Яков Кротов

ИСТОРИЯ КАК ЖИЗНЬ

МУЧЕНИК МИЛОСТЫНИ

Глава первая

В каждой стране есть свой Новгород: в Италии - Неаполь, в Америке - Нью-Йорк. Иоанн, прославленный патриарх Александрии, родился в том Неаполе (по-гречески "Неаполь" именно и означает "Новый город"), который находился некогда на острове Кипр. Иоанн был сыном правителя острова. Его отец Епифан правил как наместник, представитель византийского императора. Императором был Юстиниан, прозванный "великим" - единственный из византийских императоров. На империю нападали с востока, севера и запада - Юстиниан отразил нападения и отвоевал множество утраченных земель. Египет и Армения пытались освободиться от имперской власти - Юстиниан удержал их. Вельможи порабощали себе народ - Юстиниан противопоставлял вельможам себя как "представителя народа", поощрял местное самоуправление горожан, помогал епископам противостоять произволу чиновников.

Юстиниан более всего и прославился тем, что защищал православную веру, в 553 году созвал в Константинополе Вселенский собор. Правда, защита веры была одновременно защитой собственной власти. Пятнадцать веков назад люди обычно занимались политикой, не говоря о политике. В языке просто не было слов "национальная независимость", "право на самоопределение". Египтяне и армяне говорили - и думали, - что они сражаются не за свободу Египта или Армении, а за истинную веру. Споры о Боге, о Христе прикрывали споры о земле, о свободе.

Юстиниан умер в 565 году. Иоанн в 565 году был или младенцем, или совсем еще мальчишкой. Ему рассказывали о великом императоре, но рассказы эти все кончались грустно: победы были в прошлом, отвоеванные земли опять были потеряны, еретики, посрамленные на соборах, торжествовали, ибо были в большинстве во многих землях. Великим полководцем теперь уже был не ромейский император, а шах Ирана Хосров Ануширван - он захватывал земли империи на востоке. В Италию, некогда покоренную Юстинианом, в 568 году вторглись длиннобородые варвары - лангобарды - и успешно завоевывали страну. На Кипре все чаще разговаривали не о том, как православные берут пленных, а о том, как православные попадают в плен. Иоанн запомнил: ему показали человека, который много лет провел в плену у персов. Родные считали его умершим и молились за упокой его души, как это было принято тогда - трижды в год: на Богоявление, Пасху, Троицын день. Человек этот рассказывал, что на эти праздники к нему приходил ангел, освобождал от цепей и делал невидимым - невидимым он гулял по далекому персидскому городу.

Глава вторая

Во сне нам может присниться, будто мы проснулись, - и тогда, проснувшись по-настоящему, человек подумает, прежде чем уверит себя, что именно по-настоящему проснулся. Иоанну было пятнадцать лет, когда однажды под утро ему приснилась девушка, "сиявшая ярче солнца", - вспоминал он полвека спустя; "ослепительно красивая", сказали бы мы сегодня. Красота была торжественной: голову украшал венок из веточек оливы.

Иоанн проснулся и увидел, что девушка действительно в комнате. Он перекрестился - первая мысль была, что сатана посылает ему искушение. Пятнадцатилетним юношам часто снятся девушки. Девушки снились, наверное, Иоанну и раньше. Эта девушка была реальнее тех и вовсе не соблазнительна, и Иоанн не только перекрестился, но и заговорил с ней:

— Кто ты и как осмелилась войти в мою комнату, пока я сплю?

Девушка улыбнулась. Улыбка была не презрительной, не соблазняющей. Это была добрая и ласковая улыбка. Так могло бы улыбаться воплощенное сострадание.

— Я первая из дочерей Царя, и, если ты будешь дружить со мною, я представлю тебя Царю. Я одна вхожу к нему в любое время, потому что ради меня Он стал человеком и принес спасение на землю.

Сказав эти загадочные слова, девушка исчезла.

Иоанн не стал думать о том, проснулся ли он в действительности раньше или только сейчас. "Я понял, что это либо Сострадание, либо Милосердие, - вспоминал он (в 1927 году нашли первоначальную биографию святого, написанную знавшими его людьми, в которой местами речь идет именно от первого лица ). - Я быстро оделся и, стараясь никого не будить, пошел в церковь. Уже светало. По дороге я встретил человека, дрожащего от холода, и отдал ему мою накидку из козьей шкуры".

Юноша вовсе не из сострадания сделал благородный жест. Он и в церковь-то пошел, чтобы молиться о даре различения духов, и теперь укрывал дрожащие плечи ближнего, а сам думал дословно следующее: "Теперь я выясню, было ли мое видение подлинным или демонским". Юноша был полон сомнений - не в Боге, а в себе, в своей способности верить настолько, чтобы различать святое от святошеского. Только он ответ на сомнения искал, не перелистывая книги или перекраивая штаны, а давая милостыню.

Церкви еще не было видно, как на дороге как-то сразу появился человек в белом. Он дал Иоанну кошелек с сотней серебряных монет - принимая кошель, юноша уже знал точно, сколько там, - и сказал:

— Возьми это, дружище, и трать по своему усмотрению.

Кошелек был тяжеленький. "Уж это не фантазия", - подумал Иоанн. Что этот сон и, особенно, мысли Иоанна не выдуманы благочестивым усердием, а подлинно были поведаны святым, видно из неожиданного окончания или, вернее, продолжения этого эпизода. Иоанн вовсе не перестал сомневаться, наоборот: он вновь и вновь давал милостыню, повторяя про себя: "Посмотрим, воздаст ли мне Бог сторицей, как Он говорил".

Между тем Бог ни в какой части этого эпизода не появляется, и про "сторицу" ничего сказано не было. Это Иоанн задним числом так истолковал слова девушки - потому что всякий раз после раздачи милостыни деньги откуда-то прибегали к нему.

Завистливый холоп, глядя на разжившегося деньгами губернаторского сына, сказал бы, что ничего удивительного в таком изобилии денег нет. Но сам сын губернатора лучше знал, что деньги ни с того ни с сего никогда не появляются, даже - и особенно - у богатых людей. В конце концов, он сказал себе:

— Перестань, гнусная душонка, искушать Того, Кто не может поддаться искушению.

Тоже несколько двусмысленно. Но в разговоре с самим собой человек может позволить себе не оттачивать мысль до кристальной ясности. Речь вовсе не шла о том, чтобы перестать подавать милостыню. Иоанн решил, что отныне будет подавать милостыню не для того, чтобы проверить, действительно ли Бог все вернет сторицей, а чтобы дать свободу состраданию и милосердию, которые живут в каждом сердце и которых большинство людей стесняется выпускать на волю.

Глава третья

Это - самая короткая глава. Она посвящена большей части жизни Иоанна. Из примерно семидесяти лет своей жизни он лишь последние девять был "видным деятелем". А шестьдесят лет он прожил на Кипре в полной неизвестности. То есть на Кипре-то его, конечно, знали - не так много на этом острове аристократов, да еще таких, которые сочетают знатность и богатство с набожностью и щедростью, словно редьку с медом. Знали его в Константинополе, при дворе - по той же причине. Но как именно и кому Иоанн раздавал милостыню все те сорок пять лет, которые прошли после его чудесного сна, мы не знаем.

То, что у большинства людей наполняет всю жизнь, в биографии Иоанна заняло несколько строчек. Он женился по настоянию отца. Это означает, что юноша подумывал о монашестве или о том, чтобы вести жизнь девственника в привычном ему окружении. Юноша, столь строптивый в отношениях с Богом, с родителем был поразительно кроток. Однако не преминул воспользоваться последней лазейкой и договорился с женой - да что там! не "договорился", не "убедил", а попросту приказал жене, ведь все-таки он был мужчиной, и восточным мужчиной, - итак, договорился с женой о том, что брак их будет фиктивным, без каких-либо супружеских сношений.

Отец быстро - через год, через два - разгадал уловку. А может быть, жена не выдержала и пожаловалась свекру. Так или иначе, отец еще раз воспользовался своей родительской властью и приказал сыну произвести наследника, не срамить семью. Иоанн родил семерых детей. Все они умерли еще в младенчестве.

Иоанн явно не хотел быть монахом: ведь и после смерти отца он оставался в миру. Старость он встречал уважаемым, богатым и знатным гражданином.

Глава четвертая

В 602 году в Константинополе произошло то, о чем мечтали и до того, и после многие угнетенные бедняки: народное восстание увенчалось успехом. Вождь восставших - солдат Фока - оказался на императорском престоле. Фока никаких особенных реформ не произвел. Он просто устроил грандиозную резню, террор против всех и вся. Поэтому, когда в 610 году двое военачальников и родственников - Ираклий и Никета - выступили против Фоки, радовалась не только знать. Ираклий атаковал силы Фоки в Константинополе, Никета - в Александрии, столице Египта, втором по значению городе империи. Ираклий стал императором, Никета - "августейшим префектом" Египта.

Помимо прочих задач, героям предстояло назначить нового патриарха Александрии, главу всей египетской церкви. Они выбрали Иоанна. Тот был поставлен патриархом прямо из мирян - один из последних, а может быть, просто последний случай в истории Церкви.

Начать жизнь, когда она обычно кончается, - не исключение, а, скорее, обычай для высших служителей Церкви в обществах с жесткой структурой. Да и "жизнь" ли начиналась? Большинство египетских христиан ненавидели византийцев, ненавидели патриархов, которых назначала Византия, ненавидели сам пост, саму "юрисдикцию".

Египтяне считали, что их церковь была основана евангелистом Марком, когда Константинополя вовсе не существовало. Египтяне гордились тем, что в их стране родилось монашество. Египтяне гордились тем, что их патриархи - со святого Афанасия Александрийского до святого Кирилла, тоже, естественно, Александрийского - противостояли всевозможным ересям. И, разумеется, египтяне помнили, что ереси всегда исходили из Константинополя, от византийцев. Более того: ереси исходили от патриархов Константинопольских.

За два столетия до Иоанна патриархом Александрийским был святой Кирилл. Он боролся с патриархом Константинополя Несторием за чистоту православия, отстаивая единство во Христе божественного и человеческого. Иногда, чтобы подчеркнуть это единство, св. Кирилл говорил, что во Христе просто одна-единственная природа. Преемник святого Кирилла - его также звали Кирилл - уже боролся не столько за чистоту православия, сколько за точность всего сказанного своим предшественником.

Второй Кирилл Александрийский был осуждён как еретик - "единоприродник", "монофизит" по-гречески. Осуждён всеми прочими патриархами, осуждён Папой Римским, осуждён Вселенским собором. Египтян это не впечатлило. Мало кто понимал смысл богословского спора, отличие "единства" от "единственности". Но всякий чувствовал: преемники святых, продолжатели их борьбы с византийскими ересями, осуждены теми же византийцами.

В результате, когда Иоанн принял назначение патриархом Александрии, он оказался в стране с двумя церквами. Одна - его: официальная, признанная властями (к сожалению, большинство народа считало эти власти оккупационными). Это была очень богатая конфессия, получавшая десятину, долю в торговле хлебом - главной статье экспорта Египта. В этой конфессии было множество администраторов. Может быть, в ней было больше патриарших чиновников, чем прихожан.

Была и другая конфессия - "монофизитская". К ней принадлежали большинство народа, большинство священников, большинство приходов. Патриарха, назначавшегося византийскими властями, монофизиты не признавали; у них был свой патриарх. Эта церковь была бедной, но независимой. Византийские власти и патриарха - византийского ставленника - ненавидели люто. Тысячу лет спустя византийцы, ненавидевшие Рим, говорили: "Лучше чалма, чем тиара". И действительно, оказались в рабстве у мусульман. В VI веке египтяне лучше относились к персам и арабам, чем к византийцам.

Иоанн все это прекрасно знал. Он согласился стать патриархом, как согласился жениться, как согласился завести детей, - об этом просили старшие, просили для блага. Император Ираклий, что ни говори, принес в империю мир внутренний и собирался отражать нападение персов извне. Один в чужой стране, один среди моря ненависти и, с точки зрения богословской истинности, среди моря ереси. Предшественник Иоанна пытался бороться с ересью, но Иоанн, заняв престол, обнаружил, что монофизиты господствуют не только в Нильской долине - то есть там, где и жили большинство коренных египтян-коптов, - но и в Александрии, городе по преимуществу греческом, византийском. Лишь семь храмов - из нескольких сотен! - были верны православию.

Не совсем один, конечно, - патриарх Александрии имел огромный штат чиновников. Пускай у патриарха не было паствы - зато у патриархии был неплохой бизнес на зерне. С чего начал Иоанн?

Ответить на этот вопрос трудно, потому что сохранились две биографии Иоанна, а не одна, как чаще бывало в Средние века. Первая была написана его тезкой - Иоанном Мосхом, знаменитым писателем, автором книги о египетском и палестинском монашестве. Мосх писал, что Иоанн начал с мер против еретиков.

Вторая биография была написана соотечественником Иоанна - киприотом и епископом Леонтием. Его не слишком интересовали египетская распря между православными и монофизитами, его интересовал Иоанн. Леонтий писал, что Иоанн начал с мер в защиту бедняков.

Глава пятая

В день торжественного своего поставления Иоанн собрал в патриаршей палате совет. В его биографии часто упоминаются и это место - палата, и это учреждение - совет, куда входили священники и высшие церковные администраторы, люди, подчиненные патриарху, призванные управлять хозяйством патриархии, но одновременно настолько богатые и влиятельные, особенно в виде собрания, что командовать ими было не так-то легко.

Патриарх именно собрал совет, а не стал отдавать приказания каждому чиновнику порознь. Он считался с той системой управления - очень сложной и, в сущности, демократичной, - которая сложилась в египетской Церкви и при которой совет был далеко не декоративным органом. Иоанн и собрал совет не столько для того, чтобы отдать приказание, сколько чтобы произнести проповедь.

— Неверно, друзья мои, мы поступаем, когда кого-либо предпочитаем Христу, - сказал Иоанн.

Все растрогались. Патриарх, искренне, от сердца говорящий о Христе, - это было уже и в VI веке редкостью. К тому же все заинтересовались: кого это сейчас будут обличать за предпочтение кого-то Христу?

— Так пойдите и составьте список всех моих повелителей.

Какая связь? Кого Иоанн имеет в виду? Мужи совета не побоялись прямо спросить об этом патриарха.

— Я провозглашаю своими повелителями и помощниками тех, кого вы называете нищими и бедняками, - объяснил Иоанн. Патриарх был достаточно умен, чтобы не начинать с унижения тех, с кем ему предстояло работать и работать.

Перепись нищих была произведена. Их насчитали семь с половиной тысяч. Кажется, немного для города с населением более миллиона человек. Но, во-первых, в ту эпоху большинство нищих стыдились просить милостыню и перебивались подачками более удачливых родственников, во-вторых, так ли уж рьяно составляли этот список чиновники?

Каждому нищему было назначено ежедневное пособие из патриаршей казны - казна была достаточно велика, чтобы выдержать. В сущности, выделялась мелкая монетка, достаточная, чтобы человек не умер с голоду.

На следующий день после интронизации gатриарх, уже в качестве официального лица, издал эдикт о точном соблюдении правил торговли - то есть о соблюдении точных мер и весов. Такие эдикты издавались, наверное, каждым восточным правителем. За две тысячи лет до Иоанна вавилонские самодержцы уже составляли грозные законы против фальшивых гирь и мерок. Своеобразие этого указа было в его окончании: "Всякий, кто будет уличен в использовании фальшивых мер, передаст свое имущество нуждающимся, хочет он того или нет, и не получит никакого возмещения".

Разумеется, контроль за торговлей - благодеяние, прежде всего, не для нищих, которые ничего купить не могут, но для всех покупателей. Распоряжение же патриарха означало, что казна будет тратиться на контроль, но штрафы войдут не в казну, а нищим. Что, по сути, есть завуалированная форма милостыни, и вспоминали этот указ как милостыню нищим. Бог весть, насколько точно он соблюдался. Святой стал патриархом - уже чудо, и было вовсе невероятным скоплением чудес, если бы все базарные инспектора в Александрии тоже стали святыми.

Глава шестая

В сутках двадцать четыре часа, времени хватает на многое. В один и тот же день, быть может, патриарх Иоанн издал эдикты о мерах, о нищих - и эдикт, запрещавший причащаться у еретиков.

Нет причастия - нет жизни. Православные в Александрии были в меньшинстве. Многие православные жили далеко от православных церквей - в огромном городе их было семь. А причаститься очень хотелось, в случае же болезни было просто необходимо - как умереть без Христа? Рядом - храм монофизитов, похожий на православный как две капли воды, совсем недавно бывший православным, там всё "совсем как у нас". Неужели так уж важно, чему они там учат? Да они "там" и не учат ничему, в храме служат Богу, тому же самому Богу.

Эдикт Иоанна, как сейчас сказали бы, несомненно "обострял", "подчеркивал" религиозные различия, усугублял противостояние. "Милость" всегда связывается в умах людей с "миром". Зачем же милостивый человек разрушает и без того хрупкий мир?

Число храмов за восемь лет его пребывания в Египте увеличилось с семи до семидесяти - вот зачем. Раскаявшихся монофизитских священников патриарх принимал без малейших упреков. А от тех епископов и священников, которых ставил сам, требовал письменное обещание верности православию.

Иоанн, однако, не был бы собой, если бы и сюда не подмешал денежный вопрос, - а милость всегда есть милостыня. Он категорически отказался брать деньги за совершение таинства рукоположения. В его время, да и на протяжении многих последующих веков такая плата считалась совершенно естественной, ее оправдывали тем, что деньги-то берут не за благодать, а за чисто технические расходы: свечи, хор, то, сё... Еретики наскакивали на Церковь, обвиняя ее в корысти и лукавстве, великие богословы сочиняли трактаты, разъясняя отличие платы за свечи от платы за благодать, - ничего не помогало. Иоанн, фактически, каждым бесплатным поставлением подавал милостыню ставленнику. На финансовом положении патриархии это никак не отразилось.

Глава седьмая

Монахов называют "земными ангелами". Но в жизни Церкви, где патриарх символизирует Христа, место ангелов занимают отнюдь не монахи, но чиновники: сотрудники патриаршей канцелярии, секретари, экономы, судьи. Они в незавидной позиции: совсем, казалось бы, близко к святыне, и тем отчетливее видно, что занимаются они делами, от святыни далекими, хотя и неизбежными в мире сем. Их главный соблазн - стать жестокими и озлобленными, ведь к церковному чиновнику обращаются лишь, когда нужно "навести порядок", и каждое его действие должно кого-то ущемить, чтобы кому-то принести добро.

На протяжении многих веков церковные чиновники, как и чиновники светские, находились к тому же в своеобразном положении постоянно недоплачиваемых людей. Им платили гроши, которых не хватало на подобающую положению жизнь. Приходилось брать взятки. Начальство за это не осуждало, народ терпел - но совесть-то никто не может отменить. Это напряжение между реальностью и совестью тоже не делало чиновников мягче.

Иоанн все это, конечно, знал еще на Кипре. Он не мог реформировать общество. Он просто собрал своих чиновников - прежде всего, судей, которых было много, ибо самые многочисленные (и прибыльные) дела ведались в ту эпоху Церковью - о разводах и о наследствах. Ни слова упрека не раздалось на том собрании, наоборот: владыка поднял им зарплату. И только в конце речи процитировал стих из книги Иова: "Огонь пожрет шатры мздоимства" (15, 34). "Не принимайте ни от кого подарков, дело уж больно ненадежное", - так был выражен запрет на взяточничество.

Биограф Иоанна не сообщает, все ли чиновники отказались от взяток и от всех ли взяток отказались. Он отмечает, однако, что чиновники, отказавшиеся от взяток и удовлетворившиеся повышенным жалованьем, стали жить очень хорошо. Это не означает, что Иоанн дал им денег больше, чем они получали взятками. Просто у людей могли измениться представления о том, что такое "хорошая жизнь".

Некоторые же из чиновников, пораженные тем, что без взяток они стали жить лучше, даже отказались от прибавки. Вот это уже - несомненное чудо. Можно было бы не поверить в него, если бы не две детали. Во-первых, биограф не утверждает, что все чиновники отказались от повышенного жалованья, - а если бы лгал, то не удержался бы от преувеличения. Во-вторых, биограф не утверждает, что отказавшиеся стали жить еще лучше.

Главная проблема с чиновничеством - даже не взятки. Чиновник тогда противнее всего, когда и взятку не берет, когда просто не желает ничего слушать, потому что приятнее денег - возможность покуражиться над человеком. Иоанн знал, что многие боятся даже обращаться к чиновникам. Он распорядился так: устраивал экстренный прием дважды в неделю - по средам и пятницам, то есть в дни поста, подчеркивая, что совершает не канцелярский обряд, а подвиг подражания Христу.

Перед собором устанавливали патриаршее кресло и два стула для мирян с репутацией справедливых и почтенных людей. Чиновникам запрещалось при сем присутствовать, был только секретарь.

Каждый имел право прийти с иском, с жалобой на волокиту. Патриарх лично определял, кто из чиновников должен решить дело. А чтобы дело решалось быстро, Иоанн запрещал чиновнику есть до вынесения приговора. Дела решались быстро.

Свою придумку Иоанн объяснял просто, как и подобает патриарху - религиозно: "Если мы, люди, уверены, что в любой момент имеем право войти в дом Божий с нашей мольбой, имеем право теребить недосягаемого Творца мира, право торопить его, то не должны ли и мы возможно быстрее исполнять просьбы наших собратьев-служителей?"

Однажды Иоанн шел в храм Кира и Иоанна, где был престольный праздник. Святые Кир и Иоанн - самые почитаемые в Египте святые, престольный праздник их храма - событие высокоторжественное. И вот, на дороге в ноги к Иоанну с криком упала женщина: "Защити меня, муж сестры моей меня притесняет!"

Мало жалобщикам среды и пятницы! Тебя зять притесняет не час ведь, не два, а давным-давно, ну что ж именно сейчас на него жаловаться? Так, наверное, думали раздосадованные слуги, ласково, но твердо оттесняя женщину. Потом, потом, на обратном пути - такова логика благопристойности. Иоанн, однако, судил иначе - все по той же логике богоподобия: "А как же Господь примет мои молитвы за литургией, если я не приму молитв этой женщины?" И он сперва разобрал дело, потом пошел в церковь.

Глава восьмая

Довольно скоро Иоанна начали побаиваться его подчиненные, как чиновники, так и духовенство. Владыка, нарушив очередность, в одно из воскресений пошел совершать литургию в храм, где служил диакон Дамиан. Накануне владыка просматривал дела и наткнулся на тяжбу Дамиана со священником. Тяжба была из тех, где пойти на мировую - святое и несложное дело, если только нет желания посклочничать.

Торжественно двигалась архиерейская служба. Началось причастие священнослужителей. Иоанн заранее попросил архидиакона указать ему Дамиана и, когда тот подошел, встретил его словами Евангелия: "Пойди, прежде примирись с братом твоим" (Мф 5,24).

Стыд был тем сильнее, что в алтаре было много народу. В таком публичном выговоре была большая жестокость, и психолог бы решил, что патриарх совершил ошибку. Конечно, Дамиан вышел из алтаря, из храма, дошел до церкви, где служил его ответчик, помирился с ним, вернулся и - служба была остановлена на все это время - причастился.

Что делалось в душе диакона, насколько публичный выговор может исправить сутягу - неизвестно. Известно, что клирики резко меньше стали жаловаться друг на друга - не из благочестия, биограф этого не скрывает, только из страха, что Иоанн их также публично пристыдит. Иоанна прозвали Милостивым, однако не только за доброту к бедным, но и за жесткость к злым. У милосердия одно лицо, но у этого лица бывают разные выражения.

Разумеется, не только святые, но и анти-святые - фарисеи - могут устроить нечто подобное тому, что устроил патриарх диакону. Пристыдить человека публично - большой веры не нужно. Различие в том, что Иоанн умел стыдиться сам, причем также при всех.

Однажды на Пасху во время литургии владыка вспомнил, что забыл простить одного пономаря. Пономарь был редкостный: избил коллегу, а когда Иоанн отстранил его от службы, не стал молча терпеть, пока не минет наказание, а направо и налево уверял всех, что очень даже рад - можно не служить, какая экономия сил, и одновременно направо и налево поносил владыку - вовсе он несправедливо меня наказал.

Патриарх вспомнил про этого героя не случайно: Пасха, самый радостный праздник, а тот лишен своего места в богослужении, унижен перед людьми. Иоанн давно уже решил переменить наказание: вызвать к себе несчастного, выговорить ему построже, да и снять епитимью. Забыл!

Пасхальная литургия подошла к чтению Символа веры. Патриарх побледнел и, сказав, что у него болит живот, ушел, велев диакону читать Символ подряд несколько раз, пока не вернется. Выйдя из алтаря, Иоанн послал нескольких человек разыскать провинившегося чтеца.

Произошло маленькое чудо: тот нашелся как-то сразу; видимо, сам, несмотря на все озлобление, пришел в храм именно к патриарху. Иоанн упал - при всех, при священниках, при епископах, при всем народе - упал перед ним на колени и просил прощения. Тот рухнул на колени, а затем и весь народ - совершалось нечто небывалое, подобное Воскресению: таинство примирения и счастья.

Чтобы понять Иоанна, его удивительную, редкостную способность устраивать короткое замыкание между Евангелием и жизнью, надо вспомнить и событие, вроде бы в точности повторяющее случай с диаконом. Однажды святитель пригласил к себе в домовую церковь на литургию магистрата - то есть чиновника гражданского, патриарху вовсе не подчиненного. Магистрат был в долгой и глубокой ссоре с коллегой по службе.

Патриарх не стал выяснять, кто из двоих виноват, - обычно в таких ссорах виноват и Иван Иванович, и Иван Никифорович. Не стал он вызывать обоих (ошибка миргородских дворян), а выбрал одного - может быть, именно того, кого считал более совестливым. Когда стали читать "Отче наш", Иоанн замолчал, умолк и его диакон. Магистрат в одиночестве продолжал: "И остави нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим..."

— Подумай, - сказал Иоанн, - с каким грузом на сердце ты говоришь Богу эти слова.

Магистрат не испугался публичного позора - они были одни. Он не побежал мириться с врагом, причастился, как и "положено". Но он покаялся, сердце его жгло, и после службы он искренне и искусно наладил отношения с человеком.

Конечно, во всем этом была наивность - наивная вера в то, что люди способны свою веру в Христа претворить в прощение, в милосердие, в искренность. Эта наивность многих делала именно такими, какими в них верил Иоанн. Тот пономарь стал ведь совершенно иным человеком: озлобленность исчезла. Патриарх сам его и рукоположил во священника некоторое время спустя. А кто не мог измениться, как замечал автор жития, старались не попадать под луч этой наивности просто из страха опозориться.

Глава девятая

Иоанн с воодушевлением приступил к улучшениям в судебном устройстве. Вскоре, однако, он заметил, что улучшения сводятся к тому, чтобы самому всё решать. Но шли годы, и святой обнаружил, что судья-то из него получается сомнительный.

Вся Александрия возмущалась: по городу стал ходить монах с безумно красивой девушкой. И просит милостыню, развратник! Люди возмущались, но ведь и давали - девушка была уж очень симпатичная. Иоанну быстро донесли об этом безобразии: хорош способ развязывать кошельки. Монах был налицо, девушка тоже. Патриарх приказал выпороть развратника, искушающего общество.

Что-то, однако, не давало Иоанну спокойно спать после этого. Может быть, он чувствовал логическую неувязку: уж как-то очень нагло вел себя монах. Развратники обычно прячут свой разврат. Такая наглость ненатуральна; может, это и не наглость вовсе? И патриарх приказал доставить монаха к себе для допроса.

Выпоротый инок сообщил, что девушка - еврейка, обратившаяся в христианство. Он ее сам недавно крестил в храме святого Кира (факт, поддающийся проверке) и, с согласия девушки, хотел поместить ее в монастырь. Но в женский монастырь не принимают без вклада - вот они и просили милостыню, чтобы собрать нужную сумму.

Патриарху стало стыдно. Он даже не стал проверять, правду ли говорит монах, а просто дал ему сотню номизм - тех самых самых ходовых в Египте монет, от названия которых и происходит само слово "нумизматика", - и отпустил.

С тех пор Иоанн никогда не принимал никаких жалоб на монахов. С точки зрения не монахов, - это крайность. Милосердие всегда с какой-то точки зрения крайность, а иногда и глупость.

Биографы патриарха, разумеется, не сохранили для потомства память о тех конкретных делах, в которых он оказывался судьей праведным, но неудачным. Они, однако, сохранили рассказ о том, как патриарх поссорился с патрикием Никетой, светским властителем Египта, поставившим, собственно, Иоанна на патриарший пост.

Спор вышел из-за налогов: Никета хотел их повысить, чтобы государство получало больше дохода от базарной торговли, Иоанн просил учесть, что налоги платят в конечном счете не продавцы, а покупатели, а большинство-то покупателей - нищие.

Когда спор ведется вокруг неразрешимой проблемы, спорщики быстро переходят с проблемы на личности. Так и здесь: долго спорили, выговорили все гадости, что слышали друг о друге. Расстались в пять часов вечера, взаимно недовольные и сердитые. Через несколько часов Иоанн остыл и послал Никете примирительную записку. Патрикий растрогался, пришел к Иоанну - было уже одиннадцать.

— Прости, - сказал Иоанн, - что я сам к тебе не пришел, не последовал примеру Спасителя.

— Это ты меня прости, - отвечал Никета, обнимая друга, - у меня уже уши не вмещают всех сплетен, которые я про тебя слышу.

— Если бы мы верили всему, что нам доносят, мы были бы виновны во многих грехах, - грустно сказал Иоанн. - Ко мне тоже часто придут, наябедничают, я человека накажу. А потом придет еще кто-нибудь и сообщит, что на самом-то деле все обстояло совсем иначе, и человека я наказал напрасно. Я и раскаиваюсь! Так два или три раза я ошибался и решил в конце концов, что никогда не буду выносить решения, не выслушав обе стороны, и за ложный донос наказываю тем, что угрожало тому, на кого доносят. Советую и тебе делать так же.

На Кипре Иоанн вовсе не участвовал в общественной жизни - иначе вряд ли бы он дожил до седых волос, не зная древней латинской поговорки: "Выслушивай и другую сторону". Изобретенный им принцип - за неподтвержденную жалобу сурово наказывать жалобщика - применялся на протяжении многих веков и оказывался, надо заметить, никудышным способом. Клеветники просто стали умнее клеветать, а честные люди часто боялись искать правды в суде - вдруг ответчик вывернется, так ты потеряешь больше, чем можешь выиграть.

В своей приемной зале, где проходили совещания духовенства, Иоанн запретил сплетничать - несколько раз даже приказывал привратнику не пускать того или иного человека, объясняя, что это наказание сплетнику.

Наверное, сплетники нашли способ сплетничать и доводить сплетни до патриарха, влияя на его правосудие. Наверное, взяточники нашли способ брать взятки незаметно для патриарха, получая при этом и повышенное жалованье. Так или иначе, но в некоторую среду патриарх вышел к собору на экстренный свой прием, но никто с жалобой не пришел. Просидел Иоанн до заката, вернулся к себе грустный, то и дело смахивал слезу. Никто не смел спросить его, в чем дело; только Софроний - впоследствии патриарх Иерусалимский, святой, автор биографии Иоанна и его друг, - полушутя спросил:

— Что это ты сегодня в такой меланхолии?

— Сегодня впервые смиренный Иоанн, - патриарх, как и полагалось тогда, говорил о себе в третьем лице, - ни от кого не получил платы. Сегодня впервые мне нечего предложить Христу за бесчисленные мои грехи.

Софроний не стал упрекать друга за то, что так корыстно представляет себе отношения с Богом и людьми, считая свое милосердие - работой. Софроний просто пошутил:

— Ты должен скорее радоваться, что наконец-то сегодня все в мире, никто ни с кем не спорит и не враждует.

Конечно, это была шутка - из разряда тех преувеличений, которые уж настолько откровенно преувеличивают, что и ложью считаться не могут, но только юмором. Иоанн, к счастью, обладал чувством юмора и развеселился. А успокоившись, просто помолился:

— Благодарю Тебя, о Боже, давшему мне, недостойному, называться Твоим священником, давшему мне, самому грешному из всех людей, быть пастухом говорящего и думающего стада.

Глава десятая

Патриарх как верховный судья, можно считать, потерпел поражение. Люди не шли к нему, и это, кроме шуток, означало, что отлаженная машина взяток и коррупции, поскрипев, нашла способ - кривой, разумеется, - объехать благородные намерения своего хозяина.

Но патриарх, помимо прочего, - большой начальник. Начальники такого ранга редко лично сталкиваются с нищими, редко имеют возможность "подать" в буквальном смысле слова. От очень богатых людей и милостыня требуется очень своеобразная.

Собственно неимущие составляли меньшинство нуждающихся в Александрии. Страшно было не само по себе отсутствие денег, а отсутствие друзей и родственников, поэтому к нищим всегда приравнивались путешественники - и Иоанн построил в Александрии несколько домов для пропитания и ночлега одновременно и нищих, и странников. Из церковной казны этим домам отпускалось зерно.

Ребенку было страшно остаться без родителей. Родители могли быть живы, но ребенка могли просто выгнать - нечем кормить. К западу от Александрии находилось Мариотийское озеро, заросшее папирусом. Там образовалась целая колония беспризорных мальчишек, зарабатывавших на жизнь продажей папируса - египтяне им топили.

Жизнь таких беспризорных колоний - первый круг ада для ее обитателей. Жители Александрии шептались в основном о содомии, якобы процветавшей среди ребят. Наверное, и содомия была. Но есть пороки гнуснее любого сексуального разврата, о которых мещанам шептаться неинтересно, и пишут о них не в бульварных газетах, а в катехизисах. Иоанн выстроил приют для беспризорников, найдя священников, способных вытащить ребят из отчаяния.

В зрелом возрасте, кроме калек, лишь одна категория людей составляла "группу риска": роженицы. Статистика утверждает, что средняя продожительность жизни в ту эпоху составляла лет двадцать-двадцать пять. Стариков было много, конечно, а такая цифра получается, потому что очень уж много детей умирало во время и сразу после родов. Иоанн построил семь госпиталей для рожениц - и число священное, а главное - в разных кварталах, чтобы женщине на сносях не приходилось идти через весь огромный город. В каждом госпитале было сорок коек. Здесь разрешали побыть еще семь дней после родов - а ведь и в ХХ веке существуют страны, где дают лишь три дня. При выписке женщины получали треть номизмы - сумма скромная, но ощутимая.

И еще одно было сословие, которому плохо придется: одинокие старики. Старики, не обзаведшиеся семьей, лишившиеся семьи, наконец, старики выгнанные из семьи. Иоанн просто строил дома престарелых. Его биограф, однако, перечисляет это строительство в одной строке с выделением денег на монастыри. Действительно, в ту эпоху многие монастыри - особенно в городах - основывались сразу и как место, где спасали в первую очередь не душу, а тело - от нищеты, одиночества, старости.

Глава одиннадцатая

Логически говоря, кто помогает беднякам избавиться от бедности, больным - от болезней, тот должен ненавидеть бедность и болезни. Логичны были многие реформаторы и революционеры, которые строили светлое будущее одновременно и для своего народа, и для себя лично.

Иоанн был не логичен, а сострадателен. Патриарх старался обогатить других за свой счет. Кровать у него была шокирующе простая - с дешевеньким тонким одеялом, под которым ночь превращалась в пытку.

Одеяло стоило четверть номизмы. Знакомый купец, увидев это одеяло, пришел в ужас и прислал Иоанну одеяло ценой в тридцать шесть номизм.

Под этим одеялом Иоанн и вовсе не мог уснуть, а только ворчал: "Хорош смиренный Иоанн, спит под одеялом, которое стоит столько, что им одним можно было бы согреть сотню бедняков. Рыбка у тебя есть, вино у тебя есть, теперь еще шикарным одеялом обзавелся".

Наутро патриарх послал продать одеяло. На вырученные деньги купили сто сорок четыре одеяла попроще и раздали беднякам.

Шикарное одеяло - штука редкая, и совершенно естественно, что проданное одеяло опять выставили на продажу в той шикарной лавке, где оно было куплено первый раз и где, видимо, только и делал покупки респектабельный торговец. Заглянув туда в очередной раз, он сразу узнал одеяло, которое дарил патриарху, - за такие деньги делают уникальные вещи, которые ни с чем не спутаешь. Купец не обиделся, всё понял. Купил одеяло вторично и опять преподнес Иоанну.

Патриарх незамедлительно продал одеяло вторично. Купец выкупил его еще раз. Патриарх продал одеяло в третий раз. Когда же купец принес драгоценную тряпку, уже несколько помятую и несвежую, Иоанн шутливо сказал: "Посмотрим, кто первый сдатся!".

Судя по всему, первым сдался все-таки купец. Святому нравилось вытягивать из таких людей деньги. "Если бы можно было оставить богатым только рубашку, а остальное раздать беднякам, то это было бы не так уж скверно, - говаривал Иоанн, добавляя, для непонятливых: - а бессердечным богачам даже полезно".

Как и всякий человек с чувством юмора, Иоанн не мог удержаться и в качестве иллюстрации своей мысли рассказывал несколько неожиданный анекдот о святом Епифании Кипрском: как тот во время паломничества в Иерусалим украл у патриарха святого града кошелек с серебром и раздал нищим.

Ни одной проповеди патриарха не запомнили, зато запомнили его шутки: как однажды он был на трапезе в храме великомученика Мины и, взяв в руки чашу с вином, почувствовал изумительный аромат. "Это откуда же такая прелесть и почем?" - спросил он управителя. Вино оказалось из Палестины - и, естественно, дорогое. Иоанн отодвинул бокал и сказал: "Знаешь, налей-ка мне лучше мареотийского".

"Мареотийское" - значит, с того самого озера, где селились беспризорники. Нетрудно себе представить, что это было за пойло. "Во-первых, оно дешевое, - пояснил патриарх, - во-вторых, даже если я напьюсь, я не буду хвастаться тем, каким шикарным вином я упился".

Во время одной из литургий владыка, прочтя Евангелие, вдруг вышел из алтаря, прошел во двор храма. Там сидели кучкой прихожане - из тех, которые всегда выходили поболтать после чтения Евангелия. При виде патриарха они, однако, онемели. "Где овцы, - улыбаясь, сказал Иоанн, - там должен быть и пастырь. Я пришел служить сюда ради вас, литургию отслужить я-то мог и в своей часовне. Вы разговаривайте, я подожду".

Характерно, что таким образом выходить к народу патриарху пришлось несколько раз, и только тогда народ приучился не покидать храма во время службы. Кто-то, конечно, вовсе перестал ходить в храм.

Иногда стеснительность была неизбежной. Если Иоанн слышал, что кто-то жестоко обращается с рабами, он сперва увещевал рабовладельца наедине. Действовали все эти уговоры, напоминания о том, что Христос воплотился и умер и ради рабов, далеко не всегда. Второй раз Иоанн уже не увещевал. Он тайком устраивал рабу побег, принимал его в церкви, пользовавшейся правом убежища, платил незадачливому хозяину выкуп и освобождал беглеца.

Глава двенадцатая

Патриарх Египта, строго говоря, сам был коммерсантом, капиталистом. У патриархии был свой флот - десятки кораблей. В патриаршую казну поступало зерно - и в качестве десятины со светских землевладельцев, и урожай с земель церковных. Зерно вывозилось в Малую Азию, Италию, даже Англию, а взамен приобретались товары, с выгодой продававшиеся в Египте. Иоанн совершенно не собирался менять этого устоявшегося с веками порядка. Даже наоборот: он любил подсчитывать будущую прибыль и то, сколько денег он сможет направить на помощь своим благотворительным заведениям.

Морская торговля, однако, дело рискованное. Тринадцать кораблей были захвачены бурей в Адриатическом море, уже на обратном пути. Чтобы спасти корабли, прибегли к старому способу: выбросили весь груз за борт, в том числе золото и серебро. Флот и люди были спасены. Однако, прибыв в Александрию, капитаны и лоцманы кораблей поспешили не к Иоанну, а в храм - храм был единственным местом, недоступным для суда. Здесь убийца, вор или растратчик мог жить, и, пока он скрывался в храме, его нельзя было судить или казнить.

"Бог дал, Бог взял", - просто сказал Иоанн, узнав о происшедшем. Он успокоил капитанов: "Не бойтесь. Господь позаботится о завтрашнем дне". А когда к нему пришли утешители - опытные коммерсанты, не раз терявшие в схожих катастрофах все свое достояние и, однако, оправлявшиеся благодаря предприимчивости и настойчивости, они увидели, что патриарх не унывает.

— Я сам виноват, - ободряюще сказал Иоанн. - Считал, сколько денег выручу, прикидывал, как буду распределять милостыню. Господь привел меня в чувство. Увы, раздача милостыни часто делает нас гордецами. Глупец пыжится, а неожиданное несчастье...

Через несколько лет о катастрофе уже не вспоминали: патриаршая казна разбогатела вдвое против прежнего. Это, конечно, было чудо, но любой купец мог предсказать такое чудо, поглядев на стойкий и трезвый характер патриарха.

Стойкость и трезвость, однако, означают различные вещи в характере простого коммерсанта и церковного иерарха, которого сделала коммерсантом эпоха. К Иоанну пришел иностранный купец, сделавший крайне неудачный рейс. У бедолаги было кое-что припрятано и из денег, однако об этом он молчал и, обливаясь слезами, просил денег.

Иоанн, словно ему некуда было девать деньги, одолжил купцу огромную сумму - пять талантов золота. Тот купил корабль, зерна и - потерпел крушение прямо у выхода из порта, около знаменитого маяка на острове Форос. Зерно погибло, корабль удалось спасти.

Патриарх ссудил ему денег на покупку еще одной партии зерна, не преминув заметить: "Катастрофа произошла, потому что ты пустил в оборот церковные деньги вместе со своими, которые получил не совсем праведным путем". Купец промолчал. Он не видел ничего особенного в церковных деньгах, как не видел никакой связи между некоторой коммерческой гибкостью, благодаря которой у него было кое-что отложено на черный день, и кораблекрушением. Все деньги пахнут одинаково! Милостыню он принял, однако отнесся к ней как к обычному коммерческому займу. И, разумеется, опять прикупил зерна и на свои собственные деньги, не только на церковные - зачем же упускать выгоду.

Шторм настиг его уже в открытом море. На этот раз погибли и груз, и корабль. Как говорится, "чудом уцелели" экипаж и хозяин. На этот раз купец к патриарху не пошел - он что-то начал чувствовать, что-то совершенно непонятное с коммерческой точки зрения, какую-то вину из-за того, что смешал святые деньги со своими, от святости далекими.

Иоанн, узнав о катастрофе, приказал срочно разыскать купца. Его нашли - грязного, оборванного, с веревкой в руках, завязывающего петлю.

"Господь сказал мне, что отныне ты никогда более не потерпишь крушения", - торжественно начал патриарх. Наверное, купец подумал что-то вроде: "Без корабля-то, конечно". "И это ты потерпел, потому что соединил с церковными нечестные деньги", - продолжил Иоанн, а закончил тем, что дал купцу один из церковных кораблей, груженный двадцатью тысячами бушелей пшеницы.

В сущности, он поставил неудачника руководить торговой экспедицией, да еще послал именно в Британию - путешествие, требовавшее особой удачи. Не то чтобы Иоанн не верил в удачливость - просто он верил в то, что удача приходит от Бога, и приходит не случайно, а к отчаявшимся, нуждающимся, раскаявшимся.

Несмотря на необычно сильные штормы, корабль благополучно достиг Британии. Далее начались чудеса. Во-первых, корабль пришел в разгар голода: и жизнь сотен людей была спасена. Во-вторых, плату за пшеницу взяли небывало высокую: десять тысяч номизм серебра за половину груза, а за вторую половину взяли знаменитого английского олова - ровно столько же веса, сколько продали пшеницы. Прибыль составляла сотни процентов. Именно в расчете на такую вот удачу купцы снаряжали корабль за кораблем, словно покупали один лотерейный билет за другим.

Купец вернулся в Александрию, однако без олова. Он рассказывал, что по дороге в одном из африканских портов решил продать друзьям часть груза и дал им на пробу образец руды. Когда те стали плавить ее, оказалось, что руда содержит больше серебра, чем олова. Собственно, купец утверждал, что все олово превратилось в чистое серебро. Во всяком случае, серебро он предъявил. Патриархия разбогатела, хотя Иоанн, возможно, этому и не радовался: у него были свои планы.

Патриарх приказал построить себе гробницу. Так поступали египтяне на протяжении тысячелетий, заботясь о загробной своей судьбе. Пирамиды напоминали о смерти задолго до Христа. Отличие заключалось в том, что до Христа египтяне старались поскорее закончить свой посмертный приют, чтобы быть уверенными в том, что после последнего вздоха они войдут в загробную жизнь как по маслу.

Иоанн специально приказал не заканчивать гробницы. По его просьбе по большим праздникам к нему приходили члены братства Филопонои - "трудолюбцы", благочестивые миряне-"спудаи", принимавшие на себя служение беднякам и больным - и напоминали, что гробница его ждет. "Не пора ли заканчивать? Помни, что твой титул ничто..."

Глава тринадцатая

Христианская милостыня, конечно, ростовщичество - рассчитывают христиане на определенный интерес, на некоторые проценты. Только интерес своеобразный. Иоанн как-то отправился в ночлежку, которую выстроили на деньги патриархии в Цезариуме специально для зимнего времени: деревянный пол, матрасы.

С патриархом отправился епископ Троил. Епископ был при деньгах, и это было заметно: монеты позвякивали. Иоанн обходил приют, поглядывая то на нищих, то на коллегу, и, наконец, не выдержал:

— Брат Троил, давай сделаем братьям Христовым небольшой подарок.

Вид нищеты - могучая сила. Епископ был так тронут, что дал одному несчастному монетку, потом другому - а как остановишься, когда все нищие одинаково несчастно смотрят и патриарх благосклонно кивает? В общем, когда владыки удалились, в кошельке у Троила немного осталось от нескольких фунтов золота.

Вечером Иоанн послал звать Троила к званому обеду. Посланец вернулся и сообщил, что епископ заболел и прийти не может. Патриарх понял, в чем дело, и поспешил навестить больного: действительно, бледный и измученный архиерей лежал пластом.

— Ты уж прости, - сказал Иоанн, - я ведь пошутил, хотел сам раздать милостыню, да не было с собой денег. Считай, я у тебя одолжил, а теперь вот твои тридцать фунтов.

Троил не поверил своим глазам. Румянец вернулся на его щеки. Без малейших возражений он взял у Иоанна деньги.

Патриарх только попросил написать странную расписку, что Троил отказывается от любых процентов с тех денег, которые были розданы. Тот с радостью написал чудаковатую квитанцию. А ночью скряге приснился изумительный дворец из чистого золота с доской у входа: "Место отдохновения епископа Троила". Вдруг появляется управитель дворца и приказывает прибить новую доску с новой надписью: "Куплено Иоанном, архиепископом Александрии, за 30 фунтов золотом".

Неизвестно, вернул ли Троил Иоанну деньги, однако с этого времени он стал давать милостыню довольно часто.

Глава четырнадцатая

Своими господами Иоанн считал бедняков, но были и другие претенденты на церковные деньги. Император - кесарь, конечно, но кесарь внутри Царства Божия. Император Маврикий, который сделал Иоанна патриархом, был первым из византийских правителей, принявших на себя именно греческий, а не латинский титул "басилевса". Басилевс - христианин, он печется о благе христиан. И деньги ему нужны на благие, христианские, в сущности, цели.

Патрикий Никета, наместник Египта, пришел к Иоанну и в тихой, интимной обстановке просил патриарха оказать вспомоществование церковной казной. Восточным границам империи угрожали язычники - персы. Если не противопоставить им армию - а армия требует денег, - то не будет ни нищих, ни богатых, завоеватели уничтожат вообще все государство.

— Мне кажется, - твердо отвечал Иоанн, - что неверно давать земному царю то, что предназначается Царю Небесному. Я вижу, ты твердо решил взять церковные деньги. Знай, что смиренный Иоанн не даст ничего. Впрочем, сокровищница денег Христа под моей кроватью. Делай как хочешь.

Никета кликнул слуг, ждавших у дверей. Они взяли всё, оставив Иоанну сотню фунтов серебра.

Когда слуги патрикия выходили, унося деньги, навстречу им входили в дом посланцы из Верхнего Египта. Они несли патриарху кувшины, в которых, если верить надписи, был мед. Никета просил патриарха прислать ему горшочек - не то чтобы ему так уж захотелось сладкого, эта просьба словно перечеркивала неприятную ситуацию и делала патриарха и наместника по-прежнему добрыми друзьями, которые с удовольствием угощают друг друга чем Бог послал.

Патриарх подождал ночь и утром послал Никете - к завтраку - горшочек с медом и письмо - точнее, табличку с восковым экраном, на котором написал: "Развращенный человек недостоин Бога, дающего всем жизнь и пищу. Прощай". На словах же слуге было приказано сказать: "Все кувшины, которые ты видел, были полны не меда, а денег".

Наместник раскаялся. Он прервал завтрак, отправился к патриарху, взяв с собой слуг, которые несли назад всё, что конфисковано было накануне. Принес еще один горшок с собственными тремястами фунтами серебра. Иоанн обнял его и, не говоря ни слова в поучение, стал утешать: ничего-де страшного не случилось, с кем не бывает.

После этого их отношения стали действительно дружескими. Иоанн стал крестным отцом сына Никеты. В энциклопедии же об этом эпизоде сказано: "Когда имперский чиновник конфисковал доходы Церкви для военных целей, патриарх заставил его произвести реституцию".

Глава пятнадцатая

Если светская власть начинает зариться на церковные сокровища, значит, положение ее отчаянное. В 614 году персидские войска прорвали хрупкую, изъеденную нищетой и рабством оборону восточных провинций Империи. Был взят Иерусалим, захвачены христианские святыни. В Египет хлынул поток беженцев из Палестины и Сирии.

Вот когда милостыня из хорошо налаженной повседневной системы, не требовавшей от Иоанна особого вмешательства, превратилась в чрезвычайный подвиг.

Персы скоро узнали о том, что из Египта от патриарха идет денежная помощь в завоеванные ими земли. Иоанн послал в Иерусалим Ктесиппа, настоятеля монастыря Эннатон (в девяти милях от Александрии), с продовольствием, деньгами (тысяча номизм), одеждой, железом для строительства и пахоты в помощь жителям разоренного города.

Иоанн, посылая помощь, просил не следовать обычаю и не делать никаких мемориальных надписей в его честь. Конечно, видеть свое имя увековеченным - вовсе не грех. Человек, может быть, и не возгордится этим. Все равно: он уже "получил награду свою" (Мф 6,2). Иоанн говорил, что препочитает видеть свое имя совсем в другом месте - там, где его может прочесть один Христос.

Завоеватели, сориентировавшись, открыли торговлю пленными. Родственников у Иоанна в Палестине не было; ему предложили выкупать коллег, родственников по Церкви. Арабы захватили и выставили на продажу только тех, кого нельзя было не выкупить: не священников, а епископов, не монахов, а монахинь. Иоанн послал епископа своего родного города Феодора выкупить у них игумена Анастасия и епископа Григория. Постепенно выкупил он и около тысячи монахинь. Это не так много: большинство духовных лиц успели бежать.

Для беженцев-священников патриарх сделал то, что не стоило ни копейки, но требовало преодоления устоявшихся в мирное время обычаев. Он принимал их, не спрашивая отпускных грамот - документа, удостоверявшего, что епископ разрешил тому или иному иерею покинуть епархию. Многие епископы просто были убиты, да и не до бумаг было во время бегства. Иоанн, однако, брал письменную присягу с новоприбывших о том, что они верны халкидонскому православию.

Разумеется, разрешение служить и искать себе приход было дешевой милостью; своих священников в Египте было предостаточно. Иоанн назначил пособие беженцам из духовного сословия, причем здесь он нашел способ экономии: созвал местных священников, которые были побогаче, и уговорил устроить самообложение в пользу коллег - по фунту золота в год. Так что те, кто стал бы брюзжать по поводу особого внимания к духовенству, не имели оснований быть недовольными: сословная взаимопомощь в ту эпоху считалась делом естественным; не за "чужой", "мирянский" счет помогли клирикам.

Основной поток беженцев, разумеется, состоял из простого люда, мирян, выкинутых из привычного мира в неизвестность. Вот когда действительно заработали больницы, основанные Иоанном для александрийских бедняков: их переполнили те, кто не выдержал тягот многодневного перехода по тому пути, по которому бежали от Ирода Иосиф и Мария с младенцем Иисусом. Для здоровых людей было установлено ежедневное пособие: мужчинам по одному кератиону, а женщинам и детям, как более слабым - по два.

Беженцев никогда не встречают хлебом-солью. Большинство людей прежде всего боятся, что новоприбывшие отнимут у них работу, пополнят ряды безработных, воров, грабителей. Ненавидят беженцев, особенно из-за рубежа, и просто за то, что они - другие, с другим языком, манерами, взглядами. Александрийские бедняки переживали: им казалось, что каждый грош, отданный сирийцу, отнят у них.

Предлог наябедничать патриарху нашли: многие беженки носили украшения и браслеты. Это же Восток, где и последняя нищенка щеголяет все-таки чем-нибудь из самоварного золота. Вот и поступил донос от ответственных за раздачу пособий: во-первых, легкомысленные развратницы, во-вторых, пускай сперва продадут, что имеют, потом приходят за милостыней. "А он, мягкий и добрый, - писал друг святого Софроний, - напустил на себя грозный вид и суровым тоном сказал:

"Если хотите раздавать милостыню на службе у смиренного Иоанна, а вернее у Христа, то без вопросов исполняйте божественную заповедь: "Всякому, просящему у тебя, давай" (Лк 6,30). Но если вы будете изводить своими расспросами приходящих за пособием, то такие служители не нужны ни Богу, ни мне. Другое дело, если бы эти деньги были мои, мной заработаны. О своем достоянии я должен был бы заботиться придирчиво. Но деньги эти Божьи, а Господь хочет, чтобы Его заповедь исполняли неукоснительно. Если же вы боитесь, что мы раздадим больше, чем получим, то вы или вовсе лишены веры, или маловеры, и я разделять ваше маловерие не хочу. Если я по Божией воле раздаю Его дары, то даже если все человечество соберется в Александрию просить подаяния, то Церковь его не оставит, и на всех хватит неистощимых Божиих сокровищ".

Владыка, хоть и напустил на себя грозный вид, все-таки не был вполне серьезен. У церковной казны просвечивало донышко. Грандиозное увеличение иждивенцев не сопровождалось грандиозным увеличением доходов. Впрочем, толпа беженцев постепенно рассасывалась - жить на такое пособие долго было невозможно, да и стыдно по понятиям тогдашнего времени. Люди искали себе заработка и места, где можно обосноваться прочно.

Глава шестнадцатая

Пока наплыв беженцев не прекратился, Иоанн два или три раза в неделю обходил госпитали. Один человек решил "искусить", как говорит биограф, Иоанна. Вряд ли беженец собирался проверить патриаршую прозорливость (которой Иоанн не хвастался никогда, да и никто не говорил, будто он прозорлив). Просто захотел цапнуть побольше - человек в несчастье редко думает о том, что и в испрашивании милостыни есть свои приличия. Для "жалостливости" он оделся в рванину, сел на подходе к госпиталю и, когда патриарх проходил мимо, стал просить: "Сжальтесь, подайте бежавшему из персидского плена".

"Дай ему шесть номизм", - приказал Иоанн секретарю. Нищий подождал, пока патриарх вошел в госпиталь, ушел, переоделся и, не торопясь, пошел к следующей больничке. Там он, упав к ногам архиерея, сказал: "Помилуй меня, я страшно нуждаюсь".

"Дай ему шесть номизм", - приказал Иоанн секретарю. "Мы этому уже давали", - шепнул тот. Иоанн сделал вид, что не разобрал.

Трагикомедия этим не кончилась (трагедия, потому что не от хорошей жизни становятся попрошайками). Человек встретил Иоанна и у третьего госпиталя. Секретарь на этот раз не только кое-что сказал, но еще и толкнул Иоанна, обращая его внимания на портретное сходство расторопного нищего.

— Дай ему двенадцать номизм, - сказал патриарх, не скрывая, что всё прекрасно видит, - потому что это мой Христос, и Он испытывает меня.

Беда никогда не приходит одна. Наплыв беженцев, как нарочно, совпал с низким подъемом Нила - и вся экономика страны затрещала по швам. Патриаршая казна опустела. Иоанн занял десять тысяч фунтов у экспортеров жемчуга - их промысел в этой речной цивилизации был, пожалуй, единственным, который не зависел от уровня разлива. Но кончились и эти деньги. Иоанн беспокоился и молился. И вот тут началось настоящее искушение.

Он получил письмо от господина Космы - одного из богатейших землевладельцев Египта. У богатых людей свои причуды; им хочется, чтобы их уважали, а уважают их редко. Этот богач придумал стать диаконом - вот тогда почет будет гарантирован. Но, что характерно, сразу обнаружилось непреодолимое препятствие: человек был женат вторым браком. Патриарх ему уже отказывал, но тогда Иоанн был богаче богача.

Прийти лично богач постеснялся и теперь. В письме, однако, был смел и остроумен, аргументируя свою просьбу как материально (он предложил шесть тонн зерна и шестьдесят шесть килограммов золота), так и богословски: "С переменою священства необходимо быть перемене и закона" (Евр 7,12). То есть если уж живем не по закону, а по благодати, так можно иногда и милость оказать человеческой природе.

Патриарх пригласил Косму для разговора наедине - чтобы не срамить перед людьми (слуги, однако, явно послушивали - откуда бы иначе стало известно содержание беседы). В длинные богословские прения вступать не стал: "Указал: упразднен ветхозаветный закон, а целомудрия Господь не упразднял. Что же до моих братьев бедняков, Бог кормил их, когда нас с тобой на свете не было, прокормит их и сегодня, если мы не нарушим Его заповеди. А тебе, увы, нет места в священнослужении".

Сказано было твердо, и богач ушел, понурившись. А сколько сомнений скрывалось за этой твердостью, видно из того, что когда патриарх узнал - в тот же день, - что бросили якорь два корабля, посланные за зерном на Сицилию, - он упал на колени от облегчения и помолился: "Благодарю Тебя, Господи, что Ты не дал рабу Своему продать благодать Твою за деньги; поистине ищущие Тебя, Господи, и хранящие каноны Твоей Святой Церкви не будут иметь нужды ни в чем благом".

Глава семнадцатая

"Не иметь нужды ни в чем благом". Большинство людей в этих словах отчетливо слышат и понимают только про "не иметь нужды". А "ни в чем благом" не различают, словно это набрано крошечным шрифтом, словно благо - лишь неважное примечание к счастью, тогда как все прямо наоборот.

Как и у всякого важного человека, у Иоанна были родственники - и родственникам очень нравилось быть родственниками важного человека. Его племянник Георгий поссорился с торговцем, и тот избил юношу. Справедливо или нет - трудно сказать. С одной стороны, бить того, кто тебя трогает лишь языком, нехорошо. С другой стороны, иные издевательства хуже пощечин.

Георгий, во всяком случае, пришел к дяде с видом оскорбленной добродетели. Купец не был собственником своей лавки - он арендовал ее, и арендовал именно у патриархии. Так что наказать строптивца патриарх мог. Иоанн не стал даже расспрашивать, в чем дело, просто пообещал: "Ничего, ничего, я сделаю такое, что вся Александрия будет об этом говорить".

Юноша сразу успокоился - что, кстати, не свидетельствует об искренности его слов. Патриарх же позвал казначея и приказал впредь с этого торговца не брать никаких налогов и поборов.

— Родство познается по духу, а не по плоти и крови, - грустно улыбаясь, вывел мораль Иоанн. - Если ты действительно мой племянник, будь готов к тому, что тебя всякий может ударить и обидеть.

Иоанна действительно били, в самом прямом смысле слова, и били именно из-за его репутации "милостивого". Такое прозвище у многих вызывает завышенные ожидания. Нищий просил у патриарха денег. Нищий заранее знал, что получит много - уж не меньше номизмы. Он знал, что нищета у него такая крайняя и что патриарх такой милостивый. Иоанн приказал дать десять медяков, не больше. Злость и разочарование были так велики, что нищий, забыв о присутствии патриаршей свиты, ударил Иоанна в лицо.

Слуги хотели было скрутить наглеца, но патриарх остановил: "Я Господа Иисуса Христа шестьдесят лет беспокою грехами, неужели мне трудно один раз стерпеть беспокойство от ближнего".

Разумеется, Иоанн приказал секретарю открыть кошель: пусть нищий возьмет, сколько захочет. Биограф не утверждает, что нищий раскаялся и отказался брать.

Прослышав об истории с купцом, плававшим в Англию, пришел к Иоанну галлодромос - то есть, говоря современным русским языком, "челнок", сновавший между Египтом и Галлией. Он попросил - и получил - двадцать фунтов золотом. Но очередной вояж оказался неудачным - видимо, как и предыдущие (а иначе зачем было бы брать заём). Растяпа оказался достаточно умен, по крайней мере, и отказался возвращать долг.

Расписка была налицо. Секретари, естественно, предложили посадить мошенника в тюрьму - зачем же оставлять ему деньги, которые можно раздать бедным? Иоанн напомнил про евангельскую заповедь, предписывающую одалживать всякому (Лк 6, 30), и прибавил: "А еще мы соблюдаем заповедь, советующую не беспокоиться о деньгах".

Такой заповеди во всем Писании нет! Она, однако, совершенно в Христовом духе, и как одно из неизвестных речений Иисуса входит в сокровищницу церковного предания фраза Иоанна: "Хорошо давать просящему, но еще лучше давать тому, кто не просит".

Глава восемнадцатая

Наступил 619 год - всего лишь восьмой год патриаршества Иоанна. Персидские войска уже подошли к Синайскому перешейку и готовились к вторжению в Египет. Вот когда национальная рознь, сплетшаяся с рознью религиозной, достигла апогея. Большинство народа - и простолюдины, и купцы - думали не о деньгах, не боялись захватчиков, но видели в них освободителей от ненавистного византийского ига. А частью того ига, между прочим, был Иоанн. Патриарх предложил организовать мирные переговоры, но его остановили александрийцы - не только православные, не только враги патриарха, но его собственные чиновники, все равно бывшие прежде всего египтянами.

Вскоре по городу поползли слухи о том, что Иоанна замышляют убить. Говорили о персидских шпионах, говорили о монофизитах. Может быть, заговора никакого и не было, но сами разговоры были хуже заговора. Люди делали вид, что предупреждают патриарха об опасности, но на самом деле они давали ему понять, что он должен уехать. Опасность была разлита в воздухе, в сердцах. Убийцы были не страшны. Было страшно, что предупреждающие об убийстве сами хотят избавиться от "иностранного" патриарха.

Иоанн отплыл из города вместе с главой светской администрации - Никетой. Его секретари, казначей, все приближенные остались - никто из них не был убит персами. Завоеватели, действительно, хотели выглядеть освободителями. Именно поэтому патриарха они, вероятно, все-таки убили бы.

Никета направлялся в Константинополь. Иоанн рассказал старому другу о видении, бывшем в одну из ночей путешествия: уже не Дева явилась ему, а евнух - то есть, по-восточному, придворный - в золотых одеждах, и звал его к Царю. Иоанн попросил высадить его на Кипре, чтобы умереть на родине.

На Кипре тоже было неспокойно. В столице, Констанции, где Иоанн высадился и где он поклонился мощам апостола Варнавы и святого Епифания Кипрского, готовились к осаде. Император послал на Кипр небольшую эскадру во главе с военачальником Аспагуром, но горожане предпочитали остаться нейтральной стороной в борьбе двух колоссов - Византии и Персии. Они готовились дать бой имперскому флоту и не без оснований рассчитывали на успех.

Иоанн и здесь предложил сперва попробовать договориться мирно. Соотечественники с радостью приняли предложение. Иоанн встретился с Аспагуром и убедил его не предпринимать высадки.

Но и на Кипре у Иоанна обнаружился враг - Исаак, префект Александрии, который, собственно, и сдал город персам. Теперь он отсиживался на острове, вел какую-то сложную политическую игру и смертельно боялся Иоанна - то ли подозревая в нем самостоятельного политического игрока (напрасно), то ли видя в нем живой укор совести (справедливо).

В последнюю неделю Великого поста, в понедельник, Иоанну сообщили, что против него устроена засада людьми Исаака. Иоанн пожал плечами и остался дома. В тот же день Исаак сам был убит; он перемудрил в своих интригах.

Эпилог

Иоанн умер в Амафе 11 ноября 619 года. Вскрыли его завещание. Патриарх не распределял денег, а объяснял, почему денег нет. Он молился: молился о том, чтобы денег у него никогда не было более тримисиона - то есть третьей части солида в четыре грамма золота весом.

"Мне никогда и не принадлежало более этой монеты, - писал Иоанн.- Когда Божиим попущением я стал епископом Александрии, я нашел в епископском доме около восьми тысяч фунтов золота [более двух тонн. - Я.К.], и много милостыни получал впоследствии. Я решил, что все эти деньги принадлежат Богу, а мне пусть останется один тримисион. Но и его я желаю отдать тем, кто принадлежит Богу".

На русский язык подлинник биографии Иоанна пока не переведен. Перевод на английский издан в Нью-Йорке Свято-Владимирской семинарией: Three Byzantine Saints. Contemporary Biographies of St. Daniel the Stylite, St Theodore of Sykeon and St Jоhn the Almsgiver. Translated from the Greek by Elizabeth Dawes & Norman H Baynes. Crestwood, New York: St. Vladimir's seminary Press, 1977. P. 277.