Владимир Сергеевич Печерин

Владимир Сергеевич Печерин (1807 –1885)

— Вчера я видел Печерина.

Я вздрогнул при этом имени.

— Как, — спросил я, — того Печерина? Он здесь?

— В иезуитском монастыре. Св. Мери Чапель в Клапаме.

Этот диалог, состоявшийся в апреле 1853 года, цитируется по “Былому и думам” Александра Герцена. Это он вздрогнул при имени Владимира Печерина.

В середине 1835 года, вернувшись из заграничной командировки и сдав экзамен на звание доктора наук, 27-летний Владимир Печерин был назначен экстраординарным профессором греческого языка и древностей Московского университета. Осенью m зимой он с блестящим успехом читал лекции и мечтал бежать — во что бы то ни стало бежать из России. Летом 1836 года он навсегда ее покинул.

Печерин объяснял свой поступок тем, что не может жить среди людей, на челе которых напрасно было бы искать отпечатка их Создателя, что с детства его вела таинственная звезда, что он носит в сердце предчувствие своей великой судьбы.

Среди бумаг Печерина, относящихся к тому времени, было найдено четверостишие:

Как сладостно отчизну ненавидеть

И жадно ждать ее уничтожения!

И в разрушении отчизны видеть

Всемирную десницу возрождения!

В этих словах, писал биограф Печерина Михаил Гершензон, — ключ к пониманию умственного развития российской интеллигенции целой эпохи. Сколько должен был пережить человек, чтобы решиться написать такие страшные по своей сути четыре строки. В это время, как писал Гершензон, Владимир Сергеевич был “бесконечно” далек от всякой религиозной веры. На мой взгляд, уважаемый биограф ошибался: всего четыре года спустя Печерин принял католичество, которому был верен до конца своих дней.

Такова внешняя канва жизни Владимира Печерина. Его внутренний мир очень сложен и малоизвестен. Попытаемся все же заглянуть в него.

Владимир Печерин происходил из незнатного дворянского рода. Он родился и вырос в селе Дымерки на Киевщине. Описание его родных мест мы находим в письме племянника Печерина к дяде, жившему уже тридцать лет вдали от родины: “Внешняя обстановка нисколько не изменилась. Тот же дом, правда, перестроенный, но в том же виде, окруженный болотом и лесом; тот же громадный сад, только сильно запущенный, та же двухверстная аллея через лес к дому, тот же окоп, то есть лес, окопанный рвом, куда все обитатели Дымерки, всех поколений, неизменно ходили собирать грибы”. Типичное “дворянское гнездо”. Но где же гувернер? Вот и он — немец Вильгельм Кессман, часами восторженно читавший впечатлительному мальчику Шиллера. В автобиографических “Замогильных записках” Печерин вспоминал, что Кессман и его приятель-поляк Сверчевский безгранично доверяли ему — в присутствии юноши они говорили о планах восстания (шел 1825 год) и об аресте отца Печерина, который командовал гарнизоном городка. По словам Печерина, он был готов тогда ко всему и пошел бы за ними в огонь и воду. Восемнадцатилетнему Владимиру не довелось участвовать в восстании декабристов, судьба предначертала ему другую участь.

В 1829 году Печерин — студент филологического факультета Петербургского университета. Благодаря его замечательным способностям, он был привлечен к работе над древними религиозными книгами. Он переписывал из старинной рукописи греческий текст Иоанна Схоластика (извлечение из “Новелл” Юстиниана), изучал его славянский перевод по рукописи XIII века, сличал основной текст с другими редакциями. Работа студента вошла в приложение ко второму изданию “Обозрения Кормчей книги” барона Р.А. Розенкампфа, вышедшему в 1839 году. “Каждое утро, — вспоминает Печерин, — я являлся в кабинет барона и садился за работу. Это была прекрасная рукопись из Императорской публичной библиотеки, X или XI века. Сколько я над нею промечтал! Вот, думал я, единственное спасение от деспотизма: запереться в какой-нибудь келье и разбирать старые рукописи... Какое счастье жить в уединении с греками и латинами и ни о чем более не заботиться...” Такая экзальтация характерна для многих великих людей 30-х годов XIX века — сверстников Владимира Печерина: Белинского, Герцена, Станкевича, Огарева и других. Их внутренняя жизнь — напряженная и наэлектризованная — требовала выражения и излияния. Они отличались как бы душевной неуравновешенностью, порой близкой к той, которая наблюдается у натур религиозно-экзальтированных. Такая восторженность действительно нередко принимала формы религиозного экстаза.

Владимир Печерин много переводил из Шиллера. “Он обожает Шиллера и живет в мире идеалов”, — свидетельствует его биограф. Лучшей характеристикой его настроения в то время является стихотворение “Желание лучшего мира”:

Веруй и отважен будь:

В те чудесные пределы

Чудный лишь приводит путь!

“Хотя это только перевод стихотворения Шиллера, оно вылилось у меня из глубины души”, — писал он своей кузине. Печерин и его сверстники любили и в то же время ненавидели героев шиллеровских драм, но не как поэтические образы, а как живых людей. Потому что они видели в них самих себя. Поэзия, театр, музыка и дружба заполняли их жизнь, что, впрочем, не мешало юным романтикам танцевать на балах (Печерин был одним из лучших танцоров Петербурга), ухаживать за барышнями и шалить по-гусарски.

Обобщая юношеский идеал поколения 30-х годов прошлого века, к которому принадлежал и Печерин, можно сказать, что это была возвышенная мечта о нерасторжимой связи человека с космосом, о красоте, наполняющей космос, о божественном достоинстве человеческой личности, мечта о долге сохранить незапятнанной эту божественную сущность и способствовать ее проявлению во всем человечестве. Крушение этого идеала позволяет многое понять в судьбе Владимира Печерина.

Каковы причины, побудившие Печерина принять католичество? Если признать, что искреннее обращение неверующего к вере — всегда чудо и — как чудо — непостижимо и для самого обращенного, а тем более для посторонних, то попытки ответить на этот вопрос так и останутся попытками. Об этом хорошо сказал сам Печерин: “Странные у людей понятия о так называемом обращении в католическую веру. Восприимчивость пылкой юности — проповедь — католический священник — все это вздор! Оно вовсе не так было. Никакой католический священник не сказал мне ни слова и не имел на меня ни малейшего влияния! Мое обращение началось очень рано: от первых лучей разума, на родной почве, на Руси, в глуши, в русской армии. Зрелище неправосудия и ужасной бессовестности во всех отраслях русского быта — вот первая проповедь, которая сильно на меня подействовала. Тоска по загранице охватила мою душу с самого детства. “На Запад! На Запад!” — кричал мне таинственный голос... Католическая вера явилась гораздо позже. Она была лишь необходимое заключение долгого логического процесса, или, лучше сказать, она была для меня последним убежищем после всеобщего крушения европейских надежд в 1848 году.

Может быть, я сам еще не разгадал загадки своей жизни? Это тайна Провидения”.

Но если цветок веры распускается тайно, то почва, на которой он произрастает, доступна постороннему взгляду.

Печерин оставил Россию в июле 1836 года. Он выехал со страстной мечтой о возрождении человечества для новой, свободной, прекрасной жизни и с фанатической ненавистью ко всякому деспотизму, в том числе и российскому, стоящему на пути к этому идеалу. Его вела непоколебимая вера в его высокое предназначение, вера, превратившаяся в убежденность, что именно ему, Печерину, суждено сыграть решающую роль в великой борьбе, что именно он уведет народы в царство свободы и красоты.

С таким “багажом” отправился Печерин в Европу. С этого момента сведения о нем чрезвычайно скудны. Четыре года скитался он по европейским странам, о чем с горечью писал: “Где потребуется большая смелость — штурмовать крепость или пройтись по большой дороге в черном изношенном фраке с панталонами из разноцветных заплаток?” К этому же периоду относится утопическая попытка Печерина создать в Америке образцовую русскую общину, которая должна была быть основана на принципах равного и справедливого распределения доходов. Видимо, и сам автор замысла не очень хорошо представлял себе детали этого мероприятия. В автобиографических записках он лишь лаконично упомянул о нем, добавив с иронией, что для успеха дела не хватило предприимчивости и... денег.

15 октября 1840 года, незадолго перед этим приняв католичество, Печерин в небольшом бельгийском городке вступил в монашеский орден редемптористов (орден редемптористов - Конгрегация Пресвятого Искупителя - основанный в 1732 г. Альфонсом Мария ди Лигуори, занимается преимущественно проповедью Слова Божия, а также помощью бедным и больным). Кроме трех традиционных обетов, Печерин дал еще один — до конца жизни оставаться верным этому ордену. Освободить от этого обета мог только Папа.

По правилам этого ордена Печерин отказывался от активной политической деятельности, к которой, казалось, он готовился всю предыдущую жизнь (напомним, что такой путь изберет другой русский эмигрант — Александр Герцен). Есть в поступке Печерина некий парадокс: стремление к духовной независимости, непризнание любой власти над собой привели к осознанному подчинению себя суровому монастырскому уставу.

Сохранилось письмо Печерина к родителям после принятия католичества, где слышится его искренний и, кажется, умиротворенный голос:

“Дражайшие родители! Судьбы Всевышнего неисповедимы. Через тысячи заблуждений и тысячи бедствий десница Его привела меня к познанию единой, истинной католической веры, которую я ныне исповедую и буду исповедовать до конца моей жизни. Горняя благодать осенила меня и внушила мне твердое намерение отречься навсегда от мира и в иноческой келье загладить слезами покаяния все мои заблуждения.

13 октября 1840 года, обитель редемптористов, Сент-Тронд, Бельгия”.

Всю жизнь он был благодарен родителям за подарок к своему пятилетию — книгу Гинбера “Сто четыре священные истории”. Много лет спустя он вспоминал, какое чрезвычайное впечатление произвела на него история смерти Спасителя: “Умереть за благо народа и видеть мать, стоящую у подножия моего креста — было одно из мечтаний моей юности”. Впечатление, оказавшее влияние на всю его жизнь.

Многим Печерин казался безумцем. Но в ту эпоху и в России и на Западе таких, как он, было немало.

В письмах к своему университетскому другу Чижову Владимир Сергеевич стремился объяснить, почему он отказался от всего, что так крепко держит людей: от обеспеченного куска хлеба, определенного общественного положения, родины, близких и друзей: “...Верь мне, друг, только Бог и его бесконечная любовь могут наполнить пустоту души, которая обманулась в самых дорогих своих устремлениях и которая, убедившись в бесплодности всех своих жертв, раздирается нестерпимым раскаянием... Да будет и вам дано понять когда-нибудь, как понял я, эту великую истину и оценить мир и его утехи по достоинству, то есть как пустоту и ничтожество. ...Верь мне, друг, в звуках органа, сопровождаемых церковным песнопением, в дыме ладана, поднимающегося к небу сквозь солнечный луч, в любой иконе Богоматери — больше истины, больше философии и поэзии, чем во всем этом хламе политических, философских и литературных систем.... Люди и системы — все рушилось, самые громкие предприятия позорно обанкротились, и со всех сторон мира, мне кажется, слышен торжественный голос, который нам говорит: "Человек — ничто, только Бог велик!"”

Около 23 лет Печерин был членом ордена редемптористов. За это время по долгу службы он сменил несколько монастырей: Сент-Тронд, Виттем, Лимерик, Льеж, Брюгге, Фальмут, Клапам, находящихся в Бельгии, Голландии, Франции и Англии. Это был наиболее упорядоченный период его жизни, что, впрочем, объясняется монастырским уставом. Распорядок дня монаха-редемпториста: подъем — в половине пятого утра, в пять — получасовая медитация, в половине шестого — Месса и следующая за ней молитва, затем богословские занятия или работа в церкви с верующими (исповедь). В 11 часов — совместное обсуждение библейских текстов, через полчаса — литания в честь Пресвятой Девы Марии и получасовое “испытание совести”. В полдень — обед и затем отдых, который монахи проводят все вместе. После отдыха — вновь богословские занятия, молитва, работа в церкви. С трех часов дня и до вечера — духовное чтение или собеседование. После ужина индивидуальное чтение Розария. В 21 час — вечерняя молитва, через полчаса — сон.

Но, прежде всего, основная задача членов ордена — миссионерская деятельность. В соответствии с уставом они обязаны нести свет Евангелия в беднейшую и наиболее невежественную часть населения. Основатель ордена Аль-

фонс де Лигуори учил, что священники в своих проповедях должны избегать “всяческих богословских мудрствований и слов, непонятных простолюдинам”. Священник должен обращаться к душе слушателя и уметь затронуть наиболее чувствительные струны человеческого сердца.

В Витгеме, Клапаме и Лимерике Печерин единодушно признавался одним из лучших монахов как по образу жизни, так и по блестящему ораторскому дарованию. Он мыслил и жил как добрый католик “с желанием совершенствоваться в практике добродетелей” и в соблюдении обетов бедности, целомудрия и послушания, в противном случае он не был бы допущен к принятию священнического сана и тем более к миссионерской деятельности.

В 50—60-х годах прошлого века Печерин был одним из самых известных проповедников в Ирландии. Несколько его проповедей, собранные в отдельный сборник, дошли до наших дней. К сожалению, в России этого сборника нет. По мнению одного из современников, поразительное воздействие проповедей Печерина на слушателей являлось скорее следствием святости его жизни, нежели заслугой его красноречия. Его слава особенно возросла после знаменитого процесса 1855 года, когда религиозные противники выдвинули против него ложное обвинение в сожжении протестантской Библии, а суд признал его невиновным.

Жизнь Печерина в Англии и Ирландии была спокойной, в основном проходила в “неустанном труде на церковной кафедре и в исповедальне”. Встреча с Александром Герценом нарушила привычное течение времени. “Небольшого роста, очень пожилой священник в граненой шапке. Лицо его было старо, старше лет, видно было, что под этими морщинами много прошло, умерло, оставив только свои надгробные следы в чертах”, — таким в апреле 1853 года увидел Герцен Печерина, которому было всего 46 лет.

Они не нашли общего языка. Герцен предложил опубликовать в издаваемой им “Полярной Звезде” юношескую поэму Печерина “Торжество смерти”, на что получил решительное несогласие автора из-за несовершенства произведения. Результат этой встречи — только переписка. Но и сегодня нельзя без волнения читать мудрые строки католического священника, полные любви к людям, показывающие его глубокое понимание происходящих общественных процессов. “Когда ваши драгоценные упования обманут вас, когда силы мира сего поднимутся на вас, вам еще останется верное убежище в сердце католического священника: в нем вы найдете дружбу без притворства, сладкие слезы и мир, который свет не может дать”. Возможно, и сейчас следует прислушаться к его выводам: “Нет примера, чтобы общества основывались или пересоздавались бы философией и словесностью. Одна религия служила всегда основой государства... Когда философы, оракулы и поэты господствуют и разрешают все общественные вопросы, тогда конец, падение, тогда смерть общества. Это доказывает Греция и Рим...”.

Печерина, кроме все прочего, тревожило торжество материальной цивилизации. “Во времена гонений римских императоров, — писал он Герцену, — христиане могли, по крайней мере, убежать в Египет — меч тиранов останавливался у этого непереходимого для них предела. А куда бежать от тиранства современной материальной цивилизации, где найти убежище от тиранства материи, которая больше и больше овладевает всем?” Как ему кажется, он нашел ответ: “Мы, верующие в бессмертную душу и в будущий мир, какое нам дело до этой цивилизации настоящей минуты”. К тому же периоду относится письмо Печерина из Фальмута к своему двоюродному брату, проливающее свет на его настроение: “В мае наша небольшая церковь была вся полна цветов; ты верно знаешь, что этот месяц во всех католических странах посвящен Деве Марии. Надо видеть, как справляется май в Витгеме: всюду цветы, музыка и песнопения звучат не умолкая в честь Марии. Источник этого — таинство любви, которое лежит в основе католической религии... Любить и страдать — вот наш девиз, вот сокровище, которого никакая власть в мире не может отнять у нас. “Страдать или умереть”, — сказала св. Тереза. “Страдать и не умереть”, — сказала Мария Магдалина. Христос, страдающий на кресте, и сердце Его Божественной Матери, пронзенное мечом скорби, — такова сущность нашей веры; а на практике все это сводится к тому, чтобы любить своих братьев и отдавать свою жизнь за их вечное спасение”.

В 1861 году Печерин принимает решение выйти из ордена редемптористов. С этой целью он едет в Рим, чтобы получить разрешение Папы. Ему было предложено остаться в Ватикане, поскольку его блестящая репутация была известна и там. Однако Печерин отказался от открывшейся перед ним духовной карьеры в Апостольской столице. Он выбирает орден траппистов (Трапписты — основная ветвь ордена цистерцианцев “строгого устава”, обособившаяся в нач. XIX в. и имевшая тогда свой центр в Ла Траппе (Франция). Трапписты стремятся к воссозданию монашеского общежития в его исконных формах. В их уставе важное значение придается тишине, посту, регулярным молитвам и физическому труду), мотивируя свой поступок желанием удалиться от внешних дел и всецело посвятить себя созерцательной жизни. Его бывшие собратья очень дорожили им и приложили все усилия, чтобы удержать Печерина в своей общине, пытаясь доказать, что его стремление уединиться есть не что иное, как искушение.

Тем не менее, 8 декабря 1861 года Печерин вступил в орден траппистов. Устав ордена — один из суровейших в католичестве: вся жизнь посвящена исключительно созерцанию и аскезе. “Со времени вступления сюда, — пишет престарелый аббат, живший в общине еще до Печерина и с любовью вспоминающий о нем, — и до его выхода он служил назидательным примером. Он принимал участие во всех благочестивых занятиях и, хотя слабого сложения, ходил неукоснительно на физические работы. Промежутки он посвящал молитве и научным занятиям”. Вместе со всеми Печерин вставал в час ночи, пел псалмы и шел работать в поле. Однако вскоре он убедился, что уединение и молчание слишком тяжело сказываются на нем. В январе 1862 года Печерин выходит из общины траппистов. А через месяц архиепископ дублинский утвердил его капелланом при одной из главных больниц Дублина. Здесь Владимир Печерин и провел последние 23 года своей жизни.

...Шли годы. Родители Печерина, как и большинство его близких и друзей, уже давно скончались. К концу жизни все связи с родиной окончательно прервались, хотя он постоянно о ней думал. Свою библиотеку и все рукописи он завещал России. Благодаря стараниям русской консульской службы в Англии, несколько ящиков с книгами и рукописями Печерина были доставлены в библиотеку московского университета, где они хранятся и поныне.

На склоне лет к Печерину вновь явилась муза — подруга юности. В стихотворении “Ирония судьбы”, называя себя Дон-Кихотом, он с грустью замечает, что идеалы молодости так и не воплотились:

Не сбылися предсказанья

Лжепророков и друзей;

Расплылись, как дым,мечтанья

Гордой юности моей.

В письме к Николаю Огареву он просил, чтобы на его могиле были начертаны последние слова великого Папы Григория VII, который, умирая в .изгнании, сказал: “Я любил правосудие и ненавидел беззаконие, и потому умираю в изгнании”. “Вот эпиграф к моей жизни и эпитафия после смерти, — писал Печерин в автобиографических записках. — Я разыгрывал всевозможные роли — был республиканцем школы Ламеннэ, сенсимонистом, коммунистом, миссионером-проповедником, теперь, вероятно, я вступил в последнюю роль: она лучше из всех и наиболее близка к идеалу: я разделяю труды сестер милосердия и вместе с ними служу страждущему человечеству в больнице”.

До последних дней своей жизни Печерин жил в маленьком домике на Доминик стрит, 47 в Дублине. Единственным его приятелем был черный пес, с которым он никогда не расставался. Каждый день, без четверти семь утра, он появлялся в больнице, служил обедню, обходил палаты, утешая страждущих и причащая умирающих. Затем возвращался домой или шел гулять на кладбище либо в ботанический сад. В полдень — снова больница, затем обед и опять больница< В свободное время он много читал (преимущественно религиозные книги), изучал санскрит, персидский и арабский языки. Так прошли 23 года работы капелланом. Смирение, благоразумие, терпение, усердие и точность в исполнении обязанностей — таким остался Печерин в памяти окружающих.

Владимир Сергеевич Печерин умер на 79 году жизни. Казалось, весь город участвовал в траурном шествии: свыше ста священников, весь персонал больницы. Его могила находится рядом с мавзолеем выдающегося государственного деятеля Ирландии Даниеля О'Коннеля.

“Кроме богатства ума природа дала вам еще другое великое богатство — богатство благородного любящего сердца”, — писал Печерину его друг и литературный критик Александр Никитенко.

... Владимир Печерин. Отозвалось на это имя сердце Герцена. Будем надеяться, отзовутся и сердца наших современников.