Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Иосиф Григулевич

ИНКВИЗИЦИЯ

К оглавлению

ЭТА «НЕИСТРЕБИМАЯ МЕРЗОСТЬ»...

В последней четверти XII в. центром еретических движений становится Южная Франция, где города высвободились из-под феодальной зависимости еще в прошлом столетии.

«В Лангедоке,- указывает К. Маркс,- держались остатки римских городских прав и муниципального управления; как раз города, пострадавшие потом всего больше от жестокого преследования еретиков, {здесь} не были так разъединены, как немецкие и итальянские, и не так были отрезаны от деревни; они были также защищены от сеньеров... Даже в Тулузе, резиденции могущественного графа, управляли независимый магистрат и свободный комитет горожан... В таком цветущем состоянии была южная Франция от Альп до Пиренеев» (Архив Маркса и Энгельса, т. V, с. 232-233.)

Именно в городах этой «обетованной земли» получили наибольшее распространение различные еретические учения, в первую очередь учение катаров, на подавление которых официальная церковь мобилизовала все свои могущественные силы...

Термин «катары» появляется в первой половине XI в. Вскоре он становится синонимом еретика вообще. Об учении катаров с достоверностью нам мало что известно. Их писания были почти полностью уничтожены церковниками. Что же касается церковных источников, то в них больше клеветы и вымысла, чем достоверных фактов. Если судить только по ним, то приходится сделать вывод, что папство осуждало ереси, не имея точного представления о их содержании. Католический богослов Шэннон, изучавший пап­ские источники, относящиеся к средневековым ересям, отмечает, что они дают только «крайне схематическое и неудовлетворительное» представление о еретических учениях этого периода (Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteenth century, p. 8. )

Судя по тем скудным данным, которыми мы располагаем, катары выступали против официальной церкви с позиций первоначального христианства. Некоторые черты их учения напоминали манихейство, поэтому церковники именовали катаров неоманихеями. Как и последние, катары считали, что добро (бог - творец невидимого, идеального справедливого мира) и зло (дьявол - создатель всего материального) являются извечными началами. Тело создано дьяволом, в нем, как в темнице, заключена душа, творение бога.

Катары считали, что все зло на земле - всякого рода притеснения, несправедливости, социальное неравенство - вызвано дьяволом, а так как церковь оправдывала господствующий несправедливый строй, то она являлась пособницей и соучастницей преступлений князя преисподней. Катары делились на наставников - «совершенных» и просто верующих. Первые должны были являть собой пример евангельских добродетелей. Они отрицали частную собственность, не признавали церковной обрядности, культа и иерархии, выступали за строгое соблюдение обета целомудрия.

Праведный образ жизни «совершенных», контрастирующий с разнузданными нравами, страстью к обогащению, свойственными церковникам, был лучшей формой наглядной агитации в пользу нового вероучения. Новая ересь, возрождавшая на практике идеалы первоначального христианства, привлекала городских плебеев и крестьян, искавших избавления от непосильных феодальных повинностей. Катары обязывались не убивать, не лгать, воздерживаться от клятв. При посвящении они давали еще одно важное обязательство: не отрекаться от своей веры «из страха воды, огня или любого другого вида наказания». Попав в руки своих противников, они мужественно отстаивали свои взгляды и спокойно всходили на костер. Рядовым катарам, «верующим», было дозволено пользоваться мирскими благами, сохранять семью и собственность, однако «спастись», обрести царство небесное они могли лишь, перейдя в разряд «совершенных». Для этого «совершенные» совершали обряд «утешения» (consolomentum) над «верующими».

«Совершенных» даже в период наибольшего влияния катаров насчитывалось всего около 4 тыс. человек, но это были подлинные вожаки, фанатики, оказывавшие огромное влияние на своих последователей.

Когда началась борьба с катарами, церковники с особым ожесточением преследовали «совершенных», уничтожение которых лишало рядовых катаров «утешения», а значит, и «спасения».

Наряду с катарами большое распространение во Франции, Швейцарии, Италии получило вальденское учение, основателем которого был лионский купец Пьер Вальдо, находившийся под влиянием Арнольда Брешианского. Первая вальденская община возникла в 1176 г., ее участники вначале были известны как «лионские бедные».

Церковь опасалась еретиков в первую очередь потому, что их учение привлекало народные низы. По свидетельству современников, Монеты из Кремоны, «среди бедняков было много таких, которые умирали с голода и которых приводили в ужас и возмущение несметные богатства церкви. С напряженным вниманием и с внутренним волнением слушали они «слово божье», исходившее из уст еретиков, требовавших отказа церкви от мирских наслаждений и возврата к временам, когда бедность считалась величайшей добродетелью. Что же удивительного в том, что городская голь шла в секту катаров и другие еретические секты и пополняла их ряды свежими силами» (Лозинский С. Г. История папства. М, 1961, с. 151 -152.)

На юге Франции, в Лангедоке, новых еретиков поддерживало и дворянство, не желавшее уступать свои права и вольности церковным иерархам. Церковная иерархия, претендовавшая на львиную долю доходов от торговли и ревностно накапливавшая сокровища, вызывала возмущение также ремесленников и торговцев. Катары, осуждавшие тунеядство церковников и призывавшие их к отказу от мирских богатств, находили поддержку во всех слоях общества.

Вот почему попытка церковников расправиться с катарами «мирными» средствами - отлучениями и анафемой (что не исключало и физической расправы над ними) - не приносила желательного результата. Напрасно громили их в своих проповедях преданные папскому престолу проповедники, напрасно этих «новых манихеев» отлучали вселенские и поместные соборы. Число их сторонников непрестанно росло, Шэннон пишет по этому поводу: «Политика, основанная на предпосылке, что большинство еретиков были простаками, впавшими в ересь по неведению, и что проповедь верного учения церкви быстро образумит их и вернет к вере их отцов, была осуждена на провал, ибо опыт показал необоснованность этих надежд. Определенные действия папства, направленные на преодоление пороков церковной иерархии и клира в зараженных ересью районах, совершались слишком поздно и в ничтожных мас­штабах, чтобы помочь беде» (Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteenth century, p. 24.)

Еще Бернар Клервоский настойчиво ратовал за физическое истребление непокорных еретиков при помощи светской власти.

По Бернару, церкви следует отыскивать и изобличать еретиков, а по ее указанию светской власти их уничтожать. Если светская власть повинуется велениям церкви по борьбе с еретиками, то она тем самым признает над собой главенство церкви и папского престола.

Требуя от светской власти преследования еретиков, Бернар одновременно отстаивал право папского престола владеть обоими мечами - духовным и материальным. Хотя папа уступает второй из них светской власти, он, по словам Бернара, сохраняет за собой право использовать его там и тогда, где и когда сочтет это нужным (См.: Сидорова Н. А. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. М., 1953, с. 135).

Как следует из программы Бернара, принятой на вооружение средневековыми папами, преследование еретиков являлось одним из непременных условий подчинения светской власти папству. Это помогает уяснить место и значение будущей инквизиции в общей политике папского престола. Создавая инквизицию, папство надеялось, в частности, использовать ее для упрочения своих позиций по отношению к светской власти.

Первая попытка мобилизовать церковь на искоренение ереси, пустившей глубокие корни в Лангедоке, путем массового истребления вероотступников была предпринята папой Александром III на III Латеранском соборе в 1179 г. Кроме обычных уже в таких случаях анафем в адрес вероотступников, собор впервые объявил крестовый поход против них. Собор обещал отпущение грехов на два года всем участникам похода и «вечное спасение» тем, кто погибнет в борьбе с еретиками. Руководство этим походом было поручено аббату Генриху Клервоскому, возведенному по этому случаю в кардинальское звание. Этот первый поход против альбигойцев (так стали именовать одну из ветвей ереси катаров и прочих еретиков, твердыней которых в Лангедоке был г. Альби) привлек сравнительно небольшое число участников. Опустошив несколько областей Лангедока, воинство Генриха разъехалось по домам, а он сам вернулся в Рим участвовать (вследствие смерти Александра III) в избрании нового папы.

Им стал Луций III (1181 -1185), такой же сторонник беспощадных мер против еретиков, каким был и его предшественник. Новый папа созвал собор в Вероне в 1184 г., на котором огласил буллу об искоренении различных еретических учений (Ad abolendam diversarum haeresum pravitatem). Булла предписывала епископам подвергать еретиков высылке, конфисковывать их имущество и осуждать их на «вечное бесчестие». Она призывала очистить католические кладбища от якобы осквернявших их останков еретиков. Хотя булла и не призывала к физическому истреблению вероотступников, она все же преследовала именно эту цель. Подразумевалось, что еретики окажут сопротивление булле, превратившись тем самым в бунтовщиков, а это даст повод светским властям истребить их. Веронский собор одобрил буллу Луция III, которому удалось также заручиться поддержкой императора Фридриха I Барбароссы, обещавшего выполнять указания папских легатов по борьбе с вероотступниками. Стали преследовать еретиков и в Арагонском королевстве. Булла Луция III, как и решения Веронского собора, служила «законным» основанием различным монархам и епископам для грабежа еретиков под видом искоренения ереси.

В 1194 г. правителем графства тулузского, расположенного на территории Лангедока, стал Раймонд VI, относившийся с большой симпатией к катарам и оказывавший им покровительство. Не располагая поддержкой светских властей, местная католическая иерархия была не в состоянии успешно бороться с катарами. Требовались более энергичные действия, чтобы покончить с этой опасностью. Их мог предпринять только решительный и фанатично настроенный папа. Именно таким оказался Иннокентий III, избранный на папский престол в 1198 г.

Родом из графской семьи, обладавшей обширными земельными владениями близ Рима, Иннокентий III получил высшее образование в Болонском и Парижском университетах. Результатом его схоластических штудий был трактат «О презрении к миру и о бедственном состоянии человека», в котором он пытался доказать, что все классы феодального общества в равной мере страдают за первородный грех. Весьма реалистическое описание страданий эксплуатируемых феодалами крестьян показывает, что автор хорошо был знаком с окружавшей его действительностью. Он писал: «Холоп вечно служит, терпит угрозы, обременяется барщиной, удручается побоями, лишается своего достояния; если нет у него своего добра, то его принуждают приобретать, а если есть какое-либо имущество, то его у него отнимают. Виноват господин - холоп за него отвечает, а виноват холоп - пеня с него идет в карман господину» (Герье В. И. Папа Иннокентий III.- Книга для чтения по истории средних веков, с. 385-386).

Иннокентий III проявил себя как сторонник крайних притязаний папства. Об этом он дал знать при своем посвящении в папы, избрав для проповеди библейский текст: «Смотри, я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтобы искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать». Себя Иннокентий именовал «царем царей - владыкой владык, священником во веки веков по чину Мельхиседека». Это он является изобретателем нового папского титула - «наместника Иисуса Христа на земле».

Став папой в 38-летнем возрасте; Иннокентий III развил кипучую деятельность, цель которой была превратить папский престол в вершителя судеб всего христианского мира. Он заключал союзы с монархами, отлучал неугодных, интриговал, увещевал, взывал, агитировал, рассылая ежегодно сотни посланий церковным иерархам и светским государям; его легаты, облеченные неограниченными полномочиями, терроризировали многие районы Италии, Германии и Франции. Короли Англии, Арагона, Болгарии и Португалии признавали себя его вассалами.

Иннокентий III был инициатором 4-го крестового похода, участники которого вместо «освобождения гроба господня» опустошили христианскую Византию, захватили и разграбили Константинополь (1204). Иннокентий III одобрил в 1202 г. создание ордена меченосцев и благословил их на завоевание Ливонии, а в 1215г. призвал немецких рыцарей к крестовому походу на пруссов. Наконец, это он отдал приказ приступить к новому крестовому походу против альбигойцев, положив начало массовому и систематическому уничтожению верующих, религиозные взгляды которых расходились с официальной доктриной церкви. Многие исследователи именно его считают основателем инквизиции.

Вступив 22 февраля 1198 г. на престол, Иннокентий III уже в апреле направляет во Францию эмиссаров Рэнье и Ги с полномочиями организовать преследование катаров. В инструкции им папа приказывал: «Употребляйте против еретиков духовный меч отлучения, и если это не поможет, то употребляйте против них железный меч» (Vacandard E. The Inquisition. A critical and historical study of the coercive power of the church, p. 44). Однако папским эмиссарам не удалось добиться каких-либо существенных успехов, так как светские власти явно препятствовали их деятельности. В 1202 г. папских эмиссаров заменили цистерцианские монахи Петр Кастельно и Арнольд Амальрик, которым было дано полномочие «разрушать повсюду, где были еретики, все, подлежащее разрушению, и насаждать все, подлежащее насаждению». Им в помощь были направлены проповедники из Испании, среди которых выделялся своим рвением августинский монах Доминик де Гусман (1170-1221), будущий основатель ордена доминиканцев. Папские легаты обещали сеньорам и французскому королю за участие в репрессиях против еретиков имущество последних и прощение всех грехов. В личном послании французскому королю Филиппу-Августу папа призывал его поднять меч на «волков, опустошающих стадо господне».

Преданные папскому престолу монахи, подражая своим противникам, босые и в лохмотьях бродили по Лангедоку, призывая население к расправе над еретиками. Однако их усилия не приносили результатов. Французский король не решался вторгнуться во владения графа Тулузского, а местное население хотя и не препятствовало выступлениям папских агентов, но и не оказывало им активной поддержки. Папские легаты приходили в отчаяние. Петр де Кастельно говорил: «Я знаю, что дело Христа не преуспеет в этой стране до тех пор, пока один из нас не пострадает за веру» (Покровский М. Средневековые ереси и инквизиция.- Книга для чтения по истории средних веков, с. 669). Его слова оказались пророческими.

Кастельно отлучил графа Раймонда от церкви за нежелание сотрудничать в преследовании еретиков. В ответ один из приближенных Раймонда убил папского легата. Это случилось 15 января 1208 г., а уже 10 марта Иннокентий III обратился с поджигательским посланием к верующим христианского мира, призывая к мщению, к крестовому походу против графа Раймонда и его подданных. В послании папа писал: «Объявляем по сему свободными от своих обязательств всех, кто связан с графом Тулузским феодальною присягою, узами родства или какими другими, и разрешаем всякому католику, не нарушая прав сюзерена (т. е. французского короля), преследовать личность сказанного графа, занимать его земли и владеть ими. Восстаньте, воины Христовы! Истребляйте нечестие всеми средствами, которые откроет вам бог! Далеко простирайте ваши руки и бейтесь бодро с распространителями ереси; поступайте с ними хуже, чем с сарацинами, потому что они сами хуже их. Что касается графа Раймонда... выгоните его и его сторонников из их замков, отнимите у них земли для того, чтобы правоверные католики могли занять владения еретиков» (Покровский М. Средневековые ереси и инквизиция, с. 670). Иннокентий пытался объяснить, почему «всемогущий» бог нуждается в воинстве для расправы с еретиками. «Помните, что ваш создатель, сотворив вас, не нуждался в ваших услугах. Но хотя он прекрасно может обойтись без вашей помощи и теперь, все же ваше участие поможет ему действовать с большим успехом, так же как ваше бездействие ослабит его всемогущество» (Vaux-de-Cernay P. Histoire Albigensis. Nouvelle traduction par P Guebin et H. Maisonneuve. Paris, 1951, p. 31). Участникам похода папа обещал не только прощение грехов, но и нечто более существенное: освободить от уплаты процентов по долгам, пока они будут участвовать в войне с еретиками.

На этот раз Иннокентию III удалось собрать в Северной Франции армию из всевозможных авантюристов, охочих до чужого добра, во главе с Симоном де Монфором. Не решаясь на войну с Монфором или рассчитывая обмануть его, Раймонд проявил раскаяние: по требованию папского легата он сдал без боя крестоносцам семь важнейших крепостей и обещал выполнять все требования Иннокентия III. Его заставили явиться в Сен-Жиль, город, где был убит Кастельно, и предстать обнаженным до пояса перед папским легатом, который встретил его в окружении епископов и при большом стечении народа на паперти местного собора. Легат петлей надел на шею Раймонда епитрахиль и ввел его как бы на поводу в собор, в то время как присутствовавшие били прутьями по плечам и спине кающегося вельможу. У алтаря ему дали прощение, вслед за этим заставили спуститься в склеп и поклониться гробнице Петра де Кастельно, душа которого, как утверждали церковники, «возликовала», узрев такое унижение своего заклятого врага.

Теперь сопротивление крестоносцам в Лангедоке возглавил племянник графа Раймонда - Роже. Против него двинулось из Лиона огромное войско крестоносцев из 20 тыс. всадников и 200 тыс. пеших воинов, напутствуемое очередным посланием кровожадного Иннокентия III. «Вперед, храбрые воины Христа! Спешите навстречу предтечам Антихриста и низвергните служителей ветхозаветного змия. Доселе вы, быть может, сражались из-за преходящей славы, сразитесь теперь за славу вечную. Вы сражались прежде за мир, сражайтесь теперь за бога. Мы не обещаем вам награды здесь, на земле, за вашу службу богу с оружием в руках; нет, вы войдете в царство небесное, и мы уверенно обещаем вам это».

Сея по дороге смерть и не встречая решительного сопротивления со стороны катаров (им было запрещено убивать), крестоносцы захватили один из их укрепленных пунктов - г. Безье, сожгли его и вырезали всех его 60 тыс. жителей. Когда крестоносцы спрашивали папского легата Арнольда Амальрика, как отличать еретиков от правоверных католиков, тот отвечал: «Бейте их всех, господь узнает своих!»

Симон де Монфор проявлял к своим жертвам не меньшее «милосердие». Он не щадил даже тех, кто выражал желание вернуться в католицизм. Приказав казнить одного такого отступника, Монфор заявил: «Если он лжет, это ему послужит наказанием за обман, а если говорит правду, то он искупит этой казнью свой прежний грех».

Вслед за Безье настал черед Каркассона, где Роже сосредоточил свои главные силы. Крестоносцы осадили город, в котором укрылись тысячи людей из окрестных селений. Каркассон был хорошо укреплен. Крестоносцы решили действовать хитростью. Они предложили Роже начать переговоры о мире, а когда он явился в их лагерь, предательски схватили его и вскоре объявили, что он «умер от дизентерии». Оставшись без вождя, осажденные приняли условия крестоносцев: покинуть город - мужчины в штанах, женщины в рубашках. Ворвавшись в Каркассон, «храброе христианское воинство» разграбило город.

Обо всех злодеяниях крестоносцев рассказывают сами участники этих злодеяний. Отрицать приводимые факты клерикальные историки не в состоянии. Зато они не скупятся на соответствующего рода комментарии. Вот, например, как рассуждает по поводу «подвигов» крестоносцев в Лангедоке Шэннон: «Это был жестокий век, и в армии крестоносцев отсутствовал даже минимум дисциплины и порядка, свойственных феодальным ополчениям. В результате, когда это воинство ворвалось с севера в города Лангедока, нельзя было ожидать от военных командиров, чтобы они направляли свои стрелы только на одних «совершенных». Таким образом, слишком часто правоверные католики гибли вместе с еретиками. Хотя личные или даже групповые трагедии в этих условиях были понятны, однако подавление, грабеж и убийства правоверных взывали к решительному осуждению и понтифики громко протестовали против таких эксцессов» (Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteenth century, p. 45).

Как следует из комментария Шэннона, зверства крестоносцев в Лангедоке были вызваны «объективными условиями», римские же папы осуждали эксцессы, правда, если они касались только правоверных католиков. Но, спрашивается, кто организовал крестовый поход против альбигойцев, как не папа римский? Кто призывал в течение двадцати лет крестоносцев огнем и мечом искоренять еретиков и обещал им за это царство небесное, как не папы римские? Разве не римские понтифики, не церковь в целом несет ответственность за геноцид, совершенный крестоносцами в Лангедоке по отношению к катарам?

Вскоре после падения Каркассона среди крестоносцев начались раздоры на почве дележа награбленного. Часть из них покинула Лангедок, вернувшись восвояси. Чтобы удержать в Лангедоке Монфора, Иннокентий обещал наделить его частью владений графа Тулузского и приказал церковникам передавать ему конфискованные у еретиков ценности. Не довольствуясь этими подачками, Монфор, под видом искоренения ереси, продолжал грабить города и селения Лангедока.

Между тем Раймонд укрепился в Тулузе, откуда вел сложную игру с Иннокентием III. Последний настаивал, чтобы граф самолично искоренял ересь, угрожая в противном случае лишить его всех владений и самого привлечь к суду как еретика. Раймонд обещал, но рвения в преследовании еретиков по-прежнему не проявлял. По приказу папы Монфор попытался было взять Тулузу, но потерпел поражение. Раймонду удалось заручиться поддержкой короля Петра Арагонского, которому было выгодно сохранение тулузского графства в качестве буфера между его владениями и владениями французского короля. Последний в свою очередь не сидел сложа руки, активно помогая Монфору, которому удалось в конце концов нанести поражение Раймонду и вынудить его бежать в Англию. Петр Арагонский погиб в одном из сражений.

Наконец Иннокентий III мог считать себя победителем. Он расправился с катарами и их покровителями в Лангедоке. В папских владениях он также навел «порядок», очистив их от патаренов и подчинив своим ставленникам непокорные коммуны, оказывавшие покровительство еретикам. Тысячи еретиков были изгнаны из городов, лишились имущества и средств к существованию, многие упорствующие были казнены...

И все же эти успехи не могли скрыть пороков, продолжавших разъедать и подтачивать организм католической церкви.

Иннокентий III созвал для обсуждения церковных дел XII (IV Латеранский) вселенский собор. Он открылся в Риме в 1215 г. Кроме патриархов захваченных крестоносцами Константинополя и Иерусалима в соборе участвовали 71 митрополит, 412 епископов, более 800 аббатов и приоров, множество уполномоченных от отсутствовавших прелатов. На нем присутствовали представители многих европейских монархов. Тайно явились на собор граф Тулузский и его сын Раймонд Младший, надеясь вымолить у Иннокентия III и соборных отцов прощение и возвратить себе хоть часть своих владений.

Повестка дня собора предусматривала обсуждение следующих вопросов: отнятие св. Земли у неверных, церковная реформа, злоупотребления духовенства и как с ними бороться, искоренение ереси и умиротворение душ. Собор окончательно лишил Раймонда его владений, обещав частично их вернуть сыну, если он «будет того достоин».

Собор принял постановление о борьбе с ересью (канон 3), обязывавшее светские и церковные власти неустанно преследовать еретиков. Вот текст этого документа, послужившего юридическим основанием для учреждения инквизиции:

«Мы отлучаем и предаем анафеме всякую ересь, выступающую против святой веры, ортодоксальной и католической... Мы осуждаем всех еретиков, к какой бы секте они ни принадлежали; разные по обличию, все они связаны между собой, ибо тщеславие всех их объединяет. Все осужденные еретики должны быть переданы светским властям или их представителям для понесения достойного наказания. Клирики будут предварительно лишены сана. Собственность осужденных мирян будет конфискована, клириков же - поступит в пользу той церкви, которая платила им жалованье. Просто подозреваемые в ереси, если они не смогут доказать своей невиновности, опровергнуть выдвигаемых против них обвинений, будут подвергнуты анафеме. Если они пребудут под анафемой год и своим поведением за этот срок не докажут своей благонадежности, то пусть их судят как еретиков. Следует предупредить, вызвать и в случае надобности заставить наложением канонических наказаний светские власти, какое бы положение они ни занимали, если они хотят быть верными церкви и считаться таковыми, сотрудничать в защите веры и изгонять силой из подвластных им земель всех еретиков, объявленных таковыми церковью. Впредь всякий при вступлении на светскую должность должен будет дать такое обязательство под присягой. В том же случае, если светский правитель, которого церковь предупреждала и от которого она требовала принять меры против еретиков, не проявит должного рвения в очищении своих земель от этой заразной ереси, то таковой правитель будет наказан митрополитом или его заместителем отлучением. Если он в течение года не исправится, то о нем будет доложено правящему понтифику на предмет, чтобы папа освободил его вассалов от подчинения ему и объявил его земли свободными для занятия правоверными католиками, которые, после изгнания еретиков, вправе завладеть ими, чтобы обеспечить на них чистоту веры. Если правитель не окажет сопротивления и не будет препятствовать этим действиям, то права на эти земли будут за ним сохранены. Это же правило будет применено к тем областям, которые не имеют правителя. Католики, участники крестовых походов против еретиков, будут пользоваться такими же индульгенциями и святыми привилегиями, как и те, кто оказывает помощь в освобождении св. Земли.

Всех, кто разделяет веру еретиков, дает им пристанище, помогает и защищает их, мы предаем отлучению и объявляем, что если они в течение года не откажутся от своих пагубных взглядов, то будут автоматически (ipso facto) объявлены бесчестными и лишены права занимать какие-либо публичные или выборные должности, быть избираемыми на эти должности, а также лишены права выступать в роли свидетелей. Кроме того, они будут лишены права завещать и наследовать. Все освобождаются от каких-либо обязательств по отношению к ним, в то время как их обязательства по отношению к третьим лицам сохраняются... Что касается тех, кто ослушается приказов церкви и будет поддерживать с еретиками связи, то он будет отлучен до тех пор, пока не исправится. Клирики откажут этим прокаженным в причащении, не разрешат предавать их христианскому погребению, отвергнут их подаяния и пожертвования, а если не сделают этого, то сами будут лишены своих должностей, которые могут быть им возвращены только после особого помилования святым престолом... Кроме того, каждый архиепископ и епископ, или лично, или через архидиакона или другое доверенное лицо, обязан посещать раз или два раза в году свою епархию, если известно, что в ней укрываются еретики; там он, если сочтет нужным, под присягой обяжет трех или больше заслуживающих доверия лиц обследовать все население и донести епископу о тех, кто является еретиками, участвует в секретных сборищах и отходит в своей жизни от обычаев, свойственных поведению верующих. Пусть епископ вызовет к себе обвиняемых, и если они не смогут оправдаться от выдвинутых против них обвинений или вновь совершат прежние ошибки, то следует применить к ним канонические наказания. Любой, кто нарушит в преступном упорстве данную им присягу или откажется присягать, будет объявлен еретиком. Мы желаем, объявляем и приказываем всем епископам, обязанным повиноваться согласно их обету строгого послушания приказам церкви, внимательно следить за осуществлением этих мер в их епархиях, если они желают избежать канонических наказаний. Если епископ проявит небрежность или любую медлительность в искоренении в своей епархии еретического брожения, признаки которого налицо, то он будет снят с епископальной должности и заменен человеком, способным и полным рвения к искоренению ереси» (Цит. по: Foreville R. Latran I, II, III, et Latran IV. Paris 1965 p. 348-349.)

Это решение IV Латеранского собора имеет исключительно важное значение для установления ответственности церкви за преследование инакомыслящих. Апологеты церкви утвеждают, что физически еретиков преследовали светские власти и что, мол, церковь за это вовсе не несет ответственности. Но ведь весь смысл борьбы папского престола с графами тулузскими заключался в том, чтобы заставить их участвовать в репрессиях против еретиков. Приведенный же выше текст 3-го канона, принятого IV Латеранским собором, показывает, что церковь обязывала к этому всех светских правителей, угрожая им в противном случае отлучением и лишением владений. Можно ли после этого утверждать, что церковь не несет никакой ответственности за преследование еретиков светскими властями?

Собор обязал каждого верующего исповедоваться у своего приходского священника не реже одного раза в год и причащаться по крайней мере к пасхе. Не выполняющие этих обрядов прихожане объявлялись еретиками и лишались церковного погребения. Совершенно очевидно, что, принимая это решение, собор имел в виду использовать исповедь в качестве источника сведений о еретиках, а причащение - для давления на колеблющихся в вере.

На соборе обсуждались, кроме репрессивных, и другие меры по борьбе с ересью. Иннокентий III, многие церковные иерархи прекрасно отдавали себе отчет в том, что одна из причин успеха ереси заключалась в упадке морального авторитета духовенства, в частности в разложении старых монашеских орденов, на представителей которых большинство верующих смотрело как на голодных волков, охотившихся за овечками. К тому же монастыри, как правило, подчинялись больше воле местных сеньоров, чем Риму. Папский престол не мог рассчитывать на действенную помощь и поддержку таких монастырей в своей борьбе за превосходство над светской властью. Собор принял ряд постановлений, дававших папе право реорганизовать существующие монашеские ордена. Но напрашивалось и другое решение: создание новых орденов, зависящих не от местной церковной иерархии и феодальных сеньоров, а непосредственно от папского престола и выполняющих целиком и полностью его волю. И хотя собор запретил учреждение новых монашеских орденов, не успел он закончить свою работу, как в 1216 г. новый папа Гонорий III учредил «нищенствующий» орден проповедников, основателем которого был уже упомянутый нами испанский августинец Доминик де Гусман, принимавший активное участие в преследовании катаров в Лангедоке.

Доминик отличался слепой преданностью папскому престолу. Судя по всему, это был тип бездушного фанатика, готовый на любое преступление во имя торжества «святого дела». Бертран Рассел отмечает, что Доминику была свойственна только одна человеческая слабость: ему больше нравилось разговаривать с молодыми женщинами, чем со старыми (См.: Рассел Б. История западной философии. М., 1959, с. 469).

Доминик правильно подметил, что сила катаров заключалась, в частности, в том, что они обладали забытым церковниками даром проповеди и к тому же знали назубок церковные тексты, давно позабытые клириками. Он задумал создать орден, члены которого посвятили бы себя исключительно выявлению и разоблачению еретиков и защите папского престола от их критики. Члены ордена приняли в качестве формы белое одеяние и сандалии на босую ногу. Внешне они стали походить на «совершенных» катаров. Доминиканцы давали обет бедности, что должно было способствовать укреплению их авторитета среди верующих. Орден был построен наподобие строго централизованной военной организации во главе с генералом, подчиненным непосредственно папе римскому. Эмблемой ордена была собака с пылающим факелом в зубах. Доминиканцы называли себя «псами господа» (Domini canes), что было созвучно имени основателя их ордена. Вскоре после учреждения ордена доминиканцы прибрали к рукам французские и итальянские университеты.

Доминиканцы принимали активнейшее участие в подавлении еретических движений. Отмечая заслуги ордена на этом кровавом поприще, папский престол возвел Доминика в ранг святых в 1234 г., всего лишь 13 лет спустя после его смерти.

Железная дисциплина и поистине собачья преданность папскому престолу быстро превратили доминиканцев в ударную силу католической реакции. Неудивительно, что именно эта «стража Христова» (как тоже именовался доминиканский орден) возглавила инквизицию и была использована папством для проникновения в некатолические страны. В 1233 г., 17 лет спустя после основания ордена, доминиканцы уже появились на Руси, основав под Киевом свой монастырь. Вскоре они проникли в Чехию, Польшу, Прибалтику. В 1247 г. папа направил их с миссией к монгольскому великому хану, в 1249 г.- в Персию. В 1272 г. они обосновались в Китае, пробрались в Японию и другие азиатские страны. Доминиканцы проникли и в Африку, дошли до Абиссинии. В XVI в. принимали активное участие в завоевании и порабощении испанцами и португальцами Америки.

Если доминиканцы превратились в своего рода элиту католической церкви, то другой орден - францисканцев, также возникший в начале XIII в., должен был привлечь на сторону церкви плебейские элементы, проповедовать в массах смирение, покорность и любовь к страданиям. Учредителем ордена был итальянец Франциск Ассизский, в миру Джованни Бернардоне (1182-1226). Его отец был богатый торговец сукном. Бернардоне в молодости вел праздный и беззаботный образ жизни, одно время жил во Франции (отсюда его прозвище - Франциск - офранцуженный). Вернувшись в родной город Ассизе, Бернардоне решил заняться проповедью среди бедных, став на путь строгого аскетизма.

Франциск учил, что человек должен относиться к своему телу как к ослу и соответственно «подвергать его тяжелой ноше, часто бить бичом и кормить плохим кормом». Правда, перед смертью он выразил сожаление, что, «истязая себя в здоровом состоянии и в болезни, он таким изнурением согрешил против брата своего, осла». Смирение и терпение Франциск считал высшими добродетелями. Ему приписывается изречение: «Высшая радость состоит не в том, чтобы творить чудеса, излечивать хворых, изгонять бесов, воскрешать мертвых, она также не в науке, не в знании всех вещей и не в увлекательном красноречии, она - в терпении, с которым переносятся несчастья, обиды, несправедливости и унижения» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 167. )Он призывал верующих отказаться от всякой собственности, оказывать помощь друг другу и добывать себе пропитание физическим трудом. Эта проповедь идеалов первоначального христианства, созвучная по своему содержанию еретическим учениям вальденсов, с которыми францисканцев роднило и внешнее сходство - черные или серые рясы,- вначале вызывала к Франциску настороженное отношение церковных иерархов. Но большой успех его проповеди среди населения и тот факт, что Франциск в отличие от еретиков не только не выступал с критикой официальной церкви, но, наоборот, всемерно подчеркивал свою лояльность по отношению к папскому престолу, обеспечили ему поддержку Иннокентия III, который разрешил ему основать нищенствующий орден «миноритов» (францисканцев) (В 1212 г. был основан также «второй орден» - для женщин (кла-рисс) и «третий орден» (терциариев), членам которого разрешалось, при соблюдении францисканского аскетического устава, жить в миру, иметь семью и не носить монашеского одеяния)., построенный по тому же принципу, что и доминиканский. При поддержке папского престола минориты быстро превратились в международную массовую организацию, в конце XIII в. у них уже было свыше тысячи монастырей в разных европейских странах.

Папский престол оказывал всяческое покровительство доминиканцам и францисканцам. Их деятельность была изъята из-под контроля местных епископов, они свободно передвигались по всему миру, заслужив название папских лазутчиков. Они могли исповедовать, накладывать и снимать эпитимии и отлучения, жить среди еретиков, притворяться такими же, если это было в интересах церкви, и т. д. Их руководители быстро делали церковную карьеру, щедро награждались кардинальскими званиями и нередко избирались папами. Такие привилегии они заслужили тем, что «социальная» деятельность этих орденов в соединении с террористической - инквизицией, к которой оба ордена имели непосредственное отношение, несомненно способствовала в XIII в. спасению католической церкви от развала, угрожавшего ей из-за морального разложения самих цер­ковников, антипапской политики многих королевских дворов, стремившихся освободиться от опеки церкви, и ересей, чреватых плебейской революцией.

Подвижническая прыть францисканцев, однако, оказалась столь же скоротечной, как и доминиканцев. Существуй сатана, отмечает Бертран Рассел, будущее ордена, основанного Франциском, доставило бы ему величайшее удовлетворение. Если принять во внимание личность Франциска и цели, которые он сам перед собой ставил, то нельзя представить себе итога, выглядевшего более жестокой насмешкой (См.: Рассел Б. История западной философии, с. 468-469). В равной степени это относится и к доминиканскому ордену.

Прошло несколько десятилетий, и у этих орденов от нищенства осталось только униформа да название. Папские и светские дарения привели к тому, что францисканцы и доминиканцы превратились в обладателей огромной недвижимой собственности, латифундий, сокровищ. Оба ордена грызлись, соперничали между собой, что было на руку папам, ибо это позволяло им контролировать и тот и другой. В XVI в. эти ордены придут в такой упадок, что папство будет вынуждено для своего спасения создать новый, во сто крат превосходящий своих предшественников по своему коварству, ханжеству и лицемерию,- орден иезуитов.

Хотя формально богатства орденов считались собственностью папского престола и находились якобы только во временном их владении, это обстоятельство, а также участие руководителей орденов во всевозможных политических интригах в интересах власть имущих не могли не вызвать со временем брожения и недовольства среди рядовых монахов. Особенно глубокие трещины появились во францисканском ордене. В отличие от доминиканцев, рекрутировавшихся из зажиточных слоев населения, большинство францисканцев составляли выходцы из плебейских низов города и деревни. В результате францисканский орден не только участвовал в подавлении «чужих» еретических движений, но вынужден был подавлять крамолу в своих собственных рядах, что делалось, как обычно в таких случаях, с еще большей жестокостью. Сам Франциск незадолго до своей смерти покинул основанный им орден, убедившись, что он пошел вовсе не по задуманному им пути. Впрочем, это не помешало папскому престолу, менее чем через два года после его смерти возвести его в сонм святых.

Другим представителям францисканства так не повезло. Спиритуалов или обсервантов, как стали именовать францисканцев, придерживавшихся первоначального идеала ордена - бедности не в теории, а на практике, инквизиция преследовала как самых опасных еретиков. Им наклеивали различные еретические ярлыки, в том числе их обвиняли, что они являются последователями Иоахима Флорского, цистерцианского монаха, обличавшего в конце XII в. церковь с позиции первоначального христианства и положившего начало иоахимистской секте, осужденной XII вселенским собором.

Из рядов францисканского ордена вышла целая плеяда мыслителей: Роджер Бэкон, Дуне Скот, Уильям Оккам, Раймонд Луллий и др. Некоторые из них подвергались преследованиям со стороны церковных властей.

Вернемся, однако, к альбигойской трагедии. Итак, IV Латеранский собор не вернул Раймонду его владений в Лангедоке, хотя старый граф и его 18-летний сын - Раймонд Младший исповедовались во всех своих возможных прегрешениях и клялись, что не будут щадить еретиков. Папский престол уже не нуждался в их услугах, кроме того, землями Лангедока прочно завладели граф Монфор и его приближенные, которые, конечно, и не помышляли возвращать их своим недавним противникам.

Графам Тулузским не оставалось другого выхода, как продолжать борьбу. С Латеранского собора они направились в свои бывшие владения, где вновь подняли знамя восстания. Местное население, изнывавшее от грабежей и расправ крестоносцев, с энтузиазмом поддержало своих прежних правителей. Война Раймондов с Монфором разгорелась с новой силой. Тем временем умер Иннокентий III, его место занял папа Гонорий III, продолжавший политику своего предшественника. Хотя в ответ на призывы нового папы на подмогу к Монфору стекались банды охочих до грабежа рыцарей со всей Европы, Раймонды, опиравшиеся на народную поддержку, в течение нескольких лет удерживали Тулузу. В 1218 г. при осаде этого города Монфор был убит, а его брат и старший сын серьезно ранены. Война продолжалась с переменным успехом еще несколько лет. В 1222 г. умер Раймонд VI. Церковники отказались его хоронить. Теперь войну продолжали Раймонд VII и сын Монфора - Амори. В 1227 г. Амори призвал на помощь войска французского короля Людовика IX, обещав ему отдать свои владения. Соответствующее соглашение было подписано в том же году в г. Мо. Вмешательство Людовика IX вынудило Раймонда VII капитулировать. Мир был куплен дорогой ценой.

По Парижскому трактату 1229 г. дочь Раймонда VII, провозглашенная наследницей его владений, была выдана замуж за брата короля Людовика IX. В результате этой сделки владения Раймонда VII после его смерти должны были перейти к французской короне. Папский престол одобрил ее, добившись предварительно от Раймонда VII и Людовика IX формального обязательства преследовать ересь согласно постановлениям IV Латеранского собора, которые с весьма существенными добавлениями были приняты на поместном соборе в Тулузе в 1229 г. Эти добавления заключались в следующем: епископам вменялось в обязанность в каждом приходе назначать одного или нескольких священников с инквизиторскими функциями - разыскивать и арестовывать еретиков, хотя право суда над ними оставлялось за епископом. Добровольно раскаявшиеся еретики подлежали высылке в другие области. Для опознавания им повелевалось носить на одежде (на спине и на груди) отличительный знак - крест из цветной материи; раскаявшиеся из-за боязни смертной казни подлежали тюремному заключению «вплоть до искупления греха». Приходским священникам приказывалось выставлять на видном месте списки всех прихожан. Прихожане - мужчины с 14-летнего и женщины с 12-летнего возраста - должны были публично предать анафеме ересь, поклясться преследовать еретиков и присягнуть на верность католической вере. Присяга возобновлялась каждые два года; отказавшиеся присягать навлекали на себя обвинение в ереси.

Верующим приказывалось исповедоваться трижды в год - на рождество, пасху и троицын день. За выдачу еретика церковь обещала платить доносчику 2 серебряных марки в год в течение двух лет. За помощь еретикам виновник лишался имущества и передавался в распоряжение сеньора, который мог сделать с ним «что пожелает». Дом еретика сжигался, собственность его конфисковывалась. Примиренный с церковью еретик терял гражданские права, еретикам-врачам запрещалось заниматься лечебной практикой. Местные власти под страхом отлучения и конфискации имущества обязывались следить за исполнением этих решений Тулузского собора.

Наконец, следует отметить еще одно важное нововведение: верующим запрещалось иметь Библию и читать ее даже на латинском языке, что становилось прерогативой исключительно духовенства. Этот запрет церковь не замедлила распространить на верующих и других стран.

Решения Тулузского собора, включенные в Парижский трактат, представляют важный этап в своеобразной эскалации, завершением которой явилось установление постоянно действующего инквизиционного трибунала.

Крестоносцы истребили в ходе 20-летней кровопролитной войны в Лангедоке свыше миллиона мирных жителей, превратили его цветущие города и селения в руины. Катары были в буквальном смысле стерты с земли.

Но почему некоторые исследователи, подобно французу Эрнесту Форнерону, утверждают, что альбигойская война «все еще продолжается»? (Fornairon E. Le Mystere Cathare. Paris, 1964, p. 7). Потому, что и в наше время находятся сторонники «истинной веры», которые продолжают поносить катаров, продолжают клеветать на них, стремясь таким образом оправдать их палачей и сам принцип истребления всех тех, кто оспаривает угодный им социальный порядок.

Еще церковник Вакандар в начале XX в. оправдывал истребление катаров тем, что их вероучение носило будто бы «антисоциальный» характер. Он писал: «Жестоко преследуя катаров, церковь истинно действовала в интересах общественного блага. Государство было обязано оказывать ей помощь силой, если не желало само погибнуть вместе со всем социальным порядком. Это объясняет и в известной мере оправдывает объединенные действия государства и церкви, направленные на истребление ка-тарской ереси» (Vacandard E. The Inquisition, p. 74).

Подобного рода оправдания убийств и разбоя, учиненного церковью и ее союзниками феодалами над катарами, раздаются и в наше время. Так, французский историк Фернан Ниэль утверждает, что доктрина катаров была «опасной, аморальной, антисоциальной», что альбигойцы были «анархистами, угрожавшими обществу», что их «истребление спасло человечество» (Niel F. Albigeois et cathares. Paris, 1955, p. 7-8). Невольно возникает во­прос, а не стремятся ли благочестивые авторы подобного рода аргументацией натолкнуть своих читателей на мысль, что и сегодня можно «спасти» человечество и эксплуататорский социальный порядок, уничтожая «анархистов, угрожающих обществу»?

Кровопролитная война в Лангедоке закончилась полной победой папского престола, вынудившего светскую власть участвовать в искоренении ереси. Светская власть долго сопротивлялась этому, ибо истребление части производительного населения не было в ее интересах, однако династические соображения и стремление расширить свои владения одержали верх над соображениями морального и другого порядка. Кроме того, светские правители нашли в инквизиции инструмент, способствующий укреплению их собственного влияния.

Это понял Людовик IX, которому церковь в признательность присвоила звание «святого». Еще раньше него к такому же выводу пришел император Фридрих II (1218- 1250), внук Барбароссы.

Фридрих II был просвещенным человеком и весьма критически относился к вопросам веры. Ему даже приписывали авторство еретического памфлета «О трех обманщиках», в котором подвергались едким насмешкам Моисей, Христос и Мухаммед. Папский престол непрестанно враждовал с Фридрихом II, видя в нем серьезного соперника в борьбе за политическое влияние в христианском мире. Григорий IX (1227-1241), племянник Иннокентия III, избранный папой в 86-летнем возрасте и к удивлению всех доживший до ста лет, дважды отлучал Фридриха II от церкви.

Одолеть интриги Рима Фридрих II оказался не в силах, относительное спокойствие он купил себе обещанием расправиться с еретиками. В 1224 г. в Падуе Фридрих II огласил эдикт о борьбе с ересью, предусматривавший наказание еретиков, осужденных церковью и переданных светскому правосудию, различными карами вплоть до смертной казни. Светская власть обязывалась по требованию церковников или просто ревностных католиков арестовывать и судить всех подозреваемых в ереси. Еретики, примиренные с церковью, принуждались участвовать в розыске других еретиков; отрекшиеся от ереси под угрозой казни, а затем, по «выздоровлении», вторично впавшие в нее, осуждались вновь на смертную казнь. Оскорбление божия величества сильнее преступления оскорбления человеческого величия, гласил эдикт. Так как бог наказывает детей за грехи отцов, чтобы научить их не подражать своим родителям, то и потомки еретиков до второго поколения лишались права занимать общественные и почетные должности. Исключение делалось только для детей, сделавших донос на своих родителей.

Существенным элементом эдикта с точки зрения истории инквизиции было согласие императора оказывать всемерную поддержку и покровительство доминиканским монахам в преследовании ереси. «Мы хотим также,- заявлял император,- чтобы все знали, что мы взяли под свое особое покровительство монахов ордена проповедников, посланных в наши владения для защиты веры против еретиков, а также и тех, кто будет им помогать в суде над виновными, будут ли эти монахи жить в одном из городов нашей империи, или переходить из одного города в другой, или сочтут нужным возвратиться на прежнее место; и мы повелеваем, чтобы все наши подданные оказывали им помощь и содействие. Поэтому мы желаем, чтобы их принимали всюду с благорасположением и охраняли от покушений, которые еретики могли бы против них совершить; чтобы та помощь, в которой они нуждаются для выполнения своего дела и миссии, порученной им ради веры, была им оказана нашими подданными, которые должны арестовывать еретиков, когда они будут указаны в местах их жительства, и держать их в надежных тюрьмах до тех пор, пока они, осужденные церковным трибуналом, не подвергнутся заслуженному наказанию. Делать это надо в убеждении, что содействием этим монахам в освобождении империи от заразы новой установившейся в ней ереси совершается служба богу и польза государству» (Цит. по: Льоренте X. А. Критическая история испанской инкви­зиции, т. 1, с. 166).

Эдикт Фридриха II означал большую победу церкви, ибо распространял на всю Германскую империю сформулированное на XII вселенском соборе положение об ответственности светской власти за преследование и искоренение ереси. Теперь, как отмечает Г. Ч. Ли, обязанность преследовать еретиков была возложена на всех, начиная от императора и кончая последним крестьянином, под угрозой всех духовных и телесных кар, какими располагала церковь в XIII в. (См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 144).

Участие Фридриха II и Людовика IX в преследовании еретиков создало благоприятные условия для учреждения инквизиционных трибуналов, действующих под непосредственным контролем папского престола. В феврале 1231 г. Григорий IX издал очередной эдикт («генеральную конституцию»), вновь отлучавший еретиков от церкви и призывавший церковные и светские власти преследовать и подавлять их. В том же году римский сенатор (губернатор Рима, подчиненный папе) Аннибале назначил специальных инквизиторов с полномочиями преследовать (арестовывать и судить) еретиков. Вскоре папа послал инквизиторов с такими же полномочиями в Майнц, Милан и Флоренцию. Следующим этапом в установлении инквизиции были две буллы Григория IX от 20 апреля 1233 г., поручавшие преследование еретиков во Франции монахам доминиканского ордена. Первая из этих булл, «Ille humani generis», была обращена к епископам Франции. В ней папа не без лицемерия писал: «Видя, что вы поглощены вихрем забот и что с трудом можете дышать под гнетом тяготящих вас тревог, мы находим полезным облегчить ваше бремя, чтобы вы могли легко переносить его». «Облегчение» заключалось в посылке на подмогу епископам доминиканских монахов с неограниченными полномочиями по преследованию еретиков. Епископы, считавшиеся по церковной традиции верховными правителями своих епархий, не желали разделять власть с нищенствующими монахами, не говоря уж о том, что они сами испытывали немалый страх перед этой тайной папской полицией, которая могла при желании зачислить в еретики не только строптивых, но и не в меру ретивых в своей ненависти к ереси епископов. Папа умолял епископов «во имя уважения, которое вы питаете к св. престолу», дружески принять его посланцев и помогать им, «дабы они могли хорошо выполнить свою задачу».

Вторая булла, «Licet ad sapiendos», была обращена к «приорам и братьям ордена проповедников, инквизиторам». В ней Григорий IX уполномочивал доминиканцев: «Во всех местах, где вы будете проповедовать,- в случае, если грешники, несмотря на предупреждения, будут продолжать защищать ересь,- навсегда лишать духовных их бенефиций и преследовать их и всех других судом, безапелляционно, призывая на помощь светскую власть, если в этом встретится надобность, и прекращая их упорство, если нужно, посредством безапелляционного наложения на них духовных наказаний» (См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 210). Эта булла практически поручала доминиканскому ордену вести борьбу с ересью во всем христианском мире.

Обе буллы Григория IX подтверждались последующими папами, вносившими в их тексты лишь частичные изменения и уточнения.

В современной церковной литературе утверждается, что инквизиция якобы была учреждена папством только после того, как «традиционные» для церкви методы убеждения еретиков путем увещевания и отлучения не оправдали себя. Так, например, Шэннон заявляет, что Иннокентий III, Гонорий III и Григорий IX пытались избавить церковь от ереси и восстановить единство церкви через «укрепление епископальной бдительности. Однако все традиционные методы были исчерпаны, не принеся желаемых результатов» (Цит. по: Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteenth cen­tury, p 25).

Приведенные нами факты опровергают подобного рода измышления. Именно упомянутые выше папы были сторонниками насильственных методов борьбы с ересью. Более того, инквизиция оформляется после разгрома катаров, когда последние уже перестали представлять какую-либо опасность для церкви.

В 1252 г. папа Иннокентий IV издал буллу «Ad extir-panda», оформившую создание инквизиционных трибуналов в разрешившую им применение пытки. Булла учреждала в епархиях специальные комиссии по борьбе с ересью из 12 правоверных католиков, двух нотариусов и двух или больше служащих, возглавляемых епископом и двумя монахами нищенствующих орденов. Комиссиям поручалось арестовывать еретиков, допрашивать их, конфисковывать их имущество. Приговор выносили епископ и два монаха, они же могли и менять состав комиссий по своему усмотрению. Светская власть и все верующие были обязаны содействовать деятельности этих по существу уже инквизиционных трибуналов Если при задержании еретиков местное население оказывало сопротивление, то в ответе считалась вся община. По требованию инквизиторов светские власти были обязаны пытать тех, кто отказывался выдавать еретиков. Светским властям вменялось вносить эти распоряжения в сборники местных законов, изъяв из последних все то, что противоречит булле. Властям предписывалось под присягой и под угрозой отлучения давать обязательство соблюдать церковные указания по искоренению ереси. Всякая небрежность в их исполнении наказывалась как клятвопреступление вечным позором, штрафом в 200 марок и влекло подозрение в ереси, что угрожало потерей должности и лишением навсегда права занимать какую-либо в будущем.

Эта булла также подтверждалась последующими папами, причем папа Климент IV в 1265 г. уже титулует епископа и монахов - членов комиссии инквизиторами, возлагая на них всю ответственность по борьбе с ересью.

Инквизиция угрожала беспощадной расправой всем недовольным существующим порядком, любому осмелившемуся критиковать распущенность, продажность и алчность духовенства, всякому, кто высказывал сомнение по поводу истинности церковных догм. В XIII в. не было такого уголка в католической Европе, где бы не пылали костры, на которых сжигали мнимых или подлинных еретиков.

В Южной Франции после ее присоединения к французскому королевству в 1229 г. папские инквизиторы продолжали выкорчевывать ересь на протяжении всего XIII в. Не менее энергично инквизиторы действовали и в городах Северной Франции. Постепенно королевская власть взяла под свой контроль их деятельность, инквизиторы были подчинены парламентам, высшим королевским судам, к которым со временем перешли полностью функции инквизиторских трибуналов. Таким образом во Франции инквизиция превратилась в послушное орудие королевской власти, способствуя укреплению абсолютизма.

Такой же процесс подчинения инквизиции светской власти имел место и в других странах.

Параллельно с учреждением инквизиции и с развитием ее террористической деятельности необходимость и законность этого учреждения обосновывалась теологами, так сказать, в теоретическом плане. Фома Аквинский (1225-1274) -«ангельский доктор», средневековый богословский авторитет, почитаемый церковью и ныне, возведенный ею в ранг святых, уделяет немало внимания этой проблеме в своем основном сочинении «Сумма философии, об истинности католической веры против язычников».

Ересь, утверждал Фома, есть грех; те, которые его совершают, заслуживают не только исключения из церкви, но исключения из жизни путем смерти. Извращать религию, от которой зависит жизнь вечная, учил Фома, гораздо более тяжкое преступление, чем подделывать монеты, которые служат для удовлетворения потребностей временной земной жизни. Следовательно, если фальшивомонетчиков, как и других злодеев, светские государи справедливо наказывают смертью, еще справедливее казнить еретиков, коль скоро они уличены в ереси.

Фома Аквинский создал целую теорию о добре и зле, которой пытался объяснить, каким образом «всемогущий» мог вообще допустить появление ересей. Он утверждал, что зло, подобно ране в теле человека, сопутствует совершенству. Наличие зла позволяет различить добро, а искоренение зла укрепляет добро. Подобно тому, как лев питается ослом, так и добро питается злом. Вот почему богу невозможно создать человека без червоточинки, как создать квадратный круг. Из этого следовал вывод: с одной стороны, ересь - неистребимая мерзость, а с другой - церковь должна «питаться еретиками во имя спасения всех верующих».

К концу XIII в. католическая Европа была покрыта сетью инквизиционных трибуналов. Их деятельность, пишет Г. Ч. Ли, была непрерывна, как действие законов природы, что отнимало у еретиков надежду выиграть время и скрыться, переходя из одной страны в другую. Инквизиция представляла собой в ту эпоху настоящую международную полицию. «Еретик жил как бы на вулкане, который во всякое время мог начать извержение и поглотить его. Ибо в глазах людей инквизиция была всеведущей, всемогущей и вездесущей...»

(Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 232-233).

СИСТЕМА

Инквизиция была создана для преследования и искоренения ереси не средствами убеждения, а средствами насилия.

Организованный террор - вот то «чудотворное» средство, с помощью которого церковь стремилась через инквизицию удержать и укрепить свои позиции.

«Задача инквизиции,- писал французский инквизитор XIV в. Бернар Ги,- истребление ереси; ересь не может быть уничтожена, если не будут уничтожены еретики; еретики не могут быть уничтожены, если не будут истреблены вместе с ними их укрыватели, сочувствующие и защитники» (Guidonis В. OFF. Practice Inquisitionis heretice pravitatis. Paris, 1886, p. 217).

Но чем была ересь и кем были еретики? Шэннон указывает, что ересь понималась церковью как намеренное отрицание артикулов католической веры и открытое и упорное отстаивание ошибочных воззрений. Еретиком же считался верующий, знакомый с католической доктриной и тем не менее отрицающий ее и проповедующий нечто, противоречащее ей (Shannon A. C. The Popes and Heresy in the thirteenth century, p. 4).

Однако так как официального определения ереси и еретика в средние века не существовало, то все зависело от произвольного толкования этих понятий инквизиторами, которые, стремясь с корнем вырвать крамолу, преследовали не только «сознательных» еретиков, но и всех тех, кто имел к ним самое отдаленное отношение - «соприкасался» с ними и мог вследствие этого вольно или невольно «заразиться» от них «злонамеренным учением». Тысячи ни в чем не повинных людей становились ее жертвами в результате наговоров, желания инквизиторов завладеть их имуществом и просто вследствие тупости, фанатизма чиновников «священного» трибунала.

Создание инквизиции развеяло культивировавшуюся столетиями богословами легенду о христианской религии как религии всеобщей любви, милосердия и всепрощения Правда, и подвергая свои жертвы чудовищным пыткам, сжигая их на костре, приписывая им, часто без всякого основания, нелепые преступления и пороки, церковь утверждала, что она это делает во имя все того же христианского милосердия, что она спасает таким образом самое ценное в человеке - его душу и обеспечивает ей вечное, хотя и потустороннее, блаженство. Собственно говоря, это утверждение было весьма созвучно христианскому учению о достижении царства небесного путем принятия мук и страданий на земле.

Но как бы ни изощрялись богословы, оправдывая террор инквизиции, они были не в состоянии скрыть существенной разницы между библейской легендой о мученической смерти Христа и мученической смертью еретика, сжигаемого верными сынами христианской церкви, которая в период своего зарождения и становления обещала добиться всеобщего счастья путем непротивления злу и любви к ближнему. Теперь же она следовала доктрине, согласно которой цель оправдывает средства. И какие средства! Все, что есть в человеке низменного, подлого, гадкого, уродливого,- ложь, лицемерие, алчность, похоть, обман, предательство - все использовалось церковью во имя борьбы со своими действительными или мнимыми противниками...

Инквизиция душила ростки всего нового и живого, с таким трудом пробивавшиеся при феодализме, тормозя социальное и духовное развитие человеческого общества.

СУДЬИ

Как же была устроена эта дьявольская по своей хитрости и жестокости машина, именовавшаяся инквизицией? «Уст­ройство инквизиции,- пишет Г. Ч. Ли,- было настолько же просто, насколько целесообразно в достижении цели. Она не стремилась поражать умы своим внешним блеском, она парализовала их террором» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 234).

Верховным главой инквизиции являлся папа римский. Именно ему - наместнику бога на земле - служила и подчинялась эта машина, созданная церковью и существовавшая с ее благословения.

«Монахи и инквизиторы,- признает церковный историк Шэннон,- хотя и назначались на эти должности своим непосредственным начальством, в правовом отношении зависели непосредственно от папства.; Инквизиционный же трибунал, как чрезвычайный суд, не подлежал цензуре, контролю ни со. стороны папских легатов, ни со стороны руководителей монашеских орденов, назначавших инквизиторов» (Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteenth century, p. 30). Шэннон пытается оправдать наделение папством инквизиционных трибуналов неограниченными правами и полномочиями тем обстоятельством, что это позволяло «быстро и решительно бороться с тем, что считалось острейшим религиозным и социальным злом».

Даже в тех странах, где, как в Испании и Португалии, инквизиция непосредственно зависела от королевской власти, ее преступные действия были бы немыслимы без одобрения папского престола. Если бы эти действия не совпадали с интересами и политической ориентацией папства, если бы они шли с ними вразрез, то, разумеется, «святой» престол не преминул бы заявить об этом во всеуслышание. Однако с такими протестами папы римские никогда не выступали. Более того, публично или тайно Рим всегда одобрял деятельность испанской и португальской инквизиции и никогда не предпринимал каких-либо действий в защиту их многочисленных жертв. В тех же случаях, когда инквизиция прекращала свою кровавую работу, это происходило, как правило, не по воле папства, а вопреки ей.

Папство породило инквизицию, и оно, при желании, могло бы ее «убить». Но, произведя это чудовище на свет, римские понтифики и не думали от него избавиться. Наоборот, уж слишком удобным и полезным оказался для них «священный» трибунал, террористическая деятельность которого упрощала до предела отношения церкви с ее «овечками».

Но эта действенность инквизиции имела чреватую для церкви опасностями изнанку. Церковь побеждала противников, но отставала от жизни. Ее победы производили впечатление могущества и превосходства, но это была опасная иллюзия, ибо они не разрешали свойственных ей противоречий, а только загоняли их глубоко внутрь церковного организма. Эти противоречия накапливались, подготавливая новый, еще более мощный взрыв - протестантскую ересь, более грозную и опасную для церкви, чем «еретическая революция» XIII в.

Инквизиторы назначались папой римским и ему, толь­ко ему одному подчинялись. Однако руководство армией инквизиторов, рассеянных по христианским странам и уже с середины XIII в. наводнявших своими сообщениями Рим и запрашивавших его инструкций, представляло многочисленные трудности. Урбан IV (1261 -1264) попытался преодолеть их, назначив генерал-инквизитором своего приближенного кардинала Каетано Орсини и поручив ему решать все текущие дела, связанные с деятельностью инквизиции в разных странах и областях. Этот пост позволил Орсини сосредоточить в своих руках столь огромную власть, что после смерти Урбана IV он довольно легко добился избрания в папы, приняв имя Николая III (1277- 1280). Орсини, став папой, в свою очередь назначил генерал-инквизитором своего племянника кардинала Латино Малебранку, которого он готовил себе в преемники. Это ожесточило кардиналов, проваливших на очередных выборах в папы Малебранку. После смерти последнего пост генерал-инквизитора оставался некоторое время вакантным. Он был занят только еще один раз при Клименте VI (1342-1352).

Под давлением соперничающих кардиналов папство было вынуждено отменить эту должность, дававшую слишком большую власть занимавшему ее церковному иерарху. После этого деятельностью инквизиторов руководили различные учреждения римской курии. С возникновением протестантской ереси папство создало в системе курии учреждение, которое возглавило борьбу с ересью, так сказать, во вселенском масштабе. Такое учреждение было создано в 1542 г. папой Павлом III под названием священной конгрегации римской и вселенской инквизиции. Она быстро превратилась в первую не только по рангу, но и по подлинному значению и влиянию конгрегацию в системе римской курии.

Кем были инквизиторы, что они собой представляли как люди и церковные деятели? Инквизиторов поставляли главным образом два монашеских ордена - доминиканцы и францисканцы, но среди них имелись представители и других монашеских орденов, священники и даже попадались люди, не имевшие духовного сана. Климент V (1305 - 1314) установил минимальный возраст инквизитора в 40 лет, но бывали и моложе. Как правило, это были энергичные, коварные, жестокие, беспощадные, тщеславные и жадные до мирских благ фанатики и карьеристы. Происхождения они были самого разного. Роберто Ле Бург, доминиканец, раскаявшийся катар, был назначен в 1233 г. инквизитором в район Луары, где отличился кровожадностью. Два года спустя он был повышен в должности и стал инквизитором всей Франции, за исключением южных провинций. За массовые казни и грабежи его прозвали «антиеретическим молотом». Жестокости, чинимые Ле Бургом, угрожали вызвать всеобщее восстание во Франции, что вынудило папу римского сместить его. Ле Бург был арестован и осужден на пожизненное заключение. Это был единственный случай в истории инквизиции, когда инквизитор был наказан церковными властями за свои преступления.

С другими инквизиторами расправлялось само население. В 1227 г. был назначен инквизитором в Германию рыцарь Конрад Маргбургский. Шесть лет свирепствовал этот изувер, пока не был убит родственниками одной из своих многочисленных жертв.

Такого же конца удостоился в 1252 г. и беспощадный доминиканец Петр из Вероны, выступавший с 1232 г. в роли инквизитора на Севере Италии, на совести которого были тысячи загубленных жертв. Церковь провозгласила его «императором мучеников», он был возведен в ранг святых и считался наравне со св. Домиником чудотворным покровителем инквизиционных палачей.

Бернар Ги, доминиканец, в 46-летнем возрасте стал инквизитором в Тулузе в 1306 г. Он вошел в историю как «теоретик» инквизиции, автор руководства для инквизиторов, в котором рекомендует при допросах обвиняемых пользоваться различными коварными приемами с целью вынудить их к признанию.

Николас Эймерик, также из доминиканцев, испанец по рождению, служил во второй половине XIV в. инквизитором в Тарагоне, был ревностным последователем Фомы Аквинского. Эймерик написал 37 богословских трактатов, в том числе инквизиционный вадемекум («Directorium Inquisitorum»), состоящий из подробного описания всевозможных ересей и практических советов его коллегам по профессии, касающихся розыска, допросов, пыток и казни еретиков. Однако всех церковных палачей перещеголял своей кровожадностью и жестокостью первый испанский инквизитор Томас де Торквемада, который за 18 лет своей «работы» (1480-1498) свыше ста тысяч человек сжег живьем, сжег символически или подверг аутодафе, осудив на ношение позорного платья «санбенито», конфискацию имущества, пожизненное тюремное заключение и прочие кары (См.: Льоренте X. А. Критическая история испанской инквизиции, т. 1. с. 200).

Инквизиторы были наделены неограниченными правами. Никто, кроме папы, не мог отлучить их от церкви за преступления по службе, и даже папский легат не смел отстранить их хотя бы временно от должности без особого на то разрешения папского престола.

В 1245 г. Иннокентий IV предоставил инквизиторам право прощать друг другу и своим подчиненным все пре­грешения, связанные с их «профессиональной» деятельностью. Они освобождались от повиновения своим руководителям по монашескому ордену, им предоставлялось право по своему усмотрению являться в Рим с докладом папскому престолу.

Согласно каноническому праву, всякому, кто препятствовал деятельности инквизитора или подстрекал к этому других, грозило отлучение от церкви. «Ужасная власть,- отмечает Г. Ч. Ли,- предоставленная таким образом инквизитору, становилась еще более грозной благодаря растяжимости понятия «преступление», выражавшееся в противодействии инквизиции; это преступление было плохо квалифицировано, но преследовалось оно с неослабной энергией. Если смерть освобождала обвиненных от мщения церкви, то инквизиция не забывала их, и гнев ее обрушивался на их детей и внуков» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 223).

Все это ставило инквизиторов на голову выше епископов, хотя и среди последних имелось немало ревностных гонителей ереси. Обращаясь к епископу, папа называл его «брат мой», а к инквизитору - «сын мой». Таким образом, инквизитор приходился как бы племянником епископу. Так вот, эти «племянники» получили теперь такую власть над верующими, о которой раньше епископ и не помышлял.

Однако, как ни привлекательна была власть над людьми, которой обладали инквизиторы, сколь ни велики были материальные выгоды, связанные с их палаческой работой, все-таки пост епископа приносил больше почета и дохода, а главное, был пожизненной синекурой, в то время как должность инквизитора была временной, инквизиторы сменялись со сменой пап, которые долго не задерживались на «святом» престоле, поскольку избирались в преклонном возрасте. К тому же должность инквизитора была весьма беспокойной, а иногда и опасной, в особенности в начальный период деятельности инквизиции, когда было немало случаев покушений на инквизиторов. Как правило, инквизитор мечтал завершить свою карьеру получением епископской кафедры.

Инквизиторы действовали в самом тесном контакте с местным епископом, который освящал своим авторитетом их террористическую деятельность. С его разрешения и в его присутствии производились пытки, выносились приговоры. В тех случаях, когда у инквизиторов было много работы, соответствующий монашеский орден выделял в их распоряжение помощников, выступавших в роли их заместителей. Инквизитор также имел право назначать в другие города своего округа уполномоченных - «комиссариев», или викариев, которые вели слежку и осуществляли аресты подозреваемых в ереси лиц, допрашивали, пытали их и даже выносили им приговоры.

В XIV в. в помощь инквизиторам стали назначаться эксперты-юристы (квалификаторы), как правило тоже церковники, в задачу которых входило формулирование обвинений и приговоров таким образом, чтобы они не противоречили гражданскому законодательству.

По существу квалификаторы служили ширмой для беззаконий, чинимых инквизицией, прикрывали своим юридическим авторитетом ее преступления. Они были лишены возможности ознакомиться с делом подсудимого, им давалось только краткое резюме показаний его и свидетелей, часто без имен, якобы для того, чтобы «эксперты» могли высказать более объективно свое мнение, в действительности же для того, чтобы скрыть имена доносчиков, пытки и прочие преступления инквизиторов. Квалификаторы определяли, являются ли высказывания, приписываемые обвиняемым, еретическими, или от них «пахнет» ересью, или они могут привести к ереси. Соответственно квалификаторы устанавливали, является ли автор высказываний еретиком или его следует только подозревать в этом преступлении и в какой степени - легкой, сильной или тяжелой. От заключения квалификаторов зависела судьба подследственного.

Но даже если бы квалификаторы и захотели вынести объективное суждение о том или другом деле, они были лишены возможности сделать это из-за полной зависимости от инквизитора: в действительности они являлись не чем иным, как служащими трибунала инквизиции, от которого получали жалованье, принадлежали к одному и тому же ордену, что и инквизиторы, и полностью зависели от воли последних, под диктовку которых и писались ими все решения. Эти «boni viri» - добропорядочные мужи, как их называли, были сообщниками палачей инквизиции. И тем не менее церковные историки пытаются превратить их чуть ли не в прообраз современных присяжных заседателей. Такое мнение высказывает, например, Е. Вакандар. Правда, он вынужден признать, что учрежденный папами институт экспертов не дал хороших результатов. Но это не мешает ему тут же присовокупить: «И все же мы должны во имя справедливости признать, что папы делали все возможное, чтобы оградить трибуналы инквизиции от несправедливых действий отдельных судей, требуя от инквизиторов советоваться как с «boni viri», так и с епископами» (Vacandard E. The Inquisition, p. 101). Приходится только удивляться «благородству» римских пап, породивших монстра в виде трибунала инквизиции и пытавшихся, правда безуспешно, превратить его в эталон справедливости и праведности!..

Инквизиторов с самого начала их деятельности обвиняли в том, что они, пользуясь отсутствием какого-либо контроля, фальсифицировали показания арестованных и свидетелей.

В ответ на эти обвинения папы римские ввели в систему инквизиции новых персонажей - нотариуса и понятых, должных якобы способствовать беспристрастности следствия.

Нотариус скреплял своей подписью показания обвиняемых и свидетелей, что делали и понятые, присутствовавшие при допросах. Это придавало следствию видимость законности и беспристрастия. Нотариус, как правило, принадлежал к духовному званию, и, хотя его должность утверждалась папой, он находился на жалованье у инквизитора, понятыми же выступали чаще всего те же монахи из доминиканского ордена, в ведении которого находилась инквизиция. Они, как и все сотрудники инквизиции, обязывались, под угрозой жестоких наказаний, сохранять в строгой тайне все, что им становилось известным о деятельности «священного» трибунала. Завися, таким образом, полностью от воли инквизитора, нотариус и понятые скрепляли своей подписью любой сфабрикованный инквизицией документ.

Другими важными чинами в аппарате инквизиции были прокурор, врач и палач. Прокурор - один из монахов на службе инквизиции - выступал в роли обвинителя. Врач следил за тем, чтобы обвиняемый не скончался «преждевременно» под пыткой. Врач полностью зависел от инквизиции и по существу был помощником палача, от «искусства» которого часто зависели результаты следствия. Роль палача в комментариях вряд ли нуждается.

Кроме этого, так сказать, руководящего аппарата трибунала имелся подсобный, состоящий из «родственников» инквизиции - тайных доносчиков, тюремщиков, слуг и другого обслуживающего персонала. Тайные доносчики, соглядатаи, шпионы рекрутировались из самых разнообразных слоев общества. Их можно было найти в королевской свите, среди художников и поэтов, торговцев и военных, дворян и простолюдинов. В число «родственников» входили также почтенные и всеми уважаемые аристократы и горожане, принимавшие участие в аутодафе. В их задачу входило уговаривать осужденных публично покаяться, исповедаться, примириться с церковью. Они сопровождали жертвы инквизиции на костер, помогали его зажечь, подбрасывали хворост. Подобная «честь» оказывалась только особо достойным и заслуженным прихожанам. Количество добровольных сотрудников инквизиции исчислялось сотнями.

«Родственники», как все служители инквизиции, пользовались безнаказанностью. К тому же им было разрешено носить оружие. Они были неподсудны светскому и духовному судам. Всякое оскорбление служителей инквизиции рассматривалось как попытка помешать ее работе в интересах ереси. Поставленные таким образом в исключительное положение, «родственники», отмечает Г. Ч. Ли, могли делать с беззащитным народом все, что угодно, и легко представить себе, какие вымогательства творили они, угрожая арестами и доносами, в то время когда попасть в руки инквизиции было величайшим несчастьем как для верного католика, так и для еретика (См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 241-242). В сельской местности роль ищеек выполняли приходские священники, которым помогали два помощника из мирян.

Инквизиция считалась высшим органом государства, ей были обязаны повиноваться все духовные и светские власти. Любое промедление в исполнении приказов инквизиции или сопротивление ее деятельности могло привести виновника на костер.

ОБВИНЕНИЕ

Для того чтобы искоренить вероотступников, следовало в первую очередь их обнаружить. В первой половине XIII в., когда инквизиция начала свою террористическую деятельность, поиск еретиков не представлял большого труда, так как катары, вальденсы и прочие еретики не только не скрывали своих взглядов, но и открыто выступали против официальной церкви. Однако после массовых казней альбигойцев и таких же кровавых расправ над последователями еретических учений на севере Франции и Италии и на землях Священной Римской империи еретики вынуждены были скрывать свои подлинные убеждения и даже соблюдать католические обряды. Выражаясь современным языком, еретики перешли к конспирации, ушли в подполье. Это усложнило работу инквизиторов, которым теперь стало не так-то просто обнаружить врагов церкви под личиной правоверных, а иногда даже и ревностных католиков, но с течением времени инквизиторы и их сотрудники приобрели сыскные навыки и сноровку, накопили необходимый опыт по раскрытию врагов церкви, изучили их повадки и способы, с помощью которых они укрывали свою деятельность от бдительного ока церковных преследователей.

Для того чтобы привлечь кого-либо к ответственности, разумеется, требовались основания. Таким основанием в делах веры служило обвинение одним лицом другого в принадлежности к ереси, в сочувствии или помощи еретикам.

Кто и при каких обстоятельствах выдвигал подобного рода обвинения? Допустим, в определенную область, где, по имевшимся сведениям, еретики пользовались большим влиянием, посылался инквизитор. Он извещал местного епископа о дне своего прибытия с тем, чтобы ему была оказана соответствующая торжественная встреча, обеспечена достойная его ранга резиденция, а также подобран обслуживающий персонал. В том же извещении инквизитор просил назначить по случаю своего прибытия торжественное богослужение, на которое собрать всех прихожан, обещая им за присутствие индульгенции. На этом богослужении местный епископ представлял населению инквизитора, а последний обращался к верующим с проповедью, в которой объяснял цель своей миссии и требовал, чтобы в течение 6 или 10 дней все, кому было что-либо известно о еретиках, донесли бы ему об этом. За утайку сведений об еретиках, за нежелание сотрудничать с инквизицией верующий автоматически отлучался от церкви; снять же такое отлучение имел право только инквизитор, которому, естественно, виновный должен был оказать за это немало услуг.

Наоборот, тот, кто откликался в установленный срок на призыв инквизитора и сообщал ему сведения о еретиках, получал награду в виде индульгенции сроком на три года.

В той же проповеди инквизитор объяснял верующим отличительные черты различных ересей, признаки, по которым можно обнаружить еретиков, хитрости, на которые последние пускались, чтобы усыпить бдительность преследователей, наконец, способ или форму доноса. Инквизиторы предпочитали лично получать от доносчиков информацию, обещая держать в тайне его имя, что имело свое значение, ибо, в особенности в периоды большой активности инквизиции, доносчику часто грозила смерть со стороны родственников или друзей загубленных им жертв.

Печальная слава, сопутствовавшая инквизиции, создавала среди населения атмосферу страха, террора и неуверенности, порождавшую волну доносов, подавляющее большинство которых было основано на вымыслах или нелепых и смехотворных подозрениях. Люди спешили «исповедаться» перед инквизитором в надежде в первую очередь оградить самих себя от обвинений в ереси. Многие использовали эту оказию для мести, сведения счетов со своими противниками, конкурентами, соперниками. Особенно старались доносчики, действовавшие из корыстных побуждений, в надежде получить за выдачу еретиков часть их состояния. Немало поступало и анонимных доносов, которые также учитывались инквизитором.

В тех местах, где инквизиция пускала корни, превращалась в постоянно действующий трибунал, отпущение грехов верующим сопровождалось требованием разоблачения врагов церкви. В Испании доносы никогда не сыпались так часто, как во время пасхальных причастий, к которым допускались только исповедовавшиеся, получившие отпущение грехов после выдачи еретиков или подозреваемых в ереси. «Эта эпидемия доносов,- пишет X. А. Льоренте,- являлась следствием чтения предписаний, производившегося в течение двух воскресений великого поста в церквах. Одно предписание обязывало доносить в шестидневный срок под страхом смертного греха и верховного отлучения на лиц, замеченных в проступках против веры или инквизиции. Другое объявляло анафемы на тех, кто пропускает этот срок, не являясь в трибунал для подачи заявлений, и все ослушники обрекались на страшные канонические кары...» (Льоренте X. А. Критическая история испанской инквизиции, т. 1, с. 208).

Приходские священники и монахи в свою очередь были обязаны доносить инквизиции о всех подозреваемых в ереси. Исповедальня служила неисчерпаемым источником для такого рода доносов. Подобного же рода рвение должны были проявлять и светские власти.

Инквизиция делила доносчиков на две категории:-на тех, кто выдвигал конкретные обвинения в ереси, и тех, кто указывал на подозреваемых в ереси. Разница между этими двумя видами доноса заключалась в том, что первые были обязаны доказать обвинение, в противном случае им угрожало как лжесвидетелям наказание; вторым это не угрожало, ибо они, выполняя свой долг правоверных сынов церкви, сообщали всего лишь свои подозрения, не вдаваясь в их оценку. О последнем заботилась инквизиция, решая, заводить ли дело на основе таких подозрений или оставить их временно без последствий. Отказ доносчиков в пользу обвиняемого от своих показаний не принимался во внимание, учитывалось только предыдущее показание, враждебное обвиняемому.

Хотя доносчиками, как и обвиняемыми, могли стать юноши с 14 лет и девушки с 12 лет, в действительности принимались показания и малолетних детей, которые тоже в свою очередь могли быть обвиненными в ереси. К ответственности могли привлечь беременную женщину, глубокую старуху, подвергнуть их пыткам, так же, как и детей.

Наряду с этими источниками был еще один, питавший «делами» ненасытное чрево «священного» трибунала, а именно: художественные, философские, политические и другие произведения, в которых высказывались «крамольные» мысли и идеи. Несоответствие этих произведений принципам католической ортодоксальности служило более чем достаточным основанием для привлечения их авторов к судебной ответственности. Таких авторов преследовали, допрашивали, пытали, осуждали и весьма часто сжигали, как об этом свидетельствует судьба Джордано Бруно.

Самым ценным, самым желанным способом заполучить еретика считалось не обнаружить его с помощью третьих лиц, а заставить его самого добровольно явиться в инквизицию и покаяться, отречься от своих заблуждений, осудить их и в доказательство своей искренности выдать всех ему известных единоверцев, сторонников и друзей.

Но как добиться такого чуда? При помощи тех же испытанных средств: страха, запугивания, угроз, террора. Инквизитор в своем обращении-проповеди, призывая верующих посылать ему доносы на вероотступников, одновременно объявлял для последних «срок милосердия», который длился от 15 до 30 дней. Если в течение этого «льготного» периода еретик сам добровольно являлся в инквизицию, отрекался от ереси в пользу католической церкви и выдавал своих сообщников, то он мог спасти свою жизнь, а может быть, даже состояние. Правда, если он обладал очень большим состоянием, то инквизиция под предлогом, что он раскаивался не по велению совести, а по «низменным» соображениям - из-за страха быть разоблаченным или из желания обмануть церковь неискренним признанием с целью сохранить свое имущество,- обирала его до нитки. И все же инквизиция всегда находила слабых и трусов, готовых добровольно каяться не только в своих собственных грехах, но и возводить напраслину на своих родственников, друзей и знакомых, лишь бы самим выйти сухими из воды и спасти свою собственную жизнь и состояние.

«Легко представить себе,- пишет Г. Ч. Ли,- какой ужас охватывал общину, когда в ней неожиданно появлялся инквизитор и выпускал свое обращение. Никто не мог знать, какие толки ходили о нем; никто не мог знать, к чему прибегнут личная вражда и фанатизм, чтобы скомпрометировать его перед инквизитором. И католики и еретики имели равное основание волноваться. Человек, который чувствовал склонность к ереси, не имел уже более ни минуты покоя при мысли, что слово, сказанное им мимоходом, могло быть передано инквизиции во всякое время его близкими и его самыми дорогими друзьями; под влиянием этой мысли он уступал перед чувством страха и выдавал другого из боязни быть выданным самому. Григорий IX с гордостью вспоминал, что в подобных случаях родители выдавали своих детей, дети - своих родителей, мужья - жен, жены - мужей. Мы смело можем верить Бернару Ги, что всякое разоблачение влекло за собой новые, пока, в конце концов, вся страна не покрывалась невидимой сетью; он добавляет при этом, что многочисленные конфискации, бывшие следствием этой системы, также играли здесь видную роль» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 236).

Однажды запущенная, инквизиционная машина не могла работать вхолостую, не подрывая самое себя. Как ненасытный Молох, она требовала все новой и новой крови, которую ей поставляли еретики, как подлинные, так и сфабрикованные ею же самой.

СЛЕДСТВИЕ

Итак, основанием для начала следствия служил донос или показания подследственного, выдвинутые против третьего лица. Инквизитор на основе одного из таких документов начинал предварительное следствие, вызывая на допрос свидетелей, могущих подтвердить обвинение, собирал дополнительные сведения о преступной деятельности подозреваемого и его высказываниях, направлял запросы в другие инквизиционные трибуналы на предмет выявления дополнительных улик. Затем собранный материал передавался квалификаторам, которые решали, следует ли предъявить подозреваемому обвинение в ереси. Получив положительное мнение квалификатора, инквизитор отдавал приказ об аресте подозреваемого. В Испании на арест «влиятельных лиц» требовалось предварительное согласие Верховного совета инквизиции.

Арестованного помещали в секретную тюрьму инквизиции, где он содержался в полной изоляции от внешнего мира, в сыром и темном, как правило, каземате, часто закованный в кандалы или посаженный, подобно собаке, на цепь.

Смерть обвиняемого не приостанавливала следствия, так же как и его умопомешательство.

Подозрение, т. е. не доказанное ничем обвинение в ереси, основанное на догадках, предположениях, косвенных уликах (например, случайное общение с еретиком, проживание с ним в одном доме и т, п.), служило достаточным основанием для ареста. Лица, против которых выдвигались пустячные подозрения, арестовывались и иногда содержались в тюрьме годами.

Донос (и тем более самообвинение) служил для инквизиторов доказательством виновности обвиняемого. Церковь рассматривала каждого верующего как потенциального еретика, ведь дьявол, как утверждали богословы, пытается совратить всех верующих с истинного пути. Донос считался чуть ли не мистическим актом провидения. Доносчик выступал в роли оракула, глаголящего истину. Поэтому целью следствия было не проверка доноса, а добыча признания обвиняемого в инкриминируемом ему преступлении, его раскаяние и примирение с церковью. Конечно, можно было бы рассуждать и иначе. Ведь доносчик мог действовать тоже по наущению дьявола. Но такой подход к доносчику лишал бы инквизицию ее жертв, ибо подавляющее большинство доносов было бездоказательными наговорами, которые отвергнул бы за несостоятельностью любой светский суд.

И все же хотя инквизиция и считала каждого попадавшего в ее коварные сети виновным, она была вынуждена обосновывать свое обвинение, опять-таки не для выявления объективной истины, а с совершенно иной целью. Во-первых, для того, чтобы убедить обвиняемого признать себя виновным и раскаяться. Иначе говоря, если и собирались улики против обвиняемого, то это делалось в его же интересах, в интересах спасения его души. А спасти свою душу, а тем более жизнь, обвиняемый мог только полным и безоговорочным признанием своей вины, т. е. подтверждением обоснованности выдвинутого против него обвинения. Во-вторых, улики были нужны для того, чтобы хотя бы внешне, чисто формально соблюсти декорум и лишить обвиняемого всяческой надежды на спасение другим путем, кроме как через чистосердечное раскаяние и примирение с церковью. Улики в виде свидетельских показаний, ложных или соответствовавший действительности, должны были сломить заключенного, лишить его воли к сопротивлению, заставить его сдаться на милость своего истязателя - инквизитора.

Откуда брались такого рода улики? Их поставляли, кроме доносчиков, лжесвидетели - тайные осведомители на службе инквизиции, всякого рода уголовники - убийцы, воры и т. п. элементы, показания которых не имели юридической силы в светских судах даже средневекового периода. Против обвиняемого принимались свидетельства его жены, детей, братьев, сестер, отца, матери и прочих родственников, а также слуг. Однако их показания в пользу обвиняемого не учитывались, ибо считалось, что благожелательные показания могли быть порождены родственными узами или зависимостью свидетеля от обвиняемого.

Показания разоблаченных еретиков, отлученных, сообщников обвиняемого учитывались только в том случае, если они подтверждали обвинение. «Ибо,- как объяснял Николас Эймерик,- показания еретика в пользу обвиняемого могут быть вызваны ненавистью к церкви и желанием помешать наказанию преступлений, совершенных против веры. Подобные предположения не могут возникнуть, если еретик дает показания против обвиняемого» (Le Manuel des Inquisiteurs, a l'usage des Inquisitions d'Espagne et de Portugale. Lisbonne, MDCCLXII, p, 36).

Имена доносчиков и свидетелей держались в тайне не только от квалификаторов, но и от подсудимых и их защитников, если таковые имелись. Если им и сообщались данные обвинения, то в измененной форме, не позволявшей установить подлинного имени свидетеля или доносчика. Например, если свидетель показал, что ему обвиняемый высказывал еретические взгляды, то последнему это сообщалось так: имеются показания одного лица, которое слышало, как обвиняемый высказывал еретические взгляды третьему лицу, и т. д.

Разумеется, что современные нам поклонники инквизиции не в состоянии отрицать этих и других фактов, обличающих далеко не священные методы деятельности «священного» трибунала. Но если они признают эти факты, то это вовсе не означает, что они их осуждают. Наоборот, они пытаются их оправдать. Так, например, испанский иезуит Бернардино Льорка, автор книги об испанской инквизиции, для оправдания преступлений инквизиции пускается в следующего рода рассуждения. Весь вопрос заключается в том, пишет он, признаем ли мы или нет законной необходимостью насильственное преследование ереси путем различного рода наказаний, включая пытки и казнь виновного. Если признаем, то следует тогда признать законность и необходимость всей деятельности инквизиции во всех ее неприглядных деталях. Многим теперь эта деятельность кажется чудовищной, ибо в настоящее время отрицается необходимость в инквизиции, в насильственном преследовании ереси. Подавляющее же большинство богословов периода инквизиции, признавая ее необходимость, защищали и оправдывали ее методы, в частности то, что инквизиция утаивала от обвиняемых и всех других заинтересованных лиц имена доносчиков и свидетелей и полные тексты их показаний. «Инквизиция,- заявляет иезуит Льорка,- не может быть подлинно действенной, если не держит в тайне своих свидетелей. Это было очевидным с самого начала ее деятельности» (Llorca В. La Inquisicion en Espana. Madrid-Barcelona, 1936, p. 174).

Очные ставки свидетелей обвинения с арестованными запрещались. Единственной причиной для отвода свидетелей считалась личная вражда. Для этого перед началом следствия обвиняемому предлагали составить список его личных врагов, которые могли бы из соображений мести дать против него ложные показания. Если среди названных имен значилось имя доносчика или свидетеля, то их показания теряли силу. Однако арестованному инквизиторы не сообщали, утеряли ли в результате его отвода силу показания доносчиков и свидетелей. Инквизиторы продолжали настаивать на обвинениях даже в тех случаях, когда выяснялось, что они являются клеветой или вымыслом доносчиков. К тому же со временем право отвода было обставлено столькими рогатками, что воспользоваться им обвиняемому практически не представлялось возможности. Обвиняемый должен был доказать, что доносчик действительно находился с ним в отношениях смертельной вражды. А в роли судей, решавших, была ли между ними такого рода вражда, выступали те же инквизиторы, рассматривавшие все попытки обвиняемого отвести свидетелей обвинения как коварные увертки и хитроумные трюки, должные запутать следствие и скрыть правду.

Все свидетели были по существу свидетелями обвинения. Обвиняемый не мог выставить свидетелей в свою защиту потому, что инквизиция могла бы обвинить их в потворстве и сочувствии ереси. Правда, случалось, что свидетель менял свои показания, но инквизиция, как и в случае с доносчиками, принимала во внимание только такие изменения в показаниях, которые отягощали вину обвиняемого, а не такие, которые ее облегчали или снимали с него незаслуженное обвинение, причем заключенному сообщались только первые, а не вторые. Необходимо отметить и то обстоятельство, что строптивый свидетель, действовавший вопреки интересам инквизиции, сам мог стать жертвой обвинения в ереси. Свидетель находился всецело во власти инквизиции, он давал клятвенное обещание, что будет хранить свои отношения с инквизицией в строгой тайне. Ему не у кого было искать помощи и защиты, инквизиторы при желании могли - под предлогом, что он нарушил обет молчания или пытался ввести следствие в заблуждение,- подвергнуть его пытке, чтобы добиться «правдивых», т. е. угодных им, свидетельских показаний. Строптивого свидетеля инквизиция могла обвинить в лжесвидетельстве и осудить на тюремное и даже пожизненное заключение или на ношение на одежде позорящих знаков в виде длинных кусков красного сукна в форме языков, нашивавшихся на спину и грудь.

Никаких ограничительных сроков для проведения следствия не существовало. Инквизиторы могли при желании держать обвиняемого в тюрьме до вынесения приговора и год, и два, и десять лет, и всю его жизнь. Это облегчалось еще и тем, что арестованный сам оплачивал свое пребывание в тюрьме из своих средств, секвестр на которые накладывался инквизицией при его аресте. Разумеется, если арестованный не представлял особого интереса для инквизиторов или у него не было состояния, позволяющего длительное время содержать его в тюрьме, то судьба его решалась без особых проволочек. Неверно утверждение защитников инквизиции, будто ее методы соответствовали обычаям эпохи. Достаточно указать на практику светских судов в Милане в первую половину XIV в. Истец был обязан дать подписку и представить ручательство, что в случае недоказанности обвинения он сам будет наказан и возместит обвиняемому убытки. Последний имел право взять себе защитника и потребовать сообщения имен свидетелей и их показаний. Начав дело, судья под угрозой штрафа в 50 ливров должен был окончить его в течение 30 дней (См.: Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 253).

ДОПРОС

Следующим этапом в инквизиционной процедуре являлся допрос обвиняемого, основная цель которого заключалась в том, чтобы добиться от него признания, а следовательно, и отречения от еретических воззрений и примирения с церковью Вымогательство признания являлось основным звеном инквизиционной судебной процедуры, что оказывало, отмечает Ли, «огромное и печальное влияние на всю юридическую систему центральной Европы в течение целых пяти столетий» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 259. 2 Le Manuel des Inquisiteurs... p. 34).

Названный выше инквизитор Арагона Николас Эйме-рик поучал: «Хотя в гражданских делах обвиняемый может не свидетельствовать против самого себя и не раскрывать факты, которые могут служить доказательством его вины, такая обязанность существует в вопросах ереси» (Le Manual des Inquisiteurs…p.34).

Инквизитор тщательно готовился к допросу арестованного. Он предварительно знакомился с его биографией, выискивая в ней места, ухватившись за которые он мог бы сломить свою жертву, заставить ее беспрекословно повиноваться своей воле.

Естественно, что подавляющее большинство обвиняемых в ереси в начале следствия клялись в своей невиновности, в верности церковным канонам, выдавали себя за ревностных католиков. Одни это делали потому, что действительно ни в чем не были виновны, другие - потому, что скрывали свои подлинные взгляды. Инквизиторы пытались выколотить признания из тех и других.

Однако было бы ошибочным считать, что свою главную задачу инквизитор видел прежде всего в отправке еретика на костер. Инквизитор в первую очередь добивался превращения еретика из «слуги дьявола» в «раба господня». Инквизитор стремился вырвать у еретика раскаяние, отречение от еретических верований, заставить примириться с церковью. Но, чтобы такое превращение действительно произошло и не было бы очередным обманом лукавого, обвиняемый должен был, в доказательство искренности своего раскаяния, выдать своих единоверцев и их друзей и сообщников.

Бернар Ги приводит в своем «пособии» для инквизиторов следующий примерный текст клятвенного обещания, которое заставляли произнести раскаявшегося еретика его мучители в рясах: «Я клянусь и обещаю до тех пор, пока смогу это делать, преследовать, раскрывать, разоблачать, способствовать аресту и доставке инквизиторам еретиков любой осужденной секты, в частности такой-то, их «верующих», сочувствующих, пособников и защитников, а также всех тех, о которых я знаю или думаю, что они скрылись и проповедуют ересь, их тайных посланцев, в любое время и всякий раз, когда обнаружу их» (Gui В. Manuel de l'Inquisiteur. Paris, v. 2, 1927, p. 29).

Допрос начинался с того, что обвиняемого заставляли под присягой дать обязательство повиноваться церкви и правдиво отвечать на вопросы инквизиторов, выдать все, что знает о еретиках и ереси, и выполнить любое наложенное на него наказание. После такой присяги любой ответ обвиняемого, не удовлетворявший инквизитора, давал повод последнему обвинить свою жертву в лжесвидетельстве, в отступничестве, в ереси и, следовательно, угрожать ей костром.

При допросе инквизитор избегал выдвигать конкретные обвинения, ибо не без основания опасался, что его жертва будет готова дать любые требуемые от нее показания, чтобы поскорей избавиться от своего мучителя.

Инквизитор задавал десятки самых разнообразных и часто не имеющих к делу никакого отношения вопросов с целью сбить с толку допрашиваемого, заставить его впасть в противоречия, наговорить с перепугу нелепостей, признать за собой мелкие грехи и пороки. Достаточно было инквизитору добиться признания в богохульстве, несоблюдении того или другого церковного обряда или нарушении супружеской верности, как, раздувая эти не столь тяжелые проступки, он вынуждал свою жертву признать и другие, уже более опасные и чреватые для нее серьезными последствиями «прегрешения».

Умение вести допрос, т. е. добиться признания у обвиняемого, считалось главным достоинством инквизитора. Со временем возникла необходимость в детальных инструкциях или руководствах для инквизиторов, в которых, так сказать, суммировался инквизиционный опыт и приводились варианты допросов, предназначенных для последователей различных сект. Составители этих инквизиционных «вадемекумов» исходили из предпосылки, что их жертвы являются бессовестными лжецами, хитрейшими лицемерами, «слугами дьявола», которых следовало разоблачить и заставить сознаться в своих «отвратительных преступлениях» любыми средствами и во что бы то ни стало.

Автор одного из таких «пособий», инквизитор Бернар Ги, отмечал, что невозможно составить раз навсегда данную схему допроса. В таком случае, писал Ги, сыны преисподней быстро привыкнут к единой методе и без труда научатся избегать расставляемые им инквизиторами капканы (Gui В. Manuel de l'Inquisiteur. Paris, v. 1, 1927, p. 9).

Вот примерный образец допроса, которым рекомендовал руководствоваться инквизитор Бернар Ги:

«Когда приводят еретика на суд, то он принимает самонадеянный вид, как будто он уверен в том, что невинен. Я его спрашиваю, зачем привели его ко мне. С вежливой улыбкой он отвечает, что он ожидает от меня объяснения этого.

Я: «Вас обвиняют в том, что вы еретик, что вы веруете и учите несогласно с верованием и учением святой церкви».

Обвиняемый (поднимая глаза к небу с выражением энергичного протеста): «Сударь, вы знаете, что я невиновен и что я никогда не исповедовал другой веры, кроме истинной христианской».

Я: «Вы называете вашу веру христианской потому, что считаете нашу ложной и еретической, но я спрашиваю вас, не принимали ли вы когда-либо других верований, кроме тех, которые считает истинными римская церковь?»

Обвиняемый: «Я верую в то, во что верует римская церковь и чему вы публично поучаете нас».

Я: «Быть может, в Риме есть несколько отдельных лиц, принадлежащих к вашей секте, которую вы считаете римской церковью. Когда я проповедую, я говорю многое, что у нас общее с вами, например, что есть бог, и вы веруете в часть того, что я проповедую; но в то же время вы можете быть еретиком, отказываясь верить в другие вещи, которым следует веровать».

Обвиняемый: «Я верую во все то, во что должен веровать христианин».

Я: «Эти хитрости я знаю. Вы думаете, что христианин должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты. Но мы теряем время в подобных разговорах. Скажите прямо: веруете ли вы в бога-отца, бога-сына и бога-духа святого?»

Обвиняемый: «Верую».

Я: «Веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и воcшедшего на небеса?»

Обвиняемый (быстро): «Верую»,

Я: «Веруете ли вы, что за обедней, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса Христа?»

Обвиняемый: «Да разве я не должен веровать в это?» Я: «Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы веровать, а веруете ли?»

Обвиняемый: «Я верую во все, чему приказываете веровать вы и хорошие ученые люди».

Я: «Эти хорошие ученые принадлежат к вашей секте; если я согласен с ними, то вы верите мне, если же нет, то не верите».

Обвиняемый: «Я охотно верую, как вы, если вы поучаете меня тому, что хорошо для меня».

Я: «Вы считаете в моем учении хорошим для себя то, что в нем согласно с учением ваших ученых. Ну, хорошо, скажите, верите ли вы, что на престоле в алтаре находится тело господа нашего Иисуса Христа?»

Обвиняемый (резко): «Верую этому».

Я: «Вы знаете, что там есть тело и что все тела суть тела нашего господа. Я вас спрашиваю: находящееся там тело есть истинное тело господа, родившегося от девы, распятого, воскресшего, восшедшего на небеса и т. д.?»

Обвиняемый: «А вы сами верите этому?»

Я: «Вполне».

Обвиняемый: «Я тоже верую этому».

Я: «Вы верите, что я верю, но я вас спрашиваю не об этом, а о том, верите ли вы сами этому?»

Обвиняемый: «Если вы хотите перетолковывать все мои слова по-своему, а не понимать их просто и ясно, то я не знаю, как еще говорить. Я человек простой и темный и убедительно прошу вас не придираться к словам».

Я: «Если вы человек простой, то и отвечайте просто, не виляя в стороны».

Обвиняемый: «Я готов».

Я: «Тогда не угодно ли вам поклясться, что вы никогда не учили ничему несогласному с верою, признаваемой нами истинной?»

Обвиняемый (бледнея): «Если я должен дать присягу, то я готов поклясться».

Я: «Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы дать присягу, а о том, хотите ли вы дать ее».

Обвиняемый: «Если вы приказываете мне дать присягу, то я присягну».

Я: «Я не принуждаю вас давать присягу, ибо вы, веря, что клясться запрещено, свалите грех на меня, который принудил бы вас к нему; но если вы желаете присягнуть, то я приму вашу присягу».

Обвиняемый: «Для чего же я буду присягать, раз вы не приказываете этого?»

Я: «Для того, чтобы снять с себя подозрение в ереси».

Обвиняемый: «Без вашей помощи я не знаю, как приступить к этому».

Я: «Если бы мне пришлось приносить присягу, то я поднял бы руку, сложил бы пальцы и сказал: бог мне свидетель, что я никогда не следовал ереси, никогда не верил тому, что несогласно с истинной верой».

Тогда он бормочет, как будто не может повторить слов, и делает вид, что говорит от имени другого лица так, что не принося настоящей присяги, он в то же время хочет показать, что дает ее. В других случаях он обращает присягу в своего рода молитву, например: «Да будет мне свидетелем бог, что я не еретик» И если его после этого спрашивают: «Поклялись ли вы?», то он отвечает: «Разве вы не слушали?».

Прижатый к стене, обвиняемый обращается к милосердию судьи и говорит ему: «Если я согрешил, то я согласен покаяться; помогите мне смыть с себя несправедливое и недобросовестное обвинение». Но энергичный инквизитор не должен позволять останавливать себя подобным образом, он должен неуклонно идти вперед, пока не добьется от обвиняемого сознания в заблуждениях или, по меньшей мере, открытого отречения под присягой, так что если позднее обнаружится, что он дал ложную клятву, то его можно будет, не подвергая новому допросу, передать в руки светской власти. Если обвиняемый соглашается клятвенно подтвердить, что он не еретик, то я говорю ему следующее: «Если вы собираетесь дать присягу для того, чтобы избежать костра, то ваша присяга меня не удовлетворит ни десять, ни сто, ни тысячи раз, ибо вы взаимно разрешаете друг другу известное число клятв, данных в силу необходимости Кроме того, если я имею против вас, как думаю, свидетельства, расходящиеся с вашими словами, ваши клятвы не спасут вас от костра. Вы только оскверните вашу совесть и не избавитесь от смерти. Но если вы просто сознаетесь в ваших заблуждениях, то к вам можно будет отнестись со снисхождением» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 260-261, Gui В. Manuel de l'Inquisiteur, v. 1, p. 65-71).

Естественно, что такая или подобная схема допроса могла сбить с толку и запутать как виновного в ереси, так и совершенно невиновного человека, попавшего в инквизиторские тенета. Но все же добиться признаний только путем хитроумно и коварно построенного допроса инквизиторам далеко не всегда удавалось. Тогда пускались в ход другие, не менее действенные средства - ложь, обман, запугивание, рассчитанные на то, чтобы подавить личность обвиняемого, психологически загнать его в тупик, вызвать у него чувство обреченности. Чтобы добиться желаемого эффекта, инквизитор не останавливался перед прямой фальсификацией фактов. Не имея на то никаких оснований, он утверждал, что преступление обвиняемого доказано и подтверждено многочисленными свидетельскими показаниями, в том числе его сослуживцев, соседей, родных и знакомых, что обвиняемый может избежать костра и спасти от такой же участи своих родственников и друзей только путем полного и искреннего признания своей вины.

Для убеждения обвиняемого дать требуемые от него показания к нему в камеру подсаживались специально натренированные для этого провокаторы, которые, прикидываясь единомышленниками и доброжелателями обвиняемого, стремились или заполучить против него новые улики, или убедить его сознаться. Если это не давало результатов, то с этой же целью использовали жену и детей, слезы и убеждения которых могли сделать жертву более сговорчивой.

«После угроз,- пишет Г. Ч. Ли,- прибегали к ласкам. Заключенного выводили из его смрадной тюрьмы и помещали в удобной комнате, где его хорошо кормили и где с ним обращались с видимой добротой в расчете, что его решимость ослабнет, колеблясь между надеждой и отчаянием» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 264).

У инквизиторов было множество и других «гуманных» средств для того, чтобы сломить волю своей жертвы. Они могли держать узника годами в тюрьме без следствия и суда, создавая у него впечатление, что он заживо погребен. Инквизиторы не дорожили временем, они могли ждать. Они могли симулировать суд в надежде, что после вынесения ложного смертного приговора жертва в порыве отчаяния «заговорит». Они могли поместить свою жертву, как это делали в Венеции, в камеру с подвижными стенами, которые ежедневно сближались на вершок, угрожая неминуемо раздавить узника, или в камеру, которую постепенно заливала вода. Они могли морить узника голодом, мучить его жаждой, держать в сыром, темном и зловонном подземелье, где крысы и насекомые превращали жизнь его в сущий ад. Тюрьмы инквизиции, указывает Г. Ч. Ли, «были вообще невероятные конуры, но всегда была возможность, если это было в интересах инквизиции, сделать их еще более ужасными. Durus career et arcta vita (Суровая тюрьма и тяжелая жизнь (лат.). )- положение узника на цепи, полумертвого от голода, в яме без воздуха - считалось прекрасным средством добиться сознания» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 265).

ПЫТКИ

Все эти многочисленные средства «гуманного» воздействия приносили свой результат, и многие узники инквизиции кончали тем, что признавали не только действительные, но и вымышленные преступления против веры. Многие, но не все: причем, как правило, чем серьезнее было обвинение, тем труднее было инквизиторам добиться признания. Но инквизиторам требовались, кроме признания, еще и выдача соучастников и, наконец, отречение от «греховных заблуждений» и примирение с церковью. А все это давалось с еще большим трудом, чем признание.

Когда инквизиторы приходили к заключению, что уговорами, угрозами, хитростью невозможно сломить обвиняемого, они прибегали к насилию, к пыткам, исходя из посылки, что физические муки просвещают разум значительно эффективнее, чем муки моральные.

Применение пыток инквизицией на протяжении многих веков и во многих странах - одно из ярчайших доказательств неспособности церкви одержать верх над своими идейными противниками чисто богословскими методами, силой убеждения, а не силой принуждения. Теперь церковники в свое оправдание говорят, что, дескать, пытки не были ими выдуманы, что они якобы с незапамятных времен применялись гражданскими властями, что церковь-де только следовала их примеру. Эти апологеты забывают, что их средневековые предшественники считали саму человеческую жизнь пыткой, наказанием за первородный грех Адама и Евы и поэтому истязание «бренного» тела во имя спасения души рассматривали как акт милосердия по отношению к еретикам.

Нынешние богословы, оправдывающие применение пыток инквизицией ссылкой на подобную же практику светских властей, по-видимому, не отдают себе отчета, что они развенчивают тем самым миф о божественном характере церковного института. Хороша «матерь страждущих» (так богословы именуют церковь), если она вынуждена для поддержания своего авторитета прибегать к услугам палача, истязаниями и пытками убеждать противников в своей правоте. Когда в XVIII в. все передовые люди Европы осуждали пытки, церковь продолжала их защищать. Применение насилия против врагов церкви, а значит и пытки, защищал Пий IX в своем печально знаменитом «Силлабусе», о котором мы уже упоминали.

Хотя пытки применялись церковниками по отношению к подозреваемым в ереси и до установления инквизиционных трибуналов, узаконил их папа Иннокентий IV, предписав в булле «Ad extirpanda» «заставлять силой, не нанося членовредительства и не ставя под угрозу жизнь (какое проявление отеческой заботы о грешнике! - И. Г.), всех пойманных еретиков как губителей и убийц душ и воров священных таинств и христианской веры с предельной ясностью сознаваться в своих ошибках и выдавать известных им других еретиков, верующих и их защитников, так же как воров и грабителей мирских вещей заставляют раскрыть их соучастников и признаться в совершенных ими преступлениях» (Shannon А. С. The Popes and Heresy in the thirteeth century, p. 85).

Последующие папы подтверждали эту буллу. Александр IV (1260), Урбан IV (1262), Климент IV (1265) возлагали на инквизиторов все обязанности, связанные со следствием и осуждением еретиков, в том числе и пытки с целью получения у них признаний, выдачи сообщников и отречения от еретической веры, причем инквизиторам разрешалось лично «присутствовать» во время истязаний, т. е. руководить пытками и допрашивать пытаемого.

Если в некоторых делах по обвинению в ереси о применении инквизицией пыток не упоминается, это вовсе не значит, что пытка применялась только в исключительных случаях. Церковный историк инквизиции Е. Вакандар вынужден признать, что отсутствие во многих делах указаний на пытки объясняется тем, что показания, данные под пыткой, считались недействительными, если они не подтверждались обвиняемым «добровольно» сутки спустя. Это подтверждение регистрировалось в протоколе с указанием, что оно было сделано добровольно без применения угроз и насилия (Vacandard Е. The Inquisition, p. 112-113). Часто в таких случаях предшествующие показания, данные под пыткой, просто уничтожались.

Пытки, применявшиеся инквизицией к своим жертвам, вызывали повсеместно ужас и возмущение, и церковь была вынуждена считаться с этим. Однако соборы и папы римские высказывались не за их отмену, а за пытки «с гарантиями справедливости».

Так, вселенский собор во Вьенне в 1311 г. постановил, что пытки могут производиться только с согласия епископа. Но это условие вовсе не облегчало участь жертв инквизиции. Власть «священного» трибунала была столь большой, а внушаемый им страх столь велик, что епископы смиренно одобряли все действия инквизиторов. К тому же разве инквизиторы не действовали в интересах церкви, т. е. тех же епископов, авторитет и власть которых они защищали, хотя и жестокими, но, как им казалось, действенными и поэтому оправданными средствами? Епис­копы могли быть только признательны инквизиторам за то, что те выполняли за них эту грязную работу. Они сотрудничали с инквизиторами самым тесным и лояльным образом.

Другие постановления указывали на то, что пытки должны быть «умеренными» и применяться только однократно по отношению к обвиняемому. Но инквизиторы при помощи богословских казуистов и при молчаливом согласии самого папского престола без труда обходили такого рода ограничения. Так, например, чтобы не испрашивать согласия епископа на пытку, инквизиторы заявляли, что постановления собора от 1311 г. относятся к обвиняемым, а не к свидетелям. Подвергая свидетелей пытке по своему усмотрению, инквизиторы утверждали, что то же могут делать с обвиняемыми, которые при допросах превращаются в свидетелей по своему собственному делу или по делам других. О том, что понимать под «умеренной» пыткой, решали сами инквизиторы. Они считали, что обвиняемого правомочно пытать до тех пор, пока от него не будут получены необходимые показания. Только после этого пытка была бы «неоправданной» жестокостью.

Столь же просто обходилось и указание об однократном применении пытки. Инквизиторы просто объявляли пытку «незаконченной», «прерванной» и возобновляли ее по своему усмотрению до тех пор, пока жертва не давала нужных показаний или когда они убеждались, что пыткой нельзя сломить ее. Обвиняемый, отказывавшийся давать под пыткой нужные инквизиции показания, считался изобличенным, упорствующим и нераскаявшимся еретиком. В таких случаях обвиняемого ждали отлучение от церкви и костер.

Не меньшее ожесточение вызывал у инквизиторов и тот обвиняемый, который давал под пыткой требуемые от него показания, а затем отказывался «добровольно» подтвердить их. Такой непокорный считался «вновь впавшим в заблуждение» и как таковой подвергался новым суровым пыткам с целью добиться от него «отречения от своего отречения».

Инквизиция стремилась окутать покровом тайны все свои преступления. Ее сотрудники давали строжайший обет соблюдать ее секреты. Того же требовали и от жертв. Если примиренный с церковью и отбывший свое наказание грешник, обретя свободу, начинал утверждать, что раскаяние было получено от него путем насилия, пыток и тому подобными средствами, то его могли объявить еретиком-рецидивистом и на этом основании отлучить от церкви и сжечь на костре.

Прежде чем передать обвиняемого палачу, инквизитор зачитывал ему «предупреждение»: «Мы, божьей милостью инквизитор, имярек, внимательно изучив материалы дела, возбужденного против вас, и видя, что вы путаетесь в своих ответах и что имеются достаточные доказательства вашей вины, желая услышать правду из ваших собственных уст и с тем, чтобы больше не уставали уши ваших судей, постановляем, заявляем и решаем такого-то дня и в таком-то часу применить к вам пытку» (Le Manuel des Inquisiteurs... p. 78).

Затем обвиняемого подвергали процедуре запугивания - знакомили с инструментами пытки, как бы психологически подготавливали к предстоящим испытаниям. Инквизиторы, перед которыми во время допросов всегда лежала Библия, обращались к жертвам, не повышая голоса, не подвергая оскорблениям; палачи призывали свои жертвы к покаянию, смирению, благоразумию, примирению с церковью, обещая взамен всепрощение и вечное спасение.

Инквизиторы, представлявшие церковь («матерь всех страждущих!»), утверждали, что они действуют в интересах обвиняемых, в интересах спасения их душ. Именно исходя из этих благочестивых побуждений, они-де были вынуждены карать еретиков решительно, безжалостно, беспощадно. Но эти кары - не зло, а «спасительное лекарство», елей на душевные язвы - еретические воззрения обвиняемых. Инквизиция, утверждали богословы, не мстила, а спасала; не наказывала, а отвоевывала у нечистого человеческую душу; не преследовала, а врачевала души заблудших овечек церкви. Инквизиция в описаниях теологов - не мрачный застенок с палачами и палаческим инструментом, а некое подобие благотворительного института, церковной скорой помощи, спешившей спасти любого грешника, бросившего вызов единственно верному вероучению. «Сопротивлявшиеся ее благодетельным усилиям,- отмечает Г. Ч. Ли,- становились виновными в неблагодарности и непослушании, темного пятна которого ничто не могло изгладить. Это были отцеубийцы, недостойные снисхождения, и если их бичевали, то им же еще оказывали этим особую милость» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 291).

Набор палаческих инструментов в камере пыток был весьма однообразный: дыба, кобыла, плети. Часто применялась пытка водой, жаждой, голодом. После пытки врач даже залечивал раны - возводить еретика на костер надлежало невредимым. Но от того, что пытательный «ассортимент» был ограничен, что пытка осуществлялась в «благопристойной» обстановке, положение узника инквизиции не являлось менее трагичным.

Чтобы спастись, подсудимый должен был сперва признать себя виновным в предъявляемом ему обвинении, затем выдать подлинных или воображаемых сообщников, и только тогда ему разрешали отречься от ереси и примириться с церковью. Если все это он проделывал охотно и со рвением, то мог отделаться сравнительно легким наказанием; если же инквизиторам удавалось его сломить только после длительной «обработки», то его ждала более суровая кара.

ПРИГОВОР

Итак, следствие закончено. Инквизиторы одержали победу или потерпели поражение. В первом случае обвиняемый дал требуемые от него показания, признал себя виновным, отрекся от ереси, примирился с церковью. Во втором случае обвиняемый решительно настаивал на своей невиновности или, признав себя еретиком, отказывался отречься и покаяться. Теперь трибуналу инквизиции предстояло вынести приговор, который соответствующим образом покарал бы и того и другого.

Создав инквизицию, церковь постоянно доказывала ссылками на Библию, Фому Аквинского и другие богословские авторитеты свое право карать не только духовными, но и «телесными» карами провинившихся в вопросах веры овечек. Иннокентий III в послании судьям г. Витербо от 25 марта 1199 г. так аргументировал необходимость жестокого преследования еретиков: «Светские законы наказывают предателей конфискацией собственности и смертью, из милосердия они щадят их детей. Тем более мы должны отлучать от церкви и конфисковывать собственность тех, кто является предателями веры Иисуса Христа; ибо куда более великий грех нанесение оскорбления божественному величию, чем величию суверена» (Vacandard E. The Inquisition, p. 45).

Правда, присваивая себе право расправляться с ослушниками, церковь лицемерно пыталась прикрыть его покрывалом милосердия, как о том говорит постановление Тридентского собора (1545-1563), призывавшее епископов беспощадно наказывать своих пасомых за отступничество от официального вероучения и в то же время относиться к ним с «любовью и терпением». Вот текст этого иезуитского по своему духу постановления, вошедшего составной частью в предпоследний канонический кодекс: «Да помнят епископы и прочие прелаты, что они пастыри, а не палачи, и да управляют они своими подданными, не властвуя над ними, а любя их, подобно детям и братьям; стремясь призывами и предупреждениями отделить их от зла, дабы не наказывать их справедливыми карами, если они совершат проступки; и если все же случится, что из-за человеческой бренности они совершат проступки, то их следует исправлять, как учил апостол, соблюдая доброту и терпение, при помощи убеждений и горячих просьб; ибо во многих подобных случаях приносит большую пользу благожелательство, чем строгость, призыв к исправлению, чем угроза, милосердие, чем сила; если же серьезность преступления требует наказания, тогда следует применить суровость с кротостью, справедливость с состраданием), строгость с милосердием, для того чтобы, не создавая резких контрастов, сохранилась дисциплина, полезная и необходимая народам, и для того, чтобы те, кто наказан, исправились бы; если же они не пожелают этого, то пусть постигшее их наказание послужит другим оздоровляющим примером и отвратит их от греховных дел» (Codigo de Derecho Canonico y Legislation complementaria, p. 795-796).

Это писалось в середине XVI в., когда ярко пылали костры инквизиции в Испании, Португалии и в других странах, где католическая церковь сохраняла свои преобладающие позиции...

Собственно говоря, инквизитор, как и любой священник, отлучал нарушителей церковных законов от церкви и накладывал на них другие кары. И все же разница в данном случае между инквизитором и священником была весьма существенной. Последний не располагал средствами насилия и принуждения, и поэтому его осуждение не производило должного впечатления на вероотступников. Другое дело инквизитор, обладавший не только неограниченной властью над телом и душой своих жертв, но и мощными средствами, делавшими эту власть эффективной. Отлучение, провозглашенное инквизитором, пахло костром, в лучшем же случае - длительным тюремным заключением и потерей состояния, не говоря уж о моральных и физических пытках, при помощи которых мастера «святого дела» не только калечили тела, но и растлевали души своих многочисленных жертв.

(Хотя обвиняемый формально не был лишен возможно­сти нанять себе защитника, как утверждает Эймерик, на практике это исключалось, ибо защитник еретика сам мог быть заподозрен в ереси, арестован и осужден инквизицией. Он мог и навредить своему подопечному, так как его могли привлечь к суду в качестве свидетеля, заставив под пыткой рассказать о подлинных взглядах обвиняемого, его родственников и друзей и выдать имеющиеся у него компрометирующие его подзащитного документы.

В Испании защитник назначался самой инквизицией. Но по существу это был не защитник, а сотрудник инквизиции, помогавший засудить обвиняемого. Это вынужден признать даже иезуит Бернардино Льорка: «Вполне понятно, что, будучи казенным адвокатом, принадлежа по существу к числу сотрудников инквизиции, защитник действовал, исходя из тех же принципов, которыми руководствовался и св. трибунал, хотя и представлял интересы обвиняемого и использовал все, что могло бы облегчитъ его участь. Таким образом, как только выяснялась виновность преступника, адвокат прекращал его защиту, ибо в конце концов его целью, как и инквизиторов, было преследование ереси. Кроме того, и именно по той же причине, одним из первых его советов обвиняемому было дать правдивые показания, признаться в ереси, в которой его обвиняли» (Llorca В. La Inquisicion en Espana, p. 210).

Невежество также не спасало обвиняемого от кары, потому что, как указывал Бернар Ги, невежда подлежал осуждению, являясь сыном «Отца лжи», т. е. самого дьявола. Несколько смягчали участь жертвы инквизиции умопомешательство или опьянение, но и в том и в другом случае обвиняемый был обязан согласиться с выдвинутым против него обвинением, иначе говоря, признать себя виновным, если хотел избежать костра. От обвинительного приговора жертва инквизиции не могла избавиться, даже покончив жизнь самоубийством; последнее считалось признанием вины. Еще меньше шансов было на оправдательный приговор у тех, кто судился инквизицией заочно или посмертно.

Вообще инквизиция никогда не оправдывала свои жертвы. В лучшем случае приговор гласил, что «обвинение не доказано». Это означало, что оно может быть доказано в будущем. Оправдательный же приговор не мог служить помехой для нового процесса против той же жертвы. Иногда таких «оправданных» выпускали под большой залог на свободу, обязуя ежедневно являться к дверям трибунала инквизиции и стоять там «от завтрака до обеда и от обеда до ужина» на случай, если инквизицией будут обнаружены новые улики и потребуется «оправданных» вновь водворить за решетку.

Прав был францисканский монах Бернар Делисье, публично заявивший в начале XIV в. в присутствии французского короля Филиппа Красивого, что инквизиция при существующей системе могла обвинить в ереси самих святых Петра и Павла, и они были бы не в состоянии защитить себя. Им не представили бы никаких конкретных обвинений, не ознакомили бы с именами свидетелей и их показаниями. «Каким же образом,- вопрошал Бернар Делисье,- могли бы святые апостолы защищать себя, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?» Приводя эту цитату, Г. Ч. Ли присовокупляет от себя: «Все это, безусловно, верно. Жертва была связана путами, вырваться из которых ей было невозможно, и всякая попытка освободиться от них еще только туже затягивала узлы» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 284).

Инквизиция действовала на основе зачастую противоречивых и туманных указаний римских пап и постановлений соборов. Как мы уже упоминали, некоторые инквизиторы составляли для своих коллег руководства, нечто подобное процессуальным кодексам. В Испании великие инквизиторы, начиная с Торквемады, издавали инструкции, регулировавшие деятельность «священного» трибунала, давали пояснения на запросы провинциальных и колониальных инквизиторов. Отсутствие четкого законодательства предоставляло большую свободу действий инквизиторам, что сказывалось и на их приговорах. В отличие от светских судов, приговоры инквизиции, если не шла речь об отлучении и, следовательно, костре, носили весьма неопределенный характер.

Инквизитор имел право смягчить, увеличить или возобновить вынесенное по приговору наказание. Такой угрозой заканчивался каждый приговор. Поэтому даже после вынесения приговора осужденный не был уверен в том, что его бедствия закончились, ведь инквизитор в любой момент мог присудить свою жертву к повторным епитимиям, к новому тюремному сроку или даже костру.

Приговоры инквизиции, как правило, отличались суровостью и жестокостью. Как отмечает Г. Ч. Ли, «ересь была столь тяжелым преступлением, что ее нельзя было загладить ни сердечным сокрушением, ни возвратом к добру. Хотя церковь объявляла, что она с радостью принимает в свои материнские объятия заблудших и раскаявшихся, но тем не менее обратный путь к ней был труден для виновного, и грех его мог быть смыт только ценою епитимий, достаточно суровых, чтобы свидетельствовать об искренности его обращения» (Там же, с. 292).

К каким же наказаниям присуждал своих «подопечных» трибунал инквизиции? В первую очередь к епити-миям - от «легких» до «унизительных» (confusibles), затем к тюремному заключению, обычному или строгому, к галерам и, наконец, к отлучению от церкви и передаче осужденного светским властям для сожжения на костре.

Почти всегда эти виды наказаний сопровождались бичеванием осужденных и конфискацией их имущества.

Отличительной чертой инквизиторского суда было то, что для него не существовало других смягчающих вину обстоятельств, как полное подчинение обвиняемого воле его палачей. Нарбонский собор в 1244 г. указал инквизиторам, что они не должны мужа щадить ради жены, жену - ради мужа, отца - ради детей, единственным кормильцем которых он был; ни возраст, ни болезнь не должны были влиять на смягчение приговора (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 306).

Другой чертой инквизиционного суда было то, что, кроме осужденного, несли наказание и его дети и потомки, иногда вплоть до третьего поколения, которые лишались не только наследства, но и гражданских прав.

Николас Эймерик обосновывал право инквизиции наказывать детей за преступления отцов следующими соображениями: «Жалость к детям виновного (в ереси.- И. Г.), вынужденных заниматься нищенством, не может смягчить эту строгость, ибо, согласно божественным и человеческим законам, дети несут наказание за ошибки своих родителей. Дети еретиков, даже если они католики, не являются исключением из этого правила, и им не следует ничего оставлять (из имущества отца.- И. Г.), даже того, что им полагается согласно естественному праву» (Le Manuel des Inquisiteurs... p. 109).

Обычные епитимий, накладываемые инквизицией,- чтение молитв, посещение храмов, посты, строгое исполнение церковных обрядов, хождение по «святым» местам, пожертвования на благотворительные дела - отличались от такого же рода наказаний, накладывавшихся исповедниками, тем, что инквизиция применяла их к своим жертвам в «лошадиных» дозах. Строгое соблюдение церковных обрядов, чтение молитв (иногда предписывалось повторять в присутствии свидетелей десятки раз в день одни и те же молитвы), изнурительные посты, пожертвования на богоугодные дела, многократное посещение различных «святых» мест (все эти наказания накладывались к тому же на одно и то же лицо) превращались в тяжелую обузу, длившуюся иногда годами. При этом малейшее несоблюдение епитимий грозило новым арестом и еще более суровыми наказаниями. Такие епитимий превращались в подлинные «подвиги благочестия» и не только морально терзали наказуемого, но и приводили его и его семью к полному разорению.

В XIII в. довольно популярным наказанием было принудительное участие в крестовых походах, однако инквизиторы впоследствии отказались от таких епитимий, опасаясь, что бывшие еретики «заразят» крестоносцев.

Но если столь изнурительными были «легкие» наказания, можно себе представить, каким бременем ложились на плечи жертвы инквизиции «унизительные» наказания. В таких случаях ко всем перечисленным выше епитимиям прибавлялись еще следующие наказания - ношение позорящих знаков, в-веденных впервые св. Домиником в 1208 г. и «усовершенствованных» позднейшими инквизиторами, в виде больших холщовых нашивок шафранового цвета, имевших форму креста. В Испании на осужденного надевали желтую рубашку без рукавов с нашитыми на ней изображениями чертей и огненных языков из красной материи; на голову его напяливали шутовской колпак.

Позорящие нашивки осужденный должен был носить дома, на улице и на работе, чаще всего всю жизнь, заменяя их новыми, если они приходили в ветхость. Обладатель таких нашивок был объектом постоянных издевательств со стороны обывателей, хотя соборы лицемерно призывали верующих относиться к носителям позорных знаков с «кротостью и сожалением». Таким образом, как отмечает Г. Ч. Ли, ношение «креста, этой священной эмблемы христианства, превратилось в одно из самых тяжких наказаний (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 297).

В числе «показательных» наказаний, которым подвергались жертвы инквизиции, фигурировало публичное бичевание. Осужденного, обнаженного по пояс, бичевал священник при всем честном народе в церкви во время богослужения; его бичевали во время религиозных процессий; раз в месяц он должен был ходить после обедни полуобнаженным в дома, где «грешил», т. е. встречался с еретиками, и получать там удары розгой. Весьма часто осужденный подвергался таким экзекуциям в течение всей своей жизни. Снять с него такого рода епитимию, впрочем, как и другие, мог только один человек, тот же, кто и присудил его к этому наказанию,- инквизитор, и он делал это, как мы увидим ниже, на определенных условиях.

Следующим наказанием была тюрьма, причем пожизненное тюремное заключение считалось проявлением выс­шей степени милосердия. Тюремное заключение было трех видов: каторжная тюрьма (mums strictissimus), когда заключенного содержали в одиночной камере в ручных и ножных кандалах; строгое тюремное заключение (mums strictus durus arctus), когда осужденный содержался в одиночной камере в ножных кандалах, иногда прикованный к стене; простое тюремное заключение, при котором заключенные содержались в общих камерах без кандалов. Во всех случаях заключенные получали в качестве еды только хлеб и воду. Постелью им служила охапка соломы. Узникам запрещались контакты с внешним миром. Эймерик считал, что заключенных могут навещать только ревностные католики, но не женщины и простые люди, ибо осужденные склонны возвращаться к ереси и легко «заражают» ею других.

Узник инквизиции, разумеется, мог, если располагал скрытыми от нее средствами, подкупить тюремщиков и обеспечить себе таким образом некоторые поблажки и льготы. Но это сравнительно редко удавалось, так как инквизиторы, зная продажность тюремщиков, зорко наблюдали за ними и сурово наказывали уличенных в недозволенных связях с узниками.

Правда, случалось, что инквизиторы взамен за предательство или другие оказанные им услуги, а иногда просто из-за недостатка тюремного помещения выпускали на свободу некоторые свои жертвы. Но это никогда не было амнистией или реабилитацией осужденных. Следуя указаниям, данным Иннокентием IV в 1247 г., инквизиторы, освобождая заключенного, предупреждали его, что при первом подозрении он будет немедленно возвращен в тюрьму и жестоко наказан без всякого суда и следствия.

Вся жизнь такого бывшего узника инквизиции, по словам Г. Ч. Ли, «принадлежала молчаливому и таинственному судье, который мог разбить ее, не выслушав его оправданий, не объяснив причин. Он навсегда отдавался под надзор инквизиционной полиции, состоявшей из приходского священника, монахов, духовных лиц... которым приказывалось доносить о всяком упущении, сделанном им в исполнении наложенной на него епитимий, о всяком подозрительном слове и действии, за что он подвергался ужасным наказаниям как еретик-рецидивист. Ничего не было легче для личного врага, как уничтожить подобного человека, и сделать это было тем легче, что доносчик знал, что имя его будет сохранено в тайне. Мы вполне справедливо жалеем жертвы костра и тюрьмы, но было ли их положение более печально, чем участь множества мужчин и женщин, ставших рабами инквизиции после того, как она пролила на них свое лицемерное милосердие?» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 313).

В XIII в. инквизиторы, осудив еретика, приказывали разрушить и сровнять с землей его дом. Однако со временем стремление завладеть имуществом осужденных взяло верх, и инквизиция отказалась от такого рода действий.

В испанских и португальских колониях инквизиторы, среди прочих наказаний, осуждали свои жертвы на каторжные работы, используя в качестве рабской силы в монастырях, или посылали в Испанию служить на галеры, где их приковывали к сиденьям и веслам.

В отличие от светских судов, для которых смерть обвиняемого смывала его вину, инквизиция судила и преследовала не только живых, но и мертвых. Вообще инквизиционный трибунал не признавал каких-либо смягчающих вину обстоятельств. Ни пол, ни возраст, ни давность совершенного проступка, ни, наконец, смерть не спасали еретика от осуждения. Инквизиция поступала столь же бесцеремонно с мертвыми, как и с живыми. Она могла обвинить в ереси не только недавно, но и давно - сто или двести лет тому назад - умершего человека. Основанием для дела могло послужить заявление любого фискала или сфабрикованный с этой целью «обличительный» документ. В подобных случаях выносился приговор: останки еретика сжечь и пепел развеять по ветру, имущество же изъять у наследников и конфисковать.

Чаще всего такие процессы возбуждались с единственной целью завладеть имуществом жертвы, ибо инквизиция проявляла не меньший, а часто даже больший интерес к состоянию своих жертв, чем к «спасению их душ». Деятельность инквизиции, как образно отмечает Г. Ч. Ли, протекала в «безумном вихре хищений».

Секвестр имущества подозреваемого в ереси автоматически следовал вслед за его арестом, причем конфисковывалось все - от недвижимости до домашней утвари и личных вещей арестованного. Вследствие этого семья жертвы инквизиции оказывалась лишенной крова и средств к существованию, ее ждало нищенство или голодная смерть - ведь за помощь, оказанную ей, грозило обвинение в сочувствии ереси...

В начале массового преследования еретиков на юге Франции часть конфискованных средств использовалась на строительство тюрем, которых явно не хватало для нужд инквизиции. В этот период еретики не только сами «финансировали» строительство своих темниц, но и участвовали непосредственно в их строительстве, что считалось особым знаком преданности церкви. Впоследствии конфискованные средства делились между инквизицией, городскими властями и епископом. Французская корона и Венецианская республика со временем стали присваивать в пользу своей казны награбленные инквизицией путем конфискации средства. В папских владениях львиная доля награбленного поступала в папскую казну. Значительная часть этих средств оседала и в карманах самих инквизиторов, их помощников, фискалов и «родственников». (Shannon А. С. The Popes and Heresy... p. 98-99).

Массовые аресты еретиков, сопровождаемые секвестром их имущества, быстро превращали цветущие экономические районы, каким была, например, Южная Франция в начале XIII в., в руины.

«Конечно,- отмечает Г. Ч. Ли,- было бы несправедливым говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции, но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль... Все, занимавшиеся преследованием, всегда имели в виду материальную выгоду. Не заинтересованная материально, инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси; и катаризм, против которого не было бы систематического и долгого преследования, мог избегнуть полного уничтожения. Но в силу законов о конфискации еретики сами сделались виновниками своего падения. Алчность и фанатизм подали друг другу руку и в течение целого столетия были сильными двигателями жестокого, непрерывного и неумолимого преследования, которое выполнило свои планы и прекратилось только за отсутствием жертв» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 335-336).

Приговор «священного» трибунала считался окончательным и обжалованию не подлежал. Теоретически, конечно, осужденный мог обратиться к папскому престолу с просьбой о помиловании или пересмотре дела. Но такие обращения были чрезвычайно редким явлением. Сам осужденный, находившийся в руках инквизиции, был лишен физической возможности обжаловать ее действия. Его же родственники или друзья опасались делать это из-за боязни репрессий со стороны инквизиторов, считавших жалобы на их действия проявлением гордыни и чуть ли не доказательством еретических воззрений. К тому же жалобы подобного рода были совершенно бесполезны: папский престол, как правило, просто не принимал их во внимание.

«Уровень» инквизиторского террора не всегда был столь высок, как в XIII в. На протяжении своей многовековой истории инквизиция имела свои взлеты и падения, неоднократно меняла объекты террора и его формы. Но цель ее деятельности всегда оставалась неизменной: укрепление позиций церкви и господствующих эксплуататорских классов путем преследования инакомыслящих, реальных или вымышленных врагов церкви и опекаемого ею несправедливого социального порядка.

АУТОДАФЕ И КОСТЕР

Того из вероотступников, кто упорствовал в своих ошибках и не желал вернуться в лоно католической церкви, того, кто отказывался признать свои ошибки и примириться с церковью, того, кто, примирившись, вновь впадал в ересь, т. е. становился еретиком-рецидивистом, а также осужденного заочно, а затем пойманного еретика - всех их инквизиция, действовавшая от имени и по поручению церкви, отлучала от нее и «отпускала на волю».

Эта невинная на первый взгляд формулировка таила в себе смертный приговор обвиняемому. Осужденный «отпускался на волю» в том смысле, что церковь отказывалась впредь заботиться о его вечном спасении, что она отрекалась от него. Обретенная таким образом осужденным «воля» влекла за собой не только позорную смерть на костре, но, по учению церкви, и вечную муку в потустороннем мире. Наказание невообразимо жестокое, признавали богословы, но заслуженное для того, кто отказался от «материнской» опеки церкви, предпочитая служить дьяво­лу. Упорствующий еретик не мог рассчитывать на христианское сострадание, милосердие, любовь. Его должна была поглотить не в фигуральном, а в буквальном смысле геенна огненная. Но инквизиторы предпочитали, чтобы эту грязную работу за них выполняла гражданская власть. Разные авторы по-разному пытались объяснить такую их щепетильность, тем более что церковь - не только в далеком прошлом, но, как мы видели, и в наше время - провозглашает за собой право карать вероотступников всеми видами наказаний. Считать, что инквизиторы, применявшие изощренные пытки к своим жертвам, морившие их голодом и холодом, бичевавшие их публично и, наконец, сопровождавшие их на костер и понуждавшие верующих подбрасывать охапки хвороста для того, чтобы он «веселее» пылал, стеснялись самолично казнить еретиков, вряд ли обоснованно и логично.

Объяснение этому следует искать в желании церкви превратить светскую власть в соучастника своих преступлений и одновременно продемонстрировать видимость того, что сама она, церковь, не убивала никого, не проливала крови. И в этом проявились свойственные церковникам ханжество и лицемерие. Еще до учреждения инквизиции церковь стремилась обязать светскую власть преследовать еретиков. Добиться этого она смогла лишь частично и поэтому организовала свой собственный репрессивный орган - инквизицию. Однако зловещую привилегию официально выносить смертные приговоры, казнить и оплачивать палача церковь предоставляла светским властям.

Итак, если еретик не отрекался от своих «ложных и ошибочных» убеждений, то церковь отрекалась от него, отпускала его «на волю», передавая гражданским властям с предписанием наказать по заслугам (debita animadver-sione puniendum). В более поздние времена такого рода обращения сопровождались просьбами проявить к осужденному милосердие. Оно проявлялось в том, что раскаявшегося смертника душили перед казнью или надевали на его шею «воротник», начиненный порохом, чтобы сократить мучения несчастного.

Нельзя сказать, чтобы светские власти в католических странах всегда охотно, беспрекословно и с усердием выполняли навязываемые им церковью карательные функции. Во многих местах, особенно в XIII и XIV вв., власти отказывались по различным причинам «поступать с еретиками, как принято с ними поступать», т. е. посылать их на костер. Главная причина этого заключалась в том, что слепое повиновение приказам инквизиции превращало светскую власть из ее союзника в ее вассала.

Там, где, как в Испании и Португалии, инквизиция была подчинена королевской власти, такого противоре­чия не возникало. Но во Франции, Германии, республиках и княжествах Италии, где церковь боролась за преобладание над светской властью, деятельность или, вернее, чрезмерное усиление влияния инквизиции постоянно вызывали сопротивление светских властей. В таких случаях папский престол реагировал решительно и без промедления. Виновные в невыполнении приказов инквизиции, в частности в отказе посылать на костер еретиков, отлучались от церкви, на непослушные города накладывался интердикт, папский престол призывал верующих не платить налоги; не подчиняться таким властям.

Утверждение, что церковь не полномочна выдавать еретиков светской власти и требовать от последней предания их смертной казни, было признано Констанцским собором еретическим и фигурировало в качестве 18-го пункта обвинения, выдвинутого против Яна Гуса.

Инквизиция, как уже мы отмечали, была более заинтересована в отречении еретика от своих воззрений, чем в его героической смерти на костре. «Оставим в стороне заботу о возможности спасения души,- пишет Г. Ч. Ли.- Обращенный, выдающий своих соумышленников, был более полезен для церкви, чем обугленный труп; поэтому не жалели усилий, чтобы добиться отречения. Опыт показал, что фанатически настроенные люди часто жаждали мучений и желали скорой смерти на костре; но инквизитор не должен был являться исполнителем их желаний. Он знал, что первый пыл часто уступал действию времени и мучений, поэтому он предпочитал держать упорствующего еретика, одинокого и закованного, в тюрьме в течение шести месяцев или целого года; к нему допускались лишь богословы и законоведы, которые должны были дей­ствовать на его ум, или его жена и дети, которые могли склонить его сердце. И только тогда, когда все усилия не приводили ни к чему, его «выпускали на волю», но даже и после этого казнь откладывалась на день, чтобы он мог отречься, что, впрочем, случалось редко, так как не уступившие до этого времени обыкновенно не поддавались никаким убеждениям» (Ли Г. Ч. История инквизиции в средние века, т. 1, с. 341).

О том, как совершалась казнь еретика, сохранилось большое число описаний современников. Постепенно выработался своеобразный ритуал, которого инквизиция повсеместно придерживалась. Обычно казнь назначалась на праздничный день, население призывалось присутствовать на ней. Уклонение от такого приглашения, как и проявления симпатий или жалости к казнимому, могло навлечь подозрение в ереси. Костру предшествовало аутодафе, устраиваемое на празднично убранной центральной площади города, где в присутствии церковных и светских властей и народа совершалось торжественное богослужение, а затем оглашался приговор инквизиции осужденным вероотступникам.

Аутодафе устраивалось несколько раз в год, и на нем иногда подвергались экзекуции десятки жертв инквизиции. За месяц до его проведения приходские священники оповещали верующих о предстоящем аутодафе, приглашая участвовать в нем и обещая за это индульгенцию на 40 дней.

Накануне аутодафе город украшали флагами, гирляндами цветов, балконы украшали коврами. На центральной площади воздвигался помост, на котором возводили алтарь под красным балдахином и ложи для короля или местного правителя и других светских, в том числе военных и церковных, нотаблей. Присутствие женщин и детей приветствовалось. Так как аутодафе длилось иногда весь день, то у помоста строились общественные уборные, которыми могли воспользоваться в случае нужды почетные гости.

Накануне устраивалась как бы генеральная репетиция аутодафе. По главным улицам города проходила процессия прихожан, возглавляемая членами конгрегации св. Петра Мученика (итальянского инквизитора-доминиканца из Вероны, убитого в 1252 г. за его злодеяния противниками инквизиции; был провозглашен патроном инквизиции). Члены этой конгрегации занимались подготовкой аутодафе - строили помост, подготавливали «рабочее место» - «жаровню», где предавали огню нераскаявшихся еретиков, и т. п. Вслед за ними шла «милиция Христа», т. е. весь персонал местной инквизиции с ее осведомителями-фискалами в белых капюшонах и длинных балахонах, скрывавших от людских глаз их физиономии. Два участника процессии несли зеленые (Зеленый цвет символизировал инквизицию) штандарты инквизиции, один из которых водружался на помосте аутодафе, другой - около «жаровни».

С зарей тюрьма инквизиции уже гудела точно улей. Заключенных, понятия не имевших об уготовленной им участи, о степени наказания, к которому они присуждены, ибо только на аутодафе они узнавали об этом, стража готовила к предстоящему торжеству, а вернее, экзекуции. Их стригли, брили, одевали в чистое белье, кормили обильным завтраком, иногда для храбрости давали стакан вина. Затем набрасывали им на шею петлю из веревки и в связанные руки вкладывали зеленую свечу. В таком виде осужденных выводили на улицу, где их ожидали стражники и «родственники» инквизиторов. Особо злостных еретиков сажали задом наперед на ослов, привязывая к животным. Заключенных вели к кафедральному собору, где образовывалась процессия. В ней участвовали те же, что и накануне, теперь они несли штандарты приходов, затянутые в знак траура черной материей. Фискалы несли санбенито и куклы, вернее манекены, изображавшие умерших, сбежавших или непойманных еретиков, осужденных на костер.

Процессия, участники которой пели траурные церковные гимны, медленно направлялась к площади, где должно было состояться аутодафе. Монахи и «родственники», сопровождавшие заключенных, громко призывали их покаяться и примириться с церковью. Горожане наблюдали за процессией из окон домов или с мостовой. Следуя указаниям церковников, многие из них осыпали заключенных бранью. Однако запрещалось бросать в еретиков какие-либо предметы, так как практика показывала, что от такого метания могли пострадать не только жертвы инквизиции, но и сопровождавшие их солдаты из «милиции Христа».

Тем временем на месте аутодафе собирались светские и духовные власти и гости, занимавшие места на отведенных им трибунах, а также горожане, заполнявшие площадь. Любителей поглазеть на аутодафе всегда оказывалось предостаточно.

С прибытием процессии заключенных усаживали на скамьях позора, установленных на помосте, несколько ниже почетных трибун. Вслед за тем начиналась траурная месса, за ней следовала грозная проповедь инквизитора, которая кончалась оглашением приговоров. Приговоры зачитывались по-латыни, заключенные с трудом улавливали их смысл, были они длиннющими, начинались цитатами из Библии и произведений отцов церкви, читались медленно. Если осужденных было много, то на оглашение приговоров иногда уходило несколько часов.

Аутодафе венчалось экзекуциями: одних осужденных облекали в санбенито и шутовские колпаки, других стегали плетьми, третьих стражники и монахи волокли на «жаровню».

«Жаровня» располагалась на соседней площади, куда вслед за смертниками переходили церковные и светские нотабли и рядовые горожане. Здесь накануне сооружался эшафот со столбом в центре, к которому привязывали осужденного; завозились дрова и хворост, которыми обкладывался эшафот. Сопровождавшие смертников монахи и «родственники» пытались в эту последнюю минуту вырвать у своих жертв отречение. О желании раскаяться осужденный мог дать знать только знаком, так как, опасаясь, что он будет агитировать перед народом в пользу ереси, его часто вели на казнь с кляпом во рту.

Когда зажигался костер, особо уважаемым прихожанам предоставлялось почетное право подбрасывать в огонь хворост, чем они приумножали перед церковью свои добродетели.

Хотя палачи пытались так устроить костер, чтобы он пожрал осужденного, не оставив и следа от него, эта цель не всегда достигалась. В таких случаях обуглившиеся останки рвались палачами на мелкие части, кости дробились, и это ужасное месиво повторно предавалось огню. Затем тщательно собирался пепел и выбрасывался в реку. Подобной процедурой инквизиторы пытались лишить еретиков возможности заручиться останками своих мучеников и поклоняться им.

Если осужденный на костер умирал до казни, то сжигали его труп. Сожжению подвергались и останки тех, кто был посмертно осужден. В испанской и португальской инквизиции было принято сжигать на костре куклы, изображавшие осужденных (казнь in efigie). Такой символической казни подвергались осужденные на пожизненное заключение, а также бежавшие из тюрем или от преследований инквизиции ее жертвы.

Костер использовался инквизицией и для другой цели - уничтожения сочинений вероотступников, иноверцев и неугодных церкви писателей.

Считала ли инквизиция себя безгрешной, не способной осудить невиновного, бросить в костер ни в чем не повинного человека? Вовсе нет. Но «если невиновный несправедливо осужден, он не должен жаловаться на решение церкви, которая выносила свой приговор, опираясь на достаточные доказательства, и которая не может заглядывать в сердца, и если лжесвидетели способствовали его осуждению, то он обязан принять приговор со смирением и возрадоваться тому, что ему выпала возможность умереть за правду». (Le Manuel des Inquisiteurs..., p. 151).

Возникает вопрос, продолжает рассуждать на ту же тему Николас Эймерик, вправе ли оговоренный лжесвидетелем верующий, пытаясь спастись от смертного приговора, признаться в несовершенном преступлении, т. е. в ереси, и покрыть себя в результате такого признания позором. Во-первых, объясняет инквизитор, репутация человека - внешнее благо, и каждый свободен пожертвовать ею с тем, чтобы избежать пыток, приносящих страдания, или спасти свою жизнь, являющуюся самым драгоценным из всех благ; во-вторых, потерей репутации не наносится никому вреда. Если же, заключает Эймерик, такой осужденный откажется «пожертвовать своей репутацией» и признать себя виновным, то исповедник обязан его призвать встретить пытки и смерть со смирением, за что ему будет уготовлена на том свете «бессмертная корона мученика».

Эти рассуждения Эймерика наглядно свидетельствуют о преступной морали инквизиторов и их покровителей. В конце концов, рассуждали адвокаты инквизиции, «священный» трибунал действовал с попущения божьего и за его поступки конечную ответственность нес сам бог.

Деятельность инквизиционного трибунала наложила зловещий отпечаток на теорию и практику гражданского судопроизводства, из которого исчезли под ее влиянием зачатки объективности и беспристрастности, свойственные еще римскому праву. Как справедливо отмечает Г. Ч. Ли, до конца XVIII в. в большей части Европы инквизиционное судопроизводство, развивавшееся в целях уничтожения ереси, сделалось обычным методом, применявшимся в отношении всех обвиняемых. В глазах светского судьи обвиняемый был человеком, стоящим вне закона, виновность его всегда предполагалась, и из него надо было во что бы то ни стало, хитростью или силой, вырвать признание.

Такова была порожденная церковью машина инквизиции, о «благотворном» влиянии которой на судьбы общества все еще пишут некоторые церковные авторы.