Парадокс: во многих языках письмо от человека к человеку называется так же или почти так же как письменность (letters), но ведь письмо это очень позднее изобретение. Революционное! Гимны, хроники, эпитафии, диалоги, поэмы, эпиграммы плодились и размножались, а писем не было. Во всяком случае, не было писем как развёрнутого диалога с другим. Посылали друг другую всякую чепуху — мышей, мусор, стрелы. Записки на бересте посылали. Но записка и письмо однокоренные, а между ними пропасть как между «личкой» и «личностью».
Взрыв случился в Риме. Это даже несколько странно, потому что римляне как бы всё брали отовсюду, трофейничали-крысятничали. Но письменность в письма они превратили сами, и с ходу, как это бывает, самые первые — самые лучшие. Цицерон, Сенека, Павел.
Потом провал на полтысячелетия, пока Сильвестр II, Герберт Орильякский тож, не воссоздаёт жанр заново.
Заметим, что диалоги мудрецов — еврейских, арабских, китайцев — качественно отличны от писем. В диалогах отсутствует зазор, пространство для обдумывания. Разница как между олимпийскими играми (это письма) и игрой в шахматы на скорость.
Одно из главных условий для появления писем — глобализация. В смысле разъезжания по глобусу друг от друга. Разъезжаются, но не расстаются. Это тоже революционное явление. Много тысячелетий потребности не было письма писать. С глаз долой, из контактов вон.
Письма используют дистанцию количественную для создания нового качества. Больше свободы в письме, чем при диалоге за столом. Поэтому письма вообще далеко не диалогичны, и могут быть письма вообще не диалогичные, как Честерфилда, но и не монолог нимало. Письма не в пустоту и не к себе, письма в душу.