Хорошо было в древности. Всё просто: страдания симптом греха, счастье симптом праведности. Хороший человек живёт долго и не болеет, плохой наоборот. Самое большее, плохой человек может оттягивать последствия своей плохости, но расплата за грех неминуема.
Душа-то сопротивлялась этой ньютониански ясной — всякое действие равно противодействию — картине мира. Однако, что-то не давало покоя. Это что-то, возможно, способствовало появлению культа мёртвых, культа предков. В основе этого культа лежало не почитание родителей, а страх. Глубокий, рациональный страх перед теми, кто, возможно, был вовсе не таким, каким казался. Культ предков — не от уверенности в том, что мёртвые продолжают о нас заботиться, они такие все из себя на небесах. Культ предков это невроз — не злятся ли они на нас, как злились, бывало, при жизни... Не треснут ли по затылку... Не поставят ли — ну, не загонят ли — в угол.
Это уверенность в том, что при жизни нет полного расчёта, что в среднем каждый живёт лучше, чем заслуживает, что благополучие не просто «обманчиво», а прямо по Остапу Бендеру: «Все крупные современные состояния нажиты нечестным путём». И некрупные — тооже... Любимые и любящие папа с мамой, такие идеальные — ох... жди неприятностей...
Отсюда и заповедь «чти отца и мать». Это заповедь не банальная, а, как и «не прелюбодействуй», заповедь о невозможном. Невозможно без похоти, невозможно не завидовать, невозможно не подвирать постоянно, невозможно и не понимать, что родители не идеал. Но «почитай» как раз и не может означать «потому что они идеал». Идеальных всякий почитать будет безо всякого Синая-Моисея. Ты реальных родителей почитай... Ты с конкретной красоткой, которая почему-то тянет тебя в кровать от жены, не прелюбодействуй. С дурнушкой-то всякий не спрелюбодействует.
Очень постепенно рождается из глубин души простая мысль о том, что внешность обманчива. Феномен одно, ноумен другое, и всяк человек шоумен. В смысле, гипокритотам. Лицемер. Человек живёт лучше, чем заслуживает. Человек выглядит добрее, чем он есть.
Вот тогда-то и появляется книга Иова, провозглашающая, что праведник страдает, а благоденствует вовсе даже злодей. Тогда Будда обнаруживает, что страдания распределяются вовсе не по логарифму заслуг и праведности. Тогда Платон бьётся головой о небо, пытаясь разрешить тайну несправедливости: учителя любимого затравили как таракана, а процветают такие идиоты...
Зато становится возможным Христос — Бог, получивший не Божье, совсем не Божье... Если Иисус человек, в кресте ничего особенного-то нет, а вот если Бог...
Словно льдина перевёртывается, и теперь она не белоснежный гладкий лепесток, а серый пористый бугор. Да, лучше быть богатым и здоровым, но и бедным и больным как минимум не стыдно!
Человек всё способен извратить, и вот уже любая болячка записывается в свой актив. Выходит ещё более гаже. Хорошо мне — значит, я хороший. Плохо мне — значит, я пострадал от плохих. Страдания обретают рыночную стоимость. Я был конформист и премудрый пескарь, но у меня была язва желудка, следовательно, я в глубине души был диссидент и бунтарь. Я мучился, следовательно, я мученик.
Ага, щас. Разбежался. Мучители тоже мучаются! Начальство на палачей кричит, недоплачивают им страшно, условия работы скотские, а профсоюза нет. Да любой домашний тиран мучается от идиотизма тех, кого он тиранит. Он же поэтому и тиранит, что домашние идиоты и понимают лишь язык тиранства.
Тут зарождается и страшное подозрение: а ведь на том свете, пожалуй, расчёта не будет. Великое было открытие — есть страшный суд, напёрсточники разврата! За беззаконные пути безрассудные поплатятся — ну там, в аду. За этим великим открытием последовало ещё более великое закрытие: нет праведных! Кто жил, тот грешил. Ну что ж, всех наказывать? Абсурд. Тогда, может, всех простить? Ну, всех простить — отличная идея при условии, что двух-трёх человек, которые вот сегодня лично мне на ногу наступили и в душу наплевали, отправят на вечные муки. А остальных — пожалуйста.
Вера в адские муки тут и закрывается. Ад и не профилактика, и не самоооборона рая от козлов, и не час расплаты, а Бог знает что. Любое слово должно быть термином, проводить границу. Но кому нужна граница, если все живут по одну сторону этой границы?
Вот здесь и происходит открытие того, что всякое слово зависит от того, кто его произносит. Нет объективного значения у «ада», «добра», «зла». Мне плохо — ну и что? Это ничего не доказывает, ни того, что я грешник, ни того, что я праведник. Самое большее, это доказывает, что я живой.
Это и есть свобода в самом чистом виде. Свобода жить не в координатах награды и наказания, похвалы и ругани. Свобода жить свободно. Свобода не врать самому себе. Свобода не завидовать, не красть, не лгать, не убивать — не потому, что за это накажут, а просто так не убивать, не лгать, не красть, не завидовать. Никогда, никому, никого. Просто так! От души! Вот эта простота лучше того воровства, которым является нравственность действия и противодействия, этика страдания и счастья, крадущая у человека безграничность и вечность любви.