Вадим Шавров

См. его (в соавторстве с Левитиным) очерки по истории обновленчества.

См. о нем много в воспоминаниях Левитина.

Мой путь обретения веры

Мне в руки попала газетная статья, в которой автор со знанием дела рассуждает о призвании человека и “ложной духовности”, поливая грязью церковных людей. И захотелось мне рассказать о своей жизни, о том, как нашёл я после долгих блужданий и смятений правильный путь...

Я родился в Москве в 1924 году — в семье крупного военного работника — старого большевика. Отец мой — выходец из простой крестьянской семьи, мать — из дворян, она приходится внучатой племянницей Тургенева. Преодолев сословные предрассудки, она вышла замуж весной 1919 г. за моего отца — “комиссара” в кожаной куртке — и всю жизнь была его верной подругой.

Я и мой брат Алексей, впоследствии погибший на фронте, воспитывались отцом в духе преданности Родине и идеям большевизма, особенно он старался привить нам материализм и атеизм. Воинствующий безбожник, он с отвращением относился ко всему, что хоть в самой отдаленной степени напоминало “поповщину”. О священниках я знал от отца только то, что они все без исключения пьяницы, обжоры, хапуги и “агенты царской охранки” — о религии, что она “опиум для народа” и “могила для разума”.

Помню, как я торжествовал, когда взрывали церковь св. Ермолая — рядом с нашим домом на Большой Садовой улице. Эта церковь была хорошо видна из окон нашей квартиры. 12-летний озорной мальчишка, я с наслаждением швырял комьями грязи в сгорбленные спины священников, куда-то выселяемых из деревянных домишек возле наших ворот. Помню также, как я и мои школьные товарищи сопровождали частушками почти нецензурного характера разрушение Страстного женского монастыря на Пушкинской площади в Москве.

Перед войной я поступил в Подготовительное Военно-Морское училище (Спецшколу)... Мне не исполнилось и 17-ти, когда началась Отечественная война. Вслед за своим братом я пошел на фронт. Разве мог я — комсомолец —остаться в стороне?

Начался мой боевой четырехлетний путь. Человек увлекающийся и горячий, к тому же военный по призванию — я смело шёл в самые опасные места и никогда мне не приходила в голову мысль, что меня могут убить.

Воевал я под Смоленском, на дальних подступах к Москве (где получил свое первое тяжелое ранение — в грудь), участвовал в Сталинградской битве, освобождал Ленинград. Трижды потом я был ранен под стенами этого легендарного города.

Таким образом, я пробыл на фронте до последнего дня войны. Был награжден орденами и медалями. Пользовался уважением со стороны своих боевых друзей-моряков. И всеже, много дурного было в это время в моей жизни, о чем вспоминаю теперь со стыдом. Я довольно основательно пристрастился к водке, любил драку, бывало, что дело доходило почти до ножа. Так шла моя юность — в пороховом дыму, под грохот орудий, в пьяном угаре военных будней.

Каково было мое отношение к религии в это время? Могу сказать, что уже тогда оно стало постепенно меняться. Я стал понимать, что религия — это не тема для пошлых частушек, а очень серьезная для многих вещь.

Я помню, как поразил меня один разговор с нашим боцманом, мичманом Цисевичем — старым боевым служакой, прославленным на Балтике и во всем флоте. Однажды, выходя на выполнение боевого задания, я услышал от Цисевича, что он не знает точно, верит ли он в Бога, но что в святителя Николая Чудотворца — верит. Подобные слова я не раз потом слышал из уст бывалых моряков. Приглядываясь же ближе к ним, я стал с удивлением замечать у некоторых на груди, под тельником, ладанки, а то и просто небольшие крестики. В военных госпиталях, лежа среди тяжело раненных политработников, я нередко слышал, как среди стонов вырывались слова: “Господи, когда же все это кончится!”...“Боже мой! Хотя бы Ты, Господи, помоги!”...

Весной 1943 г., перед моим отъездом на Балтику, было получено извещение о гибели под Ростовом, в воздушных боях, моего старшего брата Алексея. Убитая горем мать решила отслужить по нем заочное отпевание.

Я присутствовал, по ее просьбе, на этом богослужении. В парадной морской форме, с зажженной свечей, стоял я в церкви Илии пророка (в Обыденном переулке — в Москве), в первый раз за всю свою осмысленную жизнь. Скорбное, простое пение, слова о покое и вечной жизни проникали мне глубоко в сердце,— я еще не верил, но уже предчувствовал в этот момент какую-то великую, вечную, неведомую мне Правду.

Радостный и долгожданный день 9 мая застал меня в военно-морском госпитале, из которого я выписался только полтора месяца спустя уже инвалидом Отечественной войны 2-й группы.

После войны я поступил учиться в Московский институт международных отношений. В те годы я вел жизнь хотя и любознательного, но, в сущности, бесшабашного человека, готового всегда проводить вечера в ресторанах, среди праздных гуляк и компании веселящихся девиц. Но тогда же я впервые испытал серьезное чувство к прекрасной, чистой девушке — дочери одного крупнейшего советского дипломата, — и эта девушка уже была почти моей невестой.

На учебном поприще и в общественной своей деятельности я достаточно преуспевал в те годы. Весной 1948 года подал заявление о приеме в партию. Казалось бы, широкие перспективы открывались передо мной. Я, однако, не был вполне доволен жизнью,— а порой ощущал даже приступы мучительной тоски...

Я не смог бы тогда сформулировать точно, почему меня перестала удовлетворять материалистическая философия, и я всячески пытался заглушить возникавшие сомнения. Но однако, каждый раз, когда я углублялся в ее изучение, я чувствовал где-то в глубине сердца: “Не то! Нет!, нет! Совсем не то!..

Я инстинктивно чувствовал бессилие этой жертвенной схоластической философии, которая не может ответить на самые заветные вопросы человеческой души: “В чем смысл жизни?” Почему человеку свойственно стремление к правде, добру, красоте? Все эти вопросы материалистические доктрины просто обходят, делая вид, что это само собой разумеется.

Очень может быть, что я, в конце концов, заглушил бы в себе зерно сомнения, как это делают тысячи людей. Но здесь Божий Промысел, хотя и сурово, но вывел меня из духовного тупика и прострации.

В один из июньских дней 1948 года был арестован мой отец. Арест отца— кристально чистого человека, убежденного большевика,— буквально ошеломил меня. Через несколько дней и мне пришлось разделить его судьбу. И вот, начался особенный период моей жизни. После полугодового следствия, за отказ давать ложные показания на своего невинного отца, я был осужден на срок десять лет.

Не стану подробно описывать лагерный быт тех лет, скажу только, что хотя пришлось пережить много горького и тяжелого, но я переносил все трудности довольно легко: видимо, выручала фронтовая закалка.

Однако, только в заключении я действительно узнал жизнь без прикрас и
понял, что жизненная, практическая мудрость— это религия. И я обратился к Богу.

Сейчас, вспоминая эти дни, я снова спрашиваю себя, почему я стал христианином? Я не могу сказать, что Евангелие сразу произвело на меня особое впечатление: только впоследствии я углубился в эту Божественную Вечную Книгу и выучил ее почти всю наизусть, — но в то время она не особенно волновала меня. Меня не привлекали богословские рассуждения священников, которых я встречал в заключении. Неверно будет и то, если кто-то подумает, что невыносимо тяжелые переживания заставляли меня искать утешения в религии.

Чудеса? Да. Теперь я понимаю, что истинным чудом было то, что Господь так промыслительно устраивал мою жизнь, чтобы мог я в конце концов встретиться с Ним.

Там, в заключении, я твердо понял, что единственная сила, которая может преобразить, обновить, одухотворить даже эту массу людей, есть любовь — Божественная любовь, принесенная на землю галлилейским Учителем Иисусом Христом, Единородным Сыном Божиим. И я без колебания и сомнений принял Его Евангелие в свое сердце — и сразу почувствовал такое неизъяснимое счастье и радость, которых до того не знал.

Древние христиане любили вспоминать о Фениксе — в римских катакомбах можно видеть изображение чудодейственной птицы, вылетающей из огня. Феникс — душа человеческая, а Евангелие Христово — это огонь. Приняв Христа — чувствует человек, как огненная сила сжигает все прошлое, мелкое, грязненькое, что гнездится в темных закоулках души — и рождается человек вновь — возрождается от огня...

На шестом году моей тюремно-лагерной жизни в моей внутренней жизни окончательно произошел великий перелом. После обращения ко Христу я исповедался и причастился Святых и Животворящих Таин Христовых. И в моем внешнем поведении наступила перемена: я отбросил все сложившиеся за 30 лет жизни привычки: пьянство, курение, лихие выходки, “солоные матросские загибы” и многие другое. Я полюбил молитву — сокровенную беседу с Богом, учился находить в ней истинное утешение. Я научился размышлять и полюбил чтение.

Став религиозным человеком, я присоединился к Православной Церкви. Быть может, кто-нибудь спросит, почему я избрал именно это исповедание, а не другое (например, какую-нибудь из сект, представители которых усиленно “вербовали” меня в свои ряды).

Я должен сказать, что Православная Церковь мне представляется самым чистым выражением “Христова благовестья”. В ее молитвах я нашел самое полное выражение моих религиозных чаяний и переживаний. Таинства Церкви стали для меня источником неизъяснимого духовного просветления и блаженства, я узнал, что такое Евхаристия — соединение со Христом в литургическом общении. Близкими стали мне святые — молитвенники о нас, грешных, ходатаи нашего спасения. Конечно, большую роль в моем соединении с Православной Церковью сыграл ее патриотизм и народность: соединяясь с ней, я чувствовал, что я соединяюсь со всем лучшим, что было и есть у моего родного народа.

Тут же в заточении я нашел хороших, чистых людей, которые поддержали во мне веру. Здесь я прежде всего хочу упомянуть о хорошем старом священнике о.Вячеславе Серикове. Этот маститый, убеленный сединой старец, изумил и покорил меня своей исключительной добротой и сердечностью в обращении со всеми окружающими: даже “блатные” (профессиональные преступники) побаивались, уважали и любили его. Когда же умер добрейший о.Вячеслав, то и они искренно, по-своему, переживали и оплакивали его смерть.

21 сентябрь 1954 года — в Праздник Рождества Богородицы — пришло извещение о моем освобождении из под стражи со снятием судимости. Реабилитация моя случилась позже, вслед за освобождением отца.

В Москве наша семья вновь, после шести лет злоключений, собралась вместе. И опять, как после войны, передо мной стал вопрос — как устраивать свою жизнь? Я чувствовал полную психологическую невозможность для себя вернуться к старому образу жизни. “Не вливают вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи и вино вытекает, и мехи пропадают”...

И весной 1955 года я поступил в Одесскую Духовную Семинарию, курс которой я прошел ускоренным темпом, окончив ее через год. Я прочел много книг, доказывающих истины веры, и еще большее количество книг, их опровергающих,— но, как и раньше, моим главным учителем была жизнь. Увы! И чем больше я учился у жизни, тем больше она приводила меня к Богу. Я все больше убеждался, что вера в Бога является главным источником радости, жизненной энергии и духовного благородства.

В церковной среде я имел много возможностей познакомится с православным духовенством. Я увидел среди его представителей и случайных людей, недостойных своей высокой миссии. Однако в большинстве своем мне встречались люди, пришедшие в Церковь действительно по призванию, честные труженики, искренне и самоотверженно служащие Богу.

Особым счастьем для себя я считаю то, что смог близко узнать (в последний год его жизни) одного из лучших православных иерархов — Высокопреосвященного Никона, Архиепископа Одесского и Херсонского.

Человек кипучей энергии и блестящих административных способностей, архиепископ Никон был исключительно добрым человеком: как шутили в Собесе — Владыка устроил у себя в Одессе “второй Собес”: около полутораста тысяч рублей ежемесячно расходовалось, по его распоряжению, на выплату пособий нуждающимся, которых было в эти послевоенные годы немало в Одессе.

Большое впечатление произвело на меня также знакомство с архиепископом Лукой — одним из самых замечательных советских хирургов, который так удачно соединяет в себе науку со служением Церкви. Я имел с ним несколько встреч во время поездок в Крым, и этот маститый старец поразил меня своим живым ясным умом и горячей верой в Бога. “Если бы не Воскрес Христос, то тщетна бы была вера наша,— писал он — а теперь она тверже гранита, и потому с великой радостью и с любовью отвечаю на Пасхальное приветствие Ваше: ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ ХРИСТОС, — спасение наше и радость наша!”

После окончания Духовной Семинарии я не принял сан священника, главным образом, не считая себя достойным этого. В настоящее время, живя в Москве, я готовлюсь к сдаче экстерном экзаменов в Духовную Академию. Много читаю и размышляю, принимаю посильное участие в жизни Церкви. И чем больше я вникаю в жизнь, тем тверже становится моя вера, тем спокойней и счастливее я чувстую себя. Я познал радость молитвы — ведь ничто в мире не может сравниться с духовным общением с Богом.

Как верный сын Русской Православной Церкви я стал, еще большим патриотом своей страны и готов с радостью отдать свою жизнь за Отчизну. И вера наша без таких дел мертва сама по себе, как говорит Святое Евангелие.