Зызыкин М. Царская власть и Закон о престолонаследии в России. София, 1924.

Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

Михаил Зызыкин

ЦАРСКАЯ ВЛАСТЬ И ЗАКОН О ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИИ В РОССИИ

ОГЛАВЛЕНИЕ:

СНОСКИ

+ + +

В оглавление книги

МИТРОПОЛИТ АНТОНИЙ О «КИРИЛЛОВЩИНЕ».

В ответ на попытки лже-легитимистов впутать Русскую Зарубежную Церковь в свои политические интриги, с целью доказать, что последняя всегда поддерживала лже-легитимное течение «кирилловцев», мы уже не раз публиковали опровергающие тексты.

Лже-легитимисты особенно часто ссылаются на митрополита Антония, жизнеописание и деятельность которого мы, главным образом, знаем по трудам известного «кирилловца» архиепископа Никона (Рклицкого).

В 20-х годах проф. М. В. Зызыкин закончил свой знаменитый труд «ЦАРСКАЯ ВЛАСТЬ и Закон о престолонаследии в России», полностью доказывающий несостоятельность лже-легитимного движения, уже тогда внесшего раскол в наше Монархическое Зарубежье.

Ниже приведен текст письма митрополита Антония проф. М. В. Зызыкину, помещённому в журнале «Русский Путь» № 97, Париж, июль 1958.

Это письмо является ещё лишним доказательством, что митрополит Антоний «крилловщину» не поддерживал. Принимая во внимание настоящий и ранее опубликованные нами тексты, становится явным, что распространяемые «кирилловцами» изречения митрополита Антония являются ни чем иным, как «выхваченными» из тенденциозного труда вышеупомянутого архиепископа Никона текстами, следовательно – грубой фальсификацией лже-легитимистов.

В противном же случае остаётся признать непоследовательность мышления митрополита Антония.

В оглавление книги

+ + +

Глубокоуважаемый
Михаил Валерьянович!

Вчера и сегодня читал Вашу несравненную книгу «О Царской власти и Престолонаследии». Земной поклон благодарности за её составление и то же должны сделать все русские люди. Вы всех точнее и яснее изложили православное понятие о Царской власти и Ваша книга должна быть основоположенной в восстановлении православной России. И откуда у Вас такое богатство в литературе предмета? Значит Вы давно им занимались, ибо достать за границей большинство книг, Вами процитированных, совершено невозможно. Вы должны непременно послать свою книгу Вел. Кн. Николаю Николаевичу. Если стесняетесь, приложите ему сопроводительное письмо и упомяните, что исполняете по моей настойчивой просьбе. Я даже допускаю мысль, что Кирилловщина по выходе Вашей книги совершенно прекратится. В этой книге особенно приятное впечатление производит спокойная и ясная логика автора. В своё время Вы нам поясняете, может ли быть Царем Вел. Кн. Димитрий Павлович. Особенно интересна, новая и выдержанная первая часть книги, выработанным понятием о Царской власти с православной точки зрения.

Конечно, Ваша книга будет быстро раскуплена, а Сербский Двор особенно ею заинтересуется. А Бог наградит Вас за Вашу книгу: Это – ценная служба для России и для Православия. Преданный сердечно

Митрополит Антоний
4 (17) сентября 1924 г.

В оглавление книги

+ + +

ОТ АВТОРА.

Автор считает своим долгом принести благодарность заслуженному ординарному профессору Владимиру Николаевичу Ренненкампфу за то, что он побудил его к изучению вопроса о престолонаследии по Русским Основным Законам – вопроса, вообще недостаточно выясненного как в русской, так и в иностранной литературе по Государственному праву. Автор весьма признателен ему за полезные советы и сохранит сердечную благодарность к нему за моральную поддержку в трудных условиях эмиграции. Автор стремился выяснить вопрос о престолонаследии, ограничиваясь однако престолонаследием агнатов (за неимением источников), пользуясь тем далеко не всегда достаточным материалом, который он мог иметь под руками, и незначительным имевшимся в его распоряжении свободным временем. Вместе с тем автор не мог не коснуться тех сторон в понятии царской власти, которые оказали влияние на порядок престолонаследия, предпослав сему краткий очерк развития царской власти в России и идеологию, вложенную в форму правления, именуемую самодержавной монархией.

+ + +

I. МЕСТО, ЗАНИМАЕМОЕ САМОДЕРЖАВНОЙ МОНАРХИЕЙ СРЕДИ ДРУГИХ ФОРМ ПРАВЛЕНИЯ.

В оглавление книги

Под верховной властью мы разумеем ту общественную силу, за которой нация признаёт право быть высшей, для всех обязательной, объединяющей все групповые и частные интересы.[01] Она является объединительной нелокальной идеей, воплощающейся в конкретном органе, и призвана регулировать, примирять и согласовать все частные силы. В этом обязательном их примирении её основной смысл. Юридически она является инстанцией последнего решения, и она не подчинена ничьему суду: такова верховная власть во всех формах правления. Но формы правления различаются смотря по тому, кому она принадлежит. Со времён Аристотеля установлено, что верховная власть основывается на одном из трёх вечных принципов: монархии, аристократии и демократии, смотря по тому, кто имеет право последнего безапелляционного решения: один ли, меньшинство или весь народ, в современную нам эпоху организуемый в избирательный корпус.

При всём видимом разнообразии форм правления, можно всегда определить, который именно элемент имеет в действительности власть последнего решения. Так, а современной конституционной монархии, основанной Божьей милостью и волею народа, и король, и верхние и нижние палаты не имеют власти последнего решения, ибо в случае столкновения между ними, решает народ, организованный в избирательный корпус. В современной парламентарной форме правления король, не соглашаясь допустить к управлению страной министерство, соответствующее большинству нижней палаты, может распустить палату, но он обязан в определённый срок созвать новую и допустить к управлению страной министерство, угодное большинству новой палаты, которую изберёт народ; верхние же палаты всюду играют подчинённую роль (мы не касаемся организации федеративных государств, где они представляют элемент некоторой самостоятельности областей). Следовательно, народ и обладает здесь верховной властью. Возможно однако и иначе в той же конституционной монархии. Верховной силой может быть и монарх, а палаты, представляющие аристократический и демократический элементы, – могут быть на положении сил подчинённых. Так было в немецких монархиях до крушения 1918 года, построенных на монархическом принципе, также в Японии и у нас по Основным Законам 1906 года.

Одна сила должна быть инстанцией последнего решения, но ни одна сила не может обойтись без других сил и потому под своим верховным руководством и надзором она даёт им возможность действовать. Так монархия может призывать к жизни двухпалатное представительство, оставляя за собой последнее слово решения. Так демократия может создавать себе главу государства в виде наследственного монарха или выборного президента и дать место аристократическому элементу в верхней палате, оставляя последнее слово за народом. Мы можем не говорить об аристократии, как форме правления, ибо в европейском мире она давно отошла в область предания; её знала античная древность, но со времени христианства в сознании людей нет более принципа прирождённого нравственного неравенства людей, и в христианском мире правительства аристократические (последним была Венецианская Республика, уничтоженная во времена Наполеона 1-го) были только бледными тенями античных аристократий, в основе которых лежало представление о прирождённом нравственном неравенстве рас и людей. Если говорят, что первоисточником всякой власти является народ, то это, конечно, верно, если под народом разуметь не численную массу, а нацию, как преемственно живущее коллективное целое, связанное, общим характером, духом, миросозерцанием, историческими переживаниями и идеалами. Наличность той или иной формы правления зависит от того, какой именно силе доверяет нация служить высшей государственной охраной всего того, что нация считает необходимым, должным, справедливым. Этой силой может быть сила количества, основанная на вере в коллективный разум людей, приводящей к демократии; этой силой может быть и какой-либо принцип, воплощённый в единоличном правителе.

В область политическую человеческая мысль всегда приносила известное творчество, и издревле люди занимались вопросом о преимуществах разных форм правления. Об этом много было продумано ещё в древности, и у историка VI века Геродота приводятся диспуты о разных формах правления, которые весьма напоминают современные критики как единоличной, так и демократической формы правления. Так после избавления от одной самозваннической тирании у персов один оратор говорил «что может быть бессмысленнее и своевольнее негодной толпы? Возможно ли, чтобы люди избавили себя от тирании одного тирана, чтобы отдаться своеволию разнузданного народа? Возможен ли смысл у того, кто ничему доброму не учился и не знает, а стремительно без толку, накидывается на дело подобно горному потоку? Пусть предлагают народное правление персам те, кто желает им зла»!

Вопрос о том, кому подчиняться, в каких пределах, во имя чего, ставится и в современной Европе, стоит и пред нами русскими. Ища уроков в истории, взор невольно останавливается перед характером того решения, которое было дано этому вопросу Римским гением в течение страшного кризиса III века нашей эры, явившегося следствием уничтожения исконной власти Сената военными бунтами. Римский Сенат был той традиционной властью, которая в течение веков руководила государством и довела его до величайшей мощи, и в течение I и II века, когда республика превратилась в Империю, эта власть стояла на страже законности и своим избранием узаконила власть Императоров. Цель и назначение Великой Империи было внесение в мир начал справедливости и рационального права. Это было воплощение Аристотелевского учения о том, что стремлением государства должно быть не богатство, не могущество, а добродетель. И ещё в начале III века процветали наука, искусства, архитектура, литература, образование, земледелие, промышленность, торговля. Но в конце того же века исчезла и управлявшая государством аристократия, разорившаяся и утратившая традиции, исчезла и цветущая цивилизация, созданная веками, ибо в результате анархии явилось всеобщее понижение интересов, экономическое разорение и уменьшение населения. Причиной этой грандиозной перемены было именно уничтожение традиционной власти. Когда после революции 235 года римские легионы свергли Императора Александра Севера, настало время, когда один Император свергался за другим меняющимся настроением легионов и переменным успехом постоянных гражданских войн. Если раньше законность Императорской власти определялась избранием традиционного учреждения, то теперь она являлась результатом силы, случая, настроения, и жизненный строй потерял всякую устойчивость. Исчез принцип законности. Трагедия Рима III века усугублялась тем, что Рим, окружённый варварскими странами, не мог почерпнуть образца законности и у соседей, а должен был найти собственными силами новый принцип законности и авторитета. Отсутствие его разрушило многовековую культуру скорее, чем в 50 лет. Надо было государству установить такое правительство, которое обладало бы не только силой, но и авторитетом: Император Аврелиан хотел найти принцип законности в мистическом абсолютизме; который бы заменил древнее узаконение Сенатом Императорской власти и обеспечил бы её от постоянных бунтов легионов. Он ввёл культ непобедимого Солнца и провозгласил государственной религией культ Митры божества, от которого как распределителя престолов и царств Император получает свою власть. Позже Диоклетиан в тех же целях установил принцип божественности Императоров; они – a deis geniti et deorum creatores. Но кроме незыблемых основ власти, надо было создать и преемственность её, а вопрос о престолонаследии Империя тщетно пыталась разрешить в течение трёх веков. При наличности двух августов и их помощников двух цезарей Диоклетиан решил, что по смерти одного из августов один цезарь вступает на его место и, назначив нового цезаря, вводит его в божественную семью. В роли главного Августа был сам Диоклетиан с титулом iovius , причём оба цезаря были усыновлены двумя августами и женились на их дочерях. Диоклетиан видел разрешение проблемы в утверждении власти на фундаменте более прочном, чем человеческая воля, и в достижении её правильной преемственности.

Но этого не удалось закрепить в условиях языческого миросозерцания; это было достигнуто десятилетиями позже уже христианскими Императорами предоставлением сил Императорской власти на служение христианским идеалам. В христианской церкви уже был пример иерархии, основанной без всякой силы, на одном только нравственном авторитете, чего не имела иерархия Имперских чиновников. И в дальнейшей истории Византии выработался особый Царский чин в Церкви, придавший доселе невиданное величие Царскому сану как выразителю нравственного подвига самоотречения, наподобие монашеского. Проблема эта была решена именно на востоке с перенесением столицы в начале IV века в Константинополь, где Императорской власти было суждено явиться хранительницей остатков старой культуры и созидательницей нового культурного мира, питавшего много веков и запад своими науками и искусствами. А в Европе западной после крушения античной цивилизации с падением её хранителя – Великого Римского Сената, как традиционного стража законности «в течение веков, пишет Ферреро, теология осталась последней формой высокой культуры среди развалин, которой Европа обязана тем, что не погрязла в окончательном варварстве. В этой умственной дисциплине Европа вновь обрела принцип власти и восстановила сильные правительства. Но вместе с этой организацией больших Государств, история сделалась свидетельницей восстания человеческой мысли против всех авторитетов. Опустошив свою душу, человек обожествил собственную природу, и теперь .государства оказались опирающимися на одну из величайших в истории умственных и нравственных анархий, другими словами – на пустоту».

Это признание Ферреро не стоит одиноко. Не входя в рассмотрение других факторов, останавливаясь на одном политическом, мы видим, что Европа сама не имеет теперь твёрдых принципов власти. «Мировая война оставила за собой много развалин, восклицает Ферреро, но как мало значат все остальные по сравнению с разрушением всех принципов власти! О если бы Европа имела правительства сколько-нибудь сильные и пользующиеся общеизвестным авторитетом!» И призрак III века, когда с крушением авторитета векового учреждения – хранителя культуры, исчезла и вся цивилизация, носится зловещим предостерегающим призраком пред мыслителем. Принцип авторитета есть краеугольный камень всякой цивилизации, и нам представителям многовековой православной культуры, придётся работать над установлением такого авторитета, но искать его не у соседей, самих его потерявших, а в своей собственной родной истории, где он ещё так недавно стоял адамантовой скалой, и искать выхода из современного небытия, стараясь вникнуть в те силы и в то миросозерцание, которые его создали в своё время. Поскольку жива вера, создавшая нашу монархию, постольку может существовать уверенность и вера в воскресение самой монархии.

Современное право народов знает два руководящих принципа государственного строительства: обожествлённое право народа, как численного большинства, и священное право царей. Первое теоретически было формулировано Руссо в форме, завоевавшей умы, и на практике стремилось укрепиться во всей Европе со времён Французской революции 1789 года. Оно вылилось в парламентарную форму правления, реципированную из Англии в истолковании французской политической литературы и искусственно применённую с более или менее равным неуспехом на всём континенте Европы. Теоретически построение её таково: вся власть исходит от народа и имеет своё основание в его воле. Но народ, не имея возможности сам управлять, выбирает представителей своих, которые законодательствуют и выбирают некоторое малое количество людей, министров, которые и управляют государством, пока пользуются доверием народной палаты; когда они его теряют, глава государства призывает представителей победившего большинства или, распустив палату, собирает новую и подчиняется её вердикту.

Таково упрощенное построение типичной системы, основанной на народной воле. Но вот каков этот венец политической мудрости в его действительном осуществлении по описанию одного из русских юристов, крупного и глубокого учёного, писавшего в 1896 г. следующее: «По теории парламентаризма должно господствовать разумное большинство; на практике господствует 5-6 предводителей партий; они, сменяясь, овладевают властью. По теории убеждение утверждается ясными доводами во время парламентских дебатов; на практике оно не зависит нисколько от дебатов, но направляется волею предводителей и соображениями личного интереса. По теории народные представители имеют ввиду единственно народное благо; на практике они под предлогом народного блага и, за счёт его, имеют ввиду преимущественно своё личное благо и друзей своих. По теории они должны быть из лучших излюбленных граждан; на практике это – наиболее честолюбивые и нахальные граждане. По теории избиратель подаёт голос за своего кандидата, потому что знает его и доверяет ему; на практике избиратель даёт голос за человека, которого по большей части совсем не знает, но о котором ему натвердили речами и криками вожаки заинтересованной партии. По теории делами в парламенте управляют и двигают опытный разум и бескорыстное чувство; на практике главные движущие силы здесь – решительная воля, эгоизм и красноречие. Вот что представляется нам под знаменем правового порядка. И там, где издавна действует эта парламентская машина, вера в неё ослабевает; её ещё славит либеральная интеллигенция, но народ стонет под гнётом этой машины и распознаёт скрытую в ней ложь. Едва ли дождёмся мы, но дети наши и внуки несомненно дождутся свержения этого идола, которому современный разум продолжает в самообольщении покланяться». Мы – дети, не внуки дождались: отвращение к парламентаризму и в современной Европе достаточно живо.

Демократическая теория основана на том, что чем больше людей призывается к участию в политической жизни, тем больше вероятности, что все воспользуются своим правом в интересе общего блага для всех. Но исторический опыт опроверг это; лучшие законодательные меры, напротив, исходили всегда от меньшинства, просвещённого верой, идеей, знанием, опытом. Трудность применения народовластия обнаружилась ещё в героическую его эпоху, во время французской революции, испытавшей его применение в самых различных строениях высших государственных органов и самых различных комбинациях соотношений между ними; но и до сих пор проблема организации народовластия вперёд мало подвинулась. Что такое народ? По каким признакам узнаётся его воля? Кто её может выражать? Все – вопросы неразрешенные. «Народ, пишет упомянутый нами мыслитель, доказывал не раз. что у него нет ни воли управлять государством, ни идей для этого; иногда он просто отказывался от принятия этого наследства и восстанавливал власти, которые сам же уничтожил». В течение всего 19 века принцип народовластия вёл борьбу с монархическим принципом, то вступая с ним в ожесточённую вооружённую борьбу, то примиряясь временно с своим подчиненным положением, пока он не овладел почти всей европейской почвой в результате великой войны. Но от падения монархического суверенитета мало выиграл народный суверенитет. Характерны диагнозы и отзывы лучших государствоведов; вот мнение Брайса: «демократия не имеет более настойчивого и более коварного врага, чем власть денег»; в другом месте: «демократия находится в положении путника, который стал на опушке леса, видит перед собой несколько тропинок, расходящихся при их удалении, и не знает, какая из них выведет его». А по вопросу, может ли смениться демократия другими формами, тот же Брайс говорит: «это случалось ранее и, сколько бы раз ни случалось, может случиться и вновь». Также Гюи Грань пишет: «власть денег портит всё, где нет организованной духовной силы, способной нанести этой власти удар». Кельзен признаёт, что «демократия обещала быть выражением общей воли, но принцип этот оказался загадочным».[02] «Демократия», говорит Новгородцев, «вообще говоря есть не путь, а только распутье, не достигнутая цель, а проходной пункт». Хор авторитетных исследователей сливается в некое communis opinion doctorum по признанию, что для демократии пришли чёрные дни.

Не у европейских государств, построенных на зыбком принципе народного суверенитета, мы найдём принципы законности. Подобно Риму III века мы должны его найти сами. Обратимся теперь к принципу монархическому, при котором строилось и процветало веками русское государство до тех пор, пока не посягнула на него святотатственная рука людей, которые в гордом самообольщении мнили, что можно, разрушив священный вековой принцип, управлять государством, полагаясь лишь на силы своего разума. Важно вспомнить именно те черты, которые придавали нашей монархии священный и непоколебимый характер. Сам по себе единоличный принцип управления государством может опираться на различные основания и в соответствии с этим совершенно менять; свой облик. Он может быть построен на принципе абсолютизма, деспотии и самодержавия; каждый из них создаётся наличностью у нации совершенно различных психологических предпосылок. Прежде всего не всякая единоличная власть есть власть монархическая. Диктатура может соединять в себе все власти, но это власть делегированная народом; это –не монархия, ибо в монархии сама единоличная власть получает значение верховной. Власть римского цезаря, соединившая в себе власти всех республиканских магистратов, не есть власть самодержавного монарха, ибо это власть делегированная в силу lex regia . Власть Наполеона, на плебисците основанная, также не есть самодержавная монархия, ибо основана на воле народа, власть эту ему передавшего, и предпосылкой этой власти является вера в силы человека, как такового. Самая неограниченная власть короля, не есть власть самодержавного монарха, если она не признаёт для себя никаких высших обязательных начал и, сливая себя с государством, приписывает ему и себе всемогущество ( L'etat – c'est moi ), ибо впасть самодержавного монарха есть власть, выросшая из Церкви, из церковного идеала органически с Церковью и по идее и по установлению связанная и этим принципом ограниченная. Точно также восточная деспотия не есть самодержавная монархия, ибо там нет понятия о Церкви, и положение деспота определяется не объективно нормированным положением, а лишь его личным успехом. Хотя в деспотии право признаётся не за силой человека, как в абсолютизме, а за силой высшей, сверхчеловеческой, указывающей своего избранника через его успех, но здесь налицо – лишь рабская покорность без ясного представления о том нравственном идеале, который призвана представлять верховная власть самодержавного монарха. Деспотия не знает династичности власти, которая составляет органическую принадлежность власти самодержавной. В самодержавии монархическое начало есть выражение того нравственного начала православия – смирения перед промыслом Божиим, указующим носителя власти и подвига, которому народное миросозерцание усвояет значение верховного принципа жизни. Только, как выражение силы этого самодовлеющего нравственного подвига, власть монарха является верховной. Эта монархическая власть – не власть сословного феодального монарха, основанная на его привилегии, а власть подвижника Церкви, основанная на воплощении народной веры, народного идеала; чрез это власть его становится властью самого нравственного идеала в жизни, который не может быть и понят без проникновения в учение православия о смирении и стяжании благодати чрез самоотречение и жертвенность подвига жизни.

Так как только христианство отводит верховное место в жизни личному нравственному началу и, так как только оно даёт бесконечную ценность принципу личности, то и власть самодержавного монарха немыслима без христианского миросозерцания. Власть монарха невозможна без признания народом, но признание это неразрывно связано с признанием народом высшей власти за нравственным идеалом подвига; монарх, таким образом, выражает не волю народа, а его миросозерцание, и власть его представляет не народную волю, а христианский идеал и, следовательно, ту высшую силу, которая создала этот идеал. Подчиняя себя идеалу подвига, нация ищет в нём подчинения действию Божественного руководства через помазанника Божьего. Только через то, что власть царя является выражением самодовлеющего подвига, основанного на воле Провидения, она и становится властью самодовлеющей, самодержавной, независимой от воли человеческой. Верховная власть здесь сознаёт себя, основанной не на воле народной, а на Той Высшей Силе, которая дала народу его идеалы, и эта власть, будучи основана на этом идеале, ограничивается содержанием идеала, даваемого Церковью. Народ ни от чего не отказывается, никому ничего не передает. Власть самодержавного монарха есть свыше данная миссия, существующая не для монарха, и составляет крест – служение. Подчинение монарху не есть подчинение силе, гению человека, как бывает при диктатуре, не есть подчинение слепой силе рока, как в деспотии, а подчинение себя тому, кто призван быть проводником благодати, чрез освящение его человеческой личности, и носителем нравственного подвига, указанного православием.

Носитель этого подвига может быть определяем только безличным законом, ставящим носителя его в зависимость не от воли людей, а только от рождения и верности идеалам православия. Без единства христианского нравственного идеала у монарха и народа не может быть монархии. Это создаёт необходимость наследственности монархии, при которой сохраняется преемственность идеалов. Как всякая должность, как всякое положение своим строем накладывает свои отличительные черты, свой дух, подчиняющий себе и воспитывающий носителя его, так и Царствующей Дом призван сохранять идейную преемственность в своих поколениях и быть выразителем духа родной истории. В этом – смысл династичности; для монархии необходима наличность закона о престолонаследии, устраняющего воздействие человеческой воли на определение порядка преемства верховной власти, устанавливаемого объективными нормами закона и обеспечивающего соответствие носителей верховной власти с верой и миросозерцанием самого народа.

Если гениальный Император Диоклетиан, в поисках принципа законности должен был обожествить человека, чтобы заменить павший авторитет традиционного учреждения, мы христиане, люди ХХ-го века – в лучшем положении: нам для восстановления власти, могущей быть краеугольным камнем нашей культуры, надо лишь восстановить в сознании людей божественность и святость нравственного подвига, олицетворённого в том учреждении, источник которого находится в Риме Первом, а полное претворение его христианским миропониманием в Риме Втором и Третьем, и тогда воздвигнется вновь священный трон царя в дополнение к священному трону патриарха, а нам останется призвать на престол предков того, кто призывается Основными Законами, как первый в порядке первородства удовлетворяющий всем требованиям Основных Законов. Его уже дело будет установить порядок осуществления власти в изменившихся условиях совместно с теми, кого призовет Он к обязанности содействия Державному Монарху, подобно тому как это сделал в 1814 г. изданием хартии Людовик XVIII . Примером служит Земский Собор, призвавший Михаила, Феодоровича Романова на царство, Собор, который не устанавливал новых форм правления, а прежде всего отыскивал лицо, которое, за прекращением династии, было бы наиболее подходящим для несения царского подвига. Для того, чтобы найти его нам, надо вникнуть в русский закон о престолонаследии – этот краеугольный камень самодержавной монархии. Однако этому я считаю нужным предпослать небольшую историческую экскурсию, чтобы напомнить всем известные исторические факты, без связи с которыми многое в самом законе о престолонаследии окажется неясным.

Вопросы престолонаследия настолько связаны с общими понятиями, которые вкладываются в представление о государственной власти, и настолько ими обусловлены, что многие правила Основ Законов становятся понятными только в связи с политико-философскими представлениями создавшей их эпохи. Поэтому мы решили бросить беглый ретроспективный взгляд на порядок престолонаследия, доходя до Киевской Руси для того, чтобы читатель при анализе современных законов о престолонаследии в этом историческом освещении яснее видел как обусловленность норм закона эпохой, так и происхождение понятий, вошедших в наши Основные Законы. Вопросы, касающиеся отношений государственной власти к церкви потому уже потребовали особого внимания, что издревле религиозные представления всякого народа накладывали глубочайшей отпечаток на все его политические учреждения. Тем более не могло это быть иначе с царской властью, многие стороны которой запечатлены сильным Византийским влиянием или прямо созданы рецепцией Византийских церковно-юридических начал. Оттуда заимствовано понятие царской власти, как священного чина, равно и общие принципы, регулирующие её отношения с Церковью. Мы остановились на монархической теории Грозного Царя, как на одном из лучших литературных изобразителей идеи самодержавия и основателе царской власти в России, как священного чина, получаемого в церкви и от Церкви. Попутно мы остановились на введении патриаршества в России, как на завершении политического здания III -го Рима. Все эти религиозные представления нашли себе отражение во всех статьях Основных Законов, которые так или иначе соприкасаются с вопросами веры и Церкви (статьи о св. короновании, о вере, о браках с иностранными принцессами). Несколько мы коснулись эпохи от Петра I до Павла I , ознаменовавшейся вторжением лютеранских и естественно правовых принципов как в Основные Законы, так и в некоторые обычаи, борьба с коими составила предмет внимания для законодательства Императоров Павла I и Николая I . Реставратором идеи православной монархии явился Император Павел I в Акте о престолонаследии 5 апр. 1797 г. Уяснение глубокого различия между политико-философскими предпосылками Законодательства Петра I и Павла I предостережёт нас от ссылок на законодательство и прецеденты эпохи, предшествующей Павлу I , для толкования Основных Законов, как раз призванных ликвидировать законодательство о порядке престолонаследия предшествующей эпохи. Рецепция всех основных понятий законов Императора Павла, связанных с престолонаследием, из австрийско-немецкого права сделала необходимым выяснение их на месте их первоначальной разработки – в австрийско-немецком праве. Это относится ко всем основным заимствованным и воплощённым в Основных Законах понятиям: 1) об основном и субсидиарном порядке престолонаследия, 2) о принадлежности к составу Императорского Дома в широком и узком смысле, 3) о праве первородства, 4) о праве равнородства. Только изучение вышеозначенных понятий может предостеречь нас от ошибок, отожествляющих понятие принадлежности к Царствующему Дому с правом на наследование престола, от неправильного понимания принципа первородства и от пользования правилами субсидиарного порядка престолонаследия для толкования правил основного порядка престолонаследия. В историческом освещении и анализе понятий исчезает кажущееся противоречие между ст. 184 и 185. Последней отведено особое внимание, как оплоту православия носителей верховной власти; рассмотрены история и толкования этой статьи, насколько было материала в нашем распоряжении; также рассмотрено учение о санкциях в государственном праве, как оно стоит в современной юридической науке. Рассмотрение церковного чина св. коронования и взглядов русской церковной мысли на таинство миропомазания приводит к заключению о признании царской власти, как священного чина, и о наличии вытекающих отсюда для неё ограничений. В заключение сказано об отречении от престола и от права на престол, и указан порядок лиц, призываемых Основными Законами в данное время [1924 г., ред. МоР] к престолонаследию.

Русская революция, как стремление пересадить, на русскую почву современное западно-европейское право, построенное на двух китах – народном суверенитете и на так называемом отделении церкви от государства, со всеми вытекающими из них юридическими последствиями, надо согласиться, кончилась. Если первый принцип замаскировывал в Европе господство журналистов и ораторов (Муссолини, ведь, заявлял, что парламент ему не нужен, ибо роль его играет печать и он там не слышит ничего больше, чем из печати), то у нас он привёл к господству бандитов и изуверов. Второй принцип, всюду в Европе превратившийся на практике в гонение на церковь, у нас привёл тоже к гонению, но только производимому уже не людьми в фраках, как там, а просто людьми звериного лика, при полном качественном тожестве принципа и замысла, вложенного в него. Эта негодная попытка по введению указанных западных принципов, начатая в феврале 1917 г. с негодной целью и негодными средствами, рушилась...[03]

И пора вспомнить о тех принципах жизни, которыми держалась и крепла русская государственность: о представлениях вложенных в понятие царской власти, об её органической связанности с Церковью и незыблемых правилах престолонаследия. Мы начнём с начала, с происхождения основных понятий, вложенных в царскую власть, и её зарождения в недрах нашей истории.

II. ИСТОРИЧЕСКИЕ КОРНИ ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ В УДЕЛЬНОЙ КНЯЖЕСКОЙ ВЛАСТИ.

В оглавление книги

Царская власть в Московской Руси выросла из прежней великокняжеской власти, выработанной в удельный период XIII и XIV веков на почв самосознания, ощутившего себя с половины XV века при Иоанне III в государстве, объединённом национально и призванном защищать веру своих отцов. Именно в это время к понятию князя вотчинника присоединяется понятие князя национального вождя, борца за веру и народность, действующего во имя блага народного, а не своего хозяйственного интереса.

Прежде, чем перейти к развитию идей, вызванных с одной стороны ростом Московского княжества, превратившегося в Великорусское государство, а с другой – Флорентийской унией и падением Константинополя, вспомним перемены, которые произошли к этому времени с властью великого князя в потомстве Всеволода Юрьевича, внука Мономахова, после перенесения центра политической-жизни на север. Эта разница касается как характера княжеской власти, так и порядка её наследования.

Раньше, в Киевской Руси, князья Рюриковичи, входя в уже сложившееся общество, являлись на местах своих княжений по преимуществу, охранителями внешней безопасности, и вооружёнными стражами, по выражению Ключевского, временными владельцами -правителями на территории княжения. Они получали то или иное княжение – стол в силу принадлежности своей к правящему роду, который является как бы коллективным носителем верховной власти, будучи единственным поставщиком правителей для всей Руси. Никто из князей не мог считать себя обладателем права собственности на землю ни в отдельности, ни в совокупности. Самый порядок замещения столов не мог иметь определённости в силу наличности целого ряда фактов, совместно его определявших: народного избрания, распоряжения царствующего князя, начала старейшинства и начала отчины. (Под отчиной разумелось княжение на котором сидел отец, хотя бы между отцом и сыном был промежуточный владелец. В понятие отчины не входило требование личного и наследственного беспрерывного владения по завещанию). Между этими различными началами возникла борьба, и торжествующим выходило то начало, представители которого были сильнее или имели за себя наличность более благоприятных условий.

В своё время историк Соловьёв создал так называемую родовую теорию преемства княжеских столов, существовавшего до половины XII века до выступления на сцену северной Руси, по которой в Киеве, едином центре Русской земли, княжит .всегда старший в роде. После его смерти место его занимает следующий за ним брат, а при отсутствии брата, старший сын умершего. По принципу лествичного восхождения этот второй старший в роду до того занимал второй по старшинству стол в Русской земле; с переходом его на первый, на второй стол перемещался третий по старшинству родственник, уступая своё место четвёртому и т. д. Все князья имели одного старшего, который всегда был старший член в целом роде, так что старшинство не оставалось исключительно ни в одной линии.

Теория эта подверглась критике проф. Сергеевича, усмотревшего в ней перенесение современных воззрений о необходимости известного правопорядка в ту эпоху, когда люди жили более в меру своей силы, чем по определенным правилам. Князья в действительности мало считались с указанным порядком. Хорошо, говорит Сергеевич, если князь имел за собой хоть одно из четырёх вышеупомянутых начал при занятии стола. История княжений полна примеров нарушения каждого из этих начал. Младший брат Святослава Ярославовича прогоняет из Киева старшего Йзяслава, нарушая тем и распоряжение отца, и принцип старейшинства. Владимир Мономах, заняв Киев по народному избранию, нарушает распоряжение деда и постановления Любецкого съезда князей, признавшего начало отчины; Всеволод Ольгович прогоняет дядю Ярослава из Чернигова, который был там отчичем и наследовал его по смерти старшего брата Давыда; Всеволод же не имел никаких прав на Чернигов, а был там признан князем. Изяслав Мстиславич, отчич Киева и народный избранник, отстаивает борьбой свой стол против покушающихся на него Черниговских князей и Юрия Владимировича.

Такими примерами наполнена история занятия княжеских столов, так что можно говорить о том, что князья Рюрикова рода свободно «добывали» свои столы, становясь обладателями их нередко не столько в силу сознаваемого права, сколько в силу уменья. Признания какого-либо генеалогического принципа за регулирующую идею преемства в древнейший период русской истории мы не встречаем. Бесспорно крупную перемену испытал порядок преемства с переходом в Московское время с устранением одного из факторов – народного избрания, которое прекратилось с падением веча, и с прибавлением нового: ханского пожалования великого княжения. Ещё до возвышения Москвы в XIV веке изменился и характер власти князя с перенесением центра политической жизни на север: здесь князь приходил не в сложившееся общество, как на юге, а в пустыню, которая заселялась и обстраивалась при его личном участии и творчестве. Андрей Боголюбский хвалился тем, что, как и отец его Юрий, он «сработал» Суздальскую Русь. Здесь на севере князья почувствовали себя собственниками территории, которой могли распоряжаться по своему усмотрению, и сознавая себя более творцами и устроителями созидаемого, чем то было на юге, уже не могли примириться с тем характером временного владения столами, которое приводило их к непрерывному перемещению своего княжения, производящему впечатление какой-то, хотя и беспорядочной, очереди. Князь не покидает теперь своего удела, даже если ему достается великое княжение. «Это моё, ибо мной заведено» – таково было сознание князя на севере. Если раньше на юге ещё была некоторая идея коллективного владения рода Рюрикова, то теперь произошло более полное обособление княжеских линий; теперь, по мнению Ключевского, стало меньше владельческой солидарности между родными братьями в потомстве Всеволода Юрьевича, чем раньше между троюродными и четвероюродными Ярославичами; исчезают и княжеские съезды. Князья раздробляются по отдельным линиям, шедшим от Всеволода Суздальского; каждая линия создаёт отдельный владельческий дом, в котором появляются и свои великие князья наравне с удельными (великие князья Тверские, Владимирские, Ярославские, Рязанские, Ростовские и пр.). Вместе с понятием собственности, явившимся на север в результате личной деятельности и личного политического творчества князей по созиданию общества, прекращается не только передвижение князей со стола на стол, но и в порядке наследования происходит перемена от привнесения в него понятия частного гражданского права. Раньше для того, чтобы князю добиться передачи стола в пользу желательного для него кандидата, ему нужно было договориться с желаемым наследником, с теми родичами, которых он обходил, добиться согласия своих бояр и, наконец, веча города, и в конце концов его желание часто по смерти не исполнялось, хотя обещание об исполнении сопровождалось крестным целованием. Теперь же князь, как собственник, мот дробить свое княжение и оставлять по своему усмотрению в завещании сыновьям жене, дочерям и отдалённым родичам что в собственность, а что в пожизненное владение. Его частное право собственности стало основой для его державных прав. Он мог различать в себе собственника и правителя, мог различать, что одно дело быть собственником земли и распорядителем её, и другое – издавать обязательные распоряжения, наказывать, облагать налогами, судить и вообще проявлять право власти по праву властелина, от Бога поставленного, люди свои уймати от лихого обычая, но и при всём том он считал эти державные права своей собственностью и распоряжался ими как частный владелец, отчуждая их с вотчиной наравне с хозяйственными статьями. Ведь, понятие единодержавной неделимой княжеской власти выработалось позднее других юридических понятий, связанных с государственной властью; остатки удельного её понимания наблюдаются до конца Рюриковой династии ещё при Василии III и даже при Иоанне Грозном, выделявшем удел младшему своему сыну Дмитрию.

III. ПОРЯДОК ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ В ЛИНИИ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ МОСКОВСКИХ В УДЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ И ПОСЛЕ ДО КОНЦА ДИНАСТИИ РЮРИКА.

В оглавление книги

В соответствии с частноправовым воззрением на удел, как на собственность, и главным основанием для наследия стала являться теперь воля собственника завещателя. Это воззрение переносится с удела на великое княжение и, если в XIII веке могли играть роль при передаче великого княжения генеалогические представления об общности рода, и старшие Всеволодовичи владели великим княжением по очереди старшинства, то теперь само великое княжение – центр политической жизни на севере – стало пониматься как вотчина. При Иване Калите в 1323 г. после долгой борьбы со старейшими родичами – Тверскими князьями – оно было закреплено Московскими князьями за своим родом; а в 1389 г. Дмитрий Донской уже благословил своего старшего сына этим княжением, как своей вотчиной, а Василий II уже не отделял его от остальной владельческой массы, смешивая его с своей московской наследственной вотчиной. Московские удельные князья основывали свою политику не на генеалогических расчетах, где они чувствовали себя бесправными по своему положению младшей линии Всеволодовичей среди родичей, не на преданиях старины, а на ловком и умелом использовании обстоятельств. Они увеличивали свои владения посредством скупки, захвата оружием, через Орду, договорами с удельными князьями, привлечением на свою сторону авторитета Митрополита.

В течение 14 и 15 веков им удалось объединить значительную часть земель, населённых великорусским племенем. Первый Московский князь Даниил, Александрова племени, сын Александра Невского, в долгой и упорной борьбе победил своих старших братьев Дмитрия Переяславского и Андрея Городецкого. Московский князь, говорил Ключевский, враг всякому великому князю, кто бы он ни был: казалось самая почва Москвы питала в её князьях неуважение к понятиям и отношениям старейшинства.[04] Эта-то политика искусного домостроительства наравне с искусной дипломатией по отношению к другим великим княжениям и своим удельным превратили во второй половине 15 века Московское великое княжество в национальное великорусское государство, поглотившее в себе все те раздробленные владения, на которые разбилась русская земля за удельный период 13 и 14 веков[05]

Что касается порядка престолонаследия, то в течение 103 лет с Ивана Калиты Великим Князем почти всегда становился старший сын предшествовавшего Великого Князя, у которого не оказывалось ко времени его смерти младших братьев. Счастливое сочетание обстоятельств было в том, что дяди уходили из жизни раньше, чем могли бы предъявить свои права старшинства перед племянниками – сыновьями старшего брата. До самой Смерти Василия Дмитриевича переход по нисходящей линии не вызывал споров и, наконец, этот порядок стал обычаем, отчеством, дединой, нормой долженствования. Так что, когда брат Василия 1-го, Юрий Шемяка захотел оспаривать права на престол у сына Василия I Василия Васильевича, то встретил противодействие со стороны Духовного Собора 1447 г., сравнившего притязания Юрия с Адамовым грехом гордости сравняться с Богом. Новопосвящённый Митрополит Иона, под угрозой интердикта на всю землю, требовал верности сыну Василия Василию, а бояре говорили: «Государь наш, Великий Князь Василий Дмитриевич дал великое княженье сыну своему Великому Князю Василию». Василий II упрочил престол за старшим сыном Иваном, назначив его Великим Князем – соправителем. Так же поступил Иоанн III , назначив сына своего от первой жены Ивана наследником – соправителем, а за его смертью, сыне его Дмитрия при наличии своего сына Василия от второй жены Софии. При этом возведение своего внука на великое княжение Иоанн решил освятить торжественным церковным венчанием по Византийскому образцу; это нововведение уже знаменовало появление проблесков нового взгляда на государя не как на вотчинника, а как на главу политического союза, в котором призвана действовать не личная воля вотчинника, а акт общественной власти. Это влияние государственных идей сказалось и в том, что Иоанн III не ограничился в своём завещании усиленным материальным преимуществом в пользу старшего наследника, как делали и его предшественники, но дал ему и политическое преимущество над удельными братьями: право чеканки монеты; права суда были предоставлены только Великому Князю Московскому; он же ввёл ограничения в право удельных князей располагать по своему усмотрению вотчинами, установив право Великого Князя на удел бессыновнего удельного князя. После Иоанна III царствовал, однако, не внук его Дмитрий – сын старшего сына, им вновь разжалованный, а его сын Василий, посаженный им же на великое княженье.

Принцип первородства, который освятил было Иоанн III торжественным венчанием своего внука – сына своего старшего сына, был им же нарушен, согласно вкоренившимся вотчинным началам, которые он и выразил словами: «Разве я не волен в своём внуке и детях? Кому хочу, тому и дам княжение». В свою очередь Василий III , умирая, приказал сына и наследника Иоанна, которому не исполнилось и четырех лет, отцу своему Даниилу Митрополиту, и Даниил тотчас по смерти государя немедленно привел его братьев и бояр к присяге новому государю и матери его правительнице государства Елене; а через некоторое время в присутствии духовенства, князей, бояр и народа торжественно благословил Иоанна Св. крестом на великое княжение. Порядок престолонаследия вновь вызвал споры в царствование Грозного во время его болезни, когда бояре отказывались присягать его сыну Дмитрию, не хотя служить малому мимо старшего – двоюродного брата царя удельного князя Владимира Андреевича Старицкого.

В этом споре, не имевшем, за выздоровлением царя, никаких последствий, сказалось нежелание царя поступиться своим правом предсмертного распоряжения вотчиной, правом, завещанным удельной эпохой. В действительности, за смертью старшего сына Иоанна IV вступил за ним на престол его второй сын Феодор, для занятия которым престола явился дополнительный титул в виде избрания Земского Собора, умолившего его быть, царем.

Из обзора порядка престолонаследия до времени смуты мы видим, что со времени Дмитрия Донского действовал принцип завещания предшествовавшего государя в пользу одного из своих мужских нисходящих потомков.[06] Иоанн III говорил во время венчания на великое княжение своего внука митрополиту: «Отче Митрополит! Божьим изволением от наших прародителей великих князей старина наша оттоле и до сих мест; отцы наши, великие князья сыновьям своим старшим давали великое княжение, и я было сына своего первого – Ивана при себе благословил великим княжением; по Божьей волей сын мой Иван умер; у него остался сын первый Дмитрий, и я его теперь благословляю после себя великим княжением Владимирским, Московским и Новгородским, и ты бы его, отец, на великое княжение благословил».

Принцип первородства, однако, не сделался обязательным для завещателя: воля последнего могла торжествовать: «Разве я не волен в сыне своем и внуках?» говорил Иван III , и сам же он разжаловал венчанного внука и передал царство второму своему сыну Василию, мимо внука от первого сына. Принцип этот, как мы видели, не был определяющей идеей в Киевской Руси, где в преемстве столов участвовало много факторов и где вече выбирало князей нередко из младшей линии (Владимир Мономах); не ему, а своему политическому искусству обязана получением великого княжения в татарское время младшая московская линия князей, боровшаяся со старшими родичами – Тверскими князьями. Не признавался он обязательным началом и тогда, когда при Иоанне III Московские князья стали независимыми, самостоятельными государями всея Руси. Завещательное распоряжение могло с ним не считаться и предоставить престол другому нисходящему потомку мужского пола. Но, за отсутствием завещательного распоряжения, он оставался регулятивной идеей, призывая к великому княжению из сыновей умершего князя прежде всего его старшего сына; старшему сыну давался неизмеримо больший удел в сравнении с другими, а с конца 15 века ему одному вручается государственная власть, прочие же стали получать уделы с властью, уже зависимой от великого князя. Сами завещательные распоряжения проложили путь началу единодержавия, содействовав тем самым победе принципа государственного над частноправовым принципом дробления территории между наследниками.

Нельзя не обратить внимания на значение обычая в Московском государстве. Тем сама государственная власть ставит себя под защиту и санкцию обычая. Она даже защищает самое введение новых установлений ссылкой на обычаи, ссылаясь нередко на вымышленную старину, как бы не считая возможным творить новое право по своему усмотрению. Отсюда объясняется и вышеприведенная ссылка Иоанна III во время венчания внука его Дмитрия на прародительской обычай в оправдание этого венчания; также и Грозный, желая венчаться на царство, говорил «хочу поискать прежних своих прародительских чинов, как наши прародители цари и великие князья и сродник наш Владимир Всеволодович Мономах на царство и на великое княжение садились». Этим же объясняется и то, что не создавали общих юридических принципов, а жили прецедентами, братством действом, т.е. жили, как жили отцы и деды. Принцип первородства и не мог поэтому получить большей обработки, чем того требовала практика жизни; жизнь же эта представляла повод для его уяснения только в борьбе племянников с дядями.

IV. ПЕРЕМЕНА В ПОЛОЖЕНИИ МОСКОВСКОГО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ В XV ВЕКЕ

В оглавление книги

Государственное сознание не только проникает в завещательные распоряжения великих князей по вопросам престолонаследия, но получает перевес и в самом понятии верховной власти. Хозяин вотчинник уступает и здесь место понятию строителя земли, стража народности. Объединение великорусских земель под властью великого князя Московского, освобождение от татарского ига сливало династический интерес с народным благом. В борьбе с Литвой Иоанн III заявил уже притязания на исконные русские земли, где во второй половине 15 века, в противовес сильной католической пропаганде, обнаружилась тяга к Москве, как к своему религиозному центру: пограничные князья с своими владениями просто стали переходить на службу к Московскому великому князю на условиях зависимости. В половине того же века принятие греческой Церковью Флорентийской унии с Римом и падение Константинополя, откуда мы получили своё религиозное наследие, поставило перед сознанием русских людей вопрос о защите веры дедов и отцов. Таковая защита нашлась в лице всё того же великого князя Московского. Известна роль, которую сыграл Великий Князь Василий II в непринятии унии после возвращения с Флорентийского Собора болгарина митрополита Исидора, посланного на тот Собор в качестве главного представителя русской Церкви. Он же взял на себя инициативу в том, чтобы Собор русских святителей, поставил митрополита из русских без посылки его для поставления в Царьград. Великий Князь Василий прослыл «благочестия ревнителем, мудрым изыскателем святых правил богоуставного закона св. апостол». Позднее, в 16 веке, когда стали собираться земские соборы для содействия царю в устроении земли, идея царя строителя земли, царя земского окончательно вместе с идеей царя хранителя веры преобладает над идеей хозяина вотчинника. На этой исторической основе и создалась постепенно царская власть, вылившись окончательно в определенное политическое понятие во времена Грозного. Понятие это явилось продуктом целого миросозерцания, отложившегося в тех представлениях, которые неразрывно связывались с царским саном. Предшествующая история создала власть, самостоятельно выросшую без юридического ограничения её другими политическими факторами, свергшую двухвековое иго, явившуюся творцом и охранителем национального единения и веры дедов и отцов.

Это представление проникает сознание самой власти, и Великий Князь Иоанн III после свержения татарского ига в сношениях с иностранными правителями титулует себя царем всея Руси. Он усваивает себе этот титул, пользуясь сокращенной славянской формой латинского слова caesar , соединяя его с титулом, сходным по значению «самодержец», составляющим перевод византийского «автократ». Этим титулом он выражал понятие о независимости от какой-либо сторонней внешней власти. Венчая на царство своего внука и сажая его самодержцем, он в слове своём митрополиту указывал и на основание своей власти, говоря: «Божьим изволением от наших прародителей, великих князей, старина наша оттоле и до сих мест». Этим он выражал мысль о том, что он держит свою власть, не как чей-либо уполномоченный, а по собственному праву, что основание его власти не какой либо юридический акт, а всё прошлое русского народа; в них он выразил и идею династичности власти. Иоанн III стал именовать себя: Иоанн, Божьей милостью, Государь всея Руси. До сих пор называли царями Византийских Императоров; теперь Греческая Империя потеряла свою самостоятельность вслед за отступлением от православия Византийских Императоров, и Иоанн III увидел себя единственным оставшимся в мире православным и независимым Государем. Кроме того, он был женат на дочери Византийского Императора и чувствовал себя через это брачное родство преемником павшей Византийской династии, а его могущество и верность православию делало его и идейным преемником их власти в том смысле, как она понималась там. Символическим выражением этой связи явилось принятие им Византийского государственного герба – двуглавого орла. Духовенство начало звать великого князя «великим государем земским», «царём русским или истинныя веры православия боговенчанным царём всея Руси». В 1492 г. митрополит Зосима назвал Ивана III «государем и самодержцем всея Руси, новым царём Константином новому граду Константина-Москве». А старец Псковского монастыря Филофей окончательно формулировал новую политическую теорию о третьем царстве. Он считал, что престол вселенской и апостольской церкви имеет теперь представительницей Церковь Успения Пресвятой Богородицы в богоспасаемом граде Москве, просиявшую вместо Римской и Константинопольской «иже едина во вселенной паче солнца светится», так как церкви старого Рима пали «неверием апполинариевой ереси», церкви же второго Рима, «агаряне внуцы секирами и оскордами разссекоша двери», ибо греки «предаше православную веру в латынство».

Московский же государь явился. «браздодержателем св. Божиих престол» вселенской Церкви, единственным во всей поднебесной христианом царем, во едино царство которого по пророческим книгам сошлись все пришедшие в конец царства; два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быть».

Москва сделалась в глазах современников третьим Римом, а государи её усвояли титул царя и самодержца, заняв во вселенной положение Византийских Императоров.

Для уяснения того нового положения, которое заняла власть московских Государей, особенно по отношению к Церкви, нам придётся временами отдаляться в Византийскую историю и выяснить положение, занимаемое в Византии Императорской властью. Только таким образом мы уясним понятия, связанные с царской властью, понятия, неотделимые от неё, ставшие не только политической теорией, но живой действительностью и частью русского публичного права; эти понятия уяснят многие статьи русских Основных Законов, касающиеся постановлений о вере, о престолонаследии, о браках членов Императорского Дома; в этом свете понятна и статья (142) 185 Основных Законов, впервые введенная в Свод Законов Императором Николаем I . А для понимания самодержавной власти, как она Представляется русскому законодателю, мы сделаем ссылки на одного из лучших теоретиков этого вопроса .и одного из лучших литераторов своего времени «мужа чудного разумения, в науке книжной почитания довольна и многоречивого, зело в ополчениям дерзостного и за своё отечество стоятеля» – царя Ивана Васильевича Грозного, одного из умнейших людей своего века, по показаниям иностранных послов. Его определения самодержавной власти дадут основу для столь глубоко различных понятий, как самодержавие и абсолютизм. Смешивая их в одно по наличности одного общего им признака единоличия власти, современные публицисты упускают из вида полную их противоположность по их внутренней основе и по их политико-философским предпосылкам.

V. ПОДГОТОВКА К ВОСПРИЯТИЮ ВИЗАНТИЙСКИХ ПРИНЦИПОВ ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ В ПРЕДШЕСТВУЮЩЕЙ ИОАННУ IV ИСТОРИИ И ИМ САМИМ.

В оглавление книги

К восприятию понятия царской власти в её Византийском истолковании Московская Русь была подготовлена не только стечением обстоятельств, выразившихся в падении одного государства и возвышении другого, династически с ним породнившегося, но и всей своей предшествующей историей. Мы находились и раньше в духовном сыновстве по отношению к Византии. «Немедленно после принятия новой веры мы видим епископов советниками великого князя, истолкователями воли Божьей; христианство принято из Византии; русская земля составляет одну из епархий, подведомственных Константинопольскому патриарху; для русского духовенства единственным образцом всякого строя служит устройство Византийское», говорит Соловьев. Вспомним, что Русь живёт и судится по Кормчей – где собраны памятники Византийского законодательства, заключающие наряду с правилами Вселенской Церкви и законы Византийских Императоров, и эти памятники действовали независимо от утверждения их русской властью.[07] Из Византии духовенство приносит новое учение о власти, уча об её богоустановленности и об обязанности повиновения ей. В Святославовом Изборнике на вопрос Синаита: «да еда убо всяк царь и князь от Бога поставляется»? даётся ответ: «ови князи н царие, достойни таковыя чти, от Бога поставляются; ови же паки недостойни суще противу. достоинства людем, тех недостоинства по Божию попущению или хотению поставляются». А потому Синаит учит: «егда узришь недостойна кого и зла царя или князя, не чудися, ни Божия промысла посягай, но разумей и веруй, яко противу беззаконием нашим тацем мучителям предаемся». В летописи говорится о высоте сана царской власти по поводу убиения Андрея Боголюбского: «естеством бо земным цесарь подобен человеку, властью же сана яко Бог». На него возлагается обязанность не только людьми управлять, но и заботиться об охране правоверия. Митрополит Никифор поучал Владимира Мономаха: «в стадо Христово не дай волку внити и аще виноград, иже насади Бог, не даси насадити терние, но сохранити предания старыя отец твоих». И другие учители Церкви говорили ещё Владимиру Святому: «Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милованье».

Кроме идейного поучения была и реальная зависимость от Константинопольской Церкви. Независимо от того, основывалась ли эта зависимость на канонических основаниях, или только на исторических, как полагают Барсов и Голубинский, но фактически патриарший Константинопольский Синод избирал и представлял патриарху кандидатов для назначения и поставления в русскую митрополию; в этом назначении решительное влияние имели и Императоры без участия в этих актах русских князей и русских епископов (кроме двух известных случаев с митр. Илларионом в 1051 г. и митр. Климентом Смолятичем в 1147 г.); Константинопольский патриарх пользовался и правом суда над русскими митрополитами, которые судились патриаршим Синодом иногда в присутствии патриарха и императора.[08] Русские митрополиты на общем основании митрополичьих прав находились в отношениях зависимости к патриарху и его Синоду и должны были периодически являться в Константинополь для присутствования в патриаршем Синоде. На русского митрополита патриарх смотрел, как на своего наместника, и защищал его перед великим князем. Так патриарх писал в 1380 г. Дмитрию Донскому: «как я будучи общим свыше от Бога поставленным отцом христиан, рассеянных по всем странам земли, по долгу обязан и всегда пекусь и забочусь о спасении их и предстательствую за них перед Богом... так и поставленный мною митрополит носит образ Божий и вместо меня находится среди вас, так что всякий повинующийся и оказывающий ему любовь, честь и послушание, повинуется Богу и нашей мерности, так как оказываемая ему честь переходит на меня, а через меня непосредственно к самому Богу».

Подчинение митрополита патриарху было подчинением низшего высшему, хотя, на общем основании митрополичьих прав, русский митрополит в управлении своей митрополии был в известной мере самостоятелен.

Вместе с подчинением патриарху Русская Церковь была в подчинении и у Императора, которого она знала, как верховного покровителя вселенской Церкви и как главу в сфере церковного управления. Когда Великий Князь Василий Дмитриевич запретил поминать имя царя Византийского во время богослужения, говоря, что мы имеем Церковь, а царя знать не хотим, то патриарх Антоний объяснил ему в ответ идею вселенской церкви и всемирной монархии. Он характеризовал в своем послании Византийского Императора, как великого царя, господина и начальника вселенной, поставляемого царём и самодержцем ромеев, то есть всех христиан. «На всяком месте,– писал патриарх,– где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества никто не имеет из прочих князей или местных властителей. Власть его в сравнении со всеми прочими такова, что и сами латиняне, не имеющие общения с нашей Церковью, и те оказывают ему такую же покорность, какую оказывали в те времена, когда находились в единении с нами. Тем более обязаны к тому православные христиане». Столь высокий сан Императора признавал и Василий II , титуловавший его «благочестивым и святым самодержцем всея вселенной» и писал, что «он восприял свой царский скипетр в утверждение всему православному христианству ваших держав и нашим владетельством русские земли в великую помощь». В действительности Византийский Император принимал участие не только в поставлении митрополитов, но и в решении других вопросов церковного управления: о пределах митрополии, о поддержании в ней единства, порядка, добрых нравов. При Византийском дворе русский великий князь был только в чине «стольника при дворе греческого царя, владыки вселенной», и себя называл «сватом святого царства его». С падением Византии этот сват и стольник сделался его правопреемником.

Тесная совместная деятельность в государственном и церковном строительстве государственной власти с церковной, известна на Руси и до падения Византии. С своей стороны высшая духовная иерархия способствовала объединению Руси и превращению удельного раздробления в единое государственное образование под главенством Москвы (митр. Пётр); иногда при малолетстве князей она брала на себя управление государством (митр. Алексей), являлась иной раз влиятельным фактором при разрешении споров о престолонаследии (случай 1477 г., когда брат Василия I Юрий оспаривал престол у сына Василия I , Василия II ). Государственная власть с своей стороны в лице великих князей всегда имела попечительную инициативу в церковных делах, она стремилась создать возглавление русским иерархом своей национальной церкви [(князь Изяслав созывал Собор русских епископов для поставления митрополита из русских в 1147 г. (Климент Смолятич); Ярослав в 1051 г. созывал собор для такой же цели (Илларион)]; в княжение Василия II государственная власть взяла на себя инициативу прекратить поставление в Константинополе русских митрополитов ввиду перехода в унию и патриарха, и Императора. Великий Князь нередко проявлял заботливость по своевременному замещению архиерейских кафедр, по искоренению ересей, по строительству храмов, монастырей и вообще по обеспечению церковных нужд.

Однако, как ни близки были эти узы до принятия царского сана, они доселе связывали власти подчинённые; одна в лице митрополита подчинялась в порядке церковном Византийскому патриарху и до некоторой степени Византийскому Императору (поскольку сама Константинопольская Церковь давала ему такое положение), а другая в порядке светском в лице великого князя подчинялась татарскому хану. Когда же пала сначала татарская зависимость, а потом, с падением Византийской Империи, стольник Византийского Императора сделался его преемником, последний занял его вселенское положение в Церкви и встал в те же отношения, в каких стоял Византийский Царь в отношении к высшему предстоятелю Церкви – Константинопольскому патриарху.

Царский титул, который иногда во внешних сношениях употреблял и Иоанн III , оставался только присвоенным титулом; для того, чтобы носить его по праву, надо было получить его от Вселенского патриарха. Так смотрел сам Иоанн Васильевич Грозный. Будучи коронован по Византийскому чину русскими иерархами в 1547 году, он счёл нужным вступить в длительные переговоры с Константинопольским патриархом на предмет получения царского сана посредством особой Патриаршей грамоты. Это утверждение коронования он получил в 1562 году; только после этого он мог считать себя носящим царский сан не как почётный титул и выражение лишь политических претензий, а как выражение определённого церковно-правового status 'а.

Чтобы показать, что представитель земли русской есть достойный преемник Византийских царей, Грозный на созванных им церковных соборах приказывал собирать все духовные сокровища русской земли. Ещё с половины XV века в русских житиях святых систематически проводилась мысль, что русская земля – прямая и единственная наследница древнего благочестия, что она озарилась многими светилами «яко же той превзойти иже исперва просвещение приимших». Русские лесные пустыни представляются не уступающими Вифаидам, Синаю и Иерусалиму. В 1547 году; по повелению Грозного, составился духовный собор в Москве,[09] где были установлены праздники в честь тех новых святых (12), о которых у собора оказались налицо данные.

На том же соборе семнадцатилетний Иоанн обратился с просьбой ко всем святителям русской земли в пределах своих епархий «известно пытати и обыскивати о великих новых чудотворцах в городах, весях, монастырях и пустырях», пользуясь показаниями местных людей. Все эти сведения были доставлены по распоряжению Иоанна и митрополита Макария к следующему церковному Собору 1549 года; этот собор, «свидетельствовал каноны, жития и чудеса и предал Божиим церквам петь и славить и праздновать новым чудотворцам, Богу угодившим, во дни их преставления и открытия мощей их». Этот собор собрал многие остававшиеся не общеизвестными духовные сокровища и свидетельствовал степень осияния земли русской благодатью Всевышнего. Этот же собор дал благословение Царю на составление судебника в гражданских делах.

В 1551 г. был созван новый Церковный Собор для общей реформы всех непорядков в русской Церкви «дабы всякие обычаи по Боге строились в нашем царстве при Вашем святительстве и при нашей державе», как говорил .Иоанн отцам собора. Вот как понимал Царь Грозный свою царскую задачу в своей речи на Соборе: «Молю вас, святейшие отцы мои, если я обрёл благодать перед вами, утвердите на мне любовь свою, как на присном вашем сыне и не обленитесь изречь слово своё единомысленно о православной нашей вере и о благосостоянии святых Божиих церквей и о нашем благочестивом царстве и о устроении всего православного христианства. Я весьма желаю и с радостью соглашаюсь быть вам поборником веры во славу Св. Животворящей Троицы и в похвалу нашей благочестивой веры и церковных уставов». Вспомнив о ранней потере родителей и о своеволии и злоупотреблении бояр и о своих грехах, он говорил о своём раскаянии и о том, что прибег к Св. Церкви, познав свои прегрешения. «С Вашего благословенья я начал устраивать и управлять врученное мне Богом царство, а вы, отцы мои пастыри и учители, прося помощи у Бога, наставляйте и просвещайте меня, сына моего, на всякое благочестие, во всяких праведных законах, братьев же моих и всех князей и бояр и всё православное христианство тщательно и неленостно вразумляйте и утверждайте, да сохранят истинный христианский закон. Прежде же всего просветитесь и утвердитесь сами и умножьте данный вам от Бога талант, да и мы, видя ваши добрые дела и внимая вашим духовным наставлениям, обратимся к истинному покаянию и получим милость от Бога здесь и в будущем веке».

Мы говорили, что Иоанн Грозный венчался на царство в 1547 г.; венчал его на царство митрополит Макарий с другими иерархами. Хотя дед его Иван III называл себя иногда царем, но и отец его Василий III еще не решался принять царский сан. По поводу приобретения этого сана Иоанн Грозный вступил в 1557 г. в переговоры с Константинопольским патриархом.

Самая идея венчания на царство могла появиться на Руси лишь в конце XV века, когда воспринята была идея царя, как представителя православия. Раздробление на уделы, татарское иго не могли создать почвы для восприятия чина венчания на царство, воплощавшего в себе идею царя – представителя православия, вводимого в этот сан патриархом вселенской Церкви. Правда, и до 15 века у нас призывалось участие Церкви при посажении князя на стол. Дошли известия, что ещё в Киевской Руси князь, призванный на великое княжение, получал благословение епископа, читавшего с амвона молитву «еже благословити князя», дошедшую до нас в Синодальном Требнике 14 века; в храме св. Софии происходило посажение князя на богато украшенный трон. Позже это происходило в Москве; так в 1431 г. в Московском Успенском Соборе татарский царевич Улан совершал посажение Великого Князя Василия. Но тогда не было самой идеи царя; она связана с ростом сознания Московского князя, как охранителя веры. В Византии она родилась в недрах Церкви, у нас зародилась в связи с церковными событиями и воплощена в чин венчания на царство, присланном Иоанну Грозному патриархом.

Иоанн Грозный мог ссылаться на издавний прадедовский обычай, вводя этот чин, но он делал это только потому, что в Московской Руси всякое нововведение для придания ему действительной силы должно было сопровождаться ссылкой на старину, хотя бы и вымышленную.

В данном случае было большое нововведение, ибо происходило уже не простое благословение митрополита, а через введение Византийского чина венчания совершались действия. знаменовавшие введение коронуемого лица в особый церковно-правовой status . Коронуемый давал клятву верности православию прежде приступления к священнодействию, затем над ним происходило рукоположение высшего иерарха с произнесением соответствующих молитв для преподания особой благодати, над коронуемым совершалось таинство миропомазания (у нас с XVII века) и он причащался не только в алтаре, но и по священническому чину отдельно тела и крови Христовых. Царь становился advocatus ecclesiae – верховным покровителем веры, вводился в чин, который мог дать только патриарх. Созданное Римом Цесарское достоинство возлагалось на испытанного в вере христианского государя, становившегося покровителем единственно истинной веры, и, как таковой, он получал религиозное освящение.

Ввиду такого положения царского сана, по правилам Церкви, тогда его мог давать только Константинопольский патриарх, совершая его по чину, установленному в своём окончательном виде в X веке. Царский сан вытекал из таинства, совершаемого над коронуемым в Церкви, и налагал по отношению к Церкви на Царя обязанности advocatus 'а ecclesiae . В 1557 г. начались переговоры Иоанна Грозного с Патриархом. Они настолько характерны для понимания того положения, которое связывалось с идеей Царя, что мы приведём их с некоторой подробностью, допускаемой размерами брошюры.

VI. ПЕРЕГОВОРЫ I ОАННА ГРОЗНОГО С КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИМ ПАТРИАРХОМ О ДАРОВАНИИ ЕМУ ЦАРСКОГО САНА И БЛАГОСЛОВЕННАЯ ГРАМОТА ПАТРИАРШЕГО СИНОДА 1562 ГОДА.

В оглавление книги

Переговоры эти сначала были тайные. Грозный воспользовался проездом Ефгрипского митрополита в Москву в 1557 г. и при обратном его отъезде отправил с ним Суздальского архимандрита Феодорита для совещания на восток по поводу грамоты на царство от патриарха. Иоанн пишет ему послание, преисполненное самых почтительных выражений, называет его правителем и наставником православия, настольником проповеди Евангелия, утверждением христианским для всех верных, столпом православия, неумаллемою чашею Божественных словес, напояющею весь мир и Архиереем боговдохновенным. Иоанн пишет о тех заботах, которые он проявляет по отношению к Представителям Вселенского Престола, от которых «мы вначале научились Божественным повелениям и ныне наставляемся непорочно, как щитом непобедимым, ограждаясь писанием прежде бывших Святителей, против бурю воюющих на веру Христианскую». Он возлагает духовно свою любовь и на его Святительство, уповая на его молитвы, и посылает ему дары на потребу Церкви соболями на тысячу золотых. Царь просит его молиться о нём и его семействе, упоминать усопших его родителей.

Так как патриарх, ещё будучи адрианопольским митрополитом, присутствовал на Цареградском Соборе, на котором уже было положено молиться об Иоанне и его державе, то Иоанн желал теперь получить соборную грамоту, в которой просит отписать «патриаршее благословение о нашем царском венчании». Иоанн как бы пишет в своем послании отчет о церковных и государственных делах своего прославленного царствия; сообщает о взятии Казанского и Астраханского царств, об освобождении многих христианских душ из-под томительства безбожных и о просвещении иных начальников тех царств банею святого крещения. Иоанн желает и патриарху избавиться самому от томительства богохульных. Иоанн с благоговением сообщает имена тех своих предков, которые просияли святостью в Церкви Российской для единодушного их чествования в молитвенном общении между православными Церквами. И он просит поминать их имена на молебнах «яко же благоугодивших святых».

Он сообщает о составлении им стихиров, канонов и житий; он упоминает десять святых из своего рода: «просветившего Русь крещением благоверного Великого Князя Владимира, в святом крещении Василия, святейших мучеников чад его Бориса и Глеба – в св. крещении Романа и Давида, святейшего новоявленного мученика Великого Князя Михаила Черниговского, блаженного во святых Великого Князя Александра, во иноцех Алексея, блаженного во святых князя, во иноцех Феодора, Смоленского и Ярославского и новоявленных чад его князя Давида и князя Константина, святейшего новоявленного мученика Великого Князя Михаила Тверского и блаженного во святых князя Всеволода Псковского». Далее Царь просит поминать на панихидах весь род князей Киевских и Владимирских, властвовавших и не властвовавших вплоть до отца Иоанна, числом до 128; среди них упомянут и венчанный Иоанн внук Иоанна III , который назван царевичем по возложению на него Мономахова венца; среди великих князей Владимир Мономах назван благоверным царём, как уже венчанный на царство. Затем царь упоминает о 34 московских удельных князьях, отмечая особо тех из них, которые кончили жизнь в иноках; затем идут имена до 30 великих княгинь, большей частью с иноческими именами (так же и Великая Княгиня Ольга); далее упоминаются 19 князей смоленских, 19 тверских, 5 полоцких, 10 черниговских, 32 рязанских и 12 удельных княгинь, Иоанн просит всех их включить в патриарший синодик для поминовения.

Всю грамоту проникает мысль о святости сана, которого просит Грозный, имеющий среди своих предков святых и иноков, заботящийся о крещении неверных, о страждущих под игом неверных христианах и заботящийся о благоустроении Церкви Православной в своём царстве.

Архимандриту Феодориту даётся подробная инструкция, как вести себя, как должен он, приехав, прежде всего отправиться поклониться Патриарху от Царя и сообщить о всех посланных раньше дарах; потом только он должен передать грамоту и, если Патриарх начнёт спрашивать о Царском венчании, то отвечать по пунктам. Если патриарх захочет послать с ним благословенную грамоту, то просить грамоту от всего Константинопольского собора, а не только от патриарха. Если такую грамоту архимандрит получит, то должен бросить всё и скорей доставить в Москву со всевозможной осторожностью. Если же грамоты архимандрит не получит тотчас, то может ехать путешествовать и на Афон, и в Иерусалим, куда хочет.

В следующем году патриарх еще не дал желанной грамоты, но ответил на грамоту царя, прислав с архимандритом Феодоритом послание с сообщением о своей интронизации, о получении подарков для Церкви, благодарил за любовь к Матери всех Церквей, сообщал о своих молитвах за родителей его и бабку его Софию; «а царское имя его поминается в Церкви Соборной по всем воскресным дням, как имена прежде бывших царей; это повелено делать во всех епархиях, где только есть Митрополиты и архиереи», «а о благоверном венчании твоём на царство от св. Митрополита всея Руси, брата нашего и сослужебника принято нами во благо и достойно твоего царствия».

Грамоту патриарх обещал прислать со своим поверенным. Митрополит же Евгрипский доложил Царю о своих переговорах с патриархом касательно царского венчания «все-де сие будет исправлено, но не успели соборовать о Царском деле; когда же будут собрания архиерейские, то и грамоты соборные будут присланы, и действие сие во всем совершится».

Спустя месяц царь имел послание от Александрийского патриарха Иоакима, достигшего предела возраста древних пророков израилевых 120 лет. Он обращался к Грозному, как «боговенчанному, возвеличенному победами от Бога, великому поборнику православия, святейшему Царю богоутвержденной земли православной великой России», называл его не только русским, но и своим Государем, «вторым солнцем, надеждой благих времён, и как после студения области земной, когда возвращается лето, все птицы небесные, подъемлют радостный глас, так и святители Восточные угнетаемы под хладом и мерзостью студёной зимы неверных, ожидают сладчайшего лета и умирения себе от кроткого его царства. Яви нам, писал он, в нынешние времена нового кормителя и промыслителя о нас, доброго поборника, избранного и Богом наставляемого Ктитора святой обители сей, каков был некогда. боговенчанный и равноапостольный Константин... Память твоя пребудет у нас непрестанно не только на церковном правиле, но и на трапезах с древними бывшими прежде царями».

В следующем 1559 году Иоанн входит опять в сношения с патриархами Александрийским, Антиохийским, Иерусалимским и Константинопольским, напоминая о себе подарками и прося молитв и желая «скрепить узы Церквей, бедствующих, от иноверных с церковью Русской».

Через два года царский посланец купец Василий привёз ответные послания патриархов. Все они говорили о бедствиях своих Церквей от неверных, благодарили царя за жертвы и попечения. Патриарх же Антиохийский, впервые обращавшийся к Иоанну, величал его в первый раз в новом сане, называя его «Самодержцем Русским, предстателем нищих и крепким упованием христиан, благодетелем церкви православной». Патриарх Иерусалимский называл его истинным подражателем милостивого Царя Христа Бога нашего; «велегласно воссылаем, писал он, Славу Господу о царствии твоём, дабы укрепил и утвердил тебя силою Своей во исполнение божественных заповедей Его на похвалу, пользу и помощь нашему роду, единокровным тебе христианам».

В этих грамотах патриархи признавали Иоанна в его новом сане покровителя вселенского православия. Если принять теорию Вальсамона (Византийского юриста XII века), что постоянным высшим органом Церкви является совокупность всех восточных патриархов (пяти), то и по этой теории Иоанн получал признание своего сана.

Но Иоанну надо было иметь формальное подтверждение Соборною Грамотою Первостоятеля Вселенской Церкви – Константинопольского патриарха своего венчания на царство; только чрез это подтверждение он мог считать себя принятым формально в особый церковно-правовой status . Грамота эта была торжественно доставлена Иоанну только в сентябре 1562 года через Евгрипского Митрополита, о приезде которого царь был заблаговременно извещён Смоленским епископом Симеоном.

Он привез от Константинопольского патриарха три отдельных грамоты и с ними вместе книгу Царского Величества, то есть чин Царского Коронования в руководство для всех будущих коронований. Именно оттуда и стали делаться все дополнения, которые постепенно стали входить в чин Коронования русских государей до тех пор, пока к концу 17 века этот чин не сложился окончательно и во всех своих подробностях. В одной грамоте за подписью одного патриарха с благодарностью сообщается о полученных дарах, о расходовании их, о состоянии училищ для воспитания учителей церкви, о состоянии построек, монастырских церквей и зданий. Патриарх пишет, что не имеет другого прибежища кроме русского самодержца, а кончает грамоту так: «и если будет повеление царствия твоего, благословением и советом там обретающегося преосвященного господина Макария Митрополита, да сделает и совершит божественное таинство и благословит Государя тем Царем, как бы от лица нашего, имеющий от нас творить великое начало священства невозбранно, как экзарх патриарший, истинный и соборный». Патриарх, как будто, предоставляет на усмотрение Иоанна повторить свое венчание.

Две другие грамоты подписаны полным Собором верховных святителей – кроме патриарха еще 31 Митрополитом, и датированы 7 индикта лета 1561. В одной из них говорится, что повелено молиться о здравии Иоанна, Царя и Государя всех православных христиан. «Отныне и впредь записали мы имя твоё, как Царя вернейшего и православного в наших церковных Службах и взываем дерзновенно к Богу: подаждь Господи многолетнее здравие благоверному Царю нашему Ивану, как и прежним древним царям. Не только в одной Константинопольской Церкви, но и по всем Церквам Митрополичьим, будем молить Бога о имени твоём, да будешь и ты между царями, как равноапостольный и приснославный Константин, который в начале своего царствия роздал милостыню по всем Церквам, дабы поминали имя его во святых диптихах».

Другую соборную, давно жданную Иоанном, грамоту мы приводим всю дословно. Она содержала признание права за Московским государем занять место Византийских Императоров как по своему родству с ними, так и по своим христианским добродетелям. Кроме того согласием всех митрополитов и епископов, действием и благодатью Всевышнего даруется Иоанну право именоваться законно царём и считаться увенчанным. от патриарха правильно и церковно.

Вот эта грамота: «Иоасаф, Божьей милостью, Архиепископ Константинополя, нового Рима и Вселенский патриарх. Поелику смирение наше подробно узнало и удостоверилось не только из преданий многих заслуживающих доверие мужей, но даже из письменных свидетельств летописцев, что нынешний царь Московский, Новгородский, Астраханский, Казанский и всея Великия России Государь Иоанн ведёт своё происхождение от рода и крови истинно царских, т.е. от оной славной и приснопамятной царевны государыни Анны, сестры самодержца Василия Багрянородного; потом же и Мономах, благочестивейший Государь Константин с согласия тогдашнего патриарха и всего освещенного Архиерейского Собора, пославши святейшего митрополита Ефесского и Антиохийского местоблюстителя венчали во царя благочестивейшего Великого Князя Владимира, дали тогда ему на главу царский венец с диадемой и иные знамения и одежды царского сана, посему и священнейший митрополит Московский и всея великая России господин Макарий, благорассудив о том, венчал его во царя законного и благочестивого, и мы равномерно просимы были увенчать его, как царя благочестивого, так как не довлеет совершенное реченным митрополитом Московским, ибо не только митрополит или кто иной во власти сущий не имеет права сие совершить, но ни даже патриарх иной, кроме двух, коим присвоено сие преимущество, Римского т. е. и Константинопольского. Сего ради и смирение наше, приняв такое прошение, как праведное и благословное, и удостоверившись о многих великих добродетелях и благодеяниях сего благочестивейшего Государя Московского, господина Иоанна, который по истине, как некоторое пресветлое солнце, восприяв высокий и блистательный круг своей державы, снисходит и к дальним и, утвердившись горе, так сказать, касается и земли, человеколюбиво распространяя лучи своей милостыни всем повсюду сущим церквам, некоторые из них, согревая животворит, а другие призывает к преспеянию и плодотворению: всем сил ради причин и смирение наше с согласия всех здесь обретающихся священнейших митрополитов и боголюбивейших епископов, действием же и благодатью Всевышнего живоначального и совершенноначальнейшего Духа преподает и дарует реченному Царю, Господину, Иоанну быть и называться ему Царем законным и благочестнвейшим, увенчанным и от нас правильно, вместе и церковно, так как он от рода происходит и крови царской, как мы уже сказали, и сие полезно всему христианству, повсюду законно и справедливо для утверждения и пользы всей . полноты христианства. Поелику однородное привлекает всё к общению между собой, разнородное же разобщает и, по самому естеству вещей, свойственно тому, что подвластно, последовать мысли своего началовождя, и всё держится свидетельством истины (не то однако, чтобы мы из последствий столько же уразумевали начала и причины всех вещей, сколько из самих причин и начал уразумеваем, последние); то по сей причине явная есть польза быть и утвердиться Царю благочестивому и православному, как началу и непоколебимому основанию, которому весь народ и всё ему подвластное привыкли бы повиноваться и ему подражать, по силе в делании всякого добра; такого рода последствие истекает от благого и нравственного начала, как выше сказано.

Посему для обнародования и большего утверждения сего действия написана сия благодетельная грамота и дана благочестивейшему, боговенчанному и христолюбивому Государю нашему господину Иоанну в лето 1561 индикта 7-го».

Теперь первостоятель Вселенской Церкви признал Иоанна увенчанным от него правильно и церковно. Компетентная власть признала Иоанна в царском сане, утверждая этот сан как непоколебимое основание и необходимость для полноты христианства. Однако в грамоте были и горькие слова о том, что венчание Московского митрополита без патриаршего утверждения недостаточно.

Сознанию русскому было ясно, что недоставало одного важного учреждения для полноты Византийского наследия, для завершения архитектурного здания Третьего Рима. Надо было иметь патриарха. Увенчание здания в этом смысле выпало на долю сына Грозного царя Феодора в 1589 г., после продолжительных его хлопот об этом пред восточными патриархами. Как после падения Византии в Церкви вселенской недоставало православного Царя, так теперь в Москве после установления царской власти и сознания её величия, «просиявшего в сонме святых её» недоставало другого члена «священной двоицы» – патриарха. Позже мы остановимся на этом акте установления патриаршества; способ его установления даёт наглядный пример канонического образа действий самодержавного царя, сознающего себя связанным правилами Церкви, в отличие от образа действий позднейшего властителя земли русской, исходившего из абсолютистской теории государства.

К концу династии было завершено строительство Третьего Рима в его двух вершинах – царе и патриархе. Как же мыслилось взаимоотношение царя и патриарха в Византии, переданное в наследие нам и освящённое компетентной церковной властью? Почему для утверждения царского сана при автокефалии русской Церкви понадобился Акт Константинопольского патриарха? Ответ на это даст самое положение этого патриарха на востоке в то время.

VII. ПАТРИАРХ И ИМПЕРАТОР В ВИЗАНТИИ. КОРОНОВАНИЕ И МИРОПОМАЗАНИЕ. ИМПЕРАТОР КАК ЦЕРКОВНЫЙ И СВЯЩЕННЫЙ ЧИН В ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ.
Ст. 57, 58, 64 Основных Законов Изд. 1906 г.

В оглавление книги

II -й Вселенский Собор 381 г. постановил, что Константинопольский епископ да имеет преимущество чести после Римского епископа, потому что град оный есть новый Рим.

Но постепенно преимущества чести превратились в преимущества власти, подтверждённые IV Вселенским Собором, а затем влияние расширилось и на другие патриархаты.

Последующие исторические события и резиденция в одном городе с Императором при завоевании остальных патриархатов магометанами особенно усилили положение Константинопольского патриарха. Будучи по благодати архиерейства ( ordinatio ) primus inter pares в среде других патриархов и даже подчинённых ему епископов, Константинопольский патриарх был выше всех иерархов востока по принадлежащей ему церковной власти ( potestas juris dictionis ). Он один пользовался правом вмешательств в пределы других патриархатов. Он принимал участие во всех главнейших делах православной Церкви, совмещал в себе все функции верховной власти в её высших обнаружениях, и к его кафедре обращались все искавшие окончательного правосудия, и важнейшие вопросы получали у него окончательное решение. Его кафедра была средоточием церковного управления, хотя он и не был episcopus ecclesiae universalis в католическом смысле, каковой термин определяет папу, как видимого главу, от которого все другие епископы получают свои полномочия. Он не имел и plenitudo potestatis ecclesiasticae в том католическом смысле, с которым связывается непогрешимость суждения в вопросах веры и церковной дисциплины. Он не первоисточник всех полномочий, а вселенский патриарх, то есть первостоятель Церкви, содержащей вселенскую истину. В его руках нет полноты церковной власти, и он не непогрешимый судья, но имеет лишь высшую церковную власть как старейший и главный правитель. Если римский папа не имеет над собой никакой высшей власти и не подлежит ничьему суду, то Константинопольский патриарх напротив подлежит общему суду епископов и ответствен за свои распоряжения. Но он главный представитель и высший правитель для всего православного востока. Голос его был необходим для сообщения полного значения важнейшим церковным постановлениям, и без его согласия эти постановления не имели правомерного действия.

Таково было положение Византийского патриарха. Понятно, что и царь всех православных христиан мог быть коронуем только высшим предстоятелем Церкви. Император ведь принимал живейшее участие во всех важнейших церковных делах, в период вселенских соборов его комиссары иногда председательствовали на этих соборах ( IV Вселенский Собор); он подписывал соборные грамоты; при возникновении разногласий в Церковном учении он созывал Соборы в качестве внешнего епископа, по выражению Константина Великого, или общего епископа, по выражению историка Евсевия. Он имел преимущественное попечение о Церкви и был поставлен, по выражению 2-го Вселенского Собора в послании к Императору Феодосию, для установления общего Церковного мира.

Не входит в нашу задачу рассматривать ту борьбу, которая нередко возникала между патриархами и царями в силу уже того, что во многих областях и случаях требовалось часто их согласованная деятельность, а мнения их могли быть различны. Борьба эта нередко кончалась то насильственным низложением патриарха, то публичным торжественным в св. Софии покаянием Императора перед патриархом. Но нам важно установить тот принцип, который лежал в основе этих отношений и тот иерархический порядок, который признавался между актами церковной и государственной власти и основывался на приоритете права церковного как особого источника права перед правом государственным. Император издавал законы, касавшиеся не только внешнего положения церкви в государстве ( jura circa sacra ), но и о внутреннем церковном распорядке ( jura intra sacra ). Его законы наряду с канонами составляли сборники особых постановлений.

Вопрос об юридической природе участия Императора в правительственной власти Церкви составляет предмет учёного спора. Одни усматривают (проф. Суворов) в этом проявление его Церковной власти в Церкви, как продолжение унаследованного со времен языческих положения pontifex maximus , когда сакральное право составляло часть публичного государственного права; большинство же учёных полагает справедливо, что Императорская подпись над церковными постановлениями лишь сообщала им защиту государственной власти.

Церковь представляла и представляет из себя организм с самостоятельным законодательным органом из высшей духовной иерархии, существовавшим до появления христианской Императорской власти и могущим существовать без неё. Законы Императора в Церкви имели и в Церкви силу, поскольку они находились в соответствии с церковными правилами ( intra canonicam legem ), или же в вопросах не регулированных ещё Церковью молчаливо ею допускались ( praeter legem canonicam ) и таким образом становились leges canonisatae .

Об этом говорит нам и та присяга, которую приносил каждый Император перед коронованием патриарху. Вот она: «Я имярек во Христе Господе Нашем верный Император и Самодержец Римский собственною сие предписах рукою: Верую во Единого Бога (весь символ до конца); прочее приемлю и исповедую и утверждаю Божественные апостольские предания. Такожде уставы и утверждения семи вселенских и поместных Соборов во все время бывших, паки привилегии и обычаи святые великой Церкви и все, яже святые отцы истинно канонически установили и покончили, приемлю и подтверждаю. Подобне же верным и истинным сыном святой Церкви служителем и защитителем её, к народу же державы моея милосердным и милостивым, елико возможно и праведно, пребыти обещаюсь. Хранитися же имам от кровопролития и всякого рода немилосердия елико возможно; всякой же правде и истине последовати. Елико святые отцы отвергли и прокляли, сам такожде отвергаю и проклинаю и всею мыслью, душою и всем сердцем святому вышереченному символу, .согласую и вся сие сохраняти обещаюсь, пред святою Божьей кафолической Церковью месяца ... дня ... и года ... Сему там прочтенному исповеданию подписует тож что и в начале написал, т. е... во Христе Боге нашем верный Самодержец Римский собственной рукою подписуя и святейшему моему господину Вселенскому Патриарху. ... вручаю и святому с ним сущему Синоду»."

Эта присяга ставила границы Императорскому законодательству указанием на высший, чем Императорская власть правоисточник – право Церкви. В государственной жизни Император обязан был направлять дела всеми средствами государственной власти сообразно с воззрениями Церкви, и по идее Император преследовал те же цели, которые имела и Церковь.

Норму должных отношений между Императором и патриархом описывает Эпанагога – законодательный памятник IX века, приписываемый патриарху Фотию. Так как общежитие, подобно человеческому организму, состоит из частей и органов, то царь и патриарх суть самые важные и необходимые части. Посему полное единомыслие между царской властью и властью иерархии есть условие мира и благоденствия подданных по душе и телу. Царь и патриарх изображаются так, как высшие представители двух сфер общежития. Царь есть законный заступник, общее благо для подданных своих, наказывающий не по неудовольствию и награждающий не по симпатии. Задача его деятельности состоит в том, чтобы посредством доброты сохранять и упрочивать наличные государственные средства, возмещать посредством неусыпного попечения потерянное и делать новые приращения в государственном благосостоянии и могуществе посредством мудрых и справедливых мер и предприятий. Царь должен защищать и соблюдать всё написанное в Божественном Писании, потом то, что установлено на семи Вселенских Соборах, а также признанные римские законы. Царь должен отличаться православием и благочестием. Он должен изъяснять законы, установленные древними и применительно к ним издавать новые законы о том, на что не было закона. Патриарх же есть живой образ Христа, словом и делом изображающий истину. Задача его в том, чтобы сохранить в благочестии и чистоте жизни тех, кого он принял от Бога, потом о том, чтобы и всех еретиков по возможности обратить в православие и единение в Церкви, а всех неверующих заставить последовать вере, действуя на них посредством чистой и чудной жизни. Конечная цель его .служения – спасение вверенных ему душ, жить со Христом, распятие миру. Патриарх должен быть учителем, держать себя равно с людьми высокого и низкого общественного положения, быть кротким в правде, обличительным в отношении непослушных, относительно истины и защиты догматов говорить перед лицом царя не стыдясь. Патриарх один может изъяснять правила, установленные древними, определенные святыми отцами и изложенные древними Соборами. Он должен судить и решать то, что происходило и установлено древними отцами на соборах частных и поместных.

Государство и Церковь мыслятся здесь как две самостоятельные организации, призванные к сотрудничеству. По Эпанагоге Царь должен толковать государственные законы, а Патриарх – церковные. В действительной жизни постановления Константинопольского Патриаршего Синода издавались без утверждения государственной власти и публиковались от лица Патриарха и Синода. Когда же они относились к гражданской сфере, и им надо было обеспечить исполнение в области государственных отношений, то прибегали к санкции государственной власти. Епископы избирались собором епископов и поставлялись по решению епископов без участия светской власти;[10] только в позднейшее время при поставлении патриархов выбор из трёх кандидатов, намеченных Собором епископов, принадлежал Царю.

Церковь была от государства самостоятельной правовой организацией, но с своей стороны из факта освящения ею Императорской власти не делала тех практических юридических выводов, которые были сделаны на западе, после восстановления Империи Карлом Великим, со стороны римских пап, возлагавших корону на голову Императора.[11] В Византии эта зависимость ограничивалась сферой церковной, в которой, по признанию самого государственного закона в Юстиниановом кодексе, светские законы, противные правилам церковным, не имеют силы ( Cod . Just lib . I t II , 12). То же соотношение воспринято и Фотиевым Номоканоном. Принцип этот воспроизведен и в новелле Императора Никифора в 1080 г., повторен Императором Львом Мудрым и признавался основным до конца Империи.

Но Церковь допускала Императора до законодательства и в церковной среде, то есть представляла ему, хотя и субсидиарное право юрисдикции. Ему в Церкви усваивалось особое положение.[12] Положение Императора на практике ввиду неразличения церковно-юридических понятий нередко приводило к превышению полномочий Императорской власти в Церкви. Церковное право различает власть священнодействия ( potestas ordinis ), власть учительную ( potestas magisterii ) и власть правительственную ( potestas jurisdictionis ). На практике Император претендовал на право учительства, когда издавал законы, относящиеся к религиозному учению: не должно забывать, что даже, когда 'Император защищал еретическое учение, он не противопоставлял его учению Церкви, а считал, хотя и ошибочно, себя лишь верным выразителем Церковного учения ещё не нашедшего своего выражения на Вселенских Соборах. Это было превышением его компетенции, ибо власть по установлению вероучения предполагает наличность особой архиерейской благодати. Тому же смешению понятий ordo и juridictio обязано и то, что Император благословлял в Церкви народ архиерейским благословением с дикирием в руках. Однако самая возможность этого смешения объясняется тем, что Церковь через Коронование и миропомазание выделяла Императора из мирян и делала из его .должности особый священный чин, с которым практика связывала привилегии, предполагающие высший духовный иерархический сан.

Акт коронования, бывший сначала государственным чином избрания на царство, с введением христианства превратился в чин церковный, при котором царский венец стал получаться в Церкви и от Церкви. Первые христианские государи вступали в свой сан по особому чину, ещё напоминавшему прежнюю языческую инаугурацию. На открытом поле перед римскими легионами Император надевал на себя порфиру и возлагал венец, после чего облечённого в Императорское достоинство ставили на щите и поднимали на копьях при восторженных приветствиях, затем уж Император в храме приносил благодарственную молитву.

Но уже в V веке коронование производили в Церкви, возложение венца на голову совершается Патриархом и сопровождается литургией, а перед священнодействием венчания на царство Император произносит вышеприведенную клятву верности православию и принимает обязанность хранить его в государстве. В X веке присоединяется Миропомазание, и при помазании миром патриарх возглашает: «свят, свят, свят». Этот возглас, освящающий личность Императора, троекратно повторяется клиром и народом, равно как и возглас «аксиос», который трижды произносит патриарх при возложении венца на голову царя. Император в священнической одежде входил после рукоположения в алтарь через царские врата, приобщался во время литургии по священническому чину отдельно тела и крови Христовой, кадил Св. трапезу патриарха и народ, а во время великого выхода при перенесении Св. даров с жертвенника на престол шёл впереди иерархов в златотканной мантии с жезлом в левой руке и с крестом в правой. Кодин Куропалат, византийский историк, рассказывает: «Император же тогда имеет на себе чин церковный депутата (депутаты стояли на степени диаконской в греческой церкви), обоя носящ си – есть крест и скипетр, идёт перед всем входом; с обою сторону споследствуют ему варанги, все оруженосцы, юнота высоко благородная числом около сотца, вси Императору сопоследствуют, за Императором идут диакони и священницы, святия сосуды и самыя святая носящие». Симеон же Солунский говорит: «святым Царь тако предходит, свидетельствуя яко поручничествовати долженствует и мирствовати Церковь, и предходити той и управляти тую и вся подклоняти той и рабы творити. Понеже сам рабство той свидетельсгвует и веру, не покровен сый странным тайным предходя».

При возложении порфиры патриарх читает над порфирой молитву: «Господи Боже наш, Царь царствующих и Господь господствующих». При возложении короны он читал молитву «Тебе единому Царю человеков» и сам возлагал её на голову Императора. После коронации и литургии Царю подносился сосуд с человеческими костями и предлагался мрамор для выбора материала для своего гроба. В момент величайшего возношения ему напоминалось тем о бренности всего земного и необходимости смирения.

Таинство миропомазания сообщало Императору благодатные дары для несения царского служения, и благодать сия почитается столь сильной, что, подобно пострижению в монашеский чин, с ним Церковью связывается полное прощение всех до того совершённых грехов. 12-ое правило Анкирского поместного собора, постановления коего наравне с постановлениями других 10 поместных соборов были по силе приравнены 2-м правилом Вселенского Трулльскгго собора к постановлениям Вселенских Соборов, – говорит: «прежде крещения идоложертвовавших и потом крестившихся рассуждено производити в чин священный, яко омывших грех».

К этому правилу приложено в официальном сборнике правил православной Церкви руководственное толкование канониста XII века Вальсамона, из которого явствует, какую силу усвояет Церковь таинству миропомазания. Вот что он говорит: «Пользуясь настоящим правилом, св. патриарх Полиевкт раньше исключил из священной ограды святейшей Божьей Церкви Императора Иоанна Цимисхия, как убийцу Императора Никифора Фоки, а потом принял его. Ибо вместе с св. Синодом в состоявшемся в то время соборном постановлении, которое хранится в архивах хартофилакса, признал, что как помазание при святом крещении прощает совершённые до того времени грехи, какие бы то ни было, так, само собой разумеется, и помазание на царство прощает совершённое ранее Цимисхием убийство. Следуя тому постановлению, те, которые были расположены к снисходительности и считают Божие милосердие выше суда, говорят, что и помазанием в архиерейство прощаются совершенные до того прегрешения, и справедливо защищают мысль, что архиереи не подлежат наказанию за душевные скверны, совершённые до архиерейства, ибо подобно тому, как цари именуются и суть Божии помазанники, таковыми же именуются и суть и архиереи. Они доказывают свою мысль тем, что одну и ту же силу имеют и те молитвы, которые читаются при помазании царей и при хиротонии архиереев. А вместо елея, который по древнему закону изливался на царей и архиереев, служит, говорят, для архиереев бремя Евангелия, которое возлагается на голову им и печать хиротонизации через призвание Св. Духа... и заметь на основе правил 19 Ник. Собора, 9 и 11 Неокес. и 27 пр. Св. Василия Великого, что хиротония архиереев и помазание царей изглаживают все грехи, совершенные до хиротонии и помазания, какие бы то ни было, рукоположение же священников и других священных лиц прощает малые грехи, как поползновение к греху, ложь и другие подобные, которые не подвергают низвержению, но не прощают блудодеяния».

Перед коронационная присяга, являющаяся по церковным правилам условием принятия в священный чин, руковозложение и миропомазание, сообщающие особую благодать св. Духа, произнесение слов «свят, свят, свят», –показывает, что с возведением в царский сан Церковь связывала принятие в особый чин, отличный от мирян. Он сообщал особые права, как например причащение отдельно Тела и Крови Христовых, вхождение в алтарь через царские врата, права субсидиарного законодательства и участие в делах Церкви, но и возлагал особые обязанности,– быть в мире представителем Церкви и защитником вселенской древнехристианской истины. Этот же церковный чин призван был ограждать Императора от происков всяких врагов. Подобно монашескому чину царский чин в Церкви, являя отречение от личной жизни, выделяет носителя его из среды мирян; но в то время как там это отречение делается во имя сораспятия Христу, здесь оно совершается во имя подвига для других, ради дарования им безмятежного жития и примера нравственного величия. Царь Грозный прекрасно это понимал, когда, заботясь о возведении себя в царский сан компетентной властью патриарха, в числе доводов представлял заслуги своих предков по содействию делу Церкви, когда перечислял заслуги своих сородичей, принявших иноческий сан, и имена тех, кто просиял в Церкви и причислен ею к лику святых.

Вознесенный на недосягаемую высоту чрез Священное коронование и миропомазание Византийский Император был в глазах восточного христианства верховным покровителем Церкви, государственным представителем православия, защитником древнехристианской истины, эпистимонархом. Следствием рецепции нами Византийского права является то, что русские Императоры, как мы увидим в соответствующей главе, венчаются, согласно ст. 57 и 58 Основных Законов по тому же церковному чину и следовательно занимают то же положение по отношению к Церкви, о котором точнее говорит ст. 64. Основных Законов «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в святой Церкви благочиния. В сем смысле Император в Акте о Престолонаследии 1797 г. 5 апр. (17910) именуется Главою Церкви». Это всё тот же внешний епископ – advocatus ecclesiae . Рассмотрение Византийского права показало нам что с понятием самодержавного монарха там вовсе не связывалось понятие о власти безграничной. Напротив, власть его обусловливалась верностью Церкви и в этом находила незыблемую твердыню и непоколебимое основание. Это же стало основанием царской власти и у нас а России.

VIII. ПРАВОСЛАВНО-МОНАРХИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ ГРОЗНОГО И ЕЁ СООТВЕТСТВИЕ ПРАВОСЛАВНОМУ НАРОДНОМУ СОЗНАНИЮ. Ст. 62 и 63 Основных Законов изд. 1906 г.

В оглавление книги

Одарённый от природы умом, чуткостью и самыми возвышенными порывами души, весьма начитанный в священном писании, Царь Грозный рано был искалечен своеволием и самодурством бояр. Он не любил этих бояр, съехавшихся из отнятых у них княжений в Москву, откуда они хотели править государством в качестве верхнего правительственного слоя. «Подобно бесам от юности моей вы поколебали благочестие и Богом данную мне державную власть себе похитили», говорил он и выводил измену, которую видел в непризнании нового вводимого им принципа верховной власти. Их требованиям породы он противопоставил свою теорию управления, основанную на Божественной миссии свыше, миссии, получившей свою печать в поставлении Церковью в его венчании на царство.

Он не только основал царскую власть в России, но и явился основоположником понятия самодержавия, дав целую теорию монархического права. Он дал учение о целях власти, об её основах и её пределах. Он оттенил и священный характер сана, говоря об отношениях подданных к царю. «Если царь несправедлив, он грешит и отвечает перед Богом, и Курбский может порицать Иоанна, как человека, – пишет он, но не может не повиноваться тому, что божественно, – его сану. «Не мни праведно на человека возъярився, Богу приразиться ино бо человеческое есть, аще и порфиру носит, ино же Божественное». В себе он видел одного из тех царей, которых помазал Бог на царство в Израиле, но также низвергал, и наказывал, и считал себя призванным ответить за каждый поступок перед Царём царей. Он поставлен для доставления другим тихого и безмятежного жития, для наказания злых, для поощрения делающих добро, для осуществления правды на земле. Князя Курбского, писавшего о личных доблестях лучших людей, он поучал, что и личные качества не помогут, если нет правильного строения, если власти и управления не будут расположены в надлежащем порядке. «Как дерево не может цвести, если корни засыхают, так и это: аще не прежде строения благая в царствии будут».

И строение это он основывает на вере в Промысел Божий. «Я верую, пишет он, что всеми обладает Христос, небесными, земными и преисподними и все на небеси, на земли и преисподней состоит Его хотением, Советом Отчим и благоволением Св. Духа». «Сильные во Израиль не там, где лучшие люди Курбского». «Земля правится Божьим милосердием и Пречистыя Богородицы милостью и всех святых молитвами и родителей наших благословением и последи нами государями своими, а не судьями и воеводами и иже ипаты и стратиги». Иоанн верит в Промысел Божий, действующий через помазанника Божьего и призывает Курбского в основу своих действий положить смирение. «Если ты праведен и благочестив, то почему же ты не захотел от меня, строптивого владыки пострадать и наследовать венец жизни?. Зачем не поревновал еси благочестия раба твоего Васьки Шибанова, который предпочел погибнуть в муках за господина своего»?

Своей власти он даёт религиозно-нравственное значение. «Тщусь с усердием людей на истину и на свет наставить, да познают единого истинного Бога, в Троице славимаго, и от Бога данного им Государя, а от междоусобных браней и строптивого жития да отстанут, коими царства рушатся». И он требует полного повиновения царю поскольку однако приказом царя не затронута вера.

Когда же Курбский ссылался на другие европейские государства, где подданные имеют политически права, то Грозный ответил: «О безбожных человецех что и глаголати! Понеже тии все царствиями своими не владеют: как им повелят работные (подданные), так и поступают. А российские самодержавцы изначала сами владеют всеми царствами, а не бояре и вельможи». И побеждённый Стефаном Баторием он с достоинством говорит его послам о превосходстве своего принципа: «Государю вашему Стефану в равном братстве с нами быть не пригоже, мы же, смиренный Иоанн, царь и Великий Князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежного человечества хотению». А Елизавете королеве английской писал: «Мы чаяли того, что ты на своём государстве Государыня и сама власть и своей государской чести смотришь и своему государству прибытка. Ажно у тебя мимо тебя люди владеют и не токмо люди, а мужики торговые и о наших государских головах и о честех и о землех прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков! А ты пребываешь а своем девичьем чину, как есть пошлая девица». Та же мысль выражена и в послании к Шведскому королю: «если бы у тебя было совершенное королевство, то отцу твоему вся земля в товарищах не была бы».

Все европейские соседи, по мнению, Иоанна, суть представители власти безбожной, руководимой не Божественными повелениями, а человеческими страстями: все они рабы тлена и похоти.

Царь Грозный осудил тот демократический принцип народовластия, который на два века позже обоготворил Руссо. Вопреки современным демократическим принципам, исходящим из принципа непорочной, неповреждённой грехом воли человека, Царь Грозный видел в нём преклонение плоти и противопоставлял ему принцип смирения перед промыслом Божиим. Не на народном суверенитете основал он свою власть, не на многомятежнаго человечества хотении, а на том, что «искра благочестия дойде и до русского царства. Самодержавства нашего начало от Св. Владимира, Владимира Мономаха, и даже дойде и до нас смиренных скипетродержавие русского царства».

В силу Промысла Божьего, сделавшего его потомком первых Самодержцев, правит Иоанн своим царством. Царь,– не делегатарий прав народа, говоря современным юридическим языком; верховная власть принадлежит не народу, а той высшей силе, которая указывает цели жизни человеческой. Власть царя – миссия, свыше данная, она – служение, подвиг, а не привилегия. Монарх лишь выразитель веры народа, а не представитель его воли.

Власть царя не безгранична, она ограничена самим идеалом власти, целью её. Курбскому он пишет, что ничего не требовал против веры, и потому тот не имеет законной причины неповиновения. «Не токмо ты, но все твои согласники и бесовские служители не могут в нас того обрести».Когда Антоний Поссевин, иезуит предложил Иоанну составить обсуждение по вопросам веры, Иоанн отослал его к Митрополиту, объявив, что некомпетентен высказывать решающее суждение по этим вопросам.

Лишь в отношении своих советников бояр и вельмож он считал себя властью неограниченной. «Ты пишешь в своей бесосоставной грамоте, чтобы рабам помимо господина обладать властью», пишет он Курбскому. «Это ли, совесть прокажённая, чтобы царство своё в руке держать, а рабам своим давать властвовать? Это ли противно разуму – не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли православие пресветлое – быть под властью рабов? Как же самодержец наречётся, аще не сам строит»?"

Но как меняется язык Царя Грозного, когда он говорит не перед «собаками и изменниками», а перед святителями Церкви. Открывая Стоглавый Собор, он обращается с такой речью: «Ныне молю Вас, о богособранный Собор, ради Бога и Пречистой Богородицы и всех святых трудитесь для непорочной и православной веры, утвердите и изъясните, как предали нам св. отцы по Божественным правилам, и, если бы пришлось, даже пострадайте за Имя Христово, хотя вас не ожидает ничего кроме труда и разве ещё поношения от безумных людей: на то я и собрал вас. А сам я всегда готов вместе и единодушно с вами исправлять и утверждать православный закон, как наставит нас Дух Святой. Если, по нерадению Вашему, окажется какое-либо нарушение Божественных правил, я в том непричастен, и вы дадите ответ перед Богом. Если я буду вам сопротивен, вопреки Божественных правил, вы о том не молчите; если буду преслушником, воспретите мне без всякого страха, да жива будет моя душ а, да непорочен будет православный христианский закон и да славится пресвятое Имя Отца и Сына и Св. Духа». В делах, связанных с вопросами веры, Грозный считал себя связанным правилами Церкви, а в земных делах мыслил себя лишь орудием Промыслительной Десницы, ища наставления и руководства в святительском благословении и молитвах.

В такой постановке отношений Государство не упраздняет Церкви, не отделяется от неё, не подчиняет её себе, не заменяет её собой, а принимает её, как нечто существующее и данное, вступая с ней в единение без устранения собственной самостоятельности. Высшая Церковная власть в лице своей канонической организации освящённого Собора и главного епископа – Митрополита Московского всегда была помощником Грозного в устройстве дел земских. Грозный дал такое построение в своей речи на Стоглавом Соборе государственно-церковном отношениям, которое исходило из признания различия сфер действий Государства и Церкви, но в то же время признавало необходимость их единения без недопустимого слияния. Принадлежа к Церкви, он сам ей подчинялся, признавая за руководство её нравственные требования и направляя .государственное строительство в духе Церкви. Образец этот давала ему Византия.

Он понимал, что Церковь даёт народу его миросозерцание, цели жизни и, обращаясь к ней за содействием в деле воспитания народа, он признавал за ней самостоятельную нравственную силу. В подчинении этой силе его самодержавие находило твёрдый и непоколебимый оплот. И понятие самодержавия, как власти самодовлеющего идеала, подвига личности, освящённого Церковью, рукоположением и таинством миропомазания, перешло неприкосновенным и в Основные Законы: «Власти Самодержавного Монарха повиноваться не только за страх, но и За совесть Сам Бог повелевает – гласит статья 1-я. И когда Император Николай II ограничил осуществление Законодательной власти содействием Государственного Совета и Государственной Думы, слово «неограниченный» было выпущено из определения его власти, но осталось определение власти, как Самодержавной; иначе не могло и быть, ибо нравственный идеал жертвенного подвига лишь тогда перестанет быть принципом высшей верховной власти, когда Россия перестанет быть православной. Но пока ещё живёт в сердцах русских православие, и в Основных Законов русских есть ст. 62: первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть христианская, православная, католическая восточного исповедания.

Царь Грозный созывал Земские Соборы и для законодательства и для решения высших правительственных вопросов из всех чинов Московского государства. Мы видели, что он не признавал за подданными никаких политических прав в отношении к Царю – власти Богоустановленной, и у него, конечно, не могло быть и мысли видеть в Земском Собор представительство власти народа, как верховного вершителя дел. Верховной властью была его Царская власть, и все права её вытекали из её обязанности, миссии, свыше возложенной; права его были ограничены не правами подданных, а их обязанностями по отношению к Богу. Где верховная власть требует неповиновения Богу, там кончается повиновение ей, ибо она выходит тогда из своей компетенции. Но подданные обязаны содействовать Царю в устройстве государственных дел, когда он призывает их, и решать их, когда он им приказывает это; самое право на это определяется их обязанностью содействия Царю.

В этом построении – коренная и неистребимая разница с демократическим построением народного представительства на принципе народного суверенитета, лежащего в основе современного конституционного права. Там действительную верховную власть имеет численное большинство, перед волей которого склоняются и законодательные палаты и монарх, царствующий волею народа. В основе этого построения лежит гуманистическая вера в то, что неповреждённый от природы человек может наилучше направить жизнь, руководясь только своим разумом и волей. Здесь само государство представляет для людей интерес, по преимуществу, как высшее орудие для охраны безопасности, права и свободы, на которые каждый имеет одинаковые права.

Этому гуманистическому и либерально-эгалитарному принципу государственного строения строй самодержавно-монархический противопоставляется, как антипод: здесь верховная власть, построенная на обязанности, миссии, подвиге, не имеет других ограничений, кроме ограничений в Церкви и тех, которые она сама на себя налагает; пределом её являются не права граждан, а их более высокие обязанности перед Богом; на всё гражданско-политическое строение налагается печать не механической уравнительности, а по преимуществу соответствия прав с обязанностями. Принципиально не обязанности определяются правами, а права обязанностями.

В первом случае высшая воля народа в принципе ничем не ограничена, и, по выражению английских юристов, парламент может всё кроме превращения мужчины в женщину. Во втором случае самодержавный носитель власти признаёт себя подчинённым высшей силе Промысла Божьего, и народ подчиняется ему, как помазаннику Божьему, то есть посреднику – орудию Его Промысла. Те, кто не смиряется перед такою властью, не понимает её и не повинуется – лишь «безводные облака, носимые ветром, ропотники ничем недовольные, поступающие по своим похотям, обещающие другим свободу, а сами – рабы тления».

В апостольском учении политическое своеволие есть проявление общего своеволия, вытекающего из непонимания главной цели жизни. Апостол освящает принцип власти, как службу, Богом указанную, и кладёт границы для повиновения Кесарю в необходимости воздавать Божье Богу. Понятие христианской власти, как подвига-служения, совершенно неотделимо от христианского учения и миросозерцания.

При гуманистическом воззрении совершенно непонятно такое возвышение одного человека, которое происходит при монархии, но, когда люди исповедуют не обожествление человека, а лишь святость подвига, освящённого Церковью, тогда они напротив не могут понять, во имя чего они будут повиноваться другим без наличности этого освящённого подвига, который может нести только личность, как носитель религиозно нравственного сознания.

Не к раболепству перед людьми, а к смирению и подвигу призывает православное учение; смирение и подвиг – его основа; без него нет православия, и «Император, Престолом Всероссийским обладающий, не может исповедовать никакой иной веры, кроме православной» — гласит ст. 63 Основных Законов.

Власть православного монарха вытекает из православного миросозерцания и без него даже непонятна. Её создаёт то миросозерцание, которое не верит в одни силы человеческие, но, уповая на Промысел Божий, полагает, что «кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец». Только указанный Промыслом в силу рождения, верный Церкви, помазанный ею и хранитель её веры, признаётся достойным устроителем политической жизни.

Учение Грозного об основах власти, понятие о самодержавии, как о власти, обязанной собственному праву по нравственному подвигу в силу Промысла Божьего, «доведшего искру благочестия до Русского Царства и скипетродержавие до нас смиренных», и не опирающейся на «многомятежного человечества хотение», остаётся основой русского права по Основным Законам, непоколебленной ни смутой 17 века, ни смутой 1905 года.

Царская власть, вытекая из церковного миросозерцания, органически связана с Церковью и от неё неотделима. При возложении рук на голову Государя по чину коронования венчающий его святитель, низводящий через рукоположение на него благодати св. Духа, испрашивает её не только на управление государством, но, как гласит читаемая им молитва, «просит Бога соблюсти его в непорочной вере, показать его хранителем Святыя кафолическия Церкви догматом». Эта обязанность составляет интегральную часть обязанностей Царя, как церковного чина, в который он вступает через рукоположение и миропомазание.

К чину Византийского коронования при царе Феодоре Алексеевиче было прибавлено в русской Церкви поучение, которое читает каждому коронуемому царю венчающий его святитель не лично от себе, а от лица Церкви, в котором Церковь говорит о благодати, низведенной на Царя, через рукоположение, и об обязанностях Царя.

Вот это поучение: «О Святом Духе Господин и возлюбленный сын святыя Церкви и нашего смирения, князь Великий всея Руси самодержец! Се отныне от бога поставлен еси князь великий и боговечанный царь правити хоругви и содержати скипетр царства русского и венчан еси Царским венцом, по благословенью великого чудотворца Петра Митрополита всея Руси и по данной нам благодати от святаго и животворящаго Духа, рукоположением нашего смирения с архиепископы и епископы Русския митрополии и со всем священным Собором, в святой Соборной Церкви Успения Пресвятой Богородицы в царствующем твоем граде Москве, и ты господине сыну, боговенчанный царь, князь великий, всея Руси самодержец, имей страх Божий в сердце и храни веру Христианскую греческого закона чисту и непоколебиму, соблюди царство свое чисто и непорочно, якоже ныне приял еси от Бога; к святей же соборной Церкви и ко всем святым церквам имей веру, страх Божий и воздавай честь, понеже в ней, царь второе порожен еси от святыя купели; святым честным монастырем великую веру держи по данной ти от Бога Царской власти, к нашему же смирению, ко всем своим богомольцам о Святом Дусе царское свое духовное повиновение; братью же Свою по плоти, о богочестивый и боголюбивый царю, люби и почитай по царскому своему духовному союзу бояр же своих и вельмож жалуй и береги их по их отчеству и ко всем же князем и княжатам и детем боярским и ко всему христолюбивому воинству буди преступен и милостив и приветен по царскому своему сану и чину; всех же православных христиан блюди и жалуй и попечение о них имей от всего сердца; за обидящих же стой царски и мужески, и не попускай и не дай обидеть не по суду и не по правде; се бо, о царю, приял еси от Бога скипетр правити хоругви великаго царства Русского и разсудити и управити люди твоя в правду; блюди и храни бодрено от дивиих волк губящих ее, да не растлит Христово стадо словесных овец. И паки глаголю ти. боголюбивый царю: блюди с Богом и храни елика твоя царская власть и сила содержится, покрываем Вышнягс десницею и храним благодатью Св. Духа, от всех врагов твоих видимых и невидимых: вас бо Господь Бог в себе место избра на землю и на Свой престол вознес, посади, милость и живот положи у вас, вам же подобает, приемше от Вышняго повеление, правление человеческого рода, православных царей, не токмо о своих пещися и свое точию житие правити, но и все правимое от треволнение спасати и соблюдати стадо его от волков невредимо. И паки ти глаголю, о боговенчанный царю: цело имей мудрование православным догматом, почитай излище матерь твою Церковь, яже о Святым Дусе тя воздои, и сам почтен будеши от нея; языка же льстива и слуха суетна не приемли, царю, ниже оболгателя послушай, ни злым человеком веры емли, смотряй в себе, о боговенчанный царю, яко всем человеком мудрость честнйши есть: все бо ту яко благо похваляют, и любемудру быти подобает, или мудрым последовати, на них же воистину ако же на престоле Бог почивает. Тщися, о боговенчанный царю, сия царства исправити нравы благими, и аще хощеши милостиво имети себе Бога и Царя небеснаго, милостив буди и ты, царю, ко всем. Силою Творца, и премудростью Искупителя, и Духа Святаго Утешителя возмогай, о благочестивый царю о X ристе; паки Им возмогай, да наследник будеши и небеснаго царствия со всеми святыми православными цари, де возможеши с дерзновением рещи и во второе пришествие Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа: се аз Господи, и людие твои, их же ми еси дал великаго твоего царства Русскаго».

Повторяем, что без православного миросозерцания нельзя понять царской власти, ибо она мыслится, как орудие Божьего Промысла, действующего через помазанника .Церкви. Если она неприемлема для гуманистически безбожного миросозерцания, то она неизбежна для миросозерцания православного, которое делает верховным принципом жизни личный нравственный подвиг.

Народ русский, так метко выражающий свои религиозные и правовые понятия в пословицах, понял и оценил рождение новой власти в лице Грозного царя, воспев его в былине:

«Когда начиналась Москва,
Зачинался в ней и Грозный Царь».

В целом ряде пословиц народ выразил своё понимание Царской власти. Он чтит не породу в царе, а священную миссию сана, его помазанность, делающую его освящённым орудием Промыслительной Десницы; подобно Грозному царю он не любит породу, не любит бояр. О боярах он говорит «не держи двора близ княжого двора», «с боярами знаться, греха не обобраться», в «боярский двор ворота широки, а вон узки: закабаливают». Царь же в его глазах источник справедливости: «где Царь, там и правда». Близость к царю повышает человека: «близ царя – близ чести».

Не верит он в силу человеческого разума в делах земных: «один дурак бросит камень, а десять умных не вытащат». «Глупый погрешает один, а умный соблазняет многих». «Горе царству, которым владеют многие». Человек не может строить общежития, если не находится под действием Высшей правды. «Кто не умеет повиноваться, тот не умеет и приказывать». «Кто сам к себе строг, того наставит царь и Бог». Народ хочет повиноваться тому человеку, чья священность подчиняет его нравственному идеалу: «Царь от Бога пристав», «Царь Земной под Царем небесным ходит», «Суд царев, а правда Божия», «Сердце царево в руке Божьей», «Чего Бог не изволит, того и царь не изволит». «Царский гнев и милость в руках Божиих.» «Как без Бога свет не стоит, так без царя земля не правится». Реальность веры здесь в Промысел Божий исповедуется самим делом; человек верит. что, сделавши все для подчинения воле Божьей, он не будет оставлен Богом и в своём политическом строительстве. «Государь батюшка, надёжа, православный царь», говорит он. Для гуманиста–нехристианина даже непонятен этот язык.

Не породу, а сан чтит народ в царе. Когда кончилась династия Рюриковичей, народ под руководством патриарха выбирает не наилучшего родом Шуйского, а сравнительно с ним худородного Годунова; он сводит с царства лучшего родом и умного Шуйского за то, что он избран боярами и дал им запись на себя; он выбрал новую династию из бояр Романовых, страдавших при Годунове, в лице сына Митрополита, идейно связывая её через свойство с прежней династией, просиявшей количеством прославленных в Церкви лиц.

Когда князь Пожарский рассылал грамоты об избрании выборных для совета «как нам теперь безгосударным быти», по его зову составился избирательный Собор 1613 г. Не представляя себе иной формы правления, Собор видел в себе не учредительную власть призванную дискуссировать о выборе формы правления, а собрание всех чинов Московского Государства, имеющее сказать, кому быть выразителем народного духа и вершителем судеб народа. Грамота по возможности устраняет даже наличность момента избирательного, зависящего от народных желаний, а старается установить преемство с угасшей династией. Перечислив всех великих князей и Царей до Владимира Святого, она пишет: «все едиными устами вопияху, глаголюще, что быть на престоле от их царского благородного корени родившемуся Михаилу Феодоровичу Романову – Юрьеву». Государь мыслился духовным преемником строителей земли Русской, всех своих предшественников, ныне призванных ожить в историческом нравственном преемстве новых царей, освящаемых благодатью Церкви.

Русский народ, чтущий инобытие в своём богослужебном культе, церковном пении, в своём иконописании, в своей сказке о неведомом граде Китеже, в своей могучей мистической музыке, светом этого инобытия озарил и свой верховный политический принцип.

IX. ЗАВЕРШЕНИЕ ЗДАНИЯ ТРЕТЬЕГО РИМА ВВЕДЕНИЕМ ПАТРИАРШЕСТВА В РОСИИ.

В оглавление книги

Как мы упоминали, закончить здание Третьего Рима удалось только сыну Грозного Царю Феодору. Апостольское 34 правило гласит: «Епископом всякого народа подобает знать первого из них и признавать его, яко Главу, и ничего превышающего их власть не творить без его рассуждения: творить же каждому только то, что касается до его епархии и до мест к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святой Дух». Правило это является основой канонического строя каждой поместной православной Церкви. И до введения в XVI веке патриаршества в Москве был таким первосвятителем Московский митрополит, носивший своё звание не в качестве почётного титула (как в Петербургский период), а как ранг, связанный с рядом прав по высшему руководству русской Церковью.

Но для восполнения «священной двоицы» и возвышения русской Церкви на подобающее её действительному значению во Вселенской Церкви положение, недоставало сана патриарха. Только с установлением Патриаршества можно было считать законченным преемственную передачу Византийского наследия. И вот начались переговоры. Здесь не место подробно их описывать, но покажем только, с какой осторожностью и деликатностью подходит к этому вопросу самодержавный монарх, проникнутый сознанием своих обязанностей к Церкви. Мы восстановим событие по документам, изданным в 1858 г. Собственной Его Величества Канцелярией.

В июне 1586 г. царь воспользовался пребыванием в Москве Антиохийского патриарха Иоакима и собрал Совет Боярской Думы для рассуждения о том, чтобы возбудить вопрос перед приехавшим патриархом об устроении в России патриаршества. Боярин Годунов вступает по уполномочию Царя в переговоры с патриархом и просит, чтобы желание Царя было поставлено им на обсуждение со Вселенским и всеми остальными патриархами и Константинопольским патриаршим Синодом, и просит патриарха сообщить Царю о результатах этого совещания и о способе поставления патриарха. Согласившись лично за себя на установление патриаршества, патриарх заявляет, что такое великое дело можно учинить только по решению всех патриархов и Собора. В 1587 году в Москве узнали от некоего грека Николая, что оба патриарха Антиохийский и Константинопольский посылали за Александрийским и Иерусалимским, чтобы сообща обсудить в Константинополе Царское желание.

В июле 1588 года Константинопольский патриарх Иеремия приехал в Москву. Снова Царь собрал совет из супруги и бояр и возбудил вопрос о приглашении приехавшего вселенского патриарха остаться у нас и сделать свою кафедру во Владимире. После долгих переговоров патриарх наотрез отказался устанавливать патриаршество вдали от Царя; «ибо патриарх всегда бывает при Царе»; Государь тогда возбудил в Боярской Думе вопрос о том, чтобы просить Константинопольского патриарха поставить в патриархи Московского митрополита и дать чин поставления для руководства на все будущие времена. На это патриарх Иеремия согласился, и в январе 1589 года собрался Духовный Собор, которому Царь сообщил о согласии восточных патриархов установить в Москве патриаршество и о необходимости обсудить способ его ведения. Собор предложил Царю выработать порядок установления патриаршества, что Царь и сделал. Выработанный им чин избрания и наречения был одобрен Духовным Собором и представлен патриарху Иеремии, который его и утвердил. В назначенный день в Успенском Соборе собрался Духовный Собор во главе с Константинопольским патриархом. Этот Собор выбрал трёх кандидатов, из которых одного должен был окончательно выбрать Царь для поставления в патриархи.

В установленный день патриарх Иеремия вместе со всем Собором поставили избранного и нареченного Иова, повторив над ним весь чин архиерейского посвящения (для сообщения сугубой благодати). При поставлении патриарха участвовал по чину и Царь. Патриарх Иеремия вручил новопоставленному Иову посох, а Царь надевал на него золотую панагию и говорил речь, в которой указывал, что «Великий престол чудотворца Петра и патриаршества даются ему рукоположением и освящением патриарха и святых отец архиепископов и епископов нашего Самодержавного Царствия». Перед поставлением наречённый патриарх исповедал православную веру перед лицом патриарха и царя, сидящих на амвоне в полных облачениях своего сана.

В мае же 1590 года в Москву была доставлена из Константинополя уложенная грамота за подписями патриархов Вселенского, Антиохийского, Иерусалимского и бывших на Соборе 42 митрополитов, 19 архиепископов и 20 епископов об установлении в России патриаршества. В этой грамоте было сказано между прочим: «И смирение наше собственными очами видело н радовалось благодати, величеству и распространению, данному от Бога сему царствию, ибо один только на земле Царь великий и православный, и не пристойно было бы не учинить воли его; мы же, приняв по разуму его, поставили на Москве патриарха Иова именем и благодатью Божьей, доли ему хриссовулу патриаршую и произволили, да он архиепископ Московский властвует, как пятый патриарх и будет достоинством и честью почитаться с иными патриархами во веки». .Затем говорится о соборном установлении патриаршества на все будущие времена по постановлению всех патриархов и всего Вселенского Собора.

Так Актами Восточных патриархов, стараниями и заслугами Царя Грозного и его сына Феодора теория III Рима нашла теперь осуществление в Москве, и рядом с единым царем православным стоял равноправный с прочими патриархами патриарх Московский и всея Руси.

Отношение царя и патриарха вплоть до Петра I были построены на основании воспринятом из Византии. Это было время расцвета церковных Соборов и совместной деятельности Царя с Церковью, в соответствии с Византийскими традициями. Соборы созывались многократно (в г. г. 1551, 1562, 1573, 1580, 1620, 1654, 1660, 1667, 1675 и пр.) либо с предварительного согласия Царя, либо по его непосредственной инициативе (1551 и 1667); Царь на них принимал живейшее участие, но акты соборные подписывались только членами Освящённого Собора. Государственная власть придавала им силу государственного закона либо привешиванием государственной печати (1503), либо просто в конце соборного постановления говорилось, что «Царь и Патриарх приговорили»; постановления Соборов назывались уложением Царским и Святительским или «Соборным уложением». Собор 1667 г. решал как полномочный правитель и судья в решении церковных вопросов с участием восточных патриархов и разбирал спорное дело между патриархом и царём.

С своей стороны Церковная власть принимала участие во всех важнейших и законодательных, и правительственных долах государства, а в смутное время в лице Патриарха Гермогена объединяла русскую землю, была оплотом против шатания умов и центром национального самосознан.

X. ВТОРЖЕНИЕ ЕСТЕСТВЕННО-ПРАВОВЫХ И ПРОТЕСТАНТСКИХ ПРИНЦИПОВ В ОСНОВНЫЕ ЗАКОНЫ ГОСУДАРСТВА ПРИ ПЁТРЕ I. ЕГО ЦЕРКОВНАЯ РЕФОРМА. УКАЗ О ПРЕСТОЛОНСЛЕДИИ 5 ФЕВРАЛЯ 1722 г. ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ. БРАКИ С ИНОСТРАННЫМИ ПРИНЦЕССАМИ, и ст. 185 Основных Законов изд. 1906 г.

В оглавление книги

Патриаршество существовало вплоть до Петра Первого, когда он собственной государственной властью отменил это учреждение и учредил на его место Святейший Синод. Памятником этого события осталась в Своде Законов ст. 43 изд. 1857 г. (ст. 65 изд. 1906 г.), гласившая: «В управлении Церковном Самодержавная власть действует посредством Св. Синода, ею учреждённого». Ныне с восстановлением Московским Церковным Собором 1917-1918 г. канонического управления в Церкви на основе 34 апостольского правила,[13] статья 65-я утрачивает всякое значение. Даже с восстановлением Царской власти институт патриаршества, как установленный высшей Церковной властью Поместного Собора, является неприкосновенным для высшей государственной власти. Церковные каноны, как акты церковной законодательной власти, и церковные правила, лежащие в основе устройства Церковного общества, как общества, имеющего свои нормы, свыше данные, и свои органы законодательства в лице богоучреждённой священной иерархии,– являются той гранью, которая обязательна для самодержавного монарха в силу принципа его власти.

Если при Петре I могло произойти появление в законодательстве начал, чуждых православию, то это ненормальное явление объясняется заимствованием из лютеранского воззрения на Церковь, т. е. из того источника, который совершенно неприемлем с православной точки зрения. Неприемлемость эта ясна уже из того, что православная Церковь в неделю православия подвергает анафеме наряду с отрицающими бытие или духовное всесовершеннейшее Существо Божие, Троичность Лиц Божества, искупление человечества Сыном Божиим и рождение Его от Девы Марии, вместе с отвергающими бессмертие души, также и тех, которые, как лютеране, не признают семи таинств и священного предания.[14] Между православием – религией благодатного освящения через богоустановленную иерархию и стяжание благодати через подвиг смирения с одной стороны, и протестантизмом – религией деизма и индивидуалистического мистицизма, основанной на гордом восстании человеческого ума с другой стороны, лежит глубочайшая Пропасть.

На перемены, введенные Петром, повлияли также и те политико-философские предпосылки, которые лежали в основе его взглядов на государственную власть. Эти взгляды объясняют и тот переворот, который он произвёл в Церковном устройстве, и тот переворот, который он произвёл в основанном на обычае в Московский период порядке престолонаследия. Первая его революция в Церкви ликвидирована полностью лишь на наших глазах в 1917 г. восстановлением патриаршества; Акт же о престолонаследии 5 фев. 1722 г. был уничтожен Императором Павлом, который не только установил престолонаследие по закону, но и разработал его в подробную систему, по австрийскому образцу. К большому сожалению мы не имеем в распоряжении докторской диссертации проф. Верховского о Св. Синоде, защищённой им в Московском университете в 1917 году, где подробно изучена история учреждения Св. Синода и приведена масса выписок из лютеранских церковных уставов (Kirchenordnungenom ) и из сочинений немецких философов школы естественного права (из Пуффендорфа и других), целиком внесенных в Духовный Регламент человеком не менее двух раз в жизни переменившим свое вероисповедание, не имевшим твердых православных убеждений и склонявшимся к лютеранству – Феофаном Прокоповичем.

Революцию в Церкви Пётр I произвёл из политических соображений, как он повествует в Духовном Регламенте. Ему казалось, что простой народ, «не ведает, как разнствует власть духовная от власти самодержавной, но удивляемый великой честью и славой Высочайшего пастыря, помышляет, что таковой правитель есть второй Государь, самодержцу равносильный или и больший, и что духовный чин есть другое и лучшее государство... Когда же народ увидит, что Соборное правительство установлено монаршим указом и сенатским приговором, то пребудет в кротости и потеряет надежду на помощь духовного чина в бунтах».

Фактически Пётр превратил Синод в Государственное учреждение, установленное монаршим указом и сенатским приговором. Учреждённый указом и пополняемый лицами, назначаемыми каждый раз по специальному повелению Государя на время, Синод становился высшим административным органом Государя по духовным делам. Наблюдательная сначала роль обер-прокурора уже в 1824 г. превратилась в управительную. В упомянутой книге проф. Верховского подробно описано, как был учреждён Св. Синод, как Пётр дал руководящую идею Феофану Прокоповичу для составления Регламента и для её теоретического оправдания, как затем этот Регламент был представлен всем архиереям по очереди и вынужден к принятию большинством их путём всяческих угроз и насилий и затем под видом самостоятельного постановления Русской Церкви, был послан на восток, где, считаясь с уже совершившимся фактом, Синод был признан (кажется) двумя патриархами в положении равночестного брата. Таким образом участие Церковных учреждений в деле установления Синода было одной формальностью.

Пётр своей властью нарушил каноническое устройство церковного организма, не позволил выбрать патриарха, и тем посягнул на 34-е апостольское правило – основу всякого поместного Церковного Устройства. В Регламенте Пётр объявил себя крайним судьёй высшего управления Церкви, каковым его должны были признавать по присяге все члены Синода. Эта присяга уничтожена была, помнится, лишь в 1906 году. В сущности она противоречила принципу подчинения самого монарха церковным правилам, лежащим в основе устройства всякой поместной церкви и существовавшим за много веков до появления на исторической сцене русского государства.

Такое отношение к церковным канонам было возможно только при принятии абсолютистской теории, в силу которой монарх является не представителем нравственного идеала православного народа, связанным с ним единством миросозерцания, а представителем его воли, ничем неограниченной.

Согласно этой теории, составленной по английскому философу Гоббсу, в вымышленном (фигурируемом) договоре между российскими подданными они отреклись вполне от своей власти и в государственных, и церковных делах и передали её монарху. В «Правде воли монаршей» – сочинение Феофана – Прокоповича утверждается, что российские подданные должны были вначале заключить договор между собой, а затем народ воли своей отрёкся и отдал её монарху. После этого государь может повелеть законом не только то, что до пользы народа относится, но и всё то, что ему нравится; согласно учения западных легистов: quod principi placuit , legis habel vigorem. Это толкование нашей власти вошло в официальный акт, в Полное Собрание Законов в т. VII за №4880; но, согласно общим принципам права, для нас имеют обязательное значение лишь нормы закона, а не теории законодателя, которые могут давать и совершенно ошибочные конструкции. Приводим эту ссылку только как лишнее доказательство того источника, которым вдохновлялся Пётр при своем законодательстве.

В этом понимании государственной власти, государство, как в античную эпоху, не знает над собой никакой высшей силы, кроме воли своих верховных органов, каковые могут быть построены и на демократической основе и на единоличной, если народ делегировал всю власть одному человеку. Из этой идеи выросла Римская Императорская власть, объединившая в себе полномочия всех республиканских магистратов; на то же понятие безусловности власти опирался европейский абсолютизм 17 века; созданная им бюрократическая организация захватывала все жизненные функции народа; опору же эта власть почерпала в самой себе, как и современная демократия. Гоббс считал, что народ, создавший такую власть, может отречься от неё и за все будущие поколения; хотя власть монарха в теории Гоббса – власть делегированная но, подобно власти народа, передавшего её целиком монарху, неограничена. Когда такой строй называют монархическим, то здесь возможно смешение понятий, ибо власть монархическая – власть не делегированная, а верховная.

В понятиях Петра I представление об ограничении власти высшими нормами не укладывалось. С одной стороны он признавал основные исторические начала русской верховной власти, признавая обязанности верховного защитника веры в Духовном Регламенте, по примеру державных предков венчался на царство, но в то же время, в смысле понимания пространства своей власти, он перешагнул те границы, которые вытекают из самого принципа власти православного монарха. Не сознавая этих границ, он совершил самочинную реформу Церкви, опираясь с одной стороны на абсолютистскую теорию власти, а с другой стороны, заимствуя из лютеранских стран и понятие о Церкви, и порядок церковного устройства.

Эго было возможно, раз Государь сознавал себя не монархом – носителем религиозного идеала народа,– а лишь «самовластным властителем», как он выражался в Воинских Артикулах, единственным и независимым источником правотворчества; его не стесняло и то подчинение обычаю дедов и отцов, которым проникнута была Московская эпоха. Принятие Императорского титула само по себе не вносило никаких новых идей в понятие царской власти, но возвышало международный ранг государства, ставя русского царя в международных сношениях наравне с Императором Священной Римской Империи. В глазах Петра I Церковь не была самодовлеющим обществом, живущим по своим правилам, свыше данным и имеющим свои органы правления в лице иерархии; по характеристике Ю. Самарина, он в факте Церкви видел несколько различных явлений, никак не неразрывных между собой: доктрину, к которой он был равнодушен, и духовенство, которое он понимал, как особый класс государственных чиновников, которым государство поручило нравственное воспитание народа.

Нетрудно видеть в этом влияние протестантизма. По учению Лютера, церковь есть общество духовное, обнаруживающееся во вне только в собраниях для проповеди и совершения богослужений, не имеющее никакой своей правовой организации; этому обществу не нужен видимый глава и видимое начальство; в нём нет учительного сана, полученного по преемству с правом учительства и руководства; каждый в меру своей веры может проповедовать, но и эта единственная должность не связывается ни с какими церковно-правительственными правами. Когда же с уничтожением епископской власти почувствовалась необходимость в правовых нормах для такого общества, то их нашли в общем источнике (по мнению многих) всех правомочий, – в государственной власти.

Своей государственной властью по этой теории Государь восполняет недостаток правительственных полномочий проповедников: светский представитель страны оказывается преемником и представителем уничтоженной епископской власти; власть его – светская, но примененная в области церковных отношений; как praecipium membrum ecclesiae государь занимает привилегированное положение в общине; орган светской власти совместно с представителями пастырских полномочий управляет протестантской общиной. Эта теория господствовала до конца 17 века.

В 18 веке была установлена территориальная система отношений государства к религиозным обществам, развившаяся из начал естественного права. На государя как выразителя воли государства, договором переносились все права власти, в том числе и церковная власть. В этой теории власть управлять церковными делами принадлежит главе государства, даже независимо от его вероисповедания; он управляет здесь общиной не в силу принадлежности к ней, как в епископальной теории, а просто как представитель государства. Здесь исчезает даже различие между управлением духовным и светским, которое ещё наблюдается в епископальной теории; государство полновластно в делах общины: соответственно этому и члены Синода приносят клятву, признавая Государя крайним судией. На практике во всех протестантских странах Государи управляют делами общины, что вполне соответствует протестантскому учению о Церкви, как обществе чисто духовном, не нуждающемся в правовой организации, противной, по Лютеру, самому существу Церкви.

Если протестантское учение предоставляет правотворчество в Церкви Монарху, то оно делает это по неимению епископской власти; там же, где она в силу церковного устройства существует, Государь не может становиться на её место. Между тем уже при самом учреждении Синода Государственная власть совершила самочинное устранение высшего церковного органа – патриарха и создавала новое учреждение, заимствуя его организацию в значительной мере из инославных источников. Синоду правда, было предоставлено право в меру надобности дополнить Духовный Регламент с царского соизволения, так что мысль о Синоде, как органе церковного законодательства не была вовсе утеряна; не была утеряна и мысль о Церкви как особом обществе, ибо Правила Церкви признавались; тем не менее по сравнению с Московским периодом произошла огромная перемена. Если и в патриарший период соборные постановления утверждались государственной властью, то это делалось для сообщения им лишь санкции и защиты со стороны государственного закона: теперь же Синод составлял только проекты постановлений, которые получали силу лишь после утверждения их в порядке обычном для светских законов.

Государственные постановления теперь вторгались в церковную сферу, не считаясь с правом церковным. Разве можно было представить в Византии или в до Петровской Руси, чтобы государственные учреждения, имевшие в своем составе лиц других исповеданий, участвовали в издании православных церковных законов. А в после Петровской России это было, например, при подчинении Синода Верховному Тайному Совету.[15] По логике территориальной теории Синод был приравнен к государственным учреждениям, ведал при Петре всеми инославными исповеданиями не только христианскими, как католическое и протестантское, но и еврейским, и не только в порядке надзора, но и управления, ведал постройками храмов, назначал пасторов, ксендзов и проч. Индифферентизм религиозный шёл дальше; 18 авг. 1721 г.[16] было разрешено членам Царской фамилии вступать в брак с иноверными, и не было принято никаких мер против того, чтобы в самые недра Царской семьи, в среду лиц, призываемых к престолонаследию, вносилась культура и не русская и неправославная; при таких обстоятельствах монархия могла бы постепенно утратить те черты, которые её делали национальным учреждением, и сделаться достоянием лиц, не соответствовавших своему назначению – быть выразителями народного миросозерцания и религиозного верования, как то в действительности и бывало после Петра вплоть до того времени, когда Императора Павел реставрировал православный Самодержавный монархический принцип установлением наследования по закону и установлением православия, как господствующей религии (Акт 18 мар. 1797 г.[17]

Только полным забвением царского сана не только как высшей государственной власти, но и как церковного чина, можно объяснить невероятный с русской православной точки зрения факт, что по приказу самого Петра I от 19 апр. 1711 г. царевич Алексй Петрович, единственный преемник по мужской линии, вступил в брак с принцессой Шарлоттой Брауншвейг Люнебургь Вольфенбюттельской евангелического вероисповедания 14 окт. 1711 г., причём она сохранила его и в браке по особому договору. Сын от этого брака, правда, согласно договора, воспитанный в православии, Петр Алексеевич II , – опять единственный представитель рода по мужской линии, оказался на престоле, несмотря, на происхождение от матери-лютеранки. Та-Ким образом оказывалось, что он, как царь, носил. священный чин в Церкви, а исповедание его матери, подвергалось ежегодной анафеме со стороны Церкви в неделю православия!

Этим недопустимым по отношению к столько же государственному, сколько и церковному учреждению, религиозным индифферентизмом и объясняется то, что в ту эпоху не принималось решительно никаких мер к тому, чтобы кандидаты на престол могли отвечать своему главному назначению – быть истинными выразителями народного верования и совершителями подвига веры православной.

Мировоззрение Петра, заимствованное из немецкой школы естественного права через Феофана Прокоповича, не замедлило сказаться не только в колебании первого основного устоя самодержавной монархии – её органической связанности с Церковью, но и на потрясении второго её устоя — правилах престолонаследия, в основу которых положен был не обычай и не писаный закон, а усмотрение царствующего Государя. Раз воспринято было воззрение, что вся полнота власти передана народом монарху, и последний не знает никаких обязательных для себя правил, и только его воля создаёт закон, то можно было сделать вывод, что и в вопросах престолонаследия главную роль может играть царствующий Государь.

Феофан Прокопович выводит в «Правде воли монаршей» завещательное право Государя из обязанности монарха по отношению к подданным. «Царь должен содержать своих подданных в безпечалии и промышлять им всякое лучшее наставление, как к благости, так и к честному жительству. А если о добре общем народа себе подданного толико пещись должен самодержец, то како не должен есть прилежно смотреть, дабы по нём наследник был добрый, бодрый, искусный и толковый, который бы паче доброе отечества состояние не только сохранил в целости, но и паче бы утвердил и укрепил». А в уставе о престолонаследии 5 февр. 1722 года «наследство старшим сыном», которое было в Московскую эпоху названо «недобрым обычаем» и постановлено, «дабы сие всегда было в воле правительствующего Государя, кому оный хочет, тому и определит наследство, и определённому, видя какое непотребство, паки отменить, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имея узду на себе».

Известно, что с установлением новой династии после Михаила Феодоровича вступил его единственный в момент смерти сын Алексей при поддержке Земского Собора, утвердившего его власть, перешедшую соответственно давнему Московскому обычаю к нисходящему потомку мужского пола; после Алексея Михайловича вступил его старший сын Феодор по праву первородства, а после него, в силу того же права, за его бездетностью, должен был вступить следующий за ним брат Иоанн. Однако ввиду его болезненности и явных дарований младшего брата Петра, патриарх, духовенство и Дума решили отступить от обычного порядка престолонаследия и выбрать Петра. В виду же возможных волнений решено было потом привлечь и Иоанна к совместному царствованию с предоставлением правительства их сестре Софии. Она и оставалась в управлении до 1689 г., после же смерти в 1696 г. Иоанна Пётр остался единодержавным. Таким образом при сомнении в пригодности кандидата по праву первородства решили прибегнуть к опросу всех чинов Московского государства, не видя в принципе первородства принципа абсолютной безусловности. Пётр своим указом 5 фев. 1722 г. поставил престолонаследие на усмотрение Царствующего Государя и вовсе не предусматривал случая, когда почему-либо такого распоряжения не окажется.

Плоды его понимания власти, заимствованной от Гоббса и Пуффендорфа сказались в полной неопределенности и случайности в преемстве престола, продолжавшейся вплоть до воцарения Императора Павла, и в полной беспринципности относительно вероисповедных требований, которым должны удовлетворять лица, могущие наследовать престол. Отсутствие мужских линий (со смертью Петра II мужские линии Дома Романовых кончились) содействовало ещё более тому, что престол оказался игрушкой в руках партий оставшегося женского поколения Петра и Иоанна и их потомков и жён государей, когда наряду с волей предшествовавшего Государя конкурирующим началом, при занятии престола явилась и наличность ловкости в составлении при помощи гвардии дворцовых переворотов.

Ждать соблюдения вообще каких бы то ни было принципов при таких обстоятельствах довольно трудно, а, раз воля царствующего Государя вообще была признана за единственный, ничем неограниченный источник полномочий его преемника, то могла утратиться всякая преемственность идей особенно при неоставлении им завещательного распоряжения. Печальным последствием указа 5 фев. 1722 г. являются постоянные замешательства при открытии престолонаследия.

Иллюстраций полной беспринципности в преемстве престола, а также полной беспринципности а отношении лиц его занимающих, особенно, усугублявшейся отсутствием мужских линий, является история преемства престола от Петра до воцарения Павла.

Сам Пётр не назначил себе преемника, но при жизни им была коронована его жена Екатерина Алексеевна. Этим воспользовались Синод, Сенат и Генералитет и выбрали её на престол, минуя сына Алексея Петровича Петра, который, по прежнему обычаю, как единственный мужской потомок, через отца связанный с предшественником, и должен был занять престол. Но он вступил на престол позже в силу завещания Екатерины I , которая назначила, в случае его бездетной кончины, наследницей дочь Анну Петровну с потомством, а, в случае отсутствия такого потомства, вторую дочь Елисавету Петровну. Но Всемогущий Верховный Тайный Совет решил иначе и выбрал на царство герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, дочь Иоанна , как будто никакого завещания Екатерины I и не было. После её смерти престол перешёл по завещанию Анны Иоанновны к Иоанну Антоновичу, сыну её племянницы Анны Леопольдовны, дочери Екатерины Иоанновны (дочери Иоанна брата Петра) Мекленбург-Шверинской, и бывшей замужем за герцогом Брауншвейг Люнебургским; вследствие малолетства Императора регентами были сначала Бирон, а потом мать Императора Анна Леопольдовна. Затем дочь Петра I Елисавета арестовала Императора и его родителей и заняла престол. В своём манифесте она ссылалась на завещание Екатерины I и кроме того, говорила о своём законном праве на престол, «как ближней по крови к нашим вседражайшим родителям»; в том же манифесте она объявила наследником престола своего племянника Петра, сына Анны Петровны Голштинской, «яко по крови ближайшего к Императрице» и Пётр III , вступая на престол, объявлял, что вступает на «престол, ему, как сущему наследнику по правам, преимуществам и узаконением принадлежащий».

Мысль о том, что основание к престолу даёт кровь, не вполне исчезла и в это время, но не она была действенным юридическим принципом. В присяге Петру III подчёркивалось не его законное по крови право, а принцип завещательный: присягали Императору Петру Феодоровичу и по нём «по Высочайшей его воле избираемым и определяемым наследникам». Екатерина II вступила на престол посредством переворота. Таким образом, если в силу завещания вступали на престол Екатерина I (это можно признать с натяжкой, ибо коронование не есть распоряжение на случай смерти), Пётр II, Иоанн Антонович, Пётр III, то Анна Иоанновна, Елисавета Петровна и Екатерина II вступали в силу переворота. Хотя Елисавета Петровна была указана в завещании Екатерины I, но для неё Екатерина I не была последнецарствовавшей Государыней; и наконец, по тому же завещанию раньше её следовать должны были Анна Петровна с потомством. Сама Екатерина II, хотя назначила сначала наследником сына Павла, но потом хотела отменить это распоряжение в пользу внука Александра, но не успела этого привести в исполнение.

Прекращение агнатов (мужчин через мужчин связанных по крови с родоначальмиком) в доме Романовых со смертью Петра II было причиной того, что престол, перейдя в женские поколения, оказывался попеременно во власти разных фамилий, чем уничтожалась всякая преемственность идей в управлении государством. Помимо дочери Петра Елисаветы и дочери Иоанна Анны, Герцогини Курляндской, на престоле была фамилия Брауншвейг Люнебургская при управлении герцогини Мекленбург-Шверинской, затем фамилия Ангальт Цербская в лице Екатерины II, пока, наконец, представитель Голштинской линии Павел I, связанный по женской линии через мать своего отца Анну Петровну с династией Романовых, не установил порядок престолонаследия, во-первых поставленный выше воли царствующего Государя, а во-вторых устраняющий из основного порядка престолонаследия женщин и потомство, через женщин связанное по крови с родоначальником (когнатов). Согласно австрийскому образцу, он отнёс когнатское престолонаследие в субсидиарный порядок, который наступает лишь за отсутствием наличности агнатов (мужского поколения сыновей Императора).

Когда г. Корево (на стр. 75) приводит в доказательство того, что происхождение от родителей иноверцев не мешает занимать престола, факты царствования Иоанна Антоновича (его отец был протестант) и Петра III (он в качестве наследника Шведского престола был воспитан в лютеранстве и перешёл в православие в день объявления его Императрицей Елисаветой наследником престола), то его примеры недоказательны. Именно в устранение всех тех нежелательных явлений и произвёл реформу Император Павел. Неопределенность в преемстве престола при определении его волей каждого царствующего Государя побудила его установить преемство по системе, законом разработанной, а невозможность сохранить необходимую для династии культурную преемственность при наследовании женских поколений побудила его издать закон о допущении женских поколений лишь при пресечении всего мужского поколения сыновей Императора, то есть агнатов, с тем однако, чтобы наследование, перейдя к женскому лицу, снова происходило с предпочтением лица мужского женскому и при непременном условии принятия православия как самим лицом, до которого дошёл престол, так и следующим за ним наследником престола.

И в то беспринципное в вероисповедном отношении время установленным началом считалось не только, что Император может исповедовать только православную веру, но, при предполагавшихся бракосочетаниях лиц мужского пола Императорского Дома с иностранными принцессами, последние обычно принимали православие до бракосочетания. Так поступили и до введения Императором Павлом Учреждения Императорской Фамилии первые представители мужского поколения нового Голшгинского Дома царевичи Пётр III и Павел, вступавшие в брак до открытия престолонаследия. И принцесса Ангальт Цербтская приняла православие 25 авг. 1745 г. до брака с цесаревичем Петром Феодоровичем с наречением Екатериной Алексеевной. Также поступила и первая невеста Цесаревича Павла принцесса Вильгельмина Гессен Дармштадтская, в православии Наталья Алексеевна, повенчанная с ним 29 сент. 1773 г., и вторая его невеста принцесса Вюртембергская София Доротея, в православии Мария Феодоровна, повенчанная 26 сент. 1776 года.

Также Великий Князь Александр Павлович женился на принцессе Баденской, в православии Елисавете Алексеевне, после принятия ею православия, как значится в манифесте Екатерины II от 10 мая 179З г.; о том же свидетельствует её манифест об обручении 3 февраля 1796 г. Великого Князя Константина Павловича с принцессой Саксен Зальфельд Кобургской. Правило о необходимости принятия православия до бракосочетания с русскими князьями Императорского Дома настолько было общим правосознанием, что во время путешествий Великого Князя Павла по немецким дворам перед женитьбой, никому из возможных его невест и родителей их при семейных обсуждениях и в голову не приходила мысль о возможности оставаться при своём вероисповедании при выходе замуж за него.[18]

Учреждение об Императорской Фамилии ничего об этом правиле не говорит; это правило тогда не было основано на писаном законе, но его почти можно было считать нормой обычного права. Также перед бракосочетанием вел. кн. Николая Павловича его невеста, принцесса Прусская Шарлотта, согласно определенному требованию Императора Александра 1, приняла православие до брака и была наречена Александрой Феодоровной; Вюртембергская принцесса Шарлотта, в православии Елена Павловна, принимала православие до брака с Великим Князем Михаилом Павловичем. Первым неисполнением этого обычая со времени воцарения Голштинского Дома и даже со времён Петра I (цесаревич Алексей Петрович) был второй брак Великого Князя Константина Павловича с польской графиней Иоанной Грудзинской 13 мая 1820 года.

Игнорирование им обычая может быть объяснено отчасти и тем, что Великий Князь Константин Павлович в течение 20 лет неоднократно высказывал, что он ни при каких обстоятельствах на престол не вступит; а Император Николай Павлович в своих записках[19] приводит слова Государя Александра I, сказавшего ему, что «Великий Князь Константин, будучи одних с ним лет и в тех же семейных обстоятельствах, имел природное отвращение к сему месту и решительно не хочет наследовать на престоле». Великий Князь Константин подтвердил впоследствии отречением своим от престола, несмотря на уже принесенную ему по всей России присягу, что таково было его давнее убеждение, которое освобождало его от всяких ограничений в личной жизни, сопутствующих жизнь возможного кандидата на престол.

Однако, быть может, его действия и были побудительной причиной к внесению ясности в юридическое положение, и уже при первом издании Свода Законов 1832 г. Император Николай I формально запретил лицам мужского пола Императорского Дома, могущим иметь право на наследование престола, браки с особами другой веры до восприятия ими православной веры. Статья эта 142 (185 изд. 1906 г.) гласит: «Брак мужского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование престола, с особою другой веры, совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания (40)».

Позже мы будем говорить о спорах при толковании этой статьи, а теперь обращаем внимание читателя, что законодатель употребил выражение «могущий иметь право на наследование престола», в не выражение статьи 15 (37 изд. 1906) «имеющий на престол право», то есть разумел всякое мужское лицо Императорского Дома (агната), могущее оказаться престолонаследником, а не только уже состоящее престолонаследником.

Цель статьи этой, введенной Императором Николаем I, совершенно ясна – обеспечить престолонаследие от лиц, могущих по своему воспитанию не соответствовать основному требованию для монарха – представлять интимнейшее нравственное и культурное единство с своим народом. Таким требованием является в глазах закона происхождение от православных родителей и женитьба на православной.

Закон не может вникать во внутреннее настроение человека, но устанавливает, как минимум, внешний признак, по которому лицо может считаться соответствующим тем или иным требованиям. В данном случае критерием надлежащей внутренней готовности к восприятию православия он устанавливает момент его официального принятия со стороны принцессы, выходящей замуж за лицо Императорского дома. Если принцесса оставляет свое исповедание и принимает православие до брака, закон может предполагать, что она уже доказала этим готовность восприять новую для неё культуру и, следовательно, может воспитывать и потомство своё в духе православной культуры; если же до брака она не приняла православия, то тем самым она не показала готовности внутренне и культурно слиться с принявшей её страной и потому не может предполагаться в роли надлежащей воспитательницы лиц, могущих наследовать престол в соответствии с их священной задачей, и брак её является лишь делом личной жизни.

Та же мысль относится и к лицу мужского пола; если он не добился перехода своей невесты в православие до бракосочетания, то следовательно, он индифферентен к вопросам веры, что недопустимо для лица, принимающего освящённый сан царя: значит он дело личной жизни поставил выше безраздельной готовности принадлежать идее служить выразителем национально-религиозных идеалов своего народа.

Что именно так думал сам законодатель, вытекает из того, что

1) во-первых, эта статья имеет в скобках указание на ст. 40 (62 изд. 1906 г.), то есть внутренне связывается с этой статьёй, гласящей, что первенствующая и господствующая в Российской Империи вера есть православная, кафолическая восточного исповедания.

2) Во-вторых, под статьёй приводится ссылка на указ 5 апр. 1797 г. за № 17910. В этом акте, хотя нет соответствующего буквального постановления, но говорится, что Государь Российский есть глава Церкви: таким образом, сам законодатель вторично связывает своё требование с положением Государя в Церкви.

3) В-третьих, сам законодатель поясняет в каком смысле он называет Государя Главой Церкви в ст. 42 (64 по изд. 1906 г.), именно как верховного защитника и хранителя догматов Господствующей веры и блюстителя правоверия и всякого в Святой Церкви благочиния. Это положение Государь занимает по отношению к Церкви в силу своего рукоположения и миропомазания. Во время этого рукоположения на него низводится благодать, как видно из читаемой молитвы над ним, как для управления государством, так и для несения обязанностей перед Церковью.

4) Как мы увидим ближе при рассмотрении священного коронования и миропомазания, Государь является лицом с особым священным чином и потому должен быть к тому надлежаще подготовлен всем своим воспитанием. Удостоверением этого является его происхождение от православных родителей, женитьба на особе принявшей православие до брака и торжественное чтение символа веры вслух всего народа, предшествующее его рукоположению.

5) Под ст. 142 изд. 1842 года имеется ещё ссылка на Высочайше утверждённое заключение св. Синода от 24 апр. 1841 года.

Нам, в условиях эмиграции, нет возможности иметь его в распоряжении, и приходится удовольствоваться тем, что о ней говорит пр. Коркунов,[20] очевидно, её видевший при составлении своего курса. Вот что он пишет: «под ст. 63, Учрежд. Императорской Фамилии, содержащей это правило, бывшей первоначально ст. 142 Основных Законов приведена ссылка на Акт 5 апр. 1797 г., но в нём указанного правила вовсе не содержится. При составлении второго издания Свода Законов в 1842 г., несоответствие такой ссылки было, очевидно, замечено, и потому было испрошено Высочайше утверждённое заключение Св. Синода, указанное затем, как источник ст. 142-й и кроме того, сделана ссылка на ст. 40 Основных Законов, постановляющую, что Государь не может исповедовать иной веры, кроме православной».

Что касается указания пр. Коркунова, что в Акте 5 апр. 1797 года нет такого постановления, то мы знаем, что в нём однако есть указание на Императора, как на Главу Церкви, и потому законодатель был в праве ссылаться на этот Акт по внутренней связи ст. 142-й с постановлением Акта 5 апр. 1797 г. № 17910, как мог ссылаться и на ст. 40 в силу той же внутренней их связи. Так как требование ст. 142-й тесно связано с положением Императора, как церковного чина, то мы готовы допустить, что в 1841 г. обратились к Св. Синоду, как к церковной законодательной власти. В церковных правилах мы можем найти и некоторую аналогию ст. 142-й: так 36-е постановление Карфагенского собора требует, чтобы рукоположение в диаконство не раньше допускалось, чем рукополагаемый докажет, что он всех членов своей семьи привёл в православие. Хотя это постановление относится к другому совершенно случаю, но преследует ту же цель – иметь доказательства соответствующей внутренней настроенности лица и соответствия его житейских отношений с высотой аспирируемого сана.

Вот почему и агнаты, не соответствующие требованиям ст. 142-й, именно, или женатые на особах иной веры, не принявших до брака православие, или происходящие от родителей, из коих хотя бы один неправославный, являются в глазах закона не отвечающими требованиям престолонаследия, установленным для агнатов, и должны призываться в том порядке престолонаследия, который установлен, как субсидиарный. Основной порядок престолонаследия (агнатский) именно и создан для того, чтобы лица, могущие наследовать престол. могли отвечать основному требованию монарха – быть неразрывной частью своего народа и словом и делом исповедовать тот идеал, из недр которого создалась сама царская власть. Она была выращена историей русского народа и облеклась в Византийской Церкви в священные одежды, и сан её священный не может не предъявлять тех минимальных требований, которые ставят и Церковный и Государственный закон для соответствия с саном известных объективных данных в том, кто именуется верховным защитником и блюстителем правоверия.

XI. УКАЗ ИМПЕРАТОРА ПАВЛА О ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИИ 5 АПР. 1797 ГОДА И УЧРЕЖДЕНИЕ ОБ ИМПЕРАТОРСКОЙ ФАМИЛИИ ТОГО ЖЕ ЧИСЛА.

В оглавление книги

Для нас с именем Императора Павла связывается неразрывно его величайшая заслуга перед русской историей по прекращению того неопределенного положения, в котором оказывался Русский Императорский Престол при каждой перемене царствования и при постоянных переворотах и захватах верховной власти после Петра I в результате его законодательства. Если Императора Александра II справедливо прославляют за сравнительно безболезненно проведенную реформу освобождения крестьян, то нельзя не отдать должной дани и Императору Павлу за то, что он избавил всё последующее время от неопределенности в преемстве престола.

С отменой Петровского указа 5 февр. 1722 года он сделал монархию тем выше воли человека стоящим учреждением, которое соответствует её идее – быть выразительницей неизменного религиозного идеала, выращенного православным народом. Неизменности этого идеала соответствует и непоколебимость правил, регулирующих порядок преемства верховной власти. Те нарекания, которые справедливо обращаются особенно к последним годам жизни Павла I, когда он утратил обдуманность и уравновешенность в проявлениях своей воли и характера, обнаруживших уже прямое психическое расстройство, едва ли способны уменьшить его заслуги по установлению законного престолонаследия, одного из краеугольных камней монархии. Чуть не три века Римская Империя билась над этим вопросом: одно это показывает как важен этот вопрос для государства.

Любовь к законности была одной из ярких черт в характере цесаревича Павла, в ту пору его жизни. Умный, вдумчивый, впечатлительный, как его описывают иные биографы,[21] цесаревич Павел, в своей вынужденной до вступления на престол и тягостной бездеятельности, показал пример абсолютной лояльности по отношению к виновнице своего удаления от жизни. До 43 лет он находился под незаслуженным подозрением со стороны Императрицы матери в покушениях на власть, которая ему по праву принадлежала больше, чем самой Императрице-матери, вступившей на престол ценою жизни двух Императоров (Иоанна Антоновича и Петра III ). Устранённый от всякой активной деятельности Императрицей из боязни заговора, окружённый клеветниками, шпионами, лжецами, предателями, цесаревич уединялся среди своих интимных друзей и много времени посвящал размышлениям о государственных делах. Чувство отвращения к государственным переворотам и чувство законности было одним из основных стимулов, побудивших его к реформе престолонаследия, обдуманной им и решённой почти за 10 лет до её осуществления.

Французский посланник в Петербурге при Екатерине II Маркиз Сегюр в своих мемуарах полагает, что мысль о введении закона о престолонаследии и о приурочении его к коронации подана цесаревичу им в октябре 1789 года во время его прощальной беседы с ним в Гатчине. Беседа шла на тему о том, почему в других европейских государствах государи царствуют и вступают на престол один вслед за другим, а в России иначе. «Причину этих неустройств, говорил Сегюр, усмотреть нетрудно. Повсюду наследственность в мужских поколениях служит охраной народам и обеспечением государям. В этом заключается основное различие между монархиями варварскими и монархиями европейскими; успехами образованности обязаны мы этой твердости престолов. В России же в этом отношении ничего не установлено, всё сомнительно. Государь избирает себе наследника по своей воле, а это служит источником постоянных замыслов, честолюбия, козней и заговоров». «Согласен, сказал Павел, но что же делать? Здесь к этому привыкли: обычай господствует. Изменить это можно только с опасностью для того, кто это производит. Русские любят лучше видеть на престоле юбку, чем мундир». «Однако я полагаю, сказал Сегюр, что такая перемена к лучшему могла бы совершиться в какую-нибудь заветную пору нового царствования, например по случаю коронации, когда народ расположен к надежде, радости, доверию». «Да, я понимаю, отвечал Павел, целуясь с Сегюром, это можно бы испытать».

Но Сегюр ошибался, думая, что он подал мысль о законе престолонаследия. Ещё в предыдущем (1788) году, приготовляясь в поход на войну против Турции, ввиду могущих произойти в его отсутствие случайностей, цесаревич Павел подписал 4 янв. 1788 года совместно с женой Акт о престолонаследии, заранее им подробно разработанный. Он оставил ей ещё два письма, предусматривающие возможность, во время его отсутствия из Петербурга, смерти Императрицы Екатерины и его самого. Он и преподал на этот случай ей образ действий. В первом случае, Великая Княгиня Мария Феодоровна, его жена, должна была потребовать присяги Павлу, как Императору, а сыну его Александру, как наследнику.

Во втором, если бы кончина Екатерины II последовала после смерти Павла, то Великая Княгиня Мария Феодоровна должна была объявить Императором старшего сына Александра и быть правительницей до его совершеннолетия, определяемого в 16 лет. Цесаревич Павел вводил наследование по закону, как он выразился о мотивах издания Акта о престолонаследии в самом Акте, «дабы государство не было без наследников, дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения кому наследовать, дабы сохранить право родов в наследствии не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».

Ставя закон о престолонаследии выше воли монарха посредством присяги, которую каждый монарх должен дважды приносить: при вступлении на престол и при миропомазании, Император Павел выражал веру не в человека, свойственную закону Петра I, а в промысел Божий. После своего коронования в Успенском соборе, 5 апр. 1797 г. Павел тут же присягнул сам изданному Акту, который и был положен на хранение в Успенском Соборе; в полном собрании законов он записан под № 17910. В этом Акте содержатся, кроме правил о престолонаследии, также правила о правительстве и опёке, о правах Императрицы, самостоятельно занимающей престол, есть также постановление о вере Государя, который назван Главою Церкви.

В тот же день издан был другой Акт – Учреждение об Императорской Фамилии, (в полном собрании законов под № 17906) содержащий в себе постановления 1) о степенях родства в Императорском Доме, 2) о рождении и кончине Членов Императорского Дома и, о родословной книге. 3) о титулах и гербах и прочих внешних преимуществах, 4) о содержании Членов Императорского Дома, 5) о гражданских правах Членов Императорского Дома и 6) об обязанностях Членов Императорского Дома к Императору. Акты эти были составлены ещё в бытность Императора Павла Цесаревичем и подписаны им и его женой 4 янв. 1788 г.; им был придан характер семейного закона, но по обнародовании их 5 апр. 1797 г. им была сообщена санкция государственной власти и сила основных законов государственных.

Вместе с тем Акт 1797 г. явился этапом по пути установления в коренном вопросе – обеспечении непрерывности в преемстве верховной власти принципа законности, являющегося жизненным нервом самодержавного принципа в отличие от деспотической формы правления. Подчинение самой власти началам права содействовало развитию чувства законности и создания долга повиновения, на котором держится власть. Законность в России – создание самой верховной власти, а не результат её ограничения посторонними политическими факторами. Самый факт появления Актов Высочайшей воли, в особой форме изданных и служащих неизменной, непоколебимой основой, неприкосновенной и для Монарха, послужил началом для дальнейшего развития законности в последующее царствование, а смысле установления различных форм для изъявления воли монарха в порядке законодательном и исполнительном. Император Павел прежде всего нормировал порядок престолонаследия и порядок фамильного учреждения, соблюдать которые обязуются и клянутся при объявлении совершеннолетия их и наследник престола и все лица, по крови к Императорскому Дому принадлежащие (ст. 206 Основных Законов).

Учреждение об Императорской Фамилии явилось перенесением на русскую почву немецкого обычая, признавшего за высокодворянскими фамилиями право составлять корпорации с дисциплинарной властью над членами Дома. ;В немецких государствах эти семейные статуты наравне с правом, исходящим от государства, были параллельным источником права и регулировали не только внутренний семейный распорядок, но и вопросы престолонаследия. Эти статуты при введении конституционного режима частью вводились в состав Государственных законов, частью оставались дополнением к ним. У нас при введении новых Основных Законов в 1906 г. Учреждение об Императорской Фамилии составило часть Основных Законов, именно их раздел II, подлежащий особому порядку изменения, именно по усмотрению одного Государя, конечно, с соблюдением незыблемых законов о вере и о порядке престолонаследия, а также, согласно ст. 125 Основных Законов, поскольку эти изменения не касаются законов общих и не вызывают нового из казны ассигнования.

В порядке престолонаследия Павел I воспроизвёл целиком австрийские основные начала, установленные прагматической санкцией 19 апр 1713 года и принятые в некоторых других немецких государствах: Баварии, Саксонии, Вюртемберге. Что касается семейных статутов, то обычай составлять их в высококодворянских домах в немецком праве восходит к 14-15 веку. Обычное право давало этим Домам свойства союза с корпоративными правами. Вполне развитой вид придаётся этому учреждению романистической школой юристов 16 и 17 веков, которые признавала: domus universitas familia est lamquam civitas. Фамилии в договорах обозначались как corpora и за ними признавалось jus statuendi . Представителем Дома считалась совокупность полноправных членов – совершеннолетних агнатов.

Все эти статуты среди членов Дома перечисляли кроме агнатов и принцесс, происходящих от общего родоначальника через полноправные браки, супруг агнатов и их вдов во время вдовства. Кроме власти Дома в лице всех совершеннолетних агнатов, над его членами, была ещё дисциплинарная власть главы государства, простиравшаяся на всех членов Дома, исключая царствующих на других престолах, а также принцесс, вышедших замуж за агнатов другого равнородного Дома.

При толковании наших основных законов необходимо прежде всего уяснить смысл воспринятых нами реципированных основных юридических принципов немецкого семейного права и правил престолонаследия. Это касается в особенности понятий Царствующего Дома в широком и узком смысле, связи между принадлежностью к Царствующему Дому и правами престолонаследия, различия между основным и субсидиарным порядком престолонаследия, а также мысли, вложенной законом в идею первородства. Только путём выяснения этих понятий мы можем избежать ошибок г. Корево, отожествляющего принадлежность к Царствующему Дому с правом на престолонаследие и пользующегося правилами, регулирующими субсидиарный порядок престолонаследия, для толкования правил основного порядка.

Подобно тому, как историческое рассмотрение идеи царской власти и вложенных в неё понятий священного чина в Церкви показало нам, что она не мыслится иначе, как стоящей под высшими нормами Церковного идеала, её создавшего, а положение Императора в Церкви дало нам руководящие начала для оценки статей закона, констатирующих положение православия в русском государстве, с точки зрения канониста, исходящего из православного, а не лютеранского воззрения на Церковь – так историческое рассмотрение вышеуказанных реципированных нами юридических понятий немецкого права покажет нам, какие представления связываются с ними, и предостережёт от вливания в них того смысла, которого они не имеют. Невозможно при толковании статей основных законов ограничить их произвольным сопоставлением одна с другой, ибо каждая статья является продуктом или отражением сложного исторического процесса. Наше национальное миросозерцание, выросшее на почве православной культуры, ассимилировавшее римско-византийские юридические начала, воспринимало и немецкие юридические принципы, но при рецепции последних отбрасывало в конце концов от себя последние постольку, поскольку они обусловливались инославным миросозерцанием,[22] и принимало постольку, поскольку они могли быть восприняты без всякого ущерба для культуры православной.

XII. О СЕМЕЙНЫХ СТАТУТАХ. ОСНОВНЫЕ ЮРИДИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ НЕМЕЦКОГО ПРАВА, РЕЦИПИРОВАННЫЕ РУССКИМИ ОСНОВНЫМИ ЗАКОНАМИ: ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ К ЦАРСТВУЮЩЕМУ ДОМУ В ШИРОКОМ И УЗКОМ СМЫСЛЕ; О НЕОБХОДИМЫХ, ЕСТЕСТВЕННЫХ И СЛУЧАЙНЫХ ПРИЗНАКАХ ПОНЯТИЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ К ЦАРСТВУЮЩЕМУ ДОМУ. ОСНОВНОЙ (АГНАТСКИЙ) ПОРЯДОК И СУБСИДИАРНЫЙ ПОРЯДОК ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ. СОСТАВ ЦАРСТВУЮЩЕГО ДОМА (СТ. 126). СТ. 25 ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ. СТ. 27, 28, 29, 30, ТАКЖЕ 35. СТ. 128, 129, 130. ПРИНЦИП ПЕРВОРОДСТВА.

В оглавление книги

В монархических государствах Главы государства не могли ограничиться общим подданническим подчинением им со стороны Членов своего Дома, ибо интерес государства требует, чтобы поведение и жизнь Членов Царствующего Дома вызывали особое уважение к их личности. Ввиду этого они всюду подчинены особой семейной дисциплинарной власти царствующего Государя. Так было не только в Священной Римской Империи Германской нации, но и во всех немецких Домах после того, как отдельные государства выходили из подчинения Империи; так было и при воцарении Наполеона I, когда он в 1906 г. 30 марта издал «Statut de famille imperiale», внесенной позже в титул III органического сенатус-консульта 28 флореаля XII года; так сделал и Император Павел после того, как он оказался, после преждевременной смерти своего отца Императора Петра III, родоначальником царствующего в России Голштейн-Ротторпского Дома, по женской линии связанного через дочь Петра I Анну Петровну с домом Романовых.

В силу этого статута Члены Императорского Дома подчинены Государю не только, как Главе государства, в качестве подданных, но и как Главе Дома; ст. 219 Основных Законов говорит: «Царствующий Император во всяком случае почтен быть должен Главой всей Императорской Фамилии и есть на всегдашнее время попечитель и покровитель оной», а ст. 220 – «Каждый Член Императорского Дома обязуется к Лицу Царствующего, яко к Главе Дома и Самодержцу, совершенным почтением, повиновением, послушанием и подданством». Эта дисциплинарная власть Государя является дополнением и следствием принадлежности ему власти государственной, но не составляет её интегральной части. Она создаётся государством и им регулируется; она не оригинарна и не самостоятельна, а создаётся в интересах государства и осуществляется не во имя Дома; семейные законы, её регулирующие – семейные в том смысле, что изданы государственной властью для Дома, и отличаются от семейных законов, издаваемых от имени Дома, как такового.

Надо отличать эту дисциплинарную власть Царствующего Государя от общей семейной власти Дома, как корпорации, существующей независимо от того, царствует ли этот Дом или нет. Дисциплинарную власть Государя, как дополнительную к его государственной власти имеет ввиду ст. 222 Основных Законов, когда она предоставляет ему. как неограниченному Самодержцу, отрешать неповинующегося ему Члена Дома от связанных с его полномочием преимуществ, и притом единолично без участия агнатов. Согласно общим принципам немецкого права, содержанием этой дисциплинарной власти является: 1) право контроля над воспитанием всех принцев и принцесс Дома, 2) право разрешать и запрещать путешествия в иностранные государства, 3) право принимать всякие меры для спокойствия, чести и благосостояния Дома, 3) право давать н не давать разрешение на брак, каковое разрешение у нас в частности является дополнительными требованием к требованиям, установленным Церковью для законности брака (ст. 183 Основных Законов).

Но есть ещё другая (оригинарная) семейная власть, осуществляемая высшим семейным органом, совокупностью совершеннолетних агнатов, над Членами Дома, подчинёнными правилам, установленным этим высшим семейным органом. Так как эта власть не есть дополнение к государственной власти, а основана на самостоятельном правоисточнике, ином, чем государственное право, то ей могут в известной мере подлежать и подданные чужого государства, например, принцессы, вышедшие замуж за иностранных принцев. Эта семейная власть не исключает дисциплинарной власти Главы государства, существующей в силу особого отношения Дома к Главе государства, и может существовать подле неё и без неё, например, если Дом перестаёт царствовать. Если в наших основных законах Царствующий Император является Главой Дома с исключением всех агнатов, (это особенность русского права в сравнении с немецким), то за отсутствием в настоящее время Царствующего Императора, остаётся для Членов Нашей Династии оригинарная семейная власть агнатов.

Для большей ясности остановимся на терминологии, которая лежит в основе и всего дальнейшего изложения предмета. Агнатами называются мужские Члены Фамилий, происходящие от мужчин данной Фамилии, когнатами же являются женщины Фамилии, по крови ей родные, и мужчины через этих женщин происшедшие. Когнантин-принцесс, происшедших через мужчин по мужской линии, ещё называют агнатскими когнатами или полуагнатами ради обозначения их большей близости к мужскому поколению. Когда наследование переходит в женское поколение, то когнаты – потомки принцессы, через которую Престол переходит в женскую линию, становятся агнатами. Так Члены Голштейн-Готторпского Дома со времени Петра III стали агнатами, будучи до вступления на Российский Престол Петра III, сына Анны Петровны, со времени её замужества за герцогом Голштинским, когнатами по отношению к Дому Романовых. Совокупность потомков одного родоначальника называют линией. Линия составляется через прародительскую чету и её потомков, происшедших через законные равнородные браки. Каждый Дом составляется из нескольких линий, зависимых одна от другой. Чем выше поднимаемся мы по лестнице отцов, тем возрастает число линий, стекающихся к общему предку. Юридическое расчленение Дома по линиям имеет громадное значение в наследственном праве.

В немецком праве всякий Дом hochadelig, то есть высокодворянский, царствующий и царствовавший является совокупностью родственников, происшедших от первого приобретателя территориального верховенства, у нас же Императорский Дом составляет совокупность родственников, происшедших от Создателя Учреждения об Императорской Фамилии – Императора Павла, как то видно из его Акта 5 апр. 1797 г.

Выше мы сказали о наличности двух дисциплинарных властей, власти совокупности агнатов и власти Царствующего Государя. Круг лиц, подчинённых той и другой власти не совпадает; ввиду этого и отличают понятие Царствующего Дома в широком и узком смысле. Первый обнимает собой всех происходящих от одного общего родоначальника (имп. Павла), агнатов и когнатов вместе с супругами и вдовами и в немецком праве ещё через особые юридические акты поставленных наравне с происшедшими по крови от общего родоначальника. Царствующей же Дом в узком смысле означает совокупность всех подчинённых власти Царствующего Государя. В первом случае налицо корпорация, в которой и Глава Государства – первый среди равных, во втором Глава Государства – Глава над подчинёнными.

Понятие Дома в широком смысле подразумевает и наши основные законы, говоря в ст. 35 (изд. 1906 г.) о возможности перехода престола в такое женское поколение Императора, которое уже царствует на другом престоле; таким образом, в понятие Дома входят когнаты, вышедшие из круга лиц, подчинённых дисциплинарной власти Царствующего Государя в силу международного правового принципа, исключающего совместимость самостоятельного занятия Престола с подчинением дисциплинарной власти Главе чужого государства. Так оказывается, что могут быть лица, не теряющие способности к престолонаследию, но не принадлежащие к Царствующему Дому в узком смысле. Их положение другое: по ст. 126 Членами Императорского Дома являются все лица, происшедшие от Императорской крови в законном, дозволенном Царствующим Императором браке с лицом равнородного достоинства, но в силу ст. 133 Основных Законов «родившиеся от женского пола (когнаты) совершенно отличаются от родившихся от пола мужского (агнатов), и потому счёта в родстве с Императором для получения титула, пенсии и приданого вести не должны, а пользуются всем оным по праву, отцу их принадлежащему и ничего от Государства и от Главного Управления Уделов требовать не имеют». Также принцессы, вышедшие замуж за равнородных принцев, вступая в Дом мужа, выходят из подчинения дисциплинарной власти Царствующего Государя, но не теряют принадлежности к Царствующему Дому в широком смысле и могут подлежать некоторому контролю со стороны агнатов Дома.[23] Царствующий Государь, в силу указанного международно-правового принципа, не подчинен ничьей семейной власти, пока царствует, но он не перестаёт принадлежать к составу Дома ни во время царствования, ни после, в случае отречения от престола, осуществляя в последнем случае и права агнатов и не лишаясь преимуществ и имущественных прав, вытекающих из принадлежности к Дому.

Известный ученый Рем считает, что в немецком праве можно принадлежать к Царствующему Дому и не иметь ни прав престолонаследия, ни участия в семейном законодательстве, не иметь иных привилегий, кроме однако почётных прав и прав равнородства. Но нельзя быть Членом Царствующего Дома в узком смысле, не будучи Членом Царствующего Дома в широком смысле подобно тому, как нельзя иметь прав гражданства в государстве, не принадлежа к его подданным.[24] Противоположность одного понятия к другому можно ещё определить, говорит Рем, как понятие Царствующего Дома в государственно-правовом смысле (Царствующий Дом в узком смысле) и в семейно-правовом смысле (Царствующий Дом в широком смысле).

Принадлежность к Царствующему Дому влечёт за собой ряд прав и обязанностей (по 25 статье Основных Законов принадлежность к Царствующему Дому в широком смысле является первым условием для престолонаследия); одни из этих прав и обязанностей являются необходимыми признаками этого понятия, иные естественными, иные случайными.

Необходимым следствием из свойства Дома, как корпорации, является обязанность Членов Дома к подчинению семейной власти Дома; из принадлежности к Дому высокого дворянства вытекает право на преимущества равнородства, то есть право заключать полноправные браки с лицами, принадлежащими к известному кругу. Для немецких царствовавших до 1918 г. Домов признаются равнородными браки 1) с членами всех царствовавших в то время или царствовавших после 1815 г. в Германии Домов, 2) с владетельными Домами, то есть принадлежавшим к Имперским чинам, 3) с вненемецкими европейскими Домами, царствующими или царствовавшими как международно-признанная династия в международно-признанных государствах. Из принадлежности к семье Главы государства необходимо вытекают права на известные почести при дворе и в государстве, на титул, церемониальные права и на некоторые привилегии в международном общении.

Естественными по определению Рема, но не необходимыми следствиями принадлежности к Царствующему Дому является в Доме: при совершеннолетии участие в осуществлении семейной власти агнатов, права на содержание из семейного имущества и, при известных условиях, на владение, управление, пользование и распоряжение им; в государстве же естественным последствием, но не необходимым является право на престолонаследие. Естественность, а не необходимость данного права вытекают из того, что повсюду право ставит для занятия Престола и ряд других условий, помимо принадлежности к Дому, так: исповедание определённой религии, известную неопороченность. По этому поводу Рем пишет: «Осуждение к исправительному дому и отнятие гражданской чести имеет следствием потерю права служить в войске и флоте и длительную неспособность к занятию общественных должностей, или продолжительную потерю прав, вытекающих из общественных выборов, потерю общественных должностей, достоинств, титулов, орденов и знаков отличия и неспособность получать общественные должности, достоинства, титулы ордена и почётные права, право голосовать, выбирать, быть выбираемыми или осуществлять иные политические права. Однако, несмотря на указание только в отношении общественного избирательного права и общественных отличий и несмотря на принцип наследственной монархии, надо принять расширительное толкование и признать, что кто подпадает этим судебным наказаниям теряет приобретенную хотя бы и рождением способность сделаться высшим Государственным органом – Государем, но от этого не теряется принадлежность к Царствующему Дому». (Op. Cit 381) Могут быть и другие условия для престолонаследия.

Случайными следствиями принадлежности к царствующему дому, то есть такими, которые вовсе могут не предполагаться, являются в Доме: участие в Фамильном Совете, право на придворный штат, а в государстве: права на регентство, на усиленную уголовную защиту чести, участие в высших государственных учреждениях, подчинение особому гражданскому праву, например, в смысле опёки, привилегированная подсудность, свобода от налогов, от воинской повинности.

Все эти права могут принадлежать разным членам Дома в самых разнообразных сочетаниях, не будучи непременно связаны между собой. В немецком праве одни предположения .могут существовать для престолонаследия, иные для участия в имущественных правах, иные для пользования фидеикомиссным имуществом на правах владения, иные для аллодиального на правах собственности.

Принцип равнородства касается только брачных прав семьи, не затрагивая самого вступившего в неравнородный брак. Член Дома, вступивший на чужой Престол, несёт меньшие обязанности к Дому, к которому принадлежит по рождению, и в соответствии с этим терпит умаление и в своих правах в этом Доме.

Что понятие принадлежности к Дому не обусловливает непременно права на Престол, показывают случаи, когда в немецком праве лицо по договору принимается в Дом определённо без прав престолонаследия: такие принятия, при чисто сословном характере немецкой монархии, и возможны, и происходят в действительности. Таковая принадлежность к Дому без прав престолонаследия возможна и при приобретении принадлежности к Дому чрез кровное происхождение от родоначальника. Так например агнатские принцессы, то есть происшедшие от родоначальника по мужской линии, состоят Членами Дома, но положительное право может, допуская субсидиарное когнатское наследование, дать право на Престол только потомкам этих принцесс, минуя их самих, но не лишая их принадлежности к Дому. В Имперском праве в Саксонском Зерцале предположением для права престолонаследия было отсутствие известных телесных или нравственных дефектов, а также отсутствие умаления церковных или гражданских прав, хотя бы данное лицо и принадлежало к Царствующему Дому. Так и теперь, наряду с принципом законного наследования в силу происхождения от родоначальника Дома, дальнейшим предположением для права престолонаследия является всюду принадлежность к определённому вероисповеданию без исключения однако из состава Дома. Так обстоит дело в Великобритании, Швеции, Норвегии, Дании, где от короля требуется протестантское исповедание; также в Сербии и для будущих поколений Царствующего Дома в Румынии и Греции требуется православная вера, а в Португалии, Испании – католическая; но исповедание там есть условие права на Престол, а не условие принадлежности к Дому. Также Австрийский закон, лишая Члена Царствующего Дома не-католика права на Престол, не лишает его принадлежности к Дому и связанных с ним преимуществ. Так и у нас, помимо принадлежности к Императорскому Дому, в числе вероисповедных требований от престолонаследника одним из предположений для его прав на Престол является исповедание православной веры. Примером показывающим, что и наши Основные Законы не отожествляют понятия принадлежности к Дому с правами на Престол, показывает между прочим наличность ст. 36 и 188, из которых одна лишает потомство от неравнородных браков принадлежности к Дому, а другая престолонаследия.

Все многочисленные приведенные нами примеры ясно показывают, что совершенно недопустимо отожествлять принадлежность к Царствующему Дому с правами на престол с одной стороны, а с другой предполагать, что все Члены Царствующего Дома обладают в силу одной принадлежности к этому Дому равными правами и преимуществами. Между тем оба эти допущения являются краеугольным камнем в построении г. Корево, для которого одной наличности принадлежности к Дому, определяемой родословной книгой Императорского Дома, достаточно, чтобы в очереди первородства наследовать Престол.

По методе г. Корево, если бы в порядке первородства оказался, например, Член Дома – нигилист, по форме исповедующий православие, заявивший, что он исповедует не монархический принцип Основных Законов, которому он в день совершеннолетия согласно 166 ст. Основных Законов (изд. 1857 г.) приносил присягу, в установленной в приложении IV к Основным Законам форме, а народный суверенитет, заявивший, что венчаться на царство он не будет, тем более, что никакой санкции в законе на этот отказ нет; далее, если бы он женился на особе, принадлежащей к какой-либо секте, и совершил тяжкое преступление – то, так как Основной Закон, по методе г. Корево, нигде не говорит о недопущении такого лица к Престолу, такое лицо, несмотря но всё это, по закону могло бы быть призванным на Престол.

К счастью, ничего подобного нет, и наши Основные Законы устанавливают целый ряд положительных предположений для занятия трона, кроме принадлежности к Царствующему Дому и права первородства. Хотя казус, приведенный нами – лишь академического свойства и едва ли в действительности возможен, но всё же a priori невозможно допустить, что Основные Законы так были бы редактированы, что такое престолонаследие было бы теоретически возможным. Законы о престолонаследии держатся не метода исключения, а предполагают соответствие престолонаследника ряду положительных требований.

Разнообразие прав и преимуществ членов Императорского Дома существует и у нас; мы уже видели, что когнаты, при известных условиях, могут наследовать Престол, а между тем они в силу ст. 133 не имеют целого ряда преимуществ на титулы, содержание и проч. Равным образом агнаты имеют различные титулы, различные права на содержание и могут не иметь прав наследования Престола, например в силу преступления (например, за тяжкое преступление русский уголовный закон лишает всех прав состояния, и осуждённый судом за таковое, не может наследовать Престол) или в силу неисполнения вероисповедных требований.

Г. Корево постоянно ссылается на ст. 25, гласящую: «Императорский Всероссийский Престол есть наследственный в ныне Царствующем Доме», и считает, что принадлежность к Императорскому Дому уже сама по себе независимо от каких-либо других предпосылок, устанавливает право престолонаследия, для которого требуется только первородство. Но подобные определения, констатирующие права определенного Дома, или вновь его устанавливающие, как например, в Германской Империи, существуют всюду. Так Саксонская Конституция устанавливает: «Die Krone ist erblich im dem Mannesstamme des Sachsischen Furstenhauses»; Брауншвейг Люнебургская: «Die Regierungvird fererbt in dem Furstlichen Gesammthause Braunschveig-Lunenburg», и многие другие конституции делают соответственные постановления; но нигде с этим не связывается представление о безусловном праве престолонаследия.

Во всех этих статьях устанавливается лишь, как первое основное условие для права на Престол, принадлежность к определённому Дому в широком смысле. Что и наши Основные Законы разумеют в ст. 25-ой Дом в широком смысле, явствует из того, что они допускают в ст. 35-ой престолонаследие для лица, занимающего другой Престол, следовательно неподчинённого дисциплинарной власти Царствующего Государя и потому не входящего в состав Дома в узком смысле.

Состав Императорского Дома устанавливается в ст. 126-ой положительными признаками: «Все лица, происшедшие от Императорской крови в законном дозволенном Царствующим Императором браке с лицом соответственного по происхождению достоинства, признаются Членами Императорского Дома». Принадлежность к Императорской крови предполагает происхождение от Императора Павла согласно Акту 5 апр. 1797 г. через браки, удовлетворяющие вышеуказанным условиям. Статья 134 особо упоминает вновь, что «дети, рождённые от брака, на который не было соизволения Царствующего Государя, не пользуются никакими преимуществами, Членам Императорского Дома принадлежащими». Статья же 188 говорит о status'е детей от неравнородных браков. «Лицо Императорской Фамилии, вступившее в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному Дому, не может сообщить ни оному, ни потомству, от брака сего произойти могущему, прав, принадлежащих Членам Императорской Фамилии». Доказательством сопричтения к поколению Императорскому является, согласно ст. 142 изд. 1906 г., внесение имени в родословную книгу, в которую заносятся по повелению Императора все рождения и смерти в Императорском Доме, согласно ст. 137 изд. 1906 г. Вот, согласно ст. 25, первым основным условием для престолонаследия является принадлежность к составу Императорского Дома в широком смысле, определяемого Актом 5 апр. 1797 г. и ст. 126 Основных Законов.

Император Павел, как мы видели, имел своей главной задачей устранить ту неопределенность в наследовании Престола, которая вытекает из государственной концепции Петра I и ставила Престол в зависимость от всякой случайности, лишая управление государством всяких традиций. Он сам в Акте 5 апр. 1797 г. выразил свою цель словами: «дабы государство не было без наследника и дабы наследник был всегда назначен законом самим». Он поставил своей задачей установить во-первых, твердые принципы наследования среди агнатов, намечавшиеся в допетровскую эпоху силой обычая; затем, дабы государство не было без наследника, он не желал слишком суживать круг лиц, могущих наследовать Престол и допустил, как крайность, наследование женских поколений; но в то же время, дабы дать устойчивость традиции в управлении, Престол, перейдя к женскому поколению, потом опять должен был переходить с предпочтением мужского пола женскому.

Средством для воплощения идеи ему послужили австрийские законы, дававшие готовые формы для осуществления его идеи в виде установления двух порядков престолонаследия: основного-агнатского и субсидиарного-когнагского. В агнатском престолонаследии по немецкому праву действует преемство по кровной близости по принципу «Blut fliesst abv a rts , es klimmt nicht – кто по крови ближе всех стоит к последнему обладателю трона, тот ему и наследует. Решает близость крови, не близость степени. Сын старшего сына предпочитается собственному второму сыну. Наследование идёт не по степеням, а по линиям. При наследовании по линиям действует право представления, и самый отдаленный потомок вступает на место своего ранее умершего предка, и переход в другую линию возможен только, если в старшей линии нет более ни одного, хотя бы самого отдалённого потомка, способного к престолонаследию.

Это именно и устанавливают наши Основные Законы, как мы сейчас увидим. Прежде всего они в ст. 27 устанавливают два порядка престолонаследия, основной для мужского пола по праву первородства и субсидиарный для женского пола по праву заступления, то есть для обоих порядков применены совершенно различные принципы. Ст. 27 гласит: «оба пола имеют право к наследию Престола; но преимущественно принадлежит сие право полу мужскому по праву первородства; за пресечением же последнего мужского поколения, наследие Престола поступает к поколению женскому по праву заступления». Затем идут две статьи 28 и 29, устанавливающие наследование по линиям в порядке первородства; именно ст. 28-я говорит: «посему наследие Престола принадлежит прежде всех старшему сыну Царствующего Императора и по сем всему его мужскому поколению», а ст. 29 говорит: «по пресечении сего мужского поколения наследство переходит в род второго сына Императора и в его мужское поколение; по пресечении же второго мужского поколения, наследство переходит в род третьего сына и т. д.».

Следующая же статья 30-я говорит уже о субсидиарном порядке престолонаследия, особенно подчеркивая его субсидиарность допущением его лишь, по пресечении последнего поколения сыновей Императора, когда Престол переходит к женскому поколению последнецарствовавшего. Статья 30-я спешит восстановить и при переходе в женские линии опять порядок предпочтения мужского лица женскому, делая исключение лишь для того женского лица от «которого право беспосредственно пришло».

В нашу задачу входит лишь изучение первого – основного порядка престолонаследия – агнатского. Важно прежде всего уяснить, кого разумеет законодатель под сыновьями Императора. Разъяснение этому дает ст. 129 Основных Законов, которая говорит, что «все младшие сыновья Императора или младшие Его поколения, то есть все, кроме первородного, считаются по рождении своему, яко сыновья Государевы». В силу ст. 130 «вторые и все младшие сыновья старших поколений, яко сыновья определенного для заступления Престола, считаются наравне с сыновьями Государевыми с предоставленными для них правами». В противоположность сыновьям Государевым закон наш знает Государевых детей, о которых говорит ст. 128-я: «Старший сын Императора и все старшие от старшего поколения происшедшие, доколе Фамилия Императорская, существует, уважаются и почитаются, ввиду Императора, яко наследники Престола и носят наименование Государевых детей».

Для уясненная этих терминов сам Император Павел в §§ 16 и 18 учреждения 5 апр. 1797 г. за №17906 дал пояснения примерами для всех последующих рядов поколений Императорской крови. «Дабы всё вкупе ясно изображено было, и чтобы никто под видом справедливости некоторого двоякого толка изречением всего нашего учреждения не представил, назначаем мы точный оному смысл объяснить именами, предполагая в пример наших двух сыновей, Александра и Константина, в виде размноженных их фамилий, а посему определяем, что I ) Константин, яко младший наш сын, не имея права к наследованию Престола, доколе мужское поколение Александрово не пресечется, получает всё определенное для Императорского сына... 2) Александр, старший наш сын, по праву наследства почитается наследником и наследное имеет содержание. Дети его, происходя от наследника Престола, быть должны в виде детей Императора, и для того старший его сын считается наследником и пользуется титулом, содержанием и всеми прочими преимуществами для последних нами предположенными. Второй сын и все прочие его сыновья, хотя по родству нам уже внучата, но титул и содержание получают равное с назначенным для Великого Князя Константина. Дети второго сына сына нашего Александра на равной будут степени с детьми Константина, и всё поколение его подобно и того правом пользоваться должно. Дети старшего сына сына нашего Александра разделение между собой иметь будут согласное с разделением, назначенным для детей наших, и старший потому будет наследник, а младшие получают равную степень в титулах и пенсиях с определенными для второго сына нашего, и так далее во все последующие ряды поколений Императорской крови. Из всего сказанного и заключается, что все старшие от старшего поколения происшедшие, доколе Фамилия Наша существует, почитаемы быть должны касательно до преимуществ и содержания, как наследники. Все младшие сих старших поколений, яко сыновья определённого для заступления Престола, считаться будут сыновьями Императора с предположенными для них правами».

Под это определение сыновей Императора подойдут все лица мужского пола от Царствовавших Императоров, то есть все агнаты Дома. Их порядок преемства и регулируется, как основной, в первую очередь в вышеуказанных статьях 28 и 29. Устанавливается наследование по линиям с предпочтением линии старшего сына, исключающей линии младших сыновей; дети и потомки старшего сына исключают еще живущего второго сына. В немецкой терминологии линия старшего сына именуется главной линией, а другие побочными; но в то же время понятие главной линии является относительным, ибо круг, лиц, входящих в неё изменяется в зависимости от того, кого из обладателей трона мы возьмём за исходный пункт; чем ближе он к нам в порядке времени, тем уже круг лиц, относящихся к главной линии. В линию отца, занимающего трон, включены все линии его сыновей. Наконец, главная линия в немецкой терминологии не есть непременно старшая, ибо, в случае занятия Престола младшей линией, если в старшей линии нет соответствующих требованиям закона наследников, эта младшая линия становится главной, по отношению к которой все другие являются побочными. Главной линией, таким образом, является линия царствующая, а все другие – нецарствующими линиями Царствующего Дома, хотя бы они были и старшими.

Прежде, чем перейти к принципу первородства и рассмотрению вложенных в него идей, надо указать на то, что весь этот агнатский порядок престолонаследия является именно основным, по отношению к которому наследование женщин и когнатов является порядком субсидиарным, не только у нас, но и вообще в немецком праве, откуда до мельчайших подробностей заимствованы все основные принципы нашего престолонаследия.

В большей части немецких государств наследование женщин и вообще когнатов или вовсе исключено, как в Пруссии, Ольденбурге, Кобург-Гота, Ангальте, Веймаре обоих Рейссах, в обоих Мекленбургах, или же -допущено субсидиарно, именно: в Австрии, Баварии, Вюртемберге, Брауншвейге, Гессене, Саксонии, Мейнингене, Шаумбургь-Липпе, Рудольфштадте, Зандергаузене и Вальдене (в Бадене при этом допускаются к престолонаследию только мужские потомки принцесс, но не они сами). Предположение против наследования когнатов всегда подразумевается в немецком государственном праве, и в семейных статутах, и это вполне понятно, ибо в основе системы наследования лежит ленное право; лены же в принципе наследовались только мужчинами, и наследственное право женщин вводилось, как особое исключение в силу особой Императорской привилегии. Так было сделано для Австрии в 1156 году и для Брауншвейг-Люнебурга в 1235 году.

В силу такого положения, при отсутствии особых законодательных определений, считалось возможным умалять наследственные права когнатов, установленные нормами семейных статутов, без их согласия, чего не допускалось в отношении агнатов. Так в Шварцбург-Зондергаузене, закон которого допускает к престолонаследию женские линии, при пресечении мужских, введением в Дом с правами престолонаследия князя Сиццо Лейтенбергского была отдалена возможность перехода к женским линиям без их согласия.[25]

В женских линиях порядок престолонаследия следует не праву первородства, а праву заступления, обратному праву первородства, так и названному в австрийском праве «Ruckvartsprimogeniturordnung». Из того, как он описан у нас при заимствовании из австрийского права видно, что таковым является он и у нас. Действительно призывается к престолонаследию прежде всего ближайшая родственница последнецарствовавшего представителя мужских линий, то есть самой младшей линии, ввиду порядка наследования в мужских линиях по старшинству линий; наследование женских линий таким образом пойдёт не от старших линий к младшим, а от младших к старшим. Призыв ближайшей родственницы последнецарствовавшего вносит ещё иной принцип в сравнении с наследованием мужских линий, ибо призывается лицо, ближайшее не по линии, а по степени.

При установлении у нас этого субсидиарного порядка наследования законодателю пришлось установить особые предписания на тот случай, когда Престол дойдёт до такого лица, которое и царствует на другом Престоле и исповедует иную веру. Ради того, чтобы избежать такого положения, когда не закон, а люди оказались бы вынужденными избирать носителя короны в силу пресечения мужского поколения агнатов и избежать связанных с этим смут, законодатель допустил к наследованию женские линии, но установил для наследующего в женской линии требование отречения от инославного исповедания с указанием, что, если этого отречения не последует, то он призывает к престолонаследию следующее лицо, отвечающее вероисповедным требованиям. Лишь в этом крайнем случае в (женских линиях) законодатель допустил отступление от вероисповедных правил, особо повышенных для всякого лица, могущего наследовать Престол и поэтому обязанного удовлетворять всем требованиям закона и принципов, вложенных в Императорское достоинство самой идеей этого учреждения.

Делать из этого факта допущения к престолонаследию лица, которое до открытия этого престолонаследия само исповедовало инославную веру, – допущения, сделанного законодателем лишь в крайнем случае и при том в порядке субсидиарного наследования – вывод, что, следовательно, законодатель индифферентен к созданию условий, могущих дать для трона наследника, отвечающего предстоящему ему сану, совершенно недопустимо. Между тем г. Корево (на стр. 24} делает заключение, что закон даже не требует от супруги такого лица перехода в православие и, следовательно, полагает он, возможен случай, когда супруга наследника, супруга Императора или Супруг Царствующей Императрицы оказались бы не православными. Действительно, в этом крайнем случае, такое положение возможно, но тотчас же новая воцарившаяся линия подпадает под все требования для агнатского престолонаследия и должна ассимилироваться в следующем же поколении.[26]

Если бы г. Корево обратил внимание, что законодатель допускает это положение в последней крайности, чтобы избежать ещё худшего положения, когда государство остаётся без наследника, и притом в субсидиарном, то есть исключительном порядке престолонаследия, и если бы он исходил из понимания царской власти, выработанного Церковью и вековыми традициями нашей истории, – то он едва ли бы в основу своего толкования поставил принцип индифферентного отношения к вопросам веры в одном из тех учреждений, которое стояло веками на страже нашей веры и высокой самобытной своеобразной культуры, составляющей смысл существования нашего государства. Забвение этого положения и лютеранизирование Императорского Дома уже показало свои плоды в печальную эпоху от Петра I до Павла I и едва ли придётся по сердцу русским людям, нуждающимся сейчас в восстановлении оплота своей веры и национальности в эпоху господства инородных и иноверных принципов в России.

Точно также принцип первородства, который хотят сделать каким-то абсолютным, безусловным началом, являясь объективным принципом, призванным регулировать порядок престолонаследия, вовсе не является таковым без предъявления всяких дальнейших требований к лицу, могущему наследовать Престол. Мы уже говорили о том, что принадлежность к Царствующей Фамилии есть лишь первое и основное условие для права на Престол; также и первородство не является абсолютным принципом, а лишь указателем пути, по которому надо искать престолонаследника, отвечающего требованиям закона; первый, в порядке первородства, отвечающий этим требованиям, и призывается к престолонаследию.

Именно так и понимается всюду принцип первородства. Государства, принявшие его, устанавливают и другие требования для престолонаследия, например, требование исповедания определённой религии, и, если лицо не отвечает этим требованиям, то закон призывает следующее за ним лицо в порядке первородства, то есть принципу первородства вовсе не усвояется того значения, что первое лицо в порядке первородства освобождается от всех требований закона. В этом же может нас утвердить и рассмотрение тех мыслей, которые связывались с идеей первородства.

Намеченный еще в Московскую эпоху, принцип первородства не был там абсолютным началом; при Иоанне III, во время борьбы между его внуком Дмитрием и сыном Иоанна Василием, он был нарушен, но нашёл себе защитников в лице бояр, положивших за него жизнь (Князь Ряполовский). После он регулировал до конца Рюриковской династии порядок престолонаследия, а также и в новой династии до воцарения Петра I, занявшего Престол уже с нарушением порядка первородства. В Московскую эпоху этот принцип только чувствовался, как норма, могущая внести известный порядок, но он не был окончательно укрепившимся в сознании и был, конечно, далёк от облечения в стройную систему. Московское право вообще творилось ощупью, прецедентами и даже в законодательных памятниках закреплялись лишь нажитые обычаи без внесения новых разработанных принципов.

Облечение принципа в стройную систему было совершено Императором Павлом, реципировавшим его в том виде, как он был разработан в немецком праве. Как же смотрело на него немецкое право? Один из классических знатоков княжеского права Rehm говорит: «Die Aufstellung ges Primogeniturorincips in Staatsgesetz druckt aus dasz fur den Staat letztvillige Ferfungen unferbindlich sind durch velche Nachgeborenne den Forgeborenenen forgesetzt verden», то есть установление принципа первородства в государственном законе означает то, что для государства необязательны завещательные распоряжения, которые передают Престол послерожденным предпочтительно перед раньшерожденными.

Таким образом, в немецком праве недопустимы завещания, но допустимы соглашения об изменении очереди престолонаследия между лицами, могущими быть призванными к замещению Престола, и этим принцип первородства не считается нарушенным. Рем допускает такие соглашения не только между отдельными лицами, но и между целыми линиями и даже отдельными Домами. «Auch hier, говорит он, ber Ferfassungsatz fon der Reihenfolgen der Linien nach dem Alter nicht ferletzt denn dieser Rechtssatz bedeutet nur: Ausschlusz fon gekorenen Erben (testamentarischer Thronfoegebestimmung), nicht Ausschlusz fon Fertragen velche in bezug auf Thronfolgereihe lediglich als Rangsausveichung virken». То есть, и в этом случае конституционный принцип наследования линий по старшинству не нарушается, ибо этот юридический принцип означает только исключение наследников, определённых,через завещательное распоряжение, а не исключение договоров, которые в отношении порядка престолонаследия касаются уступки очереди. Если выполнение этих договоров в государстве делает необходимым соответственное изменение в государственном законе о престолонаследии, то этим не затрагивается их обязательная сила в недрах Дома подобно тому, как действительность международных договоров не зависит от того, что их выполнение зависит от проведения их в палатах.

Такие суждения не остаются в области доктрины, а, напротив, в течение 19 века были нормами положительного немецкого права. Так Греческий Король Оттон в 1836 г. условно отказался от Баварского Престола, уступив своё право и право своей линии на занятие Престола, при наличии известных условий, линии послерожденной; при предоставлении ему апанажей в Баварской Палате на это посмотрели, как на субъективное изменение в порядке престолонаследия, не покушающееся на объективное право, установленное государственным законом. Так Основной Закон Шварцбург-Зондергаузена от 8 июня 1837 года устанавливает наследственность Престола в мужском поколении Княжеского Дома по праву первородства и по порядку линий. В случае полного прекращения мужского поколения в Княжеском Шварцбургском Общем Доме Престол по закону переходит к женской линии. В 1896 г. были изданы новые законы о престолонаследии для Шварцбург-Рудольштадта и Шварцбург-Зондергаузена, которые признали для своих государств соглашение о наследовании, состоявшееся между Домами Рудольштадта и Зондергаузена в лице всех агнатов Дома. В качестве их представителей выступали оба царствующих Государя, а со стороны Дома Зондергауэена еще брат Государя, принц фон-Лейтенберг, происшедший от неравнородного второго брака покойного Князя Фридриха Гюнтер фон Рудольштадт, затем двоюродный брат царствующего в Рудольштадте Государя в качестве равнородного агната Шварцбургскаго Общего Дома; оба агната Зондергаузеновского Дома уступили этому новому агнату очередь престолонаследия в Рудольштадте и дали ему право престолонаследия и в Зондергаузене. Для сообщения юридической силы этому соглашению в государственном праве был издан в каждом из государств соответствующий закон. Изданный 1 юня 1896 г. в Рудольштадте закон гласит: «К наследованию нашего княжества, в случае нашей смерти без мужского потомства, в силу состоявшегося 21 апр. 1896 г. между всеми агнатами Княжеского Общего Дома призывается Князь Сиццо фон Лейтенберг и его потомство, а, в случае отсутствия такового, агнаты Дома Зондергаузена, в силу Княжеского семейного Статута от 7 сент. 1713 года».

Эти примеры вполне согласные с сословно-правовым строением немецкой монархии, число которых можно было бы увеличить, показывают, что принцип первородства на месте своей родины, где он разработан, вовсе не имеет того абсолютного значения, которое хотят у нас в него вложить, и имеет своей целью лишь исключить вмешательство завещательной воли царствующего Государя. Если этот принцип допускает нарушение его волею людей, то тем боле допустимо, что он может быть подчинён другим объективным нормам, вытекающим из самого закона и идеи того самого учреждения, в котором принцип первородства призван быть регулятором, лишь указывающим путь искания наследника, соответствующего требованиям закона. Но принцип этот никоим образом не утверждает, что все следуемые в очереди по праву первородства в силу одного этого уже призываются к престолонаследию.

XIII. ПРИНЦИП РАВНОРОДСТВА.
Ст. 188 и 36 Основных Законов.

В оглавление книги

Согласно ст. 188 Основных Законов «Лицо Императорской Фамилии, вступившее в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному Дому, не может сообщить оному прав, принадлежащих Членам Императорской Фамилии. Дети следуют состоянию родителя, принадлежащего к худшему состоянию, по немецкому принципу «der a rgeren Hand». Достаточно взглянуть на браки Московских царей, чтобы увидеть, что Московской эпохе этот принцип был вовсе неизвестен. Если Иоани III был женат на Марии Тверской и во второй раз на Софии Греческой, то есть на представительницах владетельных или царствовавших Домов, то в браках последующих Царей встречаем мы по преимуществу браки на подданных: Василий III первой женой имел Соломонию Сабурову, второй Елену Глинскую, Иоанн IV Анастасию Романову; Феодор Иоаннович Ирину Годунову, Михаил Феодорович Марию Долгорукую и Евдокию Стрешневу; Алексей Михайлович Марию Милославскую и Наталию Нарышкину; Пётр I Евдокию Лопухину и Екатерину Алексеевну.

Роды, к которым принадлежали эти лица, большей частью вовсе не занимали суверенного в государственном смысл положения или утратили его давным давно к моменту их бракосочетания поступлением на Московскую службу, не говоря уже о том, что среди них встречаются и лица низшего социального положения, как Екатерина, жена Петра I. Перемена наступает с воцарением в лице Петра III Голштейн-Готторпского Дома. С ним начинаются браки на немецких принцессах из Царствующих в немецких государствах Домов. Так Пётр III был женат на принцессе Ангальт-Цербстской, Павел I в первый раз на принцессе Гессен-Дармштадтской, во второй раз на принцессе Вюртембергской, Александр I на принцессе Баденской, Великий Князь Константин Павлович в первый раз на принцессе Саксен Зальфельд Кобургской, Николай I на принцессе Прусской, Великий Князь Михаил Павлович на принцессе Вюртембергской.

Перед тем, как Великий Князь Константин Павлович женился во второй раз 12 мая 1820 г. на польской графине Иоанне Грудзинской, последовал манифест Александра I от 20 марта 1820 года, по которому лица Императорской Фамилии, вступая в неравнородный брак, не могли сообщать преимуществ, принадлежащих Членам Императорской Фамилии, другому лицу, и дети от такого брака не имели права наследовать Престол. Понятие неравнородства было принесено из немецкого права, где оно составляло сложные таблицы расчетов, сложностью своей напоминающие наше старое наследственное преемство служебных отношений в Московскую эпоху, известное под названием местничества, хотя оно было нечто от него совершенно отличное. Статут каждого высокодворянского Дома определял, какой брак признаётся для его членов равнородным; право это могло быть писаным или составлять домашний обычай, наличность которого удостоверялась семейным советом; поскольку не устанавливал правил статут Дома, применялось общее княжеское право.

Чтобы определить основные его черты, приходится заглянуть несколько назад, в немецкую историю. Одним решающим моментом для возникновения этого понятия считают время 14 века, именно был ли Дом свободным или несвободным в то время. Другие считают, что последнее воспоминание о несвободе рыцарского сословия исчезло в 14 веке, и что принцип равнородства высокого дворянства в новое время 17 и 18 века не связан ни исторически, ни юридически с средневековым принципом 14 века, который нашёл свой конец много раньше, чем возник новый принцип. Именно тот первый принцип был прикончен рецепцией римского права в 1450-1550 годах в Германии. Римское же право позднейшей эпохи не знает ограничения браков между свободными; мать по римскому праву, независимо от принадлежности к более высшему или боле низшему сословию в сравнении с мужем, разделяет всегда состояние мужа, а дети следуют состоянию отца.

При господстве в юридической литературе до второй половины 17 века в Германии римских юридических принципов, брак лица высокого дворянства со всяким свободным лицом считался равнородным. Но уже с начала 17 века высокодворянские Дома начали вводить в свои статуты, а затем и судебная практика и литература во второй половине 17 века стала проводить взгляды, что в Домах, принадлежащих к чинам Священной Империи, только равнородные браки дают право наследования. К половине 18 века этот принцип утвердился. Основой для него послужило то же стремление, что и выросшему с конца 15 века принципу первородства и неделимости территории, именно желание поддержать блеск и положение Дома. Такое намерение ясно указано в договоре о наследстве между Брандербургами и Гогенцоллернами 30 янв. 1707 года, а также и в Имперской избирательной Капитуляции 1742 г., то есть в Имперском Законе. «Nicht eines der geringsten ist so zum perpetuirlichen flor und lustrу durchlautigster Hauser vas grosses beitragen Kann das ein hohes Gebluth sich auch mit gleichen seines Standes und Herkommens ferbinde und nicht durch ungleiche geringe Heirathen ferkleinert und fer a tlich gemacht verde».[27] На сравнительную недавность принципа равнородства указывает и то, что в средние века князь противополагался барону и графу, а в новое время они стоят вместе; изменилось и понятие князя. С 16 века графы и бароны являются членами Имперского Совета Государей; новое понятие князя употреблялось для обозначения части Имперского Рейхстага, как особого чина.

В течение 16 века Рейхстаг получил твёрдую организацию и был разделен на три коллегии с точным обозначением участников: князья, графы и бароны составили одну коллегию; их объединила теперь принадлежность к одному чину. В положении высокого дворянства оказалась совокупность Домов, составляющих Имперский чин. Принцип признания равнородства между этими Домами образовался постепенно, ибо между князьями, графами и баронами была большая социальная разница, и самое положение их в коллегии Рейхстага было неодинаково; князья в ней занимали более влиятельное положение, подавая голоса поименно, а графы, сидевшие на одних скамьях с баронами, составляли голоса по куриям. В конце 8 века в немецком Рейхстаге было 56 отдельных голосов князей, 5 княжеских голосов по куриям и только 4 графских голоса по куриям; причём 5 княжеских голосов подавались 12 князьями, а 4 графских голоса 103 графами. Соответственно этому графские и баронские Дома и при браках не считались равнородными княжеским.

Из дальнейшего развития Имперского сословного права чинов пошло и дальнейшее развитие принципа равнородства, и преимущества равнородства распространились на принадлежащих к низшему дворянству, по крайней мере, на Имперских графов. Сами графы и бароны долго в силу их невысокого хозяйственного положения считали равнородными браки со всеми вообще свободными лицами. С 17 столетия принадлежность к Имперскому чину приобрела особо важное значение, ибо вступление в него было весьма затруднено и было связано, во-первых, с необходимостью владения территорий, подчинённой непосредственно Империи, а во-вторых, обусловливалось согласием Рейхстага. Дома, входившее в этот чин до 1600 года, составили старые княжеские и графские Дома, а вошедшие после 1600 года отнесены к новым княжеским и новым графским.

Выгоды из этого разделения в смысле повышения родовой чести извлекли старые княжеские Дома; новые же княжеские Дома, вышедшие из старых графских и баронских, не могли не признавать равнородства браков с теми, из среды которых они только что сами вышли; для новых княжеских и графских фамилий считались равнородными браки с низшим дворянством. С средины 17 века расчёты ещё усложнились тем, что Император, не имея права вводить в Имперский сословный чин, мог однако давать сословные титулы; через получение княжеского титула появились Имперские графские Дома с княжеским титулом, появились, наконец, с титулами графов и баронов Дома, вовсе не входящие в Имперский чин (рыцарские), появились титулы Имперских баронов.

Между всеми этими Домами происходили сложные расчёты по равенству и неравенству родов при брачных сочетаниях; причем фактическое развитие уклонилось от строго логических выводов. Ясно только одно, что принцип равнородства вырос на почве принадлежности к Имперскому чину, входящему в состав Имперского Рейхстага, каковая мысль выражена в избирательной капитуляции Карла VII 1742 г. Там говорится о детях Имперских сословий от бесспорно известных мезальянсов. В Наполеоновское время большое количество Домов было медиатизировано и лишено через это непосредственного от ношения к Империи; это ещё более усложнило расчёты равнородства. Принцип равнородства регулировал браки среди дворянских родов, он же регулировал и брачные сочетания Царствующих Домов в силу уже их принадлежности к высокому дворянству и чисто сословного характера немецких государств.

Что касается княжеского общего права, выработанного относительно браков, то там установлены были до последнего времени следующие положения: 1) для всех Домов, принадлежавших к Имперским чинам, считается мезальянсом брак с лицами недворянского сословия, 2) для курфюрстских и старых княжеских Домов, то есть Домов, имевших до 1600 года право голоса и входивших в Имперский чин, считался при сомнении мезальянсом брак с лицами дворянских родов, не входящих в состав Имперских чинов, хотя бы и принадлежавших к дворянству, непосредственно подчинённому Империи, даже если они имели титул и ранг Имперского князя, Имперского графа и Имперского барона. Кроме Членов Домов, принадлежавших к Имперскому чину, равнородными по общему княжескому праву считаются потомки семей, которые царствовали в Германии после 1815 года, а также потомки вненемецких европейских христианских Домов, царствовавших или царствующих в качестве международно-признанных династий в международно-признанных государствах.

Принцип равнородства признан был до последнего времени только в немецких государствах Германии, а также в Австро-Венгрии, где действовало общее немецкое княжеское право. В России и этот принцип введен манифестом 20 марта 1820 года. В 1886 г. он был ещё усилен требованием для равнородства принадлежности к одной из царствующих династий, так, что из равнородства исключались прежде царствовавшие европейские Дома. В 1889 г. 23 марта Именным Высочайшим Указом вовсе запрещены Членам Императорского Дома браки с неравнородными лицами, но сила этого указа была несколько ослаблена Именным Указом от 11 авг. 1911 года, запретившего таковые браки только великим князьям и великим княжнам, разрешив их, таким образом, для князей и княжон Императорской крови.

Напротив, во всех других государствах, кроме немецких и России, то есть в Англии, Испании, Норвегии, Швеции Члены Царствующих Фамилий могут заключать браки полноправные для своего потомства с лицами, даже не принадлежащими к дворянству. Гарантией того, что брак будет соответствовать своему назначению и не будет понижать нравственного культурного уровня, всюду считается достаточными дисциплинарный контроль царствующего Государя. И в этих государствах, не знающих понятия равнородства, Лица Царствующих Домов могут посредством брачного договора исключить последствия, вытекающие из полноправного брака, то есть заключить по договору брак законный, но морганатический, в смысле непредоставления жене и детям прав, связанных с принадлежностью к Царствующему Дому.

Таким образом, и в этих государствах также возможны неравнородные браки, но принцип этот, имея здесь социальный характер, не имеет юридического характера и не замкнут в неподвижные рамки немецкого права, требующего иногда больших историко-юридических изысканий для определения наличности или отсутствия равнородства.

Институт этот подвергся жёстокой критике даже в Германии в научной литературе еще в половине V века. Тогда это сделал Роберт фон Мель, теперь в начале 20-го века сделал Рем. Он пишет:[28] «кто изучает с историко-юридической точки зрения принцип. равнородства, тот, без сомнения, придёт к заключению, что едва ли существует теперь повод сохранять принцип равнородства, как юридический принцип: ведь, он был введен тогда, когда агнаты Царствующего Дома не были подчинены государственной власти; теперь же, когда агнаты сделались подданными и, ввиду наличности дисциплинарной власти Государя, подлежат его контролю при заключении браков,– падает надобность в этом принципе, как юридическом принципе, ибо он для многих членов Царствующих Домов может просто сделать невозможным заключение браков». Против этого принципа ввиду его бесполезности создалась большая литература: против него писали Seydel , Schulze . Так как конституционные законы не определяют точно принцип равнородства, то литература рекомендует совершить его уничтожение через постановление семейных статутов, или через признание посредством этих статутов лиц неравнородных за равнородных. Так принцип равнородства, выросший на ленно-феодальной почве сословной Немецкой Империи, нигде не нашёл себе в другом месте в Европе применения; сослужив когда-то службу в смысле поддержания богатства и блеска Царствующих Домов, будучи продуктом той эпохи, когда агнаты не подчинялись власти Главы государства, он утратил смысл даже у себя на родине и подвергся там серьёзной критике.

Одновременно с утратой признания своей ценности у себя на родине, он был реципирован в 1820 г. русским законом и даже при составлении Свода помещён в незыблемую часть Основных Законов, а при пересмотре Учреждения об Императорской Фамилии ещё более усилен до размеров, неизвестных немецкому праву, ибо круг равнородных лиц ограничен Домами Царствующими или владетельными,[29] но неравнородные браки вовсе воспрещены великим князьям и княжнам.

Будучи продуктом феодально-аристократической среды, этот принцип совершенно чужд русскому праву, пропитанному римско-византийскими воззрениями, и едва ли имел своё оправдание в том raison d'etre, который дал ему жизнь в Германии – содействовать блеску Дома. Когда закон не ограничивается уяснением и определением живого юридического принципа, уже нормирующего жизнь путём обычая, а вводит совершенно чуждый принцип, он естественно создаёт искусственные побуждения для его соблюдения. Так поступил законодатель и в данном случае. В одной статье – 188-ой – он жене и детям лица Императорского Дома, вступившего в неравнородный брак, отказывает в status'e Члена Императорского Дома (обыкновенно создаётся для особы, с которой заключён морганатический брак, новая фамилия: так, жене Великого Князя Константина Павловича дано имя княгини Ловицкой; супруге Александра II – имя княгини Юрьевской и т.д.); в другой, 36-ой статье, законодатель говорит, что дети от таких браков не могут наследовать Престола.

Автор одной анонимной брошюры усматривает в этих постановлениях закона санкцию закона о неравнородных браках и выводит отсюда заключение о том, что, где не указано такой санкции, там, следовательно, закон совершенно безразлично относится к его неисполнению и не связывает для нарушающего его никаких юридических последствий. Мы позже скажем о том, как современная юридическая наука учит о санкции в государственном праве. Пока же скажем, что в данных постановлениях ст. 36 и 188, строго говоря, нельзя говорить о санкции.

Санкция предполагает наличность требований или запрещений и особенно уместна в уголовном праве. Здесь же при неравнородных браках тех лиц, кому они разрешены, даже нет налицо и нарушения закона. Напротив, морганатический брак может быть совершён с соблюдением всех церковных и государственных законов с разрешения Царствующего Государя, как это и бывает часто в действительности. Здесь никто ни за какое нарушение закона не наказывается, лишь заранее определяется status лиц неравнородных, вступивших в брак с Членом Императорского Дома.

Ещё два слова о принципе равнородства. Г. Корево на стр. 89 и 90 говорит, что «заключение браков лиц Императорского достоинства, при условии особых требований соответственного по происхождению достоинства, сопряжено с значительными затруднениями. Поэтому законодатель не мог де установить столь сурового правила, которое требовало бы от невест всех лиц мужского пола Императорского Дома предварительного восприятия православия. Как известно, пишет он, принцессы католического исповедания строго держатся своего исповедания, среди принцесс протестантских вероучений не встречается столь много особ, которые признавали бы преимущества православной веры и соглашались на её восприятие. Принцесс православных мало и то уже в родственных Домах. Суровость вероисповедных требований лишь увеличит число морганатических браков, и через это суживается круг лиц, имеющих права на Престол. Как же выйти из такого затруднительного положения? Г-н Корево выходит, стараясь искусственно извратить прямой смысл ст. 185-ой и сузить круг лиц, к которым предъявляются известные вероисповедные правила, то есть не останавливается перед возможностью внутреннего разложения Учреждения, созданного православием.

Можно бы искать выхода для облегчения браков лицам Императорского Дома в другом направлении – уничтожить чуждый русскому праву принцип равнородства, выросший в монархии сословной в совершенно чуждых нам исторических обстоятельствах. Казалось бы логичнее уничтожить институт нам не свойственный и всюду отвергаемый, чем разрушать тот, который вытекает из самой идеи царской власти, как учреждения церковного; ибо Русская монархия выросла не из сословий, а из Церкви и может игнорировать институты, созданные сословным строением, к тому же чужим, но не может игнорировать институтов, вытекающих из её органической связи с создавшей её Церковью.

Что касается незыблемости принципа равнородства, то не существует в светском праве lex in perpetuum valitura, и принципу незыблемых для монарха законов не может противоречить уничтожение его властью юридических принципов, уже не отвечающих более общему правосознанию и потерявших свой смысл. Как известно и наши незыблемые законы о престолонаследии подвергались изменениям: так, например, они не знали сначала при издании Акта 5 апр. 1797 г. принципа равнородства вплоть до 1820 г. А святость подвига православного царя и его сана не может быть ни усилена, ни ослаблена никаким иным блеском, никакими сочетаниями: можно по этому поводу вспомнить переписку Грозного с высокородной английской королевой Елисаветой; понятие равнородства – чисто сословное понятие и не может ничего прибавить к тому, что держится на самоцветном блеске нравственного подвига.

XIV. О НЕЗЫБЛЕМОСТИ ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ. ОБ ОСНОВНЫХ ТРЕБОВАНИЯХ ДЛЯ ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИЯ АГНАТОВ.

В оглавление книги

Постановления Основных Законов можно разделить на три разряда по способу их изменения 1) особо незыблемые для самого монарха, 2) те, об изменении которых возбуждать инициативу может только монарх и 3) те, которые могут быть изменены им единолично при соблюдении известных ограничений, вытекающих, как из ст. 125 Основных Законов, так и из наличности особо незыблемых законов, составляющих в нашем подразделении первую группу.

Что касается этой первой группы, ограничивающей монарха при всех проявлениях его власти, то одни постановления касаются правил престолонаследия, установленных в ст. 25-39, а другие вытекают из самого понятия царской власти, как Священного Чина, и её связанности в вопросах веры и Церкви. Это понятие воспринято нашими Основными Законами 1) в ст. 57 и 58 о священном короновании и миропомазании, 2) статьями 62-64 в отделе о вере и 3) во всех статьях, являющихся развитием принципов, установленных в главах о священном короновании и о вере; так напр. статья 185 в скобках содержит указание на ст. 62, как внутренне с ней связанную, а под собой содержит ссылку на тот же принцип, признающий Государя, как Главу Церкви, установленный в Акте 5 апр. 1797 г. за № 17910, которому присягает Государь дважды: при вступлении на Престол и при короновании. Содержание этого принципа указано, в ст. 64, устанавливающей, что Государь есть верховный защитник веры и блюститель правоверия. Под той же статьёй есть ссылка на акт церковного законодательства Высочайше утвержденное заключение Синода от 24 апр. 1841 года. Сначала будем говорить о статьях 25-39, касающихся порядка престолонаследия. В этот отдел отнесена первая часть постановлений Акта 5 апр. 1797 г. за № 17910. На присяге Государя и основывается их особая прецептивная для самого Императора сила.

На практике незыблемость эта понималась относительно, и не могло быть иначе, ибо нет светских законов вечных и все они продолжают существовать rebus sic stantibus. Незыблемость требует сохранения основной идеи закона – назначение наследника законом самим и независимости престолонаследия от воли царствующего Государя, устранение его воли от выбора конкретного наследника; она не может однако абсолютно устранить возможность издания правил общего характера, определяющих отношения будущие. Например, с изменением правовых воззрений возможно констатирование законом уже изменившихся в правосознании понятий Так например, не видно, почему Государь не может уничтожить принцип равнородства, не отвечающий более тем политико-юридическим воззрениям, которые его породили в 17 веке. Но Государь не может делать таких нововведений, которые поражают основную идею Царской власти – быть выразителем нравственного идеала народа и носителем власти, обязанным ею только Божьему Промыслу, а не многомятежного человечества хотению. Это понятие, как вытекающее из христианской религии есть в идее Закон Священный и потому составляет lex in perpetuum valitura.

На практике закон о преемстве Престола подвергался некоторым изменениям и после Павла I. В него вносились дополнения: так Император Александр I издал правило о неравнородных браках в манифесте 20 марта 1820 года. Там говорилось: «Мы признали за благо для непоколебимого сохранения достоинства и спокойствия Императорской Фамилии и самой Империи Нашей присовокупить к прежним постановлениям следующее дополнительное правило: если какое лицо из Императорской Фамилии вступит в брачный союз с лицом, не имеющим соответственного достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому Царствующему или владетельному Дому, в таковом случае Лицо Императорской Фамилии не может сообщить другому прав на наследование Престола». Правило это составило теперешнюю ст. 36 Основных Законов, а правило о непринадлежности к Императорскому Дому неравнородной супруги и детей от неравнородных браков – ст. 188, лишний раз показывая, что понятие принадлежности к Императорскому Дому и право на Престол не равнозначны и в глазах закона.

Хотя манифест 20 марта 1820 г. лишь дополнял правила престолонаследия, но он по существу их изменял, поскольку возможное потомство Лица Императорского Дома От неравнородного брака, могущего наследовать по праву первородства, этим нововведением от Престола устраняется. Это лишний раз показывает, что и в этом случае законодатель не усматривал в принципе первородства принципа абсолютного, которым он, впрочем, нигде и никогда не был. Он оставался лишь путеводной звездой к указанию очереди для престолонаследия, но нигде не выявлялся как единственное требование закона для престолонаследия.

В другое время другие прибавления были сделаны в незыблемой части Основных Законов в другие царствования. Так Император Николай I ввёл статьи 37 и 38 об отречении от прав на Престол; при кодификации законов о престолонаследии в женском поколении были заменены выражения «мой», «моей» словом «Император Родоначальник». Император Александр III в 1886 г. производил общий пересмотр Учреждения об Императорской Фамилии и совершенно изменил, между прочим, ст. 142-ю, а в 1889 г. восстановил действие прежней. У нас нет в распоряжении соответствующих актов для документального подтверждения, но и понятие равнородства менялось: то разумелись под равнородными лица только Царствующих Домов, то вместе с ними и лица Царствовавших ранее Домов.

Но понятию незыблемости Основных Законов и всему их смыслу и духу абсолютно противоречит издание Царствующим Государем конкретного, распоряжения по отношению к конкретному лицу Императорского Дома, касающегося его права на Престол. Сам закон указывает пределы влиянию воли Государя на престолонаследие. Так косвенно оно возможно по закону, поскольку закон предоставляет право Государю разрешать или не разрешать браки Членам Императорского Дома и тем косвенно влиять на права престолонаследия этого потомства, но он не может касаться прав престолонаследия самого лица, вступающего в брак.

Также при браке неравнородном Государь может его разрешить и не разрешить, но не может поражать права на Престол самого лица, вступающего в неравнородный брак, и дать права на Престол потомству от этого брака. Государь может разрешить и не разрешить брак с иноверной принцессой, но не может дать этим разрешением право на ту очередь престолонаследия, которую данное лицо утрачивает через таковой брак, как не может восстановить и потомству от этого брака его очереди престолонаследия, которая отдаляется происхождением от иноверных родителей в силу статьи 185 (об этом после). Государь не может своим распоряжением изменять права престолонаследия, вытекающие из самого закона. Поэтому применение ст. 70 Основных Законов изд. 1892 г. при определении правил престолонаследия абсолютно исключено.[30] Признание такового права было бы фактическим возвращением к принципам указа Петра I о престолонаследии, абсолютно исключенным Актом 5 апр. 1797 года.

Поэтому, когда г. Корево на стр. 72 и 73, в качестве примера изъятия из общих правил Учреждения об Императорской Фамилии, приводит Именной указ 15 июля 1907 года о даровании супруге и дочери Великого Князя Кирилла Владимировича титула Высочества и исправлении того юридического дефекта, который был в заключении этого брака 25 сентября 1905 г. без предварительного разрешения Государя, то здесь необходимо различать различное. Государь мог дать своё разрешение на состоявшийся брак, ибо давать и не давать такое разрешение законом предоставлено Его усмотрению, и тем самым ввести семью Великого Князя Кирилла Владимировича в состав Императорского Дома и дать через это ей права на равнородство, на титулы, на содержание и пр., чего семья Великого Князя Кирилла Владимировича была бы лишена без соответствующего разрешения Государя на брак; но Государь не мог устранить дефекты, не от его воли зависящие, а от воли закона, представляющего еще другие требования для престолонаследия в силу ст. 185-й. Введение семьи Великого Князя Кирилла Владимировича в состав Императорского Дома даёт потомкам его одно из условий для престолонаследия, вводя её в состав Императорского Дома. Государь, давая и не давая разрешение на брак, мог влиять на status потомства от этого брака, но не мог изменять status'а лиц в отношении престолонаследия, основанного на законе, ни в сторону ослабления требований закона, ни в сторону их усиления.

В Акте 15 июля 1907 года сказано: «Супругу Его Императорского Высочества Великого Князя Кирилла Владимировича именовать Великой Княгиней Викторией Феодоровной (она в 1906 г. приняла православие, уже после вступления в брак) с титулом Императорского Высочества, а родившуюся от брака Великого Князя Кирилла Владимировича с Великой Княгиней Викторией Феодоровной дочь, нареченную при Св. крещении Марией, признать Княжной крови Императорской с принадлежащим правнукам Императора титулом Высочества».[31]

Признаться, мы видим здесь лишь включение жены и дочери Великого Князя Кирилла Владимировича в состав Императорского Дома. Таким образом одно из условий для престолонаследия – принадлежность к составу Императорского Дома – дана этим Актом его потомству. Это было полным правом Государя, как Главы Фамилии, могущего давать и не давать разрешения на брак. Если же были другие юридические дефекты для прав Великого Князя Кирилла Владимировича и потомства его на Престол в порядке агнатского престолонаследия, вытекающие из Закона, то, во-первых, ни откуда не видно, чтобы данный Указ имел ввиду их устранить, а во-вторых, если бы и имел ввиду, то юридическим заключением из этого было бы то же, которое совершенно справедливо делает г. Корево относительно отречения Императора Николая II за своего сына Великого Князя Алексея: именно, что Государь не вправе изменять объективные нормы закона о престолонаследии, и таковой акт юридически был бы ничтожен.

Другой пример такого исправления дефекта, доступного воздействию воли Государя при наличности других независимых от его воли, являет собой история актов в связи с браком Великого Князя Михаила Александровича. Последний вступил в неравнородный брак 16 окт. 1912 г. с Натальей Сергеевной Брасовой. Государь Николай II указом 15 дек. 1912 г. и манифестом 30 дек. 1912 г. сложил с него возложенную на него обязанность быть Правителем Государства в случае смерти Императора Николая II до совершеннолетия Наследника Великого Князя Алексея и учредил опёку над его лицом, имуществом и детыми. Однако в марте 1915 г. Государь дал разрешение на уже состоявшийся брак, и брак, бывший доселе не только морганатическим, но и незаконным в силу ст. 183 Основных Законов, сделался чрез этот указ законным, а сын Великого Князя Михаила Александровича был признан его законным сыном, 29 сентября 1915 г. была снята и опёка, но прав престолонаследия потомству Великого Князя Михаила Александровича Государь дать не мог бы, ибо оно не имело его по закону, также отнять права престолонаследия у Великого Князя Михаила Александровича Государь не мог бы, ибо тот их имел, в силу закона.

Соблюдение законов о престолонаследии является границей для власти Государя; не противоречит этому положению и статья 222 Основных Законов, по которой «Царствующий Император, яко неограниченный Самодержец, во всяком противном случае (в случае неповиновения) имеет власть отрешать неповинующегося от назначенных в сем законе прав и поступать с ним, как с преслушным воле Монаршей». Что здесь не имеется ввиду неограниченная власть, видно уже из того, что ст. 125 Основных Законов ставит власти Государя при изменении статей этого отдела общую границу в соблюдении законов общих и в неистребовании новых из казны ассигнований. Но Государь связан ещё законами о престолонаследии и о вере. Слово «неограниченный» имеет скорее острие, обращённое в другое направление – в сторону агнатов; то есть Государь проявляет свою дисциплинарную семейную власть без участия агнатов.

Вполне убедительным доказательством того, что эта статья не даёт Государю прав лишать права престолонаследия, является помимо общего принципа незыблемости законов о престолонаследии, и источник этой статьи, именно § 71 Учреждения об Императорской Фамилии № 17906, из которого ясно вытекает, что под правами, которые имеются ввиду в сем законе, разумеются лишь права на содержание. Там говорится: «Расположив таким образом волю Нашу о содержании всего Нашего поколения и обеспечив каждого в получении ему определенного, хотя сим и дали Мы всем право получать и требовать принадлежащего, однако из всех сих данных преимуществ ненарушимым залогом поставляем иметь каждому из Фамилии Нашей к Царствующему Лицу совершенное почтение, повиновение и подданство, равномерно и миролюбное обращение в сохранении семейной тишины и согласия. Царствующий яко неограниченный Самодержец, во всяком противном случае имеет право от назначенного Нами отрешать и поступать с неповинующимся воле Нашей, и воле каждого, место Наше занимающего».

Связывая начало параграфа с концом, видно, что речь идёт о лишении Государем содержания неповинующегося ему Члена Императорского Дома; но ни прямо, ни косвенно, путём исключения из состава Дома, Государь не может лишать права на Престол. Весь смысл незыблемости закона заключается в определении Наследника законом самим и в изъятии престолонаследия из усмотрения Царствующего Государя. В силу закона (ст. 135-143) Император извещается о всех переменах в составе Императорского Дома (о рождении, браках, смерти) и об этом публикуется во всеобщее сведение; Он же ведёт родословную книгу, и запись туда является доказательством сопричтения к Императорскому Дому.

Правила о престолонаследии не ограничиваются ст. 25-39, составляющими отдел о порядке наследия Престола, но в значительной степени зависят и от других статей в иных отделах Основных Законов расположенных. Так в силу ст. 25 Основных Законов первым основным условием для престолонаследия является принадлежность к Царствующему Дому, а состав этого Дома определяется Учреждением об Императорской Фамилии. В отделе о степени родства есть ст. 126 и 134, которые определяют качества браков, от которых должны происходить Члены Императорского Дома; в отделе о вере ст. 63 устанавливает вероисповедание Императора; в отделе о браках ст. 185 предписывает лицам мужского пола Императорского Дома, могущим иметь права на Престол, совершать заключение брака с иностранными принцессами лишь по восприятии ими православия; следовательно в момент открытия престолонаследия закон требует от каждого наличности исполнения этого предписания.

Мы ещё вернёмся к ст. 185, пока же посмотрим, с какими предположениями связывается агнатское престолонаследие по Основным Законам:

В силу ст. 25, как мы говорили, требуется принадлежность к Императорскому Дому в широком смысле; состав Дома определяется ст. 126.
Требуется быть среди агнатов первым в порядке первородства, отвечающим всем остальным предположениям Основных Законов.
Принадлежность к православному исповеданию в силу ст. 63 и готовность к совершению священного коронования и миропомазания по чину православной Церкви, предписанному ст. 58 и предполагаемому статьёй 39.
Женитьба на принцессе, принявшей православие до брака по силе ст. 185.
Происхождение от родителей, принявших православие до брака в силу ст. 185.
Согласие данного лица на принятие священного подвига самодержавной власти, ибо по силе ст. 36 и 37 допускается отречение от Престола для лица, имеющего на него право; кроме того, по существу дела всякий подвиг не может не предполагать участия воли человека в его приятии. Когда Великий Князь Константин Павлович получил известие о присяге ему из Государственного Совета, он в письме от 3 дек. 1825 г. писал его председателю кн. Лопухину, «что в сем случае отступили от законной обязанности принесением мне неследуемой присяги, тем более, что сие учинено без моего ведома и согласия. Вашей Светлости и то должно быть известно, что присяга не может быть сделана иначе как по манифесту за Императорской подписью».[32]
В отделе о гражданских правах Членов Императорского Дома статья 65 изд. 1857 г. (соответствующего № изд. 1906 у нас нет) говорит: «При торжественном объявлении совершеннолетия лиц, по крови к Императорскому Дому принадлежащих, они присягают в присутствии самого Государя, как в верности Царствующему Государю и отечеству, так равно и в соблюдении прав наследства и установленного семейного распорядка». Присяга эта приводится в приложении IV к Основным Законам и составляет клятву в верности монархическому принципу, запечатленному в Основных Законах. Вот эта присяга: «Именем Бога Всемогущего перед Святым Его Евангелием клянусь и обещаюсь Его Императорскому Величеству моему Всемилостивейшему Государю... и Его Императорского Величества Всероссийского Престола Наследнику Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу Великому Князю... верно и нелицемерно служить и во всём повиноваться, не щадя живота своего до последней капли крови, и все к Его высокому Его Императорского Величества Самодержавию, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать и оборонять, споспешествуя всему, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной относиться может, а по званию моему Члена Императорского Дома обязуюсь и клянусь соблюдать все постановления о наследии Престола и порядке Фамильного Учреждения, в Основных Законах Империи изображённые, во всей их силе и неприкосновенности, как перед Богом и Судом Его Страшным ответ в том дать могу. Господь Бог мне в сем душевно и телесно поможет. Аминь». Если таким образом престолонаследие дойдёт до такого Члена Императорского Дома, который отказался от такой присяги, или не соблюл такой присяги, то ясно, что закон его не может призывать к наследованию по тем законам, которых он сам явно не признаёт. Так например, если бы Великий Князь Михаил Александрович не по революционному насилию, а добровольно объявил, что он примет власть только от Учредительного Собрания, то есть в силу лишь народного суверенитета, то это было бы отказом с его стороны признать обязательность Основных Законов, построенных на монархическом принципе, и таковое его публичное волеизлияние исключало бы его призвание к престолонаследию по силе этих Основных Законов, ибо закон не может призывать к престолонаследию того, кто отвергает вложенную в него идею и его обязательность.
Хотя Основные Законы ничего не говорят об этом, но они не могут не предполагать известной неопороченности призываемого лица в силу уже общих законов. Закон не может призывать к престолонаследию лицо присуждённое по суду к лишению права занимать общественные должности. Мы уже приводили мнение Рема относительно осуждённых уголовным судом преступников. Так как Члены Императорского Дома не изъяты из подсудности общим уголовным законам то, в случае осуждения к наказанию, лишающему прав состояния и права на занятие общественных должностей, они, не теряя принадлежности к Царствующему Дому, теряют права на престолонаследие, ведущее к осуществлению высшей государственной власти. Равным образом над таким лицом Церковь по церковным правилам не могла бы совершать рукоположения и миропомазания, ибо согласно 4 правила Кирилла Александрийского, принятого 2 правилом Трулльского Вселенского Собора в число правил, стоящих наравне с постановлениями Вселенских Соборов, Церковь до рукоположения должна предварительно исследовать жизнь рукополагаемого.

Что касается того, какие преступления препятствуют рукоположению, то многие церковные правила говорят об этом в Связи с принятием в клир и в священный чин. Так как царская власть, как мы ещё раз увидим при обозрении священного коронования и миропомазания, есть именно священный чин, то тем более не могут игнорироваться церковные правила, существующие для введения в клир; правила же эти очень строги, как видно из следующих примеров. По 18 Апостольскому правилу: «кто взял в супружество отверженную от супружества не может быть ни епископом, ни пресвитером, ни диаконом, ни вообще в списке священного чина». По правилу 19 Апостольскому: «Имевший в супружестве двух сестёр или племянницу, не может быть в клире». Согласно 22 правилу Анкирского Собора, поставленному 2 Правилом VI Вселенского Собор» наряду с Вселенским, «виновные в вольных убийствах да будут в разряде припадающих, совершенного же общения да удостаиваются при конце жизни». По толкованию св. Василия Великого такие лица должны нести епитимью 20 лет с лишением причастия. Также толкует Византийский юрист Вальсамон; по толкованию Зонары, для таких лиц причастие допустимо только при смерти. Как же Церковь могла бы совершить царское рукоположение и миропомазание с преподанием особой благодати для таких лиц? Также по существу дело стоит с точки зрения Церкви, если член Императорского Дома совершит деяние, не наказанное уголовным законом поражением его прав состояния и прав на занятие общественных должностей, но тем не менее уже констатированное общественной властью и препятствующее Церкви по её правилам совершить рукоположение и миропомазание. Вопрос же о наличности соответствующего покаяния для прощения и принятия в священный чин может быть решён только высшей иерархической властью Поместной Церкви.

Русская историческая традиция идёт дальше и отводит высшему иерархическому главе поместной церковной власти огромное значение при замещении Престола не только, когда требуется выяснить чисто церковный вопрос, который никто вообще не может решить кроме духовной власти, но и при чисто светской борьбе отдельных князей за Престол: Митрополиты Пётр, Феогност, Алексей в XIV столетии, (татары, как известно не только не мешали влиянию Церкви, но покровительствовали ей) Митрополиты Фотий, Иона в XV столетии, а в патриарший период участие патриарха имело руководящее значение и при установлении новой династии за пресечением старой. Так избрание на царство Бориса Годунова было решено голосом патриарха Иова, а Михаил Феодорович, задолго до избрания, был предуказан патриархом Гермогеном. Последнее так соответствует пониманию царского сана, как священного чина в Церкви.

Патриарх Иов в соборном определении об избрании Бориса на царство выражается так: «Понеже видихом безгосподарно Российское Царствие и стадо Христово небрегомо и гиблемо, и того ради скорбехом и в печали быхом, яко овца не имуще пастыря, и по благодати св. Духа даже и до нас смиренных епископов дойде, тою благодатью имамы власть, яко Апостольские ученици многи испытани, и по правилом, сшедшимся Собором поставляти своему отечеству пастыря и учителя и Царя достойно, егоже Бог избра». В эпоху смуты, когда терялись в исканиях выхода из безгосударного положения, всем руководили не бояре, о которых, современник писал, что, «они прельстися на славу века сего, Боге отступили и приложились к западным и жестокосердным, на своя овца обратились», а св. патриарх Гермоген, отстранивший кандидатуру инославного Королевича Владислава, которому уже под влиянием бояр присягнула Москва, и властно сказал он послам, ездившим к Владиславу: «а будет в Вашем умысле нарушение православной христианской вере, то не буди на вас милость Божия и будьте прокляты от всего Вселенского Собора». В живом сознании единства веры, руководимая патриархом Россия спасла свою политическую независимость и целость.

__________

Г. Корево и автор одной анонимной брошюры исходят, при определении прав престолонаследия, из совершенно необоснованного предположения, что статья 25, сама по себе содержит в себе все титулы для предъявления права на Престол, очередь которого определяется только голым правом первородства, и что закон непременно должен упоминать о последствиях неисполнения его требований, если лицо не удовлетворяет требованиям закона. Закон же держится другой методы и в разных отделах упоминает о тех требованиях, наличность которых он предполагает для престолонаследия, а, в случае отсутствия таковых у лиц, следуемых в порядке первородства, призывает следующих, удовлетворяющих его требованиям, как это делается и во всех других законодательствах. Мы уже говорили в другом месте, к каким странным заключениям приводил бы закон, если бы определять наследника по методе г. Корево.

XV. СТАТЬИ 184 и 185 ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ. ВОПРОС О САНКЦИИ ЗАКОНОВ. О ЗНАЧЕНИИ 185 СТ., КАК ОХРАНЫ ПРАВОСЛАВИЯ НОСИТЕЛЯ ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ. ИСТОРИЯ ПРОИСХОЖДЕНИЯ И ИЗМЕНЕНИЯ СТ. 185-й В 1886 И 1889 г. О СОПОСТАВЛЕНИИ СТАТЕЙ 184 и 185. СВЯЗЬ СТАТЬИ 185-й С ПОНЯТИЕМ О ЦАРСКОЙ ВЛАСТИ. О ТАК НАЗЫВАЕМЫХ АУТЕНТИЧНЫХ ТОЛКОВАНИЯХ СТ. 185.

В оглавление книги

Вследствие переиначивания метода закона при отыскивании наследника по закону получается оригинальное положение. Закон предполагает наличность определённых предположений и исполненных требований для престолонаследия, а автор анонимной брошюры спрашивает, где же указано в законе последствие неисполнения этого требования. Последствие определённое: закон призывает к престолонаследию того, кто его требованиям соответствует. Вывод г. Корево и автора анонимной брошюры основан на том, что в случае неравнородных браков указаны самим законом в ст. 36 определенные последствия для потомства в виде лишения прав на Престол, но не надо забывать, что в вопросе равнородных браков во-первых дело касалось введения совершенно нового для русского права юридического принципа, который требовал особых мер для своего укрепления, а во-вторых речь идёт об особом status 'е потомства, о полном устранении всего потомства от престолонаследия; тогда как статья 185-я лишь отодвигает очередь в пользу лиц, отвечающих требованиям закона в агнатском порядке престолонаследия; кроме того, в потомстве лиц, женившиеся на инославных принцессах, могут явиться лица, отвечающие правилам агнатского престолонаследия (пример: в потомстве Великого Князя Константина Константиновича от брака сына его Иоанна Константиновича с сербской православной принцессой Еленой Петровной произошёл князь Всеволод, имеющий в основном порядке престолонаследия права на Престол). Поэтому сопоставление этих двух статей 36 и 185, как говорящих о разных вопросах, совершенно неуместно.

Автор анонимной брошюры говорит по поводу ст. 185-й, что никакой санкции по поводу нарушения Членом Императорского Дома, могущим иметь право на наследование Престола, в 185-й ст. не имеется. Поэтому-де предположение, что такое нарушение влечёт за собой устранение от престолонаследия как самого нарушителя, так и его потомства, является совершенно необоснованным, тем более, что названная статья 185-я находится не в разделе о порядке наследования Престола, а в главе о гражданских правах членов Императорского Дома. Но неужели из того, что статья о присяге Членов Императорского Дома находится в главе о гражданских правах, Член Императорского Дома, отказавшийся присягать Основным Законам, может быть ими призываем к престолонаследию только потому, что эта статья не помещена в порядке преемства Престола? Неужели из того, что ст. 57 и 58 о священном короновании не помещены в отделе о преемстве Престола, вытекает, что на Престол может вступить лицо, которое заранее объявит, что оно не станет принимать ни священного коронования, ни миропомазания за ненужностью этого в его глазах? Закон в ст. 57 и 58 ничего не говорит о санкции. Следовательно, по этой методе их тоже можно не исполнять без последствий для лица оказывающегося? Кроме того, санкция предполагает определённое нарушение правила, при совершении же бракосочетания с инославными принцессами, таковое бракосочетание может происходить с разрешения Государя в силу разрешения закона, именно статьи 184-й, которая допускает таковые браки и таким образом не исключает ни жену, ни потомство из состава Императорского Дома. Но в силу ст. 185-й, если лицо мужского пола Императорского Дома, которое, как таковое, призывается в агнатском порядке престолонаследия, не исполнит этого требования, то, оно, сохраняя в силу ст. 184-й все прочие права, присущие Членам Императорского Дома, в случае, если дойдёт до него Престол, обходится в пользу следующего лица а порядке первородства. Сама редакция ст. 185-й указывает, что её постановления поставлены в связь с вопросами престолонаследия.

Что статья эта разумеет обращение ко всем агнатам, а вовсе не только к тем из них, которые непосредственно имеют право на Престол, показывает её ясный грамматический смысл. Если бы закон хотел иметь ввиду лишь последних лиц, то он употребил бы известное ему по ст. 37-й и более подходящее для выражения этой мысли выражение «имеющий право», а не «могущий иметь».[33]

Чтобы не исполнять требования ст. 185-й, надо было бы предварительно её отменить компетентной властью и, если она основана на Церковном законе, то отмена её должна происходить в порядке существующего церковного законодательства с участием Поместного Церковного Собора и Патриарха. Можно, конечно, сомневаться, чтобы Церковный Собор и Патриарх вступили на путь обессиливания правил, оберегающих православие лиц, призванных носить священный чин. Монарх же ограничен в издании такового рода правил уже в силу своей обязанности быть по силе ст. 64-й Основных Законов верховным защитником веры и блюстителем православия. Как же мог бы он ослаблять правила, установленные для того, чтобы носитель верховной власти отвечал принципу своей власти и своему назначению – быть не номинальным выразителем веры народа, а, в качестве священного чина, исповедником жизнью и кровью своей возложенного на него подвига веры, и стяжателем благодати Божьей через смирение этого подвига.

Ослабление вероисповедных правил закон допустил только в субсидиарном когнатском престолонаследии, в крайности, во избежание лишь горшего зла – перемены Династии, избегать чего побуждает история всех стран. Там поэтому закон не остановился перед допущением не только лиц, происходящих от иноверных родителей и женатых на особе иной веры, но примирился даже с фактом иного вероисповедания самого кандидата до вступления на русский Престол, если призываемое лицо раньше занимало другой Престол и исповедовало иную веру. Но и тогда это положение рассматривается законом, как переходное, ибо в таковом случае когнаты превратятся в агнатов, и вступят в силу правила основного порядка престолонаследия.

Постановление закона в ст. 185-й ясно требует в связи с престолонаследием от агнатов Дома, вступающих в брак, совершения брака с принцессами уже принявшими до брака православие. Исполнение этого требования должно быть налицо при престолонаследии агната; вот если не окажется в Царствующем Доме агната, отвечающего этим требованиям закона, и налицо окажутся с одной стороны агнат, не отвечающий вероисповедным требованиям закона, а с другой стороны когнат, отвечающий вероисповедным требованиям, уступающей агнату в очереди, как таковому, то такой конфликт может быть разрешён лишь законодательным толкованием, ибо конфликт касается столкновения двух принципов – принципа преимущества агнатского престолонаследия с принципом охраны веры носителей верховной власти.

Законодатель допускает послабление вероисповедных требований только в субсидиарном порядке престолонаследия, и потому совершенно напрасно г. Корево и автор анонимной брошюры ссылаются на пример Герцога Петра Голштинского, крещённого в лютеранской вере и принявшего православие лишь при объявлении его наследником. Тогда как раз действовал порядок, ради устранения которого и создан Акт 5 апр. 1797 г., и самое наследование Петра III происходило по женской линии за неимением мужского потомства. Вернёмся к 185-й статье.

Мы видели, что, создавая предположение для агнатского престолонаследия, она по существу вовсе не нуждается в санкции, ибо она не устраняет данное лицо вообще от престолонаследия, но создаёт, конечно, предпочтение в пользу другого лица, соответствующего требованиям закона. Однако, если бы норма закона и могла бы по существу своему ждать санкционирования, то и тогда не надо забывать, что в государственном праве вопрос о санкциях не может быть решаем так же, как в уголовном, где nulla poena sine lege.

Вот что пишет о санкциях закона вообще Дюги: «Есть много законов, которых нельзя санкционировать силой государства. Это – все те законы, с которыми государство обращается к самому себе или к своим прямым органам. Если, например, парламент в согласии с главой государства издаёт противоконституционный закон, то, очевидно, невозможно, чтобы сила вмешивалась для противодействия этому нарушению закона (предполагается нарушение закона, стоящего выше воли обыкновенного законодателя). Если парламент игнорирует делать то, что он обязан, то невозможно заставить его делать это силой. Если глава государства превышает свою власть, совершает незаконный роспуск, то нет средств подавить это силой. Употребление силы повело бы к гражданской войне. Декларация прав, конституционные законы вообще не могут быть нормально санкционированы силой. Они не имеют в иные моменты иной санкции, как лояльность и добросовестность людей, их применяющих. Надо прибавить, что они имеют санкцией социальную реакцию, более или менее сильную, но определённую, которую производит всегда их нарушение; хотя бы они не были санкционированы материальной силой, они суть истинные законы в материальном смысле, т. е. правила, устанавливающие объективное право. Пусть не возражают, что нет верховного суда для оценки актов, совершенных органами власти. Такого рода суды могут быть для суждения о конституционности законов. Но, если бы суд такой и был, из этого не вытекало бы санкционирование конституционных законов принуждением. Ведь если суд аннулирует противоречащее декларации прав решение парламента, объявленное главой государства, то это решение ещё надо привести в исполнение силой, а сила в руках парламента и главы государства: нельзя употребить силу против них, и решение будет приведено в исполнение только, если этого хотят высшие органы государства. Таким образом, конституционный закон остаётся лишённым прямой санкции закона».

Мы привели эту длинную выписку только для того, чтобы показать, что государственные законы, определяющие основные принципы государства (в Франции декларация прав, в России закон о престолонаследии) обычно лишены санкции, как в смысле указывания последствий их нарушения, так и в смысле обычного применения силы для их исполнения, но опираются на правосознание и лояльность, которые всегда предполагаются у высших органов власти. Поэтому, раз закон требует, чтобы лицо мужского пола Императорского Дома, могущее наследовать Престол, вступившее в брак, было женато на принцессе, принявшей православие до брака, то оно и должно удовлетворять этому требованию, если оно хочет использовать свои права на Престол в своей очереди по первородству. Без этого оно может натолкнуться на ту социальную реакцию народного правосознания; о которой говорит Дюги, в силу несоответствия лица требованиям православного правосознания народа, запечатленном в статье 185-й Основных Законов.

Г. Корево на стр. 91 спрашивает: «сказано ли в ст. 185-й или в какой-либо иной статье Основных Законов, чтобы мужское лицо Императорского Дома, могущее иметь право на наследование Престола, женясь с соизволения Царствующего Императора, согласно ст. ст. 183-й и 184 на иноверной равнородной особе без предварительного восприятия православной веры, обязано было отречься от прав на наследование Престола или лишалось сих прав? Сказано ли в Основных Законах, чтобы дети от подобного брака, хотя и сопречтённые к Императорскому Дому волею Императора в силу надлежаще обнародованных манифестов или указов и пользующиеся по сему преимуществами, принадлежащим Членам Императорского Дома, не имели права на наследование Престола?» Отвётим:

1) закон не обязывает к отречению уже потому, что отречение могло бы поразить и потомство, для которого означенные препятствия могут в дальнейшем устраниться. Хотя communis opinio doctorum утверждает, что отрекаться можно только за себя, но относительно потомков communis opinio различает потомков, существовавших или, по крайней мере зачатых в момент отречения, относительно которых отречение считается бесусловно недействительным, и потомков зачатых после отречения. Относительно последних многие юристы, в том числе такой первостепенный знаток княжеского права, как Рем, считают, что отрекшийся не может быть проводником прав наследования для своего потомства, зачатого после отречения. Корона приобретается рождением, но через рождение может быть приобретено только то свойство, которое родители имели во время зачатия; если же они его утратили ко времени зачатия, то его и не могут наследовать те, которых не было в зачатии во время отречения. Общее положительное право признаёт, например, действительность отречения за будущее потомство со стороны принцесс, выходящих замуж, когда они совершают такое отречение.

Пример устранения препятствия в линии деда, не отвечающего в силу ст. 185-й требованиям о наследовании агнатов, и отца, также не отвечающего, в лице внука мы видим на примере князя Императорской Крови Всеволода Иоанновича. Погибший от большевиков его отец Князь Иоанн Константинович имел мать лютеранку, но женился на православной принцессе сербской Елене Петровне и от этого брака имел сына, который в лице своём имеет все права на Престол в основном порядке престолонаследия, как происходящий от православных родителей.

2) Что касается того, сказано ли в ст. 185 о лишении права на Престол, то не сказано, ибо ст.185 не устраняет вовсе от престолонаследия, а устраняет лишь из основного порядка престолонаследия, установленного для агнатов, и относит этим самым лиц, не отвечающих правилам агнатского престолонаследия, к субсидиарному когнатскому престолонаследию. Не изменяя status'а лица, статья и не говорит о лишении прав на престолонаследие; она говорит лишь о наличности положительных предположений у кандидатов на Престол, призываемых в агнатском порядке.

3) Относительно детей статья не говорит буквально, но это ясно вытекает из её смысла, которого не оспаривает сам г. Корево, говорящий, что очевидно статья (стр. 89,90) эта имела ввиду обеспечить православие супруги будущего Императора. Ясно, что закон, сберегая православие супруги лица взрослого, имеет ещё более ввиду влияние на потомство, чем на него самого, ибо один уже воспитан в православии и самим саном и передкоронационной клятвой поддерживается в вере и традициях своего народа, а потомство ещё подлежит соответственному воспитанию, возложенному самим законом природы на мать. Закон и это потомство не лишает прав престолонаследия, но призывает его в порядке субсидиарном.

В эпоху от Петра I до Павла I , когда действовал порядок, ставивший Престол в зависимость от воли Царствующего Императора и воли случая, при отсутствии завещания, русская история была свидетельницей полного отчуждения Престола от веры и миросозерцания народа. Именно к устранению этих прискорбных явлений Император Павел восстановил монархию, Престол которой не зависит от воли случая и настроения людей, а Император Николай I особо охранил Престол – носитель православного миросозерцания – от вторжения в него иноверной культуры введением статьи 142-й (ныне 185-й). По выражению проф. Суворова, «неправославный Государь также невозможен на Русском Престоле, как Римский папа лютеранин». И если там его духовная культура обеспечена стажем службы и выбором со стороны лиц, прошедших такой же стаж, то у нас для этого служит соответствующий брак лица, вступающего на Престол, как гарантия для православной культуры его потомства. Эту роль и играет ст. 142 (185).

Сам Государь в качестве блюстителя правоверия не может её отменить: её особый и основной характер подчёркнут упоминанием в скобках статьи 40 (теперь 62) и ссылкой на Акт 5 апр 1797 г. № 17910. Ввиду такого прямого назначения ст. 185 казалось бы излишне останавливаться на значении слов «могущий иметь право на наследование Престола», ибо цель статьи ясна: она озабочивается, чтобы Престол был замещаем лицами, наилучше обеспечивающими несение высокого священного сана, и очевидно, обращается ко всякому агнату, предъявляющему права на Престол.

Но лица, пожелавшие возвести генеалогическое древо в исключительную роль Фатума древних греков, не желают читать определённых требований закона. Они спрашивают, где санкция. Пусть спросят ещё, где санкция у ст. 64-й, гласящей: «Император есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель православия и всякого в святой Церкви благочиния». Санкция есть очень определённая – невозможность иметь преданность со стороны народа к лицу, не отвечающему самому смыслу учреждения, выросшего не только из национальной истории, но и из Церкви. При наличии агнатов, удовлетворяющих требованиям закона, агнаты, не удовлетворяющие таковым, могут наследовать лишь за неимением таких, которые им удовлетворяют, ибо они не лишены права на наследование Престола, но лишь уступают им в очереди.

Вместо признания прямого смысла ст. 185-й вместе с признаниём её цели г. Корево и автор анонимной брошюры поставили себе задачей ограничить круг лиц, обнимаемых понятием «могущего иметь право на наследование Престола», упуская из виду назначение самой статьи призвать из генеалогического древа соответствующие царскому сану поколения и то, что раз таковые имеются, нельзя приносить их в жертву принципу первородства, неправильно понимаемому. Повторяем, принцип этот лишь указывает путь, по которому надо искать наследника, соответствующего всем предположениям закона для престолонаследия. Так обстоит во всех государствах, где он применяется, так же обстоит н в наших Основных Законах.

Чтобы доказать наличность вероисповедного индифферентизма законодателя 1) приводятся для толкования Основных Законов примеры из Петербургского периода истории до Павла I , устранить которые как раз и призван Акт 5 апр. 1797 г., 2) игнорируется положение Императора в Церкви, как особого чина, и вместе с тем и ограничения его власти, вытекающие не снизу, а свыше, 3) приводятся примеры из когнатского престолонаследия, 4) придаётся вопросу о санкции значение, неподобающее в государственном праве и, наконец, в довершение всего 5) искусственно суживается круг лиц, обнимаемых статьей 185. Для означенной цели привлекается история этой статьи после появления её в Своде Законов.

Но история как раз и доказывает то, что хотят ею опровергнуть. Статья эта впервые появилась в своде 1832 г., была заменена другой в 1886 г. при пересмотре Учреждения об Императорской Фамилии. Пересмотр этот был возложен Александром III на особую комиссию под председательством Великого Князя Владимира Александровича. Среди изменений явилось следующее: ст. 142(теперешняя 185) гласила в редакции этой комиссии так: «брак наследника Престола и старшего в его поколении мужского лица с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного вероисповедания (ст. 40 Основных Законов)».

Но не прошло и трёх лет, как Император Александр III издал специальный Указ Сенату 6 июня 1889 года,. где сказано: «Признав за благо восстановить действие статьи 142 Свода Основных Государственных Законов издания 1857 года, повелеваем: согласно с первоначальным начертанием Основных постановлений о браке Членов Августейшего Дома Нашего, ст. 60 Учреждение об Императорской Фамилии, изложить в следующем виде: "Брак мужского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола с особой другой веры совершается не иначе как по восприятии ею православного исповедания" (ст. 40)». Особый Именной Указ восстановил действие ст. 142; следовательно, он исходил из мысли, что текст соответствующей статьи 1886 года изменял содержание, а не только редакцию ст. 142, как совершенно справедливо отметил г. Масленников в своей брошюре «Записка по вопросу о престолонаследии».

В соответствии с таковым фактом восстановления в 1889 году действия статьи 142, проф. Коркунов и установил совершенно ясное положение, что, если до 1859 года некоторые исследователи под словом «могущий иметь право на наследование Престола» и понимали лишь лицо, непосредственно имеющее право, то теперь таковое толкование исключено, раз сам законодатель восстановил текст статьи 142 в отмену статьи, ограничивавшей требование перехода в православие только невестами лиц, имеющих непосредственное право на наследование Престола, т. е. (прибавим выражение закона) наследника Престола и старшего в его поколении лица мужского пола.[34] «Закон, пишет он на предыдущей странице, как бы ограничивал это правило, (запрещающее вступать в брак с принцессами неправославными), относя его только к лицам, могущим иметь право на Престол, а между тем это право могут иметь все мужские лица Императорского дома. Исключение составляют только отрекшиеся». Проф. Коркунов признаёт правильность этого вывода, но говорит он, это как бы не вяжется с фактом бракосочетаний с неправославными принцессами.

В действительности, полагаем мы, здесь нет никакого несоответствия. Такие браки совершаются в силу ст. 141 (184), которая утвердила послабление, введенное при Петре I (18 авг. 1721 г.), разрешившее бракосочетание с иноверными принцессами; ст. 141 обусловила такие браки для лиц обоего пола разрешением Царствующего Императора. Очевидно законодатель считал, что Император может быть судьёй, насколько такой брак вредит или не вредит интересам Дома и вероисповедным требованиям в смысле наличия достаточного количества лиц для престолонаследия. Статья эта очевидно подразумевает, что такой брак сам по себе, от наличности иноверной супруги, не мешает супругам и потомству входить в состав Императорского Дома, который по идее представляет собой учреждение, где традиции вероисповедные и национальные должны блюстись особенно тщательно. Без этой статьи можно было бы допустить, что жена и дети от таких браков вовсе не могут входить в состав Императорского Дома, ибо он есть выразитель и служитель известной религиозной идеи. Статья же 142 (185) говорит о другом предмете в связи с престолонаследием и говорит, что со всякого агната будет при престолонаследии спрошено, удовлетворяет ли он условиям брака с принцессой по крещению иноверной.

Г. Корево думает, что отмена в 1889 г. статьи, составленной в 1886 г., вызвана наличным тогда составом Царствующего Дома, именно наличием трёх неженатых сыновей Александра III (Николай родился в 1868 г., Георгий, родился в 1871 г. и Михаил родился в 1878 г.), а потому, в случае смерти Великого Князя Николая до брака или в браке, но до рождения сына, могли бы наследовать Георгий и Михаил, которые бы не подходили под запрещение соответствующей статьи 1856 г. Мы не имеем в распоряжении актов Министерства Императорского Двора, и, конечно, можем гадать как угодно о мотивах восстановления силы ст. 142, только обратим внимание на то, что состав семьи Александра III оставался и в 1889 г. тот же, что и в 1886 г., а потому те же мотивы были и тогда, и кроме того не думаем, чтобы законодатель не стремился бы в Основном Законе формулировать свою мысль независимо от постоянно меняющегося состава Фамилии: слишком уж часто пришлось бы пересматривать тогда Основные Законы, что не соответствует их назначению. Если бы в 1889 г. законодатель стремился ограничить круг агнатов, которым он ставит требование брака с православной невестой, то он выразил бы эту мысль, однако он этого не сделал; он просто говорит о лицах мужского пола Императорского Дома, могущих иметь право на наследование Престола, т. е. об всех агнатах, ставя в связь этот вопрос с престолонаследием.

Почему было в 1889 г. восстановлено действие прежней ст. 142-й? Можно предполагать многое. Может быть Император Александр III слишком доверился комиссии и не обратил внимание, что нанесен этим изменением коренной удар самому назначению Императорского Дома – быть хранителем веры, ибо снятие такого ограничения для агнатов Императорского Дома могло бы постепенно привести к полному разрыву Императорского Дома с православной народной стихией; он мог обратить внимание и на то, что законодатель ссылкой в скобках на статью 40 указывал на неразрывную связь статьи с принципом господствующей веры; мог обратить внимание на то, что она основана на Акте о престолонаследии 5 апр. 1797 г. № 17910, где Государь назван Главой Церкви в смысле блюстительства правоверия; мог обратить внимание и на то, что статья ссылается на акт церковного законодательства, следовательно и изменять её можно только путём церковного закона; мог вспомнить и то. что он – один из вернейших сынов православной Церкви – обязан в силу своего сана и чина блюсти интересы Церкви и православие своего Престола. На эти мысли наводит торжественная форма восстановления ст. 142 посредством Именного Указа: таким способом простая редакция не восстанавливается.

Комиссия под председательством Великого Князя Владимира Александровича, по-видимому, смотрела на вопросы веры легче и готова была ограничить требования брака с православной невестой лишь наследником Престола и его старшим поколением. Александр III очевидно думал и решил иначе. Думать, что в 1886 г. законодатель изменил только редакцию, пояснявшую лишь смысл выражения «могущий иметь право на наследование Престола», а потом в 1889 г. снова удовлетворился старой редакцией, – мы не имеем никакого основания. Напомним, что г. Корево на стр. 23 при толковании ст. 57 под словом «имеющий право на Престол», подразумевает самых отдалённых от престолонаследия лиц Императорского Дома; почему же в ст. 185 под «могущими иметь право на наследование Престола» он разумеет лишь непосредственных наследников? Скорее бы наоборот. К тому же сам г. Корево соглашается с тем, что ст. 185 имеет ввиду обеспечить православие супруги будущего Императора: при его же толковании оно всегда в опасности в случае несчастья с ближайшими лицами к престолонаследию или отречения их от Престола. Отчего же, признавая цель законодателя, он не хочет допустить, что законодатель, совершенно ясно и точно указал средства достижения этой цели при всех возможных переменах и превратностях в судьбе лиц ближайших к престолонаследию?

Г. Корево находит, что если ст. 185 разумеет всех агнатов, то такое толкование приведет к противоречию ст. 185 со ст. статьей 184: одна как будто разрешает Членам Императорского Дома браки с иноверными, а другая запрещает их Членам Императорского Дома до принятия православия иноверными принцессами.[35] Но противоречия никакого нет. Обе статьи говорят о разном круге лиц; круг ст. 184 гораздо шире: он обнимает и мужчин и женщин, а ст. 185 говорит только об агнатах. Затем обе статьи говорят о разных предметах: ст. 184 вносит послабление в обычай, требовавший перехода в православие лиц, вступающих в брак с лицами Императорского Дома, и разрешает эти браки, не поражая прав и преимуществ, связанных с принадлежностью к составу Императорского Дома; а ст. 185 говорит в связи с престолонаследием об особо повышенных требованиях для агнатов.

Найдя это кажущееся противоречие, г. Корево принимается за его устранение через произвольное, ограничение круга лиц, обнимаемых ст. 185-й (стр. 86) и искусственно ограничивает, вопреки смыслу статьи, этот круг лицами, имеющими непосредственное право на наследование Престола. Вместо этого следовало бы правильно понять статью 184 и противоречие исчезло бы. В глазах г. Корево произошло только неудачное изменение редакции статьи 142 (185), и выражение «могущее иметь право на наследование» есть в его глазах только применённая к иному составу в 1886 году семьи редакция. На деле было, как мы видели, иначе, а состав семьи Императора Александра III и в 1886 и в 1889 г. был один и тот же. О возможных мотивах Именного Указа 1889 г. мы уже говорили.

Также a priori невозможно допустить, чтобы законодатель 1832 г., ограждая православие супруги будущего Императора, делал бы постановление, которое могло бы, при малейшей превратности в жизни ближайших к престолонаследию лиц, сделать Престол достоянием лиц, относительно которых заведомо не принимается мер сделать их достойными по своему воспитанию и подготовке быть носителями священного сана и выразителями народных верований. Особенно трудно это допустить, если вспомнить, что эту статью ввёл столь верный и преданный сын Церкви – Император Николай I .

Понимание огромной важности вопросов о вере, с какой бы стороны они ни касались Царствующего Дома, и поведения, соответствующего вере, показывает письмо Императрицы Матери Марии Феодоровны, воспитательницы Государя Николая Павловича к Великому Князю Константину Павловичу, которому она в течение 19 лет отказывала в согласии на развод с Великой Княжной Анной Феодоровной. Вот, что она ему писала: «При самом начале приведу Вам на память пагубные последствия для общественных нравов, также огорчительный для всей нации опасный соблазн, произойти от этого долженствующий; ибо по разрушении брака Вашего последний крестьянин отдаленнейшей губернии, не слыша больше имени Великой Княгини, при церковных молитвах возглашённым, известится о разводе Вашем, с почтением к таинству брака и к самой вере поколеблется .... Он предположит, что вера для Императорской Фамилии менее священна, нежели для него, а такового довольно, чтобы отщетить сердце и умы подданных от Государя и всего Царского Дома. Сколь ужасно вымолвить, что соблазн сей производится от Императорского брата, обязанного быть для подданных образцом добродетели! Поверьте мне, любезный мой Константин Павлович, единою прелестью неизменяющейся добродетели можем мы внушить народам сие о нашем превосходстве уверение, которое обще с чувством благоговейного почитания утверждает спокойствие Империи. При малейшем же хотя в одной черте сей добродетели нарушении общее мнение ниспровергается, почтение к Государю и его роду погибает». Вот незабвенные слова, о которых бы надо вспоминать толкователям Основных Законов и радетелям религиозного индифферентизма, с которым русские Основные Законы ничего общего не имеют.

Также автор одной анонимной брошюры находит, что, если в ст. 185-й разуметь всех лиц мужского пола Императорского Дома, то таковыми будут все неотрекшиеся от Престола, и тогда, по его мнению, окажется, что ст. 184-я, давая общее разрешение Членам Императорского Дома на браки с иноверными, имеет ввиду только отрёкшихся от Престола, а у неотрёкшихся это право отнимает ст. 185-я. Но, говорит он, если бы мысль законодателя была такова, то и статьи закона имели бы обратное расположение: сначала шёл бы общий запрет, а потом исключения для отрёкшихся. Очевидно, продолжает он, под ст. 185-й надо разуметь более узкий круг лиц, и он старается его найти в указаниях Акта 5 апр. 1797 г. № 179061, где произведено деление, упомянутое нами ранее, 1) на старшего сына Императора и всех старших от старшего поколения, именуемых наследниками, и 2) всех остальных, именуемых сыновьями Государевыми. Первую категорию он и отожествляет с лицами могущими иметь право на наследование Престола, как, говорит он, и считали сами составители Учреждения 1886 г., а если в 1889 г. редакция восстановлена старая, то, вероятно, потому, что Государь счёл неудобным вносить изменение в текст, существовавший более 43 лет. Однако пересмотр Учреждения и был предпринят потому, что за 40 лет произошли изменения в Фамилии, потребовавшие дополнений, так что, вероятно, не поэтому последовало столь торжественное восстановление силы статьи 142-й; кроме того, подчёркиваем, что восстановлена согласно Указу 6 июня 1889 г. не редакция, а сила прежней статьи, и мы не имеем никакого права отожествить выражение первоначальное и последующее после 1889 г. «могущий иметь право на Престол» с выражением статьи 1886 года «наследник Престола и старший в его поколении».

Кроме того ссылка автора на Акт 5 апр. 1797 года за № 17906 прямо ошибочна; под статьей 185-й имеется ссылка не на Учреждение об Императорской Фамилии за № 17906, а на Акт 5 апр. 1797 г. о престолонаследии за № 17910, и утверждать, как делает автор, что там в Акте № 17906 имеется пояснение выражения «могущий иметь право на наследование Престола» – также ошибочно. В Акте же за № 17910 есть единственное звено, связующее его со ст. 142-й: это указание, что Государь есть Глава Церкви, с чем постановление ст. 185-й, как мы видели, внутренне связано.

Автор анонимной брошюры пришёл к необходимости переиначивать грамматический смысл ст. 185-й и даже указывать ей другое более подходящее место впереди ст. 142-й только потому, что он не видит, что ст. 184 и 185, как мы уже указывали, говорят о разном круге лиц, причём одна касается status'а лиц, а другая рассматривает браки агнатов в связи с престолонаследием. Практика многочисленных браков Членов Императорского Дома с лицами иноверными на основании статьи 184-й без лишения жен и детей Членов Императорского Дома прав и преимуществ, связанных с принадлежностью к Императорскому Дому, показывает правильность такого толкования. Статья же 185-я разумеет всех агнатов Императорского Дома, как то показывает история статьи и смысл, вложенный в неё законодателем – обеспечить православие супруги всякого возможного будущего Императора из агнатов Императорского Дома. Должно согласиться, что эта явная цель статьи совершенно обеспечена её грамматическим выражением, а статья 184-я касается вообще вопроса о status'е более широкого круга лиц.

Надо ещё сказать о двух так называемых аутентичных толкованиях. Одно из них усматривается в том, что в ноябре 1825 года после смерти Императора Александра I Великий Князь Николай Павлович присягнул старшему брату Великому Князю Константину Павловичу, другое – в том, что в 1911 г. Император Николай II прежде разрешения своего на брак княжны Императорской Крови Татьяны Константиновны с князем Багратион-Мухранским получил от неё за собственноручной подписью отреченье от Престола. Толкователи рассуждают так: в первом случае Великий Князь Константин Павлович был женат на католической графине Иоанне Грудзинской – княгине Ловицкой, и это не почиталось основанием для лишения его престолонаследия; во втором случае княжна Императорской крови Татьяна Константиновна, дочь матери лютеранки, отрекалась от Престола, следовательно одно её происхождение от неправославной матери не почиталось обстоятельством, лишающим её престолонаследия.

При ближайшем рассмотрении мы увидим, что здесь не могло и быть аутентичного толкования статьи 142 (185). Оговоримся ещё, что вообще доктринарное толкование может не сходиться с аутентичным и не может быть связано с последним; однако аутентичного толкования здесь не могло быть. Возьмём первый случай и вспомним даты. Великий Князь Константин Павлович сочетался браком с графиней Грудзинской 12 мая 1820 г. в Варшаве; status его морганатической супруги определён манифестом 8 июля 1820 г. Великий Князь Константин Павлович официальным письмом от 14 янв. 1822 г., на имя Императора Александра I , просил его утвердить его решение отречься от Престола. Император Александр I утверждает это решение в ответном письме от 2 февр. 1822 г., а потом манифестом 16 авг. 1823 г. Однако даже манифест опубликован не был, но в запечатанных конвертах был положен в Успенском Соборе, Государственном Совете, Сенате и Синоде с надписью Императора Александра: «вскрыть по его востребовании, или в случае его смерти». О существовании этих двух Актов Александра I от 2 февраля 1822 г. и от 16 авг. 1823 г. не знал Великий Князь Николай; о последнем под строжайшим секретом было сообщено Александром I только трём лицам: Князю Голицыну, митрополиту Филарету и графу Аракчееву; о манифесте 16 августа 1823 г. не знал и Великий Князь Константин. Когда 19 н. 1825 г. Император Александр I скончался в Таганроге, то Великий Князь Константин был в Варшаве, а Великий Князь Николай в Петербурге. Последний, получив известие о смерти Государя 27 ноября во время всенощной, не знал об окончательном отречении Великого Князя Константина, немедленно первый принёс ему тут же присягу и побудил к этому всех остальных. Когда вечером в Государственном Совете был вскрыт пакет с вышеупомянутыми документами об отречении Великого Князя Константина и об утверждении этого отречения, то Великий Князь Николай Павлович заявил, что он не может воспользоваться Актом, о котором, никто не знает в Империи, кроме трёх лиц, и категорически отказался принять присягу в качестве Императора. Действительно, если бы Великий Князь Константин передумал, взял бы назад необнародованное отречение, и принял бы в Варшаве присягу, то получилось бы неопределенное положение, кто – Император. Также Государь Николай Павлович впоследствии заявлял, что иначе он и поступить не мог бы. Лишь, когда он получил известие из Варшавы об отказе Великого Князя Константина принять присягу в качестве Императора и его подтвердительное письмо об отречении от прав на Престол он манифестом 12 дек. 1825 г. объявил о своём вступлении на Престол.

Какие же выводы можно сделать отсюда для толкования статьи 185-й? Никаких. Статья 185-я (а ранее эта же статья под № 142-й в издании Свода Законов 1832, 1842, 1857 и 1892 гг.) введена лишь в 1832 г. при составлении Свода Законов, а потому в 1825 году она не существовала и потому не могла быть предметом аутентичного толкования. Если находят, что поведение Великого Князя Николая Павловича было аутентичным толкованием правила, включённого в ст. 142-ю и основанного на Актах уже изданных ко времени манифестов 1823 и 1825 г., то мы напомним, что одна база этой статьи – постановление Синода – состоялась лишь 24 апр. 1841 г. при составлении второго издания Свода, а две другие – закон 5 апр. 1797 г. за № 17910 и ст. 40 (62) Основных Законов действительно существовали раньше, но содержали лишь юридические принципы без соответствующего развития выводов и облечения этих выводов в обязательные правила. Один Акт определял, что православная вера есть господствующая, а другой, что Император – Глава Церкви. Обычай требовать перехода инославных принцесс в православие до брака с Членами Императорского Дома нигде не был формулирован и брак Великого Князя Константина был первым его нарушением со времени воцарения нового Дома (Гольштинского). Великий Князь Николай I Павлович, человек абсолютной лояльности перед законом, стоял в момент смерти Александра 1 перед правилом первородства, запечатленным в законе, и неизвестностью, как в решительную минуту поступит Великий Князь Константин Павлович. Он и держался правила писаного закона и при своей лояльности не мог поступить иначе. Однако сам же он, вступив на Престол, и установил категорическое правило статьи 185-й для устранения в будущем всяких неопределенностей в отношении браков с неправославными принцессами, запретив их агнатам Императорского Дома. Правило ст. 185-й, ранее содержавшееся implicite в ст. 40-й Основных Законов и в Акт 5 апр. 1797 г. № 17910, теперь только получило определённое выражение, было облечено в форму закона и потому подлежит исполнению.

Что касается второго примера с браком Княжны Императорской крови Татьяны Константиновны, то в Именном Указе 24 Августа 1911 г. сказано: «Ея Высочество Княжна Татьяна Константиновна представила нам за собственноручным подписанием отречение от принадлежащего ей, как Члену Императорского Дома, права на наследование Императорского Всероссийского Престола». Г. Корево пишет: «указ этот удостоверяет, что Княжне Татьяне Константиновне это право принадлежало, как Члену Императорского Дома, и то же право принадлежит её братьям и сестрам, и что брак, состоявшийся 15 апр. 1884 г. между её родителями Великим Князем Константином Константиновичем и принцессой Саксен Альтенбургской Великой Княгиней Елизаветой Маврикиевной, доныне лютеранского исповедания, не лишал Княжну Татьяну Константиновну и прочих детей от сего брака принадлежащих Им прав на наследование Престола».

Вспомним однако, что Княжна Татьяна Константиновна по полу своему не может наследовать в основном порядке престолонаследия, в котором призываются одни агнаты, и потому для неё действуют правила порядка субсидиарного, в котором происхождение её от матери лютеранки не вредит её правам престолонаследия; как мы говорили, на основании ст. 35 Основных Законов наследование может дойти до такого поколения женского, которое исповедует само иную веру, от каковой оно должно отречься вместе с наследником для занятия русского Престола. Г. Корево думает, что указанное отречение было бы излишне, если бы ст. 185 уже лишала Княжну Татьяну Константиновну в глазах Императора прав на престолонаследие. Но ст. 185 уже потому не относится к Княжне Татьяне Константиновне, что она говорит лишь о лицах мужского пола Императорского Дома.

Выводить из этого указа заключение, что очевидно и братья её не лишаются права на Престол, странно – во-первых потому, что братья её – агнаты, а для агнатского престолонаследия существуют другие требования, а во-вторых потому, что никто, кажется, не утверждает что её братья лишаются прав на наследование Престола вообще, а только то, что братья её, как Сыновья неправославной матери, могут наследовать лишь в субсидиарном порядке за неимением агнатов, удовлетворяющих всем требованиям закона.

В таком же положении находятся все сыновья Вел. Кн. Владимира Александровича. Он сочетался браком с дочерью владетельного Великого Герцога Мекленбург Шверинского Герцогиней Марией. По установленному законом порядку Император Александр II объявил об этом в манифесте и приказал именовать супругу Великого Князя Владимира Александровича Марией Павловной с титулом Императорского Высочества. Брак был законный церковно, Государем дозволенный, равнородный. В силу ст. 184 она вошла в состав Императорского Дома; на основании ст. 141 (184) и она и дети её от этого брака пользуются правами и преимуществами лиц Императорского Дома. Но она приняла православие 10 апр. 1908 г., после брака, и дети её, вместе с ней входя в состав Императорского Дома, в наследовании Престола уступают в очереди тем агнатам Императорского Дома, которые удовлетворяют и статье 185. Точно в таком же положении находятся дети от брака Великого Князя Кирилла Владимировича с его двоюродной сестрой, разведенной женой принца Эрнеста Гессен-Дармштадского – брата Государыни Императрицы Александры Феодоровны, Великой Княгиней Викторией Феодоровной, состоявшегося 25 сент. 1905 г. до восприятия ею православия.

Повторим вкратце. Запрещение агнатам Императорского Дома браков с иностранными иноверными принцессами до принятия ими православия стало в 1832 г. основным принципом закона и приведено самим законодателем в связи с принципом главенства Государя в Церкви (№17910) и положением православной религии в государстве (ст. 40). Принцип этот подтверждён ссылкой на Высочайше утвержденное заключение Синода 24 апр. 1841 г. и, после временного ослабления этого принципа в 1886 г., комиссией, заседавшей под председательством Великого Князя Владимира Александровича, был снова восстановлен Особым Именным Указом 6 июня 1889 г. Императора Александра III. Это восстановление его действия уже устраняет всякие сомнения относительно намерения законодателя обеспечить православие супруги всякого будущего Императора, как жены и матери, независимо от того, кто из агнатов, сын ли Царствующего Государя, брат ли его родной, брат ли двоюродный, племянник ли, или кто другой волею Промысла Божьего окажется преемником Престола. Уже признание одного этого намерения законодателя, помимо логического смысла статьи, ясно выражающей и средства для достижения таковой цели, достаточно для признания требования статьи 185, относящейся ко всякому агнату, призываемому принять священный сан Царя.

Раз это правило, постановленное к тому же в связи с престолонаследием, существует, оно должно быть исполненным при престолонаследии агнатов, и никто ни Император, ни весь Императорский Дом не могут освободить отдельных лиц от исполнения категорического предписания закона. Оно вытекает не только из 185 статьи, но из самого принципа царской власти, олицетворяющей народную веру и народное миросозерцание; она – верховный принцип-устроитель политической жизни и связана с саном, призванным быть верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и всякого в святой Церкви благочиния.

Означенное обстоятельство вызывает другой вопрос: в праве ли Государь ослабить вообще этот принцип, общую норму, другой общей нормой. Не забудем, что Самодержавный Монарх не есть абсолютный Монарх, принципиально ничем не связанный, а выразитель и слуга известного религиозно-нравственного понимания жизни, что власть его опирается не только на самородное историческое развитие, но есть ещё церковное установление и интегрально связана с понятием защиты православия, а потому требует принятия особых законодательных мер к тому, чтобы носитель этого сана всем сердцем исповедал православие.

Лежащее в основе всего православного культурного миросозерцания – смирение, недоверие к силам человеческим, непроникнутым воздействием благодати свыше, упование на Промысел Божий в корне противоречит рационалистической культуре, построенной на человеческой гордости, на вере в силы человеческого разума, в умение людей устроиться без воздействия благодати свыше. Весь смысл и вся сила власти самодержавного монарха в том, что он, как учреждение, является выразителем этого миросозерцания, налагающего свою печать на весь гражданский и политический строй, на всю общественную психологию.

Самый подвиг жертвоприношения, возлагаемый на монарха, отнимающий у него жизнь для себя, возможен только по вере в Промысел Божий. Он призван выражать не рационалистический деизм протестантизма, не автономную кантовскую мораль или индивидуалистический мистицизм, свойственный протестантизму, а именно самоотречение, связанное с упованием, что Бог не оставит его Своей благодатью, стяжаемой смирением подвига. Согласно чину священного коронования, по возложении короны на главу и по восприятии скипетра и державы коронуемый, коленопреклонённый Император читает молитву, которая, составляя часть ст. 58 Основных Законов, является выражением того миросозерцания, без которого нет самодержавного Царя, как церковно-государственного учреждения.

Вот эта молитва: «Господи Боже отцов и Царю царствующих, сотворивый вся словом твоим и Премудростью твоею устроивый человека, да управляет мир в преподобии и правде! Ты избрал мя еси Царя и Судию людем Твоим. Исповедую неисследимое Твое о мне смотрение и благодаря Величеству Твоему поклоняюся. Ты же, Владыко и Господи Мой, настави Мя в деле на неже послал Мя еси, вразуми и управи Мя в великом служении сем. Да будет со Мной приседящая Престолу Твоему Премудрость. Поелико с небес святых Твоих, да уразумею что есть угодно пред очима Твоима, и что есть право в Заповедях Твоих. Буди сердце Мое в руку Твоею, еже вся устроити к пользе врученных Мне людей и ко Славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово милостью и щедротами Единородного Сына Твоего, с Ним же благословен еси со пресвятым и благим и животворящим Твоим Духом во веки веков, аминь».

XVI. СВЯЩЕННОЕ КОРОНОВАНИЕ И МИРОПОМАЗАНИЕ ИМПЕРАТОРА. СТ. 57 И 58 ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ. ЗНАЧЕНИЕ МИРОПОМАЗАНИЯ КАК ТАИНСТВА. ИМПЕРАТОР – СВЯЩЕННЫЙ ЧИН.

В оглавление книги

В порядке указанного миросозерцания для Царя есть ограничения, по силе своей превосходящие ограничения, вытекающие из статей 25-39 Основных Законов. Конечно, он присягает закону о престолонаследии, но этот закон в конце концов создан людьми и испытывает на себе судьбу всех человеческих законов, действующих rebus sic stantibus ; могут меняться социально-политические условия и видоизменять общее правосознание, и могут меняться отдельные части законов о престолонаследии, как показывает и наша практика Х I Х века. Но при всех изменениях одна идея должна оставаться всегда, как неразрывно связанная с идеей православной легитимной монархии – это преемство власти по закону, независимо от человеческого усмотрения, лишь по указанию Промысла Божьего. Однако эта мысль сама по себе производная и имеет своей незыблемой основой учение о недоверии к силам человеческим, как продукту греховной человеческой природы, и упование на то, что верный Православию Царь – подвижник власти стяжает смирением и подвигом благодать Всевышнего и будет, в силу совершаемого Церковью над ним таинства, проповедником действия этой благодати для всего народа.

Когда самодержавный монарх изменит Православию, то он сам себя уничтожит, как учреждение, ибо его власть выросла из недр православного миросозерцания и без него не имеет никакой опоры. Русский народ недаром так чтил Царя Грозного и Императора Павла, так верно понимавших идею самодержавия: свечи паломников перед гробом Императора Павла за упокой его души в Петропавловском Соборе никогда не угасали, а память о Грозном Царе жива в былинах. Вот почему забота о Православии лиц, могущих иметь право на Престол и связанных с Ним жизненной судьбою, есть вопрос бытия самого учреждения Православной Монархии.

Мысли о Православной Монархии дано выражение в разных статьях Основных Законов. Уже ст. 1 говорит, что верховной власти самодержавного монарха повиноваться не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает, именно потому, что подвиг его самодовлеющей власти освящён Церковью. Согласно ст. 39, находящейся в том отделе законов, которым присягает Царь, Царь принимает Миропомазание во время Священного Коронования, которое производится, согласно ст. 57 Основных Законов, по чину, установленному Православной Церковью. Чин этот во всех существенных чертах заимствован, как и идея освящённой Царской власти, из Византийской Церкви. Ст. 58 упоминает особо, что перед Священным Коронованием Царь читает исповедание Православной веры. В примечании к этой статье, как её основа, упомянут церковный чин Священного Коронования; государственный закон даёт этим свою санкцию существующему церковному правилу Священного Коронования и Миропомазания, без которых Царская власть теряет свою основу и свой смысл, ибо без них нет Царской власти, как священного чина, а лишь простая человеческая власть, ничем не отличающаяся в принципе от всякой другой человеческой власти.

В кратких чертах мы опишем некоторые моменты Священного Коронования, ибо в них отражаются существенные черты того миросозерцания, которое создавало Царскую власть. Русская церковная мысль, в отличие от Византийской, различает власть учения, священнодействия и управления и не связывает с Царской властью права учить в Церкви и священнодействовать, так что Русский Царь не благословляет народ архиерейским благословением с дикирием в руках, не издаёт указов по вопросам вероучения, как то было в Византии, но тем не менее остаётся на положении особого чина в Церкви; он допускается к приобщению Святыми Дарами в Церкви по священническому чину у Престола отдельно Тела и Крови Христовых, входит через царские врата в алтарь; согласно с церковными правилами, перед рукоположением он читает исповедание православной веры, принимает рукоположение от патриарха или, за неимением его, венчающего митрополита, принимает миропомазание с произнесением сакральных слов «печать дара Духа Святаго», которое над всеми прочими людьми совершается один раз в жизни после крещения.

В главных своих чертах чин этот сложился у нас к концу XVII века. В существе своём он оставался одинаков со времени установления Царской власти, но происходили второстепенные дополнения и изменения, не касающиеся основных священнодействий. Так при короновании с самого возникновения чина возлагались на коронуемого перед рукоположением бармы, как знак посвящения в церковный сан; позже, при Екатерине I , когда царская шапка была заменена короной, то и царские одежды, цепь Животворящего древа и бармы были заменены порфирой и цепью ордена св. Андрея Первозванного; принятие церковного сана соединяется ныне с рукоположением и возложением порфиры. Со времени Феодора Иоанновича коронуемому Патриарх вручает скипетр, который как посох, является символом власти. Со времени царя Василия Шуйского вручается держава (яблоко владомое), означающая власть над землей. У римлян наверху скипетра был орёл, как и у нас, а наверху державы у них было изображение богини победы, после же введения христианства – крест, как теперь у нас. Как порфира – символ багряницы креста, так корона – символ тернового венца. Первая символизирует церковный сан, вторая – государственную власть. Знаки царской власти со времени Грозного возлагаются венчающим иерархом, но корона возлагается самим Императором на свою голову после её благословения венчающим иерархом. Одно время был русский обычай при миропомазании помазывать бороду Государя, но потом этот обычай был оставлен.

Коронованию в первое время предшествовал молебен, но с XVIII века они соединены вместе; после коронования служится литургия и во время её совершается миропомазание и причастие коронуемого. К древним молитвам присоединены ещё две, из которых одну, приведенную в конце последней главы, читает Государь, а другую после него венчающий иерарх.

Священное Коронование начинается молебном св. Петру Митрополиту Московскому, как виновнику объединения Руси во главе с Москвой, и св. Сергию Радонежскому, как освободителю от ига неверных. Перед приступлением к коронованию, когда Государь всходит на трон, венчающий иерарх становится перед Государем и вопрошает: «Благочестивейший Великий Государь Наш, Император и Самодержец Всероссийский! Понеже благословением Божиим и действием Св. и Всеосвящающаго Духа и Вашим изволением имеет ныне в сем первопрестольном храме совершиться Вашего Величества коронование и от св. мира помазание; того ради по обычаю древних христианских монархов и Боговенчанных Ваших предков, да соблаговолит Величество Ваше вслух верных подданных ваших исповедать православную кафолическую веру. Како веруеши?» По прочтении Государем исповедания веры венчающий иерарх возглашает: «Благодать Пресвятаго Духа да будет с Тобой», – и начинает молебен с особыми прошениями в возглашаемой диаконом ектений:

«О еже благословитися Царскому Его венчанию благословением Царя царствующих и Господа господствующих».
«О еже укреплену быти скипетру Его Десницей Вышняго».
«О еже помазанием всесвятаго мира прията Ему с небес в правлении и правосудии силу и премудрость».
«О еже получити Ему благопоспешное во всем и долгоденственное царствование».
«Яко да услышит Его Господь в день печали и защитит Его Имя Бога Иаковля».
«А яко да пошлет Ему помощь от святаго и от Сиона заступит Его».
«Яко да подаст Ему Господь по сердцу Его и весь совет Его исполнит».
«Яко да подчиненные суды Его немздоимны и нелицеприятны сохранит».
«Яко Господь сил всегда укрепляет оружие Его».
«О еже покорити под нозе Его всякого врага и супостата».
«О еже благословитися царскому его венчанию и супруги Его благословением Его же Царя царствующих и Господа господствующих».

После чтения Евангелия на Императора Патриарх возлагает порфиру со словами: «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа», крестит преклоненную голову Государя, возлагает на неё крестообразно руки и читает молитву:

«Господи Боже наш, Царю царствующих и Господь господствующих, Иже чрез Самуила пророка и бравый раба Своего Давида и помазавый его во царя над людом Твоим Израилем; Сам и ныне услыши моление нас недостойных, и призри, от Святаго жилища Твоего, и вернаго раба Твоего, Великаго Государя ....... Его же благоволил еси поставити Императора над языком Твоим, притяжательным честною Кровию Единороднаго Твоего Сына, помазати елеом радования, одей Его силою и высоты, положи на Главу Его венец от камене честнаго, и даруй ему долготу дней, даждь в десницу Его скипетр спасения, посади Его на Престол правды, огради его всеоружием Святаго Твоего Духа, укрепи его мышцу, сложи перед ним вся варварския языки, хотящие брани, всей в сердце Его страх Твой и к послушным сострадание, соблюди Его в непорочной вере, покажи Его известнаго хранителя Святыя Твоея кафолическия Церкви догматов, да судит люди Твоя в правде и нищия Твоя в судие, спасет сыны убогих и наследник будет небеснаго Твоего Царствия. Яко Твоя Держава и Твое есть царство и сила во веки веков».

Затем по возгласу диакона все преклоняют голову и Патриарх читает другую молитву:

«Тебе единому царю человеков подклони выю с нами, Благочестивейший Государь, Ему же земное царство от Тебе вверено; и молимся Тебе, Владыко всех, сохрани Его под кровом Твоим, "укрепи Его царство, благоугодная Тебе десяти всегда Его удостой, возсияй во днех Его правду и множество мира, да в тихости Его кроткое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и честности. Ты бо еси Царь мира и Спас душ и телес наших, и Тебе Славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков».

Патриарх принимает корону и передаёт её Императору, который сам её надевает при возгласе Патриарха: «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». После этого он читает молитву; «Видимое сие и вещественное Главы Твоея украшение, явный образ есть яко Тебя, Главу Всероссийскаго народа венчает невидимо Царь славы Христос, благословением Своим благостным утверждая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими». Затем Патриарх вручает в правую руку скипетр, а в левую жезл с произнесением слов: «Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа» и возглашает: «О Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный Благочестивейший, Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! Приими Скипетр и Державу, еже есть видимый образ данного Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и ко устроению всякаемаго желаемаго их благополучия».

После коленопреклоненной молитвы Государя, приведенной в конце предыдущей главы, Государь становится перед троном, а Патриарх и все присутствующие опускаются на колени, и Патриарх от лица народа читает молитву: «Боже великий и дивный, неисповедимою благостью и богатым промыслом управляяй всяческая, Его же премудрыми, но неиспытанными судьбами...»

Затем Патриарх говорит коронованному Государю приветственную речь и начинает литургию, в течение которой Император сидит на троне в полном облачении, в известные моменты литургии вставая и снимая корону (при чтении Евангелия, при великом выходе со Святыми Дарами, при словах: «Приидите, ядите», «Достойно», «Отче наш» и при пении «Святая Святым»). Во время литургии перед причащением два архиерея подходят к Государю и один из них возглашает: «Благочестивейший Великий Государь Наш Император и Самодержец Всероссийский, Вашего Императорского Величества Миропомазания и Святых Божественных Тайн приобщения приближися время: того ради да благоволит Ваше Императорское Величество сея Великия Соборный Церкви к Царским вратам». Там у алтаря совершается миропомазание на челе, на очах, ноздрях, устах, ушах, персях и руках с известным сакральным возгласом. Один из митрополитов затем вводит Императора внутрь алтаря для причащения Святых Христовых Таин по Чину Царскому, т.е. как и священнослужители. После литургии Царь поклоняется праху предков в Архангельском соборе: этот обычай установлен вместо Византийской акакии: «Вознесенные на высоту величия они приходили сюда, чтобы видеть конец престающего» (2 Кор. 3, 13). Обряд же акакии заключался в возложении при короновании в левую руку Императора шелкового платка с землёю в напоминание о тленности земного величия.

Во всём этом чине, заимствованном, как мы уже говорили, из Византии, главными моментами являются: 1) чтение Православного исповедания, предшествующее по правилам Церкви рукоположению в священный чин, 2) возложение порфиры-багряницы и рукоположение Патриархом, 3) Миропомазание.

С рукоположением и возложением порфиры при чтении приведенных нами молитв соединяется мысль о выделении из состава обычных мирян и возведении рукополагаемого в Церковный чин. Именно такая мысль соединяется с рукоположением в 19 правиле I Вселенского Собора. Об извержении из священного чина правило говорит: «Аще же которые в прежнее время к клиру принадлежали, таковые, явясь безпорочными и неукоризненными, по прекращении да будут рукоположены епископом кафолической церкви. Аще же испытание обрящет их неспособными к священству, надлежит им изверженным быти священного чина. Подобно и в отношении к диакониссам и ко всем вообще причисленным к клиру тот же образ действий да соблюдается. О диакониссах же мы упомянули о тех, которые по одеянию за таковых принимаются. Ибо впрочем они никакого рукоположения не имеют, так что могут совершенно счисляемы быти с мирянами».

Подобно монашескому чину, Царский чин, являясь учреждением высшей полезности для Церкви, не составляет неотъемлемой части церковного устройства в том смысле, чтобы Церковь без него переставала бы существовать, как таковая, так, как она не может существовать без епископской власти. Тем не менее, вводя этот чин как часть в своём устройстве, Церковь выделяет среди сынов своих от мирян как тех, кто отрёкся от личной земной жизни во имя сораспятия Христу, так и того, кто отрёкся от неё во имя несения подвига власти для дарования другим безмятежного жития. Это хорошо понимал Иоанн Грозный, когда в просьбе к патриарху о возведении его в Царский сан, представлял не только свои заслуги перед Церковью, по завоеванию татарских иноверных земель, но и заслуги предков, просиявших в Церкви и причисленных к лику святых.

Что касается миропомазания, то оно так же, как и в греческой Церкви, воспринимается как таинство и Императорами, и церковной иерархией, и церковной богословской мыслью. Мысль эта высказывается всеми передкоронационными манифестами. Для примера возьмём манифест 18 декабря 1796 г. Императора Павла:

«По вступлении нашем на прародительский наш Императорский Престол мы первым долгом почитаем принесть жертву благодарения Вседержителю, владеющему царствами человеческими, и, последуя с достодолжным благоговением примерам древних царей израильских, потом православных греческих Императоров, також благочестивых предков наших Самодержцев Всероссийских и других христианских государей, восприять новый залог благодати Господней, возложением на себя короны и священнейшим миропомазанием».

При коронации Императора Александра III Митрополит Платон говорил ему в приветствии: «Мы радуемся и тому, что в Таинстве миропомазания, совершённом при короновании Твоем, Дух Божий невидимо сошёл на Тебя и будет носиться над Тобой, как некогда носился над израильским царём Давидом; значит, ты вошёл в ближайшее общение с Богом и находишься под особым покровом Господа сил, Который, по слову пророка, будет охранять и исхождение Твоё от ныне и до века. Если же Бог за нас, то кто против нас. Наконец, мы радуемся и тому, что Дух Божий, сошедший на Тебя в святом миропомазании, таинственно сообщил Тебе, по учению нашей Церкви, различные дары Свои, потребные для Твоего великого Служения, дабы Ты, при помощи благодатной силы Божией, которая, по выражению Апостола, совершается в немощи нашей, мог надлежаще исполнить трудные царские обязанности к благу России».

Церковь в неделю Православия подвергает анафеме всех помышляющих, что «православные Государи возводятся на Престол не по особливому о них Божию благоволению, и что при помазании на них не изливаются дары Святаго Духа».

Вопрос о том, есть ли Царское Миропомазание особое таинство, восьмое, или повторение первого, совершённого над всеми однажды, не выяснен вполне. Профессор Суворов, утверждает, что это есть восьмое таинство, основываясь на том, что таинства отличаются друг от друга свойством низводимой благодати; дары, ниспосылаемые в первом после крещения таинстве миропомазания, сообщают благодатные силы, необходимые для жизни духовной, т.е. в области личной нравственности, тогда как в Царском Миропомазании сообщаются Царю силы, потребные для управления государством.[36] Таким образом, по мнению Суворова, хотя по внешности здесь повторение таинства, совершённого в детстве, но по свойству благодати налицо – особое таинство. Преосвященный Макарий высказывается недостаточно определённо: в своём догматическом богословии он, с одной стороны, отрицает наличность особого восьмого таинства в Царском Миропомазании, а с другой стороны, усматривая в Царском Миропомазании особое таинство, как особый высший способ сообщения даров Святого Духа, потребных для царственного служения, он в то же время говорит, что это не есть повторение однажды совершённого над всеми таинства. Напротив, один из здравствующих ныне иерархов Русской Церкви, весьма начитанный в святоотеческой литературе, высказывается в том смысле, что Царское Миропомазание есть повторение однажды совершённого в детстве таинства. Он утверждает, что Государю сообщается сугубая благодать ввиду его Царского служения, то есть та же благодать, которую он в детстве получил при Миропомазании подобно тому, как существует одно таинство священства, но три его степени, и епископ при архиерейской хиротонии получает лишь сугубую благодать таинства священства. Таковы отдельные мнения представителей русской церковной мысли о таинстве Царского Миропомазания, но соборного определения всей Церкви по этому вопросу пока не имеется.

В Византии Император считался посвящаемым в духовную иерархию и, по сообщению историка Кодина Куропалата, находился в чине депутата в диаконской степени. Русская церковная мысль не считает Императора возводимым в духовную иерархию, но связывает с ним понятие об особом священном чине. Что в Церкви вне иерархии могут быть священные чины помимо епископа, пресвитера и диакона, показывают и церковные правила. Об этом говорят между прочим 17 и 18 апостольские правила, а также и 3 правило VI Вселенского Собора: «Такожде взявший в супружество вдову или отверженную от супружества, или блудницу, или позорищную, не может быть епископом, или пресвитером, или диаконом, ниже вообще в списке священного чина».

Вследствие рукоположения и миропомазания Императора надо считать чином священным не в смысле вступления в духовную иерархию, ибо он не получает благодати священства, но в смысле особого освящения лица, открывающего ему правило на особые преимущества: входить в царские врата и причащаться наравне со священнослужителями; таким образом Царь при священнодействии ставится наряду со священнослужителями выше низшего клира и даже монашества. С этой точки зрения, Царская власть является институтом не только государственного, но и Церковного права. Император имеет преимущества в Церкви, ставящие его в некоторых отношениях наравне со священнослужителями, имеет и особые обязанности к Церкви, как верховный защитник и хранитель её догматов, блюститель правоверия и всякого в Святой Церкви благочиния, согласно ст. 64 Основных Законов; об этих обязанностях говорится и в молитвах при Св. Короновании.

Мы знаем, что христианская Церковь первые три века существовала без христианской Императорской власти; однако после принятия христианства Императорами, они заняли в Церкви особое положение, которое делало их одной из активных сил в Церковном управлении в силу допущения Церковью. Профессор Суворов обращает особое внимание на это историческое развитие и возбуждает вопрос, не есть ли Царская власть учреждение не только канонического права, а права Божественного, непосредственно вытекающего из Священного Писания. Вот что он пишет; «Приведенное рассуждение Голубинского (о трёх богоучреждённых степенях епископа, пресвитера, и диакона) не есть рассуждение одинокое, а вполне соответствует воззрению русских богословов, что в Церкви существует три степени священства, или три должности, как богоучреждённые институты: епископ, пресвитер и диакон. Русские богословы, однако, забывают, что не только Западная Церковь никогда не исчерпывала степеней духовной иерархии тремя, относя субдиаконов к ordines majores sive sacri , но и на Востоке иподиакон рассматривался как особая степень священства, связанная с хиротонией и принадлежащая к одной категории – клириков в собственном и тесном смысле слова. (Так говорят Вальсамон в толкованиях к 51 правилу Василия Великого и в толковании к 77 правилу Трулльского Собора и правилу 13 того же Собора.) Отсюда видно, что в Восточной Церкви существовал иной взгляд на число степеней священства или богоучрежденных священных должностей, чем какой проводится в русских богословских системах. При этом нельзя не указать ещё на слабый пункт в русских богословских построениях. Признавая должности епископа, пресвитера и диакона за богоустановленные в Церкви институты, богословы не обращают внимания на ту высшую власть, которою управляется Церковь в юридическом смысле – власть Императорскую. Если в Церковном праве должна быть речь об институтах божественного права, то здравый смысл православного русского человека не может помириться с таким школьным построением, в силу которого современная диаконская должность, имеющая исключительно богослужебное значение, именно содействующая, как говорят, благолепию Церковного богослужения и в массе приходских Церквей не существующая, рассматривается, как богоучрежденный институт божественного права, а власть Императоров – преемников Константина, Феодосия и Юстиниана, пекущихся о благе Церкви... рассматривается как институт государственного, а не Церковного права... Для христианина представляла бы величайший соблазн та мысль, что в целом ряде прошедших веков Церковь со времени Константина Великого управлялась не по Господню Учреждению.[37]

Хотя мы не разделяем юридической конструкции профессора Суворова, по которой верховная правительственная власть в Церкви ( iura intra sacra ) принадлежит Императору, ибо на то в Церкви существует иерархия с соответствующей благодатью священства, тем не менее и для нас постановка вопроса профессора Суворова имеет интерес, ибо Царский подвиг самоотречения, власти и служения для дарования другим безмятежного жития представляет собой высший нравственный идеал личности, «непоколебимое основание и пример жизни», как писал в благословенной грамоте 1562 г. Вселенский Патриарх, – притом нравственный идеал, установленный и освящённый Церковью.

Не всё, содержащееся в Откровении о внешнем порядке и жизни Церкви, как обществе, имеет авторитет божественного (а не только канонического) права, но критерием того, что надо относить к нему, является разум не личный, а вселенский. Как Церковь не создаёт новых догматов в вопросах вероучения, а лишь констатирует то, что impicite содержится в Откровении, так она может извлечь из источников Откровения Божественное право и констатировать Божественный авторитет установления. «Вселенские Соборы определяли догматы, но, к сожалению, не устанавливали для всей Церкви институтов Божественного права», пишет проф. Суворов и приглашает Церковную науку заблаговременно подготавливать возведение некоторых институтов со степени канонического права на степень Божественного права.

Но и до восприятия такого понимания Царской власти Вселенской Церковью возможны частные мнения отдельных лиц и поместных Церквей, которые признают в ней установление Божественного права. В частности, наши Основные Законы исходят из такого понимания, когда в статье первой констатируют мировоззрение народа, говоря, что верховной власти Самодержавного Монарха повиноваться не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает.

В молитве своей во время Св. Коронования за народ Царь внутренне соединяется с народом. В этом священнодействии заложена не идея личного блага, а идея веры в то, что только благодатной силой свыше может строиться царство. Царь для народа – помазанник Божий; через него, верит он, и через послушание ему, через отсечение своего «я», устроится его благополучие на земле; без этого воздействия свыше, «без веры – зверь человек», – говорит народная пословица, и верит народ, что Царь умолит Бога за грехи народа. «Народ согрешит – Царь умолит», - так говорит пословица. В Священном Короновании заключается и завет Царя с Церковью, когда он – представитель веры и совести народа – читает своё исповедание перед Патриархом, а затем рукополагается им и получает от Церкви помазание чела во укрепление разума, помазание персей во укрепление сердца, очей, ушей и рук во освящение его дел, после чего он вводится ею во святая святых, как носитель священного чина.

И когда, всходя на трон предков, он возлагает на себя венец, препоясывает державу и скипетр, то он символизирует своё слияние со всей прежней историей своего народа, и поднимаются все Государственные знамёна с гербами всех составных частей Империи... и салютует ему 101 пушечный выстрел.

XVII. ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА И ОТ ПРАВ НА ПРЕСТОЛ. СТ. 37 и 38 ОСНОВНЫХ ЗАКОНОВ. СОВРЕМЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВОПРОСА О ПРЕСТОЛОНАСЛЕДИИ.

В оглавление книги

Согласно ст. 57 и 58 Основных Законов св. коронование происходит по чину, установленному Церковью. Особая незыблемость правил о св. короновании вытекает из самого установления Царской власти; о нём же упоминает и ст. 39-я Основных Законов, согласно которой Император присягает закону о престолонаследии. Если статьи 25-39 Основных Законов подтверждаются присягой Государя, то статьи о вере 62, 63 и 64 утверждаются самой идеей Царской власти; без них нет той Царской власти, которая вырощена не только русской историей, но и православным самосознанием. И там, где мы встречаемся с развитием основных принципов статей Основных Законов о вере или с принципами, обусловленными положением Императора, как священного чина, там мы встречаемся с той же неприкосновенностью, вытекающей из самой идеи учреждения. Мы уже говорили о статье 185. Когда человечество падёт настолько, что оно не будет знать никаких священных учреждений и окончательно утвердится в том зверином состоянии, в которое его постепенно как по наклонной плоскости привели все внецерковные «измы» (лже-гуманизм, рационализм, протестантизм, позитивизм, материализм, натурализм, марксизм, социализм, большевизм и т. д.), тогда нечего будет и говорить об Основных Законах Российской Империи, воплощающих миросозерцание православного народа. Но пока есть возможность думать о заветах Церкви и родной истории, должно напоминать об охранении завещанного Церковью и родной историей учреждения от его внутреннего разложения чужеродной культурой.

Выше воли царствующего Императора стоят все те статьи Основных Законов, которые констатируют Царскую власть, как определённое учреждение – священный чин, регулируют порядок её преемства и устанавливают требования, неразрывно связанные с понятием Царской власти. Во всех проявлениях своей власти Император связан самим принципом своей власти.

То же относится и к отречению от Престола Императора. О нём ничего не говорят Основные Законы и не могут говорить, ибо, раз сами Основные Законы исходят из понимания Императорской власти, как священного сана, то государственный закон и не может говорить об оставлении сана, даваемого Церковью. Как для снятия присяги, для оставления монашества, так и для снятия царского сана надо постановление высшей иерархической власти. Так и бывало на практике. Когда надо было присягать Императору Николаю Павловичу после присяги, ошибочно принесенной Великому Князю Константину Павловичу, то Митрополит Филарет предварительно снял ту первую присягу. Когда Императору Павлу предложили отречься от Престола, он категорически это отверг и погиб от заговорщиков. Когда Император Николай I вступил на Престол, то он заявил, что, «то, что дано мне Богом, не может, быть отнято людьми» и с опасностью для жизни 14 дек. 1825 г. личным примером отваги спас Царский трон от заговорщиков. Когда Император Николай II 2 марта 1917 г. отрёкся за себя от Престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия.

Статьи 37 и 35 Основных Законов говорят не об отречении от Престола, а об отречении от прав на Престол. Статья 37: «При действии правил, выше изображённых о порядке наследия Престола лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от этого права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола»; а ст. 33 говорит: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признаётся потом уже невозвратным». Хотя, конечно и Царствующий Император занимает Престол в силу своего права на Престол, но помимо уже указанного выше соображения об Императорской власти, как священном чине, не могущем быть сложенным своей волей, и другие соображения говорят за то, что статьи эти не имеют ввиду Царствующего Императора. Во-первых, статьи не говорят ничего об отречении от Престола, а во-вторых, за разъяснением выражения «имеющий право на оный», мы должны обратиться к источнику статьи, указанному под нею. Это – Манифест Николая I от 12 дек. 1825 г. о вступлении на Престол и Манифест Александра I от 19 янв. 1823 г. об утверждении отречения Великого Князя Константина Павловича. В последнем говорится: «Призвав Бога в помощь, размыслив зрело о предмете столь близком Нашему сердцу и столь важном для государства и находя, что существующие постановления о порядке наследования Престола у имеющих на него право не отъемлют свободы отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никаких затруднений в дальнейшем наследовании Престола...» Под имеющими право здесь разумелись лица (Великий Князь Константин Павлович), ещё не занимающие Престола, именно категория лиц, к которым принадлежал Великий Князь Константин, т. е. лица перед которыми может открыться престолонаследие. Можно поставить вопрос разумеются ли здесь вообще лица, могущие наследовать Престол, или только непосредственные наследники. Судя по тому, что сам Император Николай I , введший эту статью, не признавал отречения Великого Князя Константина даже тогда, когда он 27 ноября 1825 г. открыл в Государственном Совете его Акт об отречении и неопубликованный манифест 16 янв. 1823 г. Императора Александра I , утверждающий это отречение, а признал только отречение, совершённое после открытия престолонаследия, можно думать, что он разумел под «имеющий на оный право» не только лицо непосредственно наследующее Престол; но и такое, перед которым уже открылось престолонаследие. Кроме того, сам законодатель, когда хочет указать лиц, могущих наследовать впоследствии Престол, не ограничивая их непосредственными наследниками, употребляет выражения «могущий иметь право на наследование Престола», как например в ст. 185. Практика наша подразумевала право отречения от прав на Престол за всеми лицами, не только непосредственными наследниками, но и за всеми лицами могущими иметь право на наследование Престола.[38]

Но отречение от прав на Престол не является нравственно свободным; оно не должно, по мысли закона, совершаться, если из этого произойдут затруднения в дальнейшем наследовании; закон взывает к чувству долга отрекающегося. Отречение происходит под контролем Царствующего Императора, который, как Глава Дома, призван заботиться об интересах Царствующего Дома, а, как Император, о том, чтобы вопрос о престолонаследии был всегда ясен, и «Престол ни на мгновение не мог бы остаться праздным» (выражение Манифеста Александра I ). Поэтому утверждение Императора, обнародование Акта об отречении необходимо для ясности вопроса о престолонаследии, но оно не составляет главного момента, ибо подвиг не может быть принят насильно. Контроль Императора может иметь моральное воздействие на отрекающегося чрез призывы к его совести, долгу, если его отречение наносит ущерб Дому или государству, повергая его в смуту; но, если лицо отрекающееся настаивает на своём, никто его не сможет заставить принять Престол при открытии престолонаследия. Контроль Императора и обнародование отречения введены именно для устранения возможной неопределенности и той таинственности, которая в 1825 г. едва не ввергла страну в смуту и анархию.

Утверждение Государя и обращение им отречения в закон не создаёт факта отречения, а лишь делают отречение невозвратным, согласно ст. 38-й; отречение создаётся волей отрекающегося и, если отрёкшийся умрёт без обнародования его явно состоявшегося уже отречения, то оно должно почитаться действительным.

Практика наша знает примеры отречения и обращения их в закон. Так Именной Высочайший Указ 24 авг. 1911 г. утвердил отречение от прав на Престол Княжны Императорской Крови Татьяны Константиновы, а Именной Высочайший Указ 9 февр. 1914 г. утвердил отречение Княжны Императорской Крови Ирины Александровны. Говорят, что было отречение Великого Князя Владимира Александровича перед вступлением его в брак. Если оно было совершено и не было взято им обратно до своей смерти, то оно действительно и без обнародования в закон, ибо конститутивную силу отречения составляет воля отрекающегося, а обнародование и обращение в закон лишь являются констатированием воли отрекающегося, которая юридически действительна сама по себе, раз в каком-либо акте она выражена и до смерти не взята обратно; заинтересованные лица, знающие о таком акте, всегда вправе его обнародовать.[39] Что касается отречения за других лиц, то здесь, как мы уже упоминали, надо различать потомство, существующее или зачатое в момент отречения, и потомство, не существующее и не зачатое в момент отречения. Так как право на наследование Престола вытекает из закона и есть право публичное, то есть прежде всего обязанность, то никто, и в том числе Царствующий Император, не может существующих уже прав отнять, и таковое его волеизлияние юридически не действительно; таким образом, отречение Государя Императора Николая II за своего сына Великого Князя Цесаревича Алексея ни одним юристом не будет признано действительным юридически.

Другое дело отречение за потомство несуществующее и не зачатое в момент отречения. Здесь уже нет communis opinion doctorium . Многие государствоведы считают, как мы видели, что для этого потомства прав наследования не существует, ибо лицо отрёкшееся не могло уже быть для них, в силу своего отречения и после него, проводником этих прав; закон же раньше, до зачатия, не мог охранить их несуществующих прав.

Такими случаями отречения за несуществующее потомство полна практика положительного европейского права. Так, когда принцессы, выходящие замуж за иностранных принцев, отрекаются от прав на Престол и за себя, и за потомство, то действительность этих отречений никем не оспаривается. Так 24 июня 1899 г. Герцог и Принц Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за своё мужское потомство, отреклись от прав наследования в Саксен-Кобург-Гота. Король Оттон Баварский, вступая не греческий Престол, отрекался при известных условиях от Баварского Престола за себя и за своих наследников.

Некоторые европейские законодательства, как например Ганноверское, допускают отречение и за наличное в момент отречения потомство, но в таком случае закон требует назначения специального на случай отречения опекуна, который должен представлять интересы малолетнего. Так, когда 24 июня 1889 г. Герцог и Принц Артур Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за своё будущее потомство, отрекались от прав на Престол в Саксен-Кобург-Гота, то несовершеннолетний Принц Артур был представлен особым опекуном, специально назначенным для представления его интересов при отречении. Но обыкновенно во всех положительных законодательствах допускается отречение только за себя и за своё еще несуществующее и не зачатое в момент отречения потомство.

В силу указанного бесспорного принципа после Императора Николая II Престол должен был перейти к его сыну Великому Князю Алексею Николаевичу, которому в момент отречения было 13 лет. Отречение за него было бы недействительно и в том случае, если бы происходило не при революционном насилии, а путём свободного волеизъявления, без всякого давления. Великий Князь Алексей Николаевич мог отречься только по достижении совершеннолетия в 16 лет. До его совершеннолетия управление государством в силу ст. 45 Основных Законов должно было перейти к ближнему к наследию Престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора, то есть к Великому Князю Михаилу Александровичу. Последний также сделался жертвой революционного вымогательства, а малолетний Великий Князь Алексей Николаевич был пленён вместе со своими родителями так называемым Временным Правительством.

Осуществить свои права на Престол, как подобает посредством Манифеста, в таковых обстоятельствах он не мог. Великий Князь Михаил Александрович издал 3 марта 1917 г. так называемый Манифест следующего содержания: «Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевлённый единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твёрдое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственном Думы возникшему и облечённому всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа. «Подписал: Михаил».

Предположим, что это акт свободного волеизъявления; как тогда надо определять его юридическую силу? Великий Князь Михаил Александрович отказался сделаться Императором, но не в сипу того, что он не имел права вступить на Престол при наличности в живых Великого Князя Алексея Николаевича, несмотря на таковую волю Императора Николая II ; он не заявил и того, что он считает себя обязанным настаивать на правах Великого Князя Алексея на Престол, а себя считать лишь Правителем Государства. Он напротив заявил, что готов принять Престол, но не в силу Основных Законов, от чего он expressis verbis отказался, а в силу права революции, выраженного через Учредительное Собрание по известной четыреххвостке. Если бы даже таковое Собрание состоялось и, установивши новый образ правления, избрало бы его Государем, то Великий Князь Михаил Александрович вступил бы уже не на трон своих предков Божьей Милостью, а на волею народа созданный трон по избранию от воли народа; вместе с тем это было бы упразднением православно-легитимного принципа Основных Законов, построенных на монархическом суверенитете. Признание права за Учредительным Собранием устанавливать образ правления есть отказ от монархического суверенитета и устроение политической формы правления на народном суверенитете, то есть, на «многомятежного человечества хотении». Этим он упразднил бы все традиции предшествующей истории и продолжил бы её на радикально противоположном принципе в европейском демократически-эгалитарном стиле. В качестве совершеннолетнего наследника Престола Великий Князь Михаил Александрович мог вступить в управление по легитимному принципу лишь как Правитель Государства при несовершеннолетнем Императоре и требовать малолетнему Императору присяги. Он этого не сделал, принципиально отвергши обязательность Основных Законов и признал революционное право. Если некоторые говорят, что с его стороны не было отказа от Престола expressis verbis , а только условный отказ, то, правда – лишь то, что он не отказывался получить власть от Учредительного Собрания на основе народного суверенитета, устанавливающего новую форму правления – но тем самым он expressis verbis отказался не только от Престола, но даже не признал его больше существующим de jure . В качестве наследника, он сам призывал всех граждан признать новое революционное право; но он не имел компетенции приглашать к повиновению самочинному органу, по самочинной противозаконной инициативе Государственной Думы возникшему, и предоставлять Учредительному Собранию устанавливать новую форму правления; все заявления этого «Манифеста» юридически ничтожны. Если бы таковой Акт исходил даже от Царствующего Императора, то и тогда явилась бы необходимость признать, что Император сам отказывается занимать возложенный им на себя подвиг, и Престол Основных Законов вакантен.

Великий Князь Михаил Александрович, отказавшись вступить в управление государством, хотя бы в качестве правителя, expressis verbis отказавшись не только от Престола, существующего, как государственное учреждение но, отвергши даже действие Основных Законов, которые могли бы призвать его к наследованию Престола, – совершил только акт, в котором высказал ни для кого не обязательные свои личные мнения и отречение, устраняя себя от наследования по Основным Законам, юридически в его глазах несуществующим, несмотря на ранее принесенную им в качестве Великого Князя в день своего совершеннолетия присягу верности постановлениями Основных Законов о наследии Престола и порядку Фамильного Учреждения (Прил. III и IV к Основным Законам).

Все его заявления в Манифесте, в том числе и признание так называемого Временного Правительства, юридически ничтожны, кроме явного отречения за себя от Престола. Г. Корево говорит, что это отречение некому было обратить в закон, и что до обращения в закон отречения нет. Но допустимость отречения исходит из того, что нельзя человека насильно заставлять принять подвиг власти. Допустим, что налицо – пробел закона, не предусмотревшего отречения, когда Императора нет (так было здесь, ибо в 3 часа дня 2 марта 1917 г. Император Николай II отказался быть носителем верховной власти). Как же надо было бы восполнить пробел? В виду того, что центр тяжести отречения – в отсутствии воли занимать Престол у призываемого на Престол лица, надо признать, что, раз воля явно выражена, а органа, констатирующего этот факт нет. то надо иным способом удостоверится в наличности воли к отречению. Кроме этого, Основной Закон не может призывать к престолонаследию лиц, отвергающих тот принцип, на котором они основаны. Для чего же иначе он обязывает всех Членов Императорского Дома в день совершеннолетия приносить присягу верности не только Царствующему Государю, но и правилам порядка престолонаследия и порядку Фамильного Учреждения?

+ + +

Установив основные принципы преемства верховной власти, реципированные из немецкого права и приведенные в связь с постановлениями Основных Законов, вытекающими из православного легитимного принципа, нам остаётся рассмотреть современное положение вопроса о престолонаследии лиц Императорского Дома, идущих вслед за Великим Князем Алексеем Николаевичем и Великим Князем Михаилом Александровичем. Так как мы должны искать наследников, удовлетворяющих требованиям Основных Законов в агнатском порядке престолонаследия, по установленным правилам, в порядке линий и первородства, то мы должны установить очередь лиц таким образом, чтобы сначала в каждой более старшей линии перечислить всех агнатов, отвечающих в ней правилам и предположением Основных Законов. Таким образом мы и придём к определению того, кто в глазах Основных Законов есть законный преемник Престола в данный момент.

При существующем составе Императорского Дома линии идут в следующем порядке старшинства:

1) Линия 2-го сына Императора Александра II Великого Князя Владимира Александровича.
Великий Князь Кирилл Владимирович, род. 30/ I Х 1875 г.
Князь Владимир Кириллович, род. 17/33 авг. 1917 г.
Великий Князь Борис Владимирович, род. 12/Х I 1877 г.
Великий Князь Андрей Владимирович. род. 2 мая 1879 г.
Все происходящие в этой линии агнаты рождены от матери, не принявшей православие до брака, и потому в силу статьи 185-й, как доказано нами в главах XII, XIV и XV, они могут наследовать Престол только за неимением агнатов, удовлетворяющих всем требованиям Основных Законов.

2) Линия 6-го и последнего сына Императора Александра II Великого Князя Павла Александровича.
От брака его с греческой православной принцессой Александрой Георгиевной. Великий Князь Дмитрий Павлович, род. 6 сентября 1891 г. По происхождению от православных родителей, он не имеет в ст. 185 Основных Законов препятствия для наследования в агнатском порядке престолонаследия.

3) Линия 2-го сына Императора Николая Павловича Великого Князя Константина Николаевича.
Князь Всеволод Иоаннович, род. 7 янв. 1914 г.
Князь Гавриил Константинович, род. 3 июня 1887 г.
Князь Георгий Константинович, род. 23 апр. 1903 г.
В этой линии Князя Гавриил и Георгий Константиновичи в силу ст. 185, как происходящие от неправославной матери, могут наследовать только 1) за неимением агнатов, удовлетворяющих всем требованиям Основных Законов и 2) уступая в порядке первородства агнатам старших линий, в отношении вероисповедном, стоящих с ними в одинаковом положении. Князь Всеволод Иоаннович, как происходящий от православных родителей, может наследовать в агнатском порядке престолонаследия.

4) Линия 3-го сына Императора Николая Павловича Великого Князя Николая Николаевича.
Великий Князь Николай Николаевич, род. 6. XI . 1856 г.
Великий Князь Пётр Николаевич, род. 10. I . 1864 г.
Князь Роман Пётрович, род. 5. X 1896 г.
Их очередь идёт непосредственно вслед за очередью Князя Всеволода Иоанновича; в основном порядке престолонаследия, за этой линией идёт очередь линии

5)Четвертого сына Императора Николая Павловича Великого Князя Михаила Николаевича.
Великий Князь Михаил Михайлович, род. 4 окт. 1861 г.
Великий Князь Александр Михайлович, род. 1 апр. 1866 г.
Князь Андрей Александрович, род. 12 янв. 1897 г.
Князь Феодор Александрович, род. 11 дек. 1898 г.
Князь Никита Александрович, род. 4 янв. 1900 г.
Князь Дмитрий Александрович, род. 2 авг. 1901 г.
Князь Ростислав Александрович, род. 11 нояб. 1902 г.
Князь Василий Александрович, род. 24 ноля 1907 г.

Так как впереди их идёт достаточно имён в порядке первородства, то для данного момента можно удовлетвориться установлением по Основным Законам очереди для ближайших к престолонаследию лиц. Вслед за Великим Князем Михаилом Александровичем в порядке первородства и удовлетворяя требованиям агнатского престолонаследия, идут:

1) Великий Князь Дмитрий Павлович.
2) Князь Всеволод Иоаннович.
3) Великий Князь Николай Николаевич.
4) Великий Князь Пётр Николаевич и т. д.

При малолетстве Императора и при неимении Правителя Государства, назначенного волей предшествующего Государя, Правителем является в силу ст. 23 Основных Законов (изд. 1857) ближайший к наследию Престола родственник малолетнего Императора, если у него нет отца и матери.[40]

Говорят, что Государь Император Николай II и Великие Князья Цесаревич Алексей Николаевич и Михаил Александрович погибли и увеличили сонм мучеников Царствующей Династии. Их тени проходят перед нами... Вот Император Павел, смиренно и безропотно переносивший бремя вынужденного фактического узничества до 43 лет, поставивший русское самодержавие на незыблемые основы законом о престолонаследии – убитый и так трагично предупреждённый о своей скорой смерти видением и голосом Петра I :– «Павел, бедный Павел!»... Вот благороднейший и честнейший из людей, спасший Россию и Престол от замысла 14 декабря 1825 г. своим личным геройством и самопожертвованием среди пуль заговорщиков!... Его сын погибший за любовь к ближнему, терзаемый непрерывными покушениями и, наконец, лежащий без ног на мостовой!... А его сыну обязана Россия тем, что «бесы» не растоптали ее на 36 лет раньше, и вот наконец, гнуснейшие клеветы, беспримерное мучительство и издевательство над всей царствующей Семьей со стороны разрушителей трона, разных святотатцев и их духовных соратников, ныне торжествующих на кладбище России!... Не коллективом держалась и спасалась Россия, а нравственной высотой жертвенного подвига личности, освящённой Церковью. Кому теперь придётся возложить на себя мученический венец, чьи руки возложат его на свою голову в Успенском Соборе? ...Мы назвали очередь, следующую по православному легитимному принципу Основных Законов: Великий Князь Алексей Николаевич, Великий Князь Михаил Александрович, Великий Князь Дмитрий Павлович, Князь Всеволод Иоаннович, Великий Князь Николай Николаевич, Великий Князь Пётр Николаевич... Кто из них окажется призванным принять с благословения Святейшего Патриарха Всероссийского крестный подвиг власти и служения Православной Церкви и русскому государству и сказать: я по закону Основному Государства Российского –тот подвижник, которого ищет православный русский народ; моё смирение, моя верность Промыслу Божию, заповедям Церкви и заветам родной истории делают меня жертвой, Богом требуемой, и призывают к подвигу самоотречения и самодержавия?... Но кто бы ни был он, мы верим, что оживут христианские начала в государственном строительстве России, и что на крови и на катакомбах святительских, царственных и иных русских христианских мучеников XX века, погибших в гонениях на православное христианство и на Русь, воздвигнется вновь Третий Рим, возглавляемый, как встарь, Царём и Патриархом. Так прекрасно выразил эту веру в помощь Божью наш незабвенный русский мыслитель-философь и поэт:

В оглавление книги

«И верим мы:
Наш Царь в стенах издревле славных
Среди ликующих сердец
Приймет венец отцов державных
Царя-избранника венец.
Мы верим: будет милость Божья
На православного Царя,
И даст Всевышний дар познанья
И ясность мысленным очам
И в сердце крепость упованья
Несокрушимую бедам.
И верим мы и верить будем,
Что даст Он дар – венец дарам
Дар братолюбья к братьям людям,
Любовь отца к своим сынам.
И даст года Он яркой славы
Победы в подвигах войны
И средь прославленной державы
Года цветущей тишины».

София
18-31 марта 1924 г.

В оглавление книги

СНОСКИ.

01. Дюге конструирует иначе в своей книге «L'etat».
02. Цитаты эти взяты из статьи Новгородцева «Демократия на распутье», в сборнике «София».
03. Она и у нас оказалась тем, чем всегда бывает, по выражению Поля Бурже в предисловии к кн. Палей : – elle n'est jamais qu'une enterprise de bridandage inauguree per des naifs, pursuive par des intrigants et consomme par des scelerats.
04. Стр 12, т. 11.
05. Ярославские князья били челом о принятии на службу к Великому Князю Московскому в 1463 Г.. Покорение Новгорода произошло в 1470 г., Перми в 1472 г., Ростова в 1474 г., Твери в 1485 г., Вятки в 1489 г., Рязани в 1417 г., кн. Черниговских и Северских в 1417-1523 г., Пскова в 1510 г., Смоленска в 1514 г.
06. А за отсутствием завещания установился обычай передачи престола старшему сыну.
07. Бердников. Основ. начала церк. права правосл. Церкви стр. 359.
08. Барсов. Константинопольский патриарх. 501.
09. Митр. Макарий. Ист. рус. Церкви, т. VI. 216
10. Бердников Основ. начала церк. права прав. Церкви, 123 стр.
11. Там это было следствием учения о petestas indirecia папы в мирских делах, тогда как православная Церковь возводит начало мирской власти непосредственно к Богу.
12. Припомним, что Константинопольский патриарх Антоний, требовавший от Великого Князя Василия I поминания царского имени на богослужении, писал, что имя его должно поминаться всеми православными христианами, ибо он один – царь природный, законы которого действуют во всей вселенной, и никакие Соборы, никакие каноны, никакие отцы не упоминают о других царях. Он один помазуется миром в царя и самодержца римлян, то есть всех христиан.
13. Восстановление это обязано преимущественно трудам и стараниям Высокопреосвященного Антония, Митрополита Киевского и Галицкого на Московском Церковном Соборе 1917 года.
14. Суворов. Курс Церк. права II, 204.
15. И позже в издании Церков. Законов принимал участие Комитет Министров.
16. Эту дату я цитирую на основании ст. 184 Основных Законов, имеющей указание на этот Акт, как на свою основу.
17. Не него ссылается ст. 62 Основных Законов изд. 1906 г.
18. Также Екатерина II перед женитьбой Александра I требовала от своего посла в Бадене гр. Румянцева исследовать предварительно, как отнесётся Герцог Баденский к перемене вероисповедания своей дочери, если на неё выпадет выбор её внука.
19. Шильдер, Николай I. т. I , стр. 122.
20. Курс русского госуд. права. т. I. 217 стр.
21. Кобеко. Цесаревич Павел Петрович.
22. Так в 1918 г. восстановлено патриаршество на место упразднённого Синода.
23. Так Бельгийский король угрожал, своей дочери принцессе Стефании, австрийской принцессе – вдове Кронпринца Австрийского Рудольфа лишением титула и почётных прав Бельгийской принцессы, если она выйдет замуж за графа Лониэй. Так, в качестве представителя агнатов, Австрийский Император лишил принцессу Луизу Тосканскую после её брака с Саксонским принцем, 27 января 1903 г. всех прав и преимуществ, которые ей принадлежали. как прирожденной Австрийской эрцгерцогине. В Саксонии она получила 13 июня 1903 г. сан графини Монтиньозе.
24. Rehm, Modernes Fursterecht, стр. 101.
25. Rehm, Modernes Fursterecht, стр. 208.
26. Само лицо, до которого дошёл Престол, должно принять православие, если не хочет терять право на Престол; то же требование предъявляется законом и к наследнику, следующему за ним.
27. Rehm, Modernes Fursterecht, 157 стр.
28. Rehm, Modernes Fursterecht, 175 стр.
29. Объем термина «владетельный» в русском праве, за неимением для этого источников, мы не можем установить: означает ли он вообще царствовавшие династии (напр. Бурбонов, Бонапартов) или фамилии, принадлежавшие к немецким Имперским чинам.
30. Статья эта говорила: «Высочайший Указ, по частному делу последовавший или особенно на какой-либо раз состоявшийся, по сему именно делу или роду дел отменяет действие законов общих».
31. Выдержка эта цитируется из книги г. Корево.
32. Шильдер, Император Николай I, стр. 220.
33. Напомним ст. 85-ю: Брак мужского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола, с особою другой веры совершается не иначе, как по восприятии ею православного исповедания (62).
34. Коркунов, Русское Госуд. Право, Т. I , стр. 218.
35. Ст. 184 гласит: По соизволению Царствующего Императора Члены Императорского Дома могут вступать в брак как с особою православного вероисповедания, так и с иноверными.
36. Суворов. Курс Церковного права, т. II , с.29.
37. Суворов. Курс Церковного права, стр. 107.
38. Обратим внимание, что, если законодатель в ст. 37 разумеет под лицами, «имеющими право на Престол» всех лиц, могущих наследовать впоследствии Престол, то тем более в статье 185, говоря о лицах мужского пола Императорского Дома, лишь «могущих иметь право на наследование Престола», он имеет ввиду всех агнатов, а не какой-либо более узкий круг их.
39. В данное время это может быть излишним в силу устранения всех существующих поколений Великого Князя Владимира Александровича самим законом по статье 185.
40. Но царствующий Император не обязан назначать Правителем, на случай своей смерти и вступления на Престол малолетнего наследника Престола, непременно следующего за ним в порядке престолонаследия родственника, ибо закон предоставил этот выбор на его волю и усмотрение (ст. 21 Основных Законов изд. 1857 г.).

КОНЕЦ