Cимеон Палестинский, Емесский (ум. ок. 560). Сириец, поздний ребёнок - его биография начинается с путешествия юноши Симеона и его 80-летней матери в Иерусалим на праздник Воздвижения Креста; отец Симеона уже мёртв. На подъезде в Иерусалим они познакомились с ещё одной путешествующей богатой сирийской семьёй, в которой Симеон сразу подружился с Иоанном, 22-летним парнем, уже женатым. Иоанн показал Симеону монастыри под Иерусалимом, завёл речь о том, как прекрасно монашество, и кончилось тем, что предложил выбирать: идти в монастырь спасать душу либо идти по пути смерти и греха – с родителями, с женой. Постановка вопроса странная, ничего ужасно греховного в браке и тогда не видели, но ещё страннее, что юноши решили бросить жребий, как им поступить. Как будто, если бы кости легли иначе, надо было бы идти по дороге смерти. Но выпало десять, и друзья отправились в монастырь св. Герасима, стараясь не думать об оставленных родных. Они постриглись через два дня, боясь собственной нерешительности, причём Симеон, на чьих воспоминаниях основывался его биограф, подчёркивал, что любил мать, что даже спал с ней вместе в одной кровати (в чём, кстати, тогда не было никакого криминала, хотя это и было необычно). Сразу же после пострига уже Симеон стал упрашивать Иоанна покинуть монастырь, чтобы уйти в пустыню и стать «восками» - отшельниками. Он не приводил разумных доводов, но очень ясно ссылался на то, что в нём «пылает внутреннее» - сердце, как сказали бы сегодня, и что он «прозревает иную жизнь и иные дела». Они поселились в окрестностях Мёртвого моря, жили друг от друга поодаль (чтобы камнем можно было добросить – правда, не вполне понятно, чтобы можно было со злости бросить камень в соседа или наоборот, чтобы нельзя было добросить; в любом случае, слышать друг друга они могли). Первые годы они страшно скучали по родным, боролись с этой тоской. В какой-то момент обоим было видение: родные сообщили им, что уже «избавились от печали». Очевидно, это выражение было традиционным для обозначения смерти, что, конечно, отчасти объясняет атмосферу, в которой сын от любимой матери сбегал в пустыню – не из ненависти к матери, а из ненависти к печали, которой оказывалась «мирская жизнь». Прошло 29 лет. Симеон решительно заявил Иоанну, что уходит – уходит, чтобы спасать других людей, как и повелел Христос. Иоанн напомнил, что они поклялись не разлучаться – не подействовало. Иоанн сказал, что это искушение сатаны – не подействовало. В конце концов, Иоанн помолился и решил, что Бог действительно хочет, чтобы Симеон пошёл служить людям своим бесстрастием. Служение это оказалось своеобразным – Симеон стал первым в истории Церкви юродивым и, возможно, самым юродивым из юродивых, как Шекспир, первый из современных драматургов по времени, оказался и первым по размаху. Начал он с того, что вошёл в городские ворота Эмесы (ныне сирийский город Химс), волоча за собой дохлую собаку, на следующий день в храме стал бросаться орехами в светильники. И потом большинство его поступков были совершенно бессмысленными имитациями сумасшествия. Некоторые поступки Симеона объясняли тем, что он прозорливец: разбил кувшин, а там было отравленное вино, отстегал колонны ремнём, приговаривая: «Стой!» и во время землетрясения колонны лишь потрескались, целовал мальчишек – и во время чумы они выжили, в отличие от других. Другие поступки прямо воспринимали как чудо: взял в ладонь угли и давайте ими кадить, не чувствуя боли, чтобы обратить еретика к правильной вере. Больше всего эпатажа было связано с обличением ханжей: например, Симеон постился тайно, а публично ел мясо – например, в Великий Четверг. Это роднило его с древними киниками – например, он публично испражнялся, как знаменитый Диоген. Только Диоген нарушал обычаи, чтобы подчеркнуть вторичность обычаев, а Симеон – чтобы подчеркнуть важность главного христианского обычая: снисходительности к другому, бесстрастия, милосердия. Конечно, самым шокирующим в поведении Симеона было то, что он демонстрировал своё бесстрастие в отношениях с женщинами: специально заходил в женскую баню, мог при всех устроить танцы с проститутками. Если кто интересовался, он без стыда демонстрировал, что его «мужское достоинство» никак на соблазны не реагирует – и это-то целомудрие и есть настоящее достоинство мужчины. Люди считали это чудом – хотя Симеону было, когда он только пришёл в город, уже за пятьдесят, что по тогдашним временам было весьма почтенным возрастом. Один из современных исследователей недоумевал, почему в житии Симеона сказано, что он пошёл в город, чтобы спрятать свою добродетель, – но ответ находится в том же житии: Иоанн-то прославился именно потому, что был в пустыне, и к нему шли люди за советом, что монаху – самое вредное дело. Пустыня оказывается только символом уединения, а показное сумасшествие – реальным одиночеством. Впрочем, Иоанн не случайно всё-таки был столько лет другом Симеону, он тоже любил парадоксы, хотя ограничивался словами и смеялся над почитателями: «Пришли в пустыню за водой!». Между тем, он ведь и сам пошёл в пустыню за «водой» – жизнью, да и всё христианство о том же парадоксе формы и содержания. Тот же исследователь (Иванов, 1994, 70) считал, что юродство Симеона направлено против свободы, ибо Симеон веровал в Промысел Божий и учил своими поступками не осуждать грешников – ведь и сам он вёл себя обычно как грешник по форме, но не по содержанию. Между тем, именно потому, что Симеон веровал в то, что всё совершается по воле Божией, он совершал то, что никто другой не осмеливался сделать, что Бог нигде не предписывает, совершал для того, чтобы Промысел осуществился. Симеон призывал не судить, но призывал рассуждать – ведь его поступки именно учили людей рассуждать на очень высоком, абстрактном уровне, смотреть не на форму, а на суть происходящего, и такая рассудительность есть и результат свободы ума, и путь к свободе всего человека. Память 21 июля и в сырную субботу, КЦ 1 июля. Его житие. |
