А. А. ЛЮБИЩЕВ (1890—1972). Генетика и этика

Настоящая статья являет собой размышления по поводу статьи В. П. Эфроимсона «Генетика этики», присланной мне автором «на разнос», так как мы, несмотря на очень дружественные отношения, принадлежим к разным лагерям, и Владимир Павлович во всех своих высказываниях всегда оказывался ортодоксальнейшим, можно сказать «густопсовым», дарвинистом. Задачей его работы по письму было попытаться объяснить происхождение этики путем естественного отбора, «показать, почему человек в общем и целом, в своем большинстве и в большинстве поступков, вопреки всякой логике и здравому смыслу, вопреки всему решительно все- таки порядочен». По мнению одного биолога, читавшего рукопись в первом варианте, объяснение этики естественным отбором является «последней надеждой» (для кого?).

Я, конечно, не рассчитывал, что рукопись Эфроимсона меня переубедит, не рассчитывал я также, что и мне удастся его переубедить, и поэтому полагал, что мой «разнос» ограничится указанием на то, что для меня кажется совершенно ошибочным. Но прочтя рукопись, которая еще далека от окончательной формы, я был несказанно удивлен и обрадован, так как в постановке проблемы была обнаружена такая широта, которая у «густопсовых» отсутствует. Для этого приведу заключение, которое дает общий обзор статьи: «Европа прожила Средневековье, черпая этику из непоколебимых религий. Затем эту веру сменила рационализированная и адаптированная религия Реформации. XVIII—XIX вв. человечество прожило верой в разум и прогресс. 1-я мировая война пошатнула эту веру. Человечество обратилось к социализму и коммунизму. Но в последней трети XX в. человечество убедилось в том, что представляет собой социализм национальный, коммунизм мао-цзедуновский, нарушения социалистической законности в СССР в известные периоды нашей жизни.

Место слепой веры в религиозные запреты и догмы, кстати, во многом соответствующие требованиям общечеловеческой этики, начиная хотя бы с десяти заповедей, заняли сначала рационализм, а затем псевдодиалектическое, по существу же софистическое отношение к этике: восторжествовал иезуитский принцип «цель оправдывает средства».

Но, избавившись от религиозных догм и от веры в вождей и руководителей, которые знают все лучше других, все же нелегко жить по смутно ощущаемым законам этики, в условности которых человечество так долго и так упорно убеждали со всех сторон и так наглядно. Слишком долго проповедовались классовость, временность, условность этих законов, их субъективность. Слишком малочисленна прослойка тех, кто, не веря в религию, освободившись от политических догм, стоически готовы жить по тем законам этики, следование которым обходится так дорого. Однако эволюционно-генетический анализ показывает, что человечество с самого начала своего развития проходило жесточайший естественный отбор на закрепление тех инстинктов и эмоций, которые мы называем альтруистическими и этическими, что оно проходило жестокий отбор на становление общечеловеческого чувства справедливости, что этот естественный отбор связал все человечество единым органом — совестью. Нельзя это чувство трактовать как следствие давних пережитков религиозного воспитания, как результат массового подавления индивидуальных стремлений к борьбе за свое место в жизни, нельзя это чувство рассматривать как признак слабости, неполноценности, как защитную психологическую реакцию по отношению к сильным захватчикам.

Наоборот, чувство справедливости, совесть вела на подвиги, звала к величайшему напряжению сил, правда, не тогда, когда это напряжение нацеливалось на угнетение других людей.

Наоборот, это чувство всегда и во все времена стремились извратить, подавить захватчики и тираны. Это естественное, природное чувство совести можно временно заглушить у части или у многих. Тот, кто его лишен, легко накупит единомышленников. Он может захватить власть и создать могучую систему массового обмана и дезинформации. Но страна, которая это допустит, обрекается на деградацию. Секрет'прост. К бессовестной власти быстро присасываются бессовестные исполнители. Мир не знал империи, армии, флота более могущественных для своего времени, чем империя Филиппа II. Полстолетия власти инквизиции сбросили Испанию в такую пропасть, из которой она не может выбраться много столетий. За империей Ивана Грозного неизбежно последовало смутное время. За блестящими успехами Гитлера последовал небывалый в истории разгром».

Полностью переписанное мною заключение дает прекрасное резюме статьи и чрезвычайно широко затрагивает современные проблемы этики, связь с генетикой и теорией эволюции, политикой, религией и проч.

Но конечно, широте и свободомыслию в постановке задачи совершенно не соответствует та попытка ее решения, которую предпринял Эфроимсон. Я попытаюсь разобрать отдельные моменты, при этом чрезвычайно удобно будет ссылаться на отдельные фразы заключения. Изложение будет, вероятно, достаточно хаотическое, что вполне понятно и из чрезвычайного разнообразия затронутых вопросов и фрагментарности изложения, а также отчасти из-за состояния моего здоровья (недавно перенес тяжкую травму).

О врожденности преступлений. Мы имеем крайних антагонистов: 1) врожденные преступники (Ломброзо), 2) все люди рождаются одинаковыми — все дело в экономике (примитивные марксисты, у нас еще сохранившие многие из своих позиций). Синтез давно дан Аристотелем в «Этике»: большинство преступлений объясняется экономическими причинами, но самые тяжкие (к числу которых Аристотель относит тиранию) экономически не объясняются. В современной советской печати самые осторожные попытки с указанием на то, что генетика тоже играет роль в происхождении преступлений (например, М. Д. Голубовский), часто вызывают решительные окрики, что биология тут ни при чем. Но советская практика принимает наличие «неисправимых преступников», по отношению к которым как «временная мера» (на 100 лет, 1000 или геологический период?) применяется смертная казнь, совершенно несовместимая с социализмом. Генетики склонны думать, что, хотя склонность к преступлению, как всякий фенотипический признак, есть равнодействующая генотипа и условий среды, но по аналогии с морфологическими признаками есть практически неисправимые преступники, есть обширная категория зависящих от условий и есть, так сказать, непоколебимые праведники. Есть преступления, которые иначе как склонностью к преступлениям объяснить невозможно. Поэтому крайние представители — неискоренимые злодеи и доблестные герои различаются легко. Противоположная точка зрения — нет принципиально неискоренимых злодеев, и разница между кажущимися антиподами вовсе не так велика, если вообще существует. Эта последняя точка зрения в христианстве особенно ярко выражена у иезуитов.

Среди ярких воспоминаний моего детства фигурируют романы Жюля Верна «Дети капитана Гранта» и «Таинственный остров», связанные с личностью Айртона. В «Детях» это кошмарный бандит, совершивший много преступлений, связанных с вероломством, в «Octpcme» — герой, готовый пожертвовать своей жизнью для спасения товарищей. Большинство людей считает такую фигуру совершенно нереальной, однако есть реальные фигуры исправившихся кошмарных преступников. Я только что перечел «Братья Карамазовы» и наиболее интересное узнал из примечаний. Оказывается, прообразом Дмитрия Карамазова, невинно осужденного за отцеубийство, был подпоручик Ильинский (Достоевский Ф. М. Собр. соч. 1958. Т. 10, с. 465-467), но реальный факт был почему-то смягчен Достоевским. Из официальных документов видно, что убийцей был младший брат подпоручика, сумевший превосходно подделать улики под старшего брата. Через двенадцать лет по совершении преступления и через десять лет после заключения в острог старшего Ильинского младший не выдержал угрызений совести и решился искупить свой грех освобождением невинно осужденного и принятием на себя заслуженной кары. После нового процесса настоящий убийца был приговорен к каторге, а неповинный арестант освобожден. Преступление архикошмарное: тщательно обдуманное отцеубийство с корыстными целями и оклеветание родного брата с полным успехом этого хорошо обдуманного предприятия. Что заставило младшего Ильинского сознаться в преступлении? Только совесть; шкурные соображения, даже разум были против этого.

Из заметок Достоевского (там же, с. 466-^467), по-видимому, к другому случаю, но чрезвычайно сходному, можно построить такую схему: 1) отец-мерзавец вроде Федора Карамазова, по отношению к которому сыновние чувства не приложимы (из речи адвоката на процессе Дм. Карамазова), 2) младший сын (убийца) тайно влюблен в невесту старшего брата, кутилы и беспутного человека, 3) невеста уходит от обвиненного и, возможно, выходит замуж за убийцу, 4) когда жена узнает истину, она умоляет каторжника молчать, каторжный соглашается: «я привык», но несмотря на это убийца признается в преступлении.

Лукавый разум, свободный от всяких предрассудков в смысле совести, легко заставил бы Ильинского не признаваться: 1) убив отца, я совершил полезное для человечества дело, устранив мерзавца, 2) оклеветав брата, я тоже совершил полезное дело, так как брат кутила и погубил бы свою невесту, а я ей дал счастливую жизнь, 3) сейчас я не имею права признаваться, так как от этого пострадают на всю жизнь совершенно невинные моя жена и дети, на которых ляжет пятно отцеубийцы, 4) брат уже привык к своей доле (осужден на двадцать лет, отсидел десять, а, конечно, первые десять лет каторги много легче последних), вероятно, для его морального характера это будет полезно, 5) после окончания каторги я могу обеспечить брата и дать ему возможность насладиться свободой после тяжкого заключения, 6) уходя сам на каторгу, я не могу обеспечить ни свою семью (по запискам Достоевского, младший просит старшего быть отцом его детей), ни его самого. Получается, что исправление преступления само выглядит преступлением.

И однако на все доводы лукавого разума категорический императив, совесть, отвечает: «Ты должен сознаться». У Достоевского конец почему-то смазан. Смердяков (возможно, незаконный сын Федора Карамазова), естественно озлобленный, истинный убийца почему-то признается в убийстве Ивану Карамазову. Но это признание не влияет на приговор, так как сам Смердяков кончает самоубийством и в записке не пишет, что он истинный убийца. Показания Ивана Карамазова на суде производят самое странное впечатление, и он заболевает горячкой (непонятен конец, не сказано, что Иван Карамазов умер, а если он и выздоровел, то должен был предпринять дело о реабилитации брата). Вот наличие совести у Ильинского и заставляет его считать в конце концов положительным типом, а не отрицательным. Но как же мог положительный тип совершить кошмарное преступление? Возобладали эмоции над совестью и использовали доводы не истинного, а лукавого разума. Тут, видимо, была любовь к невесте брата, а мы знаем, что из-за любви прекрасные по существу люди могут совершать самые тяжкие преступления. Но весьма возможно и даже вероятно, что не каждый человек, а лишь человек с повышенной (врожденной или наследственной) способностью к очень сильной влюбчивости и повышенным половым потенциалом может проявить такое сильное доминирование эмоции над совестью. В этом смысле такое преступление в известной степени генетически поощряется.

Генетически нормированные эмоции и совесть — вот два фактора поведения Ильинского. А что такое совесть? По Эфроимсону, это тоже генетически нормированный отбором фактор. Выходит, таким образом, оба периода жизни Ильинского — преступление и раскаяние связаны с генетикой. Вряд ли можно согласиться с этим в рассуждении совести. Верно, что совесть в том или ином выражении можно найти, вероятно, у всех народов, но приказы, которые дает совесть, глубоко различны. В случае Ильинского совесть диктует признаться в совершенном убийстве, в других случаях она диктует: «Убить», причем и то и другое может быть в рамках одной религии. В страшной повести Шевченко «Гайдамаки» гайдамаки кинутся истреблять всех католиков и евреев, освящают мечи, и вождь их, Гонта, сам убивает прижитых им от католички малолетних детей, воспитанных иезуитами: «Не я вас казню, а присяга». Значит, даже среди православных христиан существует такое резкое расхождение в понимании совести. Да, конечно, и это один из мощных аргументов в пользу независимости морали от религии. Разбирать эти доводы сейчас нет места, но и категорический императив Гонты подчинен своеобразно им понимаемой цели спасения человечества. Католики, по мнению запорожцев и гайдамаков, уже не христиане, и, убивая своих детей, предавая их мученической смерти, он (как и Торквемада) заботится о спасении их души. Так ли дика его аргументация? Но почитайте «Дневник писателя» Достоевского. Наш великий писатель тоже считает католицизм уже не христианством, видит всюду следы «католического заговора» и призывает, Россию на войну со всей Европой во имя торжества православия. Он понимает, что это потребует огромного кровопролития, но это кровопролитие предотвратит другое, гораздо более сильное, и потому вполне допустимо. Я не вижу большого различия идеологий Достоевского и Гонты. Но Достоевский сам никого не убил! Да, не убил, а что хуже: убийство или подстрекательство, моральное развращение, приводящее к убийствам.

В басне И. А. Крылова «Сочинитель и разбойник» разбойник в аду претерпевает менее длительные мучения, чем сочинитель, влияние развращающих писаний которого продолжается долго после его смерти. Как отравление считается более квалифицированным видом убийства, чем, например, удушение или убийство при помощи ножа и топора, так и стимулирование убийства хуже убийства. Но прекрасно сказано в драме Б. Шоу «Святая Жанна»: «Неужели Христос должен быть распинаем каждое столетие, чтобы спасти людей, у которых нет воображения?» Я охотно допускаю, что президент Трумэн не способен убить человека, но он был способен отдать приказ, чтобы сбросить атомные бомбы, убившие несколько сотен тысяч людей. Летчик, сбросивший бомбу, сошел с ума, так как он «видел» результаты бомбы, а Трумэн этого не видел. Но на стороне Трумэна было большинство американцев, ненавидевших Японию за вероломное нападение на Пирл-Харбор, считавших, что атомная бомба ускорит наступление мира и спасет жизнь многих американских солдат.

Но бывают рассуждения, где нет и таких оправданий. Во время разбойничьей войны сталинской России с Финляндией один мой знакомый, несомненно умный и гуманный в своей жизни человек, как-то выразился: «Уже соображения престижа заставляют нас закончить победоносно (до поставленной цели — полного подчинения Финляндии во главе с Отто Куусиненом) эту войну». Что это значит? Мы начали несправедливую войну и несравненно более тяжелую войну, чем думали. Но из-за соображений престижа мы должны закончить порабощение маленького героического народа, хотя такой престиж будет стоить многих тысяч жизней ни в чем неповинных людей. Наконец, возьмем случай, как говорят, не столь уж редкий во время войн. Два генерала со своими частями занимают соседние участки на фронте. Между ними лично весьма неприязненные отношения. На участке одного генерала яростные атаки врага, связанные с большими потерями и возможностью поражения. Своевременная помощь соседа облегчит положение и уменьшит потери. «Пусть его (т. е. не его, генерала, а находящихся в его подчинении ни в чем неповинных солдат) потреплют», думает его сосед. Он приходит на помощь не тогда, когда его помощь наиболее эффективна (в этом случае славу победы разделил бы и его ненавистный ему сосед), а тогда, когда неудача совершенно очевидна и вся честь падает на долю пришедшего на помощь генерала. Кажется, в «Войне и мире» такой случай описан для известного, весьма популярного генерала Ермолова, но это надо проверить. Были ли случаи, когда в конце жизни такой генерал каялся в своем страшном преступлении? Я об этом не слыхал. Значит, такой генерал хуже Ильинского или среднего разбойника, который нередко с сокрушением раскаивается в своих злодеяниях. Он, конечно, не лучше, но, вероятно, не хуже.

Все дело в моральном кодексе. «Не убий» в обычном смысле слова (т. е. нельзя без провокации убить в мирное время гражданина своей страны) прочно вошло в моральный кодекс, а до внедрения новой заповеди «Всяк ненавидящий брата своего человекоубийца есть» еще очень далеко. Война не считалась преступлением, напротив, военные считались самыми почитаемыми людьми в обществе, а для крупного командира рядовые солдаты уже не люди, а просто военный материал. Помню, в первую мировую войну в одной из газет (кажется, в «Новом времени») попалась такая фраза: «Россия может позволить себе роскошь расходования резервов, чего не могут, например, Франция или Англия». Из-за большого количества населения Россия может более беспечно идти на большие потери. Такие большие потери иногда составляли даже объект хвастовства. Мой двоюродный брат, воевавший в первую мировую и погибший в гражданскую войну, возмущался хвастовством многих офицеров: «От моей роты осталось 20—30 человек и т. п.», видевших в больших потерях проявление героизма, которым можно похвастаться. Мой кузен резонно им отвечал: «Чем хвалитесь? Большими потерями. Вы хвалитесь тем, например, что взяли определенную высоту ничтожными потерями, а не тем, что от роты почти ничего не осталось».

Недостаток воображения, когда хорошие люди говорят фразы, не представляя совершенно ясно, что за этими фразами реально кроется, создает колоссальную общественную опасность, несравненно большую, чем наличие в стране нескольких сотен или тысяч бандитов, так как такое отсутствие воображения, придание чрезмерного веса «престижу» и проч. является важным источником международных конфликтов и войн, по сравнению с которыми рядовой бандитизм является жалкой игрой.

О порядочном человеке. Поэтому на вопрос Эфроимсона: «Почему же большинство людей все-таки порядочны?» можно ответить вопросом: а что такое порядочный человек? Это, конечно, человек, пользующийся уважением сограждан, а бандит, например, таким уважением не пользуется. Неправда, бандиты и разбойники всегда пользовались и сейчас пользуются уважением основной массы населения. Возьмем «Руслана и Людмилу». Там весьма положительным «порядочным» человеком является Финн, но ведь он же старался вызвать расположение Наины, сделавшись разбойником. А Гарольд Гардрада? Когда он был просто «порядочным» человеком, дочь Ярослава Мудрого отвергла его притязания, а когда он «город Мессину в раззор разорил, разграбил поморье Царьграда, ладьи жемчугом по края нагрузил, а тканей — и мерить не надо», то Ярославна согласилась стать его женой; его, кстати, избрали норвежским королем. Но, скажут, такая высокая оценка разбойничанья — дело прошлое. На родине Гардрады и вообще в Скандинавии сейчас, видимо, разбойничий дух исчез, но в такой стране, как США, чрезвычайной популярностью пользуются «комиксы», где гангстеры изображаются с довольно привлекательной стороны.

Но зато в странах социализма этого нет! Не совсем, пожалуй, так. Какой популярностью пользуются фильмы с Фантомасом; а популярная среди молодежи песня «Бригантина поднимает паруса», о чем там речь: о флибустьерах, морских разбойниках, «веселом Роджерсе» (черный пиратский флаг с оскаленным, как бы смеющимся черепом), даже о знаменитом капитане Флинте. Не разбойничья идеология сама по себе внушает ужас и отвращение, а только там, где она касается непосредственно нас.

Но есть бесспорно непорядочные люди, например людоеды! Современные цивилизованные люди так отошли от этого, что даже использование мертвого человека в качестве пищи для спасения жизни рассматривается как предосудительный поступок (случай с Мальмгреном в экспедиции Нобиле). Правда, страшные рецидивы массового людоедства наблюдались недавно в нашей стране (1921 —1922 гг., коллективизация и, видимо, во время последней войны), но это объяснялось уже исключительно тяжкими экономическими условиями. Мы бесконечно далеки, казалось бы (вероятно, думают многие, и генетически), от таких явлений квалифицированного людоедства, какие описаны (я имел сведения из трех источников) в некоторых местах Центральной и Южной Америки: рождают от пленных женщин детей, их воспитывают, положим, до 10-12-летнего возраста, а потом убивают и съедают, а когда пленные женщины перестают рожать, то съедают и их. В одном из советских журналов я читал, что сейчас этот обычай вышел из употребления и вообще людоедство идет на ликвидацию, так как племена догадались, что если они будут усиленно питаться друг другом, то в конце концов взаимно друг друга поедят. Но, говорят, эти племена квалифицированного людоедства отличаются изумительной вежливостью в пределах одного племени. Они не понимают абстрактной человеческой гуманности, их гуманность сосредоточена в пределах племени, вернее, может быть, что их людоедство ограничивается определенным кругом враждебных племен.

Об этом можно кое-что прочесть у нашего выдающегося путешественника Миклухо-Маклая. Он высадился с двумя слугами в совершенно неисследованном месте Новой Гвинеи и благодаря тактичному обращению сумел войти в полное доверие туземцев. Оказывается, среди посещенных им племен были и людоеды, причем один раз он не был вполне уверен, что в поданном на ужин желе не было человеческого мяса. Один из его туземных друзей рассказывал, как один из туземцев убил как бы на правильной охоте забредшую случайно девушку чужого племени и потом ее съели всем селением. Убивший девушку туземец хотел сначала ее захватить себе в жены, но жители его села воспротивились, так как в этом случае он бы один воспользовался девушкой, а тут все попробовали по кусочку.

Отказ от всечеловеческой, космополитической морали есть страшный регресс, и чудовищные следствия такого отказа мы ощущаем в XX в. Я помню войну в начале XX в. — русско-японскую. Было торжественно объявлено: «С военнопленными, как законными защитниками своего отечества, надлежит обращаться человеколюбиво», и, как правило, имело место такое обращение. Противники уважали героев противной стороны (о подвиге Рябова, матросов «Стерегущего» и «Орла» японцы сообщили русскому командованию). Регресс начался в первую мировую войну, когда военнопленных принуждали работать на работах военного характера (Мурманская дорога и проч.), а дальше пошло как по маслу.

В «Поднятой целине» представлены три положительных героя, весьма «порядочных»: Давыдов, Нагульнов, Разметнов. Нагульнов стремился рубать беляков, это доставляло ему колоссальное удовольствие, а обычные мирные работы он часто считает «бабьим делом». Разметнов наиболее гуманный из всех и ему жаль несчастных детей «раскулаченных». Но Давыдов с негодованием вспоминает, что в свое время его сестра была вынуждена пойти на скользкий путь порока. Так при чем тут «кулаки»? Они представители эксплуатирующего класса, «нелюди», к ним человеческая жалость не относится. Может вызвать возмущение, что я сравниваю «порядочного» Давыдова с людоедом, поедающим детей, прижитых с женщинами чужого племени. Конечно, Давыдов ни одного ребенка не съел, но сколько детей съела система, проводимая Давыдовым и ему подобными?

На Украине в 1940 и 1941 гг. почти не было детей, поступавших в первый класс сельских школ: дети соответствующих возрастов были нацело «съедены» коллективизацией. Вся Украина была в сильнейшей степени охвачена голодом в то время, и, принимая во внимание ее население около 40 млн., количество рождающихся около 4 % и гибель от естественных причин младенцев около 30 %, мы получим, что за 2 года родилось около 3,2 млн. человек, умерло от «обычных» причин около 1 млн. и около 2 млн. детей погибло в результате коллективизации. Общее число погибших от коллективизации по разным источникам определяется в 8-10 млн. человек. Большинство из них погибли тихой, голодной смертью. А ведь все они погибли как следствие деятельности «порядочных» людей.

Порядочный человек — это тот, кто отвечает моральному среднему уровню определенного коллектива. Гражданская война возникает тогда, когда оказывается два или более коллектива в одной стране, резко различающихся по своим моральным кодексам — непримиримость моральных кодексов приводит или к исчезновению одного коллектива, или к отказу от обязательности тех особенностей кодексов, которыми отличаются кодексы разных коллективов. Вырабатывается один общий моральный кодекс и следующие ему называются порядочными людьми. Как сказано в Апокалипсисе: «Хуже, что ты не холоден и не горяч, а тепел, и я изблюю тебя из своего рта». Порядочный человек — теплый человек. Он вполне приличен в нормальное время, но «возникает какая-то идеологическая мутация», отнюдь не связанная с хромосомами, массовый психоз, один коллектив расщепляется на два с непримиримыми идеологиями, и вполне «порядочные люди» превращаются в чудовища. Вернее, для лиц иного коллектива они кажутся чудовищами, а сами они считают своих противников чудовищами, «нелюдьми» и проч.

«Кто борется с чудовищем,,пусть остережется, чтобы самому не сделаться чудовищем», как сказал Ницше и сам показал, что не остерегся и, критикуя многие отрицательные явления, сам создал чудовищную идеологию. Энвер, Талант и прочие младотурки, усвоив европейскую культуру, разрушили мусульманскую основу Турции и первыми (до Гитлера) осуществили геноцид на армянах. Борьба с чудовищем царизма привела к возникновению несравненно худшего чудовища — сталинизма, а сталинизм породил гитлеризм. Так может быть, остеречься невозможно и всякий борющийся с чудовищем неизбежно сделается чудовищем? К великому счастью для человечества тот же XX в. породил не только чудовищ. Борьба ненасильственными средствами, призыв к хладнокровию в разгар борьбы — все это уже дало замечательные плоды и имеет уже целую серию мучеников ( Ганди, Кеннеди, М. Л. Кинг, самосожжение буддистов и квакера в США и проч.), но все это новое этическое движение никак не связано ни с хромосомами, ни с естественным отбором, а с идеологическими мутациями, если можно так выразиться, на вполне идеалистической, а не материалистической основе.

Что такое преступление? Но если определение порядочного человека относительно, то возникает вопрос, как лучше всего определить преступление. Оно уже дано как определение «греха» в известной проповеди Иоанна Златоуста: «Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа? Жало смерти — грех, сила же греха — закон». Там, где нет закона, нет и преступления. Могут ли быть преступления у животных? Эфроимсон приводит ряд цитат из Киплинга о «законе стаи». Так как стадность — чрезвычайно широко распространенное явление, связанное с наличием вожаков, нормами поведения членов стаи, то можно говорить о законе стаи на чисто инстинктивной основе. Мы не будем говорить сейчас о генезисе таких инстинктивных законов, большинство человеческих законов так или иначе формулируются на разумной, а не инстинктивной основе. Но и природа человеческих разумных законов чрезвычайно разнообразна. Самое широко распространенное — собрание законов в виде кодекса в каждом государстве, обязательное для всех граждан. Есть особый термин для обозначения такого права (я не могу его вспомнить, обозначим просто кодекс). Есть обычное право: совокупность неписаных законов, молчаливо принимаемых населением, и мы знаем, что и в судах с этим обычным правом считаются. Есть религиозное право — источник кодексов в государствах, признающих государственную религию, и есть, наконец, естественное право.

Естественное право исторически выводилось из религиозного, и потому марксисты склонны отрицать его необходимость. Для марксистов ближайшая цель — осуществление внеклассового общества, для достижения этой цели1 можно не брезговать никакими средствами, а с ликвидацией классового общества исчезнут и пережитки классового общества — преступления, право будет вовсе не нужно. Это вовсе не карикатура, а так думали все «порядочные» марксисты времен гражданской войны. Почему после смертной казни было не бессрочное или длительное заключение, а 10 лет? Через десять лет, энтузиасты верили, будет построено бесклассовое общество, незачем держать в тюрьме более длительные сроки. На самом деле марксизм тоже включал естественное право, но не на религиозной, а, как они думали, на строго научной основе.

Без опоры на естественное право нельзя оправдать не только революцию,, но да.же многие крупные реформы, например освобождение без вознаграждения-рабов или крепостных. Ведь священнейшим правилом всякого законодательства является: «Закон не имеет обратной силы, нельзя судить по несуществующему закону». Рабовладение в США до середины XIX в. было вполне'легально, и каждый гражданин, не совершив ни малейшего преступления, мог вложить свой капитал в рабов — и вдруг все рабы освобождаются без вознаграждения, и он, не совершив никакого преступления, теряет свое имущество, его наказывают по несуществующему закону. На самом деле освобождение рабов произошло вследствие естественного права. Человек рожден свободным (декларация Руссо о независимости), тот, кто имел рабов, всегда нарушал этот естественный закон. Не введен новый закон, а восстановлен все время нарушающийся старый. Так же оправдывается поступок Вашингтона. Он — бывший офицер английской армии (а офицерство, как известно, там было добровольно), присягавший королю, участвовавший в завоевании Канады, и вдруг он идет против законного монарха. Основа — естественное право, декларированное опять Джефферсоном: правительства созданы лишь для того, чтобы заботиться о благе населения; если правительство эту обязанность нарушает, население свободно и от всяких обязательств по отношению к правительству. Присяга не действительна: это иродова клятва. «Право законного восстания», включенное в Великую хартию вольностей, здесь оправдывается естественным правом.

«Естественное право» марксизма лишено связи с идеализмом, оно покоится на теории прибавочной стоимости. Капиталисты могут сказать: мы не нарушали законов страны, как вы имеете право считать нас грабителями и отнимать законно приобретенное имущество? Марксисты отвечают: вы действовали законно лишь по кодексам ваших стран, но не согласно научно обоснованному естественному праву. Маркс доказал, что всегда вы непрерывно грабили прибавочную стоимость, и правительства, санкционировавшие такой грабеж — соучастники грабежа. «Экспроприация экспроприаторов» — не нарушение закона, а восстановление его. Логично, что все упорствующие капиталисты объявлялись преступниками, «врагами народа».3ащита капитализма может идти не ссылкой на существовавшие до революции законы, а только критикой марксистской теории прибавочной стоимости и анализом последующей политики революционных правительств.

Международное право — первые шаги по созданию сверхгосударственного кодекса. Его пока нет, и потому война не является преступлением с точки зрения существующих кодексов. Сейчас уже имеется мощное движение в пользу признания войны как таковой преступлением (с учетом, конечно, самообороны и проч.). Нюрнбергский процесс был первой крупной попыткой межгосударственного суда. Он не вызвал протеста, так как преступления Гитлера были чудовищны, но с точки зрения процессуальной сделаны два упущения: 1) не было сформулировано на основе естественного права положений, на основе которых можно судить государство, а умолчание о естественном праве дает возможность говорить противникам, что сам суд был незаконен, так как он судил на основе несуществующих кодексов; 2) судьи были только из числа победителей. И конечно, вместо популярного, но весьма ограниченного по своему значению положения:. «Победителей не судят» гораздо правильнее будет сказать: «Победители не судят». Эти два крупных процессуальных упущения дают возможность оспаривать закономерность нюрнбергских решений, в особенности если прибавить, что Сталин и его последователи в случае их поражения подлежали бы суду не меньше, чем Гитлер. Но «первую песенку зардевшись спеть» — и сейчас уже победители нахально выступают с решением вопросов, как будто те ли законы были приняты. Обвиняют Израиль в «агрессии», забывая, что сами-то агрессоры первого класса (война с Финляндией, захват прибалтийских республик, будапештский погром и проч.). Осуждение нацизма в принципе не мешает по примеру Сталина, дружившего с Гитлером, дружить с современным представителем гитлеризма Абдель Насером.

Прочного мира (основанного не только на страхе перед последствиями атомной войны, что имеет место сейчас), дающего возможность надеяться на постепенное разоружение, человечество может достигнуть лишь на основе новой интернациональной космополитической идеологии, заключающей в себе такие пункты: 1) создание международной организации, решающей все разногласия между государствами; этой организации должно быть передано монопольное обладание атомным оружием с контролем над всеми государствами; только таким путем можно получить моральное право препятствовать распространению атомного оружия; 2) это, конечно, связано с отказом от абсолютного суверенитета государств; 3) само собой разумеется, что должна быть полная свобода и мирное сосуществование разных идеологий; 4) должно быть создано интернациональное переселенческое управление для переселения избытка населения одних стран в другие места, где достаточно места; 5) социалистический принцип, что только труд дает право на собственность, должен быть распространен на полезные ископаемые и другие естественные богатства, не созданные человеком и потому не принадлежащие никакому человеку и никакому государству, оказавшемуся случайно обладателем данных ему природой богатств. Все это, конечно, грандиозная задача, ее нельзя выполнить в одно-два десятилетия, но та мешанина правовых понятий, которая сейчас имеет место даже в претендующих на прогрессивность «социалистических» государствах, может привести: 1) или к страшной мировой войне, 2) или к колоссальным экономическим потрясениям, вызванным чрезмерной гонкой вооружений (чего стоит война с маленьким отсталым Вьетнамом такому экономическому гиганту, как США), перенаселением некоторых государств. Несомненно, что само наличие атомных бомб является мощным стимулом для развития антимилитаристских идей, и так как немало крупных деятелей сейчас выступают антимилитаристски (назовем Ганди, Тейяр де Шардена, Эйнштейна, Сент-Экзюпери, Веркора и проч.), то даже тяжкодумные народы могут придти к пересмотру старых националистических и империалистических постулатов. Поэтому нельзя отчаиваться в том, что лозунги борьбы только ненасильственными средствами (осуждение всех войн и всех кровавых революций) могут сделаться убеждением господствующей части населения, и при этом без всяких генетических мутаций. Мы подошли к вопросу о естественных основах этики и поведения человечества.

Об основах морали и этики. Господствующим мнением является то, что на поведение человека влияют наследственность («природа», по Гальтону) и среда. Но это мнение нуждается в пересмотре. При наличии двух возможностей легко впасть в ошибку: если доказано, что то или иное поведение не связано со средой (воспитанием и проч.), то, значит, оно наследственно или врожденно, по современным воззрениям, так или иначе связано с генетикой, хромосомами и иными формами материальной (экстрахромосомальной) наследственности. При этом забывают (хотя все ее, конечно, знают) о наличии специфической для человека не биологической, а идеологической наследственности, обусловленной наличием у человека языка и связанной с устными традициями, книгами, религией и т. д. Эта идеологическая наследственность, совершенно не связанная с хромосомами, играет у человека колоссальную роль, в частности в выработке так называемого национального характера и длительных традиций отдельных государств.

Даже великие революции, начавшись, казалось бы, с совершенного сокрушения традиций, кончались обычно восстановлением старых лозунгов. Подлинно великий и новый лозунг Великой французской революции «Свобода, равенство и братство» скоро был забыт; вместо него с беспощадной свирепостью внедрялся лозунг «Единая и неделимая Франция», совсем не революционного характера, унаследованный от Людовика XI, Ришелье и Людовика XIV и давший основу для воцарения Наполеона, страшной централизации Франции. Возвеличение «кровью купленной славы» сохраняется во Франции и сейчас: две нелепых войны во Вьетнаме и Алжире, сейчас грандиозная подготовка к 200-летию со дня рождения Наполеона.

Возвращение к империалистическим лозунгам имеет место и в СССР, даже форма офицеров чрезвычайно напоминает форму старой царской армии. А идеологический империализм (старый лозунг Муравьева: «где поднят русский флаг, он не должен больше опускаться» — одно из положений, приведшее к конфликту с Китаем) сейчас только разбавлен лицемерием. Средняя Азия, по старой терминологии, была завоевана, покорена, как поется в солдатской песне:

Вперед, туркестанский стрелковый наш полк, Вперед, на победу и славу, Отцами твоими сей край покорен, На счастье под русской державой.

Сейчас последняя строка принимается: от соединения с Россией народ Средней Азии выиграл, но уже отрицается, что край был покорен, а он был присоединен во всякой случае не против желания населения (о штурме Геок-Тепе предпочитают умалчивать). И не только Средняя Азия— огромное количество районов России, оказывается, основано на добровольном присоединении. Как это вяжется с представлением о царской России как «тюрьме народов», тогда как огромное количество народов само лезло в эту тюрьму?

Старые прочные идеологические лозунги легко возрождаются даже после временного исчезновения, но, несомненно, в развитии народов имеют место и идеологические мутации, большею частью в прежние времена в форме новых религий. Какие факторы играют здесь роль? Конечно, играют роль и внешние, прежде всего экономические факторы. Старая пословица: «Кто на море не бывал, тот и Богу не молился». В благополучные времена народы не склонны много думать об изменении идеологии, но экономика является лишь разрешающим моментом, не влияя существенно на специфику идеологий, а также влияет на эмоциональную интенсивность нового идейного движения. Основой же всякой серьезной идеологии является длительное размышление основоположников новой идеологии и создание достаточно последовательной системы. Это выражается в священных писаниях, лежащих в основе всех современных развитых религий: попытка окончательно кодифицировать поведение на основе незыблемых положений. Мы знаем, что попытки создать абсолютно надежную систему на основе разума и определенных догм неизменно кончались провалом. Христианство приписывало себе «воссия мирови свет разума», протестанты считали, что они рационализировали католичество, без участия разума не обходилась ни одна ведущая религия. Но тот же разум приводил к расхождениям недавних единомышленников, и возникали ереси, боровшиеся друг с другом, так как каждая считала себя обладательницей всей истины. Это же случилось и с попыткой как бы антирелигиозного обоснования — марксизмом. Здесь тоже было принято, что они обладают единственно правильной, научно обоснованной истиной, а все остальные — или враги, или в лучшем случае наивные недоумки, не понимающие марксизма. Была сделана неслыханная в мировой истории попытка провести через все науки марксистско-ленинскую идеологию. Результат всем известен, но, несмотря на это и на полный развал коммунистического движения (раскол Китая и СССР вполне аналогичен распаду Христианской церкви на западную и восточную), продолжают бубнить о единоспасаемости марксизма и о его полной научной обоснованности. Здесь, конечно, нет ни науки, ни разума, а упрямый консерватизм — господство убеждений чувства, а не разума.

Идеологическая наследственность играет ведущую роль в этике на всех уровнях: от индивидуального до государственного, роль среды только как стимулятор, генетическая же хромосомная наследственность играет совершенно ничтожную роль. Разум как основа этики и политики. Учение о разуме как истинной основе этики очень древнее: оно восходит к Сократу, Платону и Аристотелю. Имеются разные формы рациональной этики: рациональная этика низшего уровня называется утилитаризмом — очень почтенное направление. Оно сводится к простому указанию: «Не будьте обезьянами». Говорят, что обезьян ловят так. В длинный сосуд с узким горлышком помещают что-то лакомое для обезьян. Обезьяна засовывает руку, но руку, сжатую в кулак, невозможно вытащить. Приближаются люди, обезьяна может спастись, если разожмет кулак, но тогда она потеряет лакомство. Она пытается сохранить лакомство — и попадает в плен. Как много теряют люди, сословия, классы, государства, если не умеют вовремя пожертвовать второстепенным, чтобы сохранить главное. Это повторяется так часто, что нередко заставляет задать себе вопрос: «Действительно ли человек уже произошел от обезьяны? Он до сих пор обезьяна без истинного разума».

Утешает то, что среди обезьяно-людей есть все же и разумные люди, и это касается и грсударств — Англия когда-то вовремя не разжала кулак и потеряла Соединенные Штаты. Но она учла этот урок и в дальнейшем вовремя разжимала кулак, сохранив и сейчас в качестве свободно объединившихся с ней государств огромные земли англосаксонской культуры. Империалистическая Англия времен англо-бурской войны превратилась в свободный союз государств. На протяжении жизни одного человека произошло практически полное исчезновение джингоизма и шовинизма в классической по империализму стране с талантливейшим поэтом империализма Киплингом — идеологическая мутация чрезвычайной амплитуды и быстроты проникновения. Несколько более медленная мутация произошла в Скандинавии. Когда-то это были самые выдающиеся воины Европы (менее вежливо — кошмарные бандиты: датчане были ужасом западных стран), сейчас это несомненно самые миролюбивые страны мира. Но может быть," это просто следствие внешних влияний? Таковые сыграли роль, но не решающую. Возьмем Швецию. Когда-то выдающаяся военная держава, она Петром и его преемниками была сведена до значения небольшой высококультурной страны, которая не прибегала к оружию даже тогда, когда она могла сделать это с безопасностью и выгодой для себя. После крушения Российской империи Финляндия приобрела независимость, и встал вопрос об Аландских островах. Они были включены Россией в состав завоеванной Финляндии, хотя населены шведами. Казалось бы естественным, что они должны отойти к Швеции. Швеция могла в тот период без труда занять острова, так как русская армия была уже выведена из Финляндии, а у финнов армия только организовалась. Швеция предпочла обратиться в Лигу наций и подчинилась вердикту, оставившему эти острова за Финляндией. И в дальнейшем Швеция имела великий соблазн ступить на путь реванша, но она решительно вела совершенно мирную политику.

Эти утешительные примеры показывают, что чисто разумный утилитарный подход может быть свойствен не только малым государствам, как Швеция, но и великим, как Англия. Выдающийся датчанин Н. Бор сказал, что он рад, что принадлежит к небольшой нации, что гарантирует ее от больших глупостей. К сожалению, малые нации способны на великие глупости. Пример этому — Португалия, как будто самая малая по размерам из империалистических держав и как будто крайняя по степени развития империализма. Она в свое время была жестоко наказана потерей Бразилии, но это ее нисколько не образумило и во всех колониях она продолжала вести ультраимпериалистическую политику. В то время как Англия нисколько не мешала развитию просвещения (подавляющее большинство крупнейших английских и других политических деятелей получило образование в Англии) и тем подготовила почву (конечно, правители Англии этой цели не ставили, но они не могли препятствовать проникновению всюду либерального духа монополии) для конечного отделения Индии и проч., Португалия систематически препятствовала просвещению в своих колониях, и такое темное состояние народов африканских португальских колоний позволило ей управлять колониями до тех пор, пока из соседних освободившихся, более просвещенных колоний в португальские колонии не проник свободолюбивый дух, и сейчас Португалия пытается подавить этот дух, что, конечно, удачей сопровождаться не будет. Португалия твердо проводит линию: «Где был поднят португальский флаг, он спускаться не должен», и этот принцип проводится с поистине комической последовательностью.

Великая Англия ушла из Индии после очень слабого (по масштабам Англии) сопротивления. Великая Франция — без всякого сопротивления. А крошечная Португалия решительно не хотела освободить свою маленькую индийскую колонию Гоа. Такое упорство маленькой страны при уступчивости больших заставляло думать (и я так думал), что за спиной маленькой страны стоит большой дядя, заинтересованный в сохранении Гоа за Португалией как возможной военной базы. Это предположение было экспериментально опровергнуто Индией: ей надоело разговаривать, она двинула войска, заняла Гоа без выстрела и там не обнаружилось ни единого американского солдата. Упорство Португалии было целиком основано на глупой империалистической традиции. Какая бяка Португалия, и к каким глупостям приводит империализм. Но «чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться».

Не по-португальски ли поступает СССР в своей внешней политике? Возьмем один пример. После второй мировой войны СССР отняла от Японии (хотя Япония на нас не нападала) Южный Сахалин (это в порядке реванша, так как до русско-японской войны весь Сахалин принадлежал России — мы ведь не реваншисты!) и Курильские острова: это уже чистая агрессия, захват, так как Курильские острова без всякой войны были обменены Александром II на Южный Сахалин. Уступка территории в мирной обстановке (притом в то время могущественной Россией) не дает права на пересмотр даже в порядке реванша. Теперь для заключения мирного договора с Японией для улучшения отношений с этой страной (в том числе для улучшения отношений между коммунистическими партиями обеих стран) Япония требует уступки не всех Курил, а только двух южных крупных островов — Кунашир и Итуруп. Мы не идет ни на какие уступки, вполне по-португальски, и эту португальскую позицию защищают часто и старые коммунисты. Закон гомологических видов Н. И. Вавилова имеет значение не только в биологии, но и в классификации политических направлений. Если среди капиталистических стран мы имеем размах колебаний от политики разумных уступок Англии до непримиримой Португалии, то среди «социалистических» стран гомологом Англии является Югославия, сумевшая полностью разрешить свои противоречия с Италией относительно Триеста (этот великолепный порт куда важнее Кунашира и Итурупа).

Трудности утилитаризма. Утилитаризм или «разумный эгоизм» мог бы быть основой разумной этики и политики, почему же делается так много глупостей? Не потому, что часто не хватает разума, а потому, что разум подавляется эмоциональными факторами. Их очень много, и некоторые из них при комбинации с разумом являются благороднейшими стимулами развития человечества. Например, благородное честолюбие в соединении с разумом дает блестящие результаты в науке, искусстве, политике и проч. Но иногда стремление прославиться не соответствует основному потенциалу данного человека. Получаются разнообразнейшие результаты от комического (вспомним рассказ Чехова о купчике, который был страшно доволен, что «прославился», попав в газету, так как его в пьяном виде сбил извозчик) до трагического образа Герострата, безумного грека, который, желая чем-нибудь прославиться, сжег храм Артемиды Эфесской, считавшийся одним из чудес света. Поступок Герострата ••- геройский, но не вызывает восхищения. Он был казнен и пожертвовал жизнью для получения бессмертия и достиг своей цели. Он считается безумным, хотя поступок его был целенаправлен и эффективен. Он, правда, уничтожил великое произведение искусства, но, кажется, не погубил ни одной жизни, кроме своей собственной.

А как много Геростратов, которые уничтожают множество культурных ценностей, истребляют много людей, приводят к застою развития или крушению цивилизаций, а в результате не только считаются безумцами, но, напротив, героями, величайшими деятелями человечества или по крайней мере всей страны, в которой они проводили свою деятельность: Ахилл, Чингисхан, Тамерлан, Наполеон, который и до сего времени чтится во Франции, которую он обескровил и задержал в развитии своей деятельностью. Неверно поэтому думать, что самопожертвование, героизм не могут иметь основой чисто эгоистические эмоции, что они требуют альтруизма.

Самоубийство есть одна из форм самопожертвования. Но наряду с героическими самоубийствами (подвиг Гастелло и др.) мы имеем нередко самоубийства по моде. Не зря же наибольшее количество самоубийств приходится на мирный период и на наиболее экономически благополучные страны и классы. Десятки моих знакомых и родственников погибли от голода в страшную ленинградскую блокаду, но мне неизвестно ни одного случая самоубийства. А с другой стороны, перед первой мировой войной было «модно» самоубийство парочек на Иматре: бросались с мостика над водопадом, после того как таким «поэтическим» образом погибла одна пара (помню фамилию Потоцкой). Пришлось финнам поставить полицейского у мостика, что прекратило самоубийства. Помню знакомую пару, очень симпатичных юношу и девушку, которые, одевшись как на бал, заняли отдельный кабинет в каком-то ресторане, а потом юноша застрелил ее и себя. Смысл самоубийства был совершенно неясен, так как оба принадлежали к одному кругу в обществе и, казалось, могли бороться за свое счастье совсем не самоубийственным образом. Геростраты разных калибров существуют и сейчас, причем мелкие Геростраты довольствуются очень посредственной славой: заметка в газете, разговоры в обществе. Естественно, что когда результатом самопожертвования является какое-то крупное достижение, оно стимулирует самопожертвование в еще большей степени.

Другая чрезвычайно распространенная черта характера — то, о чем много писали (Ницше, Фрейд и др.), — воля к власти, стремление доминировать, чрезвычайно преувеличенное представление о своем достоинстве. Оно приводит к неуступчивости, злопамятности, мстительности, причем все эти свойства возводят в ранг добродетели или на современном советском жаргоне «принципиальности». Все это часто в ущерб экономическим интересам «принципиального» человека. Это явление настолько распространено, что оно привело к полному крушению одного из основных принципов коммунизма — «коммунальных квартир». В программе современного коммунизма коммунальных квартир не предусмотрено, весь упор на индивидуальные квартиры. Между тем совершенно ясно, что организация общих квартир для 15-20 семей (в особенности принимая во внимание малость современных семей и дефицит домработниц) могла бы быть чрезвычайно выгодна для всех обитателей такой квартиры. Любопытно, что полностью сдав коммунистические принципы в жилищном вопросе в городах, наше руководство позабывает (вернее, сейчас с трудом начинает признавать), что рассуждения в пользу колхозов вполне аналогичны рассуждениям в пользу коммунальных квартир. Конечно, с истинно рациональной точки зрения коллективные хозяйства предпочтительнее индивидуальных, но эти рассуждения не учитывают тех самых эмоциональных препятствий, которые стоят на пути к коллективизации. А какой выход? Замена чрезмерного представления о своем достоинстве устранением обидчивости, злопамятности и мстительности. «Если кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему левую», иначе говоря, относись к личным обидам так же, как боксер на тренировке относится к тем ударам по лицу, которые ему наносит тренер, приучая к потере болевой чувствительности. Современным языком: пусть Ваша чувствительность к личным обидам будет так же слаба, как чувствительность боксера к ударам тренера.

Третьей формой иррациональных эмоций является стадность, подчинение общественному мнению, моде.

И вот общественное мненье Пружина чести, наш кумир, И вот на чем вертится мир.

Пушкин прекрасно формулировал нелепость подчинения всякому общественному мнению, и сам погиб, подчиняясь дурацкому общественному мнению. Он же сказал прекрасно: «Не оспаривай глупца» и сам все время спорил и дразнил глупцов, которые своим пасквилем сумели заставить его пойти на нарушение данного слова (Пушкин обещал Николаю I не доводить дела вновь до дуэли, что прекрасно указано у В. Соловьева).

Роль религии. Вот в борьбе с этим комплексом эмоциональных убеждений, препятствующих проведению разумной этики, огромную роль сыграли религии. Так как очень часто религиозные люди безнравственны, а есть очень много нравственных атеистов, то можно сделать как будто заключение, что роль религии, построенной на морали, отсутствует или даже отрицательна. Я с удовольствием констатировал, что, несмотря на свой атеизм, Эфроимсон не является антирелигиозным фанатиком. Кроме слов, приведенных в начале из заключения, могу привести такие его интересные высказывания.

«Однако важнейшие проблемы этики ставятся не парадоксами Достоевского, а тем, что широкие массы, освободившиеся от религиозных догм (замечательным образом во всем мире, несмотря на свою реакционную роль, примерно одинаково кодифицировавших основные правила общечеловеческой этики), стали подпадать под влияние расизма, культа вождизма, чему пример дали не только фашистская Италия, нацистская Германия, императорская Япония, маоцзедуновский Китай, но и другие страны».

«Вместе с тем во всем мире возникает решительное сопротивление тоталитаризму: резко демократизировалась партийная линия Чехословакии, обозначились различные тенденции к демократизации (в Польше, Румынии), гуманитарными, антитоталитарными тенденциями проникнуто творчество крупнейших писателей и поэтов Советского Союза... А религии, несмотря на дискредитацию церкви, догматичность, реакционность священнослужителей, успехи науки, продолжают удерживать под своей властью более половины человечества, и теперь можно уверенно заявить: только потому, что являются источником твердых этических принципов, видимо, лучше соответствующих общечеловеческим эмоциям, чем идеи социального переустройства, если они реализировались грязными, кровавыми руками»

Можно полностью приветствовать утверждения Эфроимсона: 1) религии сыграли огромную роль в формулировке общечеловеческих этических норм; 2) отказ от религии привел к возникновению ужасных учений, несдерживаемых никакими принципами общечеловеческой этики; 3) эти учения возникли вполне в духе Ницше: никаких этических норм ни в целях, ни в средствах. Лицемерно обвиняя своих противников в руководстве принципом «цель оправдывает средства», новые антирелигиозные учения руководствуются принципом «цель освящает средства». Старые деятели использовали средства, которые сами они считали недопустимыми, так и считалось, что используют плохие средства. Палач, жандарм, шпион считались презренными профессиями. Сейчас как будто у нас нет палачей, несмотря на наличие смертной казни. У нас не презренные шпионы, а благородные «разведчики» Женская честь вовсе не является неприкосновенной. «Будь шлюхой во имя революции» — «Барабанщица», «Смерть зовется Энгельхон», «Он бежит из ночи» (бр. Тур). В романе, кажется, Кассиля «Мертвая зыбь» белогвардейский генерал попался в руки ЧК, и в конце концов его убеждают служить советской власти. Это вполне допустимо: во время гражданской войны многие честные белые офицеры пересмотрели свои взгляды и готовы были честно служить советскому правительству, например Брусилов. Но он сделал это открыто. Здесь же этот генерал сохраняет связь с подпольными своими товарищами и в конце концов предает своих друзей: вот это уже с точки зрения честного человека недопустимо. Но такое предательство рассматривается как добродетель. Гораздо выше старый лозунг: «Жизнь Родине, честь — никому»

Помимо общей работы по выработке общечеловеческой морали религиям принадлежит заслуга и во многих частных случаях. Это обширная тема, сейчас коснусь некоторых наиболее ярких примеров.

Возьмем такое явление, как алкоголизм, — бедствие не только нашей страны. Разум дает прочное основание для борьбы с этим пороком, но мы знаем, что немало врачей и других часто высокоинтеллигентных людей, которые, отлично зная зловредность алкоголизма, предаются этому пороку. И как будто естественный отбор должен бы искоренить этот порок, так как, если верить брошюрам, пьянство не только вредно индивиду, но и отражается на потомстве. Однако если мы сравним такие популяции, как, с Одной стороны, казаков, где, кажется, все пьют (а у запорожцев питье горилки, можно сказать, входило в их символ веры), а с другой — магометан — татар, где по крайней мере до революции алкоголизм практически отсутствовал и где отбор продолжался столетие, то не найдем, чтобы татары в целом перегнали украинцев и донских казаков. Трезвенниками являются и большинство русских сектантов. Это свойство благоприятствовало экономическому процветанию сектантов, и мы знаем, что очень большое число богатых людей в старой России было из старообрядцев, которые, к тому же, и развивались интенсивнее, чем православные. '

В отношении пьянства и курения мы видим, что разумных доводов недостаточно, чтобы искоренить эти вредные привычки даже среди культурных и умных людей, но с ними возможно успешно бороться при помощи религиозных заповедей.

Еще больше видна положительная роль религий в борьбе за размножение человечества. «Растите и множьтесь и наполняйте землю» — этот великий завет Иеговы был руководством к действию и у евреев, и у христиан (также и у магометан). Верные этому завету размножались вопреки самым страшным экономическим условиям и благодаря этому выжили. Здесь был налицо «естественный отбор», только совершенно не связанный с генетикой и какими-либо хромосомными мутациями. Могут, конечно, возразить, что стихийное размножение вовсе не следствие влияния религий, а просто пережиток свойственного всем животным стихийного размножения и что сознательное ограничение размножения есть следствие учения Мальтуса. Нет, мальтузианство существовало задолго до Мальтуса в самых разнообразных формах: абсолютное право родителей на жизнь детей, сохранившееся еще в римском праве, детоубийство, аборты и разнообразные средства для предупреждения потомства, описанные, например, Миклухо-Маклаем у весьма примитивных народов. У одного из таких народов был даже «бог аборта» в виде острого кола, который использовали женщины для устранения нежелательных детей. Ни в древней Элладе, ни в Риме аборты не были запрещены, они были распространены и у арабов до Магомета, категорически воспретившего эту операцию.

В Советской России аборты претерпели своеобразную эволюцию: сначала сохранилось традиционное осуждение абортов как недопустимой операции (кроме случаев, где это медицински показано), но в качестве временной меры они допускались с разрешения комиссий, учитывавших экономическое положение женщины. Потом перед второй мировой войной они были внезапно запрещены, а потом столь же внезапно было дано полное разрешение, сейчас они даже производятся бесплатно (дают бюллетени). Правда, сейчас как будто поднимается тревога: очень резкое падение рождаемости дает основания думать, что если оно будет продолжаться таким образом, то скоро СССР, как и Франция в течение срока примерно 1860—1940 гг., совершенно не будет показывать прироста населения. А как же оборона границ? Не будет хватать пушечного мяса!

Аборт есть убийство человеческого зародыша, и по естественному праву, одним из основных принципов которого является неприкосновенность человеческого существа, является безусловным преступлением. Сейчас по советскому праву это больше не преступление: но это уже не мальтузианство, а сверхмальтузианство, так как Мальтус рекомендовал воздержание от половой жизни, в крайнем случае можно расширить это до применения противозачаточных средств, но никак не аборты. Разрешая аборты, почему мы останавливаемся перед убийством новорожденных, что недавно широко практиковалось в Китае?

Мы видим, что религия нередко оказывается успешной там, где сил разума не хватает для борьбы с теми или иными пороками. Она, конечно, бессильна или почти бессильна там, где на сцену выступают мощные экономические факторы. «Голод не знает закона, нужда разрешает от клятвы». Борьба с половой распущенностью почти всегда была достаточно неудачной. Средние века, период господства инквизиции и религиозных войн, которые многим представляются периодом сурового аскетизма, подавлявшего всякие проявление жизнерадостности (и с чем начали бороться «гуманисты» типа Бокаччио), на самом деле сопровождались колоссальной свободой половых отношений. Это все считалось грехом, конечно, но на то были священники, чтобы такие грехи отпускать, и, как правильно писал наш поэт Майков, для многих испанских дам каяться перед талантливым исповедником было дополнительным удовольствием после принятого греха. Объективно сейчас мы живем в период сурового аскетизма: солдаты лишаются отпусков во время войны, за армиями не следуют толпы проституток, военные министры великих держав слетают с постов при выяснении недоказанного поведения с манекенщицами (при полном отсутствии насилия со стороны министра), у нас партийные организации тратят много времени для принудительного восстановления распавшихся супружеских чет.

Как основа морального прогресса религия не потеряла значения и сейчас. Одного имени Ганди (с его предшественниками Рамакришной, Вивеканандой и др.) с его совершенно новым методом борьбы ненасильственными мерами достаточно, чтобы показать творческие течения религий. А Тейяр де Шарден, творчески осмысливающий дальнейшие пути прогресса с попыткой синтеза разнообразных направлений! По следам Ганди идут борцы за равноправие нефов, и уже мы имеем ряд мучеников на этом пути (Ганди, два Кеннеди, М. Л. Кинг и др.), показывающих, что истинными мракобесами являются очень часто лица, лишенные всяких религиозных мнений. Характерен для всех этих направлений — синтез. Индусы, католики, протестанты уже не ищут то, что разделяет эти религии, а то, что их соединяет, и папы Иоанн XXIII и Павел VI уже ищут сближения и с иудаизмом, и с магометанством. Растет мощное новое движение вплоть до искания и защиты космической религии (Эйнштейн). Значение религий в будущем будет, вероятно, даже больше, чем в прошлом.

Реакционность религий, судьба Испании. Я не буду разбирать здесь «вредную роль» религии в науке. Этому посвящена моя большая статья «Религия и наука». Коснусь здесь только одного пункта, отмеченного Эфроимсоном в заключении. Перепишу это место: «Мир не знал империи, армии и флота, более могущественных для своего времени, чем империя Филиппа II. Полстолетия власти инквизиции сбросили Испанию в такую пропасть, из которой она не может выбраться много столетий». Пожалуй, что инквизиция работала больше полстолетия и не только при Филиппе II, но это мелочь. Сущность утверждения заключается в том, что причиной падения Испанской империи была деятельность инквизиции католической церкви в целом, чего избежала, скажем, Франция. Это сравнение счастливой Франции и несчастной Испании ярко выражено, например, в мечтах прогрессивных испанцев в конце XVIII и начале XIX вв. в романе Фейхтвангера «Гойя» (1955): «А по ту сторону гор, отделенная от Испании, только этими горами, лежала самая светлая, самая разумная страна в мире — Франция». Это говорилось в период Великой революции и наполеоновских войн.

Сравним судьбы трех стран: Испании, Англии и Франции. В Испании — фактический католицизм, в Англии — умеренная религиозность, во Франции — максимальное свободомыслие. В одном случае — гибель империи, в остальных — что? Сейчас ни английской, ни французской империй тоже не существует, так что в общем результат один. Но можно посмотреть иначе: распространение культуры данного народа и данного языка. В том же романе «Гойя» приводятся данные о населении в последнее пятилетие XVIII в.: во Франции — около 25 млн. человек, в Англии и Испании — по 11 млн., в США — примерно 3 мл. белых и 700 тыс. черных рабов, не считая местных индейцев (таких в пределах США было не больше 4-5 млн. — это по другим сведениям). Сейчас в самой Англии около 55 млн., но на английском языке говорит большинство населения США (вероятно, около 150 млн.), Канады, Австралии, Новой Зеландии — всего людей англо-саксонской культуры (не считая господства английского языка в мире) что-то около 250 млн. Колониальная экспансия Испании и Португалии дала страны Латинской Америки. Всего там сейчас около 230 млн., из коих примерно 80 — Бразилия (португальский язык) и остальные примерно 150. Считая метрополии (Испания более 30 млн. и Португалия около 10 млн.), получаем всего 180 млн. испанской и 90 млн. португальской культуры, всего 270 млн. латиноамериканской культуры. Но имеется существенная разница между странами латинской и англосаксонской культуры. У англосаксов нет большой примеси чуждых рас, в Латинской Америке — необыкновенная смесь, настолько тесная, что разные справочники дают разные показатели племенного состава. В Мексике, например, по «Зарубежным странам» (1957), метисы — 50 %, индейцы — около 33 %, креолы, испанцы и прочие — 16-17 %. Весьма возможно, что некоторые индейцы плохо знают испанский, но 95 % исповедуют католическую религию, как и вся Латинская Америка. Вследствие полного отсутствия каких-либо препятствий к браку между белыми, краснокожими и чернокожими (а это отсутствие препятствий освящ'ено еще папой Павлом III, тем самым, кому Коперник посвятил свое бессмертное произведение и при ком был основан орден иезуитов) невозможно точно классифицировать по расовому признаку: все это население постепенно переваривается и создает новые нации, отличающиеся сейчас изумительной плодовитостью: около 2,5 % в год, и все благодаря той же католической религии, осуждающей всякие ограничения размножения (не говорю уже об абортах).

Ну а как в «светлой, разумной» Франции? Сейчас во Франции 50 млн., в обширной африканской империи Франции было только в Алжире около миллиона (из-за этого миллиона Франция и вела семилетнюю бесславную войну); в заморских колониях немного — в Канаде около 7 млн., всего народов французского языка около 60 млн., т. е. по распространению французского языка Франция в конце XVIII в. была равна примерно сумме Испании и Франции, а сейчас отстала от них примерно в 7 раз. Хорошо известно, что французский язык был в конце XVIII в. международным — «лингва франка», а сейчас эту роль он почти потерял. На первое место вышел английский язык, а испанский тоже выдвигается в один из мировых языков. Но зато по культуре Испания отстала? Не отстала, потому что Испания никогда не занимала в культуре место, сходное с Францией или Англией. Исторический ход развития Испании был совсем другой, как и ее соседки Португалии. Пиренейский полуостров в значительной части был завоеван арабами, внесшими в него культуру, и было время, когда было достаточно мирное сосуществование между тремя культурами: христианской, иудейской и мусульманской. Испанский король Альфонс Мудрый пригласил астрономов всех трех религий совместно работать над усовершенствованием астрономических таблиц. Университет в Кордове принимал учащихся из христиан (там учился будущий папа Сильвестр II). Но потом арабы стали деградировать в смысле культуры, испанцы стали стремиться к освобождению, и в долгой борьбе с маврами вырос авторитет католической церкви, которым потом в значительной степени злоупотребили. Борьба и вызвала отсталость Испании, так же как борьба с татарами вызвала отсталость России (отличие у России только в том, что у татар нечему было учиться, а научились мы там только «татарщине», доселе неизжитой). Длительная вооруженная и в основном справедливая борьба с иноверцами (не забудем, что слава Испании Сервантес тоже принимал участие в битве при Лепанто) создала и воинственную идеологию, и значительные кадры авантюристически настроенных людей. Поэтому по освобождении от мавров сначала небольшая Португалия (когда было всего 1,5 млн. людей), а потом Испания вступили на путь колониальной экспансии, где совершили, конечно, много зверств, ездили в основном за золотом и проч., но внесли вместе с тем католическую культуру с ее подлинно интернациональным духом. Сейчас процесс образования новых наций если не заканчивается, то приобретает некоторую определенность, страны Латинской Америки (в особенности Мексика, Бразилия, Аргентина) несомненно вступили на мощный путь культурного развития, и весьма возможно, в XXI в. испанская культура перегонит французскую. Последняя качественно не обнаруживает никаких признаков деградации, но количественно она отстала в конце XIX в. от Германии, а сейчас — от англосаксонской культуры. Нечего говорить, что и наш народ идет довольно быстро в культурном отношении и шел бы еще быстрее, если бы не известные всем «идеологические» влияния.

В чем же причина отставания Франции? Основная, по-моему, — вредная идеология. Их энергия шла непрерывно в сторону централизации и милитаризации. Идеи великой революции они использовали, чтобы под их флагом вести войну во всей Европе, а для Наполеона, конечно, идеи революции вообще не имели никакой цены. И поразительно, что у французов были не меньшие возможности почти мирной колониальной экспансии, чем у испанцев. Им принадлежала Канада, отвоеванная англичанами, им принадлежала обширная Луизиана: ведь Новый Орлеан основан французами. Эта Луизиана была значительно больше современного штата в США, но что же с ней сделалось? Ее продал Соединенным Штатам Наполеон I. Человек, проливший моря крови в Европе и Африке, даже не постарался сохранить обширную территорию для колонистов-французов. Неужели он, прославленный полководец, боялся слабых тогда Соединенных Штатов? Нет, его больше интересовала собственная слава, кровопролитие для кровопролития, и Эфроимсон приводит изречение этого солдафона: «Что значит для такого человека, как я, какой-нибудь миллион человеческих жизней», — в пандан к высказыванию другого французского солдафона, Конде: «Одна ночь в Париже порождает больше жизней, чем стоила эта битва, кровопролитность которой Вас угнетает». Для таких людей другие люди — только пьедестал для их славы, но, что всего удивительнее и обиднее за человечество, сами умные и культурные французы и нефранцузы готовы считать, что именно такая чингисхановская деятельность и составляет наиболее ценное в деятельности человечества (В. Гюго, как Лермонтов в «Последнем новоселье»). Но кошмарные постулаты Конде и Наполеона оказались неверными, обескровленная Франция получила очень тяжелую длительную рану, а к этому прибавилось, что благодаря антирелигиозному, вернее антикатолическому характеру Великой революции запреты на ограничение рождаемости во Франции потеряли силу и Франция первая из европейских стран оказалась не только мальтузианской страной, но и сверхмальтузианской. Лет 60-70 население Франции было стабильным. Несмотря на то, что вредное влияние чрезмерного прироста населения было исключено, Франция отстала и в экономическом, техническом и научном отношении от Германии, Англии, США и др. Из трех разобщенных держав судьба Франции — наиболее печальна.

Ну а ужасы инквизиции? Несомненно, их нельзя отрицать. Но и Франция не избежала фанатизма: Варфоломеевская ночь, драгонады, приведшие к выселению многих трудолюбивых и честных гугенотов. Испания выселила мавров и евреев, Франция не могла этого сделать, так как мавров вовсе в ней не было, а евреи были выселены из Франции раньше, чем из Испании (а еще раньше — из Англии). Ужасы инквизиции хорошо известны, так как о них говорят многие экспонаты в музеях, да и сами «ауто да фе» проводились публично при огромном стечении (и, как правило, с одобрения) испанского народа. Поэтому ужасы инквизиции тоталитарных режимов XX в. менее известны, так как, количественно не уступая старым ужасам, они проводились в тайне. Что же касается ужасов войн, то они не собраны в музеях (картины Верещагина дают только слабое отражение, о них забывают из-за военной славы, но о них хорошо говорит в некоторых своих рассказах Л. Толстой). Какой кошмар творился в госпиталях наполеоновских времен! Ампутации конечностей проводились тогда без наркоза, а удаление конечностей с перепиливанием костей вряд ли уступает такой тяжелой казни, как колесование. И сажание на кол проводилось доблестными солдафонами в так называемых волчьих ямах, а какое количество солдат погибло при пожарах — обычных спутниках войны. Вспомним опять слова Б. Шоу: «Неужели Христос должен быть распинаем каждое столетие, чтобы спасти людей, у которых нет воображения» — как много людей, приемлющих войну как некоторое благо (например, Пушкин) и которые готовы примириться со всеми ужасами войн. Инквизиция, конечно, великое зло, но оно вовсе не свойственно только религии, и, конечно, не инквизиция существенно повлияла на судьбу Испании: она в значительной степени есть следствие истории Испании, а не причина ее истории. Антирелигиозный или поведенческий фанатизм XX в. перекрыл ужасы старого религиозного. До геноцида католики не додумались.

О творческой роли отбора в выработке моральных норм. Все предыдущие изложения имели целью показать, что в эволюции морали как индивидуальной, так и коллективной мы наталкиваемся на решительное господство идеологической наследственности, не связанной с генотипом и в значительной степени независимой от условий среды: тем более независимой, чем древнее идеологическая традиция. Среда, конечно, влияет на возникновение идеологических мутаций, но огромную роль в изменении идеологии (но меньшую, чем часто предполагают) играет сознательный разум. Обратимся теперь к тем примерам, которые Эфроимсон приводит как иллюстрацию своего положения о роли отбора в выработке альтруистических основ морали. При этом, конечно, подразумевается, что отбор идет не по индивидуумам, а по коллективам. Один из примеров — уважение к старикам, что является, по Эфроимсону, нормой поведения всех людей. Это объясняется тем, что старики «с их жизненным опытом и резервуаром хранимых в памяти знаний неизбежно становились почитаемым и охраняемым кладом для племени. От этой малочисленной группы (в примитивных условиях люди редко доживали до старости) выживание племени зависело, может быть, в гораздо большей степени, чем от молодых, неопытных добытчиков».

Неужели Эфроимсону неизвестно, что уважение к старикам вовсе не характерно для всего человечества и что, напротив, на ранних стадиях культуры распространено убийство стариков. Дарвин в «Путешествии на корабле "Бигль"» сообщает, что жители Огненной Земли в случае голода сначала съедают старух, а потом собак, так как собаки имеют большую ценность. Стариков душили в торжественной обстановке (обычно душил сын — см. «Алитет уходит в горы») или оставляли на съедение волкам (по Дж. Лондону). Я краем уха слыхал (кажется, от покойного отца), что есть намеки, что и у наших предков стариков спускали зимой в овраг на «лобках», откуда глагол «лобанить». Почтение к старости как таковой (чем старше, тем почтеннее) возникло, по- моему, довольно поздно и несомненно связано с религиозными явлениями. Безусловное почтение к старости выдвинуто, например, в библейской легенде о Ное, где непочтительный Хам противопоставлен почтительным Симу и Яфету. Однако тут отбор (естественный или искусственный) не действовал: у Хама оказалось многочисленное потомство (давшее египтян, кушитов, т. е. черных, хананеян и еще кого-то), а потомков Яфета наш Марр разыскал совсем недавно (яфетиды).

Поэтому почтение к пожилым людям (возраста 45—55 лет), сохраняющим еще бодрость ума и тела и накопившим большой жизненный опыт, и уничтожение дряхлых стариков может быть признано полезным для коллектива, безусловное же уважение ко всякому старику отбором быть вызвано не может. Кстати, отсутствие уважения к древним старикам можно проследить и в более позднее время: как часты в примитивных деспотиях случаи убийства отца сыном, стремящимся к власти.

Жажда бескорыстного знания. «Потомство великих ученых, мыслителей, поэтов, провидцев обычно малочисленно; те, что шли дальше уже общепринятого или думали о недозволенном, гибли во все века. Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию. Но зато на генотип, устремленный к усвоению, познанию и пониманию, работал групповой отбор, иногда необычайной мощности» и «Но именно жажда познания нового и истинного, скрытого заставила работать в науке сотни тысяч людей до того, как этот труд стал хорошо оплачиваться и почитаться. Жажда знания и понимания обуревала множество людей: жречество, монашество, знахарство, шаманство, алхимия, талмудизм, каббалистика, сектанство, она уводила в изучение Библии, Корана, конфуцианства». Какое необыкновенное разнообразие духовной деятельности человека объединено! Но если все это выработано естественным отбором, то, значит, все полезно для коллектива. Отбор мыслимо представить всегда как выделение свойства по какому-либо одному или немногим параметрам: например, величина, содержание той или иной соли в крови, скорость бега и проч. Трудно уже со сложными морфологическими признаками, а отбор по отношению к жажде знаний, охватывающей такое необыкновенное разнообразие явлений, выходит за пределы всякого вероятия. А кроме того, совершенно ясно, что очень многие весьма устойчивые коллективы никакой жажды знаний в широком масштабе не обнаруживают.

Сравним древний Рим с другими странами: в Риме, конечно, количество «жаждущих знаний» было в минимуме, и, однако, он одержал победу на длительное время. Какая «жажда знаний» была в монгольской империи Чингисхана? И, однако же, империя победоносно развивалась в течение столетий. Скорее, можно формулировать положение, что наиболее победоносными коллективами являются те, которые одержимы определенным несложным комплексом идей. Понятно, почему такие коллективы впадают в догматизм и всячески борются с малейшими попытками «ревизионизма». Кроме того, «жажды знаний» недостаточно, и только там эта жажда приводит к успешному результату, где сопровождается способностями. А необыкновенные способности в области науки и искусства, проявляющиеся изредка совсем в юном возрасте (вспомним хотя бы Паскаля и Моцарта) — неужели все это полезно для коллектива и выработано естественным отбором?!

Плотность на Яве примерно в тех же естественно-исторических условиях в 80 раз больше, чем на о. Борнео. Впрочем, Борнео далеко не самая редко населенная часть этого района. На огромном о. Новая Гвинея, разделенном между Индонезией и Австралией, при площади 889 тыс. км2 (равной 1,6 площади Франции) живет всего 2,4 млн. человек, т. е. около 3 человек на 1 км , а если взять части Новой Гвинеи, населенные преимущественно папуасами (Западный Ириан и Папуа), то мы получим 648 тыс. км2 и чсего 1,2 млн. человек населения, т. е. около 1,8 человека на 1 км2. Здесь, видимо, «мальтузианским фактором» являлось широко распространенное людоедство, может быть не исчезнувшее и сейчас. Укоренившиеся обычаи на религиозной и иной почве всюду являются ведущими факторами динамики населения. Не выискивание генетически обусловленных склонностей к преступлению, а улучшение общей культуры и создание разумных идеологических традиций — вот основной путь по ликвидации преступности или по крайней мере к ее сильному сокращению.

Общие замечания. Статья Эфроимсона сама по себе является гибридной. Он высказывает многие дельные мнения, показывающие, что он не замыкается, как многие другие, в узком кругу чисто генетических фактов, а видит гораздо шире. Тем удивительнее, что при защите селекционистских воззрений он приводит нередко совершенно устаревшие и наивные мнения.

Труднейшую проблему брачных окрасок и проч., связанную с огромной чисто философской проблемой красоты, он решает удивительно просто: «Можно ли после этого сомневаться, что эстетические эмоции являются следствием отбора, шедшего еще задолго до появления человека?» Тут старая гипотеза «жертвенных самцов», привлекающих на себя врагов: неужели простое отвлечение на себя требовало таких сложнейших окрасок и рисунков, которые имеют место в действительности?

Современные дарвинисты полагают, что многие трудности теории естественного отбора будут устранены, если мы вместо индивидуального отбора примем отбор коллективов, забывая при этом, что количество единиц отбора при этом резко сокращается (в лесу на квадратный километр много миллионов муравьев и всего несколько десятков муравейников). В применении к человеку вопрос материала для отбора приобретает особенно серьезный характер. Коллективов-то (племен, наций, государств) совсем немного, и как же может вестись успешный отбор при таком ничтожном количестве объектов отбора (при том не показывающем «волн жизни» — племена достаточно устойчивы) и при медленности размножения человека? Конечно, генетический'компонент этики существует, но он играет настолько ничтожную роль по сравнению с идеологическим компонентом, что в первом приближении может полностью игнорироваться.

«Порядочные люди» — это средние люди, те, умственный и моральный уровень которых соответствует идеологическому уровню коллектива, а истинно моральными могут быть названы лишь те, кто самостоятельно работает над повышением этого уровня. Их всегда не так много, но все-таки пока было достаточно, чтобы обеспечить моральный прогресс человечества. Такое зло, как милитаризм, вовсе не специфичен только для безнравственных людей. Фридрих II с его изречением «Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда нельзя было бы устроить хоть одну приличную войну» слишком высоко оценивал человечество. К сожалению, большинство людей придерживается так называемой готтенготской морали: поражение — несчастье, победа (независимо в какой войне) — счастье, благо. Великая идея Канта: «Даже победоносная война есть единое национальное бедствие» далеко еще не проникла в сознание человечества, но есть надежда, что проникнет. Один из корреспондентов Эфроимсона высказался, что попытка объяснить возникновение этики отбором является последней надеждой. Для кого? Очевидно, для дарвинизма и вообще для материалистического мировоззрения. Да, есть много честных, образованных, гуманных, талантливых и умных людей, которые так крепко сжились с материалистическим мировоззрением, что им кажется, что с гибелью этого мировоззрения погибнет и человеческая культура. Но материализм действовал в культуре только примерно с XVIII в. и принес наряду со многим положительным и многое отрицательное. Мое личное убеждение, что эпоха господства материализма (примерно в течение двух веков), может быть, и была необходимым этапом в развитии человечества, но это — чистилище человечества, а не конечный этап, и пытаться спасать отступающее под напором идеализма мировоззрение нет никакой надобности.

Ульяновск, 29 июля 1968 г.

М. Д. ГОЛУБОВСКИЙ. К ПУБЛИКАЦИИ СТАТЬИ А. А. ЛЮБИЩЕВА «ГЕНЕТИКА И ЭТИКА»

Теперь уже ясно, что нашим журналам хватит на многие годы, а может быть, десятилетия, печатать произведения, которые были потаенными, считались или до сих пор считаются «там» крамольными. Так, до сих пор лишь немного опубликовано из громадного творческого наследия Александра Александровича Любищева (1890— 1972) — теоретика биологии, философа и историка науки, оригинального мыслителя. Предваряя недавно опубликованное описание фонда работ Любищева в Архиве Академии наук (Сов. библиография. 1988. № 6), Даниил Гранин пишет о загадке неубывающей свежести мысли ученого: «Она покоряет не столько смелостью, сколько внутренней свободой, нравственным достоинством и прежде всего своеобразной точкой зрения. Не берусь сказать, с чем связана странная живучесть этого наследия. Может быть, с той совокупностью взглядов, которые составляют целостность философии Любищева. А может быть с тем, что суждения его куда более независимы, чем наши нынешние, казалось бы получившие волю. Я бы сравнил это с хорошей архитектурой. Наверное, из всех искусств архитектура обладает тем отличием, что она с годами не стареет, а обретает новую прелесть и красоту».

Любищев обладал исключительным даром полемиста и не мог упустить случая высказать несогласие там, где оно возникало. Многие посылали ему свои статьи «на разнос» и в ответ получали письма-трактаты. Недаром акад. И. Е. Тамм как-то назвал Любищева непревзойденным в эпистолярном жанре, в жанре научной публицистики.

Достоевский оставил «Дневник писателя», читая который, мы погружаемся в идейные споры, волновавшие русской общество в XIX в. Мне думается, что на основе научного наследия Любищева может быть составлен своеобразный «Дневник ученого». Ибо не было ни одного крупного события в науке или культурно-политической жизни общества, которое осталось бы без внимания Любищева. После прочтения почти любой книги или статьи он делал критический анализ, идейный комментарий, который порой перерастал в самостоятельное эссе.

Так появилась настоящая работа «Генетика и этика», написанная по поводу статьи на эту тему известного советского генетика В. П. Эфроимсона. Читатели журнала «Новый мир» эпохи Твардовского наверняка помнят статью Эфроимсона «Родословная альтруизма» с подзаголовком «Этика с позиций эволюционной генетики человека» (Новый мир. 1971. № 10). Статья получила большой отклик, ибо появилась в еще не изжитый период монопольного господства вульгарно-социологической точки зрения на природу человека, его поведение. Эфроимсон показал, что не только животное начало уходит корнями в генофонд человечества, но и такие признаки, как доброта, нравственное чувство, альтруизм и, наконец, совесть. Впрочем, поэты в этом не сомневались. «Пробуждать чувства добрые» можно в уверенности, что они есть, но скрыты или не получили развития в силу обстоятельств. Прекрасные описания врожденной доброты, которую не могла вытравить каторга, оставил Достоевский в «Записках из подполья» (там же — образы врожденных злобно-агрессивных личностей). Все религиозные учения опираются на альтруистические чувства, возникшие в ходе группового отбора человеческих популяций за тысячи поколений эволюционной истории. И даже насильственные идеологии получают распространение лишь потому, что преподносятся, как писал Эфроимсон, «в обманной облатке справедливости, а жестокие средства оправдываются высокой целью».

Любищев вступает в диалог с Эфроимсоном, пославшим ему «на разнос» первый вариант статьи. Нисколько не отрицая наследственной компоненты в человеческом поведении, он полагает главным в судьбе человеческих популяций «идеологическую наследственность». Он анализирует истоки преступности, исследует биологические и социальные основания этики. Любищев приходит к выводу, что «отказ от всечеловеческой, космополитической морали есть страшный регресс, чудовищные последствия которого пережили люди в XX в.». И очень хорошо, что вывод о примате человеческой морали возвращается в миропонимание и основу политики людей нашего общества.

Поскольку генетика в наши дни неизбежно проникает в социологию, образование, здравоохранение, криминологию, культуру, знакомство с мыслями Любищева поможет избежать ограниченных, усеченных точек зрения и будет способствовать столь необходимой культурной полифонии.