В.Г.Трухановский

Оп.: Новая и новейшая история. №№4-5, 1990 г. Ср. 19 век. Англия.

В наше время, кажется, уже трудно найти исследователей, которые отрицали бы роль личности в истории. О признании этой роли свидетельствуют как новый широкий поток литературы об исторических деятелях различных стран и эпох, так и возросший интерес читателей к этому литературному жанру. Вероятно, с этим явлением связано и то, что авторитетный английский еженедельник "Экономист" в мае 1989 г. напомнил своим читателям следующее утверждение Оскара Уайльда: "Личности, а не принципы движут эпохами!" Не будем поспешно оспаривать мнение Уайльда, особенно в свете исторического опыта XX в., давшего яркие примеры того, как усилиями политических и государственных-деятелей, придерживавшихся одних и тех же идей, приверженных одной и той же идеологии, проводилась в жизнь прямо противоположная политика в сфере руководства государственной жизнью. Вероятно, вскоре историки и философы исследуют и объяснят механизм этого феномена.

Годы жизни и творчества Оскара Уайльда приходились на вторую половину XIX в. Именно в это время выдающуюся роль на политической и государственной сцене играли, привлекая к себе пристальное внимание английской и международной общественности, такие люди, как лидер консервативной партии Англии и многократный премьер-министр Бенджамин Дизраели и королева Виктория. Об их значении для английской истории свидетельствует большое количество биографических работ, авторы которых занимаются прочтением их жизненного пути с научных и политических позиций конца XX столетия. Попытаемся и мы осветить роль этих деятелей в истории Англии прошлого столетия.

Бенджамин Дизраели родился 21 декабря 1804 г. в состоятельной еврейской буржуазной семье. Его отец не пожелал заниматься традиционным в семье бизнесом и посвятил всю свою жизнь литературе. Он приобрел большую известность, у него бывал и любил его великий Джордж Байрон.

В то время евреи в Англии не пользовались полными гражданскими правами, поэтому в июне 1817 г. Бенджамин был крещен и отныне стал принадлежать к англиканской церкви. Он получил образование в результате упорнейшего самостоятельного труда. Его интерес сосредоточивался на истории и культуре Древнего мира, на всемирной истории и истории Англии,

Жизнь Бенджамина Дизраели была подобна бурному потоку. Еще не достигнув совершеннолетия, он занялся спекуляциями на бирже и прогорел. Затем пытался организовать издание крупной газеты, но и это предприятие закончилось провалом. Длительное путешествие по Средиземноморью и Ближнему Востоку на время спасло его от долгов и помогло познанию мира.

В 20 лет Дизраели занялся литературой, и первый же роман "Вивиан Грэй" принес ему большую известность. Впоследствии появился целый ряд романов (Дизраели писал до своего последнего часа), некоторые из них с интересом читаются и в наше время.

Дизраели обладал огромным честолюбием и властолюбием. Он поставил себе цель к 30 годам стать премьер-министром Великобритании и вслух говорил об этом в высшем свете, вызывая удивление у тогдашних министров. Путь к власти лежал через парламент, и Дизраели предпринял четыре попытки пройти в палату общин. Неудачи его не останавливали, и пятая попытка в 1837 г. наконец завершилась успешно.

Долгие годы работы в парламенте и в консервативной партии дали Дизраели возможность проявить свои выдающиеся способности государственного деятеля. Обладая сильным умом и волей, а также гибким характером, он умел быстро понять происходящие в стране и мире изменения и приспособиться к ним.

Наконец наступило время, когда консерваторы сочли, что никто лучше Дизраели не справится с руководством партией и страной, и он становится премьер-министром. С 1878 по 1880 г. Дизраели управлял делами Англии, опираясь на прочное парламентское большинство. Основное внимание он концентрировал на проблемах колониальной империи и внешней политики.

Дизраели был самым выдающимся государственным деятелем Англии XIX в. со времен окончания наполеоновских войн. Королева Виктория также сыграла видную роль в истории английской монархии. Оба деятеля теснейшим образом сотрудничали друг с другом.

В наши дни средства массовой информации Англии часто проводят сравнение действий сегодняшних политиков с тем, что совершалось Дизраели и Викторией.

ВИКТОРИЯ СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕВОЙ

Английская монархия в первой трети XIX в. находилась в состоянии крайнего упадка. Корона - символ государства - была втоптана в грязь правящей ганноверской династией, многочисленные представители которой достигли крайней степени разложения даже по сравнению с нравами XVIII столетия. Недостойное поведение коронованных особ и принцев королевской крови было общеизвестным.

В довершение всего некоторые представители этой династии были психически ненормальными и все они женились на принцессах из германских княжеств. Английские короли начиная с Георга I - основателя династии, занявшего престол в 1714 г., одновременно являлись не только монархами Англии, но и курфюрстами, а затем королями Ганновера (государства, расположенного на северо-западе Германии).

В начале XIX в. положение в королевском доме сложилось особенно трудное. Король Георг III имел семерых сыновей, но никто из них и их детей не являлся законным претендентом на трон, ибо их поведение и образ жизни не отвечали требованиям закона о престолонаследии.

Старший сын, принц Уэльский, ставший в 1811 г. регентом при душевнобольном отце, имел роман с женщиной неподходящего происхождения и положения. Когда встал вопрос о престолонаследии, он бросил свою многолетнюю подругу и женился на германской принцессе из княжества Брунсвик. Но женитьба закончилась скандалом. Герцог Йоркский находился в долговременной связи с некоей госпожой Кларк и, по свидетельству историка, "был единственным из королевского семейства, у кого были чувства джентльмена" Однако же и сей "джентльмен", стремясь получить трон, женился на принцессе из Пруссии, но у них не было детей. Герцог Кларенский много лет жил с актрисой, запутался в долгах, хотел заполучить богатое приданое, но дело окончилось неприятностями.

Герцог Кумберлендский был, вероятно, самым несимпатичным из королевских отпрысков. Кроме отвратительной наружности, он обладал дурным и мстительным характером, был ожесточенно реакционен в политике, подозревался в убийстве своего лакея и тоже имел любовную связь крайне скандального характера. Желая произвести на свет законного престолонаследника, он женился на немецкой принцессе, но и этот брак оказался бездетным. Герцог Сассекский был более достойным человеком, имел склонность к литературе, собирал книги, но обе его женитьбы были признаны недействительными по закону о королевских бракосочетаниях. Герцог Кембриджский не был женат. Кроме сыновей, у Георга III было пять дочерей, но дочери в счет не шли.

Четвертым сыном Георга III был Эдуард, герцог Кентский. Свои молодые годы он провел на военной службе в Гибралтаре, Канаде, Вест-Индии. В 1802 г., когда взбунтовался гарнизон Гибралтара, герцог Кентский был послан на усмирение восставших. Хотя англичане всегда беспощадно подавляли подобные мятежи, королевский отпрыск проявил такую жестокость, что его поведение вызвало широкое возмущение в стране. На этом военная карьера герцога Кентского закончилась. Содержания, выделяемого парламентом для принцев королевской крови, при разгульной жизни, которую они вели, им не хватало, и они залезали в долги к ростовщикам, не придавая значения тому, когда и как кредит будет погашен. Герцог Кентский, как и его братья, был в долгах, хотя имел доход в 42 тыс. ф.ст. в год.

В "погоне за невестами", призом в которой был английский трон для себя или своего отпрыска, принял живейшее участие и четвертый сын Георга III. В семье Эдуарда не любили;  брат, принц-регент, терпеть его не мог, и поэтому, когда он отбыл в Германию на поиски невесты, все были рады.

К 1817 г. надежды на наследника трона концентрировались вокруг дочери регента, принцессы Шарлотты, бывшей замужем за принцем Леопольдом из дома немецких князей Кобургов. Принцесса ожидала ребенка, который и мог наследовать английский престол. Герцог Кентский предусмотрительно заранее установил добрые отношения с Шарлоттой. Отец был против ее брака с Леопольдом, а Эдуард помогал молодым людям, переправлял их письма и, когда брак все же состоялся, мог рассчитывать на доброжелательное отношение к себе.

Но 6 ноября 1817 г. принцесса Шарлотта скончалась от родов, погиб и ребенок. Вопрос о наследовании стал еще более актуальным. Герцог Кентский, заручившись рекомендациями Леопольда, повел атаку на его старшую сестру - Викторию, дочь герцога Саксен-Кобургского. Она уже побывала замужем, но овдовела и осталась с сыном и дочерью. Поначалу Виктория отказала герцогу, но он не сдавался и продолжал добиваться ее руки.

Вопрос престолонаследования, конечно, играл существенную роль, но у герцога Кентского был и более неотложный побудительный мотив: его душили долги. Хотя принцесса сама была бедна, герцог рассуждал так: он женится на Виктории Кобургской, исполняя общественный долг, чтобы обеспечить должное престолонаследие; следовательно, его поступок заслужит признание всей страны, которая не сможет не испытать к нему благодарности. Эдуарда, конечно, не интересовала моральная признательность. У него перед глазами был пример герцога Йоркского, который тоже женился с целью произвести на свет законного наследника. За это он получил от парламента материальное вознаграждение в виде ежегодных 25 тыс. фунтов. Чем он, герцог Кентский, хуже брата? Кроме того, у него есть дополнительное основание рассчитывать на признательность. Сочетаясь браком с немецкой принцессой, он идет на большую жертву - разрывает отношения с любимой женщиной. 27 лет он прожил с некоей мадам Сен Лоран, которая отличалась хорошим происхождением, хотя - увы! - не настолько хорошим, чтобы ее ребенок годился в законные наследники английского престола.

Как жены немецкие принцессы не привлекали членов английской королевской семьи: они явно не обещали особых удовольствий в семейной жизни и, конечно, не шли ни в какое сравнение с теми незнатными женщинами, в объятиях которых герцоги счастливо провели много лет. Эта жертва, рассчитывал Эдуард, повлияет на решение парламента, который, по английской традиции, должен будет следовать прецеденту, созданному в случае с герцогом Йоркским.

-Я соглашусь на такую же сумму, - говорил герцог Кентский, - и даже не буду предъявлять претензий, что фунт стерлингов с тех пор сильно подешевел.

Итак, герцог Кентский 29 мая 1818 г. сочетался браком с Викторией, принцессой Саксен-Кобургской. Не желая отставать в погоне за троном, герцог Кларенский 11 июня женился на дочери герцога Саксен-Мейнингенского.

Германский канцлер Бисмарк, не отличавшийся изяществом суждений, называл немецкие княжеские дома "племенной фермой Европы". Именно отсюда, из мелких бедных герцогств, поставлялись невесты и женихи в большинство королевских домов Европы, и прежде всего таких стран, как Англия и Россия.

Поначалу обоих английских герцогов, женившихся "по государственным соображениям", ожидало горькое разочарование. Хотя правительство предложило увеличить выплачивавшееся герцогам содержание, однако парламент отклонил предложение. Причину этого образно объяснил герцог Веллингтон.

— Эти принцы  - сказал он, - проклятые тяжкие камни на шее страны. Они подвергли личным оскорблениям по крайней мере две трети джентльменов Англии. И стоит ли удивляться, что джентльмены отомстили им в палате общин? Это была их единственная возможность, и я думаю, что, воспользовавшись ею, они поступили правильно.

Герцог Кентский жил вместе с женой в немецком княжестве (так было дешевле) и вскоре узнал, что у них будет ребенок. Новость и долгожданная, и весьма приятная. Сразу же возникла необходимость перебраться всем семейством в Англию, так как наследник (или наследница) английского престола должен был появиться на свет на английской земле. Младший брат, герцог Сассекс, торопил Эдуарда: "Что касается юридической необходимости для герцогини приехать в Лондон и рожать здесь, то мнения на этот счет могут быть разные, но что касается чувства, то в этом не может быть сомнений, Джон Булль (собственное имя, являющееся воплощением Англии. - В.Т.) - очень странное животное, и его нужно обхаживать. Ты увидишь, как трудно вдолбить ему в голову, что его монарх, родившийся в другой стране, не является чужеземцем. Это ты должен любой ценой предотвратить".

У герцога Кентского, как всегда, не было денег, а расходы по переезду через Западную Европу со всеми домочадцами и придворными предстояли большие. Однако герцог был полон решимости добиться денег, залез в новые долги, нанял карету, набил ее до отказа родственниками, прислугой, собачками, канарейками и всем прочим, сам взгромоздился на козлы и через Германию, Францию по плохим дорогам направился в Англию. Путешественники перебрались через Ла-Манш и благополучно прибыли в Лондон. Их разместили в апартаментах второразрядного обветшалого Кенсингтонского дворца, где семья по королевским понятиям жила более чем скромно. Здесь 24 мая 1819 г. у герцога Кентского и его жены благополучно родилась девочка, которой и суждено было сыграть огромную роль в жизни Англии и Дизраели.

Вокруг новорожденной сразу же стала складываться сложная обстановка. Даже выбор имени для нее оказался не простым делом. Одна часть дворцовых кругов предпочитала такие обычные немецко-ганноверские имена, как Шарлотта и Августа, другая же высказывалась за имя Елизавета, как более подходящее для будущей возможной королевы. Кроме того, поскольку одним из крестных отцов должен был быть российский император Александр I, надлежало взять женский вариант его имени - Александрина. В свою очередь регенту очень хотелось, чтобы было также имя Джорджиана, производное от его имени Георг, но так как между ним и Александром I существовала давняя неприязнь, принц Уэльский возражал против такого сочетания имен. В конце концов фамильный совет принял решение назвать девочку Александрина-Виктория. Второе имя она унаследовала от матери, оно вскоре привилось и осталось на всю жизнь.

Семья продолжала скромно жить, как и прежде, в Кенсингтонском дворце, что неудивительно: ведь Виктория не являлась первой претенденткой на трон. Но очередь ее была не очень отдаленной, она могла оказаться реальной наследницей, и это обстоятельство определило как ее воспитание, так и закулисную возню вокруг ребенка, преследовавшую большие политические цели.

Особенно активно действовала предприимчивая немецкая часть родственников. Герцогиня Кентская писала своей матери в Кобург, что новорожденной, "вероятно, предназначено однажды сыграть великую роль, если не родится брат и не перехватит эту роль у нее из рук". У немецкой бабушки тут же заработала мысль в определенном направлении. Хотя это было делом далекого будущего, она уже стала думать, как бы устроить наследнице в мужья именно немецкого принца. И бабушка многозначительно сообщает дочери в Лондон что ее невестка только что благополучно разрешилась мальчиком, который при крещении будет наречен Альбертом. Запомним это имя.

Отец Виктории был физически крепким человеком. Он говаривал, что, поскольку ведет более нормальный образ жизни, чем его братья, то наверняка переживет их, будет царствовать, а после него трон перейдет к Виктории. Но Эдуард неосторожно искушал судьбу. Дочери еще не исполнился год, когда отец во время прогулки попал под дождь, простудился, схватил воспаление легких и 23 января 1820 г. скончался.

Итак, мать Виктории в возрасте чуть старше 30 лет овдовела второй раз, притом в чужой стране, языка которой не знала, но главное - совершенно без денег. Она решила вернуться на родину, где можно было как-то просуществовать. В это время скончался дед Виктории, Георг III, и только три пожилых дяди стояли между ней и короной. Немецкие родственники считали, что шансы унаследовать английский престол, если Виктория будет жить в Германии, весьма сомнительны. Дядя Леопольд воспротивился отъезду сестры и, будучи состоятельным человеком, снабдил ее средствами с тем, чтобы она могла вырастить дочь на английской земле как английскую принцессу. Сам он пристально следил за воспитанием племянницы, его доверенное лицо Штокмар остался в семье герцогини Кентской, а когда Виктории исполнилось пять лет, ее наставницей стала Луиза Лехцен, дочь германского пастора.

В немецкой партии тем временем шла междуусобная борьба за влияние на вдовствующую герцогиню и малолетнюю Викторию. Ситуация осложнялась тем, что одновременно с немецкими родственниками действовал большой мастер интриг, честолюбивый сэр Джон Конрой. В свое время он был конюшим у герцога Кентского, а после его смерти остался в доме и занял положение "доверенного служителя" его вдовы. Вскоре Конрой приобрел на нее огромное влияние, целиком подчинив своей воле. В свете были убеждены, что герцогиня стала его любовницей. Сама по себе эта ситуация была заурядной для английского придворного круга.

Однако амбициозного и дерзкого Конроя не удовлетворял его статус при герцогине; он вынашивал план сосредоточения в своих руках постоянного закулисного влияния на королевскую власть. Конрой рассчитывал, что Виктория сможет унаследовать трон еще до достижения ею совершеннолетия - 18-ти лет. В этом случае ее мать, находящаяся в полном подчинении у Конроя, будет провозглашена регентшей и он станет хозяином положения. Имея власть над матерью, он рассчитывал так или иначе распространить ее на дочь.

Доброжелатели просветили Викторию относительно характера отношений ее матери с Конроем и его честолюбивых замыслов. Взрослея, принцесса испытывала все более сильное чувство неприязни к Конрою и упорно сопротивлялась его попыткам влиять на нее. Когда она категорически отвергла его желание стать ее личным секретарем, Конрой прибег к крайним мерам. Он начал распространять слухи, что Виктория психически ненормальна и не способна царствовать. Расчет был на то, чтобы повторить недавний прецедент, когда при сумасшедшем Георге III правил его сын-регент, и добиться назначения герцогини Кентской регентшей при дочери.

А что же королевский двор? В июне 1830 г. умер Георг IV (бывший принц-регент), и под именем Вильгельма IV престол занял герцог Кларенский. Детей - законных наследников короны, как мы уже говорили, у него не было. Виктория становилась первой и непосредственной претенденткой на английский престол. При дворе ее не любили, считая, что она вторглась со стороны и намерена заполучить не принадлежащие ей права.

Если при Георге IV королевский двор был вертепом - жена русского посла при английском дворе княгиня Ливен писала, что король беспробудный пьяница, а двор - "это действительно сумасшедший дом", то при Вильгельме IV буйная распущенность королевского окружения несколько поутихла. А добрая супруга короля Аделаида любезно приветствовала и терпела при дворе его незаконных детей.

Мать Виктории была достаточно умной женщиной, чтобы понимать, как важно для ее дочери получить хорошее воспитание. Герцогиня не спускала с Виктории глаз. У принцессы не было даже собственной спальни, ей приходилось ночевать в одной комнате с матерью. Считается, что это имело целью максимально парализовать и подчинить себе волю Виктории в предвидении ее возможного возвышения в будущем. Но главная причина такого спартанского воспитания, думается, была иная: охранить дочь от каких-либо могущих дискредитировать ее неожиданностей. Герцогиня, конечно, знала о глубоком недовольстве в стране распущенностью королевской семьи и хотела, чтобы наследница престола выглядела в глазах общества с точки зрения морали прямой противоположностью людям, обитавшим в Виндзорском замке.

Впоследствии Виктория с грустью вспоминала свое детство в Кенсингтоне. Однажды, говоря о роскошных условиях, в которых росли ее дети, она откровенно призналась Дизраели: "Я знаю только, что меня растили совсем по-другому. У меня никогда не было отдельной комнаты. У меня никогда не было ни дивана, ни мягкого кресла, все ковры были изношены и вытерты".

Была ли Виктория образованным человеком? Мать настойчиво привлекала духовных особ, чтобы они воспитывали девочку в строгом религиозном духе, устраивала экзамены по закону божьему, и Виктория их успешно выдерживала. Сама девочка время от времени читала книги, особенно по истории. Романы ей не давали, чтобы не "прививать фривольность нравов". Правда, чтение ее не особенно интересовало. Принцесса неплохо рисовала, пела и очень любила танцевать, в хорошей литературной форме излагала свои мысли, о чем свидетельствуют ее письма и дневники.

У Виктории были способности к изучению иностранных языков, и она впоследствии говорила и читала не только на английском и немецком, но и на французском и итальянском. Ничего похожего раньше при дворе не наблюдалось. Многие английские министры того времени в разговоре с иностранными дипломатами не могли связать и двух фраз. Рассказывают, что министр колоний не мог найти на карте Новую Зеландию. В этих вопросах Виктория была намного сильнее многих своих министров. Она избежала модного тогда для мальчиков досконального изучения древнегреческого и латинского языков и вместо этого приобретала знания гораздо более полезные для ее будущей деятельности. Конечно, высокоодаренной женщиной Виктория не была, но обладала хорошим здравым смыслом, тактом и основными знаниями в сферах, в той или иной степени относящихся к политике и управлению государством.

Мать и ее советники стремились обеспечить популярность затворнице скромного Кенсингтонского дворца. В политическом отношении времена были бурные, в ходе борьбы за избирательную реформу укреплялись позиции партии вигов. Те, кто связывал свое будущее с судьбой Виктории, делали ставку на развитие отношений с влиятельными вигами. Это было тем более логично, что двор по своим склонностям и симпатиям ориентировался на партию тори.

Когда Виктории было 13 лет, мать повезла ее в длительную поездку по стране, чтобы она могла познакомиться со своими возможными будущими владениями. Они посетили Бирмингем и его промышленный район. Виктория пусть мельком, но все же увидела страшную нищету и ужасающие условия существования трудовой Англии, что произвело на нее сильное впечатление. Герцогиня-мать стремилась представить дочь известным аристократическим фамилиям, чтобы заручиться их сочувствием и, если потребуется, поддержкой в будущем. В графстве Чешир они посетили баснословно богатого герцога Вестминстерского. Виктория была поражена роскошью, в которой жила эта семья, ее образом жизни. Принцессу принимали и здесь, и в других подобных домах с вежливостью и вниманием, присматриваясь к скромной и умненькой возможной наследнице английского престола. Дома в которых останавливалась Виктория, принадлежали вигской знати. В ответ на официальные приветствия мать по тексту, подготовленному Конроем, подчеркивала преданность ее дочери "делу народа".

В Виндзоре пристально следили за происками герцогини и прекрасно понимали смысл ее политической игры. Королю и его окружению многое не нравилось в действиях Кенсингтонского двора - и демонстрация скромного, пуританского поведения Виктории, невыгодно для Виндзора контрастировавшего с его нравами, и заигрывание с либеральной знатью именно тогда, когда отношения у короля с министрами-вигами резко ухудшались, и действия Конроя, направленные в конечном счете на фактический захват королевских прерогатив, и активность молодых немецких принцев, стремившихся сочетаться браком с наследницей английского престола.

Министр иностранных дел лорд Пальмерстон, когда это ему удавалось, перехватывал секретные донесения аккредитованных при Сент-Джеймском дворе послов. И в письме австрийского дипломата в Вену Пальмерстон прочел: "Конрой хвастает, что скоро он будет управлять Англией". Действительно, герцогиня-мать срочно вызвала из Германии своего сына от первого брака Карла Мейнингенского, чтобы он убедил Викторию назначить Конроя своим постоянным советником. Карл слышал, как Конрой говорил герцогине:

— Если принцесса Виктория не прислушается к голосу здравого смысла, ее нужно будет заставить.

Король и королева с симпатией относились к Виктории и ненавидели ее мать. Наконец, разразился открытый скандал. В августе 1836 г. Вильгельм IV отмечал свое 72-летие. Виктория с матерью, которые бывали в Виндзоре очень редко, на этот раз получили приглашение на официальный обед. Герцогиня занимала место за столом рядом с королем. В конце обеда монарх, обращаясь к гостям - а их было не менее сотни - во всеуслышание заявил, что, хотя его здоровье  быстро ухудшается, он надеется дожить до того дня, когда "эта молодая леди" в мае 1837 г. достигнет совершеннолетия, что помешает стать регентшей "персоне, сидящей возле меня, которая окружила себя злобными советниками".

Тем самым были официально обнародованы тайные интриги, раздиравшие королевскую семью. Герцогиня-мать пришла в бешенство, сцена произвела тяжелое впечатление и на 17-летнюю Викторию.

Высшие слои английского общества с лихорадочным вниманием следили за состоянием здоровья Вильгельма IV и старались вычислить, протянет ли он до совершеннолетия Виктории. 24 мая 1837 г. Лондон шумно отмечал 18-летие Виктории.

19 июня Виктория легла спать рано, еще не было 10 часов. Перед сном прочла несколько страниц биографии сэра Вальтера Скотта и спала спокойно, хотя знала, что король при смерти.

Вильгельм IV скончался в ночь на 20 июня 1837 г. В последние часы при нем находились архиепископ Кентерберийский и управляющий двором лорд Кэнингхэм. Архиепископ и лорд Кэнингхэм сразу же выехали из Виндзора в Лондон, в Кенсингтонский дворец, и прибыли туда в 5 часов утра, когда еще все спали, и их долго не пускали внутрь. Лишь в 6 часов мать разбудила Викторию и сообщила, кто ожидает ее внизу. Виктория вышла к ним в халате. Оба джентльмена преклонили колена, сообщили о смерти короля и заявили, что с этого момента Виктория - королева Англии.

Теперь события развивались с нарастающей быстротой. За завтраком Штокмар давал советы, что должна заявить Виктория премьер-министру при их первой встрече. Некоторые источники говорят, что умирающий король успел направить ей письмо с таким же советом. Вскоре пришла записка от премьер-министра лорда Мельбурна, что он едет в Кенсингтонский дворец.

Мельбурн появился в 9 часов утра. Виктория приняла его одна и заявила, что ее давним намерением было сохранить у власти Мельбурна и его министров. Советы были исполнены, ход был правильным. Таким образом, юная королева сразу же делала своими союзниками премьер-министра и членов правительства.

20 июня в 11 часов 30 минут в полном составе собрался тайный совет, что всегда происходило в случае смерти монарха и при вступлении на престол его преемника. Это было весьма живописное зрелище - высшие деятели государства явились в ярких мундирах, украшенных перьями и орденами со сверкающими бриллиантами. Атмосфера была торжественно-приподнятая. Дизраели, конечно, не присутствовал, но там были некоторые его друзья и знакомые, и он с жадностью и завистью впитывал малейшие детали торжественной церемонии, которую позднее изобразил в романе "Сибил".

Церемония была недолгой. Виктория появилась в зале в сопровождении двух герцогов королевской крови, села в поставленное для нее кресло и прочла написанную Мельбурном речь. Она произнесла традиционную присягу вступающего на трон монарха в том, что будет соблюдать права, которые были дарованы ее предшественниками своим подданным. Затем произошла легкая заминка, но Мельбурн быстро набросал на клочке бумаги записку, передал ее Виктории, и она твердым голосом прочла: "Я назначаю Генри, маркиза Лэнсдоуна, президентом моего совета".

Так Виктория стала королевой Англии. Одновременно произошло разделение династических связей между Англией и Ганновером. По конституции женщина не могла наследовать ганноверский трон, и его получил герцог Кумберлендский, став королем Ганновера под именем Эрнста.

В тот памятный день Виктории, как уже отмечалось, было 18 лет. Это была юная, стройная, маленького роста девушка. Ее свежее лицо нельзя было назвать красивым, но оно располагало к себе. Белокурые волосы, яркие голубые глаза, нос с горбинкой и маленький подбородок. Держалась она спокойно и достойно, с большим тактом.

В тот же день Виктория начала утверждать свою независимость дома. Она распорядилась, чтобы ее кровать была перенесена из спальни матери в отдельную комнату. Вечером она пожелала обедать одна - случай чуть ли не единственный до сих пор в ее жизни. Она хотела избежать хотя бы на время неприятных разговоров с матерью. Стало ясно, что впредь она не намерена терпеть гнёт материнской опеки и будет действовать самостоятельно.

В истории английской монархии начинался новый период. Именно тогда делались первые шаги политической карьеры Бенджамина Дизраели, последние годы которой были отмечены тесными отношениями между ним, уже крупным , государственным деятелем, и королевой Викторией. Однако до этого было еще далеко. В 1837 г., когда Виктория стала королевой, Дизраели еще предстояло пройти первый этап своей карьеры.

НАКОНЕЦ, ДИЗРАЕЛИ - ЧЛЕН ПАРЛАМЕНТА

В декабре 1834 г. Дизраели исполнилось 30 лет. Возраст немалый, а цель, которую он поставил перед собой, все еще была недостижима. Однако держался он бодро, был полон решимости продолжать борьбу за избрание в парламент. Препятствия и неудачи лишь закаляли его волю.

В январе 1835 г. Дизраели не без наигранной бодрости публично заявлял:

— Я совершенно не ощущаю себя побитым. Возможно, потому, что я привык к этому.

Почему же его неоднократные попытки пройти в парламент заканчивались неудачей? Сначала сам Дизраели был склонен объяснять это недостатком средств для проведения избирательной кампании. В письме своему другу и поверенному в делах Бенджамину Остину он писал: "Избирательная кампания обошлась мне не более 80 фунтов; это расходы на предвыборную агитацию и т.д. Расходы Грея (его соперника - В.Т.) составили не менее 800 фунтов. Имей я возможность сорить деньгами, я безусловно прошел бы. Я не сомневаюсь, что в следующий раз счастье мне улыбнется". Цифры дают представление о размерах подкупа избирателей. Вероятно, Дизраели несколько занизил свои денежные издержки, но вряд ли преувеличил суммы, истраченные его противником.

Итак, к следующим выборам требовалось более солидное обеспечение. Дизраели решал эту проблему по принятому в те времена методу: занимал деньги у ростовщиков под огромные проценты.

Но в начале 1835 г. он понял, что деньги - это еще не все. Для того, чтобы попасть в парламент, прежде всего нужна поддержка политической партии. Поза "независимого", не похожего ни на вигов, ни на тори, критика и тех, и других импонировали "исключительной" натуре Дизраели, но не давали желанного результата. Три провала на выборах убедили его в необходимости примкнуть к какой-то партии. Колебаний в выборе не было. Хотя Бенджамин происходил из среды финансистов средней руки и ему, казалось, должны были быть ближе виги, в душе он чувствовал себя снобом-аристократом, и это определило его тяготение к тори. К тому же он слишком резко критиковал вигов в своих предшествовавших избирательных речах, газетных статьях и литературных произведениях, и это делало сближение с ними крайне сложным. А может быть, он и не думал об этом, просто его влекли к себе тори.

В те годы все партийные дела тори вершили в своей штаб-квартире - Карлтон-клубе, в этом замкнутом, привилегированном социальном братстве. Решив примкнуть к консерваторам, Дизраели предпринял попытку вступить в члены Карлтон-клуба. Но верхушка тори ему не доверяла, и он получил весьма неприятный для него отказ. Однако это не побудило Бенджамина изменить политическое направление: он и впредь намерен был искать место в парламенте как сторонник тори.

Срок следующих выборов в парламент был пока неизвестен, и для Дизраели жизнь вошла в обыденную колею. Он по-прежнему активно вращался в фешенебельных кругах, устанавливая отношения с нужными людьми.

Положение Дизраели в политических сферах постепенно укреплялось. Правительство тори во главе с Робертом Пилем (1834-1835 гг.), хотя и обладало большинством в парламенте, потерпело шесть раз поражение при голосовании, ибо против него объединились виги и ирландские радикалы. Король поручил формирование нового правительства лидеру вигов лорду Мельбурну, Влиятельным членом нового кабинета сделался старый знакомый Дизраели лорд Линдхэрст. Вскоре Дизраели стал его близким доверенным лицом, как бы неофициальным личным секретарем министра - его официальный секретарь из рук вон плохо справлялся со своими обязанностями. Поскольку политическая ситуация оставалась неустойчивой, шли лихорадочные закулисные переговоры о создании коалиции между партиями. Дизраели был правой рукой Линдхэрста в этих переговорах) наслаждался этой ролью и отмечал невиданный рост своего политического авторитета.

Переговоры велись с лидерами тори и с 0'Коннеллом, стоявшим в палате общин во главе ирландских радикалов. Голоса ирландских депутатов имели существенное значение, и поэтому каждая из партий стремилась привлечь их на свою сторону.

Весной 1835 г. в этих закулисных маневрах участвовал и Дизраели, но наладить соглашение не удалось. Причину неудачи он видел, и не без оснований, в том, что у тори нет сильных лидеров. О Роберте Пиле он писал своим домашним: "Факт тот, что Пиля запугивает его жена, а она особа нервная". Ироническое высказывание Дизраели в первую очередь свидетельствовало о том, что у него не сложились отношения с Пилем, а это грозило открытым конфликтом в будущем. Получилось так, что бесспорный лидер тори и рвущийся в политику дебютант сразу не понравились друг другу.

И в то же время позиции Дизраели среди тори укреплялись, его все больше и больше ценили как активного, энергичного деятеля, которого следует удержать в сфере влияния партии. И не случайно, ибо, когда весной 1835 г. открылась вакансия в избирательном округе Тонтон, тори выдвинули Дизраели, хотя и предупредили, что не пойдут на слишком большие издержки ради его избрания. Место было ненадежное. К тому же соперником оказался виг, член правительства лорда Мельбурна, ранее уже пять раз избиравшийся в парламент от Тонтона. Но смелости и воли Дизраели было не занимать, и он бросился в борьбу.

Издавна избирательная борьба идет по двум линиям: сторонники определенной кандидатуры стремятся максимально преувеличить ее достоинства и как можно больше опорочить соперника. Так было и на этот раз. Противники Дизраели сделали все возможное, чтобы дискредитировать его в ходе избирательной кампании. Округ наводнили слухами о его денежных долгах, насмехались над тем, что он пишет романы. Были и оскорбительные ссылки на его национальность. Активное участие Дизраели в недавней закулисной борьбе по налаживанию коалиции в парламенте использовалось, чтобы представить его в политическом отношении человеком беспринципным, непоследовательным, ненадежным. Это был наиболее сильный удар в политическом плане. В моральном отношении наибольший ущерб ему причинили утверждения противников, что в Лондоне у него есть любовница. Подобные факты были нередки, и по этому признаку можно было бы отвести многих членов парламента, но Дизраели нарушил "правила игры", демонстрируя публично свои отношения с замужней женщиной. Для избирателей, придерживавшихся христианской морали, это было уж слишком.

Не удивительно, что в этих условиях Дизраели в четвертый раз потерпел поражение на выборах. Но за время выборов тори внимательнее присмотрелись к Дизраели и укрепились в убеждении, что этот человек им нужен. После объявления результатов выборов тори закатили в честь своего, пусть пока еще не победившего, кандидата пышный банкет. Это было большой психологической поддержкой для человека, четырежды проигравшего на выборах, и вселяло веру в победу в недалеком будущем.

Психологическое и физическое напряжение в ходе избирательной кампании явилось для нервной системы Дизраели чрезмерной нагрузкой и привело к тому, что он совершил крупный политический промах, который дорого ему обошелся. В ответ на обвинения критиков в его ненадежности Дизраели многократно провозглашал в избирательном округе:

— Если существует что-либо, чем я действительно горжусь, так это мое постоянство.

Случилось так, что как раз в это время виги сблокировались против тори с лидером ирландских радикалов О'Коннеллом, который помогал Бенджамину ранее на выборах в округе Хай Уикомб. Увлекшись ораторскими приемами, Дизраели обвинил вигов в лицемерии и в качестве доказательства привел богатый набор их предельно оскорбительных заявлений об О'Коннелле: его называли "поджигателем", "предателем" и еще того хуже. Речь Дизраели была так неудачно построена, что пресса сумела подать ее как выражение собственного мнения оратора о лидере ирландских радикалов.

О'Коннелл был взбешен. Услышать обвинение в предательстве, да еще от кого - от человека, который в свое время искал его поддержки и получил ее! Ирландец славился красноречием, и больше всего ему удавался критически-бичующий стиль. Он ответил немедленно, убедительно показав, что Дизраели поначалу пытался пройти в парламент как радикал, но теперь переметнулся на сторону тори. Это к вопросу о "постоянстве". О'Коннелл не постеснялся в выражениях, назвав Дизраели "воплощением лжи", "негодяем", "пресмыкающимся", и заявил, что ему присущи именно те качества, которыми был наделен нераскаявшийся вор, распятый на кресте рядом с Иисусом Христом.

Вне себя от возмущения Дизраели послал обидчику вызов на дуэль. И опять оказался в неловком положении, ибо было известно, что ирландец, однажды убив на дуэли человека, поклялся больше никогда ни при каких обстоятельствах не драться. Поэтому демонстративная храбрость Дизраели выглядела не связанной ни с каким риском и, следовательно, представлялась показной. Когда Дизраели это понял, он попытался вызвать на дуэль сына О'Коннелла. В конце концов дуэль не состоялась, но Дизраели приобрел в лице ирландцев упорнейших врагов в парламенте на многие годы. А это имело немаловажное значение.

Все эти события не нарушили главной тенденции в политическом развитии Дизраели: он продолжал все больше и больше смещаться в сторону тори. В 1835 г., т.е. в год выборов в Тонтоне, Дизраели написал и издал брошюру "Защита английской конституции в письме, адресованном благородному и просвещенному лорду". Брошюра была посвящена другу - лорду Линдхэрсту и содержала панегирик в адрес партии тори. Особой популярностью брошюра не пользовалась, но лидеры тори обратили на нее внимание. Им импонировали и его публичные выступления - как устные, так и печатные. Вероятно, с известным основанием Дизраели сообщал сестре, что герцог Веллингтон теперь с удивлением вопрошает:

— Когда же он появится в парламенте? 

А Линдхэрст, прочтя одну из статей Дизраели в "Тайме", писал ему: 

"Будет действительно плохо, если мы не проведем Вас в палату общин. Герцог, может положиться на мои слова. 

Когда 19 июня 1837 г. состоялось провозглашение юной Виктории королевой Англии, Линдхэрст присутствовал на этой торжественной церемонии, Дизраели сопровождал его, но на саму церемонию допущен не был. Возвращаясь из Кенсингтонского дворца, Линдхэрст ярко живописал процедуру, участником которой он только что был.

Перемена царствования влекла за собой роспуск парламента и новые выборы. Дизраели шел на выборы уверенно, для этого он уже обладал достаточной известностью. Восемь избирательных округов предложили ему выдвижение. С согласия Карлтон-клуба он остановил свой выбор на округе Мейдстоун. От этого округа предстояло избрать двух депутатов. От консерваторов, кроме Дизраели, баллотировался промышленник Уиндхэм Левис. И он, и особенно его жена Мэри Энн, хотя когда-то Бенджамин обозвал ее "трещоткой", относились в последнее время к Дизраели с большой симпатией. Как всегда, Бенджамин испытывал денежные затруднения, и Левис одолжил ему необходимую сумму. Это семейство (а женщины по английской традиции играют важную роль в избирательной кампании) оказало Дизраели мощную политическую, пропагандистскую и моральную поддержку. Мэри Энн интуитивно верила в звезду Дизраели. "Дизраели, - писала она брату, - очень скоро будет одним из величайших людей нашего времени. Его выдающийся талант, поддержанный его друзьями лордом Линдхэрстом и лордом Чандосом и имеющий за собой мощное влияние Уиндхэма, способное сохранить Дизраели в парламенте, обеспечит его успех. Они называют его моим парламентским протеже".

И все-таки положение Дизраели было не из легких. Ему противостоял кандидат вигов полковник Томпсон. Дизраели не смущало то, что он, в свое время выступавший как виг, теперь шел как тори. Во имя репутации "принципиального" и "надежного" Дизраели пришлось изворачиваться. Он говорил избирателям:

— Здесь я, джентльмены, занимаю то же самое место, провозглашаю ту же самую доктрину, поддерживаю те же самые институты, делаю все то же, что делал в Хай Уикомбе.

По этому поводу его биограф О'Коннор писал много лет назад: "Как же согласовать претензию Дизраели, что в области принципов он тот же, что был, если человек, против которого он сейчас выступает, придерживается как раз тех самых взглядов, которые он отстаивал в Уикомбе?". Нет нужды что-либо согласовывать и чему-то удивляться. Таковы методы и приемы английской политической игры, действующие столетиями.

Консерваторы вели на выборах, но Дизраели пришлось выслушать много неприятных слов. Избиратели кричали ему: "Шейлок", "Старье!" В имени еврейского ростовщика из пьесы Шекспира "Венецианский купец" был антисемитский намек на национальность Дизраели. Что же означала вторая кличка? Имелось ли в виду, что он выступает с обветшавшими программными заявлениями, или то был намек на возраст кандидата? Ему было 33 года, тогда как обычно депутаты впервые проходили в парламент в возрасте от 20 до 30 лет.

Было и еще одно неприятное обстоятельство: денежные дела Дизраели в этот момент были таковы, что его могли арестовать как несостоятельного должника прямо на предвыборном собрании. И поэтому Бенджамин с величайшим облегчением узнал, что сотрудник местного шерифа был в числе его самых рьяных сторонников. К счастью, дело до ареста не дошло.

И все же он добился долгожданного результата. Противник потерпел поражение. От Мэйдстоуна в 1837 г. были избраны в палату общин Левис и Дизраели. Пять лет борьбы за избрание, четыре поражения на пути к нему, но в конце концов победа!

Перед Дизраели открылось новое поле политической деятельности - парламентское.

"ДУША УБЫВАЕТ"

Первые годы после того, как Дизраели стал лидером консерваторов, потребовали от него большой осторожности и гибкости в палате общин. Ему нужно было закреплять свое. положение в партии и создавать о себе мнение как о человеке не только выдающемся, но последовательном и надежном. Это было далеко не просто: хотя лидер партии лорд Стэнли и ценил Дизраели, но относился к нему настороженно. Причин было несколько, однако главная состояла в том, что Стэнли отличался бескомпромиссностью и ему не нравилось стремление Дизраели приспосабливать принципы к практическим условиям момента.

Положение осложнялось тем, что Дизраели был не просто гибким прагматиком, но в душе не верил в протекционизм, был скрытым фритредером. Это затрагивало его отношения не только со Стэнли, но и со всей протекционистской частью партии. Дизраели стремился воссоединить расколовшуюся консервативную партию, без чего она не могла стать реальной политической силой. Делать это нужно было постепенно, внедряя в сознание своих коллег мысль, что возврата к протекционизму быть не должно. Дизраели, чувствуя настороженность со стороны консерваторов, прикидывал, к чему это может привести. Он говорил жене: "Они явно значительно больше опасаются потерять меня, чем я их". Это была, конечно, бравада, попытка успокоить самого себя.

В то же время он последовательно добивался согласия своих коллег на необходимость сохранения свободы торговли, к чему была направлена политика правительства либералов. "Протекционизм не только мертв, но и проклят" - говорил Дизраели. В конце концов через несколько лет он смог заявить:

— Проведя ряд мер, облегчающих положение землевладельцев... я постепенно совлёк партию тори с безнадежной приверженности протекционизму, собрав вместе всех тех депутатов, кто лично или через свои избирательные округа был связан с землей, и в конечном итоге привел обе части партии в палате общин к полному единству.

Дизраели смотрел в будущее и понимал, что настоящий лидер одной из двух главных партий должен заниматься всеми сферами политики государства, а не только партийными делами и вопросами внутренней политики. Отсюда и его четко определившийся в эти годы глубокий интерес к сфере внешней политики.

На 50-60-е годы XIX в. приходится расцвет английской промышленности и торговли. Английские правящие круги хотели, чтобы их лидерство получило всемирное признание. Для этой цели в Лондоне в 1851 г. была организована Всемирная выставка. Огромное здание специально для нее построили в Гайд-парке из металла и стекла. С легкой руки разбитного журналиста оно приобрело название "Хрустальный дворец". Выставку с большой помпой открыла 1 мая 1851 г. сама королева Виктория. Экспозиция была составлена таким образом, чтобы продемонстрировать превосходство Англии над всеми остальными странами. Шумиха по этому поводу была поднята грандиозная. Выставка была заявкой на ведущую роль Англии в мировых делах. Политики утверждали, что она "организована, чтобы продемонстрировать славу Англии, доставить удовольствие  и дать указания обеим частям темного шара".

Демонстрируя экономический триумф Англии, устроители выставки подчеркивали, что это - результат именно политики фритреда. Историки определяют здание Всемирной выставки как "храм, воздвигнутый богине свободы торговли".

"Хрустальный дворец" был необычным и впечатляющим. Для истории сохранилось свидетельство беспристрастного очевидца - великого русского писателя Ф.М. Достоевского, который посетил Лондон и видел выставку летом 1862 г. Он уже был знаком с восторженными описаниями поклонников технократии, восхвалявших дворец как символ будущего планеты. Достоевский писал: 

"Да, выставка поразительна. Вы чувствуете страшную силу, которая соединила тут всех этих бесчисленных людей, пришедших со всего мира в единое стадо; вы сознаете исполинскую мысль, вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа торжества. Вы даже как будто начинаете бояться чего-то. Как бы вы ни были независимы, но вам отчего-то становится страшно. Уж не это ли, в самом деле, достигнутый идеал? - думаете вы; - не конец ли тут? Не это ли уж, и в самом деле, "едино стадо". Не придется ли принять это, и в самом деле, за полную правду и занеметь окончательно? Все это так торжественно, победно и гордо, что вам начинает дух теснить. Вы смотрите на эти сотни тысяч, и на эти миллионы людей, покорно текущих сюда со всего земного мира, людей, пришедших с одною мыслью, тихо, упорно и молча толпящихся в этом колоссальном дворце, и вы чувствуете, что тут что-то окончательно совершилось, совершилось и закончилось. Это какая-то библейская картина, что-то о Вавилоне, какое-то пророчество из Апокалипсиса, воочию совершающееся".

Но успехи породили эйфорию, которая мешала правильно оценивать сложности и трудности дальнейшего развития страны. Английский историк Д. Томсон выразил эту мысль следующим образом: "Господствующая гордость в связи с материальным прогрессом и процветанием вела к самодовольству и слепой вере в постоянно растущую тенденцию к лучшему".

Вскоре самодовольство английской буржуазии начало рушиться под воздействием экономических кризисов, поражавших ее промышленное и торговое благосостояние (например, кризиса 1857 г.), и в связи с тем, что у нее появились опасные конкуренты, которые вот-вот могли опередить ее в экономической сфере. Начиная с 1870 г. американская и германская конкуренция положила конец монополии Англии на мировом рынке.

Преобладание Англии на мировых рынках и в колониальных владениях оказывало глубокое воздействие на внутриполитическое положение страны. В период экономических кризисов рабочее движение активизировалось, происходили стачки, иногда многочисленные, но в них не было той революционной тональности которая наблюдалась в годы чартизма.

Английские правящие круги проявили гибкость в управлении государством. Не прибегая к открытому насилию., они использовали огромные прибыли буржуазии для различных социальных реформ и некоторого материального улучшения положения наиболее квалифицированной части трудящихся. Жертвуя сравнительно малым, они обеспечили главное - сохранение власти в своих руках. Хотя в 50-60-х годах XIX в. расширилось профсоюзное движение, его лидеры избегали революционных форм борьбы и стремились регулировать свои противоречия с предпринимателями и властями путем компромисса. Конечно, в рабочем движении была и революционная тенденция, но в конечном итоге господствующее положение сохраняли сторонники реформ и компромиссов.

Такому положению есть и историческое объяснение. Длительная борьба народных масс в прошлом привела к тому, что в XIX в. в Англии, в отличие от многих других стран, уже существовали важные буржуазно-демократические свободы. Ряд рабочих и демократических организаций существовал легально. Английские демократические нормы позволяли многим политическим эмигрантам находить убежище на британской земле, и среди них Марксу, Энгельсу, Герцену, Было бы однако, неточным относить это за счет гуманизма и свободолюбия английских правящих кругов. Английский народ строго следил за соблюдением права убежища, ибо оно являлось частью его демократических прав. К этому прибавлялось и стремление административных органов давать приют в Англии элементам, враждебным правительствам стран, в ослаблении которых была заинтересована британская дипломатия.

В 1852 г. А. Герцен сошел на английский берег, предполагая задержаться здесь на месяц, а прожил в этой стране 12 лет. Он на себе испытал жизнь эмигранта, хотя и был материально вполне обеспечен. Герцен - надежный свидетель. Он впоследствии писал, что древним правом убежища в Англии кто только ни пользовался - и гугеноты, и католики в 1793 г., и Вольтер, и борец за независимость Корсики Паоло, и короли Франции Карл Х и Людовик-Филипп, и многие другие. "Англичанин не имеет особой любви к иностранцам; еще меньше к изгнанникам, которых считает бедняками, а этого порока он не прощает, но за право убежища он держится; безнаказанно касаться его не позволяет, так точно, как касаться до права митингов, до свободы книгопечатания". В другом месте Герцен отмечал, что в Англии существовала "сумрачная среда чужой и неприязненной страны, не скрывающей, что она хранит свое право убежища не для ищущих его, а из уважения к себе". Это об официальной Англии. А теперь об англичанах в массе: англичанин в своих сношениях с эмигрантом едва скрывает чувство своего превосходства и даже некоторого отвращения к нему. "Если же испуганный сначала иностранец начинает подлаживаться под его манеры, он его не уважает и снисходительно трактует его с высоты своей британской надменности".

Герцен, стремившийся проникнуть в психологию англичан писал: англичане "слепо убеждены", что "они представляют первый народ в мире". Это убеждение окрашивало в определенные тона и отношение к эмигрантам в Англии, и ее внешнюю и колониальную политику.

Глубоко отрицательное воздействие оказало промышленное и материальное превосходство Англии в середине XIX в. на духовное состояние народа. Технические успехи были достигнуты ценой больших моральных издержек. Это явление признавали изучали и объясняли крупнейшие английские писатели тех лет. Оно привлекало и внимание Герцена. Когда Джон Стюарт Милль в 1859 г. опубликовал книгу под названием "О свободе", Герцен широко использовал ее в литературных трудах, ибо мысли автора книги совпадали с его размышлениям являлись подтверждением верности его суждений: 

"Милль констатирует постоянное понижение личности, вкуса, тона, пустоту интересов, отсутствие энергии. Он показывает, как все мельчает, становится дюжинным, стертым, добропорядочным, но более пошлым. Он видит, что вырабатываются общие стадные типы и говорит своим современникам: "Остановитесь, знаете ли, куда вы идете, посмотрите - душа убывает".

Параллельно с процессом промышленной революции, ростом богатства в Англии шел процесс интеллектуального и духовного обеднения. Милль утверждает парадоксальную вещь: "Несмотря на умственное превосходство нашего времени, все идет к посредственности... Эта "коллективная посредственность" ненавидит все резкое, самобытное, выступающее; она проводит над всем общим уровень". Значение этого явления было огромно. Ибо этой-то среде принадлежала сила и власть...

Все это имело своим результатом отсутствие на политической сцене действительно крупных государственных деятелей. Герцен делает следующий вывод из книги Милля: "Личности не выступают оттого, что нет достаточного повода. За кого, за что или против кого им выступать? Отсутствие сильных деятелей не причина, а последствие". В результате наблюдался крайне низкий уровень государственного руководства и авторитета правительства в народе. "У народа прежней детской веры в законность или по крайней мере - в справедливость того, что делается, нет".

Эти особенности духовного развития английского общества в XIX в. породили в викторианский век особые лицемерие и ханжество, ставшие надолго отличительной чертой английской государственной, политической и общественной жизни. Таковы морально-психологические условия, в которых действовал Бенджамин Дизраели.

СТАНОВЛЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ ДИЗРАЕЛИ И ВИКТОРИИ

После парламентской реформы 1832 г. в Англии происходили весьма важные перемены, в первую очередь шел медленный, но необратимый процесс сокращения влияния короны на парламент и одновременного усиления воздействия увеличившегося числа избирателей, на решение политических проблем.

Тем не менее пребывание Виктории на престоле содействовало росту авторитета короны в народных массах. Молодая королева вела себя скромно, разумно, внимательно прислушивалась к мнениям министров (ей особенно полюбились беседы с лордом Мельбурном), серьезно интересовалась деятельностью парламента и правительства. Люди сравнивали ее с разнузданными, до предела безнравственными, глубоко порочными ее предшественниками на престоле, и это сравнение опять-таки было в пользу Виктории.

Но поступь истории неумолима, сознание народа росло, а вместе с ним и его требования к правящим кругам, которые были достаточно мудры и многоопытны, чтобы во имя сохранения своей власти пойти на уступки массам. Так происходило перераспределение власти между короной и избирателями. Если ранее право назначения людей на важные и выгодные должности принадлежало преимущественно короне, то теперь оно все больше и больше переходило к лидерам партий, чередовавшихся у власти. Монарху приходилось лишь штамповать предлагаемые премьер-министрами распределения благ, часто против собственного желания.

Наряду с объективными действовали и временные субъективные факторы, на какое-то время сохранявшие, а иногда и увеличивавшие те остатки власти, которой все еще располагала корона. Это прежде всего раздробленность партий на враждовавшие друг с другом группировки, что ослабляло парламент и снижало его роль. Соответственно возрастали возможности короны, использовавшей внутрипартийные распри для проведения своей линии в ряде вопросов, и в первую очередь, пользуясь современным языком, кадровых. Когда после 1867 г. партийная система в Англии приняла относительно завершенные организационные формы, эти возможности маневрирования для короны сократились.

Первые полтора года пребывания Виктории на троне прошли довольно спокойно. Она настойчиво стремилась преодолеть психологическое наследие своих предшественников и продемонстрировать, что теперь монархия уже не прежняя, что для Виктории главное - решимость обеспечить уважение к короне, верность высокому долгу перед своим народом. В день вступления на престол, 20 июня 1837 г., королева записала в дневнике: "Раз Провидению угодно было поставить меня на это место, я все сделаю, чтобы исполнить свой долг в отношении моей страны; я очень молода и, может быть, во многих, но не во всех отношениях неопытна, но я уверена, что лишь немногие имеют больше действительной доброй воли и больше желания делать то, что полезно и справедливо, чем я". Этим принципам Виктория следовала всю жизнь.

Однако рекордно долгое царствование не всегда было безоблачным, оно омрачалось столкновениями королевы с ее министрами по различным как политическим, так и личным мотивам. Первое такое столкновение произошло в 1839 г. К этому времени у королевы установились добрые отношения с лордом Мельбурном, главой либерального министерства. В 1839 г. Роберт Пиль, лидер консерваторов, нанес поражение в парламенте либералам и пожилой Мельбурн оказался вынужденным уйти в отставку. Королева была искренне огорчена, но ей пришлось призвать Пиля и поручить ему сформировать новое правительство.

Пиль и его коллеги согласились, но поставили условие, чтобы королева удалила из числа фрейлин жен известных в стране вигов. В прошлом придворная камарилья часто воздействовала на слабовольных и аморальных монархов в интересах тех или иных политических группировок. Опасаясь повторения этой практики, Пиль и потребовал от Виктории отставки ряда придворных дам. Вопрос был щекотливым. Обычно при перемене правительства изменялся и состав двора, но лишь за счет мужчин. Теперь речь шла о дамах.

Виктория сочла, что требование Пиля незаконно и задевает ее лично. Королева была еще очень молода, малоопытна и потому остро реагировала на подобные уколы ее самолюбию. Она заявила Пилю, что не принимает его требование об удалении придворных дам. В ответ Пиль заявил, что в таком случае он.отказывается от формирования правительства. Виги поддержали королеву в вопросе о придворных дамах (еще бы! Ведь это были их дамы), и лорд Мельбурн снова возглавил кабинет. Казалось бы, победа была за Викторией: она и дам своих сохранила, и вернула желанного Мельбурна. Приход Пиля к власти отодвинулся на два года.

Но вскоре Виктория поняла, что создавать подобные экстремальные ситуации нельзя, что.времена, когда английские короли могли вести борьбу за режим личной власти, ушли безвозвратно. Теперь она испортила отношения с одной из двух главных партий в парламенте - консерваторами. Но ведь с ними нужно было и сосуществовать, и сотрудничать, особенно, если они, получив большинство мест в палате, обретут право формировать правительство. Здравый смысл подсказывал Виктории, что с тори нужно искать примирения, и она так и сделала.

Важной проблемой, вставшей перед Викторией после восшествия на престол, было замужество. Вначале она как будто бы не очень стремилась связать себя брачными узами. Привыкнув с детства к скромным условиям. Виктория теперь в полной мере наслаждалась жизнью: танцевала, устраивала веселые вечера, каталась верхом, и все это с азартом молодости. Замужество изменило бы этот образ жизни, да и мужское общество интересовало ее тогда лишь как составной элемент танцевальных вечеров. Лорду Мельбурну в апреле 1839 г. она говорила, что ее "чувства целиком против того, чтобы вообще когда-либо выходить замуж".

Возможно, Виктория говорила это искренне. Но со всех сторон ей внушали, что королевский долг - дать престолу наследника и поэтому тянуть с замужеством нельзя. Особенно усердствовали ее немецкие родственники и вывезенные из Германии приближенные - компаньонка Луиза Лехцен и барон Штокмар. Старался и ее дядя - король Бельгии Леопольд, стремившийся влиять на Викторию в политических вопросах своими регулярными и подробными письмами-наставлениями. Этой группе очень хотелось сделать супругом королевы Великобритании кого-либо из немецких князей. Был и конкретный кандидат - князь Кобургский Альберт, ровесник Виктории. Виктория знала Альберта с детства и относилась к нему без особого интереса.

Заботливые родственники вместе с компаньонкой устроили так, что Альберт с братом 10 октября 1839 г. прибыли погостить в Виндзор. В душе Виктории произошел перелом. В ней пробудилась женщина. Она вдруг увидела Альберта другими глазами, он казался ей красивым, стройным, в высшей степени привлекательным мужчиной. И она твердо решила выйти за него замуж. При этом Виктория не заметила, что Альберт к ней равнодушен.

Королева сообщила Мельбурну, что она "совершенно изменила свое мнение  о замужестве и намерена сочетаться браком с Альбертом", и взяла дело в свои руки. Она тут же вызвала к себе кузена Альберта и, как свидетельствует ее запись в дневнике, объяснилась с ним напрямую. "Вероятно, он должен знать, почему я пожелала, чтобы он явился сюда. Я была бы счастлива, если бы он согласился на то, чего я желаю (жениться на мне) ".

Когда вскоре Альберт возвращался в Англию уже в качестве официального жениха Виктории, его в порту приветствовала толпа. В подобных случаях всегда откуда-то собирается много любопытных зевак. Были среди них и недоброжелатели, развернувшие плакаты с таким виршами:
.

В 1987 г. в Англии широко отмечалось 150-летие восшествия Виктории на престол. Телевидение демонстрировало сериал о жизни королевы, печать шумно и пространно откликнулась на юбилей, вышли в свет книги биографического жанра. Учитывая щепетильность темы, будем дальше говорить цитатами из того, что в 1987 г. напечатали сами англичане в связи с официальным юбилеем Виктории.

У Литтона Стречи читаем: "То был безусловно семейный брак", что означает наличие родственных связей английской королевы с князьями Кобургами.

Был ли брак счастливым? Виктория была счастлива, ее муж - нет. В предисловии к книге Стречи Майкл Холройд говорит, что в молодости "Виктория была охраняема от возможного отрицательного влияния мужчин", отсюда "глубоко спрятанная сексуальность". Когда Альберт появился в Англии (это был не первый его приезд), "он танцевал с ней, беседовал", и Виктория неожиданно испытала "сильнейший сексуальный взрыв". "В глазах королевы принц вдруг предстал как образец мужской красоты, хотя "он был слабого телосложения и то ли из-за особенностей воспитания, то ли по причине более фундаментальной идиосинкразии у него было явное отвращение к противоположному полу. Перспектива женитьбы на обожающей его Виктории повергла его в состояние депрессии".

Холройд, в свою очередь, соглашается со Стречи, что "муж не был так счастлив, как его жена". Виктория "обожала Альберта", он был "ее идолом", но принц "испытывал одиночество".

Таковы современные оценки семейных дел Виктории. Несмотря на все это, для Виктории ее семейная жизнь сложилась хорошо. Однако совершенно неожиданно в королевской семье обнаружилась крупная неприятность.

В 1841 г. у Виктории родился первенец, принц Леопольд. Этот ребенок принес королеве тревожную новость: он страдал тяжелой, неизлечимой болезнью - гемофилией (врожденной пониженной свертываемостью крови). Болезнь эта передается по наследству. Кроме сына Леопольда, носителями гемофилии были и две дочери Виктории - принцессы Алиса и Беатриса. Поскольку многочисленные дети и внуки Виктории роднились с представителями королевских дворов Европы, через них и туда была занесена эта болезнь. В Россию она попала через внучку Виктории Алису, на которой был женат император Николай II. Царских дочерей болезнь миновала, но долгожданный и единственный наследник трона Алексей страдал тяжелой формой гемофилии.

У Виктории было 9 детей и 34 внука. Все они стремились вступать в браки с европейскими царствующими домами, пренебрегая тем, что могли принести с собой тяжелое заболевание.

Супругу королевы надлежало назначить цивильный лист - денежное содержание, предоставляемое парламентом члену королевской семьи. Премьер-министр Мельбурн внес предложение об ассигновании 50 тыс. фунтов в год. Вот тут-то тори и взяли реванш за недавнюю несговорчивость Виктории относительно ее фрейлин. Они объединились с радикалами и сильно урезали содержание королевскому супругу. Прения, как заметил бельгийский король Леопольд, "были вульгарны и непочтительны". Действительно, кое-кто говорил, что 30 тыс. более чем достаточно, так как эта сумма не меньше, чем весь годовой бюджет княжества Кобург, откуда явился принц Альберт.

Виктория была в ярости. Она заявила, что ни один тори не получит приглашения на церемонию бракосочетания, и не хотела посылать приглашение даже престарелому национальному герою Веллингтону. Однако ожесточившейся королеве объяснили, что это будет равнозначно общеанглийскому скандалу.

Поскольку Дизраели являлся лидером консерваторов, его и Виктории пути неминуемо должны были пересечься. Что это будет означать для него? Первые симптомы оказались неблагоприятны для Дизраели. Виктория и Альберт обратили серьёзное внимание на Дизраели во время его открытой борьбы против Пиля.

Причин для этого было несколько. Дизраели свергал Пиля, выступая глашатаем сохранения протекционизма, тогда как королева и ее супруг пришли к убеждению, что свобода торговли предпочтительнее. Рост антипатии к Дизраели объяснялся и другим. Королева, демонстративно культивировавшая респектабельность, с возмущением следила, как малоизвестный политик Дизраели насмешливо и зло разделывал почтенного деятеля, премьер-министра Пиля. Она считала, что при этом были нарушены элементарные приличия и нормы вежливости.

Когда в 1851 г. в палате общин дебатировался вопрос о создании вместо либерального правительства Расселла консервативного правительства Дерби, зашла речь о переговорах лидера тори с королевой по этому поводу. Дизраели тоже выступал и не совсем точно сослался на какую-то деталь этих переговоров. Дело-то пустяковое, но оно наложилось на давнюю предубежденность королевы против Дизраели, и в результате ее недоброжелательность к нему усилилась. Для него было малым утешением, что и Дерби не пользовался расположением Виктории.

В 1852 г. ей всё же пришлось призвать Дерби. Встал вопрос о Дизраели. Королева очень не хотела иметь его своим министром, но авторитет и положение Дизраели в партии тори были таковы, что Дерби не мог не включить его в состав кабинета. Он готов был предоставить Дизраели портфель министра внутренних или даже иностранных дел, но королева была категорически против, особенно в отношении Форин оффис, ибо ей часто приходилось обсуждать с его главой проблемы внешней политики. С Дизраели же ей встречаться не хотелось. Наконец, вопрос решился компромиссом: во-первых, Дизраели стал министром финансов - в этой роли он мог иметь лишь минимальные контакты с королевой; во-вторых, его включили в состав кабинета под личное поручительство Дерби. Через 10 лет Дизраели так излагал этот важный эпизод в своей политической жизни: 

"Он, Стэнли, сказал мне, что ее величество поинтересовалась у него, кому он предполагает поручить пост лидера палаты общин, и он назвал мою фамилию. Королева сказала: "Я всегда чувствовала, что, если будет создаваться протекционистское правительство, то Дизраели должен будет стать лидером палаты общин. Но я не одобряю Дизраели, я не одобряю его поведения в отношении сэра Роберта Пиля".

Лорд Дерби ответил: "Мадам, Дизраели приходится завоевывать себе положение, а люди, которые должны его завоевывать, вынуждены говорить и делать такие вещи, которые нет необходимости говорить или делать тем, кому такое положение уже обеспечено".

"Это верно, - сказала королева. - Но я хотела бы надеяться, что теперь, завоевав себе положение, он будет вести себя сдержанно. Я принимаю назначение Дизраели министром под вашу гарантию"

Так Дизраели все же стал министром финансов и лидером палаты общин. Состав правительства двору не нравился. Принц Альберт в связи с этим замечал: "Материал, безусловно, печальный". Люди в основном были новые, только три министра входили ранее в состав кабинета. Остальные не являлись даже членами Тайного совета. И вот дюжина министров, не имевших ни малейшего опыта в государственном управлении, и среди них Дизраели, предстали перед подчеркнуто спокойной, с непроницаемым лицом королевой и принесли присягу в качестве новых членов Тайного совета.

Одной из обязанностей Дизраели как лидера палаты общин было регулярное составление писем королеве, в которых суммировался ход дебатов в парламенте, - норма функционирования государственного механизма, сохранившаяся и поныне. Чтение таких писем для королевы обычно было делом скучным. В них жизнь парламента излагалась официальным, казенным, канцелярским языком, да к тому же все это она уже знала из газет. Но письма Дизраели оказались другими. Поначалу Виктория, читая их, удивилась, а затем они ей понравились, и королева знакомилась с ними с нарастающим интересом. Дизраели, талантливый литератор и неплохой психолог, верно угадал, что именно может понравиться королеве, и сообщал ей о деятельности палаты общин в живой, образной, литературной форме. Свободный стиль изложения был предусмотрительно пронизан тонким, ненавязчивым, но в то же время доходчивым выражением смирения и уважения молодого министра к царствующей особе. Вскоре Дизраели сумел понравиться и Альберту, который прежде не считал его джентльменом. Встречи с принцем свидетельствовали, что его мнение о Дизраели постепенно менялось в лучшую сторону. А это было крайне важно, ведь Виктория очень считалась с мнением мужа.

И все же во время краткого участия Дизраели в правительстве в 1852 г. добрые отношения его с двором еще не установились. Второе пребывание в правительстве в 1858-1859 гг. позволило Дизраели продвинуться дальше в этом направлении. Наконец, в 60-х годах разумные последовательность и настойчивость дали свои плоды. Отношения со двором стали действительно сердечными. Но какого труда, воли и ума со стороны Дизраели это потребовало!

В январе 1861 г. королева впервые пригласила Дизраели с женой погостить на два дня в Виндзор. Это былой проявление доброжелательности Виктории к Дизраели, и свидетельство его возросшего веса как политического деятеля. Дизраели был не только властолюбив, но и очень тщеславен. По поводу своего первого пребывания в Виндзоре он писал одной из своих почитательниц: "Это первый визит госпожи Дизраели в Виндзор. Его считают весьма замечательным событием, необычным проявлением внимания ее величества к лидеру оппозиции. Ведь многие министры - члены кабинета были приглашены без жен". Дизраели особенно подчеркивал это обстоятельство.

В Виндзоре Дизраели много беседовал с принцем Альбертом о делах консервативной партии. Альберт указывал: "Но у вас нет ни одной газеты, тогда как страна управляется газетами. Все либеральные издания находятся на содержании иностранных держав. Такова свобода печати. Правда, во время сессий парламента ее влияние уменьшается". Принц кое-что преувеличил, чтобы сделать свою мысль более контрастной, но в принципе это было верное суждение.

В конце 1861 г. далеко еще не старый принц Альберт скончался. Для Виктории это был и неожиданный удар, и страшная трагедия. Она его страстно любила и носила по нему траур до конца дней.

После смерти принца Дизраели публично выразил свою высокую оценку покойного и глубокую симпатию к нему. Вероятно, это было искреннее соболезнование. Королева была очень благодарна Дизраели за добрые слова о ее усопшем супруге. Этот эпизод очень поднял Дизраели в глазах Виктории.

В 1863 г. состоялось бракосочетание наследника престола принца Уэльского. Оно принесло Дизраели новое свидетельство увеличивавшегося к нему расположения Виктории. Он с восторгом писал одному из друзей: "Я приглашен на церемонию и, что еще более знаменательно, госпожа Дизраели тоже. И это по личному указанию королевы". Были и другие знаки внимания к нему со стороны королевы. Она стала относиться к Дизраели все более благосклонно. Это было очень важно для его дальнейшей карьеры.

Дизраели это понимал и делал все, чтобы завоевать расположение двора. Но его поведение объяснялось не только соображениями карьеры. Всю жизнь Дизраели испытывал восхищение и преклонялся перед знатью, аристократией. У него было своеобразное, романтическое чувство в отношении первого аристократа страны - монарха. Он не только идеализировал Викторию, но и испытывал к ней искренние восторженные чувства. В его письмах друзьям, когда речь идет о Виктории, мы не найдем слов: она входит в комнату или выходит из нее. Нет! Она "появляется" или "исчезает"... Так рождалось у Дизраели то восприятие королевы, которое он выразил словами: "Это фея, волшебница".

В дальнейшем, когда они подружились, Дизраели позволял себе употреблять это выражение и в письмах, обращенных к королеве. Здесь сказывались сентиментальные черты характера Дизраели, уживавшиеся, однако, с присущими ему цинизмом, карьеризмом и жаждой власти.

.
После 1852 г. тори оказались в оппозиции. В это время происходили важные события - в первую очередь Крымская война против России и общенародное восстание в Индии против английского колониального господства. Оппозиция и, следовательно, Дизраели прямой ответственности за эти события не несли, но они не могли не определить своего отношения к этим проблемам. Отсюда возникший у Дизраели большой интерес к вопросам внешней политики.

Внешняя политика все больше и больше привлекала внимание Дизраели, наряду с прочим также и по объективным причинам - Англия все активнее и агрессивнее действовала на международной арене: она расширяла свои владения в Индии, осуществляла новые захваты на севере Индостана. В 1838-1840 гг. Англия совершила агрессию против Афганистана, в 1840-1842 гг. вела "опиумную войну" против Китая с тем, чтобы превратить его в свою полуколонию. Осваивалась Австралия, была провозглашена английским владением Новая Зеландия.  Имущие классы страны усиленно обогащались за счет порабощенных народов.

Такая политика неизбежно должна была столкнуть Англию с Францией и Россией, у которых были свои экспансионистские замыслы. Противоречия приняли острейший характер на Ближнем Востоке, что явилось важнейшей предпосылкой Крымской войны.

Все это привлекло внимание Дизраели к внешней политике. Ему была необходима достоверная информация о предпринимаемых правительством внешнеполитических акциях с тем, чтобы более эффективно критиковать его в палате общин и при этом завоевывать авторитет специалиста по международным проблемам.

Дизраели решил проблему добывания секретной дипломатической информации в характерном для него стиле. Судьба свела его с неким Ральфом Эрлом - авантюристом-карьеристом, подвизавшимся на дипломатическом поприще. В 1854 г, он был назначен в Париж в качестве атташе английского посольства. Здесь Дизраели встретился с ним и заключил тайную сделку, по условиям которой Эрл собирал для него секретные данные, находившиеся в распоряжении посольства. Дизраели в свою очередь обещал Эрлу блестящую дипломатическую карьеру, вплоть до назначения послом в столицу одной из крупнейших держав, когда тори снова войдут в правительство, которое придет на смену действующему ныне. Больше года Дизраели получал от Эрла письма с ценной информацией.

С той же целью Дизраели завербовал еще одного государственного служащего, некоего Джона Бидвелла, придерживавшегося консервативных взглядов. В  последние дни недолгого существования правительства Дерби-Дизраели в 1852 г. Бидвелл был назначен клерком второго класса в штат министра иностранных дел, где его обязанностью являлась запись служебных бесед и переговоров. Через Бидвелла и шел к Дизраели поток донесений от Эрла. Позднее, в 1858 г., Бидвелл стал личным секретарем министра иностранных дел лорда Малмсбери. Это была очень важная должность. Личный секретарь министра - его ближайший помощник, доверенное лицо, которое часто выполняет ответственнейшие поручения. Временами он знает о состоянии дел даже больше, чем сам министр.

В результате Дизраели "имел свою секретную службу в английском министерстве иностранных дели в посольстве Англии в Париже". Политическая практика тех лет, да и нынешнего времени такова, что руководство партии, приходящей к власти, за годы правления расставляет своих людей на ключевые посты в государственном аппарате. Но организация лидером партии, находящейся в оппозиции, системы шпионажа в государственных учреждениях - это нечто совершенно другое. То, что делал Дизраели, находилось в прямом противоречии не только с традицией, но и с законом.

Аморальность действий Дизраели усугублялась еще и тем, что его агенты в Лондоне и Париже работали на него не бескорыстно. Эрл рассчитывал получить обещанный пост посла. В марте 1857 г. в связи с возможными правительственными изменениями пошли слухи, что Дизраели может стать министром иностранных дел в будущем правительстве Дерби. Эрл знал, что это мечта Дизраели, и с ее реализацией связывал осуществление собственных планов. 4 марта он писал Дизраели, что следует 

"назначить в главнейшие посольства сторонников Вашего правительства... Я советовал бы Вам создать нечто вроде внутреннего кабинета министра по французскому образцу. Вы его могли бы составить из своего парламентского заместителя и двух личных секретарей. В данное время, если Вы направите в посольства в Париже, Вене и Петербурге своих людей и замените начальников канцелярий этих посольств своими доверенными личными секретарями (конечно, неофициально), отобранными из числа Ваших сторонников, то Вы получите возможность вести любую переписку с иностранными дворами, совершенно не опасаясь, что она может попасть в чужие руки. Весь архив, состоящий из этой корреспонденции, Вы заберете с собой, когда наступит время Вашего ухода из министерства; ни в Форин оффис, ни в заграничных миссиях от нее не останется никакого следа". 

Нельзя не признать, что Эрл продумал систему внутреннего шпионажа. В его письме просматриваются и посты, к которым он стремился, - от посла в столице великой державы до личного секретаря у Дизраели.

Однако Эрлу пришлось удовлетвориться положением личного секретаря Дизраели, когда тот вновь стал министром финансов во втором правительстве Дерби. У Дизраели на этих ролях подвизался также некий Генри Леннокс. Эрл и Леннокс ненавидели друг друга и соревновались в том, чтобы завоевать особое расположение патрона. Каждый из них обвинял другого в недостаточной честности и осмотрительности.

Через Эрла Дизраели пытался в некоторых вопросах тайно проводить свою политику, шедшую вразрез с действиями министерства иностранных дел и правительства. В 1859 г. назревала война между Францией и Австрией из-за австрийских владений в Италии. Экспансионистские устремления обеих держав переплетались с национально-освободительным движением итальянцев. У либералов и консерваторов были различные мнения по этому вопросу. Министр иностранных дел Малмсбери стремился избежать войны между Францией и Австрией и выступал за то, чтобы обе страны мирно урегулировали между собой итальянский вопрос.

Тут-то и вмешался Дизраели. В конце года он направил Эрла с секретной миссией в Париж. Эрл вез с собой письмо, адресованное ему, которое он должен был показать при удобном случае императору Наполеону III. Мысли, высказывавшиеся в письме, не согласовывались с линией Малмсбери.

Дизраели писал, что он "без ревности относится к внешнеполитическим действиям Франции... Я часто говорил Вам об этом и даже подробно выражал это мнение самому императору. Я исхожу из возможности увеличения его владений в будущем. Он - император и должен иметь империю. Но меры, направленные к этой цели, должны предприниматься с санкции или по крайней мере с молчаливого согласия Англии, а не вопреки ее желанию".

Сформулированное Дизраели в этом письме положение о том, что действия Франции и Италии возражений, вероятно, не вызовут, но что они обязательно должны предприниматься с официального или молчаливого согласия Англии, характерно для британской внешней политики. Напрашивается аналогия с поведением правительства Невиля Чемберлена в 30-х годах, когда оно дало Гитлеру в принципе карт-бланш на осуществление ряда захватов в Европе при условии, что они будут произведены при официальном или молчаливом согласии Англии.

Дизраели аккуратно платил по счету Эрлу. Тот прошел в парламент, но честолюбия своего не удовлетворил. Он требовал большего поста и получил место главы управления по реализации закона о бедных с окладом 1100 фунтов в год. Постепенно в его отношениях с патроном появилась трещина. Эрл хотел протолкнуть на пост личного секретаря Дизраели своего человека, но это у него не вышло. Секретарем стал и уже до конца деятельности Дизраели оставался М. Кори - человек умный, добросовестный, надежный и не склонный делать карьеру теми сомнительными средствами, к которым прибегал Эрл. А этот неугомонный честолюбец все рвался наверх, и, когда Дизраели не смог или не пожелал продвинуть его дальше, он открыто выступил в палате общин против своего покровителя. У многих это вызвало удивление. Оратор он был плохой и вреда Дизраели не причинил, но тот был глубоко возмущен "предательством" Эрла. Заметим, что, когда Эрл предавал посла Коули и министра Малмебери, Дизраели это не шокировало.

В 1868 г. Эрл решил не выдвигаться в парламент, а переключился на бизнес. Став подручным некоего барона Хирша, занимавшегося железными дорогами в Турции, он заработал только на этой операции 10 тыс. фунтов и в конце концов оставил после себя состояние в 40 тыс. фунтов стерлингов.

ДЕЛА ЛИЧНЫЕ

На протяжении полутора десятков лет, до 1867 г., семейная жизнь Дизраели была упорядоченной, устойчивой и шла в основном по заведенному порядку. Когда Дизраели входил в состав правительства, он очень много работал - одним из факторов его успеха являлось то, что он стремился хорошо знать порученное ему дело и выполнить его как можно лучше. В периоды пребывания у власти у него было меньше времени, чтобы проводить его в Хьюэндине - своем загородном имении. Когда же он находился в оппозиции, то возможностей пожить в загородном доме у него было достаточно. Все перерывы в заседаниях парламента он проводил за городом.

Дизраели очень любил Хьюэндин. Ему нравилось чувствовать себя землевладельцем, имеющим хороший загородный дом, расположенный в красивом месте и недалеко от Лондона. Здание постепенно становилось все красивее и благоустроеннее; его совершенствованием занималась его жена Мэри Энн. В хорошую погоду Дизраели гулял вокруг дома по парку и обдумывал ходы и маневры в парламентской борьбе. Супруга Дизраели была уже немолода (она была старше Бенджамина на 12 лет) и не очень здорова, поэтому зачастую Дизраели шагал по дорожкам, а рядом в специально изготовленной маленькой открытой коляске, запряженной пони, ехала Мэри Энн и супруги мирно беседовали. Несмотря на большую разницу в возрасте, они прекрасно уживались, оказывали максимальное внимание и проявляли нежность друг к другу. Между ними не было никаких трений или ссор.

Как правило, Дизраели жил в усадьбе с августа до рождественских праздников включительно, всегда наслаждался "бабьим летом" (в Англии этот сезон называется "индийским летом"). Так как он не интересовался тем, чем обычно занималась провинциальная знать, - не увлекался ни охотой, ни верховой ездой, ни подготовкой лошадей для скачек, не терпел традиционных многочасовых тяжелых обедов, у него было достаточно времени, чтобы думать, читать, писать многочисленные письма и заниматься литературным трудом.

Иногда в Хьюэндине гостили друзья и знакомые хозяина. В этом вопросе он был строго рационален: приглашались только знать вроде Солсбери и крупные финансисты типа Ротшильдов. И Дизраели в свою очередь получал приглашения погостить в некоторых знатных и богатых усадьбах. Интересно, что в соответствии с английской традицией Дизраели, будучи лидером тори, получал приглашения и гостил в домах также видных вигов, например герцогов Бедфорда и Кливленда. Партийные расхождения были не столь острыми, чтобы влиять на личные отношения, хотя иногда бывали и исключения, например его вражда с Пальмерстоном, Гладстоном и некоторыми другими была неискоренимой.

Во время этих приемов у себя дома или в гостях Мэри Энн держалась просто и естественно и не старалась играть роль аристократки. Ее откровенность, порой наивная, Дизраели не шокировала, а прочих забавляла. Однажды в гостях когда хозяин за столом между прочим обронил, что он собирается съездить в Оксфорд, Мэри Энн тут же среагировала:

— О да! Я люблю Оксфорд. Все они там без ума от Дизраели и аплодируют ему. 

Когда в другой раз ее спросили, любит ли она политику, ответ был такой: . .

"Нет, у меня нет для этого времени. Мне приходится читать и просматривать так много книг и брошюр, чтобы установить, упоминается ли в них имя Дизраели" .

Заметный след в жизни Дизраели оставила некая Бриджес Уильямс. В 1851 г. он впервые получил от нее письмо. Ему в это время было 47 лет, а ей - за 80. Вдова полковника, скончавшегося 30 лет назад, богатая, она жила постоянно на приморском курорте Торки, славившемся минеральными водами. Бриджес следила за политической карьерой Дизраели, и ее все больше и больше восхищали его выступления в палате общин. В конце концов она решила просить его быть ее душеприказчиком и обещала оставить ему наследство, которое "хотя и не очень значительно, но во всяком случае существенно".

Дизраели обладал хорошей интуицией. Он сразу почувствовал, что дело может оказаться серьезным, и сообщил о письме своему поверенному Роузу. Ответ послал лишь через месяц-полтора (все это время Роуз, вероятно, занимался выяснением того, кто такая вдова из Торки и есть ли у нее деньги). Дизраели писал, что в предварительном порядке принимает предложение Бриджес Уильямс. Она сделала завещание в пользу Дизраели, но поставила одно условие: чтобы ее похоронили в склепе под церковью в Хьюэндине - там, где будут похоронены сами хозяева. Дизраели ее заверил, что все так и будет сделано.

Он много раз приглашал ее в Хьюэндин, но Бриджес Уильямс ни разу не приехала, что объяснялось ее возрастом. Но сами супруги Дизраели навещали старую леди, много беседовали, и Бенджамин явно старался понравиться старушке. Сохранилось до 250 писем Дизраели, в которых он рассуждал на темы, приятные его корреспондентке, - о жизни в Хьюэндине и других бытовых делах. Они посылали друг другу цветы и символические гостинцы к столу. Однажды Дизраели послал форель, которую собственноручно выловил в ручье.

В ноябре 1863 г. Дизраели писал в Торки: "Прощайте, скоро увидимся". Но Бриджес Уильямс, категорически отвергавшая докторов и уверявшая, что проживет поэтому до 100 лет, 11 ноября 1863 г. неожиданно скончалась. Дизраели намерен был точно сдержать данное ей обещание и похоронить ее в семейном склепе владельцев Хьюэндина, но этого не получилось. Викарий твердо заявил, что по закону запрещено хоронить в склепе под любой церковью, причем закон распространяется не только на приятельницу Дизраели, но и на него самого и его жену. Пришлось похоронить Бриджес Уильямс на кладбище у восточной стены приходской церкви Хьюэндина. Дизраели сделал все, что мог. Он получил наследство, после уплаты всех долгов и вычетов составившее более 30 тыс. фунтов, что явилось немалым подспорьем в его трудном финансовом положении.

Однако финансовая проблема не была решена радикально, тем более что одновременно с удивительным наследством, полученным от Бриджес Уильямс, последовал совершенно неожиданный и тяжкий удар с непредвиденной стороны. Хьюэндин был куплен примерно за 35 тыс. фунтов стерлингов. Из них под закладную семейством Бентинк были предоставлены 25 тыс. Подразумевалось, что вопрос о погашении этого долга не встанет в обозримом будущем. В 1854 г. титул герцога Портлэнда перешёл к к старшему брату лорда Джорджа Бентинка, в свое время участвовавшему в предоставлении средств Дизраели. Поэтому казалось, что события в семье Бентинков никак не затрагивают Дизраели. Но в 1857 г. новый герцог неожиданно потребовал вернуть одолженную ранее сумму. Дизраели снова вынужден был обратиться к ростовщикам, и те дали деньги, но под очень большие проценты. Чем было вызвано изменение отношения к нему со стороны герцога Портлэнда, так и осталось невыясненным.

Но ясно, что не менее чем на пять лет после 1857 г. денежные дела Дизраели резко ухудшились, а его долги существенно возросли. Называют цифру в 60 тыс. фунтов - сумма огромная, с которой нужно было платить проценты и погашать основной долг. Но увеличились и поступления. Крупный землевладелец Эндрю Монтегю, пришедший в восторг от политики тори, однажды явился в штаб-квартиру партии и заявил, что хотел бы оказать партии солидную материальную помощь. Служащие дали ему неожиданный и странный совет: ему сказали, что он поможет партии... уплатив или облегчив личные долги ее лидера - Дизраели. Монтегю последовал совету и скупил все долговые обязательства Дизраели, взяв их под вполне скромный процент - 3 процента годовых. Это была большая помощь. Кроме того, когда Дизраели не был в правительстве, государство выплачивало ему пенсию в 2 тыс. фунтов в год. В 1866 г. доход семьи Дизраели достигал примерно 9 тыс. фунтов: половина приходилась на него самого, вторую половину получала Мэри Энн (пожизненно).

Дизраели всегда помнил добро и, когда в 1868 г. стал главой правительства, то по совету Роуза решил возвести Монтегю в звание пэра. Если бы подноготная его благодетеля (как оказалось, довольно темная) выплыла наружу, то премьер-министр имел бы крупные неприятности. Но и здесь ему повезло - Эндрю Монтегю отказался от предложенной чести.

Очень долго Дизраели делил руководство консервативной партией с Эдвардом Стэнли, 14-м графом Дерби. В 1868 г. престарелый Дерби ушел в отставку, и Дизраели наконец стал премьер-министром. Но вскоре на выборах побеждают либералы, и он оказывается в отставке и в оппозиции.

Несмотря на значительный возраст, ему было около 70 лет, Дизраели, теперь уже полноправный и единственный лидер партии консерваторов, энергично принимается за ее реорганизацию. Он формулирует программу "демократического торизма", в основе которой - сохранение и укрепление роли монарха, палаты лордов и церкви, консолидация и расширение колониальной империи, социальные реформы, направленные на обеспечение поддержки трудящимися партии консерваторов, проведение "твердой внешней политики, особенно в отношении России", утверждение "величия Англии". Одновременно Дизраели создал эффективную структуру и четкий механизм консервативной партии, с тем чтобы она могла воздействовать на избирателей и обеспечивать победу тори на выборах. Результат сказался в 1874 г.: консерваторы завоевали большинство в палате общин, и Дизраели стал премьер-министром. Он уделял первостепенное внимание колониальным и внешнеполитическим проблемам, вел работу по расширению империи.

В 1880 г. консерваторы потерпели поражение на выборах, и Дизраели перешел на положение лидера оппозиции. Весной 1881 г. он серьезно заболел. К застарелым подагре и астме присоединилась тяжкая простуда, и 19 апреля его не стало. Дизраели похоронили на территории Хьюэндина, у восточной стены маленькой старинной приходской церкви. В обширной могиле, обнесенной невысокой скромной, но изящной чугунной литой оградой, выкрашенной в темно-голубой цвет, покоится прах Дизраели, его жены Мэри Энн и их друга Бриджес Уильямс.

Бенджамин Дизраели был одним из самых выдающихся деятелей Англии XIX в. Его помнят и чтут и сегодня. Объясняется это тем, что именно он основал консервативную партию в том виде, в котором она без особых изменений существует на протяжении последних полутора столетий. Он сформулировал и впервые применил на практике принципы "демократического торизма", позволяющие консерваторам в различных ситуациях сохранять власть в своих руках. Дизраели провозгласил и проводил внешнюю политику империализма, во многом определявшую международные отношения конца XIX - первой половины XX в. Английский историк Р. Ситон-Уотсон в 1962 г, характеризовал Дизраели как "величайшего представителя и идеолога империализма". И это верно. Дизраели действительно вооружил консервативную партию Англии двуединой политикой торийского демократизма и империализма.

Лучшая современная научная биография Дизраели -

Blake R.,  Disraeli. London, 1966.

Monypenny W.F., Buckle G.E. The Life of Benjamin Disraeli, Earl of Beaconsfield, v. I-VI. London, 1910-1920.

Strachey L. Queen Victoria. London, 1987.

---

Robert Blake, Disraeli, Prion, 1998

C. C. Eldridge, Disraeli and the Rise of Imperialism, Wales Press, 1996

T. A. Jenkins, Disraeli and Victorian Conservatism, Macmillan, 1996

Ian Machin, Disraeli, Longman, 1994

Carol McGuirk, Benjamin Disraeli, Chelsea House, 1987

Sarah Bradford, Disraeli, Pheonix, 1996

William Townley, Gladstone and Disraeli, Fast Forward, 1995

John Vincent, Disraeli, Oxford, 1990

John Walton, Disraeli, Routledge, 1990