрос об использовании украинской интеллигенции из Восточной Галиции. Было решено выявить «все способные к работе силы и использовать их» в УССР{305}.

Чтобы повысить авторитетность проводимой коренизации, в 1924 г. украинское руководство позволило возвратиться на родину М.С. Грушевскому. С его помощью украинское партийное руководство демонстрировало серьезность своих намерений в деле строительства национальной культуры и внесло раскол в ряды убежденных противников советской власти, прежде всего в эмигрантской среде.

В 1926 г. вернулся на Украину географ С.Л. Рудницкий, а в 1927 г. – другой известный ученый, специалист по международному и государственному праву и истории юриспруденции М.М. Лозинский{306}. Вообще в период украинизации на родину вернулось немало галичан, особенно представителей творческой интеллигенции и инженерно-технических работников. Украинские специалисты А.С. Рублев и Ю.А. Черченко полагают, что речь шла о десятках тысяч выходцев из Западной Украины{307}. В одном из писем М.С. Грушевский сообщает, что в УССР из Галиции переехало около 50 тыс. человек, некоторые с женами и семьями, молодые люди, мужчины{308}. Много галичан работало в аппарате Наркомпроса Украины. В Укрнауке работали М.И. Яворский, К.И. Коник, М.Л. Баран; учеными секретарями Наркомпроса были А.И. Бадан-Яворенко, а затем И.М. Зозуляк; личным секретарем Скрыпника был галичанин Н.В. Ерстенюк{309}.

Немало галичан было среди писателей, художников, артистов. Активно работал Союз революционных писателей «Западная Украина», объединивший около 50 литераторов и художников, выходцев из Западной Украины. До 1929 г. этот союз возглавлял С.М. Семко-Козачук, который в 1927-1929 гг. был также ректором Киевского института народного просвещения. В 1929 г. после возвращения из Канады союз возглавил М. Ирчан. Активными членами этой организации были В. Атаманюк, В. Гжицкий, Л. Дмитерко, Д. Загул, М. Гаско, В. Касьян, М. Козорис, Ф. Малицкий, М. Марфиевич, Я. Струхманчук, И. Ткачук и другие. Руководство союза располагалось в Харькове, а филиалы работали также в Киеве, Днепропетровске, Одессе{310}. В труппу Государственного драматического театра «Березиль» также входили уроженцы западноукраинских земель А. Бучма, И. Гирняк, М. Крушельницкий, С. Федорцева{311}.

Постепенно вырастало и новое поколение. Уже в 1929 г. украинцами были 50% инженеров в угледобывающей промышленности{312}. В этом же году доля украинцев среди занятых интеллектуальным трудом составила 58%{313}. В целом, по данным переписи 1926 г., национальный состав интеллигенции Украины был следующим. Среди работников культуры и просвещения украинцы составили 69,2%, среди работников суда, прокуратуры и адвокатуры – 43,6%, среди технических специалистов – 47,6%. В медицине 56,7% составляли евреи.

Доля же русских нигде не составила и половины от общей численности интеллигенции. Больше всего русских было среди технических специалистов (35,1%) и художников (30,2%). В то же время среди руководителей промышленности места среди русских, украинцев и евреев распределились почти поровну и составляли соответственно: 31,5, 30,7 и 25,8%. Среди руководящего состава в сельском хозяйстве украинцы преобладали со значительным отрывом – 62,3% (русские – 15,8%, евреи – 9,6%){314}.

Выросло и молодое поколение украинской творческой интеллигенции (Н. Хвылевой, А.С. Курбас, М.Л. Бойчук, Г.И. Нарбут), которое пользовалось покровительством наиболее активной в плане проведения украинизации части коммунистов. Правда, большинство из этих коммунистов были выходцами из небольшевистских партий (А.Я. Шуйский, Г.Ф. Гринько, В. Блакитный и др.); до поры до времени на их «неблагонадежное происхождение» в Москве смотрели сквозь пальцы.

Направленная на усиление национального аспекта партийного и государственного строительства, украинизация способствовала также выдвижению местных национальных кадров для руководящей работы и переходу на украинский язык в работе аппарата. Поэтому украинизация имела особое значение в контексте бюрократизации советского общества и образования нового правящего слоя – номенклатуры.

Кандидатуры на руководящие посты в партийном и советском аппарате предварительно рассматривались и обсуждались партийными комитетами. Партийный контроль за назначением на должности был упорядочен и стандартизирован решением Политбюро в ноябре 1923 г.{315}

Список номенклатурных должностей постоянно расширялся и касался уже не только высшего, но и среднего звена управления. Поскольку кадры для номенклатуры пополнялись за счет «выдвиженцев», коренизация, проходившая в советских республиках, создавала благоприятные условия для формирования национальной партийно-советской бюрократии.

Первоначально основу партийно-государственных служащих составляли неукраинцы – преимущественно русские и евреи. Однако постепенно ситуация стала меняться. Если накануне официального принятия курса на коренизацию доля украинцев среди служащих составляла лишь 35%, а государственный аппарат функционировал исключительно по-русски, то в 1925 г. украинцами были уже 50% государственных служащих, в 1926 г. – 54%95. Правда, оставалось немало чиновников, всячески сопротивлявшихся украинизации.

В партийной системе ситуация складывалась лучше, нежели в государственной. Если в 1920 г. доля украинцев среди коммунистов была невелика и достигала всего 20,1%, то в 1927 г. это уже 52%, в 1933 г. – 60%, а в 1940 г. украинцы составляли 63% членов КП(б)У%. При этом в 1925 г. численность украинцев в Центральном комитете украинской компартии достигла всего 25%{316}.

Таким образом, в ходе украинизации была заложена основа для формирования этнической республиканской элиты, включавшая, помимо партийных функционеров и управленцев, представителей научной и творческой интеллигенции. Как справедливо замечают украинские специалисты, в результате украинизации изменилась мотивация использования украинского языка: если раньше она носила в основном культурный характер, то теперь появился и политический аспект{317}. Действительно, национальная принадлежность стала одним из условий успешной карьеры. Чтобы занять определенную должность или положение, следовало знать украинский язык, а еще лучше – быть украинцем по происхождению. Все это приводило к тому, что формирующаяся бюрократия, фактически монополизировавшая право на формирование низшего и среднего звена республиканского аппарата управления, приобрела национальный характер. Интересы именно этой национал-бюрократии и выражал в конце 1920-х гг. молодой экономист М.С. Волобуев, отстаивавший приоритет украинских государственных и хозяйственных органов в управлении республикой.

Изменение отношения к украинскому языку и украинцам вообще, существенная материальная поддержка украинской культуры поднимали престиж украинской интеллигенции. Украинские писатели, художники, артисты активно участвовали в общественной жизни и составляли едва ли не самую активную в национальном плане часть общества. Н. Хвылевой верно отразил господствовавшие в этой части общества настроения, их «самостийную» ориентацию, усиливавшуюся из-за присутствия на Большой Украине большого количества галицийской интеллигенции.

Формирующаяся элита (и партийно-государственная, и интеллектуальная) осознавала свою особую идентичность и рассматривала Украину как самостоятельную национальную республику, правда, входившую в состав СССР. Она была заинтересована в сохранении и упрочении своего положения, а следовательно, всячески поддерживала равноправие отдельных республик в Советском Союзе и пыталась поставить вопрос о компетентности союзных органов в республиканских делах.

Особенно отчетливо это проявилось в период создания СССР: независимый характер украинцев доставил в 1922-1923 гг. немало неприятных минут союзному руководству. Именно желание подчеркнуть равноправие в созданном Союзе ССР, а также расширить свои владения (видимо, идея соборности украинских земель также оказывала свое влияние на партийно-государственное руководство УССР) и лежало в основе территориальных претензий Украины к РСФСР.

Привилегированное положение украинской элиты в период проведения коренизации вызывало раздражение другой части общества: большевиков, веривших в мировую революцию и лозунги интернационализма, с одной стороны, и носителей русской культуры (русских и евреев, интеллигенции и рабочих) – с другой.

Высшее украинское руководство именовало настроения этой части общества «великорусским шовинизмом» и отмечало его распространенность как среди пролетариата, так и среди партийцев русского происхождения{318} При этом «социальные корни русского шовинизма», как отмечалось на одном из украинских партийных форумов 1926 г., «залегают в толще русского городского мещанства… и в интеллигентско-спецовской прослойке»{319}. Отношения между частью общества, ориентированной на украинскую культуру, и приверженцами «великорусского шовинизма» складывались весьма напряженно, поскольку речь шла не только об отвлеченных материях и идеях вообще, но и о чисто практических вопросах (прием в вузы, рабочие места и т. д.).


Украинизация глазами общества. «За» и «против»

Глядя из Львова и Харькова

ПРОВОДИМЫЙ БОЛЬШЕВИКАМИ КУРС коренизации привлекал пристальное внимание украинцев, живших вне УССР. В целом до конца 1920-х гг. украинизацию позитивно оценивали и в западноукраинском обществе, и в украинской эмиграции. Она воспринималась как частичное осуществление национальных устремлений. Как отмечало львовское «Діло», «при всей ограниченности теперешних украинизационных попыток, они имеют определенно позитивное значение». Украинизация, говорилось далее, свидетельствует о силе украинского национального движения: «…осуществление наших национальных идеалов реализуется хотя и медленным, но уверенным шагом»{320}.

О несомненном пропагандистском успехе украинизации свидетельствует и увеличение желающих выехать в УССР. При общем положительном настрое широких слоев западноукраинского населения различные политические силы восприняли украинизацию по-разному. Позитивно оценила переход к украинизации Коммунистическая партия Западной Украины (КПЗУ), что было вполне естественно ввиду ее теснейшей идейной и материальной зависимости от ВКП(б). Украинская социал-демократическая партия на страницах своего еженедельника «Вперед» также отзывалась об украинизации одобрительно, тогда как Украинская социалистическая радикальная партия расценила политику большевиков как тактический шаг, рассчитанный на закрепление власти над стремившейся к независимости Украиной. Украинское национально-демократическое объединение в своей оценке украинизации отмечало ее позитивное значение в деле продвижения украинской советской государственности к полной независимости. Однако позднее УНДО называло украинизацию формальной и пропагандистской и призывало использовать ее в чисто тактических целях для укрепления украинского национального сознания.

Решительно негативно оценивали украинизацию консервативные круги. Например, идеолог украинского монархизма В. Липинский видел суть украинизации в стремлении большевиков навязать под прикрытием украинского языка свои «московско-интернациональные политические устремления». Непримиримые позиции в отношении Советской Украины и ее национальной политики занимали и украинские националистические организации, видевшие в украинизации средство деморализации нации{321}

В УССР политика коренизации осуществлялась на фоне достаточно богатой и разнообразной культурной жизни. Действительно, в идеологическом и культурном плане 1920-е гг. на Советской Украине отличались плюрализмом. Существовали различные научные школы и направления. На Украине возникли многочисленные художественные объединения и союзы, кружки и студии. Например, в области литературы активно действовали группа неоклассиков, союз крестьянских писателей «Плуг», литературная организация пролетарских писателей «Гарт», «Вольная академия пролетарской литературы» (ВАПЛИТЕ). Существовали объединения художников, композиторов и др. деятелей искусства, среди которых стоит вспомнить Товарищество художников имени К. Костанди, Ассоциацию художников Красной Украины, Товарищество имени Леонтовича.

В целом в УССР в 1920-е гг. действовало 40 литературно-художественных организаций, которые объединяли писателей, художников, музыкантов, артистов{322}. При этом интеллигенция не только искала новые приемы творческого самовыражения, но и активно обсуждала актуальные проблемы общественно-политической жизни. В стране часто проходили дискуссии (литературные, театральные и т. п.), участники которых выражали зачастую полярные взгляды.

В УССР особенно активно обсуждались вопросы, так или иначе связанные с национальной украинской проблематикой вообще и большевистской политикой коренизации в частности. Сторонники национальной идеи считали коренизацию реальным средством воплощения в жизнь своих убеждений, о чем свидетельствует, к примеру, развернувшаяся в 1925 г. на Украине активная дискуссия по вопросу о путях развития украинской литературы (1925-1928){323}. В процессе дискуссии обсуждалась роль Украины в мире, ориентиры украинского мировоззрения. Украинские литераторы и другие деятели культуры пытались найти ответ на вопрос: какой должна быть новая украинская культура, как соединить пролетарский интернационализм, коммунистический дух новой культуры с ее национальной сущностью? Обычно все соглашались с необходимостью выхода украинской культуры из узких этнографических рамок, чтобы она могла встать в один ряд с культурами других народов. Первоначально дискуссия была сугубо литературной, однако вскоре в значительной степени политизировалась: широко обсуждавшиеся в обществе проблемы часто выходили за границы сугубо литературных и трансформировались в политические.


«Хвылевизм», «бойчукизм» и «волобуевщина»

ОСОБУЮ АКТИВНОСТЬ в дискуссии проявил молодой литератор Н. Хвылевой (псевдоним Н.Г. Фитилева, 1893-1933), с именем которого связано распространение идей «европеизма», то есть обращение к Европе как образцу классического высокохудожественного искусства. Хвылевой предупреждал об опасности чрезмерного влияния русской культуры на украинскую. Это опасность, как предостерегал писатель в своем известном памфлете «Украина или Малороссия?», двоякого рода. Прежде всего речь идет о «борьбе за книжный рынок, за гегемонию на культурном фронте двух братских культур на Украине – русской и украинской»{324}. Поэтому, говорит он, исходя из «логики национального возрождения», необходимо создать материальные условия для «выявления культурных возможностей молодой нации»{325}.

С другой стороны, Хвылевой опасался, что «украинская интеллигенция в массе своей не способна побороть в себе рабскую природу, которая северную культуру всегда обожествляла и тем не давала возможности Украине проявить свой национальный гений»{326}. Из всего этого был сделан следующий вывод: «Украина несколько иначе будет идти к социализму, хотя и в одном советском политическом союзе с Россией»{327}.

Выдвинутый Хвылевым лозунг «Геть від Москви! (Прочь от Москвы!)» получил широкий резонанс и послужил достаточным основанием для обвинения его в национализме. Сторонники Хвылевого отвергали упреки в политическом подтексте лозунга и недооценке достижений русской культуры. По их мнению, речь шла об опасности некритического копирования культурных достижений других народов и о необходимости проявлять в творчестве национальные черты, темы и мотивы.

Лозунг «европеизации культуры» нашел широкий отклик у украинской интеллигенции. Новые формы западноевропейской театральной культуры активно внедрял Лесь Курбас, возглавлявший художественное объединение «Березиль». Украинские исследователи считают его «творцом и реформатором украинского национального театра, который в 20-е годы прокладывал новые пути в культурно-художественной жизни республики»{328}. Курбас разделял позиции Хвылевого в плане борьбы с провинциализмом и «хохляцкой малоросийщиной». Его постановки пьес Н. Кулиша «Народный Малахий» (1928) и «Мина Мазайло» (1929) вызвали широкий общественный интерес из-за своей политической направленности. Например, в пьесе «Мина Мазайло» речь шла как раз об украинизации. Среди действующих лиц -«малоросс-карьерист», «представитель украинского национализма унровского типа», «великодержавный шовинист» и, конечно, «патриот украинизованной УССР». Персонажи высказывали свои взгляды довольно резко. Например, одному из них принадлежат такие слова: «Ихняя украинизация – это способ выявить всех нас, украинцев, и тогда разом уничтожить, чтоб и духу не было…»{329}. Партийное руководство республики критически отнеслось к этим постановкам и использовало Всеукраинский театральный диспут в июне 1929 г. для наступления на «Березиль»: Курбас был обвинен в национальной контрреволюции{330}.

Поиск путей взаимодействия украинской и европейской культур шел и в изобразительном искусстве. Украинский художник-монументалист М.Л. Бойчук пытался соединить традиции византийского искусства с элементами украинского народного орнамента, мозаики и фрески периода XVII-XVIII веков («бойчукизм» был заклеймен позже как формалистическое искусство){331}.

Между тем в украинском обществе звучали призывы покончить не только с «культурной», но и с экономической колонизацией. Об этом говорили такие украинские функционеры, как С. Яворский и П. Солодуб. Особенно ярко подобные взгляды выражены в работах украинского экономиста М.С. Волобуева (1903-1972), недовольного положением Украины в составе СССР. В его статье о проблемах украинской экономики, опубликованной в 1928 г. в журнале «Большевик Украины», поднимался вопрос о целостности украинского национально-хозяйственного пространства и о характере руководства промышленностью УССР. Волобуев считал, что следует раз и навсегда признать целостность украинского национально-хозяйственного пространства. «Конечно, можно условно называть СССР "одной страной", если речь идет о противопоставлении СССР как целого всему капиталистическому миру, – писал Волобуев. – Если же речь идет о внутренней [курсив автора. – Е. Б] характеристике экономики СССР – называть ее экономикой одной страны было бы большой ошибкой. Ведь такая постановка вопроса выявила бы непонимание того, что после революции украинская экономика перестала быть «придатком» к русской, что эта экономика теперь равноправна…»{332}

Украинский экономист считал ошибочным подход Госплана СССР: этот высший хозяйственный орган рассматривал экономику Союза как единое целое, без деления на самостоятельные национальные народно-хозяйственные комплексы. По мнению Волобуева, это в корне неправильно, поскольку в этом случае Госплан забывает о перспективе. В будущем, как писал Волобуев, «национально-хозяйственные комплексы должны войти в состав мирового хозяйства» в соответствии с мировым разделением труда{333}. Вследствие такого неправильного подхода общесоюзные органы рассматривают экономические организации национальных республик как «подведомственные им организации», а не как часть национального хозяйственного организма{334}. Украинский экономист считал также несправедливым распределение союзного бюджета, поскольку прибыль от украинской экономики шла на союзные нужды, а не на развитие УССР{335}.

Волобуев считал необходимым исправить отмеченные им ошибки хозяйствования. Прежде всего, говорилось в статье, руководство народным хозяйством УССР должно принадлежать украинским экономическим центрам, а за союзным Госпланом следует оставить общедирективные функции. Последней инстанцией в утверждении украинского бюджета должен стать ВУЦИК. Волобуев подчеркивал, что доходы от украинской экономики должны использоваться на нужды республики. Он требовал также установить контроль над деятельностью союзных органов со стороны республиканских органов власти{336}.

Взгляды, высказываемые Волобуевым и Хвылевым, нередко падали на благоприятную почву, особенно в среде молодой украинской интеллигенции. Так, в 1928 г. ОГПУ заинтересовалось деятельностью аспиранта Института марксизма СВ. Шудрика, который, «использовав свое пребывание в институте марксизма, на кафедре национального вопроса» снабжал сторонников Украинской коммунистической партии{337} «секретными партийными документами»{338}. Шудрик считал, что никто, кроме украинцев, никогда не разрешит украинского вопроса, и поэтому необходимо создавать в КП(б)У «украинский базис», «чтобы иметь возможность впоследствии разрешить украинский вопрос не так, как его теперь разрешают в области языка, и то неудачно, а в плоскости государства, хозяйства, партий, союзов и т. д.»{339}. Основной целью кружка Шудрика была «прививка своих (укапистских) взглядов членам КП(б)У» под лозунгами «Хай живе Вільна Україна! Хай живе вільна українська культура, яку породила Жовтнева Революція!»{340}. Действия Шудрика были расценены как антисоветская работа и «шовинистическая обработка своих земляков», а сам он был объявлен украинским националистом.

Взгляды Волобуева вызывали сочуcтвие прежде всего у интеллигенции: и профессуры, и студенчества. Например, доцент зернового института в Харькове, преподававший экономическую географию, Кривицкий попал в поле зрения властных структур именно из-за того, что разделял «волобуевскую точку зрения» и считал, что «УССР является сейчас российской колонией»{341}. Приведем еще один пример – слова студента из Днепропетровска Покотило: «На что нам союз, нам нужно, чтобы Украина была свободной так же, как Англия, Франция, чтоб она имела право заключать торговые сделки без морального или другого влияния Москвы… Разве у нас житье на Украине? У нас зажим. Истинное возрождение украинской культуры на Западной Украине»{342}.


Разговорчики в строю

В АРХИВАХ СОДЕРЖАТСЯ любопытные документы, свидетельствующие о том, что политика украинизации обсуждалась и в широких массах. В приветствии XIII съезду РКП(б) в 1924 г. «группа беспартийных товарищей» высказала свои «мысли о национальном вопросе в связи с декретами правительства УССР об украинизации»{343}. Авторов письма беспокоили антиукраинизационные настроения, распространенные среди чиновников на местах, в данном случае – в южных степных губерниях Украины. «Многие в провинции, а бывает и в центре, смотрят на распоряжения правительства об украинизации как на дело не особенно важное, не серьезное, предпринятое, мол, лишь для отвода глаз Европе…»{344} – указывается в письме. Приводятся также случаи бестактного отношения к украинцам («потрудитесь говорить на понятном языке, а не на турецком»{345}) и формального отношения к украинизации («курсы украинского языка устраиваются только для формы»{346}).

Нередко вопросы украинизации тесно связывались с проблемой статуса Украины в СССР. Так, в письме президиуму XIII Всеукраинского съезда Советов (февраль 1931 г.) группа делегатов съезда («прибывших из различных районов УССР, и группы рабочих столицы УССР – Харькова, от заводов ХПЗ, ГЭЗа, "Серпа и молота"») «ставила правительству ряд вопросов». «Необходимо немедленно взяться за выдвижение руководящих кадров из местного населения, -говорилось в письме. – А то председатель какого-либо треста или комендант, или генеральный, занимающий всякие другие государственные должности, будут обязательно кончаться на "ов" – Козаков – председатель, а заместитель какой-либо "малоросс", чтобы не обидно было – Гонтаренко, Кобаченко. Генеральный – на "ов", и ниже чином на "ко". Это, знаете, плохая политика. К добру она не приведет. Надо строить украинскую советскую государственность, так как уже пора»{347}. В письме также подчеркивалось, что «до сих пор говорят только о языке, культуре». По мнению авторов письма, необходимо было сделать все, «чтобы УССР действительно была суверенной республикой в Союзе Советских Республик, а не выглядела как культурно-национальная автономия…»{348}.

На почве украинизации нередко вспыхивали конфликты по национальному признаку. Один из таких фактов приведен в монографии А.С. Рублева и Ю.А. Черченко. Директор Украинского института лингвистического просвещения в Киеве И.М. Сияк (галичанин по происхождению) запрещал говорить в институте на русском языке. Над студентом Ивановым, продолжавшим говорить по-русски, по инициативе директора был проведен общественно-показательный суд, после чего студента исключили из института.

Рублев и Черченко подчеркивают, что Сияк руководствовался благими целями развития украинской культуры и исключение было целиком оправданно – студент-лингвист не удосужился выучить украинский язык{349}. Но стоит заметить, что и в действиях студента Иванова присутствовала своя правда – на его стороне был главный пролетарский писатель Максим Горький. В известном горьковском письме украинскому писателю А. Слесаренко говорится следующее: «Уважаемый Алексей Макарович! Я категорически против сокращения повести "Мать". Мне кажется, что и перевод этой повести на украинское наречие тоже не нужен. Меня очень удивляет тот факт, что люди, ставя перед собой одну и ту же цель, не только утверждают различие наречий – стремятся сделать наречие "языком", но еще и угнетают тех великороссов, которые очутились меньшинством в области данного наречия»{350}.

Приведем еще один случай. В 1927 г. профессура Киевского художественного института резко выступила против приглашения на работу преподавателей из числа русских художников. В украинский Наркомпрос было подано соответствующее заявление с 26 подписями. По свидетельству ЦК КП(б)У, «еще до подачи заявления в Киеве проводилась классовая борьба. Националисты распространяли листовки-протесты»{351}. В этих листовках говорилось о том, что «украинский художественный фронт» наводняется «кацапами» и «жидами», что все народное украинское глушится и что все, кому дорого развитие украинской культуры, должны чинить отпор и т. д.{352} Любопытна реакция украинского Наркомпроса на положение дел в Киевском художественном институте. Скрыпник посчитал, что причиной тому – чрезмерное использование российских кадров и явно недостаточное – кадров украинских, что и привело к обострению «национальной борьбы в институте и около него»{353}.

С нашей точки зрения, эти примеры свидетельствуют о том, что ситуация в республике, по крайней мере среди интеллигенции, была, мягко выражаясь, не совсем здоровой. Украинизация приводила к обостренному размежеванию людей по национальному признаку. При этом следует учитывать, что привлечение украинскими властями к сотрудничеству галицийской интеллигенции, в свою очередь, отнюдь не вызывало восторга у интеллигенции русскоязычной, ориентировавшейся на русскую культуру.

Рублев и Черченко подчеркивают, что антагонизм между приезжей и местной интеллигенцией существовал на всем протяжении 1920-х гг.{354} После переезда в Харьков М.М. Лозинский вспоминал: «Мое несчастье в том, что я – галичанин. Тут галичан никто не любит. Старшая русская публика относится к ним враждебно как к большевистскому орудию украинизации (вечные разговоры о "галицийской мове"). Старшие местные украинцы относятся еще хуже, считая галичан "предателями" и "большевистскими наймитами". А советский актив и партийцы тоже их считают чем-то отличным от себя»{355}.

Действительно, русскоязычная интеллигенция, особенно профессура, часто крайне негативно относилась к украинскому языку. Некоторые даже ставили под сомнение сам факт его существования. Например, преподаватель математики Белинский из Днепропетровска заявлял, что «украинский язык годен только для песен, ведь им нельзя пользоваться всегда, ведь это выдумка, чуждая даже для украинцев»{356}. Преподаватель физики Бароновский заявлял: «На этом [украинском. – Е. Б.] языке невозможно два слова сказать, он груб и непригоден для такого предмета, как физика… Чрезвычайно глупо и то, что требуют строительства какой-то национальной культуры, ведь, по сути, Украина сейчас не что иное, как часть России. Никогда она не будет самостоятельной, всегда будет жить по указке матушки России»{357}.

Таким образом, проводимая большевиками политика украинизации создавала напряженность в обществе. «Властью проводится такая политика, что сильно обострилась классовая и национальная борьба, ненависть одного к другому, нет никакого братства…» – читаем в одном из писем во Всеукраинский ЦИК{358}.


Кто против?

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, ПОЛИТИКА коренизации, создававшая довольно благоприятные условия для деятельности национально ориентированных групп населения, вызывала неприятие со стороны тех слоев общества, чьи интересы учитывались далеко не полностью или вообще игнорировались. Против были настроены чиновники (они были почти поголовно русскоязычными), старое городское население{359}, пролетариат, русскоязычная интеллигенция (инженерно-технические работники, часть профессорско-преподавательского состава вузов).

В КП(б)У было также немало противников коренизации и лиц, занимавших выжидательную позицию, в частности, из числа «старых большевиков», веривших в мировую революцию. Приведем несколько характерных примеров. В Краматорске заведующий тарифно-экономическим отделом заводоуправления Т. Файнберг высказывался в таком духе: «Нам нет надобности изучать украинский язык, потому что при социализме все языки сольются в один»{360}. На заводе К. Либкнехта в Днепропетровске часто слышались такие разговоры: «Зачем нам украинизоваться, изучать украинскую культуру, если мы должны быть интернационалистами и иметь один общедоступный язык, функции которого выполняет русский язык»{361}. Студент Приходько из Харькова заявлял: «Украинизоваться не буду, революцию проводили на русском языке»{362}.

«Антикоренизационные настроения» зачастую находили пассивное выражение, однако при столкновении с позицией сторонников коренизации создавали напряженность в украинском обществе. О том, насколько серьезное препятствие для реализации политики коренизации могло оказать «бездействие» некоторых слоев общества, свидетельствуют жесткие меры контроля над соблюдением постановлений по украинизации. Так, уже упомянутый декрет «О мерах обеспечения равноправия языков и о содействии развитию украинского языка» 1923 г. предусматривал ограничения по языковому признаку при приеме на работу: «С введением в действие настоящего декрета никто из граждан, не владеющих обоими наиболее распространенными языками, не может быть принят на службу в госучреждение»{363}. Украинский Совнарком в сентябре 1925 г. предлагал центральным учреждениям УССР, комиссариатам и окружным исполкомам «уволить с должности сотрудников, которые до этого времени не овладели украинским языком»{364}.

Большинство же чиновников ни в какую не желало изучать национальный язык. Украинские партийные власти неоднократно обращали внимание на данное обстоятельство. В докладной записке Центральной всеукраинской комиссии украинизации соваппарата при СНК УССР (1925) отмечалось, что в большом количестве учреждений не выполняются постановления и декреты по украинизации, в частности на работу принимаются люди, не знающие украинского языка{365}.

Комиссия ЦКК ВКП(б), обследовавшая практику проведения национальной политики на Украине в 1928 г., отмечала несколько факторов, существенно затруднявших украинизацию партийных и государственных учреждений. В качестве объективных причин комиссия указывала на трудности, связанные с незавершенностью формирования украинского литературного языка: «несколько раз менялась грамматика, и лица, раз уже сдавшие экзамен по украинскому языку, снова подвергались испытанию»{366}. Кроме того, чиновники, вынужденные изучать украинский язык, отнюдь не горели желанием вникать в историю Украины, украинского театра, украинской литературы и т. п., которые были включены в «программу испытаний»{367}.

Комиссия также отмечала, что «требование знания украинского языка распространяется на слишком широкий круг служащих». Например, «преподаватели школ нацменьшинств жалуются на то, что с них требуют обязательно знание украинского языка, а между тем никто не интересуется… насколько они владеют тем языком, на котором преподают»{368}. Кроме того, поскольку знание украинского языка требовалось от всех госслужащих, это обстоятельство, по признанию комиссии, существенно ограничивает круг лиц, «из среды которых производится выбор служащих»{369}.

Следует обратить внимание на еще одну особенность украинизации. Сторонники коренизации на Украине стремились к тому, чтобы для служащих национальный язык стал разговорным, чтобы им пользовались не только для деловой переписки. Та же комиссия ЦКК ВКП(б) сетовала на то, что «для большинства госслужащих украинский язык все еще является языком официальным, которым пользуются лишь в стенах учреждений и то, главным образом, для составления "бумаг". Разговорным же языком вне стен учреждения, но зачастую и в самом учреждении, для многих все еще является русский язык»{370}.

Служащие нередко высказывались об украинизации довольно резко. Например, в Николаеве заместитель главного бухгалтера завода «Марти» Новиков (беспартийный) заявил: «Украинский язык – собачий язык, и учить я его не буду. Пошлите лучше меня в Великороссию». Товарищеский суд вынес постановление об увольнении Новикова с завода, но за своего бухгалтера вступился директор. Дело закончилось выговором{371}.

Не всегда находила поддержку политика коренизации и среди крестьянства, составлявшего в 1920-е гг. большинство населения УССР. Для крестьян первостепенное значение имела социальная и аграрная политика советской власти. К тому же в восточных и юго-восточных районах УССР проживало много русских, и тут ассимиляция украинского населения зашла дальше, нежели в других районах. Большинство населения там пользовалось русским языком, и переход на украинский школ, печатных изданий и делопроизводства не всегда встречал одобрение.

Вот как описывал рабочий-партиец в своем письме в ЦК КП(б)У положение в Луганске{372}: «Убежден, что 50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык… Тогда зачем такое угощение для крестьян?» Особенно возмутил автора письма перевод на украинский язык партийной печати: «Я не говорю уже о "Коммунисте" на украинском языке. Одна часть, более сознательная, подписку не прекращает и самым добросовестным образом складывает газеты для хозяйственных надобностей. Это ли не трагедия… Другая часть совсем не берет и не выписывает газет на украинском языке и только озираясь по сторонам (на предмет партлица), запустит словцо по адресу украинизации»{373}.

Один из жителей села Никольского Павловского района Сталинского округа УССР в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» в 1927 г. сетовал на то, что «у нас на Украине Сталинского района издаются книги, объявления, разные распоряжения» на украинском языке, «непонятном для народа». «На сходах читают наказы, распоряжения, объявления и т. д. на украинском языке. Народ заявляет: "Читать на русском понятном языке, не надо нам читать на венгерском", т. е. на непонятном языке»{374}. Вызывали затруднения и различные объявления, «расклеенные на РИКе [райисполкоме. – Е. Б.] и сельсовете», их никто не хотел читать, «потому что написано на украинском непонятном языке». Украиноязычное делопроизводство вызывало недовольство граждан: «Разругается другой гражданин и уйдет, и так большинство недовольно»{375}.

Не лучше обстояли дела и с литературой на украинском: «Газеты русские из Москвы разворачиваются читать нарасхват, а украинское "Рад[янське] село" лежит рядом, никто не берет»; «какие имеются [книги] на русском языке – нарасхват разбирают, а от украинских отбегают…»; «большинству интересно прочитать биографию В.И. Ленина и др., но на русском понятном языке нет, а на украинском есть, никто не хочет читать, а если кто возьмется, то ничего не поймет без переводчика»{376}. «Для чего это?» – спрашивал автор письма.

Отнюдь не всегда находила поддержку политика украинизации и среди рабочих. Партийный деятель 1920-х гг. И. Майстренко, по роду службы вынужденный заниматься практическим проведением украинизации, оценивая в своих воспоминаниях сложившуюся ситуацию, отмечал «русифицированность» Харькова, Донбасса, Днепропетровска, Одессы и их упорное нежелание украинизироваться. «Харьковская улица все еще говорила на русском языке», -писал Майстренко. Показательно, что хотя сын мемуариста учился в Донбассе в украинской школе, но «на улице и дома говорил на русском языке»{377}. В то же время «старинные украинские города быстро дерусифицировались». В качестве примера Майстренко приводил Полтаву, где к концу 1920-х гг. «на улицах господствовал украинский язык»{378}.

Рабочие юго-восточных промышленных областей УССР к необходимости изучения украинского языка относились явно негативно. Даже те из них, кто немного владел украинским, им не пользовались. «Некоторые товарищи знают много украинских слов и фраз, но "стесняются" начать говорить, – сообщалось в одной из пропагандистских брошюр Днепропетровской окружной комсомольской организации. – Такое стеснение беспочвенно и достаточно наивно, ибо зазорно теперь совсем не знать украинского языка»{379}. Ситуация осложнялась тем, что Сталин высказывался резко против применения административного нажима на этот слой населения. Единственным средством воздействия на пролетариат оставался метод разъяснения и убеждения, эффективность которого в течение всего советского периода оставалась сомнительной.


«Определенно не считают себя малороссами»

ВЕСЬМА НАСТОРОЖЕННО и далеко не всегда позитивно воспринимало украинизацию и украинское население РСФСР. Например, во время урегулирования вопроса о границах между РСФСР и УССР в середине 1920-х гг. возможность присоединения к Украине активно обсуждалась самим населением приграничных районов. Вопрос был поднят на уездных съездах Советов. Делегаты высказывались против присоединения их уездов к Украине, мотивируя это нежеланием населения подвергаться украинизации. Так, в протоколах Россошанского и Острогожского съездов подчеркивалось, что «имеющаяся в уезде часть украинского населения в силу проводившейся до революции национальной политики и по своим бытовым и культурным условиям к данному моменту ассимилировалась с великорусским»{380}.

При этом украинское население, по словам делегатов съездов, категорически отказывалось от преподавания в школах на украинском языке и не соглашалось вообще как бы то ни было подвергаться украинизации, «которая неизбежно связана с коренной ломкой выработавшихся и исторически установившихся бытовых условий и языка»{381}. Один из членов губисполкома крестьянин Россошанского уезда Скляренко заявлял, что украинский язык среди населения совершенно не пользуется популярностью: «Как-то в уезде проводилась кампания по организации украинских школ, населению предлагалось, по его желанию, устраивать школы с обучением на украинском языке, и, несмотря на это, не было создано ни одной украинской школы»{382}. «Большинство жителей Острогожского уезда определенно не считают себя малороссами», – делал вывод председатель местного исполкома и приводил интересный пример. В губернской крестьянской «Нашей газете» была открыта специальная рубрика, так называемый «украинский куток», в расчете на то, что крестьяне будут присылать заметки на украинском языке. Что же получилось? «После двух-трех заметок "Куток" заглох», «крестьянство осталось глухим, совершенно не интересуясь данным вопросом… Жители не считают себя хохлами»{383}.

Сходная ситуация обнаруживается и в Таганрогском округе. Прослышав о возможном пересмотре границы, местное сельское население высказалось за вхождение в состав РСФСР. Помимо чисто экономических мотивов, прозвучало мнение о том, что в данный момент жители испытывают «тяготение к русскому языку»{384}. Граждане слободы Матвеев Курган Таганрогского округа также высказались против «изучения чуждого населению языка», отмечая «непонимание всех распоряжений советского правительства, издаваемых на украинском языке»{385}

«Нежелание примириться в особенности с украинизацией школ, письмоводства и т. п.» высказали крестьяне Амвросиевского района Сталинского округа Донской губернии{386}. А жители Екатериновского района Таганрогского округа написали письмо-заявление председателю ЦИК СССР М.И. Калинину с просьбой о присоединении района к РСФСР, мотивируя это тем, что «украинский язык мы уже забыли, охотно мы и наши дети учим русский язык. Украинская литература для нас непонятна»{387}.

В 1928 г. украинские чекисты подготовили справку об украинизации школы в Кубанском и Донском округах Северного Кавказа и об отношении к ней населения. Отношение местных жителей, которых официально считали украинцами, к украинизации не изменилось. «Украинизация школы… не встречает широкого сочувственного отношения среди местного населения, – говорится в справке. – В большинстве случаев преподавание на украинском языке вызывает явное недовольство, как среди иногородних, так и казачества»{388}.

Сотрудники ГПУ признали, что местное население не понимало литературного украинского языка, значительно отличавшегося от «местного наречия». К тому же из русских школ был обеспечен «бесперебойный переход учащихся в учебные заведения повышенного типа»{389}. В результате на Кубани и Дону русские школы были переполнены, тогда как в украинских ощущался недобор учащихся. Например, в станице Пашковская Кубанского округа в 1927/1928 учебном году в украинскую школу поступило всего 14 человек, а в русскую школу – 144; в станице Корсунской того же округа в первую группу украинской школы записалось только 10 человек, в русскую же – 130; «то же имело место в станицах Гривенской, Поповнической, Северской, Холмской и ряде других»{390}. Родители учащихся стремились перевести своих детей из украинских школ в русские. Когда они писали соответствующие заявления, то указывали, что «не считают себя украинцами»{391}.

Сотрудники ГПУ, знакомясь с ситуацией на Дону и Кубани, старательно изучали настроения рядовых граждан. Высказывания последних были обобщены и приводились в указанной справке. Особенно часто встречались выражения типа «советская власть навязывает украинизацию против нашей воли», «наши дети портятся в украинских школах по приказу советской власти»{392}.

Данные ГПУ подтверждают и другие источники. Так, в июле 1928 г. при Кубанском окрисполкоме было созвано совещание по украинизации. Участница совещания Борисенко, работавшая учительницей в станице Марьянской на Кубани, отмечала отрицательное отношение местного населения к украинской школе. За все время существования этой школы в данной станице (а она была образована еще до революции) состоялся только один выпуск. Борисенко замечала: «Население в нашей станице против украинского языка»{393}. Она привела интересный пример: «В прошлом году в нашей станице украинизовались все школы… И что же получается?

Родители подают заявления, чтобы одна-две группы были русские. Заявления отклонили. Они настаивают, кинулись хлопотать сюда, в район, в округ»{394}. Другой участник совещания отмечал: «Число украинских школ у нас увеличивается, но число учащихся в них уменьшается»{395}.


Борьба двух культур

СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ в обществе отражена и в тех замечаниях и предложениях, которые присылали украинские коммунисты в ЦК партии. Как и все общество, партия разделилась на сторонников и противников украинизации. К числу первых принадлежали бывшие боротьбисты и укаписты. Они действовали весьма активно, а их письма в ЦК всегда содержали программу практических действий. Ярким примером является письмо в ЦК КП(б)У В.М. Блакитного, одного из организаторов и руководителей партии боротьбистов, после ее ликвидации принятого в КП(б)У и введенного в состав ЦК. Письмо было написано еще в 1920 г.{396}

Блакитный предлагал решить кадровый вопрос за счет привлечения из всех регионов советского пространства, прежде всего РСФСР, «партийных и советских работников, знающих украинский язык и условия Украины», с одной стороны, и обучения украинскому языку уже работающих в УССР служащих{397}. При этом «для перелома пренебрежительного отношения к украинскому языку мещанской массы советских служащих необходимо издать приказ, хотя бы с предварительным обозначением срока, в какой они должны изучить украинский язык»{398}. Характерно, что свои предложения Блакитный выдвинул еще до принятия XII съездом РКП(б) курса на коренизацию.

Помимо этого, он предлагал усиленно развивать украинскую периодическую печать и литературу. Именно в этих областях, по мнению Блакитного, существовали «неизжитые тенденции упорного общеруссизма»{399}.

Среди украинских коммунистов было немало тех, кто разделял мнение Волобуева о положении Украины в СССР. К ним принадлежал, например, заместитель наркома просвещения П.К. Солодуб. 11 марта 1929 г. состоялась его беседа с членом ЦК и Оргбюро ЦК КП(б)У А.А. Хвылей. В это время Центральная контрольная комиссия обсуждала положение на Украине в связи с проведением украинизации. По словам Хвыли, Солодуб предлагал заявить на заседании комиссии о том, что, мол, «никакой правильной национальной политики у нас сейчас не проводится и не проводилось»{400}.

Хвыля так передает слова собеседника: «Имеет ли сейчас украинский народ свое государство? Не имеет! Представляет ли сейчас Украина собою какое бы то ни было единое политическое целое? Не представляет! Представляет ли собою Украина хозяйственное целое? Не представляет! Имеет ли Украина свой бюджет? Не имеет! Сейчас, мол, на Украине и в Советском Союзе проводится не ленинская национальная политика… а программа еврейского "Бунда", программа культурно-национальной автономии»{401}.

Однако убеждения активных сторонников украинизации разделяли далеко не все члены партии. Ярким примером отношения партийно-советской элиты к украинскому языку и культуре служит «теория борьбы двух культур», выдвинутая вторым секретарем ЦК КП(б)У Д.З. Лебедем. Готовясь к одному из своих выступлений в марте 1923 г., он писал: «Мы знаем теоретически, что неизбежна борьба двух культур. У нас, на Украине, в силу исторических обстоятельств, культура города – это русская культура, культура деревни – украинская. Ни один коммунист и настоящий марксист не может сказать, что "я стою на точке зрения победы культуры украинской", если только эта культура будет задерживать наше поступательное движение. Вот почему в этом вопросе для Украины задача сводится к тому, чтобы изыскать сочетание между правильным теоретическим решением вопроса, давно уже имеющимся в партии, и трезвым, реальным, и в то же время не вредным социалистическому культурному строительству планом практического овладения партией культурной работой на селе»{402}.

Лебедь признавал, что партия должна овладеть украинским языком и через него проводить культуру, поскольку «надо иногда идти в деревню и разъяснять крестьянам на понятном им языке вопросы, их интересующие»{403}. В то же время он отмечал, что для большевиков «язык является не средством проведения национализма», а «средством проведения советского, пролетарского, коммунистического влияния»{404}. Вследствие этого второй секретарь предостерегал от «украинизации во имя украинизации»: «Если в одних случаях хорош украинский язык, – им надо уметь воспользоваться, и наоборот, там, где язык превращается в средство для национализации во что бы то ни стало, украинизации не из сознания, а из чувства, там должна быть вовремя противопоставлена настоящая марксистская истина, что для коммунистов-интернационалистов национальный вопрос в принципе не существует, что это есть только одно из средств изменения быстроты социалистического строительства»{405}.

Под культурой Лебедь понимал «культуру – экономику города и культуру – экономику села, язык же для марксиста – средство»{406}. Говоря о борьбе двух культур, он говорил о борьбе «крупной промышленности» и «мелкособственнического, почти натурального крестьянского хозяйства». Целью партии, по мнению Лебедя, было «подчинение развития сельского хозяйства промышленности проникновением крупного производства в сельское хозяйство»{407}. Это должна была сделать «культура города», то есть «культура, которая имеет больше элементов социалистических, пролетарских»{408}.

Против такой трактовки национального вопроса резко выступил нарком просвещения УССР А.Я. Шуйский, назвавший теорию «борьбы двух культур» «неотъемлемой собственностью националистического мракобесия». «Тов. Лебедь, предостерегая "коммунистов и настоящих марксистов" от украинских националистических опасностей, в своей статье сам занял по существу ту же националистическую позицию, что и шаповало-винниченковцы, но только расположился по другую сторону созданных ими баррикад»{409}, – настаивал Шуйский.

Свои взгляды Лебедь изложил накануне XII съезда партии. Провозглашение курса на коренизацию обеспечило победу противников теории борьбы двух культур. Однако и в самый разгар украинизационной политики Лебедя волновал вопрос: кто будет проводить украинизацию и на какие слои населения она рассчитана? В июне 1925 г. Лебедь подал записку членам комиссии по разработке мероприятий нацполитики, в которой высказал свою точку зрения по этим проблемам. «Я считаю, – писал Лебедь, – что при назначениях украинцев, т. е. знающих украинский язык, ЦК не может не считаться с тем, насколько эти работники выдержаны марксистски, чтобы иметь гарантии, что они вместе с украинизаторской водой не выбросят и коммунистического ребенка»{410}.

Лебедь настаивал на том, что украинизацию «в жизненно-необходимых и революционно-полезных размерах» надо проводить руками верных испытанных коммунистов. «Безграничный активизм» укапистов и бывших боротьбистов может, по его мнению, привести к тому, что инициатива перейдет «в руки наших политических противников»{411}.

Волновали Лебедя и антиукраинизационные настроения, весьма распространенные среди рабочих: «Украинизация петлюровская в свое время, помимо ее классовой неприемлемости, вызывала и среди рабочих недовольство по самой своей форме»{412}. Кроме того, украинизация высших учебных заведений уменьшит доступ туда рабочим, чего допускать было нельзя. «Нельзя забывать, что если нам надо считаться с национальными настроениями крестьянства, то то же необходимо учитывать и в отношении рабочих»{413}.

Второй секретарь сделал вывод об опасности «раздувать вопросы национальной политики на Украине», поскольку это вызывает «усиление украинопляски в среде петлюровски настроенной общественности», а «в глубоких рабочих и крестьянских массах такое раздувание вызовет только лишнюю настороженность, а иногда и враждебность»{414}.

Лебедь был не единственным из тех, кто пытался анализировать сложившуюся в связи с украинизацией ситуацию. Многих правоверных большевиков волновала активизация деятельности национально настроенной интеллигенции. Об этом, к примеру, писал в своей докладной записке некий С. Семковский (июнь 1926 г.). Размышляя над методами и последствиями политики активной украинизации, Семковский, с одной стороны, признавал необходимость украинизации для укрепления диктатуры пролетариата «в сложной обстановке медленного продвижения к социализму в крестьянской стране». Но в то же время он с тревогой наблюдал за ростом «стихии национализма». «…Идеология "национальной культуры", – писал он, – окружается ореолом, вызывает пафос, оттесняет идеологию революционного интернационализма и в потенции создает предпосылки для своего рода национально-демократического блока…»{415}

Опасность этой «стихии национализма» была двоякого рода. Во-первых, она «определенно угрожает захлестнуть и часть коммунистических рядов – те элементы, которые к большевизму пришли не по линии классово-марксистской, а по линии национального радикализма». Во-вторых, рано или поздно это вызовет пробуждение великорусского национализма среди русских рабочих, особенно на Донбассе, а социальное недовольство, вызванное «хозяйственными трудностями», может сделать подобные настроения особенно опасными{416}.

Выход из сложившейся ситуации Семковский видел в ограничении украинизации определенными рамками (он использовал словосочетание «пределы украинизации»). Безусловно, партия, по мнению коммуниста, не могла отказаться «от активной принудительной украинизации», но последняя должна применяться лишь в отношении «соответствующих аппаратов» (видимо, Семковский имеет в виду госучреждения). Всякое же искусственное форсирование украинизации («украинификация») в отношении населения вообще и «массового члена партии» в том числе, должна быть прекращена{417}. Более того, «выделение русского населения в городах в "конституционно" оформленное нацменьшинство является преждевременным», а «массам русского населения в городах (и особенно в рабочих районах) должно быть – и фактически, и программно – обеспечено достаточное административное обслуживание на родном языке, не исключая и высшей школы…»{418}.

Тем же духом проникнуто письмо Н.И. Бухарину конца 1926 г., написанное неким А. Дятловым из Киева. Он озабочен тем, что «под флагом украинизации, необходимость которой вытекает не из "принципиальных" основ ленинской тактики, а из соображений чисто фактического характера, начинает протискиваться и завоевывать укромное, но прочное местечко мелкобуржуазное понимание проводимого мероприятия»{419}. На Украине, утверждал Дятлов, «проводится энергичное возрождение "своей, национальной, украинской культуры", организуются различные общества архимелкобуржуазного толка, проводится генеральное внедрение "украинской культуры" в общественный и индивидуальный быт, вплоть до ношения селянських кожушков, смазных сапог и т. п.»{420}. Организация всевозможных «академий по изучению Шевченко», украинизация научных учреждений и вузов, запрещение приема в аспиранты лиц без знания украинского языка и т. п. приводит, по мнению автора письма, к «возрождению украинской культуры мещанского толка»{421}.

Дятлов предлагал не просто «оздоровить личный состав ответственных партработников», а «признать, что задачей партии является не украинизация пролетариата и не внедрение украинской культуры… а внедрение социалистической культуры, которая по своему существу интернациональна»{422}. «Ясно, – пишет он, – что никто не отрицает того, что партия должна внедрять социалистическую культуру среди украинцев на украинском языке, среди русских на русском…»{423} Главное, по мнению автора письма, «устранить всякий принудительный характер украинизации, исходящий сверху». Все должно делаться на добровольной основе, хотя неизбежно «процесс вызревания социализма… ведет, если хотите сказать, то к "русификации"…»{424}.

Хотя автор и не упоминал теорию борьбы двух культур Лебедя, но, без сомнения, относился к числу ее сторонников. Дятлов настаивает на том, что партия должна расширять социалистическую культуру на языке населения, среди которого работает, но не предпринимать никаких административных мер к ускорению этого процесса и тем более – внедрять украинский язык насильно. «Никакого принуждения! Никакого угнетения! Иначе… восторжествует культура украинского мещанства…»{425} – призывает киевский большевик.

Положение русскоязычного населения на фоне проводимой украинизации волновало многих партийцев. Например, во время своего выступления на собрании партактива в Одессе в январе 1926 г. член ЦК КП(б)У Ф.Д. Корнюшин получил из зала несколько записок относительно украинизации. Одну из них он направил секретарю ЦК КП(б)У В.П. Затонскому. В записке некто Кравчук писал: «Для вас более, чем для кого другого, должно быть ясным, что подавляющее большинство населения в Одессе и на Одесщине составляют русские и евреи. Зачем же по-ребячьи тешить себя и других, что это не так. Ведь поголовная украинизация – подавляющим большинством неукраинского населения – есть акт насильственного действия, свойственный колонизаторской политике буржуазии… Ведь нынешняя линия ведет к искусственному ассимилированию русского и еврейского населения среди привилегированной украинской нации… Надо же снять, наконец, шоры с глаз и не душить свободу языка неукраинской нации. Долго ли ЦК КП(б)У будет заниматься насильственной украинизацией и к чему это поведет?»{426}

Подобные высказывания свидетельствуют о том, с каким напряженным вниманием на Украине следили за нововведениями большевиков в области языка и культуры, поскольку возросшее значение национальной культуры не могло пройти незамеченным в пестром по этническому составу обществе. Расширение сферы применения украинского языка вызывало недовольство представителей русской культуры. Неудивительно, что чиновники всячески саботировали введение национальных языков в делопроизводство, а те слои населения, которые привыкли объясняться, читать и обучать своих детей на русском языке, не желали переучиваться.

В то же время национально настроенная часть общества, стремившаяся с помощью коренизации компенсировать неудачи в построении национального государства, выступала за ускорение ее темпов. В этих условиях большевистское руководство вынуждено было лавировать, то упрекая чиновников в «великодержавном шовинизме», то наказывая «буржуазных националистов», постоянно усиливая контроль за деятельностью интеллигенции. Лозунги, подобные выдвинутому Хвылевым («Прочь от Москвы!»), были для центрального руководства потенциально опасны и вынуждали принимать решительные меры против «темной стороны украинизации», а в конечном итоге партийное руководство нацелилось на искоренение инакомыслия в национальной сфере.

Итак, первоначальная установка на коренизацию как стабилизирующий фактор в национальных республиках не соответствовала ожиданиям большевиков. Более того, в дальнейшем эта политика заложила основы многих последующих конфликтов.

Таким образом, украинизация существенно изменила облик Украины и в социальном, и в культурном, и в экономическом планах. Противопоставляя политику украинизации политике царского правительства на Украине, большевики создавали прочную базу для развития украинской культуры, что вело к вытеснению культуры русской и русскоязычной и изменяло облик Украины как таковой. Советское национальное строительство ориентировалось на пространственно очерченные этнизированные нации, составившие ядро союзных республик. Коренизация как метод воплощения теоретических установок большевиков в национальном вопросе позволяла придать этим республикам необходимый внешний и внутренний национальный облик. Таким образом, украинизация существенным образом повлияла на становление украинской нации.

 

222

Кульчицький С.В. Україна між двома війнами (1921-1939 pp.). – Київ, 1999. С. 268.

223

Там же. С. 270

224

Там же. С 272.

225

На путях становления украинской и белорусской наций: факторы, механизмы, соотнесения. – М., 2004. С. 224-227.

226

Там же. С. 235.

227

Там же. С. 238.

228

См. Чешко СВ. Распад Советского Союза. – М., 2000. С. 196-217.

229

Боечко В.Д., Ганжа 0.1., ЗахарчукБ.І. Кордони України: історія та проблеми формування (1917-1940 pp.) //Український історичний журнал. 1992. № 1. С 67.

230

Боечко В.Д., Ганжа 0.1., ЗахарчукБ.І. Кордони України: історія та проблеми формування (1917-1940 pp.) //Український історичний журнал. 1992. № 1. С 67.

231

Боечко В.Д., Ганжа 0.1., ЗахарчукБ.І. Кордони України: історія та проблеми формування (1917-1940 pp.) //Український історичний журнал. 1992. № 1. С 67.

232

Там же. Ф. 6892. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 18; ед. хр. 11. Л. 2.

233

Там же. Ед. хр. 5. Л. 18.

234

Там же. Ед. хр. 9. Л. 8.

235

Там же. Л. 9.

236

Там же. Л. 10.

237

Там же. Л. 17-18.

238

Там же. Л. 18.

239

Там же. Ед. хр. 4. Л. 7-14, 91, 99.

240

Там же. Ед. хр. 5. Л. 23.

241

См. Боечко В.Д., Ганжа 0.1., Захарчук Б.І. Кордони України: історична ретроспектива та сучасний стан. – Київ, 1994; Борисёнок Е.Ю. Волость за волость, уезд за уезд. Вопрос о границах между УССР и РСФСР в 1920-е годы // Родина. 1998. № 8. С. 111-115; Ее же. Украина и Россия: спор о границах в 1920-е годы // Регионы и границы Украины в исторической ретроспективе. – М., 2005. С. 205-237.

242

Боечко В.Д., Ганжа 0.1., ЗахарчукБ.І. Кордони України: історія та проблеми формування… С 70.

243

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Ед. хр. 2673. Л. 80-94.

244

Там же. Л. 36-37.

245

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 120. Л. 57.

246

Там же. Л. 60.

247

Полный текст стенограммы встречи приведен Ю.И. Шаповалом. См. Шаповал Ю.И. Україна XX століття: Особи та події в контексті важкої історії. – Київ, 2001. С. 112.

248

Там же.

249

Там же.

250

Тайны национальной политики ЦК РКП(б). Четвертое совещание ЦК РКП с ответственными работниками национальных республик и областей в г. Москве 9-12 июня 1923 г. Стенографический отчет. – М., 1992. С. 107-108.

251

Національні процеси в Україні. Історія і сучасність. Документи і матеріали. Ч. 2.-Київ, 1997. С 42-43.

252

Далее цит. по: Хвыля А. Национальный вопрос на Украине. – Харьков, 1926. С. 116.

253

Там же. С. 109.

254

«Українізація» 1920-30-х років: передумови, здобутки, уроки. – Київ, 2003. С. 70-78.

255

Там же. С. 73.

256

Національні процеси в Україні. Історія і сучасність. Документи і матеріали. Ч. 2.-Київ, 1997. С 57-58.

257

«Українізація» 1920-30-х років… С 83-84.

258

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 2632. Арк. 5.

259

На путях становления украинской и белорусской наций… С. 210.

260

«Українізація» 1920-30-х років… С. 129.

261

На путях становления украинской и белорусской наций… С. 213.

262

«Українізація» 1920-30-х років… С. 131.

263

Там же. С. 105

264

Кравченко Б. Указ. раб. С. 175.

265

«Українізація» 1920-30-х років… С. 89.

266

Там же. С. 91.

267

Там же. С. 102.

268

ЦДАГО Україні. Ф. 1. On. 20. Спр. 1660. Арк. 6.

269

Там же. Спр. 1976. Арк. 18.

270

ГАРФ. Ф. 6892. Оп. 1. Ед. хр. 4. Л. 136.

271

Рубльов О.С., Черченко Ю.А. Сталінщина й доля західноукраїнської інтелігенції 20-50-ті роки XX ст. – Київ, 1994. С. 41-45; «Українізація» 1920-30-х років… С. 100.

272

«Українізація» 1920-30-х років… С. 94, 96.

273

Там же. С. 102.

274

Там же. С. 109.

275

Там же. С. 140.

276

«Українізація» 1920-30-х років… С. 145.

277

Історія українського війска (1917-1995). -Львів, 1996. С. 231-232.

278

«Українізація» 1920-30-х років… С. 152.

279

Там же. С. 153.

280

Там же. С 155.

281

Там же. С 156.

282

Там же. С 160.

283

Там же. С 162.

284

Рафальський 0.0. Національні меншини України у XX столітті: Історіографічний нарис.-Київ, 2000. С 128.

285

Там же. С 123-125.

286

Там же. С 130-131,133.

287

Национальная политика России: история и современность. – М., 1997. С. 283-284.

288

«Українізація» 1920-30-х років… С. 275.

289

XII съезд РКП(б). Стенографический отчет. – М., 1968. С. 486.

290

Там же.

291

Кравченко Б. Соціальні зміни і національна свідомість в Україні XX ст. – Київ, 1997. С 154-155.

292

Там же. С 154.

293

Кульчицький С.В. Україна між двома війнами (1921-1939 pp.)… С. 214.

294

Там же. С 198.

295

Там же

296

Там же

297

Там же.

298

Кравченко Б. Указ. соч. С. 173.

299

Там же. С 169.

300

Там же.

301

Там же. С 170.

302

Українська державність у XX столітті. Історико-політологічний аналіз. – Київ, 1996. С 37.

303

См. подробнее Політичний терор і тероризм в Україні: ХІХ-ХХ ст. Історичні нариси. – Київ, 2002. С 267 и далее.

304

См. там же. С. 267.

305

Рубльов О.С., Черченко Ю.А. Указ. раб. С. 34.

306

Там же. С. 33,37.

307

Там же.

308

Там же.

309

Там же. С. 42.

310

Там же. С. 31.

311

Там же. С. 32

312

Там же. С. 173.

313

Там же.

314

Кульчицький СВ. Україна між двомя війнами… С. 120.

315

Коржихина Т.П. Советское государство и его учреждения: ноябрь 1917 – декабрь 1991. – М., 1994. С. 25.

316

Там же. С. 135, 195.

317

Українізація» 1920-30-х років… С. 184.

318

«См., например, материалы июньского пленума ЦК КП(б)У 1926 г. // РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 26. Ед.хр. 1.Л. 79об.

319

Там же. Л. 79.

320

См. Чумак ВМ. Ставлення західноукраїнських політичних партій і організацій до політики українізації в УСРР у 1920-х– на поч. 30-х pp. // Наукові записки Інституте політичних і етнонаціональних досліджень. Вип. 13. Схід і захід України: проблеми єднання. – Київ, 2001. С 185-196.

321

См. Чумак В.М. Ставлення західноукраїнських політичних партій та організацій до політики українізації в УССР у 1920-х – на поч…30-х рр…// Наукові записки Інститута політичних і етнонаціональних досліджень. Вип. 13. Схід та захід України:проблеми єднання. – Київ, 2001. С. 185-196.

322

Комаренко Т.О., Шипович М.А. Влада і літературно-мистецька інтелігенція Радянської України: 20-ті роки XX ст. – Київ, 1999. С 22-23.

323

См. подробнее Собачко ОМ. Літературні дискусії доби українізації в контексті процесів зміцнення тоталітаризму // Національна Академія наук України. Інститут політичних і етнонаціональних досліджень. Наукові записки. Вип. 13. Схід і захід України: проблеми єднання. – Київ, 2001. С 197-204.

324

ХвильовийМ. Новели, оповідання. «Повість про санаторійну зону». «Вальдшнепи». Роман. Поетичні твори. Памфлети. – Київ, 1995. С 734.

325

Там же.

326

Там же.

327

Там же. С 735.

328

Цвілюк С.А. Українізація України: Тернистий шлях національно-культурного відродження доби сталінізму. – Одеса, 2004. С 65-66.

329

Большой отрывок из пьесы помещен в монографии С.А. Цвилюка. См. Цвілюк С А. Указ. соч. С. 69.

330

Комаренко Т.О., Шипович М.А. Влада і літературно-мистецька інтелігенція Радянської України: 20-ті роки XX ст. – Київ, 1999. С 45-46.

331

Там же. С 35, 47-48.

332

Волобуєв М. До проблеми української економіки // Більшовик України. 1928. №3. С 44.

333

Там же. С 49.

334

Там же. С 51.

335

Там же. С 59.

336

Там же. С 61.

337

Украинская коммунистическая партия (УКП), основана в 1919 г. на базе вышедшего из Украинской социал-демократической рабочей партии левого крыла. Стояла на платформе украинского коммунизма (одной из разновидностей национал-коммунизма).

338

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 127. Л. 11.

339

Там же. С. 11 об.

340

Там же. Л. 12 об., 18 об.

341

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 4127. Арк. 40.

342

Там же.

343

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 130. Л. 12.

344

Там же.

345

Там же.

346

Там же. Л. 13.

347

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 4171. Арк. 19.

348

Там же. Арк. 21.

349

Рубльов О.С., Черченко Ю.А. Указ. соч. С. 44.

350

Цит. по: Мейс Дж. Микола Хвильовий // Історія України в особах. ХІХ-ХХ ст. -Київ, 1995. С 374.

351

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 2. Спр. 6220. Арк. 55.

352

Там же. Арк. 56.

353

Там же.

354

Рубльов О.С., Черченко ЮА. Указ. соч. С. 39.

355

Там же. С. 40.

356

ЦДАГО. Ф. 1. On. 20. Спр. 4172. Арк. 33.

357

Там же. Арк. 34.

358

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 2906. Арк. 19. Письмо без даты, предположительно -1929 г., подпись – К. Цыбульский, член партии с 1905 г.

359

Имеется в виду русское и еврейское население городов Украины. В период индустриализации в украинские города прибыло немало выходцев из украинского села.

360

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 2631. Арк. 33.

361

Там же. Л. 34.

362

Там же. Л. 38.

363

Хвыля А. Национальный вопрос на Украине… С. 120. (В приложении приведен текст декрета.)

364

ЦДАВО. Ф. 1.0П.З. Спр. 182. Арк. 26.

365

Там же. Арк. 22.

366

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 2631. Арк. 10.

367

Там же.

368

Там же.

369

Там же. Арк. 11

370

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 2631. Арк. 9.

371

Там же. Спр. 4172. Арк. 17.

372

К сожалению, документ не датирован. Однако можно предположить, что он относится к 1926 г.

373

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 2253. Арк. 91-92.

374

Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918-1932 гг. – М., 1998. С. 183. В цитате сохранен стиль источника.

375

Там же.

376

Там же.

377

За цілковиту українізацію! Чому треба вивчати українську мову та як її треба вивчати. – Дніпропетрівськ, 1929. С 11

378

Там же С 207.

379

За цілковиту українізацію! Чому треба вивчати українську мову та як її треба вивчати. – Дніпропетрівськ, 1929. С 11

380

ГАРФ. Ф. 6892. Оп. 1. Ед. хр. 17. Л. 35.

381

Там же. Л. 31,35.

382

Там же. Л. 26

383

Там же. Л. 26-27.

384

Там же. Ед. хр. 14. Л. 28.

385

Там же. Л. ЗО.

386

Там же. Л. 31.

387

Там же. Л. 33.

388

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 127. Л. 200.

389

Там же.

390

Там же. Л. 201.

391

Там же.

392

Там же.

393

ЦДАВО. Ф. 1. Оп. 4. Спр. 616. Арк. 38-39.

394

Там же. Арк. 39.

395

Там же.

396

Точной даты документ не содержит.

397

ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 159. Арк. 45.

398

Там же.

399

Там же. Арк. 46.

400

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 130. Л. 71-72.

401

Там же.

402

Выступление на Киевской партийной конференции в марте 1923 г. Рукописный вариант выступления сохранился в архиве. См. ЦДАГО. Ф. 1. Оп. 20. Спр. 2255.

403

Там же. Арк. 11.

404

Там же.

405

Там же.

406

Там же. Арк. 20.

407

Там же.

408

Там же.

409

Там же. Арк. 17-18.

410

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 1660. Арк. 13.

411

Там же.

412

Там же. Арк. 14.

413

Там же.

414

Там же. Арк. 16.

415

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 2253. Арк. 20

416

Там же. Арк. 21.

417

Там же. Арк. 22-23.

418

Там же. Арк. 24-24 об.

419

РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Ед. хр. 130. Л. 4.

420

Там же.

421

Там же.

422

Там же.

423

Там же.

424

Там же. Л. 4-5.

425

Там же. Л. 5.

426

ЦДАГО України. Ф. 1. On. 20. Спр. 2247. Арк. 3.

 

 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова