Религиофобия — не атеизм, даже воинствующий, хотя некоторые атеисты-демагоги изображают гадливое отношение к религии. Религиофобия — это реакция на увлечение религией, которое по разным причинам оказалось неудачным, привело к нервному срыву, к появлению рвотного рефлекса на религию.
В среде казённых русских православиях такой срыв принято называть обиняком — «расцерковление». И расцерковление, и разрелигиовление, и всё-всё-всё.
Отец Александр Мень так описывал религиофобию на примере своего лучшего друга, священника Николая Эшлимана (1929-1985). Человек очень талантливый, необычайный молитвенник и проповедник.
«Не было никого, — рассказывал Мень, — с кем бы я тогда был так тесно связан. Причём эта связь стала уже какой-то телепатической. Мы с ним сравнивали, какие проповеди мы говорили в один и тот же день — и мы говорили одно и то же. Создалось какое-то уже исключительно большое единство».
Единственное, Эшлиман был склонен « к мистическому и к мистификациям. Он мне рассказывал массу историй о том, как где-то в алтаре зажглась сама собой лампадка, как... в общем, его очень увлекали всякие такие вещи, а я относился к этому снисходительно, любя его. Впрочем, я всегда говорил ему, что от мистики такого рода до мистификации всего один шаг».
Шаг этот был сделан благодаря стечению нескольких обстоятельств. Секретный агент КГБ, провокатор Феликс Карелин использовал Эшлимана, указав его как автора письма, обличающего гонения государства на Церковь. Гонения не были провокацией, а письмо было. Гонения обрушились на Эшлимана, не на Карелина, и очень скоро отец Николай обнаружил, что многие собратья по священству, сочувствуя ему втайне, боятся поддерживать его явно. Между тем, человеку, который явно выступил за правду и явно же был за это превращён в изгоя, именно явность поддержки очень важна. Он пытался найти утешение в надежде на скорое Второе Пришествие, которое обещал Карелин, но и тут обнаружилась пустота.
«Катастрофа была для него слишком великой, он не пережил её, — вспоминал Мень. — Я пытался его как-то поддержать, но с ним начались какие-то удивительные трансформации. Он душевно настолько изменился, что стал человеком совершенно другим. Я никогда в жизни не встречался с подобного рода метаморфозой личности. Весь слой его духовности — очень значительный, насыщенный мистицизмом — смыло начисто, и обнаружился изначальный слой, весьма [примитивный]. Мы с ним оказались сразу — будучи перед этим довольно близкими, по-настоящему близкими, друзьями — оказались людьми чужими совершенно, которые не только не понимали друг друга, но которым не о чем было говорить друг с другом … Ему было страшно, мучительно, не хотелось встречаться ни со мной, ни с кем из своих церковных друзей. … Когда я узнал, что он странствует где-то — нашёл себе другую семью и ушёл из дома — я ему написал: «Может быть, это тебя останавливает? Так твои личные дела ничего не могут изменить в наших отношениях». Но — нет! … Ему неприятно и тяжело видеть своих церковных друзей. Церковные темы сами его коробят. Необычайной одарённости пастырь получил здесь непоправимый удар, который сшиб его с ног — совершенно».
«Русская болезнь», новый брак, рвотный рефлекс на религию, — что может быть хуже? Многое может быть хуже! Тот же провокатор Феликс Карелин вполне искренне продолжил совмещать работу на КГБ (он выступал свидетелем обвинения на процессе Якунина в 1980-м году) с сочинением богословских трактатов о святой Руси. Религиофобия — грех отражённый, не агрессивный. Не будет агрессивной религии — не будет и религиофобии. Нормальная религия такой реакции не вызывает, а нормальная религия не только возможна, но её больше всегда, чем патологической религиозности, на норме паразитирующей.
Поводов для религиофобии может быть много, но это именно поводы. К религиофобии можно и нужно быть готовым, надо сознавать, что она может поразить любого верующего человека. Конечно, уход от религии не преступление, но религиофобия есть не просто «расцерковление», религиофобия переносит рвотный рефлекс и на Бога. Обжегшись на молоке, дуют на быка. Жена изменила — возненавидеть всех женщин и отрицать саму любовь. Реакция понятная, но неверная.
В России религиофобия стала массовым явлением в годы, когда религия — казённое православие — стала кремлёвской идеологией, такой же пустой, как до этого марксизм, и от этого ещё более омерзительной. Она чаще и глубже поражает священников — которые становятся или бывшими священники, или не очень бывшими, но очень отчаявшимися и циничными. Конечно, предотвратить у себя или у другого такую рвотную реакция вряд ли возможно, но возможно сказать себе, что рвотный рефлекс это всего лишь рвотный рефлекс, а не конечный ответ на тайны бытия, и этим как минимум не поддаваться иррациональному (а религиофобия иррациональна), а как максимум — оставить себе возможность возвращения, на каком угодно витке, к поиску истины.