Николай Лузин

Дело академика Николая Николаевича Лузина. СПб.: РХГИ, 1999. 313 с.

С. С. Демидов, В. Д. Есаков

"ДЕЛО АКАДЕМИКА Н.Н.ЛУЗИНА" В КОЛЛЕКТИВНОЙ ПАМЯТИ НАУЧНОГО СООБЩЕСТВА

Оп.: Демидов С. С., Есаков В. Д. "Дело академика Н.Н.Лузина" в коллективной памяти научного сообщества // "Дело академика Н.Н.Лузина". СПб., 1999.

Cм. библиографию.

Советская математическая школа – одна из ведущих мировых математических школ XX века. Тематика её исследований покрывает, практически, всю территорию математических изысканий столетия. В ряде областей (таких, например, как теория вероятностей) она была безусловным мировым лидером. Именами С.Н.Бернштейна, И.М.Виноградова, П.С.Новикова, А.Н.Колмогорова, Л.С.Понтрягина, С.Л.Соболева, Н.Н.Боголюбова отмечены вершины математических достижений века. И хотя ее география обширна – Москва, Ленинград, Киев, Харьков, Новосибирск, Минск, Тбилиси, Ташкент – ее средоточием, начиная с 30-х годов, стала Москва.

Сюда в 1934 г. из Ленинграда переехала Академия наук. Перевод Академии сразу превращал, по замыслу Сталина, столицу "первого в мире социалистического государства в мировой научный центр" и позволял держать "под рукой" само "высшее ученое учреждение Союза ССР", как это было зафиксировано в ее Уставе в 1927 г.

Вокруг механико-математического факультета Московского университета, Московского математического общества и Института им. В.А.Стеклова сложилось уникальное научное сообщество, определявшее течение математической жизни страны. Течение это было мощным и относительно спокойным. Сталинские репрессии сравнительно слабо (по сравнению, скажем, с биологами) затронули математическое сообщество. Можно назвать лишь несколько имен крупных математиков, таких как глава Московской школы, почетный член АН СССР Д.Ф.Егоров, ленинградский математик член-корреспондент АН СССР В.С.Игнатовский, киевлянин академик АН УССР М.Ф.Кравчук, ставших их жертвами или, как член-корреспондент АН СССР Н.С.Кошляков, от них серьёзно пострадавший.

Однако в ряду важнейших событий, нарушивших это течение, наряду с воспоминаниями о трагической кончине в 1931 г. Д.Ф.Егорова, коллективная память математического сообщества хранила воспоминания о разразившихся в 1936 году событиях, связанных с "делом академика Н.Н.Лузина". Каждый студент-математик Московского университета 50-х – 70-х годов узнавал о том, что против признанного лидера Московской школы теории функций, души и центра знаменитой Лузитании в середине 30-х годов на страницах центральной прессы была предпринята мощная идеологическая атака. Он узнавал, что по этому делу работала специальная Комиссия Академии наук, что Лузина обвиняли во вредительстве, и что все могло бы кончиться для него трагически, если бы дело не было неожиданно остановлено по приказу свыше. Всю эту информацию любопытствующий получал изустно – никаких сведений в литературе на этот счет не существовало (читатель лишь потеряет время, если начнёт искать упоминание о "деле Лузина" в многотомной "Истории отечественной математики"¹, если не считать отголосков этих событий в кратких редакционных заявлениях в номерах "Успехов математических наук" тех лет (из которых существо дела было понять затруднительно), в книге Э.Кольмана "Предмет и метод современной математики"² и брошюре В.Н.Молодшего "Эффективизм в математике"³, с которыми любознательные могли ознакомиться лишь в читальном зале специальных библиотек.

Атмосфера любви и поклонения, окутывавшая в 60-70-е годы имя Н.Н.Лузина (прочтите публиковавшиеся тогда воспоминания⁴ Л.А.Люстерника), а также воспоминания о недавно закончившихся страшных временах сталинщины делали эту историю особенно притягательной. Ощущение бездны, разверзшейся перед математическим сообществом, и чудесного избавления от катастрофы, казавшейся неминуемой, закрепило в коллективной памяти сообщества воспоминания об этом драматическом событии. В те годы были живы ещё многие (и, как мы понимаем теперь, центральные) участники событий, но они, по различным причинам, предпочитали помалкивать. (Так, один из организаторов "дела" Э.Кольман ни словом не обмолвился о нём в своих, изданных уже в период эмиграции в Швецию, "искренних" воспоминаниях⁵.)

1. "Дело академика Н.Н.Лузина" как историко-научная проблема

Для особо интересующихся открывалась единственная возможность – получить информацию из газет 30-х годов. Сделать это было не просто (такие газеты не выдавались всем желающим), но, в принципе, возможно. В результате знакомства с этими материалами, а также по отрывочным устным воспоминаниям математиков старшего поколения в математическом сообществе сложилось представление о большой интриге, осуществленной кем-то из врагов Н.Н.Лузина (обсуждался вопрос – кем?), которая могла привести его к трагическому финалу и к драматическим последствиям для всего сообщества в целом. Ее развитие произошло стремительно (события "дела" умещаются в промежутке меньшем месяца – они приходятся на июль 1936 г.) и было остановлено, как гласила молва, самим И.В.Сталиным. Обстоятельству этому давались самые разнообразные объяснения.

Кто был автором интриги? Кто написал злополучную анонимную статью в "Правде" 3 июля 1936 г., положившую начало кампании? В обоих случаях чаще всего называлось одно имя – Эрнеста Кольмана (1892-1979) – чешского "интернационалиста", заброшенного в нашу страну событиями Первой мировой войны, большевика, математика по образованию (в 1913 закончившего Карлов университет в Праге), философа-марксиста, в период развёртывания "дела" – заведующего Отделом науки Московского Комитета ВКП(б), одного из активнейших идеологов в области науки того времени⁶. В пользу такого предположения говорили его погромные тексты 30-х годов, в частности, вышедшая в 1936 г. книга "Предмет и метод современной математики"⁷. Серьёзным изучением этой опасной темы (тем более опасной, что большинство участников событий были тогда ещё живы) никто в СССР не занимался.

Не удивительно, что её исследование начали зарубежные учёные, в распоряжении которых были только газетные публикации и издания 30-х годов, а также корреспонденция из архивов западных учёных (французского математика А.Данжуа, польского профессора В.Серпинского и др.), затрагивавшая обстоятельства "дела". Так, известный французский историк математики П.Дюгак начал сбор материалов о "деле" ещё в 60-е годы. Единственными, насколько нам известно, его работами на эту тему стали публикация писем А.Данжуа⁸ и совместная с А.П.Юшкевичем заметка⁹. Исследователь из ГДР З.Пауль, готовивший диссертацию в Одессе и допущенный в спецхран местной библиотеки, провёл чрезвычайно полное исследование всей имевшейся в советской печати информации о "деле", которое опубликовал¹⁰ только в 1997 г. уже в единой Германии.

Наверное, первым исследованием по "делу Н.Н.Лузина" проведённым в СССР, стала опубликованная только в 1990 г. на Западе в журнале "Slavic Review" работа советского философа эмигрировавшего в США А.Е.Левина¹¹. На основании анализа советской прессы 30-х годов, а также динамики научной политики советского правительства этого времени А.Е.Левин пришёл к выводу, что антилузинская кампания является звеном в цепи событий, определивших действия правительства по строительству института советской науки в соответствии с генеральным планом И.В.Сталина. Одним из важнейших элементов новой научной политики стало воспитание патриотизма советских учёных, которые не должны были отныне рассматривать советскую науку как отдельную (притом отсталую) провинцию мировой, но смотреть на неё как на авангард передовой науки своего времени. Именно в этом контексте, как предположил Левин (и в этом оказался совершенно прав), следует рассматривать "дело", а не сводить его к интриге внутри математического сообщества (которая, конечно, также имела место, но не определяла характера силового поля).

Кроме этого, Левину с помощью остроумных и убедительных соображений удалось выявить автора анонимной антилузинской публикации от 3 июля в "Правде" – им, судя по всему, действительно оказался Э.Кольман.

В конце 80-х годов политический климат в СССР начал меняться. Стали доступными закрытые доселе архивные источники и оказалось возможным свободное обсуждение событий советской истории. "Дело академика Н.Н.Лузина" начало выходить на передний план. Здесь исследователей ждала редкая удача. Т.А.Токаревой совместно с работниками Архива АН СССР был обнаружен случайно сохранившийся и, весьма вероятно, неполный экземпляр машинописного текста стенограммы заседаний Комиссии Академии наук СССР по делу академика Н.Н.Лузина. Обязательные экземпляры, которые должны были храниться в Архиве в положенном для них месте, оказались уничтоженными заинтересованными лицами. Таким образом, в руках исследователей оказались бесценные материалы, над которыми сразу начала работать группа исследователей под руководством выдающегося нашего историка математики Адольфа Павловича Юшкевича (1906-1993).

Первые результаты этих исследований¹² оказались достаточно неожиданными. Скрытым нервом событий "дела" предстала борьба за власть внутри математического сообщества и центральным нападающим на заседаниях специальной Комиссии по делу, созданной Президиумом АН СССР, оказался один из первых учеников Н.Н.Лузина – выдающийся советский математик П.С.Александров. Кроме того, исследования 90-х годов, касающиеся перипетий академической жизни, событий "егоровщины", дела "Национально-фашистского центра", творчества Н.Н.Лузина и др.¹³, существенно изменили наши представления об эволюции советского математического сообщества в 30-е годы. Но, пожалуй, самой важной находкой последних лет стало обнаруженное В.Д.Есаковым осенью 1997 г. в Архиве Президента РФ содержащее 21 лист дело "Об академике Н.Н.Лузине", внесшее принципиальное изменение наших взглядов на сущность "дела" и характер его развития.

Подтвердилось высказанное А.Е.Левиным предположение, что "дело академика Н.Н.Лузина" следует рассматривать, прежде всего, в контексте политики партии и правительства (то есть лично И.В.Сталина) в области научного строительства, долженствующей стать авангардом мировой науки завтрашнего дня. В числе важнейших задач такого строительства – воспитание у советских учёных соответствующей идеологии, одной из основных установок которой должен быть "патриотизм советского учёного". Эта политика задавала основные силовые линии поля, в котором развивались события "дела".

Его организаторами и участниками выступали люди, занимавшие в обществе очень разное положение и преследовавшие различные цели. Это – главный редактор "Правды" Л.Мехлис, развернувший на страницах боевого органа партии кампанию по реализации установок И.В.Сталина, и заведующий Отделом науки МК ВКП (б) Э.Кольман, пытавшийся использовать конфликтную ситуацию в Московском математическом сообществе для уничтожения остатков ненавистного ему духа реакционной Московской философско-математической школы. "Удачное" развитие кампании, сулило ему немалые политические дивиденды. Это – инициативные "молодые" московские математики, пытавшиеся захватить власть в сообществе. Наконец, это – маневрировавшая верхушка Академии, с одной стороны, не желавшая чрезмерного усиления политического радикализма, могущего повредить Академии, а потому не настроенная применять к Лузину самые крайние меры (исключение из Академии), с другой, опасавшаяся обвинений в мягкотелости. Каждая из этих сил преследовала свои собственные не всегда совпадающие интересы. В их взаимодействии "дело" родилось и получило своё развитие. Изучая по необходимости лишь доступные его фрагменты, предшествующие исследователи (за исключением А.Е.Левина, с самого начала взглянувшего на него с достаточно общей точки зрения), формируя свои концепции, выделяли лишь одну (ту или иную) его линию, проводимую той или иной группой, преследовавшей свой отдельный интерес. Все предлагаемые при таком, вызванном недостаточностью фактического материала, "объяснения" страдали односторонностью.

Настоящая работа – попытка преодоления этой односторонности, создания объёмной картины события, учитывающей основные линии развития, его составляющие. Она представляет собой итог более чем десятилетних исследований группы, начавшей свою работу под руководством А.П.Юшкевича, и состоящей из А.И.Володарского, С.С.Демидова, Н.С.Ермолаевой, Т.А.Токаревой. Позднее к ним присоединился В.Д.Есаков. Непосредственное участие в работе над книгой принимал директор Архива РАН Б.В.Лёвшин.

2. Советская власть и наука

Если начавшаяся в 1914 году Первая мировая война тяжело отразилась на жизни российской науки, то разразившиеся в 1917 году революции и последовавшая за ними Гражданская война стали для неё подлинной катастрофой. Прекращение нормального функционирования институтов власти, бедственная ситуация с продовольствием и топливом, поставили сообщество учёных на грань выживания. Старые и больные быстро сошли в могилу, для более молодых и энергичных наступило время поисков хлеба насущного. Петроградские математики спасались в Перми, где действовал филиал Петроградского университета, в 1917 г. обретший самостоятельность, москвичи в Иваново-Вознесенске, где функционировал созданный в 1918 году Политехнический институт, и в Саратове, где начинал работать новый университет. В тяжёлом положении оказалась Академия наук. Она уменьшилась количественно (так математический разряд потерял в эти годы академиков – А.М.Ляпунова в 1918, А.А.Маркова в 1922, членов-корреспондентов – Н.Е. Жуковского в 1921, К.А.Андреева в 1921, В.П.Ермакова в 1922). Её значение и роль в общественной жизни резко упали и даже у некоторых деятелей Наркомпроса, которому она в тот период была подчинена, появилась идея её ликвидации¹⁴. Во всяком случае, в атмосфере ожидания мировой революции вопросы науки и образования не числились у новой власти в числе приоритетных. Огромную роль в сохранении Академии наук, в налаживании исследовательских работ в новых условиях сыграл вице-президент Академии в 1919-1926 г. математик В.А.Стеклов. Именно он был инициатором создания в 1921 г. и первым директором Математического института.

Окончание Гражданской войны (1921) и угасание надежд на скорую мировую революцию означали начало эпохи государственного строительства, строительства нового советского государства, которому предстояло жить во враждебном капиталистическом окружении. Новое общество должно было сооружаться на новом идеологическом фундаменте, основой которого мыслилась марксистская (марксистско-ленинская) философии, с её приматом научности, высшим выражением которой она видела себя саму. Индустриализация страны, создание мощной военной промышленности (ведь окружение-то было враждебным!) ставили науку и образование в ряд важнейших областей государственного строительства. Если в первые послереволюционные годы советская власть, предъявляя большие требования к студенчеству (в его ряды не должны были быть допущены представители эксплуататорских классов), терпела наличие старорежимной (даже в идеологическом плане) профессуры (от неё требовалась лишь лояльность), то к концу 20-х годов ситуация начала меняться. У Сталина созревал грандиозный план перестройки всего здания науки, скреплённого новой идеологией.

Как и всё в СССР, наука должна быть централизована, управляема и идеологизирована. Венчать пирамиду советского научного устройства должна Академия наук, для чего её реформировали и обустроили новым Уставом. Согласно этому Уставу, принятому в 1927 г. (а затем "совершенствуемому" в 1930 и1935 гг.), Академия наук объявлялась головным научным учреждением страны. Её основной задачей провозглашалась задача социалистического строительства. В состав реформируемой Академии включался ряд членов партии. Один из них, избранный в 1929 году "старый большевик" Г.М.Кржижановский, в том же 1929 г. был введён в число её вице-президентов. Ему и было поручено надзирать за Академией. На первых порах он был единственным из её руководителей, имевшим допуск к высшим лицам партии и государства, в том числе, к самому И.В.Сталину. В 1934 году Академия была переведена в Москву¹⁵, оказавшись, таким образом, под рукой властей и под их тотальным контролем.

3. На Московском математическом фронте

Революция и Гражданская война нарушили нормальное течение математической жизни в Москве. Н.Н.Лузин со своими учениками Д.Е.Меньшовым, В.С.Фёдоровым, А.Я.Хинчиным и М.Я.Суслиным переехал в Иваново-Вознесенск, где в Политехническом Институте были созданы нормальные (по тем временам, конечно) условия для преподавателей. В Саратовском университете трудились В.В.Голубев и И.И.Привалов.

Замечательно, что, несмотря на все трудности революционного и военного времени, математическая жизнь в стране не останавливалась – столь силён был импульс, данный математическим исследованиям в стране предшествующим ходом их развития.

А.Я.Хинчин впоследствии писал¹⁶: "Может быть, в эти первые тяжёлые годы революции математика, по чисто внешним причинам, оказалась поставленной в несколько особые условия, позволившие ей развиваться интенсивнее других точных наук: математику не нужно ни лабораторий, ни реактивов; бумага, карандаш и творческие силы – вот предпосылки его научной работы; а если к этому присоединить возможность пользоваться более или менее солидной библиотекой и некоторую долю научного энтузиазма (а это есть почти у каждого математика), то никакая разруха не может остановить его творческой работы. Недостаток текущей литературы в известной степени возмещался неустанным научным общением, которые в эти годы удалось организовать и поддерживать".

В 1921 году Гражданская война закончилась, и начала постепенно налаживаться мирная жизнь. Д.Ф.Егоров всё время оставался в Москве, не давая математической жизни угаснуть. В 1920 возобновились заседания лузинского семинара, где наряду с преподавателями В.В.Степановым, П.С.Александровым, В.И.Вениаминовым и П.С.Урысоном, принимали участие студенты Н.К.Бари, Ю.А.Рожанская, В.И.Гливенко, Н.А.Селиванов, Л.Г.Шнирельман. Затем к ним присоединился А.Н.Колмогоров, в конце 1921 – М.А.Лаврентьев, в 1922 – Л.В.Келдыш, Е.А.Леонтович, П.С.Новиков, И.Н.Хлодовский и Г.А.Селивёрстов. Вернулись в Москву и включились в работу и "старики" – И.И.Привалов, Д.Е.Меньшов и А.Я.Хинчин.

В 1923-24 годах Н.К.Бари, А.Н.Колмогоров, Г.А.Селивёрстов и М.А.Лаврентьев написали свои первые работы по теории функций.

Уже в начале 20-х годов в Школе Егорова-Лузина отчётливо проявилась тенденция к расширению тематики исследований. Отправной точкой для работы в новых направлениях стали собственные разработки Школы в области метрической теории функций, которая оказывала определяющее влияние и на используемые в новых областях методы.

Ещё в годы революции сам Н.Н.Лузин и его ученики (И.И.Привалов, В.В.Голубев, Д.Е.Меньшов, А.Я.Хинчин) начали исследования в области теории функций комплексного переменного; в 1925 году к ним присоединился М.А.Лаврентьев, в свою очередь воспитавший такого известного учёного как будущий президент АН СССР М.В.Келдыш.

П.С.Урысон и П.С.Александров приступили к исследованиям, заложившим основы советской топологической школы. В 1925 г. под руководством Александрова начал работать топологический семинар, из которого вышли такие знаменитые впоследствии математики, как А.Н.Тихонов и Л.С.Понтрягин.

В 1923 г. А.Я.Хинчин получил первые важные результаты по теории вероятностей. В конце 20-х-начале 30-х этими вопросами начал заниматься крупнейший русский математик XX века А.Н.Колмогоров, в 1933 году предложивший общепринятую сегодня аксиоматику теории. Так начиналась Московская школа теории вероятностей.

В те же годы А.Я.Хинчин приступил к исследованиям в области теории чисел. В 1925/26 году он организовал семинар по теории чисел, в котором участвовали молодые А.О.Гельфонд и Л.Г.Шнирельман.

В конце 20-х – в начале 30-х годов Л.А.Люстерник, Л.Г.Шнирельман, эмигрировавший из Германии А.И.Плеснер и А.Н.Колмогоров заложили основы советской школы функционального анализа, среди питомцев который мы видим одного из крупнейших современных математиков И.М.Гельфанда.

В.В.Степанов вёл работу в области теории дифференциальных уравнений. В конце 20-х появились результаты И.Г.Петровского, будущего ректора Московского университета, и В.В.Немыцкого.

Д.Ф.Егоров и В.А.Костицын продолжили исследования по теории интегральных уравнений; позднее к ним присоединился И.Г.Петровский.

И.И.Жегалкин, В.И.Гливенко, А.Н.Колмогоров, позднее П.С.Новиков занимались проблемами математической логики.

Если к этому добавить и такие традиционные для Москвы области исследования как дифференциальная геометрия (Д.Ф.Егоров, С.П.Фиников, С.С.Бюшгенс), обогащённая трудами по тензорной геометрии приехавшего из Одессы В.Ф.Кагана, и прикладную математику (С.А.Чаплыгин), и завезённая из Киева учеником Д.А.Граве О.Ю.Шмидтом новая алгебра (к занятиям в этой области в Москве присоединился ученик П.С.Александрова А.Г.Курош, а позднее ученик А.Н.Колмогорова А.И.Мальцев), а также учесть значимость полученных москвичами в этих направлениях результатов, то можно сказать, что Москва к началу 30-х годов превратилась в один из ведущих в мире центров математической мысли.

Довольно тесный математический кружок, группировавшийся в предреволюционные годы вокруг Д.Ф.Егорова и Н.Н.Лузина, вырос в крупный математический центр. Рост этот, как это обычно случается с предприятиями, в которые вовлечены люди больших дарований и нешуточных амбиций, привёл к серьёзному усложнению взаимоотношений. Если в начале 20-х годов мы видим Лузитанию, так ученики Лузина именовали свой круг, истинным братством, объединённым вокруг обожаемого ими учителя, то уже к середине десятилетия обстановка меняется – начинается распад Лузитании. Процесс этот вызывался причинами как объективного, так и субъективного характера. Молодые вырастали, сами становились крупными учёными, обзаводились собственными учениками. Вокруг П.С.Александрова и А.Я.Хинчина сложились целые школы. Их уже не устраивало положение юных неофитов, с обожанием внимающих мэтру. Эта причина – объективная.

Немалый вклад в ухудшение атмосферы в Лузитании вносили и различные субъективные факторы, в том числе сложности во взаимоотношениях, прежде всего, конечно, с самим Лузиным, обладавшим непростым характером. Будучи личностью харизматической, притягательной для молодёжи, Лузин замечательно чувствовал себя и с успехом действовал в обстановке тесного круга, организованного как семья, сплотившаяся вокруг обожаемого учителя-отца. Человек психологически неустойчивый (некоторые из его учеников даже наделяли его личность некоторой психопатологией), он воспринимал крушение таких взаимоотношений как личную трагедию. Многими, особенно недоброжелательно относящимися к нему лицами, Лузин воспринимался как человек неискренний, даже фальшивый, в своём поведении склонный к театральным жестам.

В 20-е годы значительную часть времени он проводил за границей, что, конечно, значительно ослабляло его связи с московскими математиками. К концу десятилетия ухудшились его взаимоотношения с патриархом московской математики собственным его учителем Д.Ф.Егоровым. Это взаимное расхождение особенно ярко проявилось в период выборов в Академию в 1929 году. В итоге Егоров был избран почётным академиком, а Лузин академиком по разряду "философия". (В академических кругах издавна ходило анекдотическое выражение, что академик отличается от почетного члена академии также как "Государь" и "милостивый государь").

На протяжении 20-х годов положение Д.Ф.Егорова медленно, но неуклонно ухудшалось. Выдающийся математик, автор замечательных результатов в области дифференциальной геометрии, теории интегрируемых систем дифференциальных уравнений, теории интегральных уравнений, теории функций действительного переменного, выдающийся педагог, создатель одной из ведущих Математических школ ХХ века, он был в то же время талантливым администратором, направлявшим деятельность всей московской математики как директор Института математики и механики Московского университета, председатель Предметной комиссии по математике, наконец, президент Московского математического общества. В этот тяжёлый для науки и образования период он ни на месяц не покинул Москвы, стараясь поддержать уровень математического образования в Университете и научную жизнь в Математическом обществе. Как только в 1924 году появилась возможность возобновить издание "Математического сборника", он сделал всё возможное, чтобы в очень короткое время превратить его в один из лучших математических журналов Европы. В 1927 году он собрал в Москве Всероссийский съезд математиков. Его научный и моральный авторитет был столь высок, что ни у кого из московских математиков не возникало сомнения в его праве занимать все ключевые посты в московском математическом мире.

Человек глубоко религиозный, по своим политическим убеждениям зачастую сходившийся с кадетами (в частности с В.И.Вернадским), он плохо относился к новой власти и своего отрицательного отношения к ней скрывать не пытался. Будучи председателем Предметной комиссии по математике и директором Института математики и механики Московского университета, Д.Ф.Егоров в меру своих возможностей противодействовал проводившейся тогда большевиками политике очищения студенчества от лиц, имевших плохое (с точки зрения тогдашних идеологов) социальное происхождение. Только благодаря ему многие впоследствии знаменитые математики "дурного" происхождения (например, И.Г.Петровский, бывший сыном купца) смогли закончить Университет и стать профессиональными учёными.

Разумеется, подобный человек в конце 20-х годов уже не мог долго сохранить столь важное положение в Московском университете, где во второй половине 20-х годов порядки наводил ректор А.Я.Вышинский. Отшумели события "Шахтинского дела" (1928), тема "саботажа" в среде специалистов стала привычной для читателей советских газет и журналов. Пора было приниматься за враждебных новой идеологии "реакционных профессоров". И "пролетарское студенчество" развернуло кампанию против Егорова. Первым их успехом стало его смещение с поста председателя Предметной комиссии по математике. Весной 1930 года его удаляют с поста директора Института математики и механики Московского университета. На его место приходит "красный профессор" О.Ю.Шмидт, открывший свою деятельность на новом поприще призывом к сотрудникам Института перестроить работу на марксистской основе и обвинением во вредительстве тех, кто попытается этому препятствовать. Взявший после него слово уже бывший директор Института Д.Ф.Егоров заявил, что истинным вредительством является навязывание всем стандартного мировоззрения.

В июне того же года в Харькове на Первом всесоюзном съезде математиков Егоров вместе с небольшой группой участников съезда (в которую вошёл также С.Н.Бернштейн) выступил против предложения отправить от имени съезда математиков приветствие в адрес проходившему тогда в Москве XVI съезда партии. Разумеется, "протестанты" получили достойную отповедь, и телеграмма была отправлена.

А уже в сентябре 1930 года Д.Ф.Егоров был арестован по сфабрикованому на Лубянке делу Всесоюзной контрреволюционной организации "Истинно-православная церковь" (одно из обозначений катакомбной церкви), по которому, вместе с известным философом А.Ф.Лосевым, оказался среди главных обвиняемых, и в 1931 г. умер в ссылке в Казани¹⁷).

После ареста Д.Ф.Егорова положение Московского математического общества становится в высшей степени шатким. Оно могло разделить судьбу многих научных обществ того времени – оказаться закрытым. И лишь ценой быстрых и решительных действий – осуждения обществом деятельности Егорова и его реорганизации¹⁸, избрания президентом Общества Э.Кольмана (протоколы общества за этот период уничтожены, и эта информация получена нами от Л.А.Люстерника) – Общество удалось спасти.

События вокруг "процесса Промпартии" и арест Д.Ф.Егорова чрезвычайно перепугали Н.Н.Лузина, незадолго до этого вернувшегося из длительной зарубежной командировки. Он уклонился от участия в руководстве Обществом (вице-президентом которого он был до этого) и, опасаясь разгула идеологов и пролетарского студенчества, покинул Университет. Он нашёл себе пристанище у академика С.А.Чаплыгина в ЦАГИ и продолжал (с 1929) работать в находившемся тогда в Ленинграде Математическом институте им.В.А.Стеклова, где возглавил отдел теории функций. Он стал также председателем Математической группы Академии наук (пост соответствующий нынешнему академику-секретарю отделения математики).

Страх Н.Н.Лузина был вполне оправданным. Развернувшаяся после ареста Егорова идеологическая кампания не прошла мимо него стороной. Один из лидеров этой кампании неоднократно упоминавшийся нами Э.Кольман не оставлял его своим вниманием. Будучи в творческом отношении математиком очень слабым, он, как это нередко случается с людьми амбициозными, имел претензии на определённую (и, конечно, не самую малую) роль в математическом сообществе. Как мы уже говорили, в 1931 году он уже побывал (после Н.Е.Жуковского и Д.Ф.Егорова!) президентом Московского математического общества (!). Как говорится, положение обязывает и в 30-е годы он выступил с несколькими беспомощными математическими работами, но реализовал он свои амбиции в многочисленных сочинениях по философии и истории математики (справедливости ради, заметим, что среди его исторических сочинений есть и заслуживающие внимания¹⁹). Кольман-марксист распознал враждебный дух в мировоззрении лидеров старой Московской философско-математической щколы (Н.В.Бугаева, П.А.Некрасова и др.), с которой (не без основания) связал философско-религиозные искания Д.Ф.Егорова, П.А.Флоренского и Н.Н.Лузина. Против них он неоднократно и чрезвычайно агрессивно выступал в печати.

Упомянутое выше, хранящееся в Архиве Президента РФ дело "Об академике Н.Н.Лузине" открывается чрезвычайно интересным для нас документом – доносом Э.Кольмана. Это послание не имеет адресата, но можно не сомневаться, что оно было разослано в отделы ЦК, в контрольные и карательные органы. Его секретность определена самим Кольманом:

СЕКРЕТНО

Член Академии наук математик Н.Лузин, избранный в 1929 г. по кафедре философии, отказался подписать обращение советских учёных к заграничным по поводу процесса Промпартии и в знак протеста против реорганизации Московского Математического Института и Московского Математического Общества, президент которого ЕГОРОВ арестован, ЛУЗИН оставил работу в Московском Математическом Институте и ушёл в ЦАГи. Так как ЛУЗИН является специалистом по абстрактнейшей части теории множеств, не имеющей никаких практических приложений, и в качестве руководителя так называемой Московской Математической школы, он хвастает, что "никогда не решил ни одного конкретного уравнения", то вряд ли в ЦАГи он может принести большую пользу.

Нужно подчеркнуть, что ЛУЗИН близко связан с виднейшим французским математиком БОРЕЛЕМ, активным сотрудником Французского военного ведомства²⁰. В бытность свою в 1929 г. в Париже ЛУЗИН гостил у БОРЕЛЯ.

О воинствующем идеализме ЛУЗИНА красноречиво говорит следующая выдержка из отчёта на заседании Академии о его заграничной поездке: "повидимому, натуральный ряд чисел не представляет из себя абсолютно объективного образования. Повидимому он представляет собой функцию головы того математика, который в данном случае говорит о натуральном ряде. Повидимому, среди задач арифметики есть задачи абсолютно неразрешимые". На эту тему ЛУЗИНЫМ во время командировки во Францию написана книга и там же издана²¹.

Кроме ЛУЗИНА в самое последнее время стал работать в ЦАГи профессор КАСТЕРИН, ушедший демонстративно из Института Физики при 1 МГУ, где он вел разлагающую антиобщественную работу.

22/2.31 Э.Кольман²²

Этот донос написан в период следствия по делу об организации "Истинно-православная церковь", по которому проходил Д.Ф.Егоров. В своих публикациях против Лузина Э.Кольман возводил лузинское мировоззрение к идеологии "черносотенной московской философско-математической школы" и ставил её в прямую связь с фашистской идеологией. Поэтому совершенно неудивительным представляется скрытый от современников Лузина факт его прохождения (вместе с С.А.Чаплыгиным) в качестве члена антисоветского "Национально-фашистского центра" в разрабатывавшемся ОГПУ в 1933 году деле, по которому был осуждён П.А.Флоренский. (Ни сам Лузин, ни Чаплыгин ничего об этом не знали, хотя в ОГПУ хранились целые дела, содержащие массу "фактов", каждый из которых был достаточен для их ареста и последующего осуждения. Чего стоят письменные "показания" свидетелей – в конце концов по этому делу осуждённых – содержащие, например, такие "подробности", как "данные" о встрече Лузина с А.Гитлером и получении от него инструкций!)²³.

Общая ситуация и идеологические нападки Э.Кольмана, содержавшиеся в его статьях (подобные тем, которые мы видим в приведённом выше доносе), заставили Лузина изменить характер работ, публиковавшихся в СССР. В его советских публикациях 30-х годов прикладная тематика занимает почётное место.

Итак "инициативная группа" без излишних усилий добилась ощутимых успехов в борьбе за власть в математическом сообществе. Отстранение Д.Ф.Егорова было достигнуто в результате длительной осады "пролетарского студенчества" и решительных действий "красных профессоров". Причина его ареста не была связана с обстоятельствами внутриматематической или внутриуниверситетской жизни – он был привлечён по делу, имевшему религиозную окраску. Так что власть в московском математическом сообществе сама упала в руки "молодежи" – с 1932 года президентом Московского математического общества стал П.С.Александров (сохранивший этот пост до 1964 года!), а главным редактором "Математического сборника" – "красный профессор" член партии О.Ю.Шмидт.

Самый влиятельный математик предыдущей формации их учитель Н.Н.Лузин сам без боя удалился со столичной авансцены. Он, правда, обрёл некоторые позиции в Ленинграде – в Академии наук СССР, но в столице (а именно отсюда вершилась высокая политика!) его влияние сошло на нет. Здесь царствовала "молодёжь". П.С.Александров владычествовал в Московском математическом обществе – основной в Москве (а, следовательно, в СССР) математической организации. Он находил понимание у одного из влиятельнейших в сфере науки того времени лиц – у заведующего Отделом науки МК партии тов.Э.Кольмана.

Донос Кольмана имел и реальную практическую направленность в условиях начавшейся подготовки к Международному конгрессу математиков в Цюрихе, который намечался на 4-12 сентября 1932 г., и, устраняя Лузина от участия в нем, призван был обеспечить присутствие в Цюрихе молодых руководителей Московского математического общества П.С.Александрова, Э.Кольмана и др. И это им удалось. 23 июля 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило делегацию на Международный конгресс математиков в составе академика С.Н.Бернштейна, профессоров Н.Г.Чеботарева, П.С.Александрова, А.Я.Хинчина и тов.Э.Кольмана²⁴. Каких бы то ни было обосновывающих это решение материалов, обнаружить не удалось.

Однако, столь вопиющее положение не могло пройти совсем не замеченным и, очевидно, после соответствующих ходатайств заведующий сектором научно-исследовательских учреждений Культпропа ЦК ВКП(б) Ф.Горохов обратился (дата отсутствует) в Секретариат ЦК с просьбой утвердить дополнительную командировку на конгресс академику Н.Н.Лузину. Он писал: "Академик Лузин является очень крупным математиком, специалистом по теории функций действительного переменного, создавшим московскую математическую школу в этой области. Его учениками является ряд выдающихся московских математиков. Приходится считаться также с тем, что не приезд на конгресс академика Лузина вызовет среди участников конгресса известные недоумения и возможные нарекания на Советские организации"²⁵.

Эта просьба была рассмотрена. 23 августа 1932 г. Секретариат ЦК разрешил командировку в Цюрих академику Лузину, и 25 августа это решение было утверждено Политбюро ЦК²⁶. Но на конгрессе Н.Н.Лузин не был.

Дорога за границу ему была закрыта. Весной 1934 г. Н.Н.Лузин обратился с просьбой разрешить ему выезд во Францию для лечения. Подобные привилегии предоставлялись многим ученым, но решением Политбюро ЦК от 9 июня 1934 г. просьба Лузина была отклонена²⁷ после отрицательного отзыва ОГПУ.

Однако триумф был недолговечным. Великий Сталин вершил историю. И следующий ход в его державной игре – перевод в 1934 году Академии наук СССР и Математического института им.В.А.Стеклова в Москву. И вчерашнее выделенное особое положение математиков МГУ и Московского математического общества скукоживается. Вперёд выходит Академия наук и стекловский Институт. А, следовательно, вновь на первых ролях оказывается ненавидимый влиятельной в Москве инициативной группой "молодых" математиков их общий учитель – Н.Н.Лузин. Пришла беда – открывай ворота! Восстанавливается институт учёных степеней и научных званий и председателем Математической квалификационной комиссии назначается всё тот же Лузин ("интрига" Академии и "Стекловки"!).

Столько усилий и всё напрасно! Как справиться с Лузиным? Как оттеснить его с первых ролей? Надеяться на помощь ленинградских академиков С.Н.Бернштейна, А.Н.Крылова и И.М.Виноградова, директора стекловского Института, особо не приходится – все они в превосходных отношениях с Лузиным. Есть только один "свой" академик-математик, недавний директор Института математики и механики МГУ "красный профессор" партиец О.Ю.Шмидт. В стекловском Институте имеется пятая колонна – его учёный секретарь поднаторевший в боях на "Ленинградском математическом фронте" Б.И.Сегал, один из активнейших в Академии комсомольцев восходящая звезда советской математики член-корреспондент Академии С.Л.Соболев, наконец, уже состоящие в штате "Стекловки" москвичи (даром что ученики Н.Н.Лузина) – член-корреспондент АН СССР Л.Г.Шнирельман, А.О.Гельфонд и Л.А.Люстерник.

В осуществлении антилузинской кампании активное участие должны были принять бывшие ученики Лузина "молодые инициативные" московские математики и, прежде всего, наиболее непримиримый по отношению к нему П.С.Александров. Блестящий математик, уже успевший завоевать европейскую известность, член-корреспондент (с 1929 года) АН СССР, П.С.Александров достаточно быстро трансформировался в самостоятельную фигуру, избрав для себя отличную от лузинской область исследований – топологию, и создав (вместе со своим рано умершим другом П.С.Урысоном) собственную Школу. Человек огромного честолюбия, П.С.Александров не мог долго выносить положение лица, находившегося в тени, и довольно рано вошёл в конфликт с учителем.

Движущей силой интриги выступил главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис. Ему была подброшена идея – использовать собранные (Кольманом и его "молодыми" друзьями) антилузинские материалы для развёртывания кампании по борьбе за воспитание советского патриотизма у отечественных учёных. И Мехлис с радостью ухватится за неё. Научное строительство – одна из тем наиболее любезных сердцу великого Сталина. В марте 1935 г. Политбюро ЦК ВКП(б), обсудив вопрос о распределении обязанностей между секретарями ЦК, постановило наблюдение "особенно за Отделом культуры и пропаганды, поручить тов.Сталину" ²⁸. В структуру Культпропа входил и Отдел науки, научно-технических изобретений и открытий.

4. Завязка интриги

Интрига была закручена просто. Академика, в числе "многих московских учёных", пригласили "присутствовать на выпускных испытаниях в одной из школ". Академик "выбрал 16-ю школу Дзержинского района". Он, в свойственной ему манере, выразил удовлетворение своим посещением экзамена по тригонометрии, дал высокую оценку уровню подготовки учащихся и пообещал "бывать в школе ежемесячно..., чтобы поближе познакомить школьников с судьбами высшей математики, раскрыть перед ними всю увлекательность этой поистине замечательной науки". Академика попросили поделиться впечатлениями с читателями "Известий" и ничего не подозревавший учёный легко на это согласился. Устроители дела хорошо знали характер Н.Н.Лузина – отзыв мог быть только преувеличенно хвалебным. (Впрочем, в это время вряд ли кто рискнул выступить с критикой советской школы).

27 июня 1936 г. на страницах "Известий" появилась заметка знаменитого математика "Приятное разочарование". Отправляясь на экзамен, академик полагал, что уровень ответов будет достаточно низким, и был приятно удивлён обратным: "...ответы поражали своей толковостью, обстоятельностью... Сам, увлекаясь", он "стал задавать всё более сложные и ... даже каверзные вопросы и получал на них всё те же абсолютно правильные ответы". Лузин "не мог найти в классе слабых. Державшие испытание отличались друг от друга только тем, что отвечали или более медленно, или более быстро, но всегда очень хорошо".

В заключение Лузин отметил присутствующее у школьников "глубокое понимание законов математики, на отсутствие которого" ему так часто жаловались. "Всяческой похвалы заслуживают руководители школы (директор Г.И.Шуляпин) и педагоги ..., сумевшие так образцово поставить преподавание математики" – такими словами Лузин завершил свою заметку (Приложение I).

Через пять дней 2 июля на страницах уже Центрального органа партии – газеты "Правда" – появился возмущённый "Ответ академику Н.Лузину", подписанный похваленным Лузиным "директором и политическим руководителем 16-й школы" тов. Г.И.Шуляпиным, в котором говорилось, что советская школа нуждается не в лицемерных похвалах, а в товарищеской критике. И ставился вопрос: "Не было ли Вашей целью замазать наши недостатки, и этим самым нанести нашей школе вред?" (Приложение II) Это уже не вопрос скромного директора школы знаменитому математику, а стоящих за его спиной влиятельных партийных товарищей, подающих сигнал к атаке.

И она началась немедленно. Уже на следующий день 3 июля в "Правде" появляется анонимная статья "О врагах в советской маске" (Приложение III), написанная, как мы уже говорили, судя по всему, Э.Кольманом.

В этой статье уже даётся ответ на вопрос "директора школы": "Ближайшее рассмотрение деятельности этого академика за все последние годы показывает, что нарочитые восторги, источаемые Н.Лузиным, по адресу наших школьников, далеко не случайны. Они являют собой лишь одно звено длинной цепи искусной и весьма поучительной по своим методам маскировки врага". Проявления его вражеской деятельности автор статьи видит: 1) в систематическом написании Н.Н.Лузиным похвальных отзывов на заведомо слабые работы ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов – это частица линии академика Лузина, линии на засорение советской математической науки людьми неподготовленными"); 2) в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях; 3) в присвоении результатов собственных учеников (называются покойный к тому времени М.Я.Суслин и П.С.Новиков); 4) в подсиживании и изгнании из Академии наук "действительно талантливых молодых учёных". Выявляя корни лузинского антисоветизма, автор статьи формулирует пятое обвинение: 5) Лузин "один из стаи бесславной царской "Московской математической школы", философией которой было черносотенство и движущей идеей – киты российской реакции: православие и самодержавие"; поэтому деятельность Лузина можно характеризовать как выросший на черносотенной московской почве росток "фашизированной науки".

"Сочетая такую моральную нечистоплотность и научную недобросовестность с затаённой враждой, ненавистью ко всему советскому, Н.Лузин избрал для себя тактику "быть мудрым, как змий". Он полагает, что вокруг него советские граждане дураками сидят, которых можно бесконечно и невозбранно надувать, обманывать, прикрываясь высоким званием советского учёного. Но полупочтенный академик забывает, что большевики хорошо умеют распознавать змей, в какие бы шкуры они ни рядились. Мы хорошо знаем, что Н.Лузин – антисоветский человек". Таким образом его деятельность квалифицируется как сознательное вредительство.

В обвинениях проявляются и недовольство накопившееся в определённых кругах лузинских учеников (П.С.Александров и др.), и желание молодёжи захватить лидерство в реорганизуемом советском математическом сообществе, в частности, в "головной" его организации – Академии наук (здесь особое место занимает четвёртое обвинение).

Пятое обвинение – любимый кольмановский мотив неприятия духа старой московской философско-математической школы.

Статья "О врагах в советской маске" означала только первый шаг в хорошо подготовленной пропагандистской кампании. Для её развёртывания нужно было получить высочайшую санкцию. И главный редактор "Правды" Л.З.Мехлис пишет 3 июля письмо в ЦК партии товарищам И.В.Сталину, Л.М.Кагановичу, А.А.Андрееву, А.А. Жданову, Н.И.Ежову и В.М.Молотову (Приложение IV). В этом письме он пишет о том, что собранные редакцией "Правды" материалы, связанные "с делом академика Н.Лузина, выявили ... один серьёзного значения недостаток в работе научных организаций. Сводится этот недостаток к тому, что большинство учёных наиболее интересные свои работы считают нужным публиковать главным образом и раньше всего не в СССР, а в заграничной печати. ... Считая такое положение совершенно ненормальным", Мехлис просит "ЦК ВКП(б) санкционировать развернутое выступление по этому вопросу на страницах "Правды"". И Сталин накладывает резолюцию, адресуя её председателю правительства В.М.Молотову, которому по Уставу подведомственна Академия наук: "Кажется, можно разрешить".

Итак, высочайшее разрешение получено. Центральным пунктом кампании, согласно запросу Л.Мехлиса, должен стать второй пункт обвинения выдвинутого в статье "О врагах в советской маске"²⁹.

Стоит обратить внимание на тональность резолюции – "Кажется, можно разрешить". Это не указание вождя, но лишь разрешение на исполнение просимого, данное под ответственность запрашивающего лица.

5. "Процесс пошёл"

Пока судьба вопроса решалась в верхах – Л.Мехлис писал в ЦК и ожидал оттуда реакции – нижестоящие организации должны были реагировать на сигнал "Правды". 3 июля – пятница. В Математическом институте им. В.А.Стеклова немедленно собирается собрание научных работников, на котором были обсуждены помещённые в "Правде" статьи "Ответ академику Н.Н.Лузину" и "О врагах в советской маске". В прениях выступили (Приложение V) директор Института акад. И.М.Виноградов, чл.-кор. АН СССР С.Л.Соболев, чл.-кор. АН СССР Л.Г.Шнирельман, А.О.Гельфонд, Б.И.Сегал, Л.А.Люстерник, Ф.Р.Гантмахер, С.Е.Аршон, Н.Е.Кочин, А.Ф.Бермант, М.В.Келдыш и др. Собрание осудило "гнусную антисоветскую деятельность Лузина", призвало "всю научную общественность ...страны к непримиримой борьбе с врагами народа, под какой бы маской они не скрывались, к большевистской самокритике своей собственной работы" и "постановило обратиться в Президиум Академии наук с предложением немедленно снять Н.Лузина с постов председателя группы математики Академии и председателя Математической квалификационной комиссии. Собрание поставило перед Президиумом Академии вопрос о дальнейшем пребывании Н.Лузина в числе действительных членов Академии". Наконец, собрание указало "на необходимость одновременно усилить группу математики Академии путем пополнения ее новыми действительными членами и членами-корреспондентами". Последнее указание очень характерно для всех событий "дела". Каждая группа нападающих и каждый нападающий преследовал в ходе дела свою собственную очень конкретную цель. И некоторые из них (не все, правда) этой цели достигли. Уже на выборах 1939 г. академиками станут С.Л.Соболев, А.Н.Колмогоров и Н.Е.Кочин, членами-корреспондентами А.О.Гельфонд, Л.С.Понтрягин и А.Я.Хинчин.

Следом за собранием в Математическом институте, скорее всего в субботу 4 июля было созвано экстренное заседание Президиума АН СССР, совместно с Советом Отделения математических и естественных наук и Математической группой АН СССР (Приложение VI). Его задача – обсудить публикации в "Правде". Информацию об этом заседании удалось извлечь из "россыпи" записок по "делу" непременного секретаря Академии наук СССР Н.П.Горбунова, хранящихся в Архиве РАН (Ф.606. Оп.2. Д.33). На этом заседании был заслушан доклад директора Математического института И.М.Виноградова о научной и общественной деятельности Н.Н.Лузина и, по итогам обсуждения, разработан проект Постановления. Его текст имеется в трёх редакциях. Первая написана рукой Н.П.Горбунова, вторая и третья (машинописные) содержат его пометы. Прежде всего, согласно уже установившейся традиции, "разоблачение" "Правды", признаётся полностью обоснованным и подтверждающимся "дополнительными данными, собранными Президиумом". Во-вторых, отмечается, что "математическая общественность АН ...знала в течение ряда лет вышеуказанные факты "деятельности" ак.Лузина, но не сумела подняться до их обобщения и политической оценки" – такое "признание" (здоровая самокритика) становится в советской практике жестом почти ритуальным. В-третьих, предлагаются меры, которые следует предпринять в отношении Лузина. Что особенно важно – формулируется два альтернативных варианта. В обоих вариантах предлагается: "Отстранить академика Лузина от должности председателя Математической группы и председателя Математической квалификационной комиссии...". Далее, по первому более жёсткому варианту, предлагается "поставить перед Общим собранием ... вопрос о дальнейшем пребывании его в составе АН". По второму варианту, лишь "предупредить его, что антисоветская деятельность несовместима с высоким званием действительного члена" и только "в случае повторения каких-либо антисоветских поступков со стороны ак.Лузина поставить перед Общим собранием вопрос о дальнейшем пребывании академика Лузина..."

Вопрос об исключении из состава действительных членов Академии наук СССР в 30-е годы неоднократно обсуждался в партийных, карательных и академических органах и являлся активным средством приобщения деятелей науки к потребностям советского государства. Когда 2 февраля 1931 г. на чрезвычайном Общем собрании АН СССР впервые открыто обсуждалось исключение академиков С.Ф.Платонова, Е.В.Тарле, Н.П.Лихачева и М.К.Любавского, арестованных по обвинению в контрреволюционной деятельности, и эта акция проводилась в соответствии с одним из параграфов Устава АН СССР, президент АН СССР академик-геолог А.П.Карпинский говорил: "Надо сказать, что этот параграф был включен без ведома Академии, он был включен прямо Правительством в наш Устав. В других Академиях ничего подобного не существует. Везде Академия соединяет в себе лиц всевозможных религий, всевозможных настроений и различие мнений никогда не служило причиной задержки того для чего Академия наук вообще предназначена, а именно: для выяснения научных истин".³⁰ Академики-историки были исключены. Теперь мы знаем, что в Устав АН СССР 1927 г. пункт о лишении академика его звания "если он не выполняет заданий, возлагаемых на него этим званием, или если его деятельность направлена явным образом во вред СССР" был включен на заседании Политбюро ЦК при утверждении Устава Академии 26 мая 1927 г.³¹ 22 декабря 1934 г. из членов АН СССР были исключены историк литературы В.Н.Перетц и славист М.Н.Сперанский; 23 декабря 1936 г. – химики В.Н.Ипатьев и А.Е.Чичибабин; 21 мая 1937 г. – Н.И.Бухарин и др.

В случае принятия первого варианта и последующего исключения Лузина из Академии, в соответствии с уже определившейся в сходных делах практикой, "делом" должны были заняться компетентные органы со всеми вытекающими отсюда последствиями: арестом, следствием, для которого в архивах ОГПУ собралось уже немало документов против Н.Н.Лузина, в частности, материалы по делу "Национально-фашистского центра", в котором Лузину отводилась одна из ведущих ролей, и имелись, как мы уже упоминали, "свидетельства" о его встрече с А.Гитлером на предмет получения инструкций³². Второе решение означало бы благоприятный для Лузина исход.

Два эти варианта 3-го пункта проекта Постановления стали ориентирами, которые могли определить дальнейший ход развития "дела". Для руководства Академии (в данном случае для Кржижановского и Горбунова) важно было понять настроения в верхах и, в соответствии с этим, определить собственную позицию. Конечно, у них были и свои предпочтения и, судя по всему, они предпочитали второй мягкий вариант. Жёсткий вариант, судя по дальнейшим публикациям "Правды", письму Л.З.Мехлиса И.В.Сталину и В.М.Молотову от 14 июля (Приложение XVI), о котором речь пойдёт ниже, стал целью группировки Л.З.Мехлиса-Э.Кольмана.

В той же "россыпи" горбуновских бумаг была обнаружена (Приложение VIII), использованная в качестве черновика "Выписка из Протокола Заседания Президиума от 7 июля 1936 г." (благодетельный для нынешних историков тогдашний дефицит бумаги!), помеченная 9 июля, об организации специальной Комиссии Президиума АН СССР по делу академика Н.Н.Лузина в составе: вице-президента Академии Г.М. Кржижановского (председатель), академиков А.Е.Ферсмана, С.Н.Бернштейна, О.Ю.Шмидта, И.М.Виноградова, А.Н.Баха, Н.П.Горбунова, членов-корреспондентов Л.Г.Шнирельмана, С.Л.Соболева, П.С.Александрова и проф.А.Я.Хинчина. Следует заметить, что в состав комиссии вошло лишь три непримиримо настроенных к Лузину человека – три единственных в ней его ученика – Л.Г.Шнирельман, П.С.Александров и А.Я.Хинчин. Ещё двое – О.Ю.Шмидт и С.Л.Соболев – должны были выступить нападающими "по положению" – первый как "красный профессор" и партиец, второй как один из активнейших комсомольцев тогдашней Академии. Г.М.Кржижановский, Н.П.Горбунов и А.Е.Ферсман выполняли роли руководящих работников Академии и, надо сказать, держались по отношению к Лузину, как показывают стенограммы заседаний Комиссии, достаточно лояльно. С.Н.Бернштейн просто держал сторону Лузина, а И.М.Виноградов и А.Н.Бах, судя по их редким выступлениям, скорее ему сочувствовали.

6. Чрезвычайная комиссия по "делу академика Н.Н.Лузина".

День первый

И уже во вторник 7 июля под председательством А.Е.Ферсмана собралось первое подготовительное заседание Комиссии Академии наук СССР по делу академика Лузина. По ряду оговорок, сделанных Ферсманом, и зафиксированных в стенограмме, ясно, что это первое заседание носило предварительный характер: "Наша задача заключается в том, чтобы подготовить материал для специальной Комиссии при Президиуме Академии наук, которая будет разбирать это дело со всех точек зрения" (здесь и далее в этом разделе цитируется по стенограмме заседания от 7 июля, публикуемой ниже).

Заседание проходило в обстановке неясности относительно окончательных намерений верхов – "добро" на развёртывание дела ещё не было получено. Поэтому подготовленный Н.П.Горбуновым текст Постановления (о котором, конечно, знал А.Е.Ферсман) даже не упоминался. Обсуждалась только статья в "Правде" и результаты собрания в Математическом институте, на которые и следовало реагировать. Общий тон обсуждения – выжидательный, лишённый той агрессивности, которую он приобретёт на последующих заседаниях. Сам Ферсман доброжелательно академичен. После короткого вступительного слова он предложил собравшимся обсудить содержание обвинений, выдвинутых в Центральном органе печати против Н.Н.Лузина.

Первым взял слово академик С.Н.Бернштейн, попытавшийся задать заседанию тон, благоприятный для Лузина. Говоря о Лузине, начал Бернштейн, мы должны иметь в виду, что речь идёт о человеке "исключительно крупного научного значения, имя которого пользуется большим авторитетом на Западе...". Сами результаты его деятельности являются "достаточным основанием для того, чтобы признать его крупнейшим советским математиком". Да, некоторые действия Лузина (прежде всего хвалебные отзывы на довольно слабые работы) объективно вредны для советской науки, но причиной своей они имели негативные черты его характера и вовсе не являлись сознательным вредительством. В развитии советской математики ему принадлежит выдающаяся роль. Те "широкие выводы, которые здесь пытаются сделать, указывая, что Н.Н. является врагом советской власти, сделать ни в коем случае невозможно".

После таких слов, произнесённых одним из наиболее уважаемых членов советского математического сообщества, всемирно известным математиком, в 1928 году избранным членом-корреспондентом Парижской Академии наук, пятидесятишестилетним С.Н.Бернштейном, разворачивать оголтелую атаку было тактической невыгодно. Поэтому блестящий тактик П.С.Александров, который такую атаку готовил, предпочёл, используя уместный предлог, повременить. В это время принесли стенограмму собрания в Институте им. В.А.Стеклова и слово естественным образом перешло к одному из наиболее политически активных сотрудников Института С.Л.Соболеву, который сразу поддержал обвинения "Правды", заявив, что "по нашему мнению, в заметке, которая помещена в "Правде", все можно считать доказанным, за исключением, может быть, тех высказываний, которые Н.Н. делал, быть может, своим близким друзьям и которые нам остались неизвестными".

Первое из предъявленных обвинений ("Фабрикация заведомо ложных похвальных отзывов"), кроме Соболева активно поддержали Л.Г.Шнирельман и А.Я.Хинчин, хотя, каждый из них по-своему трактовал эти действия Лузина: "Насколько это можно оценить как сознательное вредительство или презрительную безответственность ... – ... трудно сказать" (Соболев), "Это является безусловным преступлением" (Л.Г.Шнирельман) и "что касается оценки этих фактов, то здесь, конечно, я не могу говорить о том, было ли здесь или не было сознательное вредительство, т.е. определённая линия на причинение вреда советской власти" (Хинчин). Что касается темы плагиата (третье обвинение), то здесь, выдержав после выступления Бернштейна дипломатическую паузу, в достаточно резкой манере (правда, резкость эта не идёт ни в какое сравнение с той агрессивностью, которую он будет демонстрировать на последующих заседаниях) выступил П.С.Александров. Центральный пункт его обвинения касался истории М.Я.Суслина и открытых им А-множеств ("множества, которые раньше назывались множествами Суслина, потом стали называться множествами Суслина и Лузина, а теперь ... множествами Лузина и Суслина. Я считаю, что в этом отношении Н.Н. поступил не вполне этично"; "Я считаю, что это был акт большой моральной недобросовестности"). Отметим демонстративно подчеркиваемое П.С.Александровым желание вести дискуссию в морально-этической плоскости, избегая политической окраски обвинений ("я категорически отрицаю, что какие бы то ни было антисоветские настроения Н.Н. могли проявляться при полной его откровенности со мною. Я ни одного проявления этих настроений не могу констатировать"), которую он оставлял другим нападающим. Тему плагиата поддержал С.Л.Соболев, сделавшим акцент на истории с результатами П.С.Новикова ("Это явление несомненно неэтическое, и я не хочу его замазывать").

С особой активностью "молодые советские математики" поддержали четвёртое обвинение – обвинение в подсиживании и изгнании из Академии "действительно талантливых молодых учёных". Для "молодёжи" именно это обвинение являлось, конечно, центральным. Их желание добраться до рычагов управления сообществом составляло нерв их активности в "деле". Так Л.Г.Шнирельман заявляет: "...мне кажется совершенно очевидным, что роль Председателя [математической] группы [Академии наук] при наличии только тех фактов, которые подтвердились на заседании нашего Института, по-моему, Н.Н. не должна быть предоставлена". Далее даже сильнее: "Н.Н. нельзя доверять никакого научно-общественного дела". С.Л.Соболев: "...в Академии он проводил политику, которая, во всяком случае, шла во вред Академии".

Пятое близкое сердцу Э.Кольмана обвинение – в принадлежности Лузина к стае "бесславной царской "Московской математической школы"" и выращивании им на её почве ростка "фашизированной науки" – не нашло поддержки у выступавших.

Ферсман, который лучше других участников заседания владел "политической ситуацией" момента и знал о позиции руководства Академии, всё время пытался подправить его течение в нужное русло – к обсуждению второго обвинения в публикации важнейших своих результатов на Западе и лишь второстепенных в советских изданиях. На первый же его вопрос Бернштейну – "А по отношению к вопросу издания есть у вас какие-нибудь соображения личные? По поводу печатания материала за границей – что вы скажете в этой части обвинения?" – он получил совершенно нежелательный для сценаристов ответ – "Те сведения, которые у меня имеются, таковы, что это обвинение совершенно не обосновано". Не получила эта тема нужного развития и в последующих выступлениях. С.Л.Соболев: "Я согласен с С[ергем] Н[атановичем], что обвинение в том, что он печатал за границей лучшие статьи – это обвинение, может быть, необоснованное. Да если бы это и было так, то это может быть объяснено тем, что все-таки заграничные журналы печатают несравненно скорее, несравненно лучше. Так что в этом смысле могло иметь место совершенно естественное стремление напечатать там, где выйдет скорее, поскольку вопрос о выходе в свет той или иной работы, имеет смысл. Это обвинение я считаю недостаточно серьезным". А.Я.Хинчин: "Что же касается печатания его работ, то я должен признать, что факты, изложенные в этой статье, совершенно правильные, уместные, но они не дают материала для обвинения. Совершенно верно, что Н.Н.Лузин свои лучшие работы печатает за границей, но я думаю, что 90% советских математиков поступают таким же образом". Тут же следует реплика Ферсмана, желающего подправить ситуацию: "Но одновременно печатают и здесь". Не посвящённый в высший замысел Хинчин продолжает твердить своё: "Да, одновременно печатают и здесь, но именно лучшие работы печатаются за границей. Ну, может 90% – это и преувеличение, однако значительная доля советских математиков так поступают, и не из политических соображений, а из желания иметь оттиск в хорошей обложке, на хорошей бумаге и иметь поскорее, иметь без опечаток. У нас, к сожалению, этого нет". И тут же его поддерживает П.С.Александров (также, очевидно, не посвящённый в замыслы верховных стратегов): "В частности, я должен сказать, что процент иностранных работ по отношению к советским у меня гораздо больше. Я только в нынешнем году стал печатать мои работы здесь, потому что до сих пор у нас в совершеннейшем развале было это дело". И далее продолжает, демонстрируя полное непонимания стратегического замысла, и, по существу, выбивая основание из под главного обвинения: "Но я должен указать, что одну из самых своих крупных работ Н.Н. выпустил в "Математическом сборнике". Я думаю, что этот пункт вообще не принадлежит к числу сильных пунктов обвинения". И тут же А.Я.Хинчин добавляет: "Тем более что здесь еще один момент является для нас весьма серьезным. Что для нас политически более правильно: печатать наши работы здесь или за границей? Где должен быть центр тяжести, это еще спорный вопрос". А это уже совсем недопустимый промах – не Хинчину решать, что является "политически" более правильным. Ошибку немедленно пытается исправить Ферсман: "Ну, здесь вопрос в другом, здесь вопрос в отношении, в оттенке, который Н.Н. вкладывал в печатание за границей и у нас. Вот где корень".

За это упорное непонимание стратегического замысла организаторов "дела" и П.С.Александров, и А.Я.Хинчин будут наказаны (заодно достанется С.Н.Бернштейну и А.Н.Колмогорову) – 9 июля "Правда" произведёт по ним критический залп в статье "Традиции раболепия" (Приложение XI) (об этом ниже).

На вторую половину заседания был приглашён Н.Н.Лузин, зачитавший текст своего письма в ЦК ВКП(б) (Приложение Х).

"В Центральном органе партии мне как гражданину моей страны и ученому, создавшему крупнейшую в Союзе математическую школу, ученому, выдвинувшему советскую математику на одно из первых мест в мире и в течение лет разрухи сумевшему набрать среди студентов талантливую молодежь и привлечь ее к научным занятиям, – мне брошено тяжкое и позорное обвинение.

Найти в себе нравственную силу пережить это обвинение мне дает сознание моей исключительной роли в создании советской математики, и какие бы то ни были мне в дальнейшем суждены испытания, я в этом сознании черпаю неистощимый источник силы.

Я всю жизнь отдал на службу моей науки и на создание школы. Моя глубочайшая трагедия как ученого состоит в том, что моя работа протекала в период величайшей революции в истории человечества, глубокого перелома и сдвигов, которые требовали от меня, как и от всех нас, величайшего напряжения всех наших сил, чтобы правильно ориентироваться в обстановке; это мне не всегда удавалось, и поэтому я совершил ряд тягчайших ошибок. Уверенность в том, что я совершил их бессознательно, могла бы извинить их для меня, но я отлично отдаю себе отчет в том, что бессознательность этих ошибок не облегчает вреда, который они принесли моей стране", – такими словами Н.Н.Лузин начал своё письмо.

Как и полагалось в ответе на любые обвинения, выдвигаемые в то время Центральным органом партии, Лузин начал с признания доверия, оказанного ему властью, и покаяния: "Облеченный высоким доверием Партии и Правительства на посту Председателя Математической группы, я, к сожалению, часто давал рекомендации и отзывы людям, не обладающим достаточной квалификацией, и тем причинил несомненный вред делу нашего образования ...Величайшей моей ошибкой, не упоминаемой в статье ... был и мой уход из Университета в 1930 г. Сейчас мне трудно даже отдать себе отчет, как могло случиться, что я, крупный ученый, видевший своё призвание в преподавании математики, смог отказаться от преподавания в Университете ... В той же статье мне предъявлено обвинение не как ученому моей страны, но как человеку: ставится под подозрение моя моральная честность. С этим я никак не могу согласиться и убежден, что в этом пункте мне будет дана полная реабилитация .... Что касается последнего абзаца статьи Правды, где мне предъявляются чудовищные обвинения в прислуживании нынешним хозяевам фашизированной науки, то я с полным сознанием своей политической ответственности как ученого с мировым именем и гражданина Союза, заявляю, что редакция Правды была сознательно введена в заблуждение людьми, заявившими ей об этом. Это опровергается всей моей жизнью и деятельностью как ученого и как человека... Я убежден в том, что я буду реабилитирован как человек, обвиненный в моральной нечистоплотности, и как гражданин моей страны, обвиненный в тягчайшем политическом преступлении".

Возникшая по поводу заявления Лузина дискуссия вынудила его зачитать добавление к письму в ЦК (Приложение Х), в котором он ответил на обвинения в якобы организованной им травле своего выдающегося и рано умершего ученика М.Я.Суслина (1894-1919) и в присвоении им его результатов и некоторых идей другого его ученика П.С.Новикова.

Как мы уже говорили, заседание проходило в обстановке неясности относительно окончательных намерений верхов и общий тон был лишён агрессивности, которой окрашена резолюция прошедшего 3 июля собрания Математического института им.В.А.Стеклова (Приложение V), и которую приобретёт обсуждение на последующих заседаниях. Хотя, прозвучавшие отдельные высказывания указывали на возможность опасного поворота в разворачивании дела. Л.Г.Шнирельман: "... те инстанции [!], которые будут иметь в своём распоряжении этот материал³³ проверят эти предположения и высказывания в "Правде", и если они оправдаются в какой бы то ни было мере, то я, со своей стороны, считаю, что должны быть приняты самые решительные меры, и что в этом случае нельзя считаться ни с высокой ценностью его научной роли, ни с той объективно полезной ролью, которую он сыграл в развитии советской математики". Хинчин А.Я.: "...я здесь, конечно, не могу говорить о том, было ли здесь или не было сознательное вредительство, т.е. определенная линия на причинение вреда советской власти. Для этого надо залезть в душу человека".

Присутствовавший на заседании директор Математического института им.В.А.Стеклова академик И.М.Виноградов выступать, под предлогом, что его "область очень далека от области Н.Н.", отказался и на протяжении всех заседаний Комиссии держался пассивно нейтральным и, судя по всему, сочувствовал Н.Н.Лузину. Отметим также отсутствие на заседаниях Комиссии П.С.Новикова, что, учитывая вовлечённость его имени в дискуссию и довольно невысокий его тогдашний статус, требовало от него немалого мужества.

Ферсман по отношению к Лузину держался, насколько это позволяла ситуация и его официальное положение, доброжелательно, стараясь сохранять академический тон.

На заседании были сформулированы вопросы, ответы на которые должны были быть заготовлены к заседанию "специальной Комиссии Президиума". Вот эти вопросы:

1) "Что представляет собою Н.Н. как ученый?"

2) "Что представляет собою Н.Н. как руководитель и создатель известной школы?"

3) "Как можно расценивать, и имеются ли все основания расценивать отзывы, которые давал Лузин, в том духе, как это отмечено в статье?"

4) "Относительно издания на иностранных языках и относительно плагиата?"

5) "О неэтическом отношении к своим ученикам".

6) "Взаимоотношения с Московской школой..."

7) "Вопрос об общественной деятельности Н.Н. в последние годы".

Подготовка ответов по каждому из поставленных вопросов была поручена определённым участникам заседания, прежде всего С.Л.Соболеву, которому "досталось" несколько вопросов, в частности, наиболее важный, как понимал Ферсман, вопрос об издании работ за рубежом.

Подводя итог дискуссии, и стремясь заключить её на ноте приемлемой для высшего партийного руководства, А.Е.Ферсман выразился так: "Я вернулся из-за границы, где я пробыл 3-4 месяца и кипел в разной заграничной обстановке. Я вернулся с глубочайшим убеждением в той огромной ответственности, которая лежит на наших научных кругах в Советском Союзе. Я считаю, что необходимо решительное, коренное изменение в нашей необычайно косной и устарелой семье. Я должен сказать, что я вернулся в таком настроении, что я считаю, что во многих отношениях мы стоим гораздо выше Запада. Мы стоим выше в области научной идеологии. Несомненно, нам нужно многому учиться. Завтра я буду говорить о том, чему нам надо учиться, но в идеологическом отношении мы в десять раз выше. И мы здесь непобедимы. Но на нас лежит громадная ответственность в этот момент нарождающейся борьбы. Борьба действительно подготовляется, и мы должны быть во всеоружии в этой подготовке. И в этом отношении мы должны особенно чувствовать нашу ответственность. Советское правительство ждет от советского ученого совсем другой психологии. Пусть действительно он поймет те требования, которые наша страна ставит перед ним, и сольет целиком свои собственные интересы с интересами нашей страны. Этого требовать нужно со всей решительностью и со всей определенностью".

На такой сравнительно миролюбивой ноте с выражением уверенности в идеологическом превосходстве советской науки закончилось заседание во вторник 7 июля 1936 года.

7. Чрезвычайная комиссия по "делу академика Н.Н.Лузина".

День второй – "дело" набирает обороты

А 9 июля в "Правде" появилась анонимная статья "Традиции раболепия" (Приложение XI). По стилю и содержанию она резко отлична от предыдущей – "О врагах в советской маске". Прежде всего, это статья о нездоровой ситуации в некоторых научных кругах, и не только в математических. Математика присутствует в этой статье в качестве одного из примеров – наряду с биологией и физикой. "Взять хотя бы математику", – пишет автор и приводит имена учёных (П.С.Александрова, А.Н.Колмогорова, А.Я.Хинчина и С.Н.Бернштейна), которые "публикуют свои работы за границей, не печатая их у нас, в СССР, на русском языке". "Дошло до того, что даже популярные работы (по топологии, теории вероятностей) профессоров Александрова, Хинчина, Колмогорова, – пишет автор, очевидно, очень далёкий от математики, иначе он не назвал бы эти работы "популярными", – впервые напечатаны были за границей на немецком языке, а затем только был "поднят вопрос" о переводе этих работ советских ученых на русский язык и переизданы в СССР".

Приводимые в статье примеры, взятые из практики современной науки (в частности, математики) тонут в общеидеологической риторике на темы патриотизма советских учёных, авангардной роли советской науки. Звучит тезис, ставший впоследствии "общим местом" в работах по истории отечественной науки, о том, что большая наука в нашей стране – детище Великой Октябрьской Социалистической революции: "Общепризнанным фактом стала экономическая и культурная мощь Советского Союза. Восемнадцать лет диктатуры пролетариата сделали для развития науки куда больше, чем столетия помещичье-капиталистического владычества".

Как подчёркивалось в статье, советская наука "не является подобно русской дореволюционной науке "наукой второго разряда, второго и третьего "ранга", наукой провинциальной". Её успехи признаны во всём мире. В то же время в нашей научной среде ещё живы "некоторые бесславные традиции царской России". Укоренился взгляд, что только публикация научной работы за рубежом свидетельствует о её подлинной научной ценности. До сих пор считается почему-то нормальным, естественным в научной среде печатать труды советских учёных, прежде всего за границей или даже только за границей". Далее и приводятся в качестве примера упомянутые выше имена математиков. Но если – продолжает автор – по большей части, они действовали так по причине их политической незрелости, то в некоторых случаях за таким поведением кроется политический расчёт. Так случай с Н.Н.Лузиным произошёл "...не от недомыслия. Уже известно (см. статьи в "Правде" 2 и 3 июля), что академик Лузин посылал лучшие свои работы за границу нарочито, с совершенно определённым политическим умыслом печатая в СССР, как он сам цинично выражался, "всякую белиберду"". Такое положение нетерпимо. Учёные, как все советские граждане, должны быть обуреваемы чувством советского патриотизма. "Пора, давно пора обсудить и осудить во всех научных организациях бесславные дворянские традиции печатания работ в первую очередь за границей. Пора, давно пора подвергать беспощадному осмеянию и презрением окружать людей, которые с лакейским подобострастием относятся ко всему, что носит на себе заграничный штамп".

И, наконец, главное – "центр вопроса", вокруг которого отныне и предписывается строить атаку: "в осознании каждым советским научным работником своего первейшего гражданского долга – печатать свои работы раньше всего на своем родном языке, на своей родине".

Итак, публикацией "Традиции раболепия" было дано "добро" на дальнейшее разворачивание дискуссии, задано основное её направление и указана главная её мишень. При этом досталось и защитникам (С.Н.Бернштейну), и атакующим (П.С.Александрову, А.Я. Хинчину и А.Н.Колмогорову), совершенно не уразумевшим замысла великого организатора советской науки.

Под впечатлением от этой статьи уже в принципиально новой политической ситуации 9 апреля началось заседание Комиссии под председательством Г.М.Кржижановского.

Тон заседания лишён академичности первого собрания. Сама атмосфера обсуждения деятельности Лузина дышит агрессией: задетым "Правдой" нападающим нужно было правильными ходами вывести себя из-под ударов и сосредоточить их на Лузине. Делается тактически правильный ход – признание собственных ошибок и покаяние: разумеется, критика "Правды" совершенно справедлива и виновные сделают из неё правильные выводы. П.С.Александров: "Думаю, что все мы этот упрек примем. Во всяком случае я по своей линии для себя сделаю те выводы, которые вытекают из этой статьи, потому что этот упрек относится ко мне безусловно³⁴,так как я принадлежу к числу тех, которые печатали за границей свои труды" (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 9 июля).

И, наконец, лучшая защита – яростная атака на Н.Н.Лузина. Обсуждаются (уже обсуждавшиеся на прошлом заседании) варианты ответов на выдвинутые ещё 7 июля семь вопросов, отредактированные специально назначенными для этой цели членами Комиссии. Формулировки ужесточаются: Лузин – враг и деятельность его враждебна советской власти. Критические замечания Н.Н.Лузина в свой собственный адрес, сделанные им в его письме в ЦК ВКП(б) и столь любезные сердцам советских идеологов (самокритика!), разворачиваются против него самого: сам признался. Даже аналогичный грех лузинских учеников – печатание ими основных результатов на Западе – О.Ю.Шмидт "изящно" обернул против самого Лузина: "потому что в этом стиле нашем советском, фактически антисоветском – не печатать у нас – повинен тот же Лузин, как руководитель одной из школ, как наибольший западник, как популярная фигура и т.д. Все следовали его образцу". Однако П.С.Александров немедленно осознаёт опасность такой "поддержки" – сейчас (особенно после последней публикации "Правды") нужно елико возможно дистанцироваться от Лузина и его возможных влияний, дабы при невыгодном повороте дела не оказаться причисленным к "стае" Лузина, как самого Лузина всё тот же Шмидт причислял к последователям Егорова. И Александров парирует: "...я должен категорическим образом опровергнуть то, что это явилось результатом влияния на меня Н.Н.Лузина ... это моя вина, и дело вовсе не в том, что здесь сказывается воспитание Н.Н.Лузина".

Приехавший на заседание Н.Н.Лузин сделал новое заявление, явившееся ответом на последнюю статью в "Правде". Реакция на его появление производит впечатление плохо скрываемого раздражения. Не найдя нужным задать Лузину тот или иной вопрос или обсудить его заявление ("Я думаю, что этот документ ничего не изменяет...Мы вернёмся к нему потом"), Кржижановским было предложено "в свете того обмена мнений, который был [среди] товарищей математиков ... решительно подправить ... выводы и дать такую резолюцию, которая могла бы нам послужить материалом". Сделать это было поручено А.Е.Ферсману и единственному среди академиков-математиков члену партии – О.Ю.Шмидту. После того как резолюция будет выправлена "мы соберёмся вновь... наметим ряд вопросов, которые мы поставим Лузину ребром" (в частности, "насчёт "бессознательности" всех его действий"). "Затем, – продолжил председатель, – мы изберём более узкую редакционную комиссию", которая и подготовит проект обращения Академии.

Участники этого заседания были уже правильно ориентированы – куда направлена кампания. Как заметил один из наиболее опытных "бойцов", активный участник сражений на "Ленинградском математическом фронте"³⁵ учёный секретарь Математического института АН СССР Б.И.Сегал: направление – борьба с теми, кому свойственно "стремление рассматривать СССР, как задний двор культуры", для которых "культура там, на Западе". В качестве "представителя" таких раболепствующих перед Западом учёных и выставлялся Н.Н.Лузин. Сам тон обвинений и их однозначность (враг!) должен отводить удар от других упомянутых в "Правде" по недомыслию провинившихся математиков. Это желание уйти из под удара делало позицию нападавших ещё более непримиримой.

В этот же день 9 июля статья "Традиция раболепия" обсуждалась на собрании математиков Московского университета. Основным докладчиком выступила С.А.Яновская, не пожалевшая для Лузина резких выражений: "Он действовал бесцеремонно, нечистоплотно, вредительски, рассчитывая на полную свою безнаказанность" (Приложение XII). Её поддержали П.С.Александров, Л.С.Понтрягин, Ф.Р.Гантмахер, Л.А.Люстерник, А.Н.Колмогоров. К этому хору присоединился даже Н.Н.Бухгольц, совсем недавно почти чудом избежавший осуждения в процессе по делу об "Истинно-православной церкви", по которому он проходил вместе с Д.Ф.Егоровым. Собрание приняло очень жёсткую резолюцию (см. Приложение XII), квалифицировавшую "поведение Лузина" как несовместимое с пребыванием его в числе членов Ученых советов Университета и Института математики и механики и поставившую "перед Президиумом Академии наук вопрос о дальнейшем пребывании Лузина в числе действительных членов Академии".

Обсуждениями в Институте В.А.Стеклова и на механико-математическом факультете Московского университета открылась цепная реакция собраний коллективов научных учреждений, учебных заведений и научных обществ, на которых клеймилась вражеская деятельность "так называемого академика Лузина" (эту аттестацию мы позаимствовали из заголовка одной из статей в "Правде" от 15 июля – см. Приложение XIX). 10 июля такое мероприятие прошло в руководимом Г.М.Кржижановским Энергетическом институте АН СССР (см. Приложение XIV); 12-го подобное собрание было организовано Ленинградским областным бюро секции научных работников (см. Приложение XV); затем – Институтом органической химии АН СССР (см. "Правда" за 15 июля – Приложение XIX); 15 июля – Академией наук БССР (Приложение ХХ); 16 июля – Центральным бюро СНР (Секции научных работников), Центральным бюро ВАРНИТСО (Всесоюзной ассоциации работников науки и техники для содействия социалистическому строительству) и их московских организаций (Приложение XXI). Против деятельности разоблачённого врага протестовали отдельные учёные и целые научные коллективы. Трудящиеся клеймили академика позором и призывали исключить его из состава Академии наук.

8. Чрезвычайная комиссия по "делу академика Н.Н.Лузина".

День третий – "демонстрация ненависти"

В обстановке нарастания "народного гнева" 11 июля состоялось следующее заседание Комиссии. По своей агрессивности и наступательному тону оно превзошло предыдущее. "Все читали проект резолюции. Какие имеются предложения?" – этими словами Г.М.Кржижановского открывается стенограмма заседания (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 11 июля). И его участники наперебой начинают вносит изменения в текст резолюции, ужесточая формулировки и стараясь придать им более обвинительный характер. Открывает эту "демонстрацию ненависти" Б.И.Сегал – "там есть указание, что большинство прикладных работ он печатал в СССР, а по своей специальности за границей. Я предлагаю слово "прикладных" вычеркнуть, потому что с большой натяжкой можно считать две работы из 11, напечатанных в СССР, прикладными. Поэтому прикладной характер советских работ не характерен". Собрание принимает решение вместо "прикладные работы" написать – работы, имеющие "второстепенный характер". А уже в окончательной редакции, выполненной после заседания, эти работы будут охарактеризованы как "работы второстепенного характера, крайне беспомощные и математически несодержательные". Такого рода "улучшения" в текст внесли П.С.Александров, А.Н.Бах, Н.П.Горбунов, А.Н.Колмогоров, С.Л.Соболев, А.Я.Хинчин, О.Ю.Шмидт. В ходе обсуждения А.Я.Хинчин задал вопрос – какая статья Устава АН СССР даёт возможность исключать члена Академии из её состава? Непременный секретарь Академии Н.П.Горбунов дал справку: "Статья Устава об исключении гласит следующее: "Действительные члены, почетные члены, члены-корреспонденты Академии наук ...лишаются своих званий по постановлению Общего Собрания, если деятельность их направлена во вред Советскому Союзу". В таком случае, замечает А.Н.Бах, Академическое собрание и не может ставить вопрос об исключении из Академии до тех пор, пока со стороны "такого органа как Наркомвнудел" деятельность члена Академии не квалифицирована как направленная "во вред Советскому Союзу". "Ведь у нас нет еще всеобщего суда, т.е. ставится на общественное обсуждение тот или другой вопрос, и что общественное обсуждение поставит, то и будет. Это неправильно. Пока мы существуем в таком государстве, где государственная власть вполне организована, и она сможет даже не послушаться общественного мнения; как можно ставить таким образом вопрос? Мы никаких оснований не имеем так его ставить. У нас есть крепкое государство. Поэтому нельзя так ставить вопрос".

Эти слова А.Н.Баха встретили отпор со стороны А.Я.Хинчина и С.Л.Соболева. Как заявил С.Л.Соболев: "В сущности, сейчас, когда мы видим широчайшую демократию нашего государства в целом, мы не можем подходить с той точки зрения, что здесь нужны доказательства Наркомвнудела и т.д. Сейчас важнейшие мероприятия обсуждает весь народ в целом, и сейчас пора подходить к такому вопросу, как исключение, не обязательно по постановлению Наркомвнудела, а по нашей собственной инициативе ...мы имеем право решать в этих случаях сами, без всяких инстанций. По-моему, это очень важное обстоятельство, что мы имеем собственную инициативу ...ведь мы же не арестовывать его собираемся". "По Уставу для исключения достаточно установить, что деятельность направлена во вред Союзу ССР, – поддерживает его А.Я.Хинчин, – И неужели Академия наук в иных случаях не может самостоятельно, без помощи других органов, установить, что деятельность такого-то лица направлена во вред Союзу? Деятельность того или другого лица может быть направлена во вред Союзу и в тех случаях, когда эта деятельность такого рода, что НКВД не сочтет своей обязанностью вмешиваться в нее".

И если позицию молодого С.Л.Соболева, активного комсомольца, общественника, ещё как-то можно, если не оправдать, то объяснить известной наивностью и юношеской горячностью, вспомнив ещё при этом, что его-то с Лузиным ничто не связывало, то, как следует понимать А.Я.Хинчина – человека, умудрённого опытом, одного из первых лузинских учеников? Конечно, у него имелся свой персональный счёт к Лузину, возникший в ходе внутриматематических интриг в математическом сообществе. Весьма вероятно, и даже – скорее всего, во многом (может быть даже почти во всех или даже во всех) случившихся конфликтах был не прав Лузин- человек в общении непростой. Однако должен же был понимать А.Я.Хинчин – какую игру они ведут, чем может закончиться эта история для его учителя, случись его исключение из Академии?

И последний (в порядке обсуждения, но вовсе не по важности) штрих в проект резолюции внёс многоопытный Б.И.Сегал: "Разрешите, может быть и задним числом, но сделать некоторое дополнение. В заключении сказано, что "исходя из всего этого, необходимо согласиться с квалификацией "Правды" Лузина как врага советской власти". Я считаю, что эта характеристика слишком сжата, и надо добавить, по меньшей мере ... в своей деятельности приносивший вред развитию науки в СССР". Я предлагаю в конце добавить: "Показывает, что Н.Н.Лузин своей деятельностью за последние годы приносил вред советской науке и Советскому Союзу". Это "дополнение" усиливало самый опасный для Лузина пункт резолюции, дававший формальное основание для его исключения из состава Академии.

Затем на заседание был приглашён сам Н.Н.Лузин. Ему было зачитано заключение Комиссии и пункт за пунктом началось его разбирательство, в котором затравленный и перепуганный Лузин подвергся яростной атаке участников заседания. Он пытался защищаться, давая объяснения, оправдываясь. Иногда проводя контрудары, один из которых явно попал в цель. Защищаясь от обвинения, что основные теоретические свои работы по дескриптивной теории функций он печатал за рубежом и лишь прикладные не столь важные в СССР (здесь с подачи О.Ю.Шмидта, сделанной на предыдущем заседании, даже аналогичная практика нападавших – П.С.Александрова, А.Я.Хинчина, А.Н.Колмогорова и др. – была обернута против него – он-де, Лузин, и подал им дурной пример!), Н.Н.Лузин заметил: " ... как я могу игнорировать мнение т.Кольмана, который занимает высокий пост и который обрушивается на меня за теоретическую беспредметность и вредность моих работ? Конечно, нет. Моя цель была в том, чтобы не повредить моей родине. И если те лица, которым видно, как все это движется, находят мою теоретическую деятельность вредной, пусть она не вредит. Но из меня перли эти теоремы. Из меня шли эти теоремы. Что же мне было делать? Что же – в себя засовывать, что ли? И я решил, что все, чем я могу нашей стране служить в прикладном направлении, печатать у нас. А в том направлении, которое признается вредным в моей практической деятельности (ведь в нескольких газетах было напечатано мнение т.Кольмана, – и с этой стороны был употреблен прямо совершенно определенный отрицательный резкий отзыв о моих теоретических работах в связи с математическими ошибками, которые были там констатированы – не в моих сочинениях, а в отзывах тов.Кольмана, который в математическом отношении ошибается, потому что он в некоторых тонких понятиях теории функций путает, и это все мои ученики знают, и все смеются над той грубой путаницей, которая может проскользнуть по нечаянности) – все это печатать за границей. Ведь я с этим должен был считаться. Судите сами, если я буду с упорством продолжать печатать теоретические работы, приложения которых не только сейчас нет, но и в будущем не предвидится, то что это такое, как не засорение печати нашей? Вот какого упрека я боялся". (Здесь, иронизируя по поводу математической компетенции Кольмана, Лузин даже перешёл некоторые границы, диктуемые простой осторожностью). Таким образом, вина за преимущественную публикацию его теоретических работ на Западе (а этот пункт, как мы уже упоминали ранее, один из центральных в обвинении) некоторым образом вменялась Лузиным в вину Кольману. А возможность такого оборота испугала уже Г.М.Кржижановского, который в конце заседания заметил: "Я хочу предупредить Н.Н., чтобы он обдумал свою аргументацию о печатании своих трудов за границей под влиянием Кольмана".

Самыми резкими, нетерпимыми и язвительными были выступления П.С.Александрова. Основным сюжетом его атаки стала история с М.Я.Суслиным, но он не обошёл стороной и большинство других пунктов обвинения. Его речи по форме и тону напоминали выступления прокурора. Их явная враждебность, представление фактического материала в самом недоброжелательном (в ряде случаев, в превратном) освещении наталкивались на решительный протест Лузина, который, будучи не в состоянии слушать это спокойно, прерывал речь Александрова негодующими репликами. Другим активным нападающим на этом заседании выступил А.Я.Хинчин. В унисон им вторили С.Л.Соболев и, хотя, может быть и не так агрессивно, А.Н.Колмогоров, Л.А.Люстерник и О.Ю.Шмидт.

Предложенная к обсуждению резолюция по затронутым в ней темам далеко вышла за пределы семи вопросов, сформулированных на заседании 7 июля. Констатируя, что "Н.Н.ЛУЗИН является крупным ученым, возглавлявшим в течение 1915-1922 гг. одну из значительных математических школ СССР" и что в указанное время он "привлек многочисленных учеников из университетской молодежи, из которых многие стали видными учеными", резолюция перешла к обвинениям – Лузин обвинялся в плагиате у своих учеников, в презрительном отношении к советской науке и к советской школе, что нашло своё отражение в даче хвалебных отзывов на заведомо слабые работы, в эпизоде с "приятным разочарованием" и в низкопоклонстве перед Западом, выразившемся, в частности, в факте печатания лучших работ за границей и лишь второстепенных в советских изданиях. Все эти проявления, согласно резолюции, имеют под собой политическую основу. Лузин – "угодливый питомец черносотенной Московской математической школы". Его политические пристрастия проявились как в университетской истории 1911 года (при министерстве Кассо), когда он не покинул университет вместе с демократически настроенной профессурой, так и в отказе подписать обращение к французским учёным против угрозы интервенции в 1930 году. Выражение этих пристрастий усматривается и в нежелании участвовать в общественном движении, вызванном "процессом Промпартии", ставшем, согласно резолюции, причиной его ухода в 1930 г. из Университета. Резюмируя "многочисленный фактический материал, имеющийся в Академии наук и тщательно разобранный", документ "полностью подтверждает характеристику, данную Н.Н.Лузину в газете "Правда" как "врага в советской маске", своей деятельностью за последние годы принёсшего вред советской науке".

Прежде всего, заметим, что предложенное Б.И.Сегалом и принятое (!) собранием дополнение ("приносил вред советской науке и Советскому Союзу") урезано до "принёс вред советской науке". То есть, несмотря на общий жёсткий тон руководителей заседания, слова о нанесении вреда Советскому Союзу, влекущие за собой исключение из Академии, из окончательной формулировки были изъяты.

Отметим также, что тема раболепия и низкопоклонства перед Западом, составлявшая суть социального заказа, утонула в различных обвинениях, представлявшихся, конечно, очень важными "молодым советским математикам" и идеологическим соратникам Э.Кольмана. Но вряд ли они казались столь уж весомыми архитекторам советской научной политики и лично И.В.Сталину. Тема "фашизма" в резолюции не затрагивается вовсе – очевидно, на её неуместность в этом документе было указано кем-то из посвящённых в тайны или эти тайны прозревших.

Закрывая заседание, Г.М.Кржижановский обратился к членам Комиссии, которым предстояло выполнить деликатную работу по окончательному редактированию текста резолюции: "Все суждения Комиссии в значительной степени будут зависеть от того тона, который Вы примете. Сегодняшнее заседание должно быть направляющим. Давайте сделаем так, чтобы они были³⁶ проще, яснее и короче".

9. Чрезвычайная комиссия по "делу академика Н.Н.Лузина".

День четвёртый – крутой поворот

Заседание 11 июля должно было произвести на психологически крайне неустойчивого и впечатлительного Лузина жуткое впечатление. Скорее всего, именно после этого заседания он и написал публикуемое ниже (Приложение XIII) письмо не установленному адресату – кому-то очень высоко стоящему в партийно-правительственной иерархии (может быть даже самому И.В.Сталину): "Осмелюсь обратиться к Вам вследствие того, что нахожусь в чрезвычайно тяжёлом положении, из которого нет выхода.

На основе появившейся статьи в "Правде", ряд лиц, нерасположенных ко мне по личным причинам, добились опорочения моей личности как советского гражданина и как учёного. На почве этой статьи обсуждались, без моего участия, моя деятельность в Институте [математики] АН и в М[осковском] Г[осударственном] Университете, причём выносились решения на основании сообщений лиц, заведомо ко мне неприязненно относящихся.

Наконец, в А[кадемии] Н[аук] состоялось заседание специальной Комиссии, фактически состоявшей из работников Института с привлечением отдельных специалистов, на этом собрании я присутствовал и давал объяснения, но все мои объяснения не только не давали никаких результатов, но и отдельные мои высказывания намеренно извращались. Участие моё в этом заседании является самым тяжёлым переживанием в моей жизни.

При создавшемся положении я вынужден решиться Вас обеспокоить и просить дать данному делу должное направление".

Заканчивает письмо он такими словами: "В настоящий момент я совершенно морально подавлен и нахожусь на границе нервной болезни. Но в то же самое время я уверен, что я смогу собрать все свои силы для дальнейшего служения родине.

Я прошу у Вас [,] глубокоуважаемый N.N., извинения в том, что осмеливаюсь привлечь Ваше внимание к моему делу. Но ... безвыходность положения заставила меня просить поддержки у Вас, и надеюсь, что моё обращение к Вам не останется без отклика. Глубоко уважающий Лузин".

До нас дошёл черновик письма. Мы не знаем – сыграло ли оно какую-нибудь роль в дальнейших событиях? Мы не знаем даже – было ли оно вообще отправлено? Единственно, о чём на основании этого письма мы можем говорить с уверенностью, это о тяжёлом моральном состоянии, в котором оказался в то время Лузин.

Очередное заседание состоялось 13-го числа в час дня. А накануне произошли события, полностью переменившие течение дела. Смысл этих событий угадывается из хода этого заседания.

Как явствует из реплик Г.М.Кржижановского, он имел разговор "наверху", судя по всему с самим И.В.Сталиным, к которому единственным из Академии он имел прямой допуск.

"Та резолюция, которую мы писали, – объявил он (здесь и далее в этом разделе цитируется по публикуемому ниже тексту стенограммы от 13 июля), – признана правильной, выдержанной, и нет оснований её переделывать. Но некоторые пожелания здесь есть. Вот что желают от нас: в самой резолюции нужно дать побольше фактического материала... Например, по пункту третьему, там, где говорится о низкопоклонстве³⁷. Здесь надо непременно сделать несколько цитат, таких, которые это иллюстрируют... Затем в пункте относительно отзывов – привести с десяток фамилий ... По пункту восьмому – вот здесь у нас слабовато. Здесь надо бы покрепче квалифицировать, как это делается в резолюциях различных институтов, которые гораздо резче и определеннее высказываются. Наша редакция пункта восьмого впечатления не произведет. Поэтому надо ее заострить... Было бы очень важно ... в этих примерах и высказываниях сохранить свой собственный стиль. Вы напрасно шокируетесь академическими выражениями, – мы это обязаны сделать в академическом стиле. Мы, конечно, должны резко написать, но в своем собственном стиле. Здесь обращают внимание на то заключение, которое мы сделали: "... полностью подтверждает характеристику Лузина, данную в газете "Правда", как врага в советской маске". Есть совет³⁸ это заключение переделать в таком духе, чтобы здесь была совершенно самостоятельная мысль, чтобы "не плагиировать из "Правды" и их "переноса" не делать, а сказать таким образом: поступок Лузина является недостойным советского ученого, к тому же действительного члена Академии наук, а также несовместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина. Это уже не будет плагиатом. .... пункт 5 надо, пожалуй, изменить. Здесь написано – прямой плагиат. Прямого плагиата здесь нет, здесь дело обстоит тоньше... в отношении прямого плагиата – он будет опять говорить: я крупный ученый, зачем мне плагиат? Но мы должны подчеркнуть, что он обкрадывает учеников. Надо сказать эту мысль его же словами "делает перенос", это очень тонко".

Таким образом, и это главное (!), наверху (И.В.Сталиным) был поддержан мягкий вариант резолюции. Наиболее опасное для Лузина обвинение (деятельность, "направленная во вред Советскому Союзу") исчезло. Окончательный текст резолюции должен быть, по замыслу верхов, выдержан в академических тонах (и будет в них выдержан). Из неё будут выброшен термин "плагиат" (он будет заменён термином "перенос"). Будет убран заимствованный из "Правды" оборот "враг в советской маске", а вместо него появится "совершенно самостоятельный" (и главное очень оригинальный) оборот: "поступок Лузина является недостойным советского ученого, к тому же действительного члена Академии наук, а также несовместим с достоинством, которое должно быть у каждого советского гражданина". Делу придаётся статус вполне академического.

Это изменение позиции верхов ощущается в самом тоне заседания 13 июля. Оно начинается длинным покаянием Н.Н.Лузина, его обещаниями сделать из прозвучавшей критики правильные выводы, в частности, прекратить практику написания незаслуженных отзывов, печатать отныне все свои работы, прежде всего в СССР, прекратить активное общение с польскими математиками. Покаяние с пониманием и даже сочувствием было принято присутствовавшими – "товарищи" всегда готовы придти на помощь искренне "раскаявшемуся". "Последняя вещь, которую я должен сказать, это следующее, – заявил Лузин, – Страной нашей после введения Конституции абсолютно нужно гордиться. Это не только такая аксиома, но что наша Конституция это есть увенчание тех усилий, которые были сделаны. Дальнейшие усилия будут в развитии этого самого направления". И когда представитель "молодёжи" Л.А.Люстерник в заключении речи Лузина пожелал задать ещё один вопрос, он был немедленно осажен председателем: "Никаких вопросов".

Следует отметить, что Конституция СССР, которая с момента ее обнародования стала называться "сталинской", будет принята лишь 5 декабря 1936 г. Здесь же Лузин говорит о проекте Конституции, опубликованном для обсуждения.

Почему делу был дан такой оборот? Вряд ли мы когда-либо получим точный ответ на этот вопрос (хотя кто может в этом поручиться – наши архивы хранят ещё много удивительного?). Рискнём высказать некоторые соображения о возможных основаниях для такого решения.

Прежде всего, волновавшие "верховную власть" вопросы о патриотизме советских учёных в связи с публикацией их результатов на Западе, о воспитании у них чувства превосходства советской науки над наукой буржуазной (на что, собственно, И.В.Сталин и давал своё "добро") были на примере этого "дела" подняты и обсуждены как в прессе, так и в научных коллективах. При этом атмосфера большой "кампании по разоблачению", сопровождавшая это обсуждение, придавала ему необходимый для успешного восприятия общественностью градус. Так что, в значительной степени, цель, для которой и давалось "добро" на производство "дела", была достигнута.

Углублять тему "вредительства" на материале столь абстрактной и минимальным образом идеологизированной науки могло показаться нецелесообразным. Тем более что низводилось это вредительство к раболепию перед Западом, к публикации работ за рубежом, к написанию необъективных отзывов. Идеологическое разбирательство переходило на уровень обсуждения позиции математика в его трактовке понятия натурального ряда, что плохо вязалось с вредительством, атрибутами которого в советском массовом сознании были скорее диверсии на шахтах или убийцы-врачи. Уж если такую дискуссию и разворачивать, то на более выигрышном в пропагандистском плане материале, скажем, биологии с дарвиновской теорией, порассуждать о которой был не прочь и сам вождь. Темы, там рассматриваемые, идеологически заострены и понятны – обезьяны, люди, общество – сама жизнь! А вовсе не натуральный ряд или функция действительного переменного! Не сумели товарищи-идеологи (из окружения Л.З.Мехлиса) подобрать стоящий материал!

Конечно, дальнейшее развёртывание дела могло быть осуществлено за счёт раскручивания других затронутых в его ходе тем обвинениях. Однако, темы эти, судя по всему, не показались И.В.Сталину столь уж перспективными.

Преследуемая Кольманом и К^о цель разгрома последышей реакционной черносотенной Московской философско-математической школы, идеологически близких фашистам, могла показаться ему просто неактуальной. Утверждение приоритета русской науки, которое должно было стать одной из ведущих тем советской научной политики, делало сомнительной критику одной из ведущих национальных научных школ – Московской философско-математической школы. А начавшееся уже тогда заигрывание с А.Гитлером³⁹ сильно обесценивало обвинение в приверженности к философии, близкой фашистской.

Важным аргументом за прекращение лузинского "дела" могла стать и негативная реакция на преследование Лузина в академической среде. Уже 6 июля П.Л.Капица обратился со специальным письмом по этому вопросу к В.М.Молотову (Приложение VII). "Статья в "Правде"⁴⁰ меня озадачила, поразила и возмутила" – такими словами он начал письмо в защиту Н.Н.Лузина, квалифицируя статью как "вредный шаг для нашей науки и для Академии, так как это не перевоспитывает наших учёных и не подымает их престиж в стране". И хотя письмо это было возвращено автору с возмутительной резолюцией В.М.Молотова ("За ненадобностью вернуть гр-ну Капице"), оно всё же было размножено и доведено до сведения членов Политбюро.

О своей поддержке Лузину, хотя и не в столь решительной форме как Капица, заявил ряд старых и влиятельных членов Академии, в их числе – В.И.Вернадский, Н.С.Курнаков и Н.В.Насонов (Приложение IX).

О тревоге, с которой была воспринята кампания в среде старых академиков, Г.М.Кржижановский прямо сказал на заседании 11 июля (цитируем по публикуемой ниже стенограмме за 11 июля): "...причём очень желательно пригласить ветеранов, которые очень настороженно относятся, и убедить, что здесь⁴¹ нет и слова преувеличения". И далее он предложил список "ветеранов": "Нужно пригласить Прянишникова, Зелинского, Курнакова, Чаплыгина, Крылова, Надсона, Павловского, Вернадского, Архангельского, Кистяковского, Прасолова, Савельева, Струмилина, Адоратского, Рождественского, Левинсона-Лессинг[а]".

Наметившееся таким образом среди наиболее известных членов Академии настроение могло насторожить самого И.В.Сталина. Об этом настроении ему, конечно, сообщил Г.М.Кржижановский. Его со всей прямотой высказал П.Л.Капица. Вождь, взявший в это время Академию под свой непосредственный контроль и пытавшийся организовать её работу в соответствии со своим видением того, как должен действовать "штаб советской науки", меньше всего был заинтересован в отдании Академии во власть партийных функционеров среднего звена – мехлисов и кольманов. И, может быть, это обстоятельство и было главным в принятии И.В.Сталиным решения закончить дело с мягкой (для Лузина) формулировкой. Не надо торопиться (так вполне мог рассуждать вождь) с принятием слишком жёстких решений. Так ведь можно её и в "гроб похоронить". А Академии, в планах, была уготована важная роль.

Представшая в итоге разбирательства по инициированному ими (Мехлисом и Кольманом) "делу академика Н.Н.Лузина" картина оказалась загромождённой излишними и портившими эффект деталями. Обвинители преследовали свои зачастую противоречащие друг другу цели. Вопросы, которые интересовали "вождя народов" оказались погребёнными в ворохе посторонних абсолютно ненужных ему сюжетов. В этом отношении дело оказывалось в пропагандистском плане организованным хуже тех, которые с самого начала "шились" компетентными органами.

Мы рискнём предположить, что "поворот" в течении "дела" значил для его развития гораздо больше, чем это может показаться при наблюдении за поверхностным его течением. Создаётся впечатление, что его инициаторы (всё те же Мехлис с Кольманом), информированные о близящейся развязке дела "троцкистско-зиновьевского террористического центра" (процесс разразился в августе) надеялись подключить к нему и "дело академика Н.Н.Лузина", что могло сулить им немалый политический капитал. Об этом свидетельствуют некоторые косвенные данные.

Прежде всего – длительное нежелание редакции "Правды" смириться с решением по "делу", принятым Президиумом Академии.

О самом "повороте" в развитии "дела" представители "Правды" узнали только на заседании Комиссии 13 июля. Очевидно, Л.З.Мехлис не поверил тому, что "поворот" этот был санкционирован на самом верху и является окончательным. Иначе он не посмел бы 14 апреля отправить письмо И.В.Сталину и В.М.Молотову (Приложение XVI), являющееся прямым доносом на Г.М.Кржижановского. В этом письме Мехлис писал, что Кржижановский, невзирая "на присутствие беспартийных членов комиссии и беспартийных научных работников из математических кругов ... предложил несколько отредактировать текст резолюции, в основном, по его словам, одобренный в соответствующих инстанциях ... В частности, тов.Г.М.Кржижановский предложил изменить последний пункт резолюции в том смысле, чтобы не называть Лузина врагом в советской маске, как это сделано в "Правде" ... Тов.Кржижановский решил выразить своё отношение к линии поведения Лузина "по-академически", сформулировав это поведение недостойным звания советского учёного". То есть Мехлис доносит Сталину о том, что вице-президент АН СССР, изменив, таким образом, формулировку обвинения, кардинальным образом меняет сам его характер и тем самым – статус "дела".

Вряд ли Мехлис решился на такой шаг, если бы ему не были предварительно известны намерения верхов о направлении развития "дела". Скорее всего, им планировался именно жёсткий вариант развития "дела" с последующим его подключением к "процессу троцкистско-зиновьевского блока". И случившийся в нём "поворот" стал для Мехлиса и К^о полной неожиданностью. Этим и объясняются последовавшие после обозначившегося 13 июля "поворота" в течении "дела" публикации в "Правде" – 14 июля (Приложение XVII), 15 июля (Приложение XIX) и даже 6 августа (Приложение XXV), в которых Н.Н.Лузина продолжали квалифицировать как "врага в советской маске, использовавшего "высокое положение академика ... для вредительской подпольной работы" (Приложение XXV).

В пользу предположения о том, что результаты разбирательства по "делу Лузина" планировалось включить в материалы по делу "троцкистско-зиновьевского центра" говорит и статья "Усилить революционную бдительность" в сдвоенном (ибо выпущенном из-за политических событий лета 1936 г. с большой задержкой) 8-9 номере "Вестника Академии наук СССР" (Приложение XXV), в которой сообщается о раскрытии в АН СССР "террористической группы убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Из признаний участников группы "видно, как эта бандитская шайка сумела широко использовать попустительство и ротозейство многих работников старого руководства Академии наук, захватив и расставив своих людей на важнейших участках и организационных центрах Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии. Достаточно перечислить ряд имён преступников, чтобы уяснить насколько широко использовалось этими троцкистско-зиновьевскими бандитами благодушие работников Академии, объективно служившее прямым пособничеством укрепления и разветвления групп террористических убийц: Яковлев, Карев, Кошелев, Папаян, Седых, Бусыгин, Груздев, Урановский, Шаров. Это ещё не полный список отъявленных врагов и предателей нашей родины, подготовлявших чудовищные преступления и изловленных с поличным органами пролетарской диктатуры.

Глубокое возмущение и недоверие каждого честного человека вызывает абсолютная бездеятельность некоторых старых работников Академии наук, с олимпийским спокойствием относившихся к фактам выявления в Академии наук террористических групп и палец о палец не ударивших даже после разоблачения гнусной группы убийц для того, чтобы помочь очистить Академию наук от остатков притаившихся и всячески маскирующихся троцкистско-зиновьевских фашистских гадов".

Конечно, группировка Л.З.Мехлиса-Э.Я.Кольмана с радостью украсила бы приведённый выше список "отъявленных врагов и предателей нашей родины" именем академика Н.Н.Лузина. Однако И.В.Сталин распорядился иначе. И "дело Лузина" пришлось "понизить в ранге", опустив его до уровня одного из (всего!) двух указанных в этой статье примеров, призванных послужить уроками, "которые должны были, казалось, научить⁴² политической прозорливости и бдительности благодушествующих либералов". "Не работники Академии наук, – говорится в статье, – а "Правда" вскрыла серьёзный гнойник "лузинщины", позоривший антиобщественной и антигосударственной деятельностью высокое звание академика. Не работники Академии наук, а Центральный орган партии вскрыл позорные традиции, до сих пор гнездящиеся в Академии наук. Советская общественность вынесла достойное и суровое порицание этим традициям, справедливо названным "Правдой" "традициями раболепия"".

И хотя Н.Н.Лузин отделался "достойным и суровым порицанием" и ещё более серьёзным предупреждением, "что при отсутствии решительного перелома в его дальнейшем поведении" будет поставлен вопрос о его "исключении ...из академических рядов", грозило ему неизмеримо большее – оказаться включённым в "бандитскую шайку" "убийц, троцкистско-зиновьевских предателей родины". Эта чаша его миновала. Как миновала она его и в ходе процесса по делу "Национально-фашистского центра"⁴³.

10. День пятый. Финал.

Следующее заседание Комиссии, последнее, от которого сохранилась частичная стенограмма (начало заседания не было застенографировано), состоялось 15 июля.

На это заседание Н.Н.Лузин приглашён не был, из центральных нападающих присутствовал только С.Л.Соболев. Тон задавали приехавшие из Ленинграда академики А.Н.Крылов и С.Н.Бернштейн. Оба они заняли позицию активной защиты Лузина. "Почему не упоминают о том, что констатировано на том заседании, на котором я был, – что Н.Н. в 1920 году во время разрухи проявил колоссальный энтузиазм? Почему не упоминается, что с его стороны не было никаких попыток и никто не может сказать, что он выступал когда-либо против советской власти", – спрашивает Бернштейн (здесь и далее в этом разделе цитирование по публикуемой ниже стенограмме заседания от 15 июля ).

"Нельзя на этом основываться, – вступает Крылов, защищая Лузина от обвинения в пресмыкательстве перед западными учёными – т.е. на том, что говорит в своем предисловии Лебег. Ведь французы такой народ, что сказать просто "месье Лебег" – это будет оскорблением, надо обязательно написать [месье Анри Лебег]".

И уже в глухую защиту вынужден уйти Г.М.Кржижановский.

"Мы против этого не возражаем", – пробует отбиваться Г.М.Кржижановский. "Как же не возражаете, раз говорите, что человек подлизывался?" – доканчивает Крылов.

По вопросу об уходе Лузина в 1930 году из Университета Крылов заключил так: "В 1930 г. он просто ушел из Университета, а ошибка его в том, что он начал изъясняться, почему ушел. Он должен был бы сказать – захотел и ушел". Защищая оценку деятельности Лузина, включённую в проект резолюции, Кржижановский восклицает: "Я только хочу подчеркнуть одну основную мысль: мы никак не можем отказаться от оценки. В конце концов, мы его не исключаем, мы только говорим, что поведение его не таково, какое желательно для советского гражданина, и что он роняет этим поведением высокое звание члена Академии наук. Так что мы делаем ему предупреждение. Пункт 24-й Устава мы не применяем, а только делаем ему предупреждение".

Заседание 15 июля производит несколько странное впечатление – словно руководство Комиссии знакомит С.Н.Бернштейна и А. Н.Крылова с текстом проекта резолюции и пытается отстоять свою точку зрения. "Президиум уполномочен решать, как он желает. Наша Комиссия только совещательная", – этими словами А.Н.Крылова завершается стенограмма этого дня.

Есть основание полагать, что состоялось ещё одно заседание Комиссии (реплика Кржижановского, адресованная Горбунову: "По ходу дела видно, что нам придется перед Президиумом собрать еще раз заседание Комиссии") и что прошло оно 19 июля (другая реплика Кржижановского: "Я думаю, что мы можем теперь собраться 19 числа").

Как свидетельствует текст "Сопроводительной записки к проекту Постановления Президиума АН СССР об академике Н.Н.Лузине" (Приложение XXII), тексты Заключения Комиссии и проекта Постановления президиума были отправлены в Отдел науки ЦК ВКП(б) тов.К.Я.Бауману уже 25 июля. Копия – в газету "Правда". Одобрения этих документов пришлось ждать почти 10 дней. Надо полагать, что влиятельная группа, обозначенная нами именами Мехлиса и Кольмана, продолжала усилия перевести "дело" в русло жёсткого варианта. И прекратила их лишь поняв, что, принятое на самом верху решение окончательно. И 6 августа в "Правде" появилось "Заключение Комиссии" (Приложение XXIII) и, помеченное 5 августа "Постановление Президиума АН СССР" по делу академика Н.Н.Лузина (Приложение XXIV).

Публикацию этих документов предваряла передовая статья "Достоинство Советской науки" (Приложение XXV). По своему антилузинскому накалу, по резкости обвинений – "враг в советской маске", "презренный раб буржуазии", использующий "свое высокое положение академика ...для вредительской подпольной работы" и т.д. – она продолжала линию предыдущих антилузинских публикаций "Правды". Поэтому после того как "он разоблачён и заклеймён", после того как объявлено, что ему "принадлежит, быть может, первое место среди врагов советской науки и советской страны", удивительным, совершенно несоответствующим тяжести его "преступления" выглядит вынесенный ему "приговор": "Разоружив Лузина, президиум Академии наук дал ему возможность на честной работе⁴⁴ исправить свои преступления перед родиной".

"Дело" же Лузина, говорится в статье, "переросло вопрос об антисоветских действиях одного Лузина", оно стало делом "борьбы за достоинство своей отечественной, советской науки"⁴⁵.

11. "Дело академика Н.Н.Лузина" и советская наука

"Дело" это знаменовало один из важнейших этапов в становлении института советской науки. Если раньше взаимоотношения советских и зарубежных ученых не были регламентированы специально и каждый конкретный случай решался исходя из современных общих установок, диктовавшихся международной обстановкой, государственной политикой и практикой наркомата иностранных дел, то теперь этот вопрос начинает выделяться в отдельный, находящийся под непосредственным контролем ЦК партии и лично тов.Сталина. С мая 1934 года он станет заботой Политбюро, а созданной им Комиссии ЦК будет предоставлено право "решать вопрос о командировках не только с точки зрения политической благонадежности, но и с точки зрения деловой целесообразности"⁴⁶.

Одной из первых предпринимаемых в этом направление акций и стало ограничение практики публикации научных работ за рубежом. Этот вопрос, как мы видим, один из центральных в перипетиях лузинского "дела". Дальше – больше. Такая практика будет надолго приостановлена вообще. Совсем прекратится широко распространённая в 20-е годы публикация советских научных изданий на иностранных языках. Это ещё впереди. "Дело" Лузина – только первый шаг в этом направлении. Наиболее прозорливые или перепуганные понимают всё правильно. Уже на заседании 13 июля кающийся и "осознавший" свою вину Лузин прямо заявил (цитируется по стенограмме заседания комиссии от 13 июля, публикуемой ниже): "я ... считаю недостойным после того как у нас так сильно развита печать, и, главным образом, после акта о Конституции, которая на нас налагает обязанность и гордость и которую мы должны защищать до последней капли крови. Теперь обращаться к Западу для печатания той или иной статьи не нужно. Если же у нас та или иная статья не печатается, то значит, для этого имеется чисто научное основание. Тогда нужно исправить это, а не обращаться к услугам Запада, так как это нам совершенно не нужно".

Представление о советской науке как авангарде мировой, станет общим мотивом, который будет вбиваться в голову студенту, только ещё приступающему к её постижению. И если во многих случаях это приводило к сильному искажению реальной картины в представлениях, то для некоторых областей это в той или иной степени соответствовало действительности. Так советская математика была на очень высоком уровне, а по некоторым разделам (например, в теории вероятностей) была даже мировым лидером. Для математики такая пропаганда оказалась даже благотворной – она помогла советским математикам преодолеть известный комплекс неполноценности и ощутить себя в ряду лидеров современной науки.

Интересную мысль по этому поводу высказал Д.А.Александров⁴⁷, отметивший начавшийся уже в самом начале 30-х годов рост самодостаточности советского национального научного сообщества в некоторых областях науки, в том числе в математике. Уже в 1931 году неоднократно упоминавшиеся нами "молодые инициативные математики", перехватившие лидерство в московских математических кругах, опубликовали в № 3-4 38 тома "Математического сборника", ответственным редактором которого выступил Л.А.Люстерник, обращение от редакции – "Советские математики, поддерживайте свой журнал!" – в котором, в частности, писали: "Среди большинства советских математиков сохранилась традиция печатать свои лучшие работы в иностранных журналах. Больше того, ... пользовалась распространением точка зрения, усматривавшая в [этом] факте ... преодоление советской наукой культурной блокады. Этот взгляд, конечно, неправилен: рассыпанная по журналам Германии, Франции, Италии, Америки ..., советская математика ... не может показать собственного лица. Рост научных кадров внутри СССР, поворот советской математики лицом к социалистическому строительству ставят перед нами задачу создания журнала, отражающего эти сдвиги... Поэтому мы продолжаем снабжать иностранными резюме статьи, написанные на русском языке, и печатаем статьи на иностранных языках... Группа московских математиков ...принимает на себя обязательство печатать свои статьи, в первую очередь, в "Математическом сборнике" и призывает к этому математиков Советского Союза"⁴⁸. Таким образом, стихийное движение снизу за самоутверждение национального научного сообщества в событиях 1936 года получило поддержку сверху.

Возвращаясь к перипетиям дела Лузина, отметим, что советское математическое сообщество благополучно преодолело рифы разбирательства по "делу", хотя нанесённая рана оставила на его теле болезненные шрамы.

Пролегла полоса отчуждения между Н.Н.Лузиным и большинством его учеников – оно проявится и в его, великого педагога, последующей отстранённости от университетской деятельности, и в его позиции на выборах в Академию наук – он предпримет всё от него зависящее, чтобы П.С.Александров не был избран её действительным членом (он стал им только после кончины учителя), и в известной истории с пощёчиной, которой наградил Лузина А.Н.Колмогоров, и в составе редколлегии собрания сочинений Н.Н.Лузина, в которую вошли исключительно его ученики, не принимавшие участие в травле своего учителя. Другая полоса отчуждения пролегла между "старыми академиками" (С.Н.Бернштейном, И.М.Виноградовым, А.Н.Крыловым, Н.М.Крыловым, Н.Н.Лузиным) и новой инициативной порослью (прежде всего с П.С.Александровым, А.О.Гельфондом, А.Н.Колмогоровым, Л.С.Понтрягиным, С.Л.Соболевым, Л.Г.Шнирельманом, А.Я.Хинчиным).

Лидеры математического сообщества в полной мере осознали опасность, проистекающую от идеологов типа Э.Кольмана, и постарались сделать так, чтобы в дальнейшем подобные люди были отставлены от математического сообщества как можно далее. Как только положение Кольмана на партийном Олимпе пошатнулось – он потерял свой пост в МК партии – математики (А.О.Гельфонд и Л.Г.Шнирельман) поторопились нанести удар по его математической репутации, опубликовав в "Успехах математических наук" разгромную рецензию⁴⁹ на вышедшую ещё в 1936 г. (!) его книгу "Предмет и метод современной математики"⁵⁰ А так как существовать без штатных идеологов в советское время не полагалось никакой науке, они постарались максимально ограничить их круг в математическом сообществе небольшим числом лиц, которым они доверяли. Наиболее влиятельным идеологом в московском математическом сообществе, особо поддерживаемым университетскими математиками, стала С.А.Яновская, известный логик, философ и историк математики, много сделавшая для развития в СССР исследований по математической логике⁵¹.

Что помогло устоять советскому математическому сообществу в тяжёлые годы идеологических погромов 30-х годов? Почему оно не разделило судьбу, скажем, советской биологии и, в итоге, отечественная математика не была отброшена в своём развитии на десятилетия назад, а пережила благополучную эволюцию одной из ведущих мировых школ? У нас нет претензии на то, что мы в состоянии дать достаточно полный ответ на подобный вопрос. Мы можем лишь высказать некоторые соображения, позволяющие понять – почему такое счастливое развитие событий оказалось для математики возможным. Прежде всего, математика уже в дореволюционной России была одной из наиболее развитых областей науки (вспомним имена Н.И.Лобачевского, П.Л.Чебышева, С.В.Ковалевской). Так что к 20-ым годам нынешнего века в стране уже сложилось достаточно многочисленное и чрезвычайно мощное научное сообщество. Даже в случае удаления его лидеров (арест Д.Ф.Егорова, исключение с ведущих позиций Н.Н.Лузина) оно сохраняло в своём составе достаточное количество выдающихся математиков, способных успешно им руководить. Важно, что в этом сообществе царил академический дух высокой науки. Это определялось и влиянием предшествующего поколения – учеников П.Л.Чебышева (А.А.Маркова и В.А.Стеклова) в Ленинграде и Д.Ф.Егорова в Москве. Особенно важным, на наш взгляд, оказалось моральное влияние Д.Ф.Егорова, патриарха Московской математики, носителя высокого морального духа, окончившего жизнь мучеником за веру. Поразительно, что его имя – врага советской власти, осуждённого советским судом – неоднократно вспоминается во время разбирательства по "делу Лузина" и произносится там всегда с почтением. Высокий моральный стандарт, оставленный Егоровым, волей неволей служил его ученикам мерилом дел и поступков. Это уберегало сообщество от проникновения в его руководство кольманов, способствовало сохранению идеалов и норм научности, определявших его нормальное функционирование.

Во главе всех важнейших институтов (математических подразделений Академии наук, математических обществ и т.д.) и предприятий (съездов, изданий и т.п.), как правило, стояли крупные учёные. И даже если они подчас не являлись достойными в других отношениях людьми, их научный уровень не мог не сказываться на руководимой ими деятельности.

"Дело академика Н.Н.Лузина", вторжение власти в положение научного сообщества в СССР не осталось эпизодом 1930-х годов. Борьба за "утверждение советского патриотизма", против раболепия и низкопоклонства перед культурой и наукой Запада, за "перевоспитание" советской интеллигенции вспыхнут с новой силой после окончания войны. Массированная кампания, организованная И.В.Сталиным и А.А.Ждановым, к участию в которой будет привлечен и министр государственного контроля СССР Л.З.Мехлис, примет характер общесоюзной партийно-идеологической кампании, проводниками которой станут "суды чести", проходившие в 1947-1948 гг., а затем выльется в печально известную борьбу с космополитизмом⁵⁴.

В ходе ее вновь всплывет и "дело Лузина". Осенью 1948 г. в Варшаве проходил VI съезд польских математиков, на котором предусматривалось и чествование известного польского ученого В.Серпинского. В связи с обращением Польской Академии наук президент АН СССР академик С.И.Вавилов обратился в ЦК ВКП(б) с просьбой командировать в Польшу делегацию советских ученых в составе А.Н.Колмогорова, П.С.Александрова и К.К.Марджанишвили. Секретариат ЦК ВКП(б) отклонил просьбу президента АН СССР, и причиной тому являлось чествование В.Серпинского. Обосновывая это решение заместитель заведующего Отдела агитации и пропаганды Л.Ф.Ильичев писал Г.М.Маленкову:

"Польский профессор Серпинский известен как один из самых реакционных польских математиков и буржуазных националистов. В 1936 г. в связи со статьей в газете "Правда", критиковавшей акад[емика] Лузина Н.Н. за преклонение перед иностранщиной и неправильное отношение к молодым научным кадрам, он выступил в печати в защиту Н.Н.Лузина, с нападками на советскую печать. Серпинский препятствовал деятельности прогрессивной части польских студентов.

Секретарь парторганизации Математического института им.В.А.Стеклова Академии наук СССР Марджанишвили, рекомендованный для поездки в Польшу, справедливо считает посылку советских ученых на VI съезд польских математиков нецелесообразной.

Учитывая, что VI съезд польских математиков связан с чествованием реакционного польского профессора Серпинского, Отдел пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) просьбу академика Вавилова о посылке на съезд делегации советских математиков не поддерживает"⁵⁵.

В результате борьбы с раболепием и низкопоклонством перед Западом после начавшегося в июле 1947 года обсуждения "Закрытого письма ЦК ВКП(б) по делу профессоров Клюевой Н.Г. и Роскина Р.И." были приняты Постановления о резком сокращении международных научных связей, прекращено издание академических журналов, выходивших на иностранных языках. Запрещено помещение в академических, научно-технических и даже медицинских изданиях оглавлений и резюме на иностранных языках и т.д. Потребовались десятилетия для восстановления нормального взаимодействия советских ученых с учеными зарубежных стран.

И последнее. Чувство вины перед учителем, судя по всему, не покидало "одержавших победу" учеников. Буквально гимном Лузину звучат воспоминания Л.А.Люстерника⁵². О своём долге перед памятью учителя до самой смерти не забывал один из величайших математиков нашего века А.Н.Колмогоров⁵⁴.

Один из авторов этих строк в 1966 году, в бытность аспирантом механико-математического факультета МГУ, участвовал в собрании, посвящённом 70-летию П.С.Александрова. Происходило оно в актовом зале главного здания Московского университета при большом стечении публики. Поздравить знаменитого учёного собралась вся математическая Москва, гости из других городов СССР. Присутствовал и гость из Парижа – выдающийся французский математик Лоран Шварц. В самом конце очень пышной церемонии выступил сам юбиляр. Его великолепная речь (он был блестящим оратором!), произнесённая с типичными для него грассирующим "эр" и резкими (если угодно – каркающими) интонациями, прерывалась аплодисментами и сопровождалась дружным смехом аудитории (его шутки были поистине изысканы). Пиджак, неизменно серого цвета, широкий узел галстука (он всегда завязывал его только так), сдержанная, несколько аффектированная жестикуляция, поблескивание поражающе толстых стекол его очков (он страдал исключительной близорукостью), абсолютно лысый череп... Свою речь он проиллюстрировал несколькими выразительными эпизодами – воспоминаниями о выдающихся своих современниках. Вспомнил он, конечно, и друга юности П.С.Урысона, и своих учителей – незабвенных Дмитрия Фёдоровича Егорова и Николая Николаевича Лузина.

О последнем он рассказал такой случай. Дело было во время государственного экзамена на физико-математическом факультете Московского университета, который он закончил за несколько месяцев до Революции – в 1917 году. Среди доставшихся ему вопросов был такой – взять какой-то интеграл. Так как делать этого он не умел, он начал безо всякого толку производить различные преобразования подынтегрального выражения. Исписав всю доску, не на йоту не приблизившись к решению задачи, он услышал тихий, но решительный приказ одного из экзаменаторов – Н.Н.Лузина: "Немедленно всё сотрите". Выполняя указание учителя, Павел Сергеевич краем глаза зафиксировал приближение второго экзаменатора – облачённого в вицмундир профессора Л.К.Лахтина. "Ну как, – спросил он, – господин студент подсчитал интеграл?". И Лузин в свойственной ему театральной манере, закатив глаза, произнёс: "Да, ... это было прекрасно! Это было прекрасно!" Комментируя этот эпизод, Павел Сергеевич с гордостью заметил, что брать интегралы он так и не научился, и занятие это ему так никогда и не понадобилось. "За всю мою жизнь, – похвастал он, – мне не пришлось никогда считать интегралы!" Зал реагировал живо. А уже по окончании официальной церемонии подошедший к Павлу Сергеевичу тогдашний декан факультета Н.В.Ефимов на счёт этой шутки укоризненно заметил, что, рассказав этот эпизод, П.С. поступил непедагогично, ведь в зале присутствовали студенты!

Мы же хотим обратить внимание на иное – так уж получилось, что рассказ Александрова (безо всякой на то специальной установки рассказчика) пародировал эпизоды "дела Лузина" – опять возникла тема "хвалебного отзыва" ("Да,... это было прекрасно! Это было прекрасно!") на заведомо слабую работу (в этом случае на просто отсутствующий ответ). Опять неискренность Лузина, прикрываемая всё тем же театральным жестом. Однако здесь подзащитным выступает уже не бесталанный математик (вроде Шадхана), а сам Павел Сергеевич. И Лузин уже не "враг в советской маске", а мудрый благодетель – зачем спрашивать с человека вычисление интеграла, когда круг его интересов далёк от математического анализа. Поступи Лузин иначе, иначе мог окончиться и экзамен. Конечно, талантливый Александров преодолел бы и его. Но кто знает, какую травму эта история могла бы нанести ему, человеку чрезвычайно самолюбивому. И не могла бы эта травма оказаться роковой для его математической карьеры? И привязанный к своим ученикам Лузин спасает его таким несколько сомнительным (если занять позицию слишком последовательного моралиста) жестом. Позволим себе предположить, что в этом эпизоде проявилось жившее в Павле Сергеевиче чувство вины перед учителем, время от времени, находившее своё выражение в самой неожиданной форме. Как это случилось в этой милой шутке, за изящным оборотом которой, угадывается тема личной драмы яркой личности, причастной к трагическим событиям нашей национальной истории.

Примечания

1. История отечественной математики. Киев, 1966-1970. Т.1-4.

2. Кольман Э. Предмет и метод современной математики. М., 1936.

3. Молодший В.Н. Эффективизм в математике. М, 1938.

4. Люстерник Л.А. Молодость Московской математической школы // Успехи математических наук. 1967. Т.22. Вып.1(133). С.137-161; Вып.2(134). С.199-239; Вып.4 (136). С.147-185.

5. Кольман Э. Мы не должны были так жить. New York: Chalidze Publications, 1982.

6. Подробнее о нем см.: Кольман Э. Мы не должны были так жить. New York: Chalidze Publications, 1982; Илизаров С.С. Эрнест Кольман, Никита Хрущев и ИИЕТ // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. №.1. С.152-156; Документы о пребывании Эрнеста Кольмана в Институте истории естествознания и техники АН СССР // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. №.1. С.156-161.

7. См. прим. 2.

8. Dugac P. N.Luzin. Lettres à Arnaud Denjoy avec introduction et notes // Archives internationales d’histoire des sciences. 1977. T.27. P.179-206.

9. Yushkevich A.P., Dugac P. "L`affaire" de l`Academicien Luzin // Gazette des mathematiciens. 1988. №3. P.31-35.

10. Paul S. Die Moskauer mathematische Schule um N.N.Lusin. (Berliner Studien zur Wissenschaftsphilosophie und Humanontogenetik. Bd.11). Bielefeld: Kleine Verlag, 1997.

11. Levin A.E. Anatomy of a public campaign: "Academician Luzin`s case" in Soviet political history // Slavic Review. 1990. V.49. № 1. P.90-108.

12. См. уже упоминавшуюся в прим.9 статью А.П.Юшкевича и П.Дюгака, а также Юшкевич А.П. Дело академика Н.Н.Лузина // Вестник АН СССР. 1989. №4. С.102-113; Юшкевич А.П. Дело академика Н.Н.Лузина // Репрессированная наука. Л., 1991. С.377-394.

13. См.: Демидов С.С., Паршин А.Н., Половинкин С.М. О переписке Н.Н.Лузина с П.А.Флоренским // Историко-математические исследования. 1989. Вып.31. С.116-124; Ермолаева Н.С. Новые материалы к биографии Н.Н.Лузина // Историко-математические исследования. 1989. Вып.31. С.191-202.; Demidov S.S. The Moscow School of the Theory of Functions in the 1930s // S.Zdravkovska, P.L.Duren (Eds.) Golden Years of Moscow Mathematics. (American Mathematical Society, London Mathematical Society: History of Mathematics.V.6). Providence, Rhode Island. 1991. P.35-53; Demidov S.S., Ford Ch. Luzin and the Affair of the "National Fascist Center" // Dauben J., Folkerts M., Wussing H. (Eds.) History of Mathematics: States of Arts. San Diego, Boston, New York, London, Sydney, Tokyo: Academic Press.1996. P.137-148; Форд Ч. Дмитрий Фёдорович Егоров: материалы из архива Московского университета // Историко-математические исследования. 2-я серия. 1996. Вып.1(36). № 2. С.146-164, Токарева Т.А., Володарский А.И. Среди писем Н.Н.Лузина // Институт истории естествознания и техники им.С.И.Вавилова РАН. Годичная научная конференция. 1996. С.193-196; Демидов С.С. Москва математическая // Москва научная. М., 1997. С.136-160; Демидов С.С. До и после Лузитании // Природа. 1997. № 9. С.98-110; Ермолаева Н.С. Н.Н.Лузин и академическая среда // Историко-математические исследования. 2-я серия.1997. Вып.2(37). С.43 – 65; Форд Ч. Великий перелом на московском математическом фронте // Историко-математические исследования. 2-я серия. 1999. Вып.3(38). №2 С.74-91; Демидов С.С., Токарева Т.А. О письме Н.Н.Лузина в ЦК ВКП(б) // Историко-математические исследования. 2-я серия. 1999. Вып.3(38), № 2. С.119-127.

14.См.: Есаков В.Д. Переезд Академии наук в Москву // Москва научная. М., 1997. С.454.

15. См.: Есаков В.Д. Переезд Академии наук в Москву // Москва научная. М., 1997. С.452-467.

16. Хинчин А.Я. Математика // Десять лет Советской науке / под ред. Ф.Н.Петрова. М.-Л, 1927.

17. Подробнее см.: Тахо-Годи А.А. Лосев. М., 1997.

18. Люстерник Л.А., Шнирельман Л.Г., Гельфонд А.О., Понтрягин Л.С., Некрасов. Декларация инициативной группы по реорганизации Математического общества // Научный работник. 1930. №11-12. С.67-71.

19. Личность Э.Кольмана (1892-1979) неоднозначна, его биография изобилует неожиданными поворотами (см. прим.5, 6). После потери в 1938 г. поста заведующего Отделом науки МК ВКП(б) работал в 1939-1945 гг. в Институте философии АН СССР, а в 1945 г. был направлен в Прагу, где возглавлял Отдел пропаганды ЦК компартии Чехословакии. В 1948 г., после выступления против тогдашнего секретаря ЦК Р.Сланского, был арестован и переправлен в СССР, где три с половиной года провел в тюрьмах на Лубянке, в Суханово и в Лефортово. В 1952 г. был реабилитирован и работал в различных институтах Москвы, в частности, в Институте истории естествознания и техники АН СССР. Им был написан ряд трудов по истории и философии математики. Среди его исторических сочинений есть работы представляющие интерес и для современного читателя (например, опубликованная в 1955 г. биография Бернарда Больцано). Известен своими выступлениями 50-х годов в защиту кибернетики. В 1976 г. эмигрировал в Швецию, где написал воспоминания (см. прим.5), в которых ни словом не обмолвился о "деле Лузина".

20. В 1925 г. Э.Борель был даже морским министром в правительстве П.Пенлеве.

21. Имеется ввиду: Lusin N. Leçons sur les ensembles analytiques et leurs applications. Paris: Gauthier-Villars, 1930.

22. Архив Президента РФ (АП РФ). Ф.3. Оп.33. Д.189. Л.1.

23. См.: Demidov S.S., Ford Ch. Luzin and the Affair of the "National Fascist Center" // Dauben J., Folkerts M., Wussing H. (Eds.) History of Mathematics: States of Arts. San Diego, Boston, New York, London, Sydney, Tokyo: Academic Press. 1996. P.137-148.

24. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ). Ф.17. Оп.3. Д.893. Л.10.

25. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.114. Д.317. Л.127.

26. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.3. Д.897. Л.23.

27. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.3. Д.946. Л.31.

28. См.: Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М., 1995. С.143.

29. Следует заметить, что кампания такой направленности не была в этот период изолированным явлением. За месяц до этого (4 июня) "Ленинградская правда" выступила с обвинениями учёных Пулковской обсерватории в преклонении перед заграничными публикациями. Не исключено, что эти обвинения "могли послужить толчком для более крупного антилузинского дела". См.: Александров Д.А. Почему советские учёные перестали печататься за рубежом: становление самодостаточности и изолированности отечественной науки. 1914-1940 // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. №3. С. 4.

30. Перчёнок Ф.Ф. Академия наук на великом переломе // Звенья. Исторический альманах. 1991. Вып.1. С.227-228.

31. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.3. Д.636. Л.3-4.

32. См. прим. 23.

33. Имеются в виду газетные публикации, стенограммы и резолюции заседаний общественности – Авт.

34. Действительно, что уж может быть безусловнее в этот период критического упоминания в "Правде" – Авт.

35. Ермолаева Н.С. О так называемом "Ленинградском математическом фронте" // Труды Санкт-Петербургского математического общества. СПб, 1998. Т.5. С.380-394.

36. В тексте – "оно было" – Авт.

37. То есть, собственно говоря, по главному пункту обвинения – Авт.

38. Подчёркиваем – "есть совет" – Авт.

39. См. прим.23.

40. "О врагах в советской маске".

41. В обвинениях против Лузина – Авт.

42. И, разумеется, ничему не научили – Авт.

43. См. прим.23.

44. Не на лесоповале, скажем, а в Академии наук в должности действительного её члена – Авт.

45. "Дело Лузина" стало сигналом для развёртывания преследований аналогичного характера по всему Союзу. Так, по его образцу было организовано дело в Томске, где объектом нападок стала группа математиков (среди них два бежавших от нацизма, и направленных Наркомпросом в Томский университет немецких математика – Стефан Бергман и брат Э.Нётер Фриц Нётер), издавших на немецком языке "Известия НИИ математики и механики" См.: Кликушин М.В., Красильников С.А. Анатомия одной идеологической кампании 1936 г.: "лузинщина" в Сибири // Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992.

46. См.: Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. М., 1995. С.70.

47. См.: Александров Д.А. Почему советские учёные перестали печататься за рубежом: становление самодостаточности и изолированности отечественной науки.1914-1940 // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. №3. С. 4-24.

48. Советские математики, поддерживайте свой журнал! // Математический сборник. 1931. Т.38. № 3-4. С.1.

49. Гельфонд А.О., Шнирельман Л.Г. Реценция на книгу Э.Кольмана "Предмет и метод современной математики". Соцэкгиз. Москва. 1936. 316 с. // Успехи математических наук. 1938. Т.4. С.334-336.

50. См. прим.2.

51. Башмакова И.Г., Демидов С.С., Успенский В.А. Жажда ясности // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 4. С.108-119.

52. См. прим.4.

53. См.: Колмогоров А.Н. Письмо в редакцию "Историко-математических исследований" // Историко-математические исследования. 1984. Вып.28. С.337-338.

54. Подробнее об этом см.: Есаков В.Д., Левина Е.С. Дело "КР" (из истории гонений на советскую интеллигенцию) // Кентавр. 1994. №3. С.54-69 и №4. С.96-118.

55. РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.118. Д.163. Л.100-101.