Владимир Яковлевич
Пропп

Его:

Исторические корни волшебной сказки.

Морфология волшебной сказки.

Проблемы комизма и смеха.

Ритуальный смех в фольклоре (По поводу сказки о царевне Несмеяне).

Русские аграрные праздники. СПб.: Терра, 1995. 176 с.

17 (29)апреля 1895 - 22 августа 1970

Закончил филологический факультет Санкт-Петербургского университета в 1918 г. С 1937 года - доцент, а позже профессор филологического факультета. Читал лекции и вел семинары по фольклору. В 1963-64 гг. исполнял обязанности зав кафедрой.

Основу научного наследия составляют четыре монографии, вышедшие при жизни ученого, и примыкающие к ним по тематике статьи. Первой была "Морфология сказки", изданная в 1928 году, и через тридцать лет принесшая ему всемирную известность. Вторая - "Исторические корни волшебной сказки" - вышла в 1946 году. Третьей была фундаментальная монография "Русский героический эпос"(1958) и четвертой - "Русские аграрные праздники"(1963).
Его первая книга стала одной из базовых работ в исследованиях по теории наррации. Работы по фольклору и этнографии определили основные направления российской фольклористики второй пол ХХ века.

Идея научного прогресса, движения вперед от старого к новому, вот уже почти два века лежащая в области априорных истин любого научного дискурса, в качестве вечного контраргумента имеет потребность в авторитетах, в диалоге с которыми научная мысль только и может существовать. В наибольшей степени это противоречие проявляется в дисциплинах гуманитарного цикла. Ни одно из научных направлений, отрицая своих ближайших предшественников, вместе с тем, оказывается не способным обойтись без определенного набора авторитетов. Причина, вследствие которой слово ученого становится авторитетным и подлежащим цитации даже тогда, когда его научная система давно стала объектом "археологии гуманитарных наук" лежит в области личностных характеристик. Она состоит, как представляется в способности автора к отказу от собственных, в трудах полученных, выводов и от собственных научных взглядов, в том случае если они оказываются не соответствующими меняющейся с течением жизни личностной картине мира. А это, вероятнее всего, происходит тогда, когда научная мысль ученого оказывается не отделенной от главного, бытийственного вопроса всей его жизни. Тогда ответственность за истинность своего высказывания оказывается выше заботы о собственном статусе.

Способность к метанойе (умоперемене), как черта личности, реализуется в научной деятельности как прорыв за рамки зачастую самим же ученым созданного метода, школы, дисциплины. Открытия такого ученого могут устаревать, но в нем самом, в потенции его личности, явленной в его трудах, потребность будет только увеличиваться.

К фигурам такого масштаба, определившим интеллектуальный почерк ХХ столетия, относится Владимир Яковлевич Пропп.

Его научное наследие - публичное следствие внутреннего, скрытого от общественного взора за обложками дневников, а возможно и им не доверявшегося, долгого и сложного духовного пути.

Именно им, а не сменой научных методик и исторической сменой научных парадигм определена логика исследовательского пути ученого. Методика же изыскивалась и разрабатывалась каждый раз, оказываясь не инструментом исследования(инструмент - то, что заимствуется у других), но его результатом. А это делало каждую работу Проппа потенциальным фундаментом для нового научного направления.

Основу научного наследия Владимира Яковлевича Проппа составляют четыре монографии, вышедшие при жизни ученого, и примыкающие к ним по тематике статьи. Первой была "Морфология сказки", изданная в 1928 году, и через тридцать лет принесшая ему всемирную известность. Вторая - "Исторические корни волшебной сказки" - вышла в 1946 году. Третьей была фундаментальная монография "Русский героический эпос"(1958) и четвертой - "Русские аграрные праздники"(1963).

Различные по материалу и проблематике работы при внимательном рассмотрении обнаруживают в основе своей строгую методологическую последовательность. Так, существует тесная концептуальная связь между монографиями, посвященными волшебной сказке, и "Русскими аграрными праздниками". Хотя, казалось бы, последняя работа отличается не только материалом, но располагается в системе другой научной дисциплины - этнографии.

В "Морфологии сказки" В.Я.Пропп отказывается от исторического подхода к материалу, от историко-генетической его интерпретации, избирая объектом анализа структуру волшебной сказки: "Изучение структуры всех видов сказки есть необходиимейшее предварительное условие исторического изучения сказки. Изучение формальных закономерностей предопределяет изучение закономерностей исторических". А поскольку почти вековая традиция русской фольклористики строилась на изучении явлений устной народной поэзии с точки зрения генезиса (мифологическая теория) или с точки зрения истории(например, теория заимствований), то, можно предположить, что усилия, которые были потрачены, чтобы отказаться от привычного для фольклориста типа дискурса, были очень значительны. Решительно разделив диахронический и синхронный методы исследования, и определив своей областью второй, Пропп избрал предметом анализа сами тексты с целью выявления природы их системности.

Весьма примечательным представляется следующий факт. Метод синхронного структурного анализа и те выводы, которые были сделаны ученым относительно объекта анализа - волшебной сказки - стали предметом широкой научной рефлексии лишь через тридцать лет:"Морфология сказки" становится одной из базовых работ в исследованиях по теории наррации с конца 50-х годов. Но такова судьба и других работ ученого. Типологическое соответствие между волшебной сказкой и обрядом инициации, установленное Проппом в книге 1946 года, развивается в русских исследованиях, посвященных сопоставлению фольклорных нарративов и обрядов "перехода" начиная с середины 70-х годов - тот же тридцатилетний строк. Исследование календарных ритуалов, идеи, которые были высказаны, метод описания этнографического материала - начинает использоваться и развиватся фольклористами и этнографами лишь в конце 80-х годов.

Отчасти - это следствие исторических обстоятельств. Большинство работ Проппа остаются по сей день неизвестными мировой науке из-за отсутствия переводов. В русской научной традиции задержка в рецепции наследия ученого может быть объяснена идеологически. Ни одна идея или методика Проппа не укладывалась в рамки официальной советской методологии. Но, как представляется, существует и другая причина, определяющая судьбу научного наследия В.Я.Проппа, и коренящаяся в особенностях личности ученого.

Эта личностная черта проявилась в его трудах через специфическое соотношение научных результатов и области их дальнейшего приложения. Полученные вследствие применения всегда оригинальной методики выводы выходят далеко за рамки обычно очень конкретно формулируемой задачи - и это свойственно всем работам В.Я.Проппа.

При этом в каждой работе высказывается очень сдержанное отношение к расширению сферы применения этих результатов. Эта особенность проявляется также и в том, что, каждым своим исследованием существенно влияя на общую проблематику науки, В.Я.Пропп избегает научной рефлексии по этому поводу, предоставляя такую возможность своим последователям и оппонентам. Трудно сказать, что в этой ситуации было определяющим: идеологический контекст советского времени или личная позиция ученого.

С одной стороны, зависимость, подчиненность исследователя идеологии эпохи сформулирована Проппом однозначно: "Предпосылки, из которых исходят авторы, часто являются продуктом эпохи, в которую жил исследователь. Мы живем в эпоху социализма. Наша эпоха также выработала свои предпосылки, на основании которых надо изучать явления духовной культуры". С другой стороны, существовала и индивидуальная методическая установка, которая была прямо высказана ученым по поводу структурного исследования сказки: "Метод широк, выводы же строго ограничиваются тем видом фольклорного повествовательного творчества, на изучении которого они были получены." Сдержанность в общетеоретических интерпретациях - вплоть до полного от них отказа, как черта уже характерологическая, наиболее открыто высказана в следующем замечании: "...Если описываются и изучаются ряды фактов и их связи, описание их перерастает в раскрытие явления, феномена, и раскрытие такого феномена обладает уже не только частным интересом, но располагает к философским размышлениям.

Эти размышления были и у меня, но они з а ш и ф р о в а н ы (разрядка моя - С.А.) и выражены только в эпиграфах..." - речь идет о эпиграфах, предваряющих главы "Морфологии сказки".

Структурно-типологический принцип описания фольклорных текстов был одним из очень важных результатов, который был тогда получен и который послужил базой для последующих исследований. Не распространяя свое выводы на другие нарративные жанры, Пропп показал, что все волшебные сказки строятся по общей модели. Эта модель конструируется из динамических единиц - функций, порядок которых в сказке неизменен. Каждая функция состоит из постоянного и переменных членов: постоянным является действие, переменными - субъект действия, объект, на который действие направлено, обстоятельства действия и пр. Забегая вперед, отметим, что выделение таких структурных единиц ляжет в основу принципа анализа уже не филологического, но этнографического материала. "В книге "Русские аграрные праздники"(1963) - напишет Пропп в статье 1966 года -я применил как раз тот самый метод, что и в "Морфологии". Оказалось, что все большие основные аграрные праздники состоят из одинаковых элементов, различно оформленных" Отметим, в 20 годы им открыт на конкретном материале и в конце 50-х применен к экстралингвистической сфере - этнографии - метод анализа, разрабатываемый в общем виде одним из наиболее активно развивающихся направлений логики и генеративной лингвистики(имею в виду членение высказывания/ предложения /речевого акта на переменную и константную (пропозиционную) части).

В своей следующей книге ученый использует уже описанный им со стороны формального строения сказочный материал и пытается выявить ту реальность, которая послужила основой для волшебной сказки. "Мы нашли, - заключил В.Я. Пропп, - что композиционное единство сказки кроется не в каких-нибудь особенностях человеческой психики, не в особенностях художественного творчества, оно кроется в исторической реальности прошлого". Реальностью, с которой соотносима волшебная сказка, оказывается обрядовая реальность "архаических" обществ Океании, Африки, Америки, этнографические описания которых послужили основным интерпретационным материалом в исследовании.
Такой выбор интерпретационного контекста обнаружил противоречие между авторским научным методом и авторитарной идеологической предпосылкой. Определяя теорию общественно-экономических формаций в качестве методологической базы (а следовательно, производность духовных явлений жизни по отношению к способу производства жизни материальной как методологическую предпосылку), Пропп сталкивается со следующим обстоятельством: "...Сказка не соответствует той форме производства, при которой она широко и прочно существует". Либо нужно предположить, что ко времени записи основного объема сказочных текстов в России(т.е. во второй половине Х1Х-ХХ веке) сказки бытуют только по традиции, они уже не актуальны, поскольку предмет их изображения располагается в догосударственном родо-племенном прошлом, отделенным от первых научных записей русского фольклора тысячелетием. Либо - признать, что волшебная сказка с ее инициационной коллизией актуальна для русской традиции, но тогда, оказывается, что русский фольклорный материал нового и новейшего времени интерпретируется на основании архаических социальных моделей, догосударственных, домонотеистических и т.д. Иными словами, признать то, что славянское архаическое прошлое со свойственными ему социальными институтами есть актуальное настоящее новой и новейшей русской истории.

Результатом исследования оказывается выявление интерпретирующего фольклорные явления контекста: им становится ритуал или, шире, этнографическая реальность.

Установление изоморфизма нарративных и социоритуальных структур, выявление общего для ритуала и наррации фонда "аргументов" и "предикатов" есть факт, достойный самой широкой научной рефлексии, факт, который должен был стать достоянием не только фольклористики, но и социологии этнологии, логики. Но этого не происходит. В советской науке послевоенных лет такой рефлексии не могло быт в силу идеологических причин. В мировой науке результаты этого исследования до сегодняшнего дня были мало кому известны.

В монографии "Русские аграрные праздники" ученый сопоставляет "тексты" русских календарных ритуалов, выделяя повторяющиеся элементы: "При сравнении праздников между собой обнаружится, что частично они состоят из одинаковых слагаемых... Эти составные части необходимо определить, выделить и сопоставить... Изучив составные элементы нетрудно будет восстановить и изучить весь ход каждого праздника уже на более широкой и углубленной основе".

Сформулировав таким образом задачу исследования, Пропп располагает материал не по праздникам, как это обычно делалось, а по ритуальным "темам" (пищевой - гл. П, растительной - гл. Y, эротической - гл. YП) наметив тем самым основные русские ритуальные коды. На материале разных ритуальных тем исследователь выделяет "слагаемые", образующие структуру аграрных обрядов.

В.Я. Пропп оценивал свою монографию как предварительные этюды. Но один из выводов, к которому он приходит, оказывается настолько методологически "острым", что в многочисленных последующих работах, посвященных славянским календарным ритуалам, наряду с обязательной ссылкой на исследование Проппа, вывод этот не обсуждается: "Святочный умрун, чучело масленицы, троичная березка, Кострома, Иван Купала - не божества, им не воздавали культов, нет никаких признаков, что в их честь воздвигались храмы. Русский обряд (подчеркнем, что речь идет не о реконструкции древних обрядов, а об обряде, представленном в материалах конца Х1Х - ХХ века - С.А.) по своей идеологии и по своим формам архаичнее, чем восточные и античные культы .<...> Но если уничтожаемые существа не принадлежат к числу божеств, то кто же они?

Д.Фрэзер в этих случаях применяет термин "духи растительности". Это название не соответствует представлениям народа. Дело не в "духе", а в силе". Пропп определяет русскую традиционую культуру как архаическую культуру "сил", восстанавливая на примере культа растительности следующие фазы развития культов:
воплощение силы - дерево;
сила отделяется от дерева и антропоморфизируется, причем на русском материале Пропп прослеживает переходную форму - сила представлена одновременно и в человеческом образе и в образе растения;
третья фаза состоит в том, что антропоморфное существо получает имя.

"Следующая фаза в развитии изучаемых нами представлений на русской почве уже не прослеживается. Она состоит в том, что этим существам начинают приписывать уже постоянное существование..." Пропп по настоящее время оказывается едва ли не единственным ученым, последовательно и однозначно отрицавшим самую возможность славянского пантеона языческих богов. Примечательно, что исследования, посвященные реконструкциям древнеславянского язычества - обходят молчанием эту точку зрения, не критикуя и не принимая. Высказанная Проппом идея об архаическом характере русской традиционной культуры предполагает и еще одно теоретическое следствие. Если эта идея верна, то она вводит совершенно новую проблематику в описание социо-культурных процессов новой и новейшей русской истории. Носителями такой магической культуры "сил" (типологических сопоставимой с культурами народов Океании, индейцев Южной и Северной Америки и т.д.) оказывается значительная часть населения России Х1Х века, в противном случае не было бы возможности собрать столь значительный по объему и притом актуально бытующий обрядовый материал.

Функцией календарных обрядов Пропп считает организцию циркуляции "сил" от объектов, в максимальной степени ими наделенных в тот или иной момент времени к объектам, в возрастании силы которых заинтересованы организаторы ритуала. Механизм, посредством которого это достигается ученый видит в имитации "действительности, которая должна вызвать изображаемую действительность к жизни Таким образом, в вопросе о функции он остается приверженцем "трудовой" теории, в соответствие с которой обряды служат производственным целям, а не целям символизации социальных процессов. Последняя идея входит в зарубежную науку конца 50-х начала 60-х гг. с трудами К. Леви-Стросса, В. Тернера и др., а русской этнологической наукой адаптируется в 80-х годах. И здесь имеет смысл указать на следующую тонкость: по мнению Проппа ритуал обращен в будущее - его задача состоит в знаковом изображении некоей искомой ситуации и передаче этого знакового изображения (или - пользуясь более поздней терминологией - ритуального текста) посредством определенной символической операции - поедания, захоронения, свивания, подбрасывания вверх и пр.- объекту ритуала. Этой же - продуцирующей - концепции ритуала придерживался и классик русской этнографии Д.К. Зеленин. В более поздних русских работах, посвященных ритуалу, ритуальное действие рассматривается со стороны ориентации на прошлое: "То, что было вызвано в акте творения, стало условием существования и воспринималось как благо. Но к концу каждого цикла оно приходило в упадок, убывало...и для продолжения прежнего существования нуждалось в восстановлении, обновлении, усилении. Средством..., с помощью которого достигалось это, был рит Сходным образом высказывается относительно природы календарного ритуала А.К. Байбурин:Те процессы, которые происходят между двумя календарными ритуалами, можно представить как увеличение противоречия между естественным течением времени и структурным его оформлением в ритуале.<...> Задача следующего ритуала - устранить это несоответствие, "узаконить" произошедшие изменения и тем самым санкционировать новое состояние мира". Различия в оценке стратегии обрядов годового цикла оставляют и на сегодняшний день эту проблематику открытой. При анализе "слагаемых" обряда Пропп подчеркивал нерасчлененность знаковой и "силовой", "энергийной" природы ритуальных предметов:

"Яйца употреблялись одновременно как з н а к воскресения из мертвых и как с р е д с т в о(разрядка моя - С.А.), вызывающее рост хлебов" . В этом замечании его характеристика оказалась совпадающей с характеристикой ритуальных предметов, данной В. Тэрнером , что делает феномен ритуала более сложным, не давая возможность объяснить характер его действия ни только семиотически - как специфическую символическую классификационную систему, ни магически - как определенную культовую практику, существование которой обусловлено особыми формами мышления.

Эти и многие другие вопросы намечены в последней вышедшей при жизни ученого монографии. Так, например, Пропп впервые высказывает идею о "некоей половозрастной организации" присутствующей в артелях святочных колядовщиков, которая была позже раскрыта в исследованиях Т.А. Бернштам, посвященным различным типам "интерференции" календарных и переходных ритуалов в русской традиции.

Научное наследие В.Я. Проппа в целом, не только не осознано, но в значительной своей части просто неизвестно мировой гуманитарной науке. Восстановление научно-методологического контекста Проппа(а его составляют работы таких ученых как Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Г. Фреге, Р. Якобсон, П. Богатырев, М. Бахтин, К. Леви-Стросс, В. Тэрнер) сделает очевидным тот факт, что его работы оказались значительно опережающими науку ХХ века, поскольку объединили самое высокое логико-философское обобщение с конкретностью культурного факта, не накладывая на бытие, но выводя из него новую научную парадигму.

С.Б. Адоньева