См.: история 4 века.

С детства она была окружена книгами. Папирусные свитки и кодексы из пергамента находились повсюду: и на полках и на рабочем столике отца. А главное, они жили на территории Мусейона, научного центра и высшей школы, которой гордился Египет. Рядом с их комнатами размещалось крупнейшее книгохранилище мира - Александрийская библиотека. Основанная и собранная наследниками Александра Македонского, она во времена Цезаря, когда город подвергся разграблению, потерпела непоправимый ущерб. По свидетельству древних писателей, сгорело семьсот тысяч томов. Но славу библиотеки удалось восстановить. Антоний, чтобы сделать приятное Клеопатре, приказал доставить в Александрию книжные сокровища Пергама. При императоре Аврелиане библиотека снова сильно пострадала. Кровавая междоусобица, сопровождавшаяся пожарами, уничтожила почти весь квартал, где она находилась. 

Когда снова воцарился мир, ученые Мусейона с остатком книг были переселены на акрополь, в помещения, принадлежавшие Серапеуму. Александрия славилась своими храмами, но Серапеум считался самым знаменитым. Он был столь прекрасен, что даже историк Аммиан Марцеллин, известный своим красноречием, уверял, будто бессилен его описать. Особенно красивы были многочисленные внутренние дворики, окруженные колоннадой, тенистые аллеи, дышащие жизнью статуи, рельефы, фрески. "Все это украшает Серапеум в такой мере, - замечал Аммиан Марцеллин, - что после Капитолия, которым увековечивает себя достославный Рим, ничего более великолепного не знает вселенная". 

Теон, отец Гипатии, был видным астрономом и знатоком механики. Он гордился, что щэодолжает дело великих ученых и принадлежит я Мусейону, научному обществу, в стенах которого работали прежне Эвклид, Аполлоний Пергский и Клавдий Птолемей. Гипатия рано стала проявлять интерес к занятиям отца. Она полюбила геометрию и исписывала множество табличек, учась доказывать теоремы. Ей нравилось в звездные ночи наблюдать небо. Брат ее под руководством отца тоже успешно постигал математику, но отставал от Гипатии. Девочка отличалась удивительной сообразительностью и, что было особенно редкостным, обнаруживала незаурядные способности к механике. Она подолгу смотрела, как работают ремесленники. Подражая Теону, мастерила несложные инструменты, нужные для астрономических наблюдений. 

Мусейон славился не одними математиками. Стоило в любой стране неизвестному врачу показать документы, удостоверяющие, что он учился в Александрии, как к нему тут же проникались доверием. Под кровом Мусейона в свое время наставляли мудрости многие видные ученые. И здесь, как в Афинах и Риме, расцветала философская школа неоплатоников. 

За книгами древних философов Гипатия провела многие годы. Широта интересов, удивительная работоспособность, острота ума, глубокое понимание Платона и Аристотеля снискали ей уважение профессоров Мусейона. Она была еще очень молода, когда у нее появились первые ученики. Вместо обычной одежды молодой девушки она стала носить темный плащ философа. Молва о ее необыкновенных познаниях распространялась все шире и шире. Александрия, жемчужина Египта, издавна славилась своими учеными. Теперь Гипатия становилась ее новой гордостью. 

Огромная библиотека, общество утонченных и знающих людей, превосходные аудитории, восторженные ученики - все, казалось, способствовало безмятежным занятиям наукой. Но настоящего покоя не было и под платанами Мусейона. Шли годы, наполненные тревогой и ожиданием несчастий. Римская империя рушилась. Внутренние распри раздирали государство, обескровленное непомерными поборами, бесконечными войнами, произволом правителей. Смятение царило не только в пограничных областях, где хозяйничали орды варваров, смятение царило в умах и душах. Уже семьдесят лет, как при Константине христианство стало господствующей религией, но чуда не произошло. Жизнь по-прежнему была полна несправедливости и угнетения. Все те же напасти губили римский мир, императоры по-прежнему оспаривали друг у друга власть, по-прежнему массы готов, гуннов и скифов опустошали цветущие земли. Люди, верные старым богам, приписывали все беды новой религии, а в христианской церкви громче и громче раздавались голоса тех, кто требовал окончательно сокрушить язычество. 

Епископ Александрии Феофил был в числе самых нетерпеливых. Настойчиво добивался он от императора указа об уничтожении всех без исключения языческих храмов в Египте. Запрета поклоняться идолам и совершать жертвоприношения ему было мало. Он жаждал снесения языческих святынь. Феофила не смущало, что его рвение влекло за собой кровавые беспорядки и гибель людей. Жители Александрии и ее окрестностей нередко оказывали сопротивление фанатикам, которые пытались разрушить храмы, поражавшие своей гармоничностью и красотой. Но Феофил не мог успокоиться, пока Серапеум оставался целым. Не зная устали, хлопотал он при дворе о дозволении его уничтожить. 

Этот день иа всю жизнь остался в памяти Гипатии как кошмарный сон, в реальность которого трудно поверить, 

Утром огромная толпа, предводительствуемая монахами, устремилась к Серапеуму. Сторожа успели поднять тревогу и закрыть ворота. Это лишь отсрочило развязку. Нападение было хорошо подготовлено. Руководил им сам Феофил. И хотя на помощь защитникам Серапеума поспешили многие горожане, возмущенные посягательством Феофила на красу и гордость Александрии, участь храма была решена. 

Когда смельчаки, оборонявшие храм, сделали несколько отчаянных вылазок и потеснили людей Феофила, тот обратился к начальнику войск. Во исполнение императорского указа надо немедленно прислать солдат! Те прибыли с осадными орудиями, словно для взятия неприятельской крепости. Военные лестницы помогли осаждающим преодолеть стены. Мощный таран разбил ворота. На территорию Серапеума хлынула толпа. 

Плиты, устилавшие площадь, обагрились кровью. Фанатики, обуреваемые духом разрушения, крушили все, что попадалось под руку: разбивали статуи, выламывали двери, портили фрески. Желавшие поживиться богатой добычей бросились к сокровищнице. Но там уже хозяйничали доверенные люди епископа. Под надежной охраной несметные храмовые сокровища были направлены во дворец Феофила. 

В толпе раздались возмущенные голоса. Тогда кто-то из монахов крикнул, что следует немедля уничтожить всю языческую нечисть - книги идолопоклонников. Толпа ринулась к библиотеке. Безумие надо было остановить любой ценой! Горстка ученых с оружием в руках защищала подступы книгохранилищу. Некоторые из них проявили чудеса храбрости. Элладий, например, один сразил девятерых. Но все напрасно. Силы были слишком неравны. Люди, обезумевшие от убийств, ворвались в помещения библиотеки. Бесценные книи ные богатства, сохраненные и приумнс женные трудами многих поколений ученых, оказались добычей темных, пышущих нена вистью людей. Монахи вовсю их подзадоривали. Языческую заразу следует навсегда искоренить! Книги сбрасывали с полой. рвали, топтали ногами. Рукописи, за которые в свое время отдавали целые состоя ния, вышвыривались во двор. Там собира ли их в кучи и раскладывали костры. Внутренние помещения Серапеума, как и книгохранилище, громили долго и основательно. 

Тщетно Гипатия кричала и рвалась туда, где сражались и гибли друзья. По приказу Теона ее надежно держали крепкие руки рабов. 

Храм Сераписа был разгромлен. Myсейона больше не существовало. Александрийская библиотека была почти полностьк уничтожена. Это свершилось в 391 году, на шестой год правления епископа Феофила. 

Ревнители христианской веры еще сбивали ломами последние рельефы с фронтонов, а по аллеям Серапеума ветер гнад клочки драгоценных рукописей, когда Teoн нанял небольшой дом в тихом квартале. На плоской крыше он установил инструменты, необходимые для наблюдения звезд. Вскоре Теон объявил, что открывает частную школу и будет обучать всех желающих механике и астрономии. 

Гипатия не снимала траура по погибшим друзьям, не появлялась на людях, не выходила к столу. Теон, осунувшийся и как-то сразу постаревший, не произносил слов утешения. Но однажды он сказал "Завтра, дочь, мы возобновляем занятия, Утром к тебе придут ученики". 

Варварство надвигалось со всех сторон. Германцы с окрашенными рыжей краской волосами, жаждущие плодородных земель для поселений, или стремительные кочевники, выходцы из Азии, то и дело переходили рубежи. А внутри империи все выше поднимало голову другое варварство - воинствующий фанатизм победивших xpистиан, их исступленная преданность своей вере и стремление силой подавить все прочие ненавистные религии. Добродетелью стало считаться пренебрежение к культурным ценностям, неприязнь к науке. Серапеум и сотни других храмов уничтожали не чужеземцы-варвары, одетые в шкуры, а сами же египтяне, греки, римляне, сирийцы. Сыновья народов, славных древней культурой, обратившись в христианство, разрушали здания редкой красоты, жгли библиотеки, разбивали статуи. Все это объявлялось ненужным и вредным. Надо, думая о боге, готовиться к будущей вечной жизни на том свете. 

Христианские проповедники на все лады превозносили невежество. Верующий неуч, чистый сердцем, противопоставлялся лукавому язычнику-ученому. Взгляды большинства князей церкви отличались узостью. Наука годилась лишь в том случае, если сразу приносила им пользу. Какой прок от астронома, если он, углубившись в расчеты, пытается постичь загадки мироздания? Все, что нужно об этом знать, есть в библии! Другое дело, если он умело высчитывает наступление пасхи. Правда, бывает, и сочинения греческих риторов приносят пользу, помогая совершенствоваться в церковном красноречии. 

Спасать надо было не тот или иной драгоценный свиток, барельеф или фреску, спасать надо было само представление о культурных ценностях, о преемственности культур, о важности науки, о назначении искусства. 

После разгрома Серапеума многие ведущие ученые навсегда покинули Александрию. Но Теон с дочерью остались. Ссылаться на пословицу "Родина там, где хорошо" позволительно меняле, а не ученому. Настоящий ученый не покинет родину в годину испытаний. 

Школа Теона и Гипатии продолжала работать. Все свободное от занятий время Гипатия сидела над книгами или изучала звездное небо. Она достигла совершенства в трудном искусстве наблюдать звезды. Гипатия не только развивала идеи великого астронома и математика Клавдия Птолемея. Многолетние наблюдения позволили ей внести в его труд ряд поправок. Она составила более точные астрономические таблицы. Дочь превзошла отца в астрономии. Слава Гипатии затмила славу Теона. 

Постепенно от преподавания математики Рипатия перешла к чтению лекций по философии. Она излагала слушателям учения Платона и Аристотеля. Гипатия вызывала удивление. Казалось, в этой девушке воплотилась мудрость прошлого. Ее толкования греческих философов радовали обстоятельностью и глубиной. Все чаще раздавались восторженные голоса: никто так не знает философии, как Гипатия! 

С годами слава о ее школе широко распространилась. Быть учеником Гипатии считалось большой честью. В Александрию ехали юноши из разных стран. 

Сокрушение язычества вовсе не повело к тому, что люди, задававшие тон в христианской церкви, отказались от воинственности и прониклись миролюбием. Среди епископов шла жестокая и беспринципная борьба за власть. Те богословские учения объявлялись правильными, приверженцы которых в настоящий момент брали верх. 

Епископ Феофил признавал только кулачное право. Когда несколько духовных лиц, прозванных за высокий рост Длинными братьями, возмутившись его порядками, пожелали возвратиться в пустыню, он воспылал жаждой мести. Он заявил, что Длинные братья держатся ложных богословских взглядов. На самом же деле Феофил еще недавно разделял эти взгляды, но теперь, дабы досадить ненавистникам, он стал защищать противоположное мнение. В Нитрийских горах, пустынной местности неподалеку от Александрии, находились многочисленные скиты. Жившие там монахи, в большинстве своем люди безграмотные, славились воинственным духом и неумолимостью. Феофил натравил их на Длинных братьев, и те едва избежали смерти. 

Успех Феофила окрылил его приверженцев и послужил вдохновляющим примером для всех ревнителей истинной веры, считавших, что насаждать ее надо крепкой рукой. Богословские споры, оказывается, можно прекрасно решать с помощью грубой физической силы! 

События, происходившие в Александрии и ее окрестностях, вызывали озабоченность Гипатии. Дело не в том, что здесь на епископском престоле сидел крутой и темный человек, неразборчивый в средствах. Хуже было другое. Люди, полагавшие, что христианство, став государственной религией и окончательно низвергнув язычество, обратится на путь мира и терпимости, ошиблись. Победившее христианство не проявляло ни бережного отношения к древней языческой культуре, ни к искусству, ни к научному наследию. Отовсюду шли малоутешительные вести: пастыри-ученые все больше оказывались не у дел. Их место занимали ограниченные и жадные до власти честолюбцы. Князья церкви неудержимо рвались к мирскому могуществу и хотели подчинить себе все. Слова и дела были в вопиющем противоречии. Духовные наставники превратились в расчетливых политиков. Они умели пользоваться и нарочитой торжественностью богослужений, и берущими за душу проповедями, и беседами с глазу на глаз, и благотворительностью. 

Христианские пастыри научились мастерски играть на низменных инстинктах толпы, сеяли ненависть к иноверцам, взращивали суеверия. Ссылками на "божью волю" распаляли страсти, а миской дешевой похлебки завоевывали если не сердца, то желудки бедняков, чтобы натравить вечно голодных людей на лиц, не угодных церкви. 

Хорошие начинания и добрые дела, еще недавно служившие самым благим целям, обращались в свою противоположность. Во время эпидемий некому было ходить за больными и убирать трупы. Смертельная зараза обращала в бегство людей и не трусливого десятка. Требовались особое мужество и самоотверженность, чтобы по собственной воле взять на себя тяжелые и опасные обязанности, необходимые для общего блага. В этом стали видеть религиозный подвиг. Смельчаки, решившиеся на это, объединялись в особую организацию. Их так и звали - "парабаланы", то есть "отважные", "подвергающие себя смертельной опасности". Они пользовались уважением и рядом привилегий. Их освобождали от налогов. 

Феофил обратил внимание на парабалан. Он, даже по признанию церковных историков, был первым, кто положил начало самовластью епископов. Недаром Феофила называли "христианским фараоном". Его притязания на неограниченное господство встречали сопротивление светских властей. Частые конфликты заставили Феофила призадуматься. Расправляясь с врагами, он иногда прибегал к помощи нитрийских монахов. Но они были за пределами города, александрийская чернь оставалась разобщенной, и, чтобы поднять ее, требовалось время. А он нуждался в людях, готовых в любой момент броситься за него в огонь и воду. Он не имел права содержать солдат. Войсками в Александрии распоряжался военачальник. Тогда Феофил вспомнил о парабаланах. Великий мор случается не так уж часто, и, на худой конец, таскать трупы можно заставить и рабов! Ему сейчас нужны решительные, вышколенные, надежные бойцы. 

Среди парабалан навели порядок. Созерцателей и богомольцев, мечтающих спасти душу, ухаживая за умирающими, направили работать в богадельни. Набрали новых людей, мускулистых, отчаянных. Предпочтение отдавали бывшим солдатам и гладиаторам. Когда префект, правитель Египта, спохватился и запротестовал, Феофил, посмеиваясь, сослался на давние установления: парабаланами обычно распоряжался епископ. Да и кто будет убирать трупы, если Александрию постигнет очередная напасть? 

Гипатия поражала своей разносторонностью. Ее широко прославило преподавание философии и математики. Однако с не меньшим блеском читала она о Гомере или. о греческих трагиках. По общему мнению, Гипатия превзошла всех современных ей философов. Недаром ученики стекались к ней отовсюду. Она примыкала к философской школе неоплатоников, но ее строгий мир чисел и геометрических фигур, мир, подчиненный законам механики, был далек от мечтаний и мистических озарений других философов этой школы. 

Превосходно знала Гипатия и книги христианских писателей. Один из ее любимых учеников, Синезий, епископ Птолемаиды, не решался выпустить в свет свой богословский труд без одобрения Гипатии. 

Ей принадлежал обширный комментарий к сочинениям Диофанта по геометрии. Следуя за Аполлонием Пергским. она посвятила специальную работу коническим сечениям. В школе Гипатии занимались выходцы из разных стран. Рядом с христианами сидели язычники. Бывших ее учеников можно было встретить и на епископской кафедре и при дворе в Константинополе. Слушать Гипатию было одно наслаждение. Часто на ее лекции сходилось много народу. Посещать дом Гипатии вошло в моду. Вокруг нее собирался весь цвет ученой Александрии, Сам префект нередко бывал ее гостем. 

Познания Гипатии, рассудительность и скромность внушали уважение. Она всегда держалась с достоинством. Даже перед правителями появлялась в своем темном плаще философа. Ей охотно внимали магистраты. Свое влияние она никогда не употребляла во зло. Гипатию считали воплощением мудрости и к голосу ее прислушивались не только, когда речь шла о научных вопросах. 

А время вовсе не способствовало занятиям наукой. Математика вызывала подоэрения. В ту пору в церквах нередко молили господа обрушить свой гнев на головы "математиков, колдунов и прочих злодеев". Астрономия была частью математики, а разницы между астрономом. изучающим небесные явления, и астрологом, предсказывающим судьбу по звездам, каи правило, не делалось. Даже в официальных документах звездочетов называли просто математиками. В 409 году императоры Гонорий и Феодосии II издали специальный закон. Математикам вменялось в обязанность явиться к епископу, отречься от богопротивных взглядов, предать огню описок своих заблуждений и поклясться блюсти христианскую веру. Тех же, кто отказывался принести отречение, было ведено изгнать из Рима и всех прочих городов. Математиков, которые осмелились нарушить это установление, самовольно остались в городах или под прикрытием ложной клятвы продолжали тайком заниматься своей профессией, надлежало карать без всякого милосердия. 

От указа этого Гипатия не пострадала. У должностных лиц Александрии хватило, к счастью, ума не причислять ее к тем математикам, которых во имя торжества веры и государственного спокойствия следовало ловить и наказывать. Даже Феофил терпел Гипатию. Ему льстило, что в его городе существует школа, равной которой нет ни в Риме, ни в Константинополе. Ученые-александрийцы не прочь были похвастаться: что, мол, Афины по сравнению с их родным городом? Слава Афин закатилась, ныне они могут гордиться лишь душистым аттическим медом, в Александрии же блистает Гипатия! Весь Египет питается ее посевом, когда в Афинах царит мерзость запустения. 

Люди уже привыкли к тому, что время от времени страшные вести сотрясали Римскую империю. Натиск варваров усиливался. Хорошо, когда от них удавалось откупиться золотом или землями для поселений. Но они, чувствуя свою мощь, становились все напористей. В 378 году император Валент понес под Адрианополем жесточайшее поражение и был убит. Весь Балканский полуостров лежал незащищенным перед отрядами грозных готов. Судьба самого Константинополя висела на волоске. 

Правда, Феодосию, полководцу, ставшему впоследствии императором, удалось поправить положение, но ненадолго. В вожде вестготов Аларихе империя нашла нового врага, страшного своей ненасытностью. Он тоже чуть было не взял Константинополь и опустошил Балканы до самых южных областей Греции. Несколько лет спустя несметное войско готов обрушилось на Италию. Осажденный Рим дважды откупался, но в третий раз Аларих захватил город приступом и отдал его на поток и разграбление. Римлян постигла ужасающая беда. Рассказы о торжестве варваров и их бесчинствах разнеслись по всем концам некогда единой, великой и прочной империи. На этот раз свершилось немыслимое. В августе 410 года пал Вечный город, олицетворение могущества, символ непобедимости. Пал под ударами варваров Рим! 

Считая, что судьба Кирилла во многом зависит от того, как сложатся его отношения с нитрийскими монахами, он велел ему на время поселиться в одном из горных скитов. Внешне Кирилл стал настоящим пустынником, а в душе лелеял мечты о власти. Он с радостью вернулся в Александрию, когда его позвал Феофил. Теперь поддержка нитрийских монахов была ему обеспечена, и надо было завоевать популярность у жителей Александрии. Недавний отшельник преобразился: щеголеватое одеяние, статная фигура, красивый голос. Его проповеди в Кесарионе, главной церкви города, проходили при огромном стечении народа. Ему неистово аплодировали. 

Епископ советовал племяннику обратить особое внимание на парабалан, - увеличить им жалованье, предоставить новые льготы. Он одобрил Кирилла, когда тот взял в свои руки все средства, предназначенные для благотворительности, и стал решать, кого кормить досыта, а кому выдавать лишь крохи. Некоторых смущали сомнительные новшества Кирилла: люди, встречавшие его на улицах приветственными возгласами и бурно рукоплескавшие ему в храмах, нанимались на церковные деньги. 

Растущая популярность Кирилла вовсе не тревожила епископа. Он видел в нем достойного преемника. 

Феофил лежал на смертном одре. Жизнь едва в нем теплилась. Он пребывал в летаргии. Вести о его кончине ждали с минуты на минуту. Для Кирилла пришло время действовать. Он должен во что бы то ни стало захватить епископский престол! 

Характер пресвитера Кирилла, жестокий и властный, вызывал у многих опасения. Люди, могущие повлиять на избрание епископа, колебались. Другой кандидат, архидиакон Тимофей, внушал больше доверия. Борьба разгорелась еще до того, как было объявлено о смерти Феофила. Вокруг Тимофея и Кирилла собирались приверженцы. Страсти обострились до крайности, словно предстояло не избрание духовного главы Александрии, а баталия с неприятелем. Кирилл боялся, что, если не применить вовремя силу, верх возьмут его противники. Начались столкновения. Вездесущие агенты Кирилла подогревали воинственность толпы. В ход пошли палки, камни, ножи. Абунданций, начальник гарнизона, встал на сторону Тимофея. Исход борьбы казался предрешенным, но Кирилл не растерялся. Звать на помощь нитрийских монахов было поздно. Тут-то и пригодились верные Кириллу парабаланы. Сотни их с оружием в руках устремились к дому Тимофея. Солдаты были смяты. Абунданций, страшась великой резни, пошел на мировую и отказал Тимофею в дальнейшей поддержке. Кирилл победил, и его возвели на престол епископа. 

С тревогой и озабоченностью наблюдала Гипатия за ходом событий. Христианские пастыри, провозглашающие свою веру религией мира и справедливости, в открытую попирают собственные принципы и силой захватывают власть! Орест, префект Александрии, предпочел не вмешиваться. Пусть, мол, в делах церкви разбираются сами священники. Неужели префект не понимает, к чему может привести такое попустительство? Или он просто испытывает страх перед шайками вооруженных парабалан? 

Очень скоро Кирилл стал проявлять свое самовластье. Первыми, за кого он взялся, были новациане, христиане-сектанты, люди суровых жизненных правил, собравшие в своих церквах немалые богатства. Он произнес проповедь, толпа его ярых приверженцев бросилась на новациан. Их церкви были опустошены и закрыты. Деньги, дорогая церковная утварь и все имущество епископа новациан оказались в руках Кирилла. 

Грабить церкви христиан, которые не разделяют его взглядов, тоже неотъемлемое право епископа Кирилла? Это тоже не касается префекта? Орест опять говорил, что и эта распря - лишь междоусобица церковников. Дальше, разумеется, Кирилл не пойдет. Но это было только самоуспокоение. 

Вскоре обстановка еще более осложнилась. В Александрии издавна жило много иудеев. Кирилл не хотел мириться с тем, что значительная часть горожан осталась вне его власти. Он решил воспользоваться старой враждой иудеев и христиан. В городе участились стычки. Яростней стали взаимные упреки. То там, то здесь совершались поджоги. На улицах по утрам находили убитых. Вражда росла. 

Однажды на рассвете сам Кирилл направился во главе вооруженной толпы в иудейскую часть города. Святой отец намерен раз и навсегда очистить город от врагов христианской веры! Люди Кирилла опустошали синагоги, захватывали меняльные конторы, ювелирные мастерские, склады, вламывались в лавки, грабили дома. Особенно неистовствовали парабаланы. Все иудейское население, десятки тысяч людей, было изгнано из Александрии. Кирилл торжествовал победу. Его казна ломилась от награбленных сокровищ. 

Возмущенный Орест написал в Константинополь и просил доложить о происшедшем императору. Эта жалоба мало заботила Кирилла. Он по-своему истолковал события и свалил всю вину на иудеев. Кирилл был убежден, что его объяснения примут при дворе благосклонно. Значительную часть захваченного золота он послал в Константинополь нужным и влиятельным людям. 

Однако позиция, занятая префектом, раздражала Кирилла. Оресту следовало бы же понять, кто настоящий хозяин Александрии. Он должен смириться, не требовать наказания виновных, не беспокоить двор жалобами. 

При каждом удобном случае Кирилл выставлял напоказ свое миролюбие. Он неоднократно посылал к префекту своих людей с предложением прекратить распрю. Нo Орест отверг дружбу епископа. Он громогласно заявлял, что не позволит Кириллу злоупотреблять силой и ущемлять права светской власти. 

В церкви Кирилл, протягивая евангелие, призывал Ореста помириться. Но тот был непреклонен и твердил, что заставит уважать закон. 

Орест, не скрывая вражды, становится в позу ревнителя законности? Ну что же, придется показать этому несмышленышу в тоге префекта, кто здесь теперь обладает настоящей властью! 

Привыкшие беспрекословно подчиняться своим начальникам, они заняли улицы, по которым обычно проезжал Орест. Едва появилась его колесница, как толпа бросилась ей наперерез. Десятки монахов, схватившись за упряжь, остановили лошадей. 

"Жертвоприноситель! Изменник! - неслось со всех сторон. - Проклятый язычник!" 

Орест побледнел. Он понял, что нападение подстроено Кириллом. Префект закричал громко, как только мог: "Я не язычник. Я христианин, меня крестил константинопольский епископ Аттик!" Но его не слушали и продолжали осыпать оскорблениями. Телохранители обнажили мечи. Толпа ответила градом заранее приготовленных камней. Один из монахов ударил Ореста камнем в голову. Префект упал. Из раны обильно текла кровь. В толпе раздались крики торжества. Почти все телохранители Ореста, опасаясь быть убитыми, побросали оружие и разбежались. 

В это время подоспела подмога. Горожане, услышав о нападении на префекта, поспешили на помощь. Им удалось схватить одного из самых яростных подстрекателей, того монаха, который ранил Ореста. Его звали Аммоний. Остальных нитрийских пустынников обратили в бегство. Префекта, залитого кровью, доставили во дворец. 

Рана оказалась не очень тяжелой, и Орест вскоре был уже в состоянии отдавать приказы. На основании закона о каре преступников, чинящих беспорядки и покушающихся на носителей власти, он приговорил Аммония к смерти. Казнь совершалась всенародно. Аммоний умер в страшных мучениях. 

Ночью труп казненного исчез. Его выкрали неизвестные. А наутро по приказу Кирилла тело Аммония было выставлено в одной из главных церквей для всеобщего поклонения. Кирилл дал ему имя Фавмасия, то есть "чудесного", и велел прославлять его как мученика, отдавшего жизнь за торжество веры. В церквах на все лады возносили хвалу Аммонию-Фавмасию, его религиозному подвигу, величию духа, благочестию. 

Храм был убран с поражающим великолепием. Все было залито светом. Горели лампады и свечи в золотых канделябрах. Кругом курили ладан. Живые цветы источали одурманивающий аромат. Сверкали драгоценные камни. Тело Аммония было доложено так, что всем были видны следы пыток. Звучал многоголосый хор. Специальные распорядители умело руководили богомольцами. Люди простирались ниц, причитали и плакали, били земные поклоны, ползли на коленях мимо гроба Аммония, мимо символов мученичества, целовали постамент, на котором он был установлен. целовали стены церкви, каменные плиты пола. К Фавмасию-Аммонию взывали с просьбами о заступничестве, об исцелении от болезней, о ниспослании удачи. Голосили плакальщицы. Почести "великомученику" воздавали очень долго, с необычайным размахом и невиданной пышностью. 

Прежде, расправляясь с язычниками, церковь бросала им обвинения в идолопоклонстве. Но прошло немного времени, и победившее христианство само стало религией идолопоклонников. И поклонялись теперь не прекрасным статуям богов, а "святым мощам", останкам какого-нибудь святого или великомученика, руке его или ноге, черепу или пряди волос. Родилось новое, христианское идолопоклонство, куда более отвратительное, чем языческое. 

Возвеличение Фавмасия-Аммония вызвало в Александрии жестокие споры. Многие христиане, люди богобоязненные и скромные, выражали тревогу и недоумение. Их возмущало нечестивое представление, устроенное Кириллом. Жизнь Аммония, далеко не безупречная, его буйный и злопамятный нрав были хорошо известны. Для чего же Кирилл, явно отступая от истины, сделал из него страдальца за веру? Да, Аммоний умер в мучениях, но от него, разумеется, не требовали отречься от Христа. Он понес законное наказание за свою дерзость. Нельзя придавать событиям столь ложную окраску. Да и оправдана ли эта языческая пышность? Ропот усиливался. Среди христиан, недовольных излишним рвением своего епископа, было немало влиятельных людей. Кирилл понял, что перегнул палку. Но главного он достиг - как следует проучил Ореста и показал, что того ждет, если он станет по-прежнему ему перечить. Теперь не в интересах Кирилла было раздувать конфликт. Он решил поменьше говорить об Аммонии, чтобы всю эту историю мало-помалу предать забвению. 

На улицах было еще беспокойно, когда Гипатия отправилась к Оресту. Нет, не для того, чтобы призывать его к решительным действиям против зарвавшегося епископа. Префекта она знала давно и на его счет не заблуждалась. Она пришла навестить раненого, выразить ему участие. 

Орест не походил на героя. Вызывающее поведение Кирилла, его неразборчивость в средствах, неуемная жажда всевластия и наглая отвага, рожденная чувством безнаказанности, подействовали на Ореста угнетающе. На стороне префекта были закон, власть, солдаты, но он не верил в успех сопротивления, им владело сознание обреченности, славно знал он, что за Кириллом стоит неодолимая сила. 

Префект говорил, что чувствует себя вновь господином положения. Он успел призвать в город стоявшие в окрестностях Александрии легионы. Дворец его окружен надежной стражей. Ему нечего опасаться толпы фанатиков. А что касается истории с телом Аммония, то он решил не вмешиваться. Его, конечно, тоже коробит от этой гнусной затеи, но если Кирилл находит, что ради пользы церкви надо изображать подвергнутого казни злодея великомучеником, то это его дело. Он, Орест, ограничится тем, что напишет обо всем в Константинополь. Требовать же выдачи казненного он не намерен - подобный трофей он охотно оставит Кириллу. 

Было ясно, что и на этот раз самоуправство Кирилла не встретит должного отпора. Перед Гипатией в тоге префекта сидел жалкий, напуганный человек с забинтованной головой. 

Умирая, отец взял с нее слово, что во имя науки она никогда не будет вмешиваться в распри правителей и не даст вовлечь себя в междоусобицу. Миссия ее в другом: она должна всеми силами оберегать немногие оставшиеся ростки знаний, чтобы их окончательно не вытоптали орды неграмотных варваров или безумствующих монахов. Одно неосторожное выступление, и школу ее разгромят. 

Долгие годы Гипатия держалась, не читала лекций, которые навлекли бы на нее обвинения в неправомыслии. Среди разгула страстей она сохраняла невозмутимость. В дни, когда искусные подстрекатели устраивали на улицах столкновения, а благоразумные люди не высовывали из дому и носа, она не отменяла лекций. Платона она разъясняла под шум уличных беспорядков. В ночи поджогов ее видели у астрономических инструментов. Она привыкла не прерывать занятий, когда под портиком среди слушателей замечала соглядатаев Феофила. Она всегда помнила завет отца и в самые тяжелые минуты утешала себя мыслью, что делает нужное дело и среди торжествующего безумия лелеет хрупкие ростки разума. Но чем дальше заходил 

Феофил, а потом и Кирилл, в стремлении подчинить своей власти все - души верующих и доходные поместья, имущество вдов и переписку книг, содержание проповедей и раздачу голодным хлеба, - тем трудней было Гипатии сохранять выдержку. 

Под прикрытием фраз о чистоте веры шла оголтелая борьба за власть. Пока христианство не превратилось в государственную религию, ее духовные вожди требовали только одного - терпимости и свободы совести. Стоило же христианству победить, как зазвучали другие призывы, призывы уничтожить язычество. Нетерпимость стала величайшей добродетелью. "Не пристало одной религии утеснять другую", - когда-то провозглашал христианский писатель 

Тертуллиан, Но жизнь быстро переиначила эти слова: одна религия не может не утеснять другую. Более того, среди самих христиан начались раздоры. "Христиане, враждуя между собой, - замечал один летописец, - ведут себя хуже лютых зверей". 

Все эти годы Гипатия продолжала преподавать, не вмешивалась в распри, держала в узде и уста и сердце. Она научилась молчанию. Но ее все чаще мучила мысль, что это тоже пособничество преступлению. Она пыталась себя оправдать: что одна она, женщина, может сделать в век величайших потрясений, когда рушится империя, когда в движение пришли целые народы, когда десятки тысяч варваров, как набегающие волны, захлестывают пограничные области, когда все перемешалось - племена, вероисповедания, обычаи, идеи? 

Она жила для науки: открывала юношам глубины философии и посвящала их в тайны математики. Она сопротивлялась наступавшему варварству, сохраняя и распространяя знания, накопленные светлейшими умами человечества. Гипатия свято блюла завет отца и смолчала даже тогда, когда Кирилл изгнал из Алексаядрии тысячи ее коренных жителей. Так неужели теперь из-за фимиама, расточаемого вокруг казненного злодея, она нарушит слово? Новое идолопоклонство, безрадостное и мрачное, вызывает у нее отвращение, но это ничто по сравнению с другими преступлениями Кирилла. 

Несметная толпа скорбящих и юродствующих теснилась у церкви, где Кирилл воздавал последние почести великомученику Фавмасию, а в доме Гипатии продолжались обычные занятия. 

Ее все чаще охватывало чувство неудовлетворенности и тревоги. Прошло больше двадцати лет с тех пор, когда, пытаясь защитить сокровища Александрийской библиотеки, сражались и гибли ее друзья, молодые ученые. Отец ее удержал, она осталась в живых. Неустанным трудом она добилась того, чего не достигла ни одна женщина. Современники считали ее первой среди философов. Руководимая ею школа была известна далеко за пределами Александрии. Приобщаться мудрости приезжали к ней из многих стран. Но благословенной внутренней гармонией, о которой как о величайшем благе говорили любимые ею философы, Гипатия похвастаться не могла. 

Имела ли она право все это время хранить молчание? Она много думала о разгроме Серапеума, о друзьях, погибших с оружием я руках, и не испытывала гордости за свой долгий, длящийся десятилетиями научный подвиг. Может быть и ей следовало умереть тогда же, умереть под ударами фанатиков, среди обагренных кровью книг? 

Она сомневалась в правоте Теона. Отец доказывал, что в годы лихолетья долг ученых - сохранить науку для будущего. Он верил, что со временем люди перестанут уничтожать прекрасные статуи и мудрые книги. Надежды его не оправдались. Книги по-прежнему уничтожали. Правда, теперь это совершали не одни невежды. Куда с большим размахом и знанием дела книги жгли высокообразованные священнослужители. 

Гипатии однажды рассказали, что неподалеку от Александрии среди развалин какого-то храма монахи обнаружили целую библиотеку греческих и римских писателей. Кирилл, находившийся там проездом, осмотрел ее. Среди рукописей было много ценного, в том числе труды Платона и Аристотеля. Монахи во главе с настоятелем требовали предать всю эту языческую мерзость сожжению. Епископ, не желая терять доверие "черных людей", составлявших его опору, дал согласие. В костер полетели бесценные свитки. А несколько дней спустя, выступая в Александрии с проповедью, Кирилл среди прочего разглагольствовал и о Платоновых идеях! Гипатия не скрывала возмущения. 

Кирилл, не в пример своему предшественнику-дяде, мужиковатому и неотесанному, был широко образован. В молодости он слушал философию у Гипатии и изучал греческих мыслителей: Он считал себя знатоком богословия и брался разрешать любые вопросы. Опровергая доводы противников, Кирилл был не прочь блеснуть ученостью. У него была отличная память. Он цитировал наизусть пространные библейские тексты. 

Ему все сходило с рук: захват епископского престола с помощью шайки парабалан, насилия над иноверцами, разграбление церквей, принадлежащих христианам другого толка, поджоги, убийства, нападение на самого префекта. Пусть бы и богословские споры он решал на манер дядюшки: науськивал вооруженных нитрийских пустынников на своих идейных врагов. Но он, кичась образованностью, стал ссылаться на Платона! Орест, нерешительный и слабовольный, может на многое закрывать глаза. Он позволяет своему епископу попирать законы своего императора. Это его забота. Но ведь дело не в нарушении того или иного распоряжения, а в торжестве произвола и попрании простой человечности. Она, Гипатия, слишком долго молчала. Но всему есть предел. Правда, и теперь она не нарушит слова, данного отцу, не станет преодолевать нерешительность Ореста или восстанавливать магистратов против Кирилла. Она не выйдет за границы научного спора и всего лишь покажет, как епископ александрийский извращает идеи великих философов. У нее нет ни власти Ореста, ни послушных его воле легионов. Она может выступить против Кирилла только с одним оружием - оружием истины. 

О предстоящей лекции она объявила заранее. Слушателей собралось намного больше обычного. Гипатия отказалась от выигрышных ораторских приемов, говорила подчеркнуто сухо и деловито. Она сопоставляла тексты, только тексты. Вот подлинные мысли Платона, а вот так их истолковывает епископ Кирилл... 

Когда Кириллу докладывали о выступлении Гипатии, он все больше и больше мрачнел, Гипатия, вероятно, разжигала вражду к нему Ореста? Нет, префекта на лекции не было. Да и говорила она только о правильном и ложном истолковании Платона. 

Перед тем как отпустить всех, Кирилл как бы невзначай бросил: "А известно ли вам, что помириться со мной Оресту мешает именно Гипатия? Ведь она неспроста побывала у него во дворце". И хотя люди из ближайшего окружения епископа превосходно знали, что это неправда, тем не менее по городу тотчас же поползли слухи, будто в упрямстве Ореста виновата одна Гипатия. 

Еще было время одуматься. Ночи стояли беспокойные. Надрывно лаял пес. Напуганный привратник жаловался: вокруг дома, что-то высматривая, постоянно бродят неизвестные. Наутро служанки подняли крик. Они наткнулись на привратника. Он лежал связанный, избитый, с кляпом во рту. Сторожевая собака была задушена. Но в доме ничего не украли. Только на плоской крыше, где находились приборы для наблюдения звезд, великолепная армилла, гордость Гипатии, была разломана на куски. 

Несколько дней спустя в ее библиотеке внезапно начался пожар. Кто-то подбросил туда и зажег пропитанное маслом тряпье. 

Убийство префекта вовсе не входило в планы Кирилла. Ничего, кроме вреда, это бы не принесло. Его отношения с константинопольским двором, и без того натянутые, обострились бы до крайности. На место убитого префекта прислали бы другого, может быть, еще более несговорчивого. Вражда с Орестом связывала Кириллу руки, но префекта следовало не уничтожить, а подчинить. Кирилл неоднократно говорил о желании "угасить вражду". Однако путь к этому, по его мнению, был единственный - Оресту следовало признать, что во всех делах, и церковных и светских, решающий голос отныне принадлежит в Александрии ее епископу. Оресту на улице разбили в кровь голову, разнесли в щепы его колесницу, разогнали телохранителей, а он все еще не уразумел, что Кирилл ни перед чем не остановится, дабы обеспечить церкви неограниченное господство. Как заставить его это понять? 

Однажды Кирилл проезжал мимо дома Гипатии. У подъезда он увидел много рабов с носилками и нарядные колесницы. Опять слушать Гипатию собрались богатейшие и влиятельнейшие люди Александрии! 

Вечером Кириллу докладывали об очередной лекции Гипатии. Соглядатай был из образованных и отличался хорошей памятью. Хотя лекция Гипатии и была посвящена Платону, она тем не менее опять коснулась, среди прочего, и богословских взглядов самого Кирилла. Она подчеркнула, что они расходятся с прежними постановлениями церковных соборов и встречают вполне обоснованную критику со стороны антиохийских богословов. Среди слушателей было много тех, кто благодаря своим сокровищам и поместьям играл в христианской общине Александрии очень важную роль. Они внимали речам Гипатии с большим одобрением. 

Кирилл нахмурился. Гипатия не желала считаться с предостережениями. Ее не образумили ни сломанные инструменты, ни пожар в библиотеке. Да и Орест, несмотря на пробитую голову, все еще не соглашается на примирение. 

Внезапно лицо Кирилла просветлело. В холодных глазах засверкали злые огоньки. Чтец Петр, предводитель парабалан и нитрийских монахов, воскликнул: "Доколь же, отче, мы будем терпеть Гипатию? Неужели позволим ей и впредь распространять среди христиан ядовитые плоды ее учений?" "Смоковницу, не приносящую доброго плода, - ответил Кирилл евангельскими словами, - срубают и бросают в огонь". 

Гипатия возвращалась домой в носилках. На одной из улиц, поблизости от церкви Кесарион, стоящей у моря, дорогу ей вдруг преградили монахи. В мгновение ока по чьему-то сигналу на улицу высыпала толпа нитрийских пустынников и парабалан. Ими распоряжался чтец. Петр. Гипатию подстерегли. Засада. Бесполезно кричать и звать на помощь. Она окружена стеной неумолимых врагов. В руках у них камни, палки, куски черепицы, острые раковины, подобранные на берегу... 

Ее стащили с носилок, швырнули на землю, поволокли к церкви. Там - в священнейшем для каждого христианина месте! - монахи, сорвав с нее одежды, принялись ее бить. Гипатию били нещадно, били с исступлением, били остервенелые фанатики, били, когда она давно уже была мертвой, 

Останки ее выволокли из церкви и потащили на площадь, где заранее был разожжен огромный костер. 

Страшная весть повергла Ореста в смятение. Гипатию убили и бросили в огонь! 

Префект Александрии был сломлен. Он не рискнул даже послать в Константинополь доклад о случившемся. Убийство. Гипатии, по словам одного летописца, "угасило вражду" между Кириллом и Орестом. Префект решил, пока не поздно, помириться с епископом. Он признал себя побежденным. 

Кирилл стал безраздельным властителем Александрии. 

Это произошло в 415 году, в месяце марте, во время великого поста. 

В "Кодексе Феодосия" сохранилось распоряжение императора от 5 октября 416 года. Там говорится, что в случае необходимости отправить из Александрии посольство городские власти выносят решение, а утвердить его обязаны вышестоящие должностные лица. Какие-либо самовольные депутации горожан в Константинополь строго-настрого запрещаются! [1] 

Еще два документа из "Кодекса Феодосия" имеют, по всей вероятности, отношение к событиям, связанным с убийством Гипатии. Императорский декрет от 29 сентября 416 года предписывал, чтобы парабаланы ограничились непосредственными обязанностями и не вмешивались бы в дела городских властей. Им запрещается посещать публичные зрелища или являться без вызова в присутственные места. Число их не должно превышать пятисот человек. Отныне назначать новых парабалан будет не епископ, а префект [2]. 

Но даже с этими ограничениями Кирилл не пожелал смириться. Через полтора года количество парабалан было вновь увеличено [3]. Парабаланы по-прежнему оставались послушным орудием в руках Кирилла Александрийского. 

Судьба была беспощадна и к самой Гипатии и к ее книгам. Ни одна из написанных Гипатией работ не дошла до нас. Единственное письмо и то оказалось подложным. Да и о жизни ее сохранились лишь отрывочные и случайные известия. Поэтому составить сколько-нибудь подробную биографию Гипатии нельзя. Попытки осмыслить и связать воедино все известные свидетельства неизбежно требуют большей или меньшей доли домысла. 

Наиболее подробный рассказ о драматической борьбе в Алекеандрии, одним из эпизодов которой было убийство Гипатии, содержится в "Церковной истории" Сократа Схоластика [4]. В основе его лежат, вероятно, устные свидетельства очевидцев [5]. Гипатия неоднократно упоминается в письмах Синезия Птолемаидского [6]. Важные подробности сообщают Филосторгий [7], писатель-язычник Дамаский (отрывки из его сочинений сохранились у Свиды [8] и в "Мириобиблионе" Фотия [9]), Гесихий Милетский [10], византийский хронист Иоанн Малала [11] и другие [12]. 

Кирилл Александрийский восторжествовал над врагами. А победителей, как известно, не судят - им создают вдобавок приличествующую триумфу биографию. Беспринципный интриган и насильник был канонизирован и причислен к "отцам церкви". Убийство Гипатии, даже по признанию Сократа Схоластика, весьма осторожного церковного историка, "навлекло немало позора и на Кирилла и на александрийскую церковь" [13]. Этот эпизод, разумеется, не украшал жития "святого Кирилла". И его не замедлили существенно подправить. 

Слава Гипатии была слишком громкой, и не так-то просто было изобразить эту замечательную женщину исчадием ада. Церковь предпочла иной путь. Гипатию сделали чуть ли не христианской мученицей. 

В "Житии святого Кирилла Александрийского" все выглядит уже так: "В Александрии проживала одна девица, по имени Гипатия, дочь философа Теона. Она была женщина верующая и добродетельная и, отличаясь христианской мудростью, проводила дни свои в чистоте и непорочности, соблюдая девство. С юности она была научена своим отцом Теоном философии и настолько преуспела в любомудрии, что превосходила всех философов, живших в те времена. Она и замуж не пожелала выйти отчасти из желания беспрепятственно упражняться в любомудрии и изучении книг, но в особенности она хранила свое девство по любви ко Христу". Убили ее "ненавидевшие мир мятежники". Нитрийских монахов в городе тогда не было. Узнав о происшедшем, они "исполнились скорби и жалости к неповинным жертвам мятежа" и, придя в Александрию, чтобы защитить Кирилла, забросали камнями колесницу префекта [14]. 

Услужливые историки надежно и надолго окрыли истину. 

Гипатию убили дважды: одни монахи растерзали ее в церкви, другие принялись последовательно и упорно уничтожать созданные ею книги. Гипатию обрекли на вечное молчание. Тем временем сочинения Кирилла размножали сотни переписчиков. Житие его украшали миниатюрами. 

Несмотря на усилия ученых и писателей, пытавшихся восстановить истину и воссоздать подлинный облик Гипатии, справедливость так и не восторжествовала. В церквах поклоняются иконам с ликом "святого" Кирилла Александрийского. Из-под печатных станков все еще выходит его полное лжи жизнеописание. На полках библиотек стоят его многотомные сочинения. 

А из книг Гипатии до сих пор не найдено ни единой строчки. 

Столкновение защитницы античного мировоззрения, "жизнерадостного и светлого", с надвигающимся "мраком средневековья" - благодатная тема для романистов, особенно если их не слишком отягощает любовь к исторической достоверности. Леконт де Лиль видел в Гипатии символ погибающей эллинской культуры, последнее воплощение "духа Платона и тела Афродиты". 

Этот образ соблазнил не одного романиста. Искушение оказалось непреодолимым: обучающая философии молодая красавица требовала в качестве обязательного противопоставления темных монахов, которые, убивая ее, дают выход подавленному вожделению. 

На русский язык переведены два романа, посвященные Гипатии, - Фрица Маутнера и Чарльза Кингсли, но оба они в большей или меньшей степени следуют той же схеме. У Маутнера Исидор, отвергнутый Гипатией, добивается от Кирилла позволения убить ненавистницу, ибо искушающий его дьявол принимает ее облик. Ненависть монахов к прекрасной язычнице усугубляется, по Кингсли, любовью Ореста к Гипатии [15]. 

Чего стоят подобные фантазии об убиваемой монахами мудрой девушке "с телом Афродиты", показывает хотя бы то, что Гипатии к моменту гибели, по самым скромным подсчетам, было под пятьдесят. 

Жизнь Гипатии еще ждет своего романиста, который, отринув штампы, сумел бы показать ее эпоху, эпоху великих социальных столкновений и ожесточенной борьбы идей. 
 
 

1. "Theodosianl libri XVI..." Berlin, 1905, 1, 2, стр. 729. 

2. Там же, стр. 850. 

3.  Там же, стр. 851. 

4.  Socratis Scholastici ecclesiastica historia. Oxford, 1853. 

5. Geppert F. Die Quellen des Kirchenhistorikers Socrates Scholasticus. Leipzig. 1898, S. 131; 
 Meyer W. A. Hypatia von Alaxandria. Heidelberg, 1886, S. 2. 

6.  Synesius Cyrenaeus. Epistolae J. P. Migne, Patrologiae graecae tomus LXVI. Paris, 1859. 
 Письма Синезия к Гипатии использованы в работе А. А. Остроумова "Синезий Птолемаидсний". Москва. 

7.  "Церковная история", книга VIII, глава 9. Philostorgius Kirchengeschichte. Leipzig, 1913, S. III. 

8.  Suidae lexicon graece et latine recensuit 0. Bernhardy. Halis et Braunswigae, t. 1-2, 1834-1853. 

9.  Photius. „Biblloteque", t. 1-3. Paris, 1862. 

10.  To жe  у  Свиды II, 2, pp. 1312-1313. 

11.  Joannis Malalae chronographia. Bonn, 1831. Книга XIV, p. 359. 

12.  Все источники перечислены в ст. "Hypatia" - „Paulys Real-Encyclopadie der classischen Alterturnswissenschaft". B. IX. Stuttgart, 1916. Там же указана основная литература. Из многочисленных иностранных работ особенно важны работы Р. Гохе, В. А. Майера и И. Р. Асмуса. 

13.  "Церковная история", книга VII, глава 15. В русском переводе, изданном Петербургской духовной академией, это место намеренно искажено. Убийство Гипатии-де "причинило немало скорби и Кириллу и александрийской церкви" (Петербург, 1850, стр. 526). Эта фальсификация сохранена и в издании 1912 года (Саратов, стр. 389). 

14.  "Жития святых". Книга десятая. Москва, 1908, стр. 159-160. 

15.  П. Ф. Преображенский. В мире античных идей и образов. М., 1965, стр. 158.