Яков Кротов

ИСТОРИЯ РОССИИ

РАСИЗМ: ВАРИАНТ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ

Юрий Афанасьев объясняет реакционность России:

«Население, которое гнобили из столетия в столетие, изо дня в день, выработало в себе способность адаптироваться. Это способность жить без ценностей, без правил, без нравственности. Трагедия, но это население приучено довольствоваться минимумом: поесть, что-то на себя набросить, крыша над головой – всё! Не надо никаких ценностей, никаких дополнительностей, не надо демократии, парламентов, свободной прессы, выборов – это всё ещё неизвестно к чему приведёт» (Новая газета. 24.7.2009. С. 7).

Расизм и лысенковщина. Этика не передаётся по наследству. Зато это рассуждение отлично отводит внимание от подлинной: не население России гнобили, а оно – гнобило. Друг друга, но главное – окружающих. И неверно, что маленькие потребности. Нет более потребительской – хищной, жадной – страны. Только западный потребитель работает, чтобы потреблять, а российский – шарахается от работы к завоеванию. Свободы не хотят вовсе не потому, что не знают, к чему приводит свобода. Знают – поэтому и не хотят. Не хотят таких компонентов свободы как ответственность, уважение к другому, смирение, миролюбие.

Такая руссофобия - вполне реальная, к сожалению - есть самооправдание конформизма. Если народ такой, то бесполезны любые усилия. Плетью хромосомы не перешибёшь. Осталось лишь подморозить "позиговенившихся" (словцо Победоносцева). Поэтому с такой лёгкостью тот же Победоносцев из либерала из идеологом деспотизма - цинизм и отчаяние при этом остались.

РАСИЗМ (РУСОФОБИЯ) КАК ПРИБЕЖИЩЕ КОНФОРМИЗМА

Не первый год гуляет по русскому интернету цитата - возможно, приписывается кому-нибудь из кремлёвских вождей или пропагандистов. Возможно, сфальсифицированная, но очень точно отражающая один из мифов о России: «Страну населяет звероподобный сброд, которому просто нельзя давать возможность свободно выбирать. Этот сброд должен мычать в стойле, а не ломиться грязными копытами в мой уютный кондиционированный офис. Для этого и придуманы «Наши», «Молодогварейцы» и прочий быдлоюгенд. … А сейчас всё прекрасно - бабки зарабатывать можно, в ЖЖ лаять на Кремль можно, летать куда угодно можно. И не надо ребенку еврейскую фамилию на русскую менять, чтоб он в МГУ поступил. Сейчас полная свобода. Просто не надо принимать пропаганду на свой счёт. Ей не нас дурят, ей нас защищают от агрессивной-тупой-нищей массы, которая всё пожрёт, только дай ей волю. Слава России!»

За тезисом о возможной свободе частной жизни при деспотизме скрывается не любовь к своей частной жизни, а страх к ней – страх перед чужой жизнью, ненависть. Когда Михаил Гершензон в «Вехах» написал: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, - бояться его мы должны пуще всех козней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной» - это была мягкая форма такой ненависти.

Никакой особой «ярости» у народа не было. Было абсолютно нормальное, европейское желание свободы. Революция 1905 года была не яростнее, а пожалуй, и много мягче революций в Англии и Франции. Более того: сам-то Гершензон не с Марса прилетел, а вышел из того же самого «народа». Вышел и пожелал закрыть за собой дверь, чтобы другие не могли пройти по тому же пути образования и эмансипации. Добро бы ещё, он боялся своих отцов (которые удерживали детей от образования), - так нет, он боялся подобных себе и своих младших современников.

Гершензон «приветствовал революцию» - как и Бердяев. Но приветствовали они разное. Гершензон приветствовал большевистскую диктатуру как средство обуздать «стихию». Бердяев приветствовал возможность для «стихии» получить образование, войти в культуру. Здесь – различие, сохраняющееся по сей день. Одно дело, когда прикремлёвские интеллектуалы наподобие Максима Соколова ругают народ. Другое дело, когда это делают Владимир Буковский и Валерия Новодворская. Пропагандисты Кремля пугают народ (и зарубежный, кстати, и многие в Европе охотно пугаются) народной дикостью, чтобы народ испугался и сказал: «Нельзя таким, как мои соседи, давать свободу!». Сторонники свободы говорят о народной дикости, призывая дать свободу людям, дать независимо от образования, не боясь каких-то ужасных последствий.

Можно было бы указать в качестве раннего социального расиста Пушкина: «К чему стадам дары свободы!» Сам-то Пушкин – яркий пример того, как из стада появляется свободный человек. Не благодаря лицею, благодаря свободе не быть поротым, не идти на военную службу и т.п. В XVII веке русское дворянство было тоже стадом, даже стаей волков.

Пушкин заслуживает упрёка в минимальной степени – ведь в его время и религия, и наука придерживались ещё расистских предрассудков. Однако, двести лет прошло. Когда нынче телевизионный пропагандист защищает своё угождение деспотизму, он не может оправдаться тем, что «не знает» простых вещей о равенстве людей, о том, что деспотизм не удерживает невежественную толпу от агрессии, а напротив – деспотизм создаёт и поддерживает невежественную агрессивную толпу.

Русский народ, как и любой другой, не был богоносцем, но и звероподобной ордой он тоже не был – как и любой другой. Сколько-то ещё можно оправдать ксенофобию, когда она обращена против завоевателей. Когда в твой дом вламываются люди, говорящие на непонятным языке, когда убивают твою семью и делают тебя рабом, - нужно быть поистине Сократом, чтобы увидеть в завоевателе такого же человека, как ты сам. Но нет оправдания тому, кто расизмом оправдывает своё подличанье, называет свой конформизм и даже предательство идеалов, которые якобы разделяет – «частной жизнью», кто кричит «слава России!», имея в виду «да здравствует деспот!».

«Ближний», «сосед» - нормальный человек. Единственное работающее – религиозно и научно – определение «ближнего» - «ближний это такой же человек, как и я». К дальним это тоже относится; впрочем, в мире самолётов нет больше дальних. «Нормальный человек» не означает «святой». «Норма» в этом мире есть способность и к добру, и ко злу. Глядя со стороны, трудно определить – вот это симпатичный мужчина в типовой квартире, вежливый, с чувством юмора, - он палач или врач. Жизнь и есть принятие решений и общение в состоянии такой вот неопределённости.