Питерские рабочие и "диктатура пролетариата". Октябрь 1917-1929. Экономические конфликты и политический протест. Сборник документов. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ, 2000. 464 с.

Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Россия, 1920-е.

Опись А, №21639.

СОДЕРЖАНИЕ

В.Ю.Черняев. Предисловие ..........6

William G. Rosenberg. Labor activism in Piter, 1918-1929: toward a new understanding of the «Proletarian Dictatorship* ....30

I. Октябрь 1917 - август 1918..........................39

II. Сентябрь 1918-1920 ............................. 173

III. 1921 .................................................. 224

IV. 1922-1925 ..................................... 288

V. 1926-1929 ...........................355

Перечень использованных архивных фондов......................412

Предметный указатель.....................................................414

Указатель имен...............................................................440

ПИТЕРСКИЕ РАБОЧИЕ И «ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА» Октябрь 1917-1929

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОТЕСТ Сборник документов

Главный редактор издательства С.В.Цветков Редактор С.СЛтапин Выпускающий редактор СЮ Алябьев Корректор МТ.Крашенникова

Сдано в печать 01.10.2000 г. Формат 60x90/16 Печать офсетная. Бумага офсетная № 1 Гарнитура Школьная. Усл. печ. л. 29 Тираж 1 000 экз. Заказ № 247

Лицензия ЛР № 070937 от 15 мая 1998 г.

Издательство Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ

191011, Санкт-Петербург, Думская ул., 3; тел.: (812) 311-83-00; факс: (812) 314-87-85; e-mail: [email protected]. su

Отпечатано с оригинал-макета в ГИПП «Искусство России» 198099, Санкт-Петербург, Промышленная ул., 38/2

Russian Academy of Sciences The Institute of Russian History, St. Petersburg branch Trade Union Federation of St.Petersburg and Region of St.Petersburg University of Michigan (Ann Arbor, USA) Department of History Center for Russian and East European Studies

РЕTROGRAD WORKERS AND DICTATORSHIP OF THE PROLETARIAT October 1917-1929

ECONOMIC CONFLICTS AND POLITICAL PROTEST

Collected documents

Editorial board

V.Y. Cherniaev - editor-in-chief, E.I. Makarov, S.I. Potolov, W.G. Rosenberg

Russian-Baltic Information Centre BLITZ St. Petersburg 2000

Российская Академия Наук Институт Российской истории. Санкт-Петербургский филиал Федерация Профсоюзов Санкт-Петербурга и Ленинградской области Мичиганский Университет (Анн-Арбор, США), Исторический факультет Центр русских и восточно-европейских исследований

ПИТЕРСКИЕ РАБОЧИЕ И "ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА" Октябрь 1917 -1929

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ КОНФЛИКТЫ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОТЕСТ

Сборник документов

Редакционный совет

Е.И. Макаров, С.И.Потолов, Уильям Г. Розенберг, В.Ю. Черняев (отв. редактор)

Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ Санкт-Петербург 2000

Издание осуществлено при финансовой поддержке Федерации профсоюзов С.-Петербурга и Ленинградской области

Составители

В. Ю. ЧЕРНЯЕВ - руководитель проекта, С.-Петербургский филиал Института российской истории РАН Н. Б. ЛЕБЕДЕВА - Центральный государственный архив историко-политических документов С.-Петербурга Н. Ф. НИКОЛЬЦЕВА, Е. А. СУНЦОВА - Центральный государственный исторический архив С.-Петербурга Т. С. ФЕДОРОВА - Центральный государственный архив Военно-морского флота М. В. ШКАРОВСКИЙ - Центральный государственный архив С.-Петербурга

Первая публикация ранее недоступных документов четырех государственных архивов С.-Петербурга о выступлениях рабочих Петрограда -Ленинграда за свои экономические интересы, гражданские и политические права в годы становления власти большевиков, Гражданской войны и НЭПа. В документах отражены требования рабочих, их отношение к событиям в стране, создание независимых от власти пролетарских организации и ранее неизвестные стороны деятельности фабзавкомов, профсоюзов, Советов, РКП-ВКП(б), партии меньшевиков, эсеров, левых эсеров, анархистов.

Издание снабжено предисловием, научными комментариями, указателями. Книга предназначена для исследователей политической и экономической истории Советской России, историков Петрограда - Ленинграда, политологов, изучающих социальные процессы в условиях разрушенной экономики и политических кризисов, и всех, кому интересен этот сложный период нашей истории.

ISBN 5-86789-015-5 © Институт российской истории РАН,

С.-Петербургский филиал, © W.G.Rosenberg, © Издательство «Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ», 2000

Светлой памяти рабочих, крестьян и интеллигентов, павших в борьбе за социальную справедливость, гражданские и политические права

ПРЕДИСЛОВИЕ

Независимое рабочее движение после прихода большевиков к власти и попытки рабочих отстоять свои экономические интересы, гражданские и политические права в годы «военного коммунизма» и НЭПа были долгое время темой запретной для отечественных историков. В государственных и партийных архивах документы по этой теме скрывались до начала 1990-х гг. в секретных фондах либо имели ограниченный доступ и выдавались очень редко и лишь узкому кругу историков с репутацией выдержанных членов КПСС. Большинству отечественных исследователей эти исторические документы были совершенно недоступны.

Ранее изданные сборники архивных документов о рабочих Петрограда — Ленинграда освещали их участие в национализации промышленности, ее восстановлении после разрухи, вызванной революцией и Гражданской войной, в индустриализации и организуемом ВКП(б) социалистическом соревновании.1 Картина жизни и деятельности рабочих в этих книгах из-за идеологически одностороннего подбора документов оказывалась сознательно усеченной.

Восполнить пробелы, показать борьбу питерских рабочих за свои интересы в условиях государственного строя, именовавшегося «диктатурой пролетариата», призван данный сборник документов.

В советской историографии независимое рабочее движение после октября 1917 г. замалчивалось или изображалось как проявление подрывной деятельности политически враждебных сил. Начиная с двадцатых годов утверждалось, что между рабочим классом и советской властью нет и быть не может никаких принципиальных расхождений.2 Соответственно этой установке освещалась дискуссия о профсоюзах — об их независимости и огосударствлении, не были и не могли быть вскрыты связи между забастовками и политическими дискуссиями, жизненным уровнем и настроениями рабочих. Сознательные политические и экономические выступления рабочих выглядели в работах советских историков как спровоцированные врагами режима большевиков среди политически неразвитой части пролетариата.3

Мало кому доступны были зарубежные издания: сборник материалов российской прессы 1918 г. «Народное сопротивление коммунизму в России. Независимое рабочее движение в 1918 г.» (Париж, 1981), который издал историк М.С.Бернштам в серии «Исследования новейшей русской истории» под общей редакцией А.И.Солженицына, воспоминания и исследования эмигрантов-меньшевиков о рабочем движении в Советской России,4 работы историков Леопольда Хаймсона, Уильяма Розенберга, Стивена Смита, Дэвида Манделя и др.5

О забастовках (волынках) рабочих Петрограда — Ленинграда упоминалось в советских изданиях до середины тридцатых годов.6 Задуманный М.Горьким проект многотомной «Истории фабрик и заводов» был нацелен воспитывать на исторических материалах новых рабочих, развивать их революционное самосознание и разоблачать деятельность «открытой и замаскированной контрреволюции: кадетов, эсеров, меньшевиков, троцкистов, вредителей, а также случаи рабочей "волынки" и ее подстрекателей». Большинство рукописей этой серии не увидели свет, а ряд авторов, обвиненных в объективизме и политических ошибках, репрессированы. В январе 1938 г. сотрудники НКВД опечатали архив закрытой редакции.7

Позднее, в условиях жесткой цензуры, забастовки, как правило, замалчивались. Например, о мартовской волынке 1919 г. сказано в брошюре по истории завода «Треугольник» 1927 г. и ни слова — в объемистой книге 1978 г. по истории того же завода.8 Забастовки питерцев в феврале - марте 1921 г. интерпретировались как результат «деклассирования и засорения рядов пролетариата чуждыми элементами»9 либо как беспорядки, которые устроили «чуждые и контрреволюционные элементы, прежде всего перекрасившиеся в беспартийных эсеры и меньшевики», подбившие рабочих «на выдвижение невыполнимых требований к Советской власти, на поддержку кронштадтских мятежников». Волынка закройщиков фабрики «Скороход» в апреле 1929 г. объяснялась советскими историками как «отсталые настроения части рабочих», поддержанные «сторонниками правых уклонистов» (т.е. последователями А.И.Рыкова, Н.И.Бухарина, М.П.Томского и др.), а волынка парусинового отдела в июне 1929 г. — как инцидент, спровоцированный бывшим царским офицером, «который к тому же, работая закройщиком, занимался вредительством: из кож он выкраивал втрое меньше заготовок, чем следовало».10 Совершеннейшим типом пролетария считался рабочий-коммунист.11

Отмена цензуры и рассекречивание архивных документов открыли возможность для начала глубокого и всестороннего научного изучения истории рабочих советского периода, введения в оборот ранее неизвестных фактов и использования новых подходов в их интерпретации.12 Важные сведения для понимания рабочего движения, условий, в которых оно протекало, и участия в нем представителей социалистических партий содержатся в публикациях документов Центрального архива Федеральной службы безопасности (бывш. Архива КГБ).13 Иногда еще ощутима инерция прошлых оценок, например, в освещении забастовок 1919 г. в Петрограде: «Экономические требования бастующих против ряда бюрократических извращений вполне справедливы, чего нельзя сказать про требования политических стачек [...], ибо политические стачки в момент гражданской войны означали поход против рабочего класса в целом».14 И все же открытие доступа к важным архивным источникам позволяет исследователям видеть пеструю противоречивость облика рабочих: «Комиссар, шагавший в рост под пулеметным огнем, — это рабочий, и мешочник, скрючившийся в углу теплушки, давно забывший дорогу к станку, — это тоже рабочий. Продотряд овец,

горячо убеждавший на митинге крестьян помочь голодающему городу, — это рабочий, и разъяренный забастовщик, устремившийся во главе толпы громить советский исполком, — это тоже рабочий. Много подобных лиц открыла у русского рабочего революция, и невозможно сказать, какое из них настоящее, природное».15

Мощный импульс исследованию истории независимого рабочего движения дан международным научным проектом «Рабочий активизм в Советской России, 1918-1929». Его инициаторами выступили видные американские историки профессор Мичиганского университета в Анн-Арборе Уильям Г.Розенберг и профессор Иллинойского университета в Урбана-Шампани, главный редактор научного журнала «Slavic Review* Дайана П. Коенкер. С российской стороны в проект включились Росархив и Отделение истории Российской Академии наук.

В рамках проекта издан сборник «Трудовые конфликты в Советской России 1918-1929 гг.» (М., 1998), подготовленный под руководством Ю.И.Кирьянова и Уильяма Г.Розенберга. Сборник содержит научные статьи российских и американских историков, обзоры документов архивов Москвы и С.-Петербурга и сообщений советской и эмигрантской печати о трудовых конфликтах тех лет, «Хронику стачек за 1928 г.» и публикацию 59 документов за 1917-1930 гг. из архивов Москвы, С.-Петербурга, Твери, Владимира, Ярославля и Пензы.

Новым шагом в реализации проекта является выход в свет нашего сборника документов. В нем впервые публикуются 155 документов из четырех петербургских архивов: Центрального государственного исторического архива С.-Петербурга (бывш. Ленинградский государственный исторический архив), Центрального государственного архива С.-Петербурга (бывш. Ленинградский государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства), Центрального государственного архива историко-политических документов С.-Петербурга (бывш. Ленинградский партийный архив при областном комитете КПСС), Российского государственного архива Военно-морского флота (бывш. Центральный государственный архив Военно-морского флота СССР).

? ? ?

Документы сборника расположены по хронологии и сгруппированы в пять разделов: I. Октябрь 1917 — август 1918; И. Сентябрь 1918-1920; III. 1921; IV. 1922-1925; V. 1926-1929.

Первый раздел сборника (док. № 1-57) охватывает рабочее движение Петрограда в месяцы становления однопартийной власти большевиков до введения «красного террора».

Демобилизация и свертывание промышленного производства, падение заработков, закрытие цехов и целых предприятий, массовые увольнения и голод вызывали у рабочих растерянность, боязнь остаться без средств к существованию (док. №2,3). Рабочее движение, подняв большевиков к власти, грозило смыть их своей новой волной. Питерские рабочие и представители профсоюзов совместно с меньшевиками,

эсерами (правыми и центра) и трудовыми народными социалистами 23 ноября 1917 г. создали Союз защиты Учредительного собрания (СЗУС) с целью содействовать переходу государственной власти от большевиков и их союзников левых эсеров к Всероссийскому Учредительному собранию. При СЗУС образовался представительный орган — Рабочая конференция. На ее первом заседании 18 декабря, которое было сорвано появлением вооруженного отряда большевиков, было представлено 69, а на продолжении заседания, 20 декабря, — уже 115 заводов и фабрик. Их представители сообщали о переломе в настроении рабочих от активной поддержки большевиков к разочарованию, недоверию и стремлению переизбрать большевистские фабзавкомы.16

5 января 1918 г., в день открытия Учредительного собрания, СЗУС организовал мирные демонстрации поддержки, которые были разогнаны с применением оружия. В связи с этим СЗУС выпустил воззвание «Ко всем рабочим и работницам»: «Рабочие стреляли в рабочих! Стреляли без предупреждения из ружей и пулеметов, бросали ручные гранаты, подстреливали из засады, рвали в клочья красные знамена революции и социализма, жгли их, избивали прикладами знаменосцев! Число убитых и раненых считается десятками. Кто же устроил, кто подготовил это черное дело? Кто натравил рабочих на рабочих, солдат на солдат? Это — правители из Смольного, это — Ленин и Троцкий и их лакеи и приспешники [...] Для них их собственная власть, их диктатура важнее и России, и пролетариата [...] Рабочие всех фабрик и заводов должны поставить перед собою вопрос: каким образом Петроградский Совет рабочих депутатов может терпеть кровавую расправу с рабочими? Каким образом рабочие депутаты, именем которых стреляли в манифестантов, могут терпеть такой позор? [...] Красная гвардия вооружена во имя защиты рабочих. Каким же образом она расстреливала рабочих? [...] Несите пламя своего возмущения на фабрики, заводы и казармы и ставьте вопрос о перевыборах своих депутатов в Совете. Требуйте немедленного очищения Красной гвардии от нахлынувших в нее наемных хулиганских элементов. И пусть кровавая пятница 1918 г. подобно кровавому воскресению 1905 г. будет началом революции против новых самодержцев».17 О реакции рабочих на расстрел демонстраций, разгон Учредительного собрания и другие бесчинства свидетельствует протокол Рабочей конференции СЗУС от 18 января 1918 г. (док. № 4).

В политических схемах большевиков не оказалось места для организованной самозащиты рабочих. Большевики составляли большинство делегатов I Всероссийского съезда профсоюзов 7-14 января 1918 г. в Петрограде. Главный докладчик председатель Петроградского Совета Г.Е.Зиновьев, с января до марта являвшийся также председателем ВЦСПС, предложил перенести центр тяжести профсоюзной деятельности с экономической борьбы в организацию производства, сделать профсоюзы ячейками государственной власти. Ю.О.Мартов и другие сторонники независимости профсоюзов и права на забастовки оказались в меньшинстве. Профдвижению был задан курс «на слияние, на сращивание профсоюзов с органами государственной власти», и «все профсоюзы должны были строиться по одной линейке», — признал

впоследствии М. П. Томский, председатель ВЦСПС в 1918-1921,1922-1929 гг.18 Фабзавкомы стали ячейками профсоюзов. Центральный совет фабзавкомов Петрограда к марту передал свои функции Совету народного хозяйства и стал его отделом по контролю над предприятиями. Органы рабочего контроля постепенно превращались в органы контроля над рабочими, в рычаги государственной власти.

С переносом столицы в более благополучную и удаленную от границы Москву Петроград утратил значение политического и экономического центра России. Наместником в Петрограде В.И.Ленин оставил своего бывшего секретаря, к которому питал особое доверие, председателя Петроградского Совета и Совнаркома Петроградской трудовой коммуны Г.Е.Зиновьева, с апреля также председателя Совнаркома Союза коммун Северной области (объединения восьми смежных губерний — Петроградской, Псковской, Новгородской, Череповецкой, Олонецкой, Вологодской, Северодвинской, Архангельской). На заседании Петроградского Совета 18 мая 1918 г. Г.Е.Зиновьев сокрушался: «Ни на один город не обрушилась с такой тяжестью эвакуация, как на Петроград. Ни на один город не обрушился в такой мере ужас и тяжесть безработицы, как на Петроград, и ни один город в советской России, можно сказать без преувеличения, не находится в таком тяжелом положении по продовольственному вопросу, как Петроград».19

Преемником Рабочей конференции СЗУС стал новый выборный классовый представительный орган — Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов г. Петрограда (ЧСУФЗП). Его инициаторами и руководителями были старые опытные профсоюзные деятели и рабочие активисты, принадлежавшие к партиям меньшевиков и эсеров (правых и центра), среди которых видную роль играли создатели Петроградского Совета в дни Февральской революции. ЧСУФЗП строилось по образу и подобию Совета рабочих депутатов. Решение о его созыве приняло 3 марта собрание рабочих за Невской заставой. В воззвании к рабочим Оргбюро по созыву ЧСУФЗП объясняло, что Советы, став правительственными органами, оторвались от рабочих, без их ведома решают судьбу народа и препятствуют своим перевыборам (док. № 6). Первой поддержку ЧСУФЗП уже 5 марта выразила Петроградская организация меньшевиков (док. № 7). Делегируя своих представителей, рабочие давали наказы. Наказ общего собрания рабочих и служащих завода «Сименс-Шуккерт» поручал отстаивать создание социалистическими партиями нового правительства, «оздоровление» путем перевыборов Советов и других организаций, восстановление органов, избранных всеобщим избирательным правом и разогнанных большевиками (т.е. городской и районных дум, Учредительного собрания) (док. № 16).

13 марта ЧСУФЗП направило свою декларацию IV чрезвычайному съезду Советов. Она гласила: «Покидая Петроград, Совет Народных Комиссаров бросает нас на произвол судьбы, закрывая фабрики и заводы, вышвыривая нас на улицу без денег, без хлеба, без работы, без органов самозащиты, без всяких надежд на будущее». Указав на разрушение «под видом социализма» промышленности и финансов, рас-10

хищение народного достояния, на «царство взяточничества и спекуляции», уничтожение всех свобод, декларация требовала отправить Совнарком в отставку, передать власть Учредительному собранию и отвергнуть «предательский» Брестский мир (док. № 9). Эти требования были отклонены, увольнения рабочих продолжались. От занятых на 1 января 1917 г. к концу года осталось 80%, к 1 апреля 1918 г. — едва 40%, к 1 июля — 30%. «Таким образом, — писал руководитель Отдела статистики Петроградского областного комиссариата труда С.Г.Струмилин, — за полтора года в Петроградской губернии было выброшено на улицу круглым счетом не менее 300 тысяч фабрично-заводских рабочих».20 Декрет Совнаркома РСФСР от 11 декабря 1917 г. о выплате всем безработным пособия в размере среднего заработка чернорабочего не исполнялся из-за отсутствия средств.

Меньшевик Г.Я.Аронсон вспоминал, что весною 1918 г. в Петрограде «большевики оказались в сущности изолированными от рабочей улицы. Большевикам не давали выступать на фабриках и заводах. Даже Марии Спиридоновой (от левых с.-р.) не удалось получить слова на Семянниковском заводе. Евдокимову, Залуцкому и другим большевикам, — при всех их связях в рабочей массе, также не давали слова. Сановники типа Зиновьева не решались носа показывать на рабочих собраниях того времени, поскольку не было гарантии, что настроение благонадежное. В это время пульс жизни бился на собраниях уполномоченных...».21 ЧСУФЗП с социалистических позиций боролось за политическую независимость профсоюзов, свободу печати, пыталось помогать безработным (док. № 9, 18, 21 и др.). Видя, что оно становится противовесом Петроградскому Совету, потенциально способным со временем его заместить, большевики запретили выход журнала «Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов Петрограда» и издание ежедневной газеты «Гудок» (док. № 13, 20, 29, 30, 34).

Предпринятое властями в мае анкетирование рабочих выявило «глухое раздражение голодного человека». Характерным ответом было: «Живу на сбережения: все, что накопил при Николае, проживаю при Ленине».22 Хлебный паек в /4 фунта (т.е. всего 100 г) в день порою снижался наполовину или заменялся крупой, а попытки протеста решительно подавлялись. 8 мая местные большевики открыли огонь по толпам голодных рабочих в Сестрорецке, 9 мая — в Колпине. Кровопролития вызвали возмущение питерских рабочих, которое власти подавляли арестами (док. № 23-26).

ЧСУФЗП выступило одним из организаторов похорон основателя российской социал-демократии Г. В. Плеханова (док. № 28, 30). Большевики бойкотировали похороны. Глубокий испуг у них вызвало выступление моряков Минной дивизии в поддержку требований рабочих Обуховского завода. Корабли дивизии стояли на Неве рядом с заводом. Власти опасались, что эти корабли подойдут по Неве к Смольному, начнут его обстрел из орудий и вызовут восстание в Петрограде. 22 июня с помощью кронштадтских моряков дивизия была разоружена, завод закрыт, обуховцы подверглись локауту и более половины их затем бы

ло выброшено на улицу (док. № 33, 37-39). Путем перерегистрации рабочих власти отфильтровали неугодных также на Путиловском заводе и других предприятиях.

Деятельность ЧСУФЗП вызывала тревогу у левых меньшевиков, сторонников компромисса с большевиками. Переизбрание Советов они считали предпочтительнее, чем создание параллельной структуры. Перевыборы Петроградского Совета в июле стали последними относительно свободными выборами. В ходе них большевики путем злоупотреблений овладели большинством депутатских мандатов. Декларация рабочих депутатов от многих предприятий требовала отменить результаты выборов и провести новые (док. № 43). Однако большевики и левые эсеры игнорировали эти требования.

ЧСУФЗП назначило на 2 июля однодневную политическую забастовку с целью показать, что «рабочие ведут борьбу за народовластие, за гражданские свободы, за единую независимую Российскую республику», и выразить протест против смертной казни, расстрелов и локаутов (док. № 42). В ответ Петроградский Совет обвинил ЧСУФЗП в подготовке «голодных погромов» и 27 июня постановил распустить его как «контрреволюционную организацию». Действия по срыву забастовки возглавил председатель Петроградской ЧК и нарком внутренних дел Северной области М.С.Урицкий. Он арестовал членов стачечного комитета и агитаторов (док. № 45). Как общегородская, забастовка была сорвана, бастовали лишь отдельные предприятия (док. № 46-49). ЧСУФЗП подчинился разгону. 19 июля его Бюро провело ликвидационное заседание (док. № 54).

Делегация ЧСУФЗП к московским рабочим была арестована московскими чекистами (док. № 19, 30-32, 40). Однако по примеру питерцев организации уполномоченных были созданы рабочими в Москве, Туле, Харькове, Екатеринославе и других городах. Всероссийский размах движения уполномоченных давал надежду на то, что рабочие собственными руками одолеют режим революционной деспотии. После разрыва союза с левыми эсерами власть большевиков стала однопартийной. Еще до своего разгона ЧСУФЗП выступило инициатором созыва в Москве Всероссийского съезда уполномоченных. 21 июля, на второй день работы, все участники съезда, среди которых были руководители ЧСУФЗП, были по распоряжению ВЦИК арестованы латышскими стрелками и на грузовиках увезены в Таганскую тюрьму, где провели несколько месяцев без суда и под угрозой бессудного расстрела, когда начался «красный террор» (док. № 30, 41, 47, 53).

Спад рабочего движения в Петрограде вызывался не только репрессиями, но и бегством рабочих от голода и безработицы. «Самая активная часть населения в количестве до 1500 тысяч душ, из которых громадный процент, несомненно, падает на долю безработных пролетариев с их семьями, покинула за последние месяцы столицу и рассеялась по всей стране [...] — писал С.Г.Струмилин. — В самом Петрограде, если не считать прислуги и ремесленного пролетариата, осталось не более 100 000 заводских пролетариев, т.е. едва четверть их числа пе-

ред революцией [...] Во многих предприятиях вследствие этого числится ныне служащих гораздо больше, чем рабочих».23

? * *

Второй раздел сборника (док. № 58-75) посвящен периоду Гражданской войны и расцвета «военного коммунизма», начиная с введения большевиками «красного террора» в сентябре 1918 г., по 1920 г.

«Военный коммунизм», который большевики позднее называли «героическим периодом великой русской революции», включал в себя уничтожение частной собственности и эксплуататорских классов, установление государственного планового хозяйства и всеобщего государственного регулирования вместо рыночной экономики, замену торговли централизованным натуральным обменом и распределением, принудительное изъятие результатов крестьянского труда, всеобщую трудовую повинность, милитаризацию труда и казарменную регламентацию жизни общества. Главным средством для достижения этих целей служило государственное насилие. После убийства Урицкого и покушения на Ленина оно приняло крайне жестокую форму «красного террора» — узаконения бессудного истребления граждан по классовому и партийному принципу путем расстрелов, заключения в концлагеря и тюрьмы. «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы», — провозгласил Г.Е.Зиновьев.24

Разгул «красного террора» вызвал протест даже со стороны боль-шевизированного Петроградского Совета профсоюзов в связи с обысками и арестами в помещениях профсоюзов и несанкционированными расстрелами (док. № 58). Раскалывая и распуская независимые профсоюзы, власти создавали новые, полностью подконтрольные, во главе с членами РКП(б). Например, «гнездом контрреволюционного движения, проводником буржуазного влияния» был объявлен питерский Союз печатников, чье меньшевистское правление требовало независимости профсоюзов и восстановления свободы печати. В ноябре 1918 г. был создан «Красный союз печатников», а старый союз распущен. Из организаций самозащиты рабочих профсоюзы превращались в агитационно-мобилизационные организации. Членство в них становилось принудительным, и занимались они организацией производства на началах «военного коммунизма», учетом и распределением рабочей силы, осуществлением трудовой и воинской повинности, выявлением и отправкой в Красную Армию призывников, мобилизацией рабочих на фронт. 9 сентября 1919 г. в питерском центре профсоюзов Дворце труда Г.Е.Зиновьев в докладе «Партия и профсоюзы» первым сформулировал лозунг: «Профсоюзы — школа коммунизма».

Промышленность Петрограда имела огромное оборонное значение, ею производилось более половины артиллерийских орудий и снарядов, половина пороха, а также шинели, обувь и прочее. В то же время реальная зарплата рабочих катастрофически падала: если при Временном правительстве она составляла 81,6% от уровня 1913 г., то в 1919 г. — 20,8%, в 1920 — всего 9,6% . Дневной паек по-прежнему колебался

от Va фунта до V% фунта хлеба с частой заменой крупою. При выпечке хлеба к муке примешивался картофель и прочие добавки. В 1919 г. в Петрограде годовая смертность достигла на 1 тыс. жителей почти 82 человека умерших, тогда как средний довоенный коэффициент смертности составлял 23,2. На заседании ЦК РКП(б) 13 апреля 1919 г. Г.Е.Зиновьев доложил о катастрофическом положении в Петрограде, о падении реальной заработной платы на 30% и росте смертности от голода в больницах до 33%. За 1919 г. в Петрограде только от голода умерли не менее 7385 человек. В это число не вошли умершие от желудочных и прочих заболеваний, вызванных голодом. Скончалась почти половина детей в возрасте до года.25 В телефонограмме В.И.Ленину о забастовке питерских печатников член Президиума ВСНХ Ю.Ларин (М.З.Лурье) 11 декабря 1919 г. с ужасом сообщал, что в бывшей типографии Левенсона «в течение 10 дней умерло от голода 18 человек, причем некоторые падали и умирали в самой типографии».26 Власть оказывалась не способна организовать привоз хлеба из тех районов, где для его ссыпки даже не хватало зернохранилищ и амбаров.27 Рабочих возмущали привилегированные «ответственные» пайки властей. Труд армейцы и трудмобилизованные выходцы из деревни выражали недовольство грабительской разверсткой.

По данным Истпрофа в1919г. 63% зарегистрированных в РСФСР забастовщиков были питерцами.28 Главными мотивами забастовок являлись нищенская оплата труда, голод, плохое качество хлеба (док. № 59, 68). Но рабочие требовали не только хлеба, одежды, обуви. Пу-тиловцы 13 марта 1919 г. призвали к созданию «единого социалистического фронта» и к полной политической амнистии. Их забастовку поддержали другие предприятия, но власти ответили арестами и введением войск на завод (док. № 60, 61). Рабочие ожидали от профсоюзов защиты, протеста против арестов по политическим мотивам. Однако профсоюзы запрещали забастовки, а Петроградская ЧК обращалась на заводы с просьбой предоставить обвинительные материалы на арестованных ею рабочих (док. № 63-65, 69). Участники забастовки, охватившей 10-14 июля 35 предприятий, включая Путиловский, Балтийский, Трубочный, Обуховский заводы, требовали хлеба, свободы торговли и прекращения гражданской войны (док. № 66).

Выступая в августе 1920 г. на заводе Речкина, Г.Е.Зиновьев вынужден был признать разочарование рабочих в коммунистах и их идеях: «А иные толкуют — наивно или злостно — будто коммунизм это такое общежитие, когда надо довольствоваться Vi фунта или даже 1А фунта хлеба, такой строй, когда обязательно приходится сидеть без дров, когда фабрики и заводы останавливаются, когда миллионы людей берут в армию. Коммунистом сплошь и рядом считают всякого, кто разъезжает на автомобиле. Коммунистами считают тех, кто на заводах и в деревнях поступают иногда не лучше прежних урядников и земских начальников [...] Можно слышать нередко такие восклицания: "Знаю я этих коммунистов. Это Иванов, Петров, Сидоров, они думают только о своей шкуре, умеют разговаривать с рабочими только на языке жандармов! Коммунисты, а между тем — воры! Коммунисты,

а первые охальники и насильники!"». Зиновьев пытался убедить рабочих, что «такие горе-коммунисты вовсе не коммунисты», «они представляют собой буржуазное отродье», «буржуазных сынков, всякими правдами и неправдами затесавшихся в наши ряды».29

Комитет обороны Петрограда, созданный в связи с наступлением Белой Армии, пытался предотвратить забастовки арестами нелояльных рабочих (док. № 67), но даже в дни похода армии генерала Н.Н.Юденича на Петроград сводка Отдела особой информации Совнаркома, ВЦИК и ЦК РКП(б) 1 октября 1919 г. отметила волнения на Путилов-ском и Кабельном заводах. Однако, когда Северо-Западная армия вплотную подошла к Петрограду, восстания рабочих, на которое рассчитывал Юденич, не произошло.

Отправка на фронт, смерть от голода и сопутствующих ему болезней, продолжающийся отток населения сказывались на численности и облике питерских рабочих. Если на 1 января 1917 г. их насчитывалось 379,2 тыс. человек, то на 1 января 1919 г. — 124,6 тыс., на 1 января 1920 г. — 87,9 тыс., а к сентябрю 1920 г. — 79,5 тыс. При этом в ведущей отрасли питерской промышленности, металлообработке, уменьшение числа рабочих было особенно заметно: с 233,4 тыс. на 1 января 1917 г. до 47,7 тыс. на 1 января 1919 г., 34,4 тыс. на 1 января 1920 г. и 25,1 тыс. металлистов на 1 января 1921 г.30 В докладе Секции по металлу Совета народного хозяйства Северного района о работе металлообрабатывающих заводов во втором полугодии 1919 г. отмечалось: «Нынешний состав рабочих на заводах Петрограда далеко не тот, который имелся к началу революции и в первые месяцы после Октябрьского переворота [...] Во-первых, понизился процент квалифицированных рабочих по отношению к общему числу работающих на заводе [...] Во-вторых, лучшие специалисты — рабочие в каждой отдельной специальности — давно уже отвлечены из заводов на фронт, на иные ответственные работы или просто разъехались в провинцию [...] В настоящее время намечается наплыв на заводы полупролетарского, а часто и просто мелкобуржуазного элемента, чрезвычайно слабого в техническом отношении».31

Голод в 1920 г. продолжался. Если в Москве в январе - апреле из каждых 10 тыс. жителей столицы от голода умерло 40, то в Петрограде — 79. К августу 1920 г. полувековой прирост населения в Петрограде сошел на нет и опустился до уровня 1860-х гг. Город лихорадили забастовки обнищавших и изголодавшихся рабочих (док. № 70-74), не остановила даже замена паспортов в октябре 1919 г. «трудовыми книжками», которые после записи об увольнении превращались в «волчий билет». Собрание рабочих-металлистов 7 июня 1920 г. в резолюции протеста, посланной в Петроградский комитет РКП(б) и Петроградский Совет профсоюзов, расценило введение «трудовых книжек» «как акт, прикрепляющий нас, как рабов, к заводу и обрекающий нас на постоянное жительство в Петрограде, лишающий нас свободы передвижения и выбора как работы, так и места жительства и отвергающий всякую свободу личности».32 Голод и ущемление гражданских прав толкали рабочих на защиту своих интересов. Июньские волнения воз-

никли после требования обувщиков «Скорохода» выдать им для обмена на продукты обувь, соль и материю. Петроградский совет профсоюзов объявил голодающих обувщиков «предателями, шкурниками, выродками в семье питерских рабочих», активистов арестовывали, рабочим угрожали беспощадными расстрелами за торговлю (док. № 75). Для правоверных членов РКП(б) слово торговля было тогда синонимом слова капитализм. Секретный отдел ВЧК вел учет забастовок: 4 сентября — 4-я парусиновая фабрика (с требованием красноармейского пайка), 9 сентября — фабрика Гознак (с тем же требованием), 18 сентября — главные мастерские Варшавской железной дороги (с требованием освободить арестованных левых эсеров; вызванные матросы разогнали рабочих), 20 сентября — 1-я фабрика шерстяных изделий и писчебумажная фабрика «Коммунар», 21 сентября — завод Речкина, 27 сентября — Ижорский и Обуховский заводы (2-3 октября активные забастовщики Обуховского завода арестованы, 5 октября завод закрыт и начата перерегистрация рабочих), 5 октября — завод «Новый Арсенал» (рабочие несколько дней не получали хлеба). Иногда рабочие выражали свой протест против голода и братоубийственной Гражданской войны в иных формах. В сентябре при выгрузке на артиллерийский склад новых снарядов обнаружилось, что внутри них песок с опилками.33

Запугивание рабочих властями приняло такой размах, что общее собрание Ново-Адмиралтейского завода 14 декабря 1920 г. постановило «заручиться с партийным комитетом коммунистов, чтобы каждому рабочему было возможно свободно обсуждать на общих собраниях вопросы порядка дня, так как были случаи, что после собрания вызывали некоторых товарищей в Чрезвычайную комиссию, ибо после этого тов. рабочие на собрания не идут».34 На эти требования Г.Е.Зиновьев отвечал: «Иногда приходится и рабочего-шкурника посадить в тюрьму — мы от этого не отказываемся. Рабочая демократия не исключает ни ВЧК, ни дисциплинарных судов и методов принуждения вообще».35 Так к концу Гражданской войны у части питерских рабочих складывалось мнение, что победили они не царских генералов, а самих себя.

? ? ?

Третий раздел сборника (док. № 76-103) освещает 1921 г., год глубочайшего кризиса ленинского режима и поворота от «военного коммунизма» к Новой экономической политике. Ценным дополнением к этому разделу служат документы, опубликованные в книге С.В.Ярова «Горожанин как политик. Революция, военный коммунизм и НЭП глазами петроградцев» (СПб., 1999).

На 1 января 1921 г. на заводах и фабриках Петрограда трудилось рабочих вчетверо меньше чем в 1917 г. Выпускаемая ими продукция составляла лишь 13% от уровня 1913 г. К новой вспышке продовольственного кризиса добавились острый топливный кризис и, как следствие его, закрытие в феврале 40 металлообрабатывающих заводов, 25 текстильных фабрик и других предприятий.36 16

Острое недовольство рабочих тревожило профсоюзных деятелей, составивших «рабочую оппозицию» в РКП(б). Еще в январе ее вождь, бывший рабочий, председатель Всероссийского Союза металлистов А.Г.Шляпников в «Дискуссионном листке» ЦК РКП(б) подчеркивал: «Выдвинутые в свое время лозунги «и кухарка должна уметь управлять государством» на практике получили иное направление [...] На деле проводится принцип «не вмешивайся» и «не твое дело». По этому пути мы пошли так далеко, что упразднили собрания фабричных и заводских рабочих, свели на нет деятельность коммунистических ячеек, работу общих собраний и т.д. [...] И Советское государство вместо того, чтобы стремиться быть «всесторонней и всеобъемлющей формой рабочей организации», превращается в государство, управляющееся бюрократией, на деле исключающее массовое участие рабочих организаций в управлении государством. Подобная тактика механически ведет ко всякого рода конфликтам» .37

В феврале в Петрограде начались массовые забастовки (док. № 76-84). На их волне меньшевики возродили Собрание уполномоченных фабрик и заводов Петрограда, но его влияние и деятельность не обрели того размаха, который имело ЧСУФЗП в 1918 г. Новое Собрание уполномоченных вступило в сотрудничество с подпольной организацией либеральной интеллигенции во главе с преподавателем Петроградского университета В.Н.Таганцевым. Волнения рабочих вызвали введение 25 февраля в Петрограде военного положения и ускорили Кронштадтское восстание, которое назрело и намечалось на начало навигации, но вспыхнуло значительно раньше (док. № 85-97). Однако в Петрограде ожидаемого восстания рабочих не произошло. Командовавший подавлением Кронштадтского восстания М.Н.Тухачевский 10 марта докладывал В.И.Ленину: «Если бы дело сводилось к одному восстанию матросов, то оно было бы проще, но ведь осложняется оно хуже всего тем, что рабочие в Петрограде определенно ненадежны. В Кронштадте рабочие присоединились к морякам [...] Если бы рабочая милиция где-нибудь восстала против Советской власти, то нам стоило бы больших трудов подавить восстание».38 Среди расстрелянных кронштадтцев были не только моряки, но и рабочие (док. № 101).

Анализируя причины, по которым в Петрограде не могло быть успешного восстания, меныыевик-плехановец П.Н.Богомил (Ф.И.Цедер-баум) писал: «Несколько десятков тысяч, составляющих нынешний пролетариат Петрограда, — этого слишком мало для решительного переворота. "Мы готовы, обращайтесь к другим слоям, зовите их к действию", — нередко замечали нам рабочие. Но и свою готовность они переоценивали. Февральская стачка показала, насколько наши рабочие изолированы от всего «общества»: результат блестящей политики подавляющего большинства социалистов. Но стачка показала и то, насколько глубок упадок этого общества [...] Во время стачки рабочие совершенно самостоятельно, без внушений со стороны, выдвинули требование Учредительного собрания. Это требование было повторено собранием представителей фабрик и заводов».39

Если меньшевики не склонны были преувеличивать мощь рабочего

2 Заказ № 247

движения, то правящую партию, объявлявшую себя выразительницей интересов рабочих, оно испугало больше, чем Кронштадтское восстание. «Самым опасным для нас является то, что накануне перед этим в Питере была забастовка на ряде крупных заводов [...], — говорил на X съезде РКП(б) Н.И.Бухарин. — В этом заключается опасность, и в этом мелкобуржуазная зараза, которая захватила в своей гангренозной форме и часть рабочего класса».40 Сравнение забастовок с гангреной показывало готовность власти к «хирургическому» вмешательству. Относительно уволенных питерских забастовщиков бюро коммунистов Петроградского губернского комитета Всероссийского союза рабочих металлистов 26 марта постановило: «Тех рабочих, кои принадлежат к политическим партиям, ведущим борьбу против Советской власти, а также лиц, принимающих активное участие в организации забастовок, на заводы не возвращать».41 Для успокоения рабочим выдали по 4 фунта мяса, предметы первой необходимости, выделили средства на закупку товаров за границей, а также выполнили часть требований забастовщиков: сняли заградотряды, препятствовавшие самоснабжению рабочих продовольствием, созвали в апреле беспартийную конференцию представителей фабрик и заводов с предоставлением им свободы слова. На ней Г.Е.Зиновьев признал: «Да, товарищи, в Советской России живется очень туго, о Петрограде нечего и говорить, — нигде кладбища не росли так быстро, как в Петрограде за последние годы; вы не найдете здесь ни одной рабочей семьи, у которой смерть не вырвала бы кого-нибудь за последние годы; но не следует забывать, что теперь вся Европа есть сплошное кладбище».42

Напуганное поворотом событий руководство Петрограда искало для себя объяснение. Рабочие по происхождению составляли более половины Петроградской организации РКП(б), но рабочие по положению — менее шестой части. Из депутатов Петроградского Совета рабочими значилось большинство, а реально ими оставалось менее десятой части. Остальные, по словам члена ПК РКП(б) М.М.Харитонова, «некогда прекрасные пролетарии, выродились в плохих советских чиновников и бюрократов, зачастую злоупотребляющих своею властью и своим положением не хуже (или не лучше), чем это делали старые царские чиновники и бюрократы [...] Недовольство широких рабочих масс вследствие голода и материального неравенства внутри самой партии, — это недовольство, в силу отсутствия других партий, через которые оно могло бы выявиться наружу, проникает в ряды самой РКП(б) (и руководимые партией профсоюзы) и через наиболее неустойчивых и наименее закален\*ых элементов прокладывает себе дорогу на общественную поверхность».43

Проявлением этого недовольства стало оживление в профсоюзах идеи независимства. «Ни Корнилов, ни Колчак не были нам так опасны, ни даже блокада, как эта идея независимства в профессиональном движении», — признал Г.Е.Зиновьев.44 С согласия высшего профсоюзного руководства председатель ВЧК Ф.Э.Дзержинский 18 марта распорядился «образовать при правлениях профсоюзов чекистские группы».45 Присланный на выучку к Зиновьеву строптивый вожак пермских боль

шевиков Г.И.Мясников в мае докладывал в ЦК РКП(б) о нетерпимости Зиновьева к критическим высказываниям рабочих: «Всякая попытка сказать критическое слово ведет к зачислению смельчака по штату меньшевиков и эсеров со всеми вытекающими отсюда последствиями». «Рабочие, — писал Мясников, — чувствовали, что власть есть, но чужая и далекая. Чтобы получить что-нибудь от нее, надо "давить", "не надавишь — не получишь". Забастовки итальянки возникали по всякому поводу [...] Завод забастует, и ему дадут (у других заберут, да дадут) почти все, что он требует».46

Руководство РСФСР, осознав, что «дальше жить в такой нищете рабочие не могут»47 (само оно, естественно, не голодало), решило притормозить коммунистические эксперименты и предпринять временное тактическое отступление в экономике от принципов коммунизма. В отличие от старой политики «военного коммунизма» это отступление получило название Новой экономической политики. Целью НЭПа объявлялось создание экономических предпосылок для непосредственного перехода к коммунизму путем использования некоторых методов капиталистической экономики. В промышленности НЭП начался с введения весной - летом 1921 г. сдельной оплаты труда и отмены ограничений приработка. В Петрограде открылись тысячи магазинов и лавок, но частная торговля не получила московского размаха. Г.Е.Зиновьев видел в НЭПе лишь кратковременный запасной путь. Голодное существование и задержки выплат заработной платы вызывали забастовки рабочих (док. № 102, 103). Из-за нехватки топлива и сырья закрылись почти 90 питерских предприятий, 24,5 тыс. рабочих оказались уволены. К концу года промышленность Петрограда насчитывала всего 76 416 фабрично-заводских рабочих (в пять раз меньше, чем в 1917 г.).48

* * *

Четвертый раздел (док. № 104-133) охватывает заключительный период правления Г.Е.Зиновьева в Петрограде, переименованном по его инициативе в январе 1924 г. в Ленинград. 1922-1925 гг. были временем расцвета НЭПа и восстановления питерской промышленности после восьми лет войн и революции.

С января 1922 г. граждане обрели право свободного проезда по РСФСР, и в Петроград хлынули демобилизованные из армии и эвакуированные рабочие, пускались законсервированные предприятия. Если в январе 1923 г. в Петрограде насчитывалось 85,8 тыс. рабочих, то уже к январю 1926 г. численность фабрично-заводских рабочих более чем удвоилась и достигла 196,4 тыс. К этому времени ленинградские рабочие составляли примерно десятую часть всех рабочих СССР. Выпуск ими продукции в 1923/24 хозяйственном году составил 28% от уровня 1913 г., а в 1925/26 дал прирост на 31,4%, и удельный вес промышленной продукции Ленинграда в промышленности СССР составил 11,2% .49

В Петроград е-Ленинграде, более пролетарском, чем Москва, НЭП развивался медленнее, сказывался тормозящий контроль Г.Е.Зиновье

ва. После кончины Ленина вместе с Л.Б.Каменевым и И.В.Сталиным он вошел в руководящий триумвират и тщеславно предполагал играть в нем ведущую роль. Питерская частная промышленность даже в пик своего развития в начале 1926 г. вобрала в себя лишь 2,3% ленинградских рабочих. Частные арендаторы предприятий, нередко их бывшие владельцы, препятствовали вмешательству коммунистов и профсоюзов в дела производства и сумели повысить его эффективность. Рабочие получали у них на 15-20% больше, чем на государственных предприятиях.50

Жизнь рабочих становилась немного сытнее, чем в Гражданскую войну, и главными материальными причинами недовольства являлись снижение реальной заработной платы, которое продолжалось до лета 1924 г., и задержки ее выдачи (док. № 105,107,108, 116 и др.), необоснованный отказ полностью оплатить проделанную работу (док. № 106, 114 и др.), выдача большей части зарплаты облигациями государственных займов (док. № 109).

«Новый курс» в профдвижении, взятый в начале 1922 г., вернул отраслевым профсоюзам право самим определять свою внутреннюю структуру, а губернским советам профсоюзов — санкционировать забастовки, и восстановил добровольное членство. Восемь месяцев спустя М.П.Томский на V Всероссийском съезде профсоюзов (сентябрь 1922 г.) признал необоснованность опасений, что профдвижение «встанет на путь "независимства" или ударится в оппортунизм цеховщины, увлекшись исключительно вопросом защиты интересов своих членов, войдет в столкновение с Советской властью и примет форму стач-кизма».51 В поисках справедливости рабочие редко находили опору в профсоюзах и прибегали в основном к несанкционированным забастовкам. Годом массовых забастовок стал 1922 г. За пять месяцев на государственных предприятиях Петрограда было зарегистрировано около 100 стачек с участием до 30 тыс. рабочих. Пик пришелся на лето, когда власти устроили в Москве показательный процесс над 12 членами ЦК и 10 активистами партии эсеров. Требования забастовщиков в большинстве случаев были удовлетворены полностью или частично, и забастовочная волна резко спала. В Петрограде-Ленинграде было официально зарегистрировано в 1923 — 17, в 1924 — 14, в 1925 — 4 забастовки.52

В отчете ВЦСПС VI съезду профсоюзов (1924 г.) утверждалось, что причина забастовок не «антагонизм классовых интересов», а «вспышки недовольства бюрократическим отношением к элементарным требованиям рабочих» (в 1923 г. в СССР 70% забастовщиков протестовали против задержки выплат заработной платы). ВЦСПС указывал: «Стачка, как постоянный метод борьбы на частных предприятиях, не может считаться целесообразным», а «на госпредприятиях в советской стране стачка как нормальный метод разрешения конфликтов не применима».53

Политические настроения рабочих находились под пристальным надзором партийных органов (док. № 107, 108, 125, 127-130, 133) и органов ВЧК-ГПУ (док. № 104, 132). Чекисты через сеть своих агентов

выясняли причины недовольства рабочих, но были бессильны предотвратить забастовки. 26 января 1923 г. руководство ГПУ запретило включать в Госсводки сведения о забастовках, предписало сообщать о них телеграфом в Информотдел ГПУ и обязало органы Политконтроля (негласной цензуры переписки) вскрывать и просматривать всю корреспонденцию, идущую в адрес фабзавкомов, профсоюзов, рабочих клубов и других рабочих организаций, а при обнаружении «контрреволюционных вложений» изучать пути прохождения этой корреспонденции и ее внешние признаки (почерк, порядок наклейки почтовых марок, форму конвертов и т.д.) для использования этих данных в дальнейшей работе.54 Таким образом, в борьбе с рабочим движением ГПУ использовало те же методы, что и царская охранка. Декретом от 20 июня 1923 г. «трудовые книжки» были заменены удостоверениями личности, но уже декретом от 28 апреля 1925 г. для рабочих и других горожан был введен новый инструмент надзора и политического преследования — «прописка».55

Идея диктатуры пролетариата подразумевала, что фабрично-заводские рабочие возглавят всех трудящихся в создании социализма. Однако на деле вожди большевиков, большинство которых рабочими никогда не были, под завесой коммунистической фразеологии установили диктатуру своей партийной бюрократии. Этот новый привилегированный класс стал хозяином всех производительных сил, материальных и социальных благ. Наиболее развитые рабочие понимали, что происходит. Парторг «Красного путиловца» А.И.Александров 25 сентября 1925 г. сообщал партруководству Ленинграда, что рабочие-пути-ловцы в частных разговорах высказывают мнение: «В СССР не диктатура пролетариата, а диктатура над пролетариатом» (док. № 133).

? * *

Заключительный, пятый раздел (док. № 134-155) охватывает время со смещения в начале 1926 г. Г.Е.Зиновьева, проигравшего в борьбе за власть в Кремле, до конца 1929 г., «года великого перелома», по определению И.В.Сталина, установившего в стране свою личную диктатуру.

Обвиняя Н.И.Бухарина и других правых коммунистов в ревизии ленинизма, в «подсахаривании» НЭПа и желании его расширить, и выступая против их союзника генсека ВКП(б) И.В.Сталина, Г.Е.Зиновьев рассчитывал на поддержку ленинградских рабочих, но они воспользовались борьбой партийных кланов за власть для выдвижения собственных, частных требований (док. № 135). В 1926 г. известны 37 забастовок ленинградских рабочих, в основном с требованием повысить зарплату. Завоевать и возглавить Ленинградскую организацию ВКП(б) Сталин послал своего выдвиженца С.М.Кирова, которому зиновьевцы дали прозвище «сталинский денщик».56В письмах в январе 1926 г. своему другу Г.К.Орджоникидзе С.М.Киров сообщал: «Как и следовало ожидать, встретили здесь не особенно гостеприимно. Особенно потому, что мы сразу пошли по большим заводам и начали опрокидывать коллекти

вы», «Выборгский район, Петроградский, Городской, Володарский — сплошь с нами. Осталось несколько маленьких заводов. Московско-Нарв-ский — в большинстве наш. Путилов — пока нет. Здесь все приходится брать с боя». На «Треугольнике», по словам Кирова, «временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя!».57 Тяжело дались Кирову собрания на «Большевике» (бывшем Обухов-ском заводе), заводе им. Егорова. Среди приехавших ему помочь сторонников Сталина наибольшим успехом пользовался Н.И.Бухарин, определивший зиновьевские методы управления как «смесь фельдфе-бельства с демагогией».58

Антисталинская левая оппозиция в ВКП(б) выставила лозунги «Назад к Ленину!», «За подлинную рабочую демократию!» и требовала усилить участие рабочих в управлении производством, уничтожить «знаменитый треугольник — единый фронт директора фабрики, председателя завкома и секретаря ячейки против рабочих, чтобы профсоюзы стали действительными органами защиты рабочих».59 Эти призывы отражали реальное положение дел, но исходили от тех, чьими руками оно было создано, и не встретили широкой поддержки ленинградских рабочих. Каждый из борющихся за власть кланов партийно-государственной бюрократии, желая обеспечить свое политическое и экономическое господство, убеждал рабочих, что именно он воплощает интересы трудящихся. С.М.Киров, чтобы расположить к себе рабочих, стал на партучет в механическом цехе «Красного путиловца», платил там членские взносы, регулярно отчитывался на партсобраниях. Его частое появление на предприятиях, беседы с рабочими, его внешняя доброжелательность в отличие от обычно угрюмого Зиновьева вызывали у многих рабочих симпатию.

В годы продолжающегося восстановления промышленности численность ленинградских фабрично-заводских рабочих росла с ускорением: январь 1926 г. — 196,5 тыс., январь 1928 г. — 229,9 тыс., январь 1929 г. — 257,5 тыс., к началу 1930 г. — 285,5 тыс. человек. Однако безработица сохранялась: на 1 октября 1925 г. — 64,9 тыс., на 1 октября 1926 г. — 167,9 тыс., на 1 апреля 1927 г. — 186 тыс., на 1 октября 1928 г. — 153,4 тыс. безработных. В основном это были «лишние руки» из сельского хозяйства.60 Омолаживались кадры всех отраслей промышленности. Ведущая электротехническая отрасль к концу 1929 г. поднялась до уровня 1913 г. Однако уровень жизни самих рабочих оставался ниже мирного дореволюционного времени. Перед выборами 1927 г. в Ленсовет рабочие заявляли агитаторам: «У нас и на 10-й годовщине Октябрьской революции не понижается рост нищенства и огромные миллионы почти что не имеют средств к существованию», «Мы, рабочие, добивались свободы, а вместо свободы добились крепостного права — работаем до поту, а получаем фигу», «Так рабочего притеснили, что хуже царского режима». Рабочие спрашивали: «Скоро ли Советская власть уничтожит классовую разницу, выражающуюся в привилегии коммунистов над беспартийными?» (док. № 139).

Низкая эффективность советской экономики и перспектива новых социальных взрывов подталкивали высшую партийно-государственную

бюрократию к свертыванию НЭПа и возвращению к более привычным для нее административно-командным методам управления. Путем повышения налогов число частных промышленных предприятий Ленинграда с 1926 г. к середине 1929 г. было сокращено с 92 до 16.61 По данным ВЦСПС о стоимости бюджетных наборов в крупнейших городах, Ленинград оставался самым дорогим городом СССР, хотя, как и Москва, особо выделялся в системе снабжения. Товарный голод и кризис хлебозаготовок привели к возрождению карточной системы. Ленинградский Совет в ноябре 1928 г. первым в СССР вновь ввел хлебные карточки и с 15 января 1929 г. установил двойные цены на хлеб: для приезжих в 2-3 раза дороже, чем для ленинградцев. В день на едока выдавалось по кооперативной книжке не более 1,2 кг, а без нее по повышенной цене не более 2 кг ситного и 0,5 кг ржаного. «Ленинградский опыт» был распространен на все потребляющие и часть производящих регионов РСФСР, а предельный размер хлебного пайка снижен в Ленинграде и Москве до 900 г печеного хлеба в день для рабочих и служащих фабрично-заводских предприятий и по 500 г для прочих (в остальных городах соответственно 600 и 300 г). В октябре 1929 г. карточная система распространилась на крупу, мясо, сельдь, сахар, масло, яйца, и в начале 1930 г. нормы снабжения были вновь сокращены.62 Закреплялось привилегированное положение Москвы и Ленинграда, а в них партийно-государственной номенклатуры по сравнению с рабочими и промышленных рабочих — с прочими трудящимися.

Даже в Ленинграде продаваемых по карточкам продуктов было недостаточно для скромного нормального питания, и рабочий вынужден был прикупать их по завышенным ценам. Этот новый виток карточной системы продолжался до 1935 г. Рост цен заметно обгонял рост зарплаты трудящихся. Повышение норм выработки в ходе «тарифной реформы» на деле означал снижение реального заработка. В Выборгском райкоме ВКП(б) в 1928 г. отмечалось: «Следствием ухудшившихся настроений является резко критическое отношение рабочих в первую очередь к хозяйственным органам, профсоюзам, кооперативам [...], сопровождающееся явлениями пессимизма, пассивного протеста, выражающегося в неявке на собрания, в игнорировании рабочих организаций, а местами и активного — в форме итальянок».63 В тот год бастовало около 20 предприятий («Большевик», Балтийский завод, им. К.Маркса, им. Егорова, текстильные фабрики и др.) (док. № 142, 143 и др.). Забастовки подавлялись путем репрессий. Во время забастовки на пря-дильно-ткацкой фабрике им. Ногина 11 апреля 1928 г., на одиннадцатый год «диктатуры пролетариата», работницы восклицали: «Когда же будет улучшение рабочим, наши дети дохнут с голоду».64 27 октября 1928 г. органы ОГПУ били тревогу, предупреждая ленинградское руководство: «Считаем необходимым подчеркнуть, что настроение рабочих в данный момент требует к себе пристального внимания».65

В 1928 г. партийная бюрократия начала списывать свои провалы на «вредителей», натравливать рабочих на инженерно-технический персонал и представителей бывших привилегированных классов. Шло соз-

нательное нагнетание подозрительности и страха. В 1929 г. власти приступили к массовым арестам («дело Балтийского завода»). На собрании профсоюзного актива Ленинграда 4 ноября 1929 г. секретарь ВЦСПС Г.Д.Вейнберг утверждал: «Мы выгнали фабрикантов помещиков, часть их эмигрировала, но часть осталась. Немалая часть этой публики осела на фабриках и заводах, и это чувствуется. Мне рассказывали в Обл-профсовете, что мы имеем даже факты порчи механизмов и агрегатов, бросания гаек и кусков металла в машины; представители этой части, тонко подделываясь под рабочих, пролезают на выборные должности, пролезают делегатами на съезды и конференции и тут представительствуют от имени пролетариата, и представительствуют так, что выступают против политики партии и Советской власти, стараются дискредитировать нас на каждом шагу, ведут свою работу, и было бы странно, если бы в момент обостренной классовой борьбы эта публика не работала».66

По мере развертывания репрессий и нагнетания страха открытые выступления рабочих становились все реже. Свое отношение к происходящему и свой протест они выражали в анонимных письмах в Кремль, в ЦК ВКП(б) и лично Сталину (док. № 145, 154).

Под прикрытием марксистской фразеологии сталинское самодержавие сделало то, что не сумело царское — в середине тридцатых годов независимое рабочее движение в Ленинграде, как и во всей стране, было надолго подавлено.

? ? ?

Документы сборника публикуются согласно правилам научного издания исторических источников. Восстановленные слова заключены в квадратные скобки. Пунктуация дана согласно требованиям современной орфографии. Каждый документ имеет порядковый номер, редакционный заголовок, дату написания и легенду, в которой указаны место хранения (название архива, номера фонда, описи, дела, листов), вид (подлинник, отпуск, копия), способ воспроизведения (рукопись, машинопись, типографский экземпляр и т.д.), особенности (наличие бланка, печатей, штампов, резолюций, помет). Текст документов воспроизводится, как правило, полностью. Исключение составили некоторые очень пространные документы, в которых лишь часть информации имеет отношение к теме сборника. Они публикуются в сокращении, что отражено в редакционном заголовке и в комментариях, сообщающих, какие именно вопросы опущены.

Научно-справочный аппарат состоит из комментариев и указателей. Для удобства использования сборника даны два указателя: имен; промышленных предприятий, учреждений, организаций, съездов, конференций, воинских частей.

Для удобства читателя комментарии размещены непосредственно после текста публикуемого документа. При комментировании использованы архивные материалы, периодические издания, мемуары, работы отечественных и зарубежных историков. Комментарии составлены 24

В.Ю.Черняевым при участии Н.Б.Лебедевой и М.В.Шкаровского. Именной и предметный указатели составил В.Ю.Черняев.

? ? ?

Редакционный совет сборника документов выражает глубокую благодарность Нине Борисовне Лебедевой и Михаилу Витальевичу Шка-ровскому, которыми выявлено большинство документов, включенных в сборник, а также Татьяне Сергеевне Федоровой, Наталье Федоровне Никольцевой и Елене Алексеевне Сунцовой. Их бескорыстный, кропотливый и плодотворный труд сделал возможным подготовку этого сборника.

Особую благодарность составители и редакционный совет выражают Евгению Ивановичу Макарову. Эта книга вряд ли бы увидела свет без поддержки Федерации профсоюзов С.-Петербурга и Ленинградской области во главе с ее председателем Е.И.Макаровым. Понимая важность изучения опыта независимого рабочего движения и воссоздания его объективной истории, прежде всего путем публикации исторических документов с научным комментарием, Федерация профсоюзов оказала финансовую поддержку при копировании и перепечатке архивных документов, а затем в издании этой книги.

Составители и редакционный совет сборника документов надеются, что его читатели смогут получить настоящее представление об уровне сознания, политическом облике и роли рабочих Петрограда — Ленинграда, об их совместной с интеллигенцией борьбе за социальную справедливость, политические и гражданские права.

В.Ю.Черняев

1 Национализация промышленности и организация социалистического производства в Петрограде (1917-1920 гг.). Документы и материалы / Сост. М.В.Киселева, А.Я.Старикова. Л., 1958. Т. 1; 1960. Т. 2; Коммунисты Ленинграда в борьбе за выполнение решений партии по индустриализации страны (1926-1929 гг.). Сб. документов и материалов / Сост. А.В.Кузнецов, В.И.Никифорова, Л.С.Чиликина. Л., 1960; Социалистическое соревнование на предприятиях Ленинграда в годы первой пятилетки (1928-1932 гг.). Сб. документов и материалов / Сост. А.Е.Белинская, С.А.Богуславская, А.С.Дубин, О.В.Пруссак, В.И.Старцев. Л., 1961 и др.

2Вардин Ил. Революция и меньшевизм. М.; Л., 1925. С. 142. О И.В.Мге-ладзе (Вардине) см. док. 23, коммент. 6.

3 Голинков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. М., 1986. Кн. 1, 2; Подболотов П. А, Спирин Л. М. Крах меньшевизма в Советской России. Л., 1988; и др.

4 Дан Ф. И. Два года скитаний. Берлин, 1921; Аронсон Григорий. Россия в эпоху революции. Исторические этюды и мемуары. Н.-Й., 1966; Гарей П. А. Профессиональные союзы в России в первые годы революции (1917-1921). Н.-Й., 1981; Garvi Peter. Zapiski sotsial demokrata (1906-1921)// Russian Archival Series. № 1. Russian Institute Columbia University / Ed. Leopold Haimson. Newtonville, 1982; The Making of Three Russian Revolutionaries:

Voices from the Menshevik past / Eds. Leopold Haimson, Ziva Galili, Richard Wortman. Cambridge; Paris, 1987; Меньшевики: Б.Сапир, Ю.Денике, Б.Ни-колаевский, Л.Ланде, Д.Далин, Е.Ананьин, Р.Абрамович / Сост. Ю.Г.Фель-штинский. Бенсон, 1988; Меньшевики после Октябрьской революции. Сборник статей и воспоминаний Б. Николаевского, С.Волина, Г.Аронсона / Редактор-составитель Ю.Г.Фелыптинский. Бенсон, 1990 и др.

5 Haimson L. The Mensheviks: from the Revolution of 1917 to the Second World War. Chicago, 1963; Rosenberg W. G. Russian Labor and Bolshevik Power after October//Slavic Review. 1985. № 2. P. 213-238, 251-256; Smith S. A. Red Petrograd: Revolution in the Factories 1917-1918. Cambridge, 1983; Mandel D. Petrograd Workers and the Soviet Seisure of Power. N.Y., 1984 etc.

6 Яковлева К. Забастовки фабрично-заводских рабочих г. Петрограда за первую четверть 1919 г.//Материалы по статистике труда. Пг., 1919. Вып. 5. С. 53-54; Наемный труд в России и на Западе за 1913-1925 гг. М., 1927. 4.1. Наемный труд в России. С. 149-158 и др.

7См.: А.М.Горький и создание истории фабрик и заводов. Сб. документов и материалов в помощь работающим над историей фабрик и заводов СССР. М., 1959. С. 38, 42, 56; Журавлев СВ. Феномен «Истории фабрик и заводов: горьковское начинание в контексте эпохи 1930-х годов». М., 1997.

8 «Красный Треугольник» на путях Октября. Из истории рабочего движения на заводе. Л., 1927. С. 21; Стрельцова А. Л. «Красный Треугольник». Л., 1978. С. 67-68.

9 Шкаратан О. И. Проблемы социальной структуры рабочего класса СССР (историко-социологическое исследование). М., 1970. С. 256.

10История фабрики «Скороход». Л., 1969. С. 247, 299.

11 Шкаратан О. И. Проблемы социальной структуры... С. 261.

12 Заметные шаги в этом направлении сделаны в работах: Иглицкии А. А., Раихцаум А. Л. Из истории забастовочного рабочего движения в России (1919-1925 гг.)//Новые движения трудящихся: опыт России и других стран СНГ. М., 1992. ч. 1. С. 127-135; Носач В. #., Лосев С. А. В тисках левого радикализма. Профсоюзы Петрограда в условиях «военного коммунизма» (июль 1918-1920 гг.). СПб., 1995. Кирьянов Ю. И. Стачки и трудовые конфликты в Советской России в 20-е гг.//Россия XXI. 1997. № 9-10. С. 80-104; Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России. Власть и массы. М., 1997; Яров С. В. Горожанин как политик. Революция и военный коммунизм глазами петроградцев 1917-1921 гг. СПб., 1997; Яров С. В. Горожанин как политик. Революция, военный коммунизм и НЭП глазами петроградцев. СПб., 1999.

13 См. публикации документов ЦА ФСБ в кн.: Литвин А. Л. Красный и белый террор в России 1918-1922 гг. Казань, 1995; Левые эсеры и ВЧК. Сб. документов / Сост. В.К.Виноградов, А.А.Зданович, В.И.Крылов, А.Л.Литвин, В.Н.Сафонов. Казань, 1996; Меньшевики в советской России. Сб. документов / Сост. В.К.Виноградов, В.И.Крылов, А.Л.Литвин, Я.Ф.По-гоний, В.Н.Сафонов. Казань, 1998.

14Иглицкии А. А., Раихцаум А. Л. Из истории... С. 129.

15Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России... С. 158.

16 Бюллетень Всероссийского союза защиты Учредительного собрания. 1917, 20 декабря, № 2; 22 декабря, № 4.

17 Там же. 1918, 6 января, № 14.

18 Томский М. П. Итоги проведения новой союзной политики и очеред

ные задачи профдвижения//Стенографический отчет Пятого Всероссийского съезда профессиональных союзов. М., 1922. С. 107, 110.

19 Две речи т. Г.Зиновьева на чрезвычайных собраниях Петроградского Совета 18 и 29 мая. Пг., 1918. С. 3-4.

20 Струмилин Ст. Общий обзор Северной области //Материалы по статистике труда Северной области. Пг., 1918. Вып. 1 С. 18-19.

Струмилин (наст, фамилия Струмилло-Петрашкевич) Станислав Густавович (1877-1974), экономист, статистик. Участник Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», в 1906-1920 гг. меньшевик, с 1923 г. большевик, ответственный работник Госплана СССР, пла-новщик пятилеток. С 1931 г. академик. Лауреат Сталинской и Ленинской премий.

21 Аронсон Г. Россия в эпоху революции. С. 189.

Аронсон Григории Яковлевич (1887-1968), большевик, затем правый меньшевик-бундовец. В 1917 г. председатель Витебского Совета. В 1922 г. выслан за рубеж, где как член ЦК Бунда кооптирован в состав Заграничной делегации РСДРП (руководящего органа меньшевиков в эмиграции) до 1951 г.

22 Цубинский И. Бюджеты Петроградских рабочих в мае 1918 г.//Материалы по статистике труда Северной области. Вып. 1 С. 20.

23Струмилин Ст. Общий обзор Северной области... С, 19.

24Литвин А. Л. Красный и белый террор в России... С. 63.

25 Струмилин С. Г. Заработная плата и производительность труда в русской промышленности в 1913-1922 гг. М., 1923. С. 39-40, 74-76; Берг Л. С. Брачность, рождаемость и смертность в Ленинграде за последние годы // Природа. 1924. № 7-12. Стлб. 107; Геронимус А. Разгром Юденича. М.; Л., 1929. С. 43; Известия ЦК КПСС. 1989. № 12. С. 142-143.

26Трудовые конфликты в Советской России... С. 273.

27 Рыков А. И. Избр. произведения. М., 1990. С. 108.

28Иглицкий А. А., Райхцаум А. Л. Из истории... С. 128.

29 Зиновьев Г. Беспартийный или коммунист? Речь на собрании за Московской заставой в театре Речкина, с приложением статьи «Вступайте в партию!». Пг., 1919. С. 5.

30 Статистический сборник по Петрограду и Петроградской губернии. Пг., 1922. С. 22; История рабочих Ленинграда. Л., 1972. Т. 2. 1917-1965. С. 90, 147.

31 Национализация промышленности... Т.2. С. 137-138. 32ЦГАИПД СПб. Ф. 457, on. 1, д. 36, л. 35-36.

33Павлюченков С. А. Военный коммунизм в России... С. 155-156. 34 Яров С. В. Горожанин как политик. Революция, военный коммунизм и НЭП глазами петроградца. СПб., 1999. С. 52.

35Зиновъев Г. Е. Соч. М.; Л., 1929. Т. VI. Партия и профсоюзы. С. 427.

36 Церевнина Л. И. Рабочие Ленинграда в период восстановления народного хозяйства 1921-1925 гг. Численность, состав и материальное положение. Л., 1981. С. 33-35, 39.

37 Известия ЦК КПСС. 1991. № 7. С. 213-214.

38 Вопросы истории. 1994. № 6. С. 27.

39Богомил 77. Письмо из России. Дело «Боевой организации» и петроградская группа социалистов//Центральный архив ФСБ. Дело ПФ-6595, л. 104 (копия документа любезно предоставлена профессором А.Л.Литви-ным).

Цедербаум Федор Исаевич (псевдонимы П. Дневницкий, Павел Николаевич Богомил) (1883-1937), двоюродный брат Ю.О.Мартова, меньшевик с 1904 г., многолетний секретарь Г.В.Плеханова в эмиграции. С 1917 г. в России под именем П.Н.Богомил, член ПК плехановской группы «Единство», затем с конца 1918 г. в правой Петроградской группе социал-демократов, которые были противниками сотрудничества с большевиками, участник рабочего движения. В 1921 г. вел переговоры с В.Н.Таганцевым, но потом от него отмежевывался. В 1927 г. заключен в концлагерь на 10 лет, 26 августа 1937 г. расстрелян (Меньшевики в Советской России. С. 224).

Об отношении социалистических партий и групп и организации Таган-цева к лозунгу Учредительного собрания и предпочтении использования демократически избранных Советов см.: Черняев В. Ю. Учредительное собрание или власть Советов? Неизвестный эпизод «дела Таганцева»//Историк и революция. Сб. статей к 70-летию со дня рождения О.Н.Знаменского. СПб., 1999. С. 215-223.

40 Десятый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1921. С. 224-225.

41 Шкаратан О. И. Проблемы социальной структуры... С. 240.

42 Зиновьев Г. На пороге новой эпохи. Коммунисты и беспартийные. Пг., 1921. С. 7-8.

43 Харитонов М. Чистка Петроградской организации в свете цифр// Сборник материалов Петроградского комитета РКП. Пг., 1921. Вып. 3. С. 25. (ОМ. М. Харитонове см. док. 61, коммент. 7). В ходе партчистки августа - декабря 1921 г. из РКП(б) вышли или были исключены 885 рабочих. В результате из 20168 питерских членов РКП(б) только 2756 являлись «рабочими от станка».

44 Известия ЦК КПСС. 1990. № 2. С. 436.

45 Из истории Всероссийской Чрезвычайной Комиссии. 1917-1921 гг. Сборник документов. М., 1958. С. 436.

46 Знамя. 1990. № 3. С. 121.

Мясников Гавриил Ильич (псевд. Ганъка) (1889-1945), рабочий-большевик с 1906 г., политкаторжанин. В 1917-1918 гг. вожак большевиков Мотовилихи, в 1920 г. председатель Пермского губкома РКП(б). За идейные расхождения с Лениным смещен, в феврале 1922 г. исключен из партии, в 1923 г. выслан в Берлин, но нелегально вернулся, заключен в тюрьму, затем сослан в Ереван, откуда в ноябре 1928 г. бежал через Иран во Францию. Во время гитлеровской оккупации сидел в концлагере. В 1945 г. с разрешения советского правительства вернулся в Москву и был расстрелян (о нем см.: Мясников Г. Философия убийства, или почему и как я убил Михаила Романова//Минувшее. М.; СПб., 1995. Кн. 18. С. 7-191).

47 Рыков А. И. Избр. произведения. С. 202.

48Церевнина Л. Я. Рабочие Ленинграда... С. 34, 44.

49Там же. С. 34-35; XV лет диктатуры пролетариата. Л., 1932. С. 36. Шкаратан О. И. Изменение в социальном составе фабрично-заводских рабочих Ленинграда (1917-1928 гг.)//История СССР. 1959. № 5. С. 33; Ленинградские рабочие в борьбе за социализм: 1926-1937 гг. Л., 1965. С. 20-21.

50 Секушин В. И. Отторжение. НЭП и командно-административная система. Л., 1990. С. 21, 24-25, 39.

51 Томский М. П. Итоги проведения новой союзной политики... С. 105-106.

52Трудовые конфликты в Советской России... С. 88-89.

53 Профессиональные союзы СССР. 1922-1924 гг. Отчет ВЦСПС к VI съезду профессиональных союзов. М., 1924. С. 229-231.

54 Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР. Генеральный комиссар госбезопасности. Сборник документов. Казань, 1997. С. 283-285.

55 Мэтьюз М. Ограничения свободы проживания и передвижения в России (до 1932 г.)//Вопросы истории. 1994. № 4. С. 31, 33.

56Кун М. Бухарин: его друзья и враги. М., 1992. С. 172. 57 Большевистское руководство. Переписка. 1912-1927. М., 1996. С. 314-315, 318.

58Бухарин Н. И. Избр. произведения. М., 1988. С. 272.

59 Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. М., 1990. Т. 4. С. 256, 271.

60Весь Ленинград на 1929 г. Л., 1929. С. 2; Киров С. М. Статьи, речи, документы. Л., 1936. Т. 3. 1925-1927. С. 256-257; Дзенискевич А. Р. Изменения в составе промышленных рабочих Ленинграда в годы индустриализации (1926-1932 гг.)//Рабочие Ленинграда в борьбе за победу социализма. М.; Л., 1963. С. 170; Ленинградские рабочие в борьбе за социализм... С. 30-31.

в1Секушин В. И. Отторжение... С. 40.

62 Красная газета. 1928. 28 июня, вечерний выпуск; Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия»: распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. М., 1997. С. 65-66, 70, 77.

63 ЦГАИПД СПб. Ф. 2, on. 1, д. 274, л. 32.

64Трудовые конфликты в Советской России... С. 246.

65 ЦГАИПД СПб. Ф. 5, on. 1, д. 321, л. 87.

66 Ленинградские рабочие в борьбе за социализм. С. 38. О Г.Д.Вейнбер-ге см. док. 102, коммент. 1.

LABOR ACTIVISM IN PITER, 1918-1929: TOWARD A NEW UNDERSTANDING OF THE «PROLETARIAN DICTATORSHIP»

William G. Rosenberg

The publication of this extraordinary volume of archival documents is an historical milestone. It reflects the first systematic efforts of conscientious archivists and historians to search the archival records for tangible evidence of a phenomenon generally known to have occurred in the period 1918-1929 in Petrograd, but which has long been distorted or obscured in the available record: the extent, nature, and content of anti-Bolshevik attitudes and protests on the part of Petrograd industrial workers. In Soviet scholarship, any acknowledgment of labor protest was invariably set in terms of counter-revolutionary activism on the part of Mensheviks, SRs, or Trotskyites, or defined as part of an on-going «class struggle* against the remnants of old regimes.1 Leading authorities of the Soviet labor movement like E.G.Gimpel'son and D.A.Baevskii ignored entirely the outbreaks of strikes and demonstrations that gripped Petrograd for much of the spring of 1918 and late winter of 1920-21, or regarded work stoppages and proguly as evidence of the low level of labor discipline among unconscious and unskilled workers who had been «the day before peasants or petty bourgeois urban elements».2 Western authors, taking their lead from newspapers accounts and informative emigre, memoirs and materials like Fedor Dan's «Два года скитаний», could demonstrate the existence of widespread labor unrest but lacked the archival evidence needed for its careful analysis.3 The most successful accounts have dealt only with the early months of the Soviet period when newspaper testimony was still relatively comprehensive.4 Recent studies have pushed the chronology forward, but have still lacked a strong evidentiary base.5 And despite several good volumes on Moscow and Don workers and industrial labor generally during NEP and the first five year plan, no arhival work whatsoever was possible until very recently on any kind of industrial labor protest in the 1918-1929 period.6

As a consequence, major issues affecting our understanding of early Soviet history have not been systematically addressed. At the broadest level, these involve such central questions as the nature of the relationship between the Bolshevik party itself with Russia's industrial workforce, it's putative «social base»; the effect of this relationship on the regime's own sense of confidence and purpose; the degree of repression within the factory, as well as the more subtle forms of social control that developed as their complement; the level of strike and protest activity these controls engendered; the complex patterns of passive labor resistance that developed 30

when strikes, demonstrations, and other overt kinds of protest proved impossible; issues concerning worker «mentality* and culture, and especially, the ways in which workers thought about themselves and their leaders in this period; and finally, the degree to which labor protest itself, in both active and passive forms, can be considered an agent of social and political change in this period. At a more specific level, there is the question of the impact on subsequent Soviet history of various specific historical events: the organization of the so-called «Собрание уполномоченных фабрик и заводов г. Петрограда»; the «волынки» movement in early 1921; efforts to organize an independent «Рабочая группа» in 1923; and especially the resistance among industrial workers to the tenets and ambitions of the First Five Year Plan. The present volume of documents has been assembled not in order to solve these questions or problems, but to allow them to be conceptualized more clearly. It is offered with the hope that the documents themselves will help refocus the attention of historians and serve as a stimulus to new and interesting research.

The question of the Bolshevik party's relationship to Russia's industrial work force became a pressing question immediately after the October revolution. Rapidly deteriorating economic conditions, especially in Moscow and Petrograd, quickly dashed whatever hope and optimism the October revolution may have created. The spontaneous demobilization of the old army compounded the deprivation and social dislocation, especially for many women workers; and the winter and early spring of 1918 bordered on the catastrophic for many in St.Petersburg as factories were forced to shut down, workers went without wages, and women and families especially found themselves without social supports.7 The view of the Putilov workers, expressed in a report to a general meeting of workers and employees at the Nevskii Mechanical Shoe Factory on 14 March 1918, that the Bolshevik regime was а «фиктивная власть избрана штыками и погибнет от штыков» (Document 10), reflected not simply the extent of lost faith among many Petrograd workers, but a fundamental problem of Bolshevik legitimacy and authority. For many, the use of bayonets to bring the Bolsheviks to power was acceptable only insofar as - постольку поскольку (to paraphrase the Petrograd Soviet's famous slogan in 1917) - Bolshevik rule proved capable of solving the Russia's urgent social and economic crisis.

What may have been most important over the long run about the displays of hostility on the part of industrial workers to those in power in the spring of 1918 was the challenge they represented to the regime's own sense of security: it was one thing to struggle against those regarded as class enemies or who armed themselves for civil war, quite another matter to be challenged by industrial workers represented as the social core of the new Soviet order. The formation of the White armies in the spring of 1918, the open break of the Left SRs after Brest-Litovsk, and even the emergence of Bukharin's militant Left Communist faction within the party itself were undoubtedly easier for Bolshevik leaders to contend with than the growing rebelliousness of Petrograd workers, especially after this re

belliousness crystallized in the «Собрание уполномоченных фабрик и заводов г. Петрограда*. As Documents 6-14, and especially 19-24 and 28-35 evidence so clearly, the Sobranie reflected an extraordinary degree of anti-Bolshevik feeling among Petrograd industrial workers, however much its leadership was closely tied to Mensheviks and Left SRs. The very effort to convene an independent All-Russian Workers' Congress (Всероссийский рабочий съезд) in July 1918 (Documents 30, 31) was a powerful challenge not to the Bolsheviks' hold on power, which an ample supply of bayonets continued to protect, but to it's legitimacy, moral authority, and sense of purpose. As Molotov's remarks to the Petrograd Soviet in August 1918 testify (Document 57), the factory itself was an institution of enormous symbolic and emotive importance to the party. Its behavior in every respect was an implicit test of the regime's own authority and authenticity.

One of the most interesting discoveries after the recent opening of the archives was the extent to which the party began after this early wave of worker opposition to try and chart the shifts in «mood* (настроение) in the factories, and adjust agitation work as well as policy, accordingly. Whether or not they were accurately recorded by police informers and factory authorities, it is clear that the regime believed Petrograd industrial workers remained continually discontented with wage and ration policies, were broadly sympathetic to the Kronstadt rebellion in 1921 for these reasons, and continued to regard the regime as an antagonistic «manager* throughout the 1920s. In sifting through these reports, party officials also clearly had to distinguish between «legitimate* complaints and protests, that is those clearly related to such problems as late wages or reduced rations, and «illegitimate* complaints which touched directly on the party's «right to rule.* «Тор secret* (Совершенно секретно) documents throughout the 1920s reflected both the regime's continual attention to this problem, and its difficult in finding effective resolutions (see esp., e.g., Documents 132,153). ^Decisive struggle* was often called for, along with ^prompt reactions* to all manifestions of discontent (Documents 142, 143). But the documents also suggest how difficult it actually was to determine what actually constituted the «effective measures* necessary to rebuild worker confidence in the regime, and why, therefore, that issue became one of the principal sources for continuous and increasingly bitter inner-party conflict during NEP. The fundamental insecurity in the regime's relations with Petersburg workers - still regarded in ideological as well as practical terms as its fundamental social base - seems to have been every bit as problematic on the eve of collectivization and the first Five Year plan as it was in 1918.

The documents below give ample testimony to the various kinds of protest used by Petersburg workers between 1918 and 1928 as well as the range of repressive measures deployed by the regime. The most obvious protests, of course, were overt strikes and demonstrations, but the materials here suggest that in comparison especially with 1917 and the prerevolu

tionary period these were relatively rare (see especially Documents 130, 131).8 This was partly because such overt actions were invariably met with overwhelming force and massive arrests, but also because in continual conditions of economic scarcity and deprivation, workers were at enormous personal risk if they took actions which put their own meager wages and jobs in danger. In addition to arresting suspected ringleaders, the regime commonly shut factories down completely in cases of full scale strikes, and employing procedures similar to those used by the tsarist regime, rehired only those workers who could pass informal «loyalty* tests, often at lower wages (Document 69).

Far more frequent patterns of resistance, and one of the most fascinating revelations of these documents, were the much safer tactics of slowdown known as volynki and italianki, and the passive aggression of accidents, theft, embezzlement, and accusations of wrong-doing directed toward foremen, factory committees, and various local authorities, especially those responsible for assuring an adequate supply of raw materials and the prompt payment of wages (Documents 46, 49, 60, 104, 127, 129, 132 and others). As the American sociologist James Scott has demonstrated so convincingly, if one pays careful attention to such issues as work practices («laziness», lack of attention), forms of speech and address, tone of voice, even manners (rudeness) and affects of personality like brusqueness or seeming indifference, one can begin to discern what Scott has called the concealed or «hidden* transcripts of popular resistance. These can become pervasive and consequential forms of indirect protest, powerful in part because they are so difficult for even the most authoritarian regimes to repress. A systematic indifference to work can have as great an effect on productivity over time as deliberate slowdowns; and surly attitudes on the part of workers to foremen and managers can create a constant tension below the surface of otherwise «normal* factory relations.9

The documents below give ample testimony of such «hidden transcripts* of resistance throughout the 1918-1929 period, and suggest a field of enquiry very much deserving of further research. The «art» of the slowdown, for example, was to create just enough concern on the part of the authorities to prompt them to address the problem at hand without crossing the line into identifiable malfeasance. «Волынки, хищение», even theft and wastefulness {брак) also became well honed «weapons of the weak* in this period (Documents 127, 129, 132). So was the identification of «ene-mies* within the factory committee structure as ostensibly responsible for particular difficulties, a tactic which clearly fed into the party's own insecurity about these matters and thus in itself created further local disruptions (Document 129). Document 155, the last in collection, reports that workers refused to participate in work without pay on «Collectivization Day*, just as many refused to participate in «Субботники» during the 1918-21 period. And in Document 75 we find an interesting discussion of «impudence*, and how it was a symptom for developing gray and black market behaviors. Although there are virtually no overt political protests

3 Заказ № 247

recorded in the documents after 1922 or so, these more subtle resistances were undoubtedly linked to developing cultures of fraud, deception, collusion and routine dishonesty that we know so greatly undermined even the regime's most energetic efforts at industrialization, and suggest, among other things, the importance of labor activism in these formative years to the structuring of Soviet political culture as a whole and indeed, the developing systems of Stalinism.

The forms of resistance revealed in these documents also raise important questions about worker or «proletarian* identities, and the ways workers were perceived or «represented* by Soviet authorities in these years. This complicated set of issues has only just been touched in the literature, and almost entirely in terms of the late imperial period; for Soviet Russia, with the exception of the superb recent study «Власть и реформы», the extent to which the «proletariat* may have «disappeared* after October has be raised almost entirely in social and demographic terms, not in terms of the ways workers after October came to think of themselves, or be perceived by the regime - not, that is, in terms of the extent to which the proletarian dictatorship was really a dictatorship over the proletariat.10 Yet it is only in terms of the regime's perceptions of who workers were and what attitudes and values they held that one can fully understand how Bolshevik ideologies and policies were reshaped in the post-October period, and became the public definition of communist purpose. And it is precisely in terms of how workers thought of themselves, both in the aggregate and in more specific terms identified with professions, localities, and places of work, that one can test the validity of regime assumptions, and understand both its successes as a «workers' regime* and its failures.

The extensive collection of documents on the «Собрание уполномоченных* below is especially interesting in this regard. Among other things, they show how important the suppression of free worker expression was to the «proletarian* definition of Russia's new order after October, and how in conditions of scarcity, disaffection, and resistance, the strength and vitality of class identity began to weaken. (See esp. Documents 7, 21, 35, 75). For its part, members of the Soviet government after October frequently regarded workers' demands as «absurd*, so much so as the stenographic materials in Document 75 indicate, that they could only be explained in terms of the «bourgeois element within the workers' milieu*. («Если мы хотим носить почетное имя рабочего, этого не должно быть. Нас каждый ругает: "Эй, буржуи". Эти буржуи есть в среде рабочих...»). By 1921, demands for the complete reorganization of Soviet rule on the basis of open elections were based in no small measure on the identification of the regime as one that «shoots workers* (Documents 98, 99). In a formal sense, of course, «rights* and «privileges*, which essentially meant wages and rations and hence were vital to survival, were directly and continually linked to class positions, and favored «workers*, however artificial (and artificially expanded) this category. But as the powerful letters in Documents 146, 154 testify, many workers

at the start of collectivization and industrialization clearly no longer belie-ved in the construction of a proletarian social order, regarded the regime as an exploiter and hostile to worker interests, and were sure it falsely represented «workers» for its own narrow and self-serving interests. («Ni-nety percent of the party members are, in spirit, against us*, {«90% партийцев в душе тоже против нас, и считает себя заблудившимися как бараны»)) one worker decried in a letter to Stalin (Document 154). How extensive these feelings were, and how they were reflected across different worker populations, is another question for further research.

So is the way in which Russia's physical devastation and economic collapse further influenced the regime's relations with its constituent social groups after October, and also affected in powerful ways Soviet Russia's systemic evolution. While the broad parameters of this crisis are quite well known, the extent to which they contributed from the start to a rapid expansion of black and gray markets, to the breakdown of common rules of behavior as well as the ineffectiveness of official decrees, and especially how they reinforced Bolshevik absolutist (totalitarian) pretensions can only be fully understood by looking closely at archival materials like those included in this collection. Because of grave scarcities, as we know, early Soviet wages (and wages in later periods as well) were often paid at least partly in kind. As Document 75 indicates, moreover, while late or absent monetary wages were frequently made up by the distribution of additional goods, these were often an unusable «surplus* from the workers' standpoint (4 pairs of shoes, for example), and hence had to be sold. Since private trade was illegal, the transactions made necessary by the very payment of wages simultaneously undermined official economic policies and vitiated their underlying principles. In turn, the paradox of workers being forced into officially illegal behaviors by an officially sanctioned wage system could not help but further undermine the regime's legitimacy and authority. These contradictions multiplied throughout the civil war period, of course, but continued in different ways throughout NEP, despite economic recovery and the opening of free markets, since even in these relatively liberal years most workers remained dependent on the regime itself for much of their livelihood. The new shortages and dislocations that emerged in 1927 and 1928, and the return in many places to wages in kind in a context of increasingly restricted trade, only repeated the systemic dislocations of War Communism.

Was it possible in these circumstances for activist workers on their own to effectively confront Bolshevik power and fundamentally alter the nature and forms of Soviet rule? This is, of course, the important issue of «alternatives*, one that has understandably perplexed historians and other scholars for many years. The documents assembled here obviously cannot provide answers to this challenging question, but they do suggest some specific ways in which it can be further explored.

The first grouping of documents, for example, covering the period

from October 1917 to September 1918, clearly indicate the great depth of anti-Bolshevik feeling among Petrograd workers, and add impressive evidence to the existing documentary and secondary literature on this question.11 Although we have known a good deal about popular hostility to the Brest-Litovsk treaty because of its implications in political terms, we learn additionally from materials here that many worker's may have blamed the treaty for their steadily worsening economic circumstances, believing the Bolsheviks were now shipping desperately needed goods to Germany (Document 52). The murder of Volodarskii was also clearly a reflection of deep popular rage, one that brought leading party figures like Zinoviev to make concessions even while tightening a net of repression (Documents 37-39); and there is no question that mobilized industrial workers, like the mobilized peasantry, were a political force to be reckoned with, potentially of great power. The question that now needs further research is whether the Sobranie Upolnomochennykh did, in fact, offer an effective alternative to early Bolshevik rule, and what the immediate development of Soviet Russia might have been had the planned Workers' Congress succeeded in meeting in July. What were the opportunities, in other words, for a «proletarian democracy* of the sort envisioned by anti-Bolshevik workers in 1918? Could a more moderate workers' regime have avoided the horrors of civil war that clearly concerned Thornton mill workers and others in the Nevskii district in late May and early June 1918 (Document 29), or was this concern simply about Bolshevik workers fighting their non-Bolshevik comrades, rather than civil peace in the broader sense? Were their real prospects, in other words, for a workers' regime to displace Bolshevik rule, or had class antagonism and hostility become so much a part of worker mentalities by the summer of 1918 that even an independent working class government would have likely proved incapable of restoring social and economic stability or political peace, and might itself soon resembled the Bolshevik order?

That mobilized workers could force significant changes within the totalitarian system of Bolshevik rule is clearly evidenced by the second and third groupings of documents, covering the period 1918-1921. The split in Petrograd between «низы* and «власть», was not «clear for all to see*, as we read in the stenograms of the city soviet (Document 87), and the «wild hatred* toward the Bolsheviks was now clearly widespread within the city (Document 78). Here, however, the documents suggest not simply the importance of armed uprising as a way of affecting Bolshevik power, but the need for scholars to research as well the impact of the Kronstadt suppression on worker attitudes toward the regime, the degree and nature of subsequent Petrograd hostility toward Moscow, and the possible relationship between these complex issues and the ongoing conflict between the political and cultures of Leningrad and Moscow that seem to have characterized so much of subsequent Soviet history.

Finally, there are the important series of questions about the NEP period itself, reflected in the documents covering the 1922-1925, and

1926-1929 periods. These range from the significance of the «Рабочая Правда» group in party politics and the possibility, as Trotsky and others hoped of creating a new party of the Russian proletariat (Documents 118, 151), to the degree that worker antagonism toward the privileged «спецы» may have reflected a broad social foundation for the show trials of «engineers and wreckers* that began already in 1928, and the excesses of «cultural revolution* that accompanied the turn to forced collectivization and collectivization. Document 139 suggests, for example, that at least some Leningrad workers believed that shortages of food and other goods were again caused by the «enormous sums* the regime was spending to subsidize revolutionary groups abroad, an echo of the feeling after Brest-Litovsk. Did Stalin therefore «read» the popular mood among workers more clearly than Trotsky in this crucial moment, when Trotsky pressed for a far more revolutionary foreign policy than the party could countenance? Or did the extent of worker discontent in Leningrad in 1927 and 1928 itself presage instead GenSec's own decision to again wage war on the Russian people in 1929?

The dedication of Russian archivists and scholars in assembling this collection has brought these and other important research problems into much clearer light. Scholars everywhere are in their debt. The task now is to engage these issues with a comparable energy and commitment.

1 See, for example: Семанов С. H. Ликвидация кронштадтского мятежа. М., 1973; Ваксер А. 3. Из истории классовой борьбы в Петрограде в начале восстановительного периода (январь-апрель 1921 г.)//Ученые записки ЛГПИ им. А.И.Герцена. 1959. Т. 188; Усанов П. И. Райком всегда открыт. Л., 1978; Пухов А. С. В Петрограде накануне Кронштадтского восстания 1921 г. //Красная летопись. 1930. Т. 4; Вардин Ил. Революция и меньшевизм. М., 1925.

2Гимпелъсон Е. Г. Советский рабочий класс, 1918-1920. М., 1974. С. 184-185; БаевскийД.А. Рабочий класс в первые годы Советской власти (1917-1921). М., 1974.

3Дан Ф. Два года скитаний. Берлин, 1922. See also: Getzler I. Kronstadt 1917-1921: The Fate of a Soviet Democracy. Cambridge, 1983.

4 See esp.: Smith. S. Red Petrograd: Revolution in the Factories 1917-1918. Cambridge, 1983.

5Brovkin V. Beyond the Lines of the Civil War: Parties and Social Movements in Russia, 1918-1922. Princeton, 1991; Brovkin V. Workers' Unrest and the Bolsheviks' Response in 1919//Slavic Review. 1990. № 3; Aves J. Workers against Lenin: Labour Protest and the Bolshevik Dictatorship. London, 1996.

6 Chase W. Workers, Society and the Soviet State: Labor and Life in Moscow, 1918-1929. Champaign-Urbana, 1987; Kuromiya H. Stalin's Industrial Revolution: Politics and Workers, 1928-1932. Cambridge, 1988; Friedgut Th. Luzovka and Revolution: Life and Work in Russia's Donbass. Princeton, 1989.

7 Rosenberg W. Russian Labor and Soviet Power after October: Social Dimensions of Protest In Petrograd, November 1917 - June 1918//Slavic Review. 1985. № 2.

8 For strike activism and labor protest in the pre-revolutionary and 1917

СПб., 1993-; Brovkin V. /., Borodkin L.I., Kirianov Iu. I. Strikes in Imperial Russia, 1895-1913: A Quantitative Analysis, and Haimson L. and Petrusha R. Two Strike Waves in Imperial Russia, 1905-1907, 1912-1914, both in L. Haimson and C. Tilly, eds., Strikes, Wars and Revolutions in International Perspective. Cambridge and Paris, 1989; Kirianov Iu. I. The Strike Movement in Imperial Russia during the First World War, and Haimson L., Brian E. Labor Unrest in Imperial Russia during the First World War, in L. Haimson and G. Sapelli, eds. Strikes, Social Conflict and the First World War. Milan, 1992; Koenker D., Rosenberg W. Strikes and Revolution in Russia, 1917. Princeton, 1989.

9 Scott J. Weapons of the Weak: Everyday Forms of Popular Resistance. New Haven, 1985; Domination and the Arts of Resistsuce. New Haven, 1990.

10 Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб., 1996; Haimson L. The Problem of Social Identifies in Early Twentieth Century Russia, Rosenberg W. Identities, Power and Social Interaction in Revolutionary Russia, Rieber A. Landed Property, State Authority and Civil War, all in Slavic Review. 1988. № 1. For an important analysis which emphasizes the importance of these issues for the 1918-1921 period see: Fitzpatrick Sh. New Perspectives on the Civil War, in D. Koenker, W. Rosenberg and R. Suny, eds., Party, State and Society in the Russian Civil War: Explorations in Social History. Bloomington,1989. See also: Koenker D. Urbanization and Deurbanization in the Russian Revolution and Civil War, and BrowerD. The City in Danger: The Civil War and the Russian Urban Population, in the same volume. Among a number of important Soviet studies concerned with the demographics of this period, but which fail to problematize the issue of «working class* or explore the question of Bolshevik perceptions, see esp: Спирин Л. M. Классы и партии в Гражданской войне в России. М., 1968; Селунская В. М. и др. в кн.: Изменения социальной структуры советского общества. Октябрь 1917-1920. М., 1976.

11 The first important documentary collection on this issue was published in Paris, using largely newspaper and emigre memoir materials see; M.S.Bern-shtam, ed. Независимое рабочее движение в 1918 году. Документы и материалы. Париж, 1981. For a review of the literature, see my article ^Russian Labor and Bolshevik Power after October*.