Норберт Элиас

О ПРОЦЕССЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

К оглавлению

Глава VII. О плевании

I. Примеры

Средние века

А. Из латинского «Stans puer ad mensam»

(The Babees Book. T. 2. P. 32.)

27 Nec ultra mensam spueris nec desuper unquam. Nec carnem propriam verres digito neque scalpes. Не плюй на стол или под него.

37 Si sapis extra vas expue quando lavas.

Не плюй в умывальный таз, когда моешь руки.

В. Из французской «Contenence de table»

(The Babees Book. T. 2. P. 7.)

133 After mete when thoushall wasshe

Spitt not in basyn, ne water thou dasshe.

He плюй в умывальный таз, когда моешь руки.

D. Из «Der Deutsche Cato»,

(S .137)

E «De civilitate morum puerilium» Эразма Роттердамского

Aversus expuito, ne quem conspuas aspergasve. Si quid purulentius in terram rejectum erit, pede, ut dixi, proteratur, ne cui nauseam moveat. Id si non licet, linteolo sputum excipito. Resorbere salivam, inurbanum est, quemadmodum et illud quod qousdam videmus non ex necessitate, sed ex usu, ad tertium quodque verbum expuere1).

F. 1558 Из «Галатео» Джованни Делла Каза, архиепископа Бенневентского

(цит. по пятиязычному изданию, Женева, 1609)

S. 570. Неприлично также плевать на стол, за которым сидишь: в таком месте и в такое время нужно от сего по возможности воздерживаться; если уж без этого вообще нельзя обойтись, то делай это учтиво и незаметно.

Я часто слышал, что в иные времена целые народы жили столь размеренно и поступали так достойно, что им и не требовалось плеваться. Почему бы нам не делать этого хотя бы короткое время.

NB. Имеется в виду, что не следует плевать во время еды. Ограничение этой привычки относится только ко времени трапезы.

G. 1672 Из «Nouveau traité de Civilité» Антуана Де Куртэна

Р. 273. ...Cet usage dont nous venons de parler ne permet pas que la pluspart de ces sortes de loix soient immuables. Et comme il y en a beaucoup qui ont déja changé, je ne doute pas qu’il n’y en ait plusieurs de celles-cy, qui changeront tout de même à l’avenir.

Autrefois, par exemple, il estoit permis de cracher à terre devant des personnes de qualité, et il suffisoit de mettre le pied dessus; à present с ‘est une indecence.

Autrefois on pouvoit bâiller et с’estoit assez, pourvu que l’on ne parlast pas en bâillant; à present une personne de qualité s’en choqueroit2)

H. 1714 (?) Из анонимной «Civilité française»

(Liège)

P. 67. Le cracher fréquent est desagréable; quand il est de nécessité on doit le rendre moins visible que l’on peut et faire en sorte qu’on ne crache ni sur les personnes, ni sur les habits de qui que ce soit, ni même sur les tisons étant auprés du feu. Et en quelque lieu que l’on crache, on doit mettre le pied sur le crachat.

Chez les grands on crache dans son mouchoir.

P. 41. Il est de mauvaise grace de cracher par la fenetre dans la rue ou sur le feu.

Ne crachez point si loin qu’il faille aller chercher le crachat pour mettre le pied dessus3).

1729 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля

(Rouen)

P. 35. On ne doit pas s’abstenir de cracher, et c’est une chose très indécente d’avaler ce qu’on doit cracher; cela est capable de faire mal au coeur aux autres.

11 ne faut pas cependant s’accoútumer à cracher trop souvent, et sans nécessité: cela est non seulement très malhonnête; mais cela dégoute et incommode tout le monde. Quand on se trouve avec des personnes de qualité et lorsq’ on est dans des lieux qu’on tient propres, il est de l’honnêteté de cracher dans son mouchoir, en se tournant un peu de côté.

Il est même de la Bienséance que chacun s’accoutume à cracher dans son mouchoir, lorsqu’on est dans les maisons des Grands et dans toutes les places qui sont, ou cirees, ou parquetées; mais il est bien plus nécessaire de prendre l’habitude de le faire lorsuqu’ on est dans l’Eglise autant qu’il est possible... cependant il arrive souvent qu’il n’y à point de pavé de Cuisine, ou même d’Ecurie plus sale... que celui de l’Eglise...

Après avoir craché dans son mouchoir, il faut le plier aussitôt, sans le regarder, et le mettre dans sa poche. On doit avoir beaucoup d’égard de ne jamais cracher sur ses habits, ni sur ceux des autres... Quand on aperçoit à terre quelque gros Crachat, il faut aussitôt mettre adroitement le pied dessus. Si on en remarque sur l’habit de quelqu’un, il n’est pas bien séant de le faire connoistre: mais il faut avertir quelque domestique d’aller óter: et s’il n’y en à point, il faut l’óter soi-même, sans qu’on s’en aperçoive: car il est de l’honnêteté de ne rien faire paroitre à l’égard de qui que ce soit, qui lui puisse faire peine: ou lui donner de la confusion4’.

J. 1774 Из «Les Règles de la Bienséance et de la Civilité Chrétienne» де Ла Салля

N.B. В этом издании до одной страницы сжата глава «Du Baailler, du Cracher et du Tousser», которая в более ранних изданиях занимала четыре страницы.

Р. 29. Dans l’Eglise, chez les Grands et dans tous les endroits où regnent la propreté, il faut cracher dans son mouchoir. C’est une grossiéreté impardonnable dans les enfants, que celle qu’ils contractent en crachant au visage de leurs camarades; on ne saurait punir trop sévérement ces in civilités; on ne peut pas plus excuser ceux qui crachent par les fenêtres, sur les murailles et sur les meubles...5)

К. 1859 Из «The Habits of Good Society»

(London)

P. 256. Spitting is at all times a disgusting habit, I need say nothing more than — never indulge in it. Besides being coarse and atrocious, it is very bad for the health 6).

L. Из «Moeurs intimes du passé» Аугустина Кабане

(Paris, Série I, 1910)

P. 264. Avez-vous observé que nous reléguons aujourd’hui dans quelque coin discret ce que nos pères n’hésitaient pas à étaler au grand jour?

Ainsi certain meuble intime occupait une place d’honneur, ... on ne songeait pas à le dérober aux regatds.

Il en était de même d’un autre meuble, qui ne fait plus partie du mobilier moderne et dont, par ce temps de «bacillophobie», d’aucuns regretteront peut-être la disparition: nous voulons parler du crachoir7’.

II. Некоторые мысли о процитированных текстах о плевании

1

Как и при рассмотрении других рядов данных, здесь мы также замечаем изменение поведения начиная со Средневековья, причем это изменение имеет определенное направление. Движение полностью соответствует тому, что мы называем «прогрессом». И по сей день частое плевание, наряду с «недостаточной чистоплотностью», относится к тому, что многие европейцы считают особенно неприятным во время своих поездок по Востоку или по Африке, и если ранее у них сложился идеализированный образ этих стран, то они называют этот опыт «разочаровывающим». Подобный опыт укрепляет в них мнение относительно «прогрессивности» западной цивилизации. Но как показывают примеры, всего четыре века тому назад обычай плевания был ничуть не менее распространенным на Западе и считался чем-то само собой разумеющимся. Здесь мы имеем дело с особо ярким примером того, как происходила цивилизация поведения.

2

В приведенных нами текстах можно обнаружить свидетельства о нескольких ступенях развития. Латинские, английские, французские или немецкие правила застолья показывают, что плевание было чем-то обычным. Явно существовала общая потребность часто сплевывать. Это кажется само собой разумеющимся и в рыцарско-придворном высшем слое. К существенным ограничениям относится только то, что плевать следует не на стол, а под него. Нельзя также плевать в умывальный тазик, когда моют в нем лицо или руки; как указывается, можно сплюнуть рядом с ним. Эти запреты настолько стереотипны в записях о куртуазных манерах, что по ним можно составить представление о том, насколько часто встречались поведенческие формы, оцениваемые в таких сочинениях как «дурная привычка». Но и в отношении того, что считалось тогда «дурной привычкой», давление средневекового общества и принудительность «кондиционирования» были столь незначительны, что подобные привычки не исчезали из общественной жизни. Мы вновь видим здесь различие, возникающее между социальным контролем на средневековой фазе и на последовавшей за ней фазе развития.

В XVI в. давление общества усиливается. Предписывается исключать плевки (sputum), говорит Эразм (как всегда, показывающий переходную ситуацию), по крайней мере в том случае, если имеется платок («si quid purulentius in terram rejectum erit»). Употребление платка упоминается здесь пока что в качестве возможного, но не необходимого средства для преодоления этой привычки, которая постепенно начинает считаться неприятной.

Следующий шаг хорошо просматривается в тексте Де Куртэна (1672): «Ранее позволялось плевать на землю перед лицами высокого положения, и было достаточно растереть ногой плевок, тогда как сегодня это непристойно».

В рассчитанной на более широкие круги «Civilité» (1714) речь ведется в том же духе: «Делай это по возможности незаметно, причем так, чтобы ни себе, ни другим людям не испачкать платья. Перед «великими», т.е. перед лицами высокого положения... on crache dans son mouchoir» (нужно использовать свой платок).

У Ла Салля (1729) сходное предписание распространяется на любые места, «где чисто». К этому он добавляет, что следует привыкнуть к тому, чтобы и в церкви не плевать на пол, но пользоваться платком.

К 1774 г. не только сама привычка, но даже речь о ней делаются неприятными. В 1859 г. плевание объявляется «привычкой, во все времена отвратительной». В соответствии с продвинутым стандартом чувствительности XIX в. техническим средством преодоления этой привычки становится плевательница — по крайней мере, в домах. Кабане в 1910 г. напоминает о том, что, наряду с другими приспособлениями такого рода, она постепенно перешла из разряда публичной жизни в интимную область (пример «L»).

Со временем и это приспособление выходит из употребления. В значительной части западного общества, кажется, вообще исчезла сама потребность время от времени сплевывать. Чувствительность и сдержанность вновь достигли того уровня, о котором говорил Делла Каза: читая античных авторов, он вынес представление, что в те времена «целые народы жили столь размеренно и поступали так достойно, что им и не требовалось плеваться» (пример «F»).

3

Всякого рода табу и ограничения всегда окружают как извержение слюны, так и прочие естественные отправления. Это происходит в различных обществах, будь они примитивными или цивилизованными. Разница между запретами заключается в том, что в одних запреты связаны со страхом перед каким-то другим существом и подкрепляются внешним принуждением, тогда как в других это внешнее принуждение преобразуется, превращаясь в самопринуждение. Запретные склонности, вроде плевания, исчезают под давлением такого рода самопринуждения или, иначе говоря, под давлением «Сверх-Я», а внешние причины отчасти даже вытесняются из сознания. В качестве мотивов страха в сознании остаются некие воспоминания о внешних причинах. В наше время чувства страха, стыда или тягостности, связанные с плеванием, уже не концентрируются вокруг магических действий или образов богов, духов и демонов; на их место пришли более точно определяемые образы неких болезней и их «возбудителей». Но ряд примеров точно так же показывает, что рациональное объяснение происхождения данных болезней, установление того, что слюна может служить передатчиком возбудителей заболевания, никак не были первопричиной страха и прочих неприятных чувств. Не были они и двигателем цивилизации или той силой, которая привела к изменению поведения, в том числе и в случае плевания.

На протяжении долгого времени неизменно повторялось: удерживать слюну не следует. «Resorbere salivam, inurbanum est», как говорит Эразм (пример «D»). Ла Салль в 1729 г. повторяет: «On ne doit pas s’abstenir de cracher». Иначе говоря, подавлять желание сплюнуть не следует (пример «I»). Долгие века мы не обнаруживаем малейших упоминаний о «гигиенических причинах» запретов и ограничений, связанных с подобными влечениями. Рациональное объяснение опасности заражения через слюну приходит на поздней фазе изменения поведения, т.е. уже задним числом, в девятнадцатом столетии. Но даже тогда наряду со ссылками на вредные для здоровья последствия мы обнаруживаем указания на неприятность и отвратительность этого для других. Как говорится в примере «К», «besides being coarse and atrocious it is very bad for the health».

Следовало бы раз и навсегда установить, что нечто вредное для нашего здоровья совсем не обязательно возбуждает чувства стыда или тягостности. И наоборот: нечто, рождающее такие чувства, далеко не всегда должно быть вредным для здоровья. Сегодня тот, кто чавкает или ест руками, вызывает в высшей степени неприятные ощущения, хотя нам нечего беспокоиться о состоянии его здоровья. При этом мысли о вредности чтения при плохом освещении или об отравляющем газе не вызывают у нас такого рода чувств, хотя вредные последствия тут несомненны. Усиление чувств тягостности и тошнотворности от извержения слюны, появление табу, которые стали его окружать, происходят задолго до того, как возникли какие бы то ни было рациональные представления о слюне как переносчике заразы. Неприятные чувства и ограничения появляются и растут в результате трансформации межчеловеческих связей и отношений зависимости. «Ранее позволялось неприкрыто зевать или плевать», — говорится в примере «G», тогда как «ныне человек известного положения будет этим шокирован» («à present une personne de qualité s’en choquerait»). Таковы основания, приводимые людьми в качестве требований большей сдержанности. Мотивировка, связанная с необходимостью проявления социального почтения, намного предшествует мотивировке с помощью естественнонаучных воззрений. Король требует такой сдержанности от придворных как «marque de respect». В придворном обществе эта сдержанность является признаком зависимости, растущего принуждения и овладения своими аффектами. В то же самое время это — «marque de distinction», a потому она получает распространение вместе с социальным подъемом более широких слоев, подражающих придворным. Как и на более ранних этапах, слова: «Так не делают», с помощью которых воспитываются сдержанность, страх или стыдливость, лишь очень поздно, вместе с известной «демократизацией» общества, увязываются с научными теориями и равным образом распространяются на всех людей, независимо от их положения или ранга. Такое постепенное, получающее все более широкое распространение вытеснение склонностей порождается вовсе не рациональным осознанием причин заболеваний. Оно обязано своим существованием трансформациям другого рода, о которых нам еще придется говорить подробнее. Это — изменения в совместной жизни людей, перемены в строении общества.

4

Более или менее полное исчезновение самой потребности плевать является хорошим примером того, что душевный аппарат поддается формированию. Возможно, эта потребность компенсируется другими, вроде тяги к курению; быть может, она ослабляется благодаря каким-то изменениям в составе пищи. Подобно другим стремлениям такого рода, плевание может быть замещено иными склонностями. Во всяком случае, мы довольно часто обнаруживаем его присутствие у детей или при анализе сновидений; о его вытесненном характере говорит и специфический смех, вызываемый даже откровенным разговором «о таких вещах». Другие потребности не являются до такой степени заместимыми или трансформируемыми. В связи с этим возникает общий вопрос о границах трансформируемости душевного аппарата. Несомненно, он наделен собственными законами, которые можно назвать «естественными». В рамках этих законов формируется исторический процесс, ими задаются пространство его действия и границы; задачей является выяснение того, как человеческие жизнь и поведение моделируются историческим процессом. Но природный и исторический процессы в данном случае неразделимы. Образование чувств постыдного и неприятного, смещение порога чувствительности — в обоих случаях мы имеем дело и с природным, и с историческим феноменами одновременно. Эти формы ощущений представляют собой проявления человеческой природы, возникающие под воздействием определенных социальных форм и, в свою очередь, оказывающие обратное влияние на социоисторический процесс.

Трудно с уверенностью утверждать, что радикальное противопоставление «цивилизации» и «природы» представляет собой исключительно выражение скованности самой «цивилизованной» души, т.е. специфической диспропорции в рамках того душевного аппарата, что возник на новейшей фазе развития западной цивилизации. В любом случае, душевный аппарат «дикарей» ничуть не менее, чем у людей «цивилизованных», является продуктом истории. Он тоже сформирован обществом, даже если сами индивиды не имеют ни малейшего представления об этой истории. Не существует нулевого пункта в истории развития человека, подобно тому, как нет нулевого пункта в истории его социального существования, общественной взаимосвязи между людьми. Существуют социально сформированные запреты и ограничения, подобно тому, как существует их душевный субстрат с социально оформленными страхами, чувствами удовольствия и неудовольствия, приятного и неприятного. Во всяком случае, ситуация далеко не так ясна, как при обычных противопоставлениях, где стандарт так называемых «дикарей» признается «естественным» и в качестве такового находящимся в оппозиции к «цивилизованному» стандарту, признаваемому продуктом истории и общества. Пока речь идет о психических функциях людей, природные и исторические процессы с необходимостью взаимодействуют, находясь в неразрывном единстве.