Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.

Михаил Тименчик

Его: перевод Пайпса.

Некролог с http://www.hrights.ru/text/b22/Chapter7%201.htm

14 июня 2006 года скоропостижно скончался

Михаил Давыдович Тименчик, директор фонда "Точка опоры", один из активистов Российско-американской проектной группы по правам человека. Ему было всего 54 года...
Какие-то слова по этому поводу сквозь потрясение еще придут, хотя и не выразят всего, что переполняет душу. Сейчас вспоминаются только удивительно точные слова Ларисы Иосифовны Богораз о Мише: "Редкое сочетание деловитости и добросердечия...
Михаил Тименчик родился 1 июня 1952 года в Риге. Один год (1969–1970) проучился на физико-математическом факультете Тартуского университета. Вернулся в Ригу. С 1970 по 1981 год работал электромехаником на Рижском опытном завод "Импульс". В 1981 году переехал в Москву. Работал техническим сотрудником в копировальном центре, старшим инженером в отделе выпуска проектов Государственного проектного института "Гипротеатр" министерства культуры СССР. Делал технические приспособления для кино и театра (например, старинный телефон, ездящий по полу, – для Рижской киностудии, устройство для мыльных пузырей для театра Эрмитаж и т.д.).
В 1991 году – инженер-программист НИПЦ историко-просветительского и правозащитного общества "Мемориал", Москва. C середины 90-х – выдающийся организатор, директор программы малых грантов по поддержке структур гражданского общества Российско-Американской группы по правам человека, а с 1999 г. – создатель и директор благотворительного фонда "Точка опоры".
Переводил для издательства Московской патриархии. Написал предисловие к биографии А. Конан-Дойла Дж. Карра (1989). Участвовал в издании фотобиографии Анны Ахматовой (Москва, 1989). В 1994-м опубликовал перевод "Русской революции" Ричарда Пайпса (1994). Перевел книгу Аманды Хейт об Анне Ахматовой. Принимал участие в подготовке 5-томника Анны Ахматовой.

На Введенское кладбище проститься с Михаилом Тименчиком пришло много людей. Вместе с членами большого семейного клана у гроба собралось более двухсот человек: друзья, дети друзей, коллеги. Среди них поэты Наталья Горбаневская, Анатолий Найман, Михаил Айзенберг, исследователи Виктор Живов, Николай Котрелев, Александр Осповат, Никита Охотин, Александр Парнис, Мариэтта Чудакова, Алексей Шмелев, писательница Людмила Улицкая, журналисты Маша Слоним и Зоя Светова, критик Андрей Немзер, скульпторы Андрей Красулин и Дмитрий Шаховской, художник Петр Пастернак, издатель Дмитрий Ицкович.

Среди правозащитников и "мемориальцев" можно было увидеть Вячеслава Бахмина, Бориса Беленкина, Юрия Джибладзе, Ларису Еремину, Татьяну Локшину, Людмилу Вахнину, Светлану Ганнушкину, Валентина Гефтера, Александра Даниэля, Елену Жемкову, Сергея Кривенко, Олега Орлова, Арсения Рогинского, Николая и Юлию Середа, Людмилу Кабанову, Марию Черток и многих-многих других. Почти три часа люди, пока длилась церемония, оцепенело молчали. Хотя время от времени накрапывал слабый дождик, в кладбищенской роще непрерывно пели птицы.

Отпевание по православному обряду совершил отец Стефан. Могила Михаила полностью была выложена цветами – белыми гвоздиками с крестом из красных роз.

Прощальные слова у гроба произнесла Мариэтта Чудакова: "Всё, что мы чувствуем и думаем, – всё видно на лицах. Много бывает умных людей, замечательных людей, но чтобы еще к этому добавлялось то, что было у Миши – поразительно добрый, доброжелательный, завоевывающий души и сердца характер. С ранней юности, с отрочества, когда я увидела его впервые, и до конца. Всех нас собрало здесь, помимо любви к его семье, вот это его поразительное качество, которое он излучал ежедневно, ежечасно, ежеминутно – при каждой встрече. Мы все любили его – потому так грустно, что он "прошел без очереди".

"Когда я узнала его, ему было 13 лет, – сказала Наталья Горбаневская. – И он оставался все время таким же молодым, как тот мальчишка. Когда он был уже во всем самостоятельным человеком, мы этого долго не замечали, он все равно казался нам младшим Ромкиным братом. А потом обнаружилось, что он очень даже самостоятельный человек. В последние годы, когда я стала бывать в Москве, когда они с Маришей побывали у нас в Париже – мы очень сдружились. И я провожаю очень близкого друга. Но думаю, так могут сказать и многие из тех, кто не знал его так долго. Очень близкого, очень родного, улыбающегося, смеющегося – вот такого Мишку давайте запомним".

Затем участники церемонии направились на поминки в "Мемориал". Мы приведем некоторые из прозвучавших тостов-воспоминаний.

Литературовед Николай Котрелев: "Чем дальше продолжается этот день, тем неотступнее понимание, что в мире – в моем мире и, думаю, что в мире каждого из нас, – произошло непоправимое и невозвратимое. Я обошел здесь Мишины фотографии и понял, что это опустилось, – понял не там, на кладбище, а именно здесь.
Я узнаю всех или почти всех – если не потому, что знаю, то по чертам лица: кто чей сын, дочь. По тому общему впечатлению от лиц, которое делает нас всех друзьями и людьми его круга. Чем больше хоронишь, тем больше понимаешь, что тебя самого меньше. Что ты перемещаешься сам в то пространство, в котором ты помнишь человека, помнишь улыбку, благодарен за то, что пришел, рад встрече. От этого никуда не деться и это и называется: ПУТЕМ ВСЕЯ ЗЕМЛИ. И остается только себе самому говорить: вот теперь он в твоей памяти, и дай Бог, чтоб ты был в его памяти. Царствие Небесное!"

Поэт, переводчик, мемуарист Анатолий Найман: "Покойный не вполне поддается тем словам, которые мы привыкли говорить на похоронах. Из всех людей, которых я встречал на свете за все годы своей жизни, Миша был единственным человеком, который был просто тем, что значили его имя и фамилия: он был просто Миша Тименчик. И то, с каким достоинством он был просто Миша Тименчик, и отличает его – скажу: от меня, но, думаю, что и от всех нас. Мне вспомнилось, как по телевидению показывалось скольки-то-летие "Мемориала", и он вдруг попал в кадр. Как только он увидел камеру, то немедленно вообще исчез с экрана. Я бы сказал, в этом была какая-то его миссия – что он нигде не был на виду. И в то же время он был ядром того, что происходило – могу сказать, и в моей жизни".

Алексей Коротаев, Международная Лига по правам человека: "Мы были знакомы последние лет десять. И знакомство было сначала чисто рабочее, но постепенно я попал под обаяние его личности. Это был, может, самый непретенциозный человек из всех, кого я встречал если не в жизни, то в той сфере, в которой я работал. Человек, который просто съеживался, когда нужно было как-то представительствовать и что-то собой изображать или олицетворять. Притом, что он много по-настоящему сделал. Он создал целую всероссийскую сеть, объединил людей, занимавшихся образованием в сфере прав человека. Еще хочу напомнить, что он много переводил. Расскажу одну историю. Мы были в Англии на симпозиуме фонда Форда. Нас строго держали до шести часов, а потом мы шли гулять по колледжу, но как раз в шесть все закрывалось. Идешь, а на арке написано: посещение сада колледжа до 6 часов. Мы переглядывались: "мы же по-английски не понимаем? – нет, не понимаем!" – и вперед! Однажды мы шли вечером по узкой улочке и вдруг он говорит: вон они, проклятые! – Кто? – спрашиваю я. – Смотри! – Куда? – На крышу смотри! – Ну, труба… Оказалось, дело в чем. В Англии на крышах традиционные кирпичные трубы. А в них, внутри, еще десяток глиняных трубок – отдельная от каждого камина. – Ох, сколько же они мне крови попортили! – говорит он. – Переводил я Джона Диксона Карра. Понимаешь, у каждой такой трубки свое отдельное название. А у крышечки на этой трубке тоже свое название. Я море крови пролил, пытаясь придумать для каждой трубки русское название. Но, вроде, неплохо получилось. И вот же они, сволочи!".

Фотохудожник Николай Середа, Рязанский "Мемориал": "Я хочу сказать от лица грантополучателей замечательного фонда "Точка опоры". Один из первых своих грантов наша организация получила из рук Миши от проектной группы по правам человека, а последний, по которому мы работаем сейчас, поддержал тоже он. Благодаря ему мы начали целое новое направление – фотовыставки по правам человека. Над одной я работаю сейчас – о политических репрессиях советских времен в Рязанской области. Его гранты буквально стали точкой опоры и для нас и для многих российских организаций, за что ему бесконечное спасибо".

Историк Арсений Рогинский: "Весной 1964 года я приехал в Ригу и пришел домой к Роме. Помню, о чем мы разговаривали: я говорил о том, что меня тогда волновало – что я совершенно не понимаю, что из себя представляли люди начала XIX века, и может ли вообще человек как я, корнями из местечка, понять, что такое русская дворянская культура? Рома мне что-то объяснял. И в эту минуту в комнату ворвался мальчик, который оборонительно склочничал с мамой. Она что-то крикнула ему, а он ей в ответ – на идише, этом самом "моем" местечковом языке и тоже для меня совершенно непонятном. Ромка схватился за голову, я тоже, хотя ничего не понял, и так в мою жизнь вошел Миха, Мишка, Михаил Давыдович Тименчик, один из самых любимых всеми нами людей. Мне тогда было 18 лет, а ему 12.
Второе. Здесь собрались люди, знавшие Мишу в совершенно разных обстоятельствах и временах. Мои друзья, с которыми я прожил последние 10–15 лет, не имеют представления, что Михаил Давыдович Тименчик – чей-то там младший брат. Тогда как наш старый круг даже не представляет, что Миха понаделал за последние 15 лет.
Вот знаете ли вы, что Миха создал одну из самых стабильных общественных организаций, которая на протяжении уже долгого времени поддерживает то, во что половина присутствующих не верит – гражданское общество в российской провинции? В самых разных городах имя "Миша Тименчик" – абсолютно знаковое... Он доставал из разных фондов деньги, чтобы поддерживать инициативы во всей России. Не в Москву! – это был его принцип.
Помню, как он уговаривал: надо поддержать тех, которые воюют вокруг Течи. Знаете, что такое Теча? Да, река – ужас нашей первой ядерной катастрофы под Челябинском, отравления, мутанты… Тамошних ребят-экологов никто никогда не поддерживал, Миха первый дал им деньги. За эти годы он добыл и роздал миллионы! Чтобы там, в провинции, росли точки независимости. От прошлого и нынешнего начальства. Это была его фанатная идея. Он сделал необычайно много, как очень мало кто! Эти люди, приезжавшие к нему из глубинки как к единственной надежде, они еще не знают о его смерти. И как тяжело эта смерть для них отзовется.
Третье, про себя. В присутствии Миши было невозможно фальшивить. Не потому что он был правдоискатель или что-то вроде того. Просто в нем было столько вкуса, что рядом было невозможно артикулировать какую-то патетику, какую-то фигню типа "да здравствует" или "долой".
И четвертое. Сегодня я все время об этом думаю. Был человек рядом с нами, среди нас, которого и я, и многие бесконечно любили, и Миша бесконечно любил. Это Дима [Вадим Борисов]. Был Феликс [Светов]. Была Валя Ашкенази. Они умерли в последние годы. Один из мальчиков (детей) сегодня мне сказал: "это наверно святотатство, но ведь им там вместе сегодня хорошо, им есть, что сказать друг другу".
Давайте выпьем в память о них о всех.

Часть тоста об отношении покойного к патетике дополнил Александр Даниэль: "Я никогда не слышал, чтобы Мишка произнес слова "права человека", не добавив после этого: "извиняюсь за выражение".

Ольга Розправкова, главный бухгалтер благотворительного фонда "Точка опоры": "Мы с Мишей проработали с 94 года до 14 июня этого года, когда случилось это страшное событие. У нас было столько планов!
У нас не было начальников и подчиненных, мы все были друзьями и вся наша работа строилась на дружеских отношениях. У Миши было совершенно особое чувство юмора. Я человек эмоциональный, если у меня были какие-то проблемы, я могла прийти и начать повышать голос. Он всегда переводил эту ситуацию в шутку и мы вместе начинали хохотать. Он всем давал свои прозвища – меня он звал "Ольгендра", Леночку Князеву – "Пимпедокла", Элечку, которую многие правозащитные организации знают как очень строгого, дотошного бухгалтера и очень боятся, он называл "Элькондией". Мы любили его так, что нельзя было любить больше. Наверно, боги нам позавидовали".

Анна Борисова, дочь одного из близких друзей М.Д., историка, участника сборника "Из-под глыб" Вадима Борисова: "Мишка писал удивительные, тонкие, пронзительные стихи – на чем угодно, на салфетках, на обрывках бумаги. Я вчера стала всем звонить и спрашивать, у кого есть его стихи? Кое-что вот здесь есть. Это стихи иногда с иронией и легкой издевкой, но глубокие, настоящие, тонкого и ранимого человека. Я прочитаю два.
Первое – SMS. Я получила его, когда ехала в автобусе из Риги в Москву, а потом переписала на бумажку. Вчера перерыла все антресоли – нашла.

Сколько весит пляжное слово?
Не больше горстки песка.
И живет оно не дольше пущенного вверх мяча.
Но что-то в нем есть такого,
что память исподтишка
пересыпает им Книгу Иова
два-три любимых псалома
и Книгу Бытия.

В конце: Если переписать – получится стишок.

А это многие знают наизусть, и для многих из нас это, прежде всего, песня, которую сочинили Мишка (слова) и Саша Дорошевич (музыку):

Местоимением времен
и междометием пространства
бежит поселок в ритме танца
проселочком между сосён.

И вовсе нечего скорбеть,
что жизни кончился разгон,
и с пляжа тихонько побресть
под жалобной монетки звон.

И с дюны вглядываясь вдаль,
прошедших лет, конечно, жаль,
но в толщу белого песка
пусть истончается тоска.

Довольно корчить иностранца,
кто видел это, тот спасен.
Ведь мы умеем возвращаться,
как сладостный ребячий сон.

И пусть танго сменяет вальс,
иные ветры гонят нас,
но память бережно хранит
чуть искаженное "Labrit".

Виктор Дзядко: "Мои друзья уходят, уходят и уходят. То, что ушел Мишка – это невозможно! Главным качеством в нем была для меня фантастическая нежность. Он находил необычайно теплые слова, его рукопожатие, его голос по телефону излучали невероятную доброту. И при этом у него было множество талантов: он переводил, писал стихи, делал такие деревяшки, которые можно было тиражировать и пускать в серии. Он был как гений Возрождения – и какая пустота осталась после его ухода"...