Однажды меня спросили, нравится ли мне Харьков, я сказал, что нравится — правда, мне любая точка Земли нравится — и брякнул, что похож на Иерусалим. По вдохновению брякнул. Стал думать, а чем похож.
Внешне сходство только в соединении трущобных задворок и провинциально-солидной буржуазности. Нет чёткого районирования на трущобы и гетто богачей. В Иерусалиме, насколько я понимаю, совсем по другому принципу районирование, миддл-буржуа в Тель-Авиве, а нацэлита живёт в гетто в Эйн-Кереме, израильской Рублёвке, наслаждаясь тем, что там ни одного араба и много зелени.
На самом деле, Харьков похож на Иерусалим только для меня, и похож не на нынешний Иерусалим, а древний. Единство места, времени и действия для богопоклонения. Раз в год древний израильтянин отправлялся в Иерусалимский Храм. Я раз в год отправляюсь в Харьков в храм, где проходит наш церковный собор. Уже полтора десятка лет. Только за этим. Только раз в год.
Любопытно ещё одно сходство — для меня Харьков «мужское дело». Как в Храм нельзя было входить женщинам, там в Харькове — нет, не то чтобы «нельзя» приехать с женой, но ни к чему. Всюду ездим вместе, а тут — нет. Впрочем, даже если бы приехали вместе, в алтарь её бы тоже не пустили.
Ежегодная прогулка по Харькову уже превратилась в обряд, исполнение которого занимает два часа: пройтись от храма по Полтавскому шляху к центру города, перейдя речку, пройти сквозь вражеское логово — в Харькове Московская Патриархия не стесняется именоваться собой, не косит под украинскую церковь, гламурно вздымается наподобие баварского замка, и миновать этот замок невозможно.
Напротив оплота кремлёвского православия памятник с надписью «Слава Украине», четыре каменных идола у исторического музея, несколько пушек и танки. Мы говорим «Харьков», подразумеваем ХТЗ — то ли «Харьковский тракторный», то ли «Харьковский танковый, но уж точно не «христианская точка зрения».
Подняться по Тверской улице — в Харькове она называется Сумской, потому что ведёт в Сумы, и через километр повернуть назад по какой-нибудь параллельной улочке, вернуться через другой мост, мимо центрального рынка и Благовещенского собора.
Город-сон. Мой сон. Повторяющийся ежегодно. Когда меня нет, Харьков не существует, конечно. Сон без конца и без начала. От сна ко сну Харьков, надо заметить, хорошеет. Видно, что мафия не все капиталы выводит, что крестный отец, правящий городом все эти годы, не какой-нибудь упырь Кощей, а нормальный бандит со своими представлениями о справедливости, равенства и братстве. Не закатывает в асфальт, а позволяет каждому барону сходить с ума по своему. Более всего поражает навершие одного дома, которое кажется покрыто ярко-синей фольгой. Но это явно не фольга, уже несколько лет держится. Купола как у церкви, но не церковь. Очаровательная безвкусица.
Формально же, уезжая в Харьков, я вообще никуда не уезжаю, потому что город вполне повторяет схему Москвы. Высокий правый берег, низкий левый. Аристократия и плебс. Только харьковское Низкобережье пытались превратить в Высокобережье. Ничего не вышло, но очень широкие улицы с непропорционально низкой застройкой. Лишь отдельные здания — акселераты-подростки, забавные фантазии модерна или сталинского ампира, а территория в целом так и осталась вполне мещанской. Такова и Москва: смесь воплощений очередных номенклатурных фантазий с бетонным мещанством.
Понятно, что ещё лет через десять исчезнет чересполосица разрухи и гламура. Воронья слободка превратится в Парк Искусственных Лебедей. Восстановят ли наш собор во всём его великолепии начала века, останется ли он за нашей Церковью... Это уже после моей смерти. И после моего воскресения. Такова судьба нас, живых — мы живём в мире до своего воскресения, до это мир после чужих воскресений. Завидовать нечему, надо стараться, чтобы было, чему воскресать. А то как бы Харьков с Иерусалимом не прошли вперёд людей в Царство Небесное, захлопнув за собой двери.