ВИЗАНТИЙСКИЕ ИСТОРИКИ

См. оглавление

О посланниках римлян к народам**.

Какие посланники римских императоров были приняты разными народами, каким образом были приняты и какой им сделан прием.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Цари и частные люди, которые в древние времена не увлекались удовольствиями и не ослабели духом от неги, но доблестью сохраняли в чистоте благородство души своей,— эти-то именно цари и частные люди переносили с твердостью труды и предавались наукам. Некоторые из них, полюбив ученость, проводили жизнь в умственных занятиях и сами с большим старанием писали разные сочинения. В этих трудах желали они оставить потомству несомненное доказательство обширности своих познаний и заслужить вечную славу между своими читателями. В {VIII} течение многих веков произошло неисчислимое множество событий, написано великое число сочинений, и объем истории распространился до бесконечности и стал неудободоступным; а с другой стороны, в последующие времена люди свойствами своими клонились все к худшему и не радели обо всем прекрасном, стали недеятельны в усвоении познаний о минувшем и здоровое чтение поставили ниже других занятий. Так история покрылась мраком неизвестности и от редкости полезных книг, и оттого что читатели пугались обширности и множества сочинений. По всем этим причинам Порфирородный Константин, православнейший и благочестивейший из всех царствовавших когда-либо царей, одаренный умом деятельным, предаваясь глубокому изучению всего прекрасного, почел делом благим и общеполезным, во-первых, приложить старание на собирание со всех концов земли многих книг, содержащих в себе науку во всем ее многообразии; во-вторых, раздробить их на малые части, потому что многоречие их большинству читателей казалось утомительным и для слуха их неприятным, и таким образом издать их в свет для пользы общей. Император полагал, что вследствие подобного выбора читатели внимательнее и постояннее могут находить и тверже впечатлевать в уме своем красоту речи. Вследствие чего он со свойственной ему проницательностью рассудил разделить разные сочинения по предметам, число которых простирается до пятидесяти трех. В них заключается все {IX} обширное здание истории. Никакой предмет не останется вне исчисленных здесь предметов. Разделением понятий нимало не отнимается связь сочинения, но сохраняется в одном целом. Такое сближение, или, лучше сказать, тесное и дружеское соединение, составляется при каждом предмете. Из числа главных предметов тот, который здесь изложен, есть двадцать седьмой. Заглавие его следующее: О посланниках римских к народам. Первый из них имеет заглавие О провозглашении царей.

Предисловие к изложенному здесь предмету содержит в себе имена и месторождение писателей, которым принадлежат те сочинения; это сделано для того, чтобы главнейшие предметы не оставались без имен настоящих писателей, подложными и лжеименными. Эти предметы заимствованы из нижеследующих летописей.

1) Петра, патрикия и магистра 1.

2) Из летописи Георгия-монаха 2.

3) Иоанна Антиохийского 3.

4) Из Римских древностей Дионисия Аликарнасского. {X}

5), 6) Поливия Мегалопольского и Аппиана.

7) Зосима Аскалонского 4.

8) Из Иудейских древностей Иосипа.

9) Диодора Сицилийского.

10) Диона Коккиана 5.

11) Прокопия Кесарийского.

12) Приска-ритора 6.

13) Малха-софиста.

14) Менандра-протектора 7.

15) Феофилакта Симокатта, бывшего эпарха и секретаря 8.

Правила как принимать чужих посланников и как отправлять посольства.

Посланники или отправляются от нас, или приезжают к нам. Приезжающих к нам должно принимать почетно и великолепно, ибо по-{XI}сланники у всех народов в почтении. Приставленные к ним должны беречься, чтобы не открывать им того, о чем они расспрашивают. Если посланники приехали из самых отдаленных стран, так что между нами и ими есть другие народы, то можно показывать им то, что нам угодно, и настолько, насколько угодно. Таким же образом должно поступать с посланниками близких к нам народов, которые уступают нам в силе. Но если те народы далеко превосходят нас множеством войска и храбростью, то должно скрывать от них наше богатство и красоту женщин, а показывать им только множество народа, благоустройство оружия, высоту городских стен.

Что касается до посланников, отправляемых от нас к другим, то они должны быть известны своим благочестием, свободны от обвинения в преступлении и от публичного осуждения; разумны от природы, преданы государству, так чтобы готовы были жертвовать для него собой, подобно Ригулу (Регулу); принимать на себя посольство охотно, а не принужденно, как известный египетский врач. Ригул (Регул), находясь в плену у карфагенян, был ими отправлен в Рим для мирных переговоров. Он поклялся возвратиться в Карфаген, если римляне не согласятся на мир. По приезде в Рим он отсоветовал римлянам принять мир, для них невыгодный, а между тем, храня свою клятву, убедил их отпустить его в Карфаген. {XII} Египетский же врач, возбудив персидского царя к войне против Египта, погубил Египет.

Посланник, приехавший к лицу, к кому он отправлен, должен являться как можно более приятным, великодушным, благотворительным; хвалить как свое, так и чужое и не унижать чужого. Ему должно вести дела благоразумно, следить за обстоятельствами, а не исполнять непременно что ему приказано, если только не было приказу исполнить это во что бы то ни стало.

Так, например, некто отправлен с подарками к соседственному народу, которого почитали дружественным. Он застал этот народ в связях с неприятелем нашим. Он удержал у себя подарки и грамоту и вместо поднесения подарков только говорил мирные речи. Иной бы заметил, что посланник сделал бы лучше, если бы он выдал подарки для укрощения дикости неприятеля или оставил бы у себя драгоценнейшие и представил бы неважные, не удерживая всего. Таким образом неприятели с одной стороны не богатели бы нашими подарками, с другой — уменьшилась бы и вражда их к нам.

До отправления своего посланник подвергается испытанию. Ему предлагают главные предметы посольства и спрашивают его, как бы он вел такое-то дело, когда бы обстоятельства приняли такое-то или иное направление.

——— {XIII}

ДЕКСИПП АФИНЯНИН. {1}

{2}*

Очерк Афин во время римского господства

Очертим в немногих словах положение Афин в середине III века, для того чтобы личность афинянина Дексиппа не представилась читателю явлением одиночным и случайным.

С тех пор как Сулла наполнил улицы и площади Афин кровью афинских граждан 1, политическая свобода этого города окончательно исчезла. Они остались под римским господством, которое позже замещено было византийским. Афинским гражданам предоставлено было {3} право избирать свои власти 2, но название римских союзников было не больше как один только звук. Вся сила Афин по покорении их римлянами состояла в том, что они продолжали быть средоточием наук и искусств. Эта-то особенность давала им то всемирно-историческое влияние, которое они продолжали иметь и на самих римлян, и на народы, им подвластные. Превосходство афинских судебных мест, высших и низших училищ, слава афинских диалектиков, юристов, поэтов и художников — все это вселяло в избранную часть римского общества уважение и привязанность к Афинам, как светилу, от которого во все стороны расходились лучи тогдашнего образования. Но его-то именно, тогдашнего образования, и не было достаточно для возвращения этому городу независимости. Формы государственного, общественного и семейного быта древних греков давно уже оказались несостоятельными, а деспотизм римского колосса наложил печать и на последние остатки политической свободы. Несмотря на то, что по непреоборимому ходу истории Афины не могли продолжать своего существования как государство, они имели образовательное влияние на своих завоевателей. Пользуясь расположением образованнейших императоров и другими обстоятельствами, они могли продолжать возможное в то время образование. Прилив ученых, {4} бежавших от жестокости Птолемея (VII) Эвергета из Александрии в начале I в. до Р. X., коснулся и Афин 3. Основание училища, соответствующего нашим университетам, во II веке даже усилило их умственную деятельность.

Не будем, однако же, обольщаться относительно этой умственной деятельности. Все проявления жизни умственной и художественной совершались в небольшом кругу людей тонко, но неглубоко образованных. Беспримерные почти успехи древнейших афинян вытекали преимущественно из той умственной и гражданской свободы, которая была в духе афинян и которой отличались ее учреждения. Новые меры и новые идеи вытекали прямо из потребностей народных, всегдашних и временных, из потребностей действительных, никем не навязанных. Граждане действовали на правительство, правительство на граждан; люди гениальные могли выходить и из знатных родов, и из пахарей. Всякий шел путем, указанным ему степенью и характером его дарований, оттого лучшие идеи, какие только в силах было выразить человечество, еще не осененное вечными истинами откровения, выразились в древних, свободных Афинах. Но афинское, вообще все древнее греческое просвещение, истощив свой внутренний запас, сказав все то, что могло сказать, разлившись вместе с {5} языком своим по востоку и западу, уже отживало свой век; однако же и самое это отживание было жизненно. Разлагавшиеся стихии древнего греческого образования вошли впоследствии как стихии служебные, в самих христиан, которые воспользовались ими как земным орудием для достижения высших целей человеческого спасения.

Когда мы говорим, что и самое отживание древнего афинского образования было жизненно, то мы этим не хотим приравнивать умственную и художественную производительность афинян этих веков (I в. до Р. X. и II с половиной по Р. X.) с производительностью периода Периклова, или Демосфенова. Нет, этого не могло быть. Весьма немногие народные поверья и во времена самобытности афинян могли сколько-нибудь наводить их на нравственные чувства; большая же часть этих поверий только искажала нравственное чувство. В римскую же эпоху прилив поверий иноплеменников только увеличивал путаницу чувств и питал суетную робость и эгоизм. Философы прежних Афин пытались одни осмыслить народное суеверье, другие — обратить его в прах. Философы эпохи, нас занимающей,— видя односторонность прежних учений, разочарованные в мнимом всемогуществе отдельных учений,— вдавались в эклектизм. Изящная словесность, не коренясь на чувствах независимости народной, ограничивалась кругом знатоков и любителей. Во внешних формах ее сохранилось, однако же, еще много древней красо-{6}ты.

Больше греческого склада и вкуса представляет в это время ваяние. Но не будем останавливаться на частностях и перейдем к общему заключению.

Мы сказали уже о праве, предоставленном римлянами афинским гражданам, самим выбирать свои власти. Архонты, члены ареопага, члены совета 600, стратиги — не говорим уже о начальниках низших — выбирались гражданами из себя; надпись, найденная в XVII веке на базисе, на котором стояла статуя нашего историка, подтверждает этот факт известный впрочем, из многих свидетельств древности. Училища афинские и в эти времена были открыты для иноземцев, как это доказывается многочисленными примерами детей, которых посылали в Афины оканчивать курс учения, и ученых, занимавших там кафедры. Тем легче себе представить, что прием в эти училища был удободоступен уроженцам афинским.

В этих-то училищах Дексипп развил в себе дарования оратора и историка. В них же выработал он в себе то чувство патриотизма, с каким, собрав кругом себя повольников, он мужественно отразил огромные толпы готов, ворвавшихся в восточную часть Римской державы и разоривших родину Дексиппа — Афины. Он сам описал это событие, но от этого описания, к сожалению, мы имеем одни только отрывки, здесь предлагаемые в переводе.

Дексипп, в наших глазах, один из представителей того афинского патриотизма, которому {7} предстояло и впоследствии посреди средневековых сумерек по временам еще проявляться.

Но судьбы средневековых Афин, так же как и Афин нынешних, относятся уже к истории христианства, которого первые семена положены в их почву самим апостолом Павлом, поддерживались и возрастали под влиянием таких мужей, каков апологет христианства афинянин Кодрат и мученик христианства афинянин Поплий 4. Во время Дексиппа община христианская, сильная внутренне, по всей вероятности, в числе уступала еще населению языческому,

Теперь перейдем к тем частностям о жизни и трудах Дексиппа, которые тщательно собраны Нибуром и которые передаем читателю в переводе 5. {8}

————

Известие о жизни и трудах Дексиппа 1

Публий Эренний Дексипп 2, сын Птолемеев 3, афинянин, из роду Кириков 4, уроженец селения эрмийского, достиг высших почестей в своем отечестве: был назначен василевсом и архонтом эпонимом; на панафинейском празднестве отправлял блистательным образом должность агонофета; был знаменитый оратор и историк. За такие способности и заслуги он удостоен был той чести, что ему воздвигнута статуя, которой базис сохранился и доныне. Но он заслужил бóльшую славу в памяти потомства тем, что когда герулы ворвались в Грецию через Пропонтиду и взяли Афины, то он, после этого несчастия собрав своих сограждан, вместе с ним убежавших в непроходимые леса, ободрил их и был ими избран предводителем. В то же время пристал к берегу Аттики римский флот под начальством Клеодама; Дексипп присоединился к нему, напал на варваров и отчасти отомстил им, ис-{9}требив их до трех тысяч 5. Этим подвигом Дексипп снова вызвал афинян к военным делам и к славе, от которых они отвыкли в течение пяти веков, ибо во время войны Митридатовой несчастный город принял в ней участие не по своей воле. В надписи на статуе, воздвигнутой в честь Дексиппа, не упоминается о военной его славе — из этого заключили, что эта статуя поставлена прежде того подвига. Можно бы согласиться с этим мнением, если бы история, которую «собрал он частью из книг, частью из того, что сам видел», как сказано в надписи, была отлична от той, о которой сохранилось известие у Эвнапия и Фотия 6. Она оканчивалась первым годом царствования Клавдия Готского, а Синкелл, который читал это сочинение Дексиппа, относит постигнувшее Афины бедствие ко времени Галлиэна. Если примем с продолжателем Диона 7, которому следует Зонара 8, что оно случилось двумя годами позже, то есть в 269 году, в первом году царство-{10}вания Клавдия, то этим затруднение не уничтожается. Итак, или должно предположить, что было первое издание истории, о котором никто не упоминает, или допустить, что люди по легкомыслию в оценке заслуг пренебрегали той, которой он возвысился до славы предков, так как избрание Дексиппа в вожди сделано беспорядочно собравшейся толпой, и что потому деяния его не заняли места в городских летописях. Слава его сочинений была превознесена, а дела доблестные пройдены молчанием, что по испорченности того века не лишено правдоподобия. Дексипп славился еще во время Валериана, а прожил до Проба 9.

Фотий читал три исторических сочинения Дексиппа, которые мы здесь разберем отдельно.

1. Τ μετ Αλέξανδρον, или События после Александра в четырех книгах. Фотий приводит из них известное разделение на сатрапии и свидетельствует, что Дексипп в этой истории во всем согласен с Аррианом. К этой македонской истории относится то, что найдено известным Маи — на с. 81, 82, 100 и 101 палимпсеста; хотя речь Иперида, из этого ли оратора она в самом деле заимствована или вымышлена, относится ко времени Ламийской войны.

2. Χρονικ στορία Летопись 10, которую Фотий назы-{11}вает сокращенной историей (Σύντομον στορικόν) 11. Здесь с большой заботой о хронологии Дексипп приводит события по олимпиадам, по годам афинских архонтов и римских консулов, начиная от древнейших времен, с опущением, однако, баснословных начатков, и доводя до 1-го года Клавдия Готского. Стефан-этнограф упоминает о двенадцатой книге этого сочинения; тут имя герулов доказывает, что это место было недалеко от конца сочинения 12. Из этого видно также, что сочинитель заключил в двенадцати книгах всю историю. Из этой-то летописи, вероятно, почерпнул Синкелл все то, что он взял у Дексиппа. Но Константиновские Выписки совершенно отличны от заимствований Синкелла. Краткая летопись, в каждой книге которой заключалось почти по одному столетию, не могла содержать в себе длинных речей. Потому-то Требеллий Поллион пишет, что Дексипп изложил историю кратко (omnia breviter persecutum esse) 13.

3. Выписки о посольствах должно отнести, как еще Воссий это заметил 14, к Скифской войне, Σκυθικά; то же должно сказать и о выписках, заимствованных Маи из отдела «О мыслях» Περ γνωμν De sententiis, им изданных. Σκυθικ должно переводить «О скифской войне», ибо тут разумеет-{12}ся та война, которая началась при Декии и продолжалась до заключения мира при Аврелиане.

Фотий превозносит слог Дексиппа; он называет Дексиппа Фукидидом, выражающимся ясно. Но Нибур находит, что умный Фотий ошибается и что Дексипп есть ритор испорченного века; что удивительно: как человек, который ребячится в своем сочинении, мог совершить при трудных обстоятельствах великие дела.

Свидетельства древних о Дексиппе следующие.

Надпись, найденная в Афинах близ ключа, на мраморном основании, поддерживавшем прежде статую К. Эпиктита, позже снятую, следующего содержания 15:

«Повелением ареопагского совета и совета семисот пятидесяти и дима афинского, Поплия Эренния Дексиппа, сына Птолемеева, Эрмийца, потомственного чистого жреца 16, ритора и писателя, получившего звание василевса между фесмофетами и звание архонта эпонима, начальствовавшего и бывшего агонофетом на великом панафинейском празднестве, дети почтили сим за его доблести 17. {13}

Город Кекропса произвел мужей, славных мужеством, словом и советом; в числе их и Дексиппа, собравшего длинную историю веков и ясно ее изложившего. Одно видел он сам, а другое почерпнул из книг и открыл разнообразную стезю истории. Конечно, славен был человек, далеко простерший око ума и познавший события веков. Славой он знаменит в Элладе; она снова (недавно?) приобретена ему историей. Поэтому и дети, воздавая долг знаменитому родителю, поставили в честь его мраморное его изображение».

Фотий в 82 код. говорит:

«Читаны сочинения Дексиппа: о событиях после Александра (Τ μετ Αλέξανδρον) в четырех книгах; еще другое его краткое историческое сочинение (Σύντομον στορικν), описывающее бегло главные происшествия до царствования Клавдия 18 и, наконец, Скифская война (Τ Σκνθικά). В этом сочинении описаны сражения между римлянами и скифами и замечательнейшие дела их. Слог отличается безыскусственностью и весом; и можно сказать: это другой Фукидид, но ясно выражающийся; этим отличается он особенно в книге о скифской войне» 19. {14}

Эвнапий говорит о хронике Дексиппа в начале своего сочинения. См. этого писателя в этой книге, отр. 1.

Он же под конец жизни Порфирия говорит 20: «Время жизни Порфирия относится ко временам Галлиэна, Клавдия, Тацита, Аврелиана и Проба. В то же время жил и Дексипп, написавший летопись (τήν Χρονικήν). Это был человек с умом и великими познаниями».

Эвагрий в Церковн. Ист. (V. 24): «Об этом много писал Дексипп, который начал от мифических времен и кончил царствованием Клавдия, правившего после Галлиэна. Он описывает нашествие карпов и других варварских народов на Элладу, Фракию и Ионию» 21.

Суида под словом «Дексипп»: «Дексипп, Эренний, сын Дексиппов 22, афинский ритор, жил при императорах римских Валериане, Галлиэне, Клавдии Втором и Аврелиане».

Требеллий Поллион в жизни Галлиэна, гл. 23: «Готы опустошили Кизик и Азию, а потом всю Ахаию 23. Они были побеждены предводителем афинян Дексиппом, историком того времени». {15}

Дзедзий (Chiliad. IX, 274), как кажется, смешал сочинения разных Дексиппов: «Дексипп, философ, ученик Ямвлиха, написал много разных книг, из которых видел я одну — о категориях; он писал и о войне скифской (Σκυθικά), чего я до сих пор не видал, и другие сочинения, как я сказал, но я читал только одно из них» 24.

———

Отрывки из Дексипповой истории Македонии после Александра (ΤΑ ΜΕΤΑ ΑΛΕΞΑΝΔΡΟΝ)

Отрывок 1

Excerpta De Sententiis cod. 81, 82, 101, 102. Р. 319—323 Mai;

Р. 29—34 Nieb; fr. 2. Mul.

1. Он не унизил приобретенной славы 1: он умел управлять другими и был уверен, что заботливостью утверждается всякая власть, а от {16} беспечности погибает. Ни один человек, желающий отличиться перед другими и стать выше других в государстве, не захочет, чтобы при нем слава отечества уменьшалась, если не будет вынужден к тому судьбой. Поблажая противнику, вы не должны упадать духом и забывать Божию помощь, на которую надлежит полагаться. Вам нужно только не оказаться недостойными Божьего промысла; присоединить к себе тех, которые готовы вас слушаться, а кто еще медлит, того заставить к себе пристать, устрашив неизвестностью о будущем. Здравый рассудок состоит в умении пользоваться тем, что подаст судьба; приступая с благоразумием к управлению делами общества, не должно быть нерадивыми к ним, а при дурном обороте их раскаиваться в упущениях. Первое достоинство человека — знать то, что хорошо; второе — действовать, как должно. Настоящее время требует и того и другого — и притом готовности к действию. Медленность и непредусмотрительность не {17} произвели ничего хорошего и часто бывали причиной большого вреда. Люди низкого происхождения нелегко склоняются к великому и похвальному, потому что у них нет примеров, ни своих собственных, ни отцовских; по малодушию своему они действуют слабо; но для людей, которые сами в себе выработали доблесть или наследовали ее от предков, позор страшнее бездействия. Они охотно принимают на себя общеполезные труды.

2. Равно стыдно и с безрассудной дерзостью искать славы, нам не подобающей, и пресечь собой, по собственному малодушию, ряд славных деяний предков своих.

3. Не все равно — благоразумие и медленность. Медленность происходит от боязни; а благоразумие, избрав самое лучшее, стремится к делу.

4. Людям, действующим с мужеством, помогает божество.

5. Мятеж более всего может расстроить благоденствие общества, разрушить порядок в городе и в стане. Оттого люди совершают многое против всякого ожидания. Полагаться во время войны более на смелость свою, чем на силу — значит быть всегда в тревоге. Искренние союзники, хотя бы их было и немного, полезнее многочисленных, но подающих повод к подозрению.

6. Люди, издавна принявшие на себя управление важнейшими делами, не могут уже отказаться от опасностей и от войны даже и тогда, когда этого пожелают. Люди сильные, считая небезопасным для себя самое бездействие {18} мужей доблестных, опасаясь, чтобы те когда-нибудь их не одолели, нападают на них и тогда, когда те не производят ни малейшего беспокойства. Они считают самым безопасным для себя делом заранее занять твердую позицию еще во время кажущегося бездействия (тех, кого они опасаются). Опасение за будущее есть лучшее средство к обезопасению себя в настоящем: не должно ждать того, чтобы прежде пострадать, а потом защищаться не с равными силами. Лучше заблаговременным ожиданием беды, которая не сбудется, предохранить себя от нее, нежели в надежде на спокойствие, поблажая своей робости и упуская из рук власть, в трудных обстоятельствах ослабеть духом. Принятие мер предосторожности относительно будущего ведет к безопасности.

7. В войнах больше, чем в прочих делах, счастье переходит то к одному, то к другому, смотря по обстоятельствам. Лучше вам решиться на битву, с тем чтобы произвести что-нибудь, нежели страдать. За хорошими делами всегда следует похвала; худые же дадут вам имя, недостойное вашей славы (в скобках — это из Иперида).

(Suidas в сл. Επιμλλον: «Дексипп: Когда некоторые были оскорблены словами Иперида...»).

8. Не прельщаясь приятнейшими для слуха речами, мы должны предаваться трудам. Пока время позволяет, мы должны, действуя с рассудком, избирать лучшее, а в случае неудачи не {19} раскаиваться в принятом намерении. Незнание не заслуживает похвалы: оно подвержено ошибкам. Благоразумие лучше всего, потому что оно есть знание будущего. Оно знает свою пользу и, предвидя вред, оберегается. Торопливые и необдуманные предприятия сопровождаются и скорым раскаянием. Сила красноречия, увлекаемая надеждами и желаниями, пожалуй, и умеет наскоро убедить, но на деле не приносит пользы. Здравое суждение полезно и в мирное время, а в военное — еще полезнее; кто попадет в цель, тот или не может иметь неудачи, или неудача его весьма мала. Ошибка же в целом или в важнейших частях сопровождается несчастьем...

В пунктах 9—13 нет полного смысла.

—————

Из Дексипповой хроники (ΧΡΟΝΙΚΑ), или летописи

Отрывок 2

Syncellus, р. 177, D.

Нападение ираклидов, когда Илл, старший сын Ираклов, был предводителем в войне с пелопонесцами. Эта война продолжалась много лет между пелопонесцами и ираклидами. В то время остров Род населен лакедемонцами, переправившимися туда из Пелопонеса вследствие нашествия ираклидов, как говорит Дексипп. {20}

Отрывок 3

Там же, с. 263, D.

Итак, Александр на двадцатом году жизни, как утверждает Дексипп, отлично развившийся телесными упражнениями, настоящий ученик самого знаменитого Аристотеля, получил отцовское царство.

Отрывок 4

Там же, с. 334, С.

В это время появилась птица Феникс, которая и прежде появлялась за 654 года, как сказывают египтяне, с чем согласен и Дексипп 2.

Отрывок 5

Из книги десятой

Stephan. Byz., v. Δυάχιον.

Дексипп в десятой книге летописи пишет, что «они силой взяли Эпидамн, переименованный {21} впоследствии в Диррахий, город большой и богатый, лежащий в Македонии» 3.

Отрывок 6

Там же, v. Σκχαΐοι.

Сукхеи, племя маврусийское, как говорит Дексипп в десятой книге летописи.

Отрывок 7

Из книги двенадцатой

Там же.

Элуры — народ скифский, о них упоминает Дексипп в двенадцатой книге летописи.

Отрывок 8

Lampridius in Alexandro Severo, с. 49 (с лат.).

Дексипп говорит, что Александр Север женился на дочери какого-то Марциана, который за то был возведен им в цезари. Но как Марциан посягнул на жизнь Александра 4 и составил против него заговор, который был от-{22}крыт, то Александр умертвил его 5 и развелся с его дочерью. Он же говорит, что Антонин Гелиогабал был дядей Александра, а не сыном его свояченицы 6.

Отрывок 9

Jul. Capitolinus in Gordianis, c. 9 (с лат.).

По провозглашении Гордиана императором молодые люди, бывшие виновниками этого преступления, низвергли статуи Максимина, бюсты раздробили, стерли имя его с лица земли, а Гордиана наименовали Африканским. Иные прибавляют, что прозвание Африканского дано Гордиану не за то, что он сделался императором в Африке, но за то, что вел род свой от Сципионов. Во многих книгах нахожу и этого Гордиана, и сына его, названными одинаково императорами и прозванными Антонинами; другие зовут их Антониями. После того прибыли они в Карфаген с царским церемониалом, при увенчанных лаврами фасциях. Сын Гордиана, быв легатом отца, по примеру Сципионов, как уверяет греческий историк Дексипп, получил право меча. {23}

Отрывок 10

Там же, гл. 19.

Корд говорит, что он (Гордиан младший) никогда не хотел жениться. Дексипп, напротив того, думает, что Гордиан Третий, который еще отроком достигнул верховной власти вместе с Бальбином и Пупиэном, или Максимом, был его сын.

Там же, гл. 23.

Дексипп настаивает, что от сына Гордианова родился третий Гордиан.

Там же, гл. 2.

Гордианов было трое, а не двое, как пишут некоторые несведущие писатели, а это могли бы они узнать из греческих историков Арриана и Дексиппа, которые хотя и кратко, но верно все описали.

Отрывок 11

Idem in Maximo et Balbino, c. 1.

Вошли в курию два консулария, мужи замечательные, Максим и Бальбин. Из них Максим большей частью историков умалчивается; на место же его поименован Пупиэн; между тем Дексипп и Аравиан 7 говорят, что после {24} Гордианов избраны были против Максимина Максим и Бальбин, из которых один прославился добротой, а другой мужеством и строгостью...

Ibid., с. 15.

Дексипп, греческий историк, говорит, что Максим и Бальбин были избраны императорами против Максимина после двух Гордианов и что Максимин был побежден Максимом, а не Пупиэном.

Ibid., с. 7.

Дексипп, Арриан и многие другие греки пишут, что Максим и Бальбин были избраны императорами против Максимина, что Максим отправился с войском и готовился дать сражение у Равенны, что он увидел Аквилею победителем. Латинские же писатели говорят, что не Максим, а Пупиэн воевал против Максимина под Аквилеей и победил его. Откуда возникла эта ошибка, не знаю: не одно ли и то же лицо Пупиэн и Максим 8?

Отрывок 12

Ibid. in Maximino juniore, с. 6.

Наконец, когда обнесли на копье голову Максимина, что произвело большое удовольствие, то {25} естественно было, что и голову его сына так же будут обносить. Дексипп прибавляет, что ненависть к Максимину была так велика, что, по убиении Гордианов, сенат назначил двадцать человек, чтобы противопоставить их Максимину. Из числа их были Бальбин и Максим, которых сделали императорами против него. Он же говорит, что Анолин, назначенный Максимом префектом претории, и его сын были убиты на глазах оставленного уже войском Максимина.

Отрывок 13

Idem in Maximo et Balbino, c. 16.

При них карпы сражались с мезами (мисийцами), и в то же время началась война Скифская и разорена Истрия, или, как Дексипп называет, Истрийское гражданство. Дексипп очень хвалит Бальбина и говорит, что он с твердостью духа пошел навстречу неприятелю и был убит, что он не боялся смерти, что был во всех отношениях весьма образован. О Максимине говорит Дексипп, что он не был таким, каким описан большей частью греческих писателей. Дексипп прибавляет к этому, что ненависть аквилейцев к Максиму была так сильна, что из волос своих жен сделали они тетивы для своих луков и этим способом пускали стрелы. Дексипп и Иродиан, которые написали историю сих императоров, говорят, что Максим и Бальбин были избраны сенатом {26} против Максимина после погибели в Африке двух Гордианов, с которыми избран был и отрок Гордиан Третий.

Отрывок 14

Trebelius in Triginta tyrannis, с. 32. (с лат.).

Дексипп пишет, что Тит — трибун мавров, оставленный Максимом — частным человеком, принял верховную власть, по уверению одних, из страха насильственной смерти, а по уверению большинства — против воли, вынужденный воинами; но он был убит своими же воинами несколько дней после того, как Магн, бывший консулом, отомстил им за оставление Максимина. Он царствовал шесть месяцев.

Отрывок 15

Syncellus, p. 376, А (с греч.).

Скифы, называемые готфами, переправившись через реку Истр при Декии, большой массой опустошали Римскую державу. Декий, напав на них, как рассказывает Дексипп, и истребив их до тридцати тысяч человек, все-таки был ими до такой степени поражен, что потерял Филиппополь, который был ими взят, причем убито было множество фракийцев. Когда скифы возвращались восвояси, этот самый Декий-богоборец напал на них вместе с сыном ночью у Аврита, так называемого Форума Фемврония. Скифы возвратились с множеством военноплен-{27}ных и огромной добычей, а войска (т. е. римские) избрали императором бывшего консула Галла вместе с Волузианом, сыном Декия. Они царствовали, по известию Дексиппа, 18 месяцев, не совершив ничего достопримечательного; по другим — 3 года, а по третьим — 2 9.

Отрывок 16

Crameri Anecdota. Paris. II. 153, 20.

Мы нашли перечень олимпиадам до Праксидаманта 10 — это говорит Евсевий. А другие летописцы, и между ними Дексипп Афинянин, упоминают и о следующих затем олимпиадах, и о победителях на них. Дексипп, написавший хронологическую историю до 262-й Олимпиады (т. е. 269 л. по Р. X.), утверждает, что на этой последней победу одержал Дионисий Александриец. {28}

Из Дексиппова сочинения о войне скифской 11

Отрывок 17

Ехс. De stratagem, с. IV. ’Εκ τν Δεξίππ. Πολιορκία Μαρκιανπόλεως 12.

Название Маркианополя сообщила этому городу сестра императора Траяна — так утверждают жители его 13. Скифы, полагая, что можно взять го-{29}род силой, удержались от прямого нападения, а свозили как можно больше камней к стенам его, для того чтобы, насыпав их целые кучи, можно было пустить их в дело в большом количестве. Этим способом думали они произвести на стене большое истребление людей; и так как неприятели заняты будут более оборонительными, чем наступательными действиями, то город легко будет взять. Горожане заранее запаслись всем необходимым на время осады. Максим, человек бедный от рождения, преданный философии, готовый в этих обстоятельствах действовать не только за вождя, но и за доброго солдата, всех ободрял и убеждал, чтобы не оборонялись в то время, как неприятели станут кидаться каменьем, но стоять под бойницами, охранять себя щитами и всем тем, чем можно прикрыться, отражая таким образом удары врагов. Когда варварам показалось, что довольно наготовлено камней, то они все вместе обступили стену, и одни метали дроты, а другие кидали каменьем в людей, стоявших на бойницах; дроты и камни так часто и беспрерывно следовали одни за другими, что можно было сравнить их с самым густым градом. Жители города оберегали сколько могли и себя, и стену, но отнюдь не оборонялись, следуя данному им приказу. Как скоро истощился у варваров без всякого с их стороны успеха запас камней, дротов и стрел и исчезла надежда взять город без малейшего труда, то они впали в уныние и, по вызову вождей своих, от-{30}далились и расположились станом недалеко от города. Приближался час солнечного заката. Пропустив несколько дней, они снова подошли и, окружив стену, стали кидаться, тогда только Максим объявил горожанам, что настала для них пора напасть. Вот как это произошло. Ободренные недавним безуспешным удалением варваров, горожане подняли крик и пустили в них камнями и дротами насколько могли. Так как варвары стояли густой массой и в то же время, не ожидая встретить сверху какое-нибудь сопротивление, не совсем исправно себя защитили,— притом же и удары следовали частые, и направлены были с высокого места, да и неприятелей было множество,— то и вышло, что горожане, хоть бы и пожелали, не могли иметь неудачи. Скифы, стесненные, не имея возможности противиться мисийцам как по причине бойниц, так и по причине укрепления ворот, не устояли под их ударами, не могли дольше оставаться и ушли без успеха 14. {31}

Отрывок 18

Ехс. De Sent. Mai 324; Nieb. 22; Mul. 19.

<...> 15 Неприятели будут думать, что по неопытности в военных делах, не присутствовав никогда в сражениях, вы будете действовать скорее отважно, чем осмотрительно. Ваше предприятие подлежит тем большей ответственности, чем предмет его похвальнее. Я желал бы, чтоб вы могли на деле быть полезными отечеству. Я уверен, что в сражениях та храбрость надеж-{32}на, которая соединена с опытностью; без опытности храбрость ненадежна. Без благоразумия и не вовремя отважные только губят себя. Тот вернее одерживает победу, кто разумом предусматривает последствия битвы, нежели тот, кто с пылом стремится к ней. Убеждаю вас, при таком вашем рвении, обратить внимание на непостоянство толпы народной и не быть нерадивыми к делу общественного спасения. При нерадении положение ваше ни за что подвергнется опасностям и дух ваш ослабнет более, нежели в том случае, когда бы он стал заботиться о целости города и предусматривать будущее. Равно виновен и тот, кто по малодушию отказывается от предстоящего труда, и тот, кто по самонадеянности, без нужды, вдается в опасности, когда мог бы сберечь жизнь свою, не подвергая ее опасностям. Кто полагается на рассудок, тот действует с большей уверенностью, чем тот, кто безрассудно отдается неизвестному течению обстоятельств. Случайности войны либо по необходимости усиливают смелость людей, вдающихся в опасные предприятия, либо придают им то благоразумие, которое соединено с безопасностью, ибо оно заставляет их действовать не из страха, не по принуждению, но из предусмотрительности.

Рассуждая таким образом, вы не должны без помощи союзников идти на битву с воинами, которые встретят вас с твердой силой, у которых многочисленная конница, многочисленная тяжело- и легковооруженная пехота, которые стра-{33}шны своей опытностью в военном деле и своей наружностью, а потрясением оружия, угрозами, издаваемыми громким голосом, могут привести в робость тех, кто первый на них нападает. Не подвергайте же себя очевидной опасности, когда можете со стен защищаться безопасно. Людям, которые в первый раз идут на бой, надежда придает бодрость, она прельщает их успехом 16.

Нет сомнения, что и при равных силах вступать в сражение одним, без полководца, дело самое неверное и опасное. Быть под начальством полководца и действовать заодно с другими — это самое безопасное как в совещаниях, так и в битвах, потому что стоящие близ нас легко могут исправить наши ошибки. Лучше, действуя удачно заодно с другими, приобрести меньше славы, нежели, предприняв что-нибудь в одиночку, не иметь успеха по недостатку в мерах благоразумия. Когда те, которые могут помочь, очень далеко, то по одинокости положения пустить-{34}ся в какое-нибудь дело при благоприятных обстоятельствах простительно. Но когда близ вас войско, искусившееся в боях и на деле показавшее опытность в науке побеждать, когда притом вы вне всякой опасности, имея между собой и неприятелем твердость наших стен, то завязать дело вопреки мнению начальника, хотя бы вышла и удача, мне кажется, заслуживает нарекание как по неповиновению вождю, так и потому, что оно было предпринято с сомнительным успехом.

Если же кто из вас печалится о том, что лишен удовольствий, которыми наслаждался в предместьях города и на дачах, и что не пользуется приятностями богатства, тот пусть знает, что настоящее удовольствие кратковременно и не может быть для него слишком ощутительным, так как тут дело идет о зданиях, а мы не замедлим явиться туда, чтобы воспрепятствовать конечному их разорению, и скоро будем в состоянии возвратить приносимые ими выгоды. Но пусть он также знает, что не может уничтожить опасностей, которым он подвергает себя. Должно противополагать минутному неудовольствию всегдашнюю безопасность. Оно не всех касается, но более всего богатых, которые, имея средства, и без нашего пособия вскоре получат потерянное. Итак, удержите ваше стремление, если не хотите ни себе повредить, ни ослушаться вождя: вам нужно остаться внутри города. Пусть оживляет вас надежда, что мы ни приготовлениями, ни помышлениями не предадим обществен-{35}ного блага и через несколько дней явимся к вам на помощь с военной силой, и пока вы находитесь внутри стен, мы будем заботиться об успехе дела вне их. Уже то, что совершено при Никополе 17, доказывает, что мои обещания недалеки от истины — если слова мои не покажутся вам хвастливыми. В важнейших делах должно назначать в советники и в помощники тех людей, которые в прежних делах уже явили свою опытность и ясно указали на то, что полезно.

Отрывок 19

Ехс. De Strategem. С. V: Εκ τν Δεξίππ. Πολιορκία Φιλιπππόλεως.

Город Филиппополь лежит на границе Фракии и Македонии, при реке Эвре. Говорят, что он был заселен Филиппом, сыном Аминтовым, владетелем македонским, от которого город и получил свое название. Его-то и осадили скифы, как древнейший и пространный, а воевали они его вот как. Неся над головами щиты для {36} охранения себя от пускаемых в них снарядов, они обступали кругом весь город и замечали, где бы, по тонкости и низменности стен, удобнее пробить их или приставкой лестниц на них влезть. Сперва при нападении метали дроты и стреляли; стоящие наверху сильно оборонялись везде, куда только приближались неприятели. Затем пытались взять самый город: утвердили лестницы, подвезли машины. Это были брусья, сплоченные четырехугольником, что-то вроде домиков. Они обтянули их сверху шкурами для того, чтобы при нападении на ворота обезопасить себя от всяких пускаемых в них снарядов; над собой выдвинули щиты, а машины передвигали на колесах рычагами. Некоторые из осаждавших, приподнимая предлинные брусья, окованные железом, для того, чтобы им не дробиться при столкновении со стеной, старались ими проломать стену. Другая часть осаждавших приставляла лестницы, из которых одни сплочены были по прямой линии, а другие, с колесами, сгибались на обе стороны. Они подвозили эти последние лестницы к стене, разгибали их посредством веревок, прикрепленных к концам этих лестниц, и, распрямив таким образом, приставляли их к стене. Наконец, были и такие, которые подвозили к городской стене и деревянные башни на колесах с тем, чтобы, придвинув их поближе, набросить на стену мосты и, приведши их к одному с ней уровню, устроить войску переход. Вот какое множество машин было у скифов. Однако ж фракийцев доставало {37} на то, чтобы противодействовать каждому движению: некоторые из этих машин уничтожали они вместе с людьми большими, на телегах подвозимыми камнями, а другие сжигали факелами, серой и смолой. На лестницы скатывали они бревна, горизонтально положенные, и камни, чтобы от сильного их стремления дробились щиты и лестницы наступающих. Неприятели, не получая успеха от своих машин, впали в унынье; потом, рассуждая о том, как продолжать войну, решились устроить у города высокие земляные насыпи для того, чтобы можно им было биться, стоя в уровень с горожанами. Насыпь устроили они следующим образом: от близлежащих зданий свозили они бревна и, застановив себя щитами, сбрасывали эти бревна в ров торчмя, рядом, как это обыкновенно делается. Сделавши это, они навезли земли и всякого мусору (и свалили) промежду обоими краями рва. Так ускорили они возрастание насыпи. Фракийцы, видя происходящее, что против них устраивается насыпь, наколотили в землю бревен, прикрепили к ним доски и таким образом воздвигнули над стеной высокий оплот. А к этому еще вот что придумали: ночью, в час совершенного покоя, спустили со стены на веревках мужественного и смелого человека и дали ему нести к насыпи зажженный факел и сосуд со смолой, серой и тому подобными веществами. Он зажег леса, поддерживавшие насыпь, и когда они подгорели, разом рухнула и вся насыпь. При этой неудаче скифы придумали убить весь скот, который не годил-{38}ся, и всех пленных, удрученных болезнью или старостью, и свалить в ров эти трупы вместе со всяким ломом. На третий день трупы раздулись и тем содействовали немалой высоте насыпи. Фракийцы пробили стену не больше как в ширину узких дверец и через это отверстие каждую ночь свозили к себе землю. Варвары уже и не знали, что им делать. Тем и кончилась осада скифов 18.

Отрывок 20

Ехс. De Sent. Mai 328, Nieb. 26, Mul. 21.

Сражения решаются более твердостью, чем многолюдством. Силы наши не ничтожные: нас собралось две тысячи человек, занимаемый нами пункт самый крепкий. Отсюда мы будем устремляться на неприятелей и вредить им, нападая на рассеянных и ставя на пути их засады. Таким образом, одерживая над ними верх, мы усилимся, а им внушим немалый страх. Если же они соберутся, мы и тогда будем в состоянии противиться им (оружием) при помощи крепкого нашего положения и этого леса. Неприятели, нападая с разных сторон на людей, не совсем им видных, дрогнут и не будут в состоянии сражаться по-прежнему. Расстроившись, они не {39} будут знать, куда пускать стрелы и дроты; пущенные ими стрелы не попадут в нас, а они сами больше прежнего от нас потерпят. Ограждаемые лесом, мы будем пускать стрелы и метко, и с выгоднейшего места. Действия наши будут обезопасены, и мы едва ли потерпим урон. Если придется вступить врукопашную, то должно помнить, что в величайших опасностях является и величайшая отвага, что в случаях отчаянных сопротивление сильнее и что в самых трудных обстоятельствах, при напряжении всех сил, когда сражаешься за то, что всего дороже, и надеешься отомстить врагу, является неожиданное мужество. А кто прежде нас имел более причин к негодованию против врагов, во власти которых наши семейства и наш город? В надежде получить свободу нападут на неприятеля и те, которые действуют вместе с ним и по необходимости, и по принуждению, как только увидят наше нападение.

Мне известно, что морская сила царская недалеко от нас для подания нам помощи 19. Соединясь с нею, мы вступим в бой самым выгодным образом. К тому же я думаю, что и в других эллинах мы возбудим равную бодрость. Я сам, не быв ни вне опасности, ни в счастливейшем положении, нежели вы, разделяю вашу участь, желая отличиться, перенести все труды и опасности, приобрести то, что всего драго-{40}ценнее, и не посрамить в себе достоинства нашего города. Знайте, сограждане: всем людям определено кончить жизнь. Но смерть в битве за отечество приносит с собой прекрасную награду и славу вечную. Если кого-нибудь из вас вследствие того, что мы сказали, смущает несчастье города и он из-за этого унывает, то да будет ему известно, что большая часть городов взята была неприятелями хитростью, когда они находились без защитников... Если мы не будем в состоянии выдержать, напора варваров, то невредимо удалимся на высоты; оттуда станем их отражать, и трудность их положения обратится в нашу пользу.

И само счастье должно нам содействовать, потому что дело наше самое справедливое: мы хотим отомстить тем, которые напали на нас первыми. Большую часть дел человеческих устраивает божество. Оно готово уменьшить бедствия и привести людей к лучшему положению. Нам должно притом помнить достоинство нашего отечества и быть для всех эллинов примером твердости и свободы и как между современниками, так и в потомстве заслужить славу незабвенную, доказав на деле, что и в несчастьях дух афинян не слабеет. Приняв гаслом войны наших детей и милых и их спасение, мы ополчимся на врагов, призывая на помощь богов — покровителей страны нашей. Так говорил Дексипп. Эти слова, которых было достаточно для возбуждения афинян, одушевили их мужеством; они просили Дексиппа быть их предводителем. {41}

Усердие людей, избравших лучшую часть, заслуживает похвалы, хотя бы последствия не соответствовали их ожиданиям.

Для лица начальствующего всякая неудача, (в государственных делах) горестнее, нежели для частного лица собственное его несчастье. Несчастие частного человека ограничивается им одним, а в начальствующем отзывается всякое несчастье... Мне придает бодрости то самое, что было началом нашего несчастья.

Так в собрании народном говорил эллинам Дексипп, человек, по праву получивший начальство и управлявший делами с убеждением... 20

Отрывок 21

Trebellius in Claudio, c. 12.

Когда Клавдий переселился к богам и звездам, то Квинтилл, брат его, принял на себя вер-{42}ховную власть. При нем остатки варваров опустошили Анхиал и усиливались взять Никополь, но были сокрушены мужеством областных жителей. По кратковременности своего владычества Квинтилл не мог совершить ничего, достойного (славы) империи. На седьмой же день за то, что показал себя важным и строгим к воинам и обещал в себе истинного начальника, он убит таким же образом, как Гальба и Пертинакс. Дексипп не говорит, что Квинтилл 21 убит, а только что умер; но не говорит, что от болезни, и от этого возникает подозрение.

Отрывок 22

Ехс. De Stratagem, с. VI, р. 25. Εκ τν Δεξίππ. Σίδης πολιορκία.

Скифы осаждали Сиду — это один из городов Ликии. Так как в стенах города был большой запас всякого рода снарядов и множество людей бодро принимались за дело, то осаждавшие готовили машины и подводили их к стене. Но жителей и на это ставало: они сбрасывали сверху все, что только могло препятствовать осаде. Тогда {43} скифы устроили деревянные башни, одинакой вышины с городскими стенами, и подкатили их на колесах к самым стенам. Спереди обшили они башни свои либо тонким листовым железом, плотно приколоченным к брусьям, либо кожами и другими неудобосгораемыми веществами. Жители же города придумали против этого следующее: они «выставляли стоймя огромные доски у того места, куда неприятели намеревались подкатить машины; к доскам прилаживали поперечные брусья и пол; на середине досок устраивались дверцы, в которые могло войти по человеку до самой груди. Таким образом эти люди, стоя выше своих неприятелей, могли отражать их сверху. К тому же они спускали сверху и развешивали кругом бурки и шкуры, так как эта защита нелегко загорается и мягкостью своей задерживает, а не отражает удары дротов и копий. Затем с обеих сторон завязался сильный бой, и так как скифы напрасно лишь тратили время и потеряли надежду на успех, то и отошли 22.

Отрывок 23

Ехс. De legat gent Nieb. 11; Mul. 24. Mai II. 319.

Когда Аврелиан разбил наголову скифов-юфунгов и истребил многих из них во вре-{44}мя их бегства, при переправе через реку Истр, то остальные отправили к нему посольство с предложением о мире. Однако же и после такого урона они делали мирные предложения спокойно и без страха. Поступая таким образом, они надеялись и впредь получать деньги, прежде посылаемые к ним от римлян, как будто бы и римляне, со своей стороны, не совсем были без страха. По прибытии посланников Аврелиан дал им знать, что он на следующий день займется предметом, по которому они приехали. Затем он выстроил войско в боевой порядок, желая этим сделать сильное впечатление на юфунгов. Когда он доволен был стройностью войска, то, облеченный в порфиру, взошел на высокий помост и построил войско кругом себя полумесяцем. Тут предстояли верхом на конях все те, которые имели при императоре какое-либо начальство. За ним были знамена собранного войска. Это золотые орлы, изображения императорские и списки полков, начертанные золотыми буквами. Все эти знаки были высоко подняты на высеребренных древках копий. При таком церемониале император велел призвать юфунгов. Они были поражены этим зрелищем и долго пребывали в молчании. Когда царь позволил им говорить, то они через переводчика сказали следующее: «Мы желаем мира не потому, чтобы постигшая нас теперь превратность счастья слишком поразила нас и не потому, чтобы у нас было мало силы и были бы мы в военном деле неискусны; мы желаем мира не из од-{45}ной своей выгоды, как бы прикрывая слабость свою под благовидным предлогом. К продолжению войны остается еще у нас такой избыток войск и по числу, и по силе, что меньшей частью их мы напали на лежащие при Истре города и едва не заняли всей Италии. Мы выставили в поле сорок тысяч конницы — это не сброд разноплеменный и бессильный, но чистые юфунги, которых слава в конном бою всем известна. Наша пехота вдвое против конницы; мы не хотим смешением с чужими помрачить храбрость нашего войска. При таких приготовлениях к продолжению войны мы не намерены тягаться с вами насчет того, что случилось 23. Мы предпочитаем мир войне не потому, что мы побеждены, хотя и не совершенно, но потому, что будущее не известно 24. Мы полагаем, что при благоприятном случае и вы, согласны на прекращение прежнего раздора с юфунгами, тем более что оба народа по взаимному доверию имеют издавна расположение к покою. {46} Это доверие должно теперь прекратить временно и необдуманно возникшую ссору и обратить обе стороны к прежнему, выгоднейшему для нас положению. Во время войны мы не производили грабежей частыми наездами, мы хотели только собрать необходимые припасы. Мы были спокойны до самого дня битвы и вместе с вашей военной силой отражали тех, которые производили на вас нападения 25. Мы готовы и теперь делать то же. Вы будете оттого вне всякой опасности, и если соединится многочисленная рать обоих народов, то никакие другие силы не будут в состоянии с нами сражаться. Но если кто, возносясь успехом в войне, не склонен к примирению, тот пусть знает, что самонадеянность его не прочна, что крайне скользко предаваться видимому благоденствию, увлекаться настоящей благоприятностью счастья, полагаться на одни только благие надежды и в безрассудстве забывать перевороты счастья и отказываться от предлагаемого выгодного союза. Нередко самые многочисленные войска, полагающиеся на собственные свои силы, исполненные презрения к неприятелю, неосмотрительно устремляются в бой, действуют неосторожно {47} и большей частью терпят урон. Напротив того, войско, действующее в неожиданных и внезапных обстоятельствах с рассудком и твердостью, неодолимо для неприятелей. Обманутые надеждой, и мы сперва разделили силу свою надвое и потерпели на реке поражение; но это более дело счастья, чем вашей храбрости. А теперь, при нашей предусмотрительности в будущем, мы надеемся, что вы не выдержите нашего напора. Итак, лучше всего вам, заключив мир, воспользоваться плодами согласия, на войне действовать вместе с нами и, укрепясь союзом с нами, одерживать верх над неприятелем. Если вы рассудите за благо это сделать, то по справедливости нам следует с вас получать, для утверждения дружбы, столько золота и серебра в монетах или в слитках, сколько вы давали нам прежде. Если вы откажете нам в этом, то мы будем воевать против вас и мстить вам, как врагам, сколько будет силы».

На эти слова царь римский отвечал юфунгам: «Когда бы вы изложили ясно предложения, с которыми вы сюда прибыли, то и нам было бы нетрудно, выслушав вас, дать приличный ответ. Но сказанное вами с виду хорошо, а на деле худо. Вы то упоминаете о мире, то грозите нам войной; вы смешиваете одно с другим, отчего и мы приведены в затруднение, на что прежде отвечать, так чтобы не ошибиться. Однако же нам остается рассудить о предстоящих обстоятельствах; должно раз-{48}делить вашу речь на две части и возразить на ту и на другую. Если вы искренно предлагаете мир, к чему упоминать о выдаче вам денег? Хотя в этом случае победившие не могут дать скоро ответ о согласии своем или отказе. Если же вы думаете еще, что примирение должно клониться к вашей пользе и к ожидаемым от войны выгодам; если вы, после того как были побеждены, пришли с тем, чтобы требовать от нас как бы дани, в той мысли, что мы ищем только наслаждений и удобств, даруемых миром; если вы держитесь прежнего вашего намерения, не почитаете благодеянием для себя прекращения военных действий, но требуете как бы награды за оказываемое вам прощение и хотите, чтобы настоящий вызов к дружбе был покупной, а не добровольный, то знайте, что множеством сил, которыми величаетесь, вы не изумите нас, как людей, в военном деле неопытных, и что, обремененные богатой добычей Италии, вы не уйдете домой спокойно и безопасно. Известна нам ваша пехотная рать, известна и конная, и мы, сколько станет силы, будем им противостоять. Мы отваживаемся на бой с уверенностью, мы отступаем с предусмотрительностью, потому что во всем руководит нас свой ум-царь, от которого всякая сила получает особенную твердость, и отличаемся опытностью в деле ратном. А вы? Вы нападаете с поспешностью, и, по недальновидности подвергаясь неудачам, вы раскаиваетесь, когда на самом деле понесете ущерб {49} от своей опрометчивости, ибо люди, стремящиеся к предприятиям со всем пылом страсти, непременно имеют неудачу в важнейшем. Ваши дела поспешны, но вскоре за ними следует раскаяние, и это нимало не удивительно, потому что вы имеете в нас противников, которые различны от вас свойствами и делами. Вы действуете с невежественной дерзостью, а мы с рассудком, силой которого малое число превозмогает над большим,— ибо более полагаемся на благоразумные меры, нежели на силу. Что великая сила, безрассудно действующая в боях, не способна защищаться — это станет вам яснее из опыта, чем из пышного описания: взгляните на бедствия скифов 26. Мы будем говорить с точным показанием дела, которое может быть утверждено свидетелями. Скифы, в числе трехсот тысяч рассеявшиеся на оба материка 27, разбиты нами наголову. Победителям остались блистательные памятники их доблести; слава этих доблестей будет нам принадлежать и ныне, и в будущем и сопровождать нас всегда. Посмотрите на бедствия ала-{50}манов(?) 28. За скорым их предприятием последовало еще скорейшее раскаяние. Что касается до обид, вами нам нанесенных, то мы думаем, что претерпенное вами наказание еще недостаточно, что мы должны переправиться через Истр и удовлетворить нашему гневу в самых пределах ваших за то, что вы первые оскорбили нас, ибо вы среди мира начали против нас военные действия, не объявив нам войны, не имея никакой предыдущей причины жаловаться на нас, движимые одними пустыми прихотями и надеждами, какими воспламеняется бессмысленная толпа. Поэтому мы не теряем надежды, что и божество окажет нам свою помощь, потому что мы не нарушили постановлений договора. Напротив того, юфунги напали на нас несправедливо, не уважая уверений и клятв о мире. По предшествовавшим успехам судя о будущих, мы надеемся, что и вторые будут походить на первые. Надежда в благоприятных обстоятельствах придает смелости, в противных — задает страху. Руководясь в действиях наших рассудком, мы не пускаемся без разбора в догадки о будущих происшествиях, а в предстоящих, как воины, совершившие отличные подвиги, мы не страшимся трудностей военных, от которых ожидается выгода немалая, превышающая по-{51}несенные труды. В толпе вашей нет ни силы телесной, ни душевной. Она теперь между Роданом (Эриданом?) 29 и нашими пределами томится недостатком в припасах; одни бедствия терпит теперь, а другие — еще впереди. Истомленная постоянными трудами, она будет действовать робко. Отвыкнув от долговременного сопротивления, она позволит нам делать с собой что нам вздумается. Итак, вы в очевидной опасности и ваше предложение о мире есть прикрытие вашего страха, вашей робости. К чему принять нам мир, когда от нас зависит поступить с вами как нам угодно, приязненно или враждебно? когда вам закрыты со всех сторон пути к возвращению домой и вы как будто заперты в ограде?»

Эти слова царя поразили посланников юфунгских. Не получив ожидаемого успеха, отчаявшись в заключении мира, они удалились к своим.

Вандилы, совершенно побежденные римлянами при Аврелиане, отправили посольство к римлянам с предложениями о прекращении войны и заключении мира. Много происходило переговоров между императором и посланниками. На следующий день по распущении совета собрано было все римское войско. Царь спросил воинов: что они находят полезным в настоящих обстоятельствах? Они были такого мнения, что надлежало остаться в настоящем счастливом по-{52}ложении и заботиться о своей безопасности. Они объявили свое мнение кликами. Все хотели прекращения войны. Между тем явились цари и начальники вандилов, как им было наказано, и представили заложников из людей, первенствующих по званию и состоянию, так как оба царя и вместе с ними другие, мало уступающие им в достоинстве, выдали своих детей, не изъявив никакого сомнения. После сего приступлено к заключению договора. С того времени две тысячи вандильской конницы служили в римском войске. Одни были избраны из всего народа и причислены к союзникам, другие добровольно вступали в службу римскую. Остальная же толпа вандилов возвратилась в свою землю. Римский правитель доставлял им съестные припасы до самого Истра. Большая часть их дошла до своей земли невредима. Но все те, которые, нарушив договор, рассеялись повсюду для добычи, были истреблены предводителем чужеземного войска; их было не менее пятисот человек. Так как они шли по земле дружественной и гордились заключенным с римлянами миром, то, оставляя главное ополчение, делали нечаянные наезды с согласия своего начальника и наносили стране немало вреда. Начальник их, позволивший им эти беспорядки, был царем их расстрелян. Остальные вандилы разошлись и возвратились домой. Царь римский отправил большую часть пехоты и конницы в Италию. По прошествии немногих дней он и сам туда отправился по причине вторичного вторжения юфунгов. За ним следовал {53} служащий при нем отряд союзников, телохранители, вандилы-союзники и дети, выданные ему в заложники.

Отрывок 24

Iornandes De rebus Get, с. 22 (с лат.).

Геберих при начале своего царствования хотел распространить свою власть над вандалами против Визумара, их царя, из рода Асдингов. Этот род был самый отличный между ними по силе и мужеству. Так говорит Дексипп, который уверяет, что вандалы едва в течение одного года дошли от океана до наших пределов по причине необъятного пространства земель и т. д.

————

Отрывки, неизвестно куда относящиеся

Отрывок 25

Suidas ν. ππος.

Дексипп говорит: «Его лошадь была так приучена, что она то быстро скакала без узды, то смирно шла подле него, когда он шел пешком. Когда же он наклонялся, чтоб объехать кого-нибудь, она поворачивалась весьма ловко 30. {54}

Отрывок 26

Id. v. Παραπολύ.

Они вовсе не хотели слушаться тех, которые советовали принять мир.

Отрывок 27

Id. v. Πατασσοσ.

Начальник был приведен в изумление тем, что ему было объявлено. По природному малодушию и по неопытности в военных делах, навострив уши, со смущенными глазами, с бьющимся сердцем, как будто в ожидании что-то выслушать, он намерен был обратиться в бегство, как это явно видели подчиненные.

Отрывок 28

Id. v. ’Από δ et Εθαρσς.

Склоненный всеми этими выгодами, ни во что не ставя всякого противника, он поступал смело. Они вступили в распрю.

Отрывок 29

Id. v. Παραχρμα.

Немедленно изъявили желание выступить и общим определением объявлен поход. Все стремились к битве.

Отрывок 30

Id. v. ‛Ρωμαίων αρχή.

Дексипп говорит, что причиной возвышения Римский державы была склонность народа к {55} войне и хорошее устройство войска. Все западные народы бодрее народов, живущих на противоположной стороне. Римляне превышают другие народы искусством и устройством, чем они и победили галатов (т. е. галлов). Получив навык в войнах с соседственными народами, они одолели варваров благоустройством, эллинов — природными свойствами и мужеством.

Отрывок 31

Id. Σεμνν.

Ему придавало важности, между прочим, и то обстоятельство, что отец его хорошо предводительствовал войском. {56}

—————